Аннотация: Фронтовые очерки и рассказы Героя Советского Союза Гвардии генерал-майора запаса товарища Маслова В. Т. Часть первая.
В постановлении ЦК КПСС от 4 января 1967 года сказано, что "к подготовке к 50-летию Великой Октябрьской социалистической революции необходимо шире привлекать старых большевиков, и участников Октябрьской революции, ветеранов гражданской и Великой Отечественной войн, ветеранов труда.
Я, член КПСС с 1918 года, участник четырех войн и участник подавления кронштадтского мятежа. Прослужил в старой русской ерши больше двух лет. Участвовал в боях Брусиловского прорыва 1916 года.
Участвовал в гражданской войне 4 года, в Отечественной войне командовал дивизией. Горой Советского Союза и имею другие правительственные награды. В Советской Армии прослужил календарных 40 лет.
В настоящее время нахожусь в отставке, веду большую общественную работу: в течение б лет работал председателем комитета содействия при Горвоенкомате, работаю внештатным инспектором народного контроля в Московском областном комитете НК, член правления по распространению военно-политических знаний, член ВНО, член жилищной комиссии Солнечногорского района. Состою членом в комитете ветеранов войны (Испанскойсекции). Систематически провожу работу среди офицеров и солдат запаса и в кадровых воинских частях. Безотказновыступаю с докладами, беседами на военно-политические темы на комсомольских собраниях, в рабочих клубах, на призывныхпунктах, в пионерских лагерях и в школах. За всю общественнуюработу имею положительные отзывы, несколькораз награждался ценными подарками играмотами. Ведупереписку соследопытами Брянской,Пензенской областями, Краснодарским краем,Ростовом-на-Дону и другими школами. Редко, но сотрудничаювгазетах "Ленинское знамя", "Знамя Октября", журнале "Советский воин".
Я не специалист, не рабочий и не колхозник, ничего существенного в этой области к 50-летию Советской власти сделать не могу. Решил написать несколько коротких рассказов из жизни старой русской армии.
Немного пришлось жить среди крестьян. Собственными глазами видел, как капиталистическое общество относилось к павшим на дно жизни, как проповедники смирения и покорности "папе" за взятки творили темные дела. По этому поводу мною написано два небольших рассказа: "Жизнь человека" и "Подменили"
В уставах старой русской армии было сказано, что телесные наказания для солдат отменены вместе с крепостным правом. Однако в 1916 году, примерно в августе, во время жесточайших боев Брусиловского прорыва телесные наказания снова возродились, этому вопросу я посвятил рассказ "За банку консервов".
Не забыл написать для нашей молодежи и воинам Советской Армии.
Хочу напомнить, как генералы и офицеры царской армии относились к простым солдатам, на эту тему мною написан рассказ "На реке Стоходе".
Мне не пришлось штурмовать Зимний дворец и драться на улицах Москвы, так как в это время я был на фронте. Но пришлось в 1917 году под руководством прапорщика Н. Л. Крыленко в 16 Финляндском стрелковом полку работать по демократизации старой русской армии. Я был членом войскового суда и выполнял другие задания по агитации, главным образом против войны. Этому периоду посвящен рассказ "Керенщина и демократизация русской армии".
Прапорщика Н. З. Крыленко я знал до революции, видел его отцовское отношение к солдатам. Близко узнал его во время керенщины, слушал его речи на митингах, под его влиянием я стал сочувствующим, а потом членом КПСС. Написано о нем мало. Я написал о нем, как его знал.
В постановлении ЦК КПСС сказано, что нужно вспомнить о людях, которые способствовали Октябрьской революции и становлению Советской власти. Учений - артиллерист Николай Михайлович Филатов, царский генерал, еще до Октябрьской революции из Ораниенбаума привел пулеметный полк в Смольный. Филатов по декрету В. И. Ленина организовал курсы "Выстрел" и долгое время их возглавлял. Он был пожизненно зачислен в ряды Советской Армии. Под его руководством я учился на курсах "Выстрел". Написал о нем очерк: "К столетию со дня его рождения".
В годы гражданской воины я знал многих доблестных преданных командиров-коммунистов. Как не вспомнить земляка Н. Н. Тухачевского. Его я знал, когда он еще был кадетом. Тухачевский много сделал для становления н защиты Советской власти. В свое время И. Сталин называл Тухачевского "Драконом гражданской войны". Тухачевский написал 120 работ, а о нем написано две брошюрки. Я написал о нем большой очерк "Маршал Советского Союза М. Н. Тухачевский".
Также мне хочется вспомнить коммуниста Коноплева В. П. С ним мы вместе служили в Красной гвардии, в один и тот же день нас принимали в партию, всю Гражданскую войну служили в одном полку. Семья Коноплевых в годы Отечественной войны погибла: сын - летчик, жена - врач, сам кавалерист погиб под Сталинградом. О нем я написал очерк "Коноплев".
Написал три рассказа о героизме и находчивости красноармейцев Гражданской войны. Рассказы называются "Беляки", "Просчитались" и "Голод - не тетка".
Рассказ "Впервые" напоминает нам, как в годы Гражданской войны расправлялись с ворами-рецидивистами, которые при старом режиме терроризировал население.
Вся армия знала старого большевика генерал-полковника Макса Андреевича Рейтера. Под непосредственным его командованием мне пришлось служить всю Гражданскую войну, в мирное время - до Отечественной войны и после Отечественной войны. Написал о нем очерк "Генерал-полковник Рейтер".
В армию иногда приходят такие ребята, которые по своему характеру требуют особого подхода. Строгость военной службы на них действует отрицательно. Эти товарищи считались неисправимыми.
За всю свою длинную службу я встречал всяких солдат, поэтому, желая поделится своим опытом, я написал рассказ "Неисправимый".
Из испанских событий мною написано воспоминание без указания боевых эпизодов: "Прощай, Испания!".
Мы сейчас с интересом смотрим солдатскую самодеятельность. Она начиналась 45 лет тому назад, и как втягивались в эту работу солдатские и офицерские массы показано в рассказе "На сцене 92 стрелкового полка".
За годы Отечественной войны я написал семь рассказов о героизме солдат. Эти рассказы любят слушать солдаты, комсомольцы и пионеры. Читая рассказы "Три Гитлера", "Немцы в колонне", "Накануне наступления", "Своя жизнь дороже", "Репатриантки", "Спирт", не прочь посмеяться и взрослые. Воспоминание "Берлин - перед нами".
ПОДМЕНИЛИ
(быль)
"При хорошем урожае, вольготнее играть свадьбы" - гуторили старики.
В такой плодородный год, скромного работящего молодого человека по имени Степан Иванович, вышедшего в годах, родители задумали женить. На семейном совете много раз обсуждали, какую девку сватать за Степку. Ни мать, ни отец и другие родичи с женихом о женитьбе не говорили, это считалось нормальным. В старину рассуждали так: была бы невеста люба родным, отцу и матери, а муж к жене привыкнет, и жить они будут "разлили малина". Мать Степана, скромная, набожная женщина, несколько раз в праздничные дни украдкой выходила на базарную площадь, становилась в укромном уголке между магазинами и зорко рассматривала и расспрашивала о девках, проходивших мимо нее по дороге, длинными хвостами своих сукманов подымавших пыль.
- Кумушка, Варварушка! Чья вон "энта" девка, в серебряном кокошнике, похожая на нашу княжну? - спросила Степанова мать.
Ее кума была из тех женщин, про которых говорили: не клади палец в рот - откусит. Кума нежным голосом проговорила:
- Родненькая, моя кумушка, не знаю и не ведаю, чья энта девка, - апро себя шептала:
- Степку хочут женить, сватали бы мою Дуньку, чем не девка: полная, бедры, как у меня, крутые, груди налиты, как арбузы. Нужно с кумой Сидоровной об этом поговорить по душам!
Пока кумушки шли домой, обо всем переговорили: сперва о домашнем хозяйстве, потом о работе в поле, на разные лады, одна перед другой охаивали соседей - они такие-сякие не мазанные, досталось и попу отцу Семену за то, что он по пятачку берет за отпевание по усопшему панихиду.
Тут же на ходу кумушки договорились женить Степана на крутобедрой Дуньке. Для блезира, чтобы люди не подумали, что Дуньку навязали, родные Степана два раза засылали к куме Стрекачевой сватов.
Сватали Дуньку шумно, невесту смотрели чуть не догола, раздевали, искали изъяны. Весь конец деревни сбегался слушать,
как просватывали крутобедрую, а рыжий мальчуган настолько увлекся смотреть в окно, что даже не почувствовал, как лбом раздавил стекло.
Свахи, не вставая с места, сидели под средней балкой избы,
они израсходовали весь свой запас слов, наконец, договорились обо всем: сколько невеста должна привезти подушек, полусапожек, зипунов и прочего добра.
Свадьбу наметили сыграть осенью к престольному празднику - "Покрову". Долго Степану Ивановичу Сапожникову пришлось ходить в женихах, он каждое воскресенье вечерком приходил к Дуняше, и заводили они разговор на хозяйственные темы: о молотьбе яровых и ржаных хлебов, о заготовке овощей и починке обуви и т.д.
Теща - кума Стрекачева, пользуясь скромностью н забитостью своего будущего зятя, изучила его до мельчайших подробностей и решила, что Дуняшку возьмет любой жених, а вот Марфа с бельмом на глазу и тупым умишком будет весь век сидеть на моей шее. А ну-ка, я ее повенчаю с этим простофилей Степаном, он все равно в красоте девок не разбираете я.
Теща пригласила двух самых разухабистых женщин, похожих на матрешек, заделанных тупым топором, н ласково с ними заговорила: "Милые мои, барыньки, я хочу вас просить быть нашими свахами. И еще у меня будет к вам тайная, претайная просьба, жених наш не достоин моей Дуньки, и, кстати,она за него выходить не хочет. Давайте его окрутим на Марфе? Я вас за это отблагодарю. Как это строить, дорогие мои? Я вас научу - слушайте...
Женщины-пройдохи, по совету тещи, воспользовались обычаями, существовавшими до Октябрьской революции, в день венчания жених не видит невесту. Ее так искусно закутывают в теплый большой платок. Жених приезжает за невестой, чтобы взять ее и везти в церковь. Она должна в это время сидеть за столом, закутанная, охраняемая свахами и кем-нибудь из родственников. Перед тем, как взять невесту из-за стола, необходимо дать выкуп. Для бракосочетания везут их отдельно друг от друга, жениха на лихой одномастной тройке, невесту на разношерстной паре брюхастых кобыл.
В церкви до начала венчания размещают в тонной сторожке, тоже отдельно. Осенний день короток, что различишь в темноте?
Из алтаря торжественно выходил "знающий о подлоге" облаченный священник, он опрашивал подвенечных, любят ли они друг друга, невеста в это время была еще закрыта. Батюшка взял позолоченный венец, надел его на жениха, потом взял другой венец - одел на невесту.
Перед тем, как одеть венец, Марфу раскрыли, в церкви ахнули: "матушки, подменили".
Жених стоял красный, как рак, ничего не соображал, и вокруг себя ничего не видел, он смотрел в одну точку и перед собой узрел картину распятие Христа и мысленно считал, сколько в руки и ноги вбито гвоздей.
Поп окончил процедуру, обвел "суженных" три раза вокруг аналоя, надел новобрачным серебряные тонкие обручальные кольца, снял венцы и предложил мужу и жене трижды облобызаться.
Степан никогда не целовал девчат даже втихую, а тут батюшка заставил его целоваться при всем честном народе. У него затуманились глаза и при поцелуе он тоже не заметил, что вместо Дуняши его окрутили на полудурке Марфе.
Быстро настал осенний вечер, тучи плотно заволокли небо, молодых в это время привезли из церкви домой, ловкая сваха в темных сенях, чтобы отуманить жениха, вынула из-за пазухи полбутылки сивухи, налила чайный стакан и почти насильно влила непьющему Степану в рот. Сваха угостила невесту тоже. Марфа пила водку впервые и фыркала, как испуганная кошка. Потом сваха пьяненьких молодых втолкнула в чулан, где была приготовлена постель. Одна из свах помогла охмелевшим молодым раздеться и уложила их на кровать.
Ночь темная их скрыла, а что тем происходило - это тайна.
Так, на утро распевали озорные частушки свахи...
На другой день утром собрались гости, в просторную избу ввели новобрачных, мать жениха, как увидела Марфу с блестящим бельмом, набожная старушка всплеснула руками и упала в обморочном состоянии.
Чтобы привести ее в чувстве начали кропить прошлогодней святой водой, но не помогло. Отвезла старушку к знахарке. Только тогда Степан рассмотрел свою жену и утер навернувшиеся на глаза горькие слезы. Весь век Степан Иванович коротал жизнь с Марфой, он работал, не покладая рук, пек вкусные сайки с луком и сколачивал себе капиталец. Марфа всю жизнь смотрела в окно или с дубиной гонялась за ребятами, отгоняла их от своего огорода, где росло у нее большое дерево рябины...
ЗА БАНКУ КОНСЕРВОВ
Войска 4-й Финляндской стрелковой дивизии с ожесточенными боями к 15 августа вышли в район местечка Маневичи.
Форсировать реку Стоход было намечено в направлении деревни Рудка-Черевищи. По данным разведки, на этом участке оборонялись австрийские гусары, это обещало нам успех.
Незамедлительно началась подготовка к наступлению: офицеры с утра до вечера ходили на рекогносцировку местности, попутно они спорили между собой о целесообразности форсировать эту дьявольскую реку.
Фельдфебели и унтер-офицеры готовили людей к предстоящему тяжелому бою, неугодным солдатам раздавали зуботычины и угрожали полевым судом. Снабженцы обеспечивали нас боеприпасами и продовольствием, в неприкосновенный запас выдали по фунту черных пережженных сухарей, по шесть кусочков пиленого сахара и по банке мясных бомбежных консервов 1910 года изготовления.
В предпоследний день фельдфебель 12 роты Смирнов объявил:
- Завтра, с утра, в порядке отдыха заняться санитарной обработкой: выбить всех вшей как в рубашках, так и в исподних.
- Господин фельдфебель! Можно бить паразитов на голове и органах? - спросил солдат Уваров. За плохое понимание приказаний Уваров получил от Смирнова хорошую оплеуху.
Шестой пулеметный взвод, которым я командовал, располагался в глубоком окопе между двух стрелковых рот, Наводчик пулемета Ползун был высокого роста, грузноват, лицо у него круглое, как луна. Он вынул из мешка банку, ловко вскрыл ее тесаком и принялся за обе щеки уплетать консервы.
- Ефрейтор Ползун, что делаешь? - спросил я его.
- Полднюю, господин взводный! - ответил он.
- Приказ слышал? За истребление неприкосновенного запаса - полевой суд.
- Завтра, в девять часов, пойдем в наступление, а в десять часов я
наберу консервов на весь взвод, по две банки на каждого.
- Где ты их возьмешь? - спросил ефрейтора я.
- У убитых стрелков, - ответил Ползун.
- О..! Это клад! - заговорило несколько пулеметчиков сразу.
- Господин взводный, разреши и нам!
- Одну банку на двоих, быстро! Чтобы не видели стрелки-пехотинцы, - предупредил я весь взвод. Мелькнули кривые пулеметные тесаки, и мигом десять бомбежных банок было вскрыто.
Глубокий ваш окоп под густой сосной наполнился противным запахом и напоминал преддверие солдатского нужника.
- Я все люблю с душком, - оказал пулеметчик Кузьмин, по кличке иДубинник" (потому, что он из Орловской губернии).
- Моя мамаша всегда покупала селедку с душком, - улыбаясь промолвил пензняк, богатырского роста второй номер Орясов.
- Очень люблю кушать яички-болтуны, они здорово пахнут, какой-то дичью - вкусно!
- У нас в воронежской губернии жрут гнилое сало! - со смехом сказал пулеметчик Мелехов. Солдаты своими вкусовыми ощущениями как будто оправдывали интендантство за гнилые консервы.
Пока каждый высказывал свой вкус, пустые балки были выброшены так далеко, что некоторые из них попали в окопы в окопы к стрелкам 12 роты.
Сутуловатый солдат из ополченцев в рваной гимнастерке, в лаптях, взял влетевшую в окоп пустую консервную банку, сначала хорошенько ее обнюхал, потом сказал товарищу:
Распоясал солдат брезентовый ремень, толстыми, заскорузлыми ручищами сделал девять хватков. Наверху оказалась рука Лыкова. Он беспрекословно расковырял штыком свою банку и сосновыми рогульками вроде вилок с аппетитом ее съели. Когда они занимались трапезой, их увидели другие.
В сумерках началось уничтожение неприкосновенного запаса в третьем батальоне 16 Финляндского стрелкового полка.
Наутро постигло несчастье, отменили атаку для нас, и несчастную банку консервов был дан приказ отобрать.
- Эй, братцы, сдавайте консервы!
Фельдфебель громко сказал: "Ротный не доволен, наказать всех сказал". Солдаты долго тянули время со сдачей, но пришлось признаться, что мы их съели. Нарушителей в батальоне оказалось 120 человек.
Решение было принято быстро, бомбежные банки консервов списать, виновников, чтобы неповадно было другим, публично наказать розгами по двадцать пять - каждому. Наказание солдат розгами было 5 отменено вместе с крепостным правом. Прошло более 50 лет, и эта экзекуция вновь всплыла в суровый 1916 год, вдохновителями ее были офицеры-иностранцы: Вернер-Ильминский и другие.
Может быть, читателям покажется скучно, но нашей молодежи я хочу напомнить, как отцы и деды служили царю и отечеству. Как очевидец, опишу технику истязания солдат, которые не сегодня, так завтра должны были умереть за отечество буржуазного класса.
Вот как это было.
В лесу, на больной полянке всех виновников построили в две шеренги. Капитан Вернер-Ильминский скомандовал.
- Справа на первый, пятый рассчитайся! Солдаты хриплыми голосами произвели расчет.
- Первые номера - десять шагов вперед, вторые - восемь, третьи - шесть, четвертые - четыре, пятые - на месте! Равнение на средину! Шагом марш! Направо, сомкнись!
- Группе первых номеров, двадцать пять человек, под командой старшего унтер-офицера Димитриенко, нарубить и принести каждому по двадцать пять розог.
- Группе вторых номеров, двадцать пять солдат, под командой унтер-офицера Мозниченко, отобрать лучшие, не короче трех аршин розги, очистить от листвы и раздать "солдатам-экзекуторам".
- Группу третьих номеров, двадцать пять "солдат-экзекуторов", старшему унтер-офицеру Ожигибесову П. построить в колонну по одному, на дистанции пять шагов.
- Группе четвертых номеров, двадцати пяти солдатам спустить штаны до колен, лечь на животы, в ряд, с интервалом в пять шагов.
Солдаты с глухим стоном легли на землю, лицом вниз, руками обняли свои головы, от стыда и страха вздрагивали всем телом и тихо рыдали. Горнист Лапин сыграл: "Внимание".
Раздалась громкая команда: начинай!
Первый солдат-экзекутор подошел к Указке, резко взмахнул трехаршинной лозой, она со свистом опустилась и, как огнем, обожгла ягодицу. От боли тело солдата как-то напружинилось, по привычкеплотно прижалось к земле. Солдат с лозой быстро перешагнул через первую жертву и подошел к другому неподвижно лежавшему телу, также резко взмахнул лозой. Тихо послышалось: "Ой"! Один за другим пошли солдаты с розгами, отдавая положенное каждому лежавшему со спущенными штанами.
Было замечено, что некоторые солдаты слабо хлестали.
Ожгибесов, самый храбрый унтер-офицер полка, внешне казался беспощадным разбойником, но на самом деле к солдатам имел много жалости и доброты. Ожгибесов взял лозу и быстро начал хлестать одного, другого, но лоза его центром удара ложилась на землю, а конец ближе в руке касался ягодицы солдата.
Поручив громко закричал: "Ожгибесов! Я вас разжалую! Покажи,
как надо бить!"
- Не могу, Ваше благородие, разжалуйте хоть до белого генерала! - громко ответил старший унтер-офицер и с силой бросил лозу в сторону.
Услышав резкий ответ Ожгибесова офицеру, виновники и присутствующие в качестве зрителей солдаты и унтер-офицеры, как-то сразу подняли головы и будто приготовились к прыжку.
Оставалось только одному смельчаку крикнуть: "Братцы! За что нас истязают? В ружье! Бей ненавистных офицеров!"...
По этого не случилось. Потому что шла война, велика была ненависть к врагу. После порки солдатская удаль как-то приглушилась, вид у каждого был такой, как будто он что-то потерял. Вскоре мы форсировали р. Стоход, эта дьявольская река имеет множество заболоченных рукавов и бездонных болот. С большими жертвами мы овладели плацдармом. Успехв бою, смерть товарищей и щедрые награди - все эти мероприятия как будто внешне заглушили солдатское недовольство. Но в глубине души оно осталось.
Примечание:на Рудко-Черевищенском плацдарме во времена керенщины в марте1917 года 75 тысяч русскихсолдат попало в плен.
1916 год
На реке Стоходе
Кто-то метко дал название - река Стоход. В действительности она имеет сто ходов и множество бездонных болот.
Ох, как много во всех войнах разных эпох костьми русских и украинских солдат усеяна широкая и мокрая долина этой дьявольской реки. Стоял последний летний зной над давно стоптанными войной полями, по которым теперь разгуливали грачи.
Кучевые облака грядою лежали на краю неба, и постепенно уходил за горизонт. Весь день, сколько мы шли, все время громыхали орудия, как весенний далекий гром. Оттуда слышалось напоминание о смерти. Это на закате Брусиловского прорыва, обливаясь потом и кровью, старался форсировать реку Стоход Первый Туркестанский стрелковый корпус. Ожесточенные бок непрерывно шли много дней подряд.
По правой стороне лесной дороги густые колонны войск двигались к полю сражения. По левой опушке в обратном направлении шли толпы легкораненых, по мокрой долине ползли и несли искалеченных.
Напористость туркестанских стрелков дала им возможность форсировать несколько стоходских рукавов, они понесли огромные потери.
Нам спешно пришлось их сменить. В темную ночь на исходе лета, соблюди маскировку и тишину, из далекого леса мы ползли к намеченным для нас позициям. В скудных окопах живых туркестанских солдат не было.
- Господи взводный! Кого же будем сменять, никого нет? -Обратился во мне пулеметчик Бычков К.
- Ты не видишь, сколько убитых, считай трупы! Ответил за меня начальник пулемета Кузкин.
- Зачем мне считать их? Я не санитар и мертвецами не интересуюсь.
Закончили смену. Украдкой от врага и начальства, ночью в кустах вскипятили кипяток, прямо в бурлящее ведро бросили горсть чая. Не успел допить большую кружку густой вяжущей рот жидкости, как из другого взвода подошел мой друг - унтер-офицер Котов В.
Василий, небольшого роста, блондин, начитан и болтлив.
- Какие слышал новости? - спросил я его. Он вынул из полевой сумки тетрадь: хочешь, прочту!
- Читай!
При свете электрического фонаря Котов начал негромко читать.
- Да, братцы! Трудно было на Стоходе на реке, речка с виду большая, но подступов нот нигде.
- Дай, утром прочту солдатам!
- Нет, сам еще не закончил, - ответил Котов. - Тише, кто-то кричит!
Мы затаили дыхание и услышали обессиленные жалобные призывающие голоса: спасите, э-э-э.
- Это, наверное, не подобранные раненые, - проговорил Горшков.
- Вот сволочи! Сменились, не подобрали раненых, вот вам хваленые туркестанцы, - заскрипев зубами, сказал всегда недовольный и весьма загадочный солдат Шлыков.
- Спасите, э э э, умираю, - тихо слышался голос. Для успокоения солдат я сказал: завтра доложу капитану Павлову, он что-нибудь придумает о спасении раненых.
- Стой! Кто идет?
- Свои.
- Пропуск?
- Ледышка!
- Проходи.
- Мы идем в разведку уточнить, где находятсяраненые, чтобы завтра начать их спасать, - сообщил старший разведчик высоченного роста, худой, как жердь, с орлиным носом, Иванов.
Начальство с организацией спасения раненых медлило. Солдаты все больше возмущались, умирающие не кричали, а пищали: с-п-а-с-и-т-е! Захватив веревки и носилки с белым флагом, команда двинулась к реке, навстречу к ним из окопов вышла небольшая группа немцев, сойтись вплотную им мешала река, остановились на разных берегах, и повели разговор о спасении раненых. Пока унтер-офицер Ожгибесов П. на жестах и кулаках с немцами договаривался, нескольких умирающих русские разведчики успели перетащить через реку на свой берег. С чувством надежды и с облегчением на сердце следили солдаты за действиями спасателей, каждому хотелось принять участие в этом почетном деле.
Вдруг над нашими головами раздался зловещий свист снаряда с нашей стороны. Не может быть! Но вот еще и еще. Оказалось, офицеры-артиллеристы приказали открыть огонь по братавшимся солдатам.
Немцы тоже ответили сильным артиллерийским обстрелом. Все разбежались но своим сторонам. Предсмертные тихие голоса:
- Братцы, спасите!
Продолжались доноситься до нас, особенно по ночам. Стоны становились слабее, тише и постепенно совсем прекратились на седьмую ночь. Долго еще в шелесте камышей под порывами ветра и всплесках воды чудился нам тихий стон: братцы, спасите...
Пулеметов "максим" во взводе было два, устанавливали их на огневые позиции, как правило, на флангах стрелковых рот. День жаркий, солнце стояло в зените, часов в 12 дня, я пошел проверить правофланговый пулемет.
Иду по окопу, надо мной вьется рой комаров и зеленых трупных мух, в спертом воздухе пахло гнилью. Перпендикулярно нашему оборонительному участку проходила лощина, в ней журчал ручей. Окопы через лощину были выложены из дерна, стенка была только со стороны противника. Перепрыгнул через ключ, мое внимание привлек малюсенький лягушонок, он карабкался на бруствер окопа, но силенок у него не хватало. Я начал ему помогать, под блестящую зеленоватую заднюю лапку подставляя конец лозы, которая была у меня в руках вместо стека, лягушонок опирался на лозу икарабкался выше.
Вдруг, шагах в пяти впереди меня, зашумело и со стонем больного человека закряхтело.
Ой-ох! Я отвел глаза от лягушонка, взглянул вперед и вздрогнул всем телом, я увидел перед собой фигуру, похожую на все божьи срасти, привалившись к окопу, стоял высокий костлявый человек, блестящие глаза глубоко ввалились, скулы торчали, как рога у молодого бычка, гимнастерка в запекшейся крови, от плеча разорвана.
Машинально я выхватил наган, хотел стрелять, но увидел на шее скелета такой же образок, как и у меня, - материнское благословение. Я крикнул: Кто ты?
- Свой, - прошипел скелет, опираясь рукой о стенку окопа. Он медленно двигался ко мне, струдом, запекшимися губами проговорил: туркестанец. Когда он подошел ко мне вплотную, от него неприятно пахло, и отчетливо было видно, как по голому плечу и гимнастерке ползали черви.
Я взял человека за грязную изодранную до крови руку, привел на санитарный пункт роты, санитар Жигарев начал его обрабатывать. Солдат был ранен разрывной нулей"дум-дум" в плечо, по его словам, за седьмым рукавом р. Стохода, он десять днейполз и шел по ночам до наших окопов, питался травой.
Спустя много времени мне пришлось сопровождать нашу разведку, в случае необходимости поддержать еепулеметным огнем. В ночной весенней теплоте кругом было тихо и мирно.
Нам удалось переправиться через главный рукав Стохода, у берега с той стороны мы натолкнулись на мертвецов, их было много, по-видимому они сползались па стон друг к другу, лежали рядами, их тела были аккуратно покрыты шинелями и палатками. Чья-то заботливая рука их накрыла. Кругом царило безмолвие, ветер доносил запах тления.
Я остановился, снял фуражку, привычным жестом хотел перекреститься, но рука моя опустилась. И вместо крестного знамени она гневно сжалась в кулак.
Вспомнилась мне одна фраза из нашей солдатской песни, автор ее очень метко сказал: "Из Люблина пишут газеты, что сын ваш убит на разведке, кости его в долину вросли..."
На глазах у меня навернулись слезы. Мои чувства передались подчиненным, было слышно, что кто-то из пулеметного расчета рыдал вслух.
Чтобы не видели этой печальной картины, я скомандовал:
- Снять пулеметы!
Мы переменили позицию.
Возвращаясь обратно, мы шли по зыбкому мху, как по пружинному матрацу. Прапорщик Норузи, нам шепотком сообщил: идти осторожно, цепью на интервале пять шагов, имейте в виду, в этом месте у туркестанцев погиблодвадцать пять разведчиков. Они незнали опасности этих мест. Группой сели курить, от тяжести мох не выдержал, солдаты провалились, их засосало.
Керенщина и демократизация русской армии
В первых числах марта месяца 1917 года нам на поверках зачитывали приказ N1, где сообщалось, что царь Николай 1 отрекся от престола в пользу своего брата Михаила Романова. (Приказ номер 1 был отдан Временным Правительством под давлением Советов)
В приказе было указало, что все титулы отменяются: генералов и офицеров именовать теперь - "господин генерал, полковник,
Подполковник" и т.д. Кроме того, из приказа мы узнали, что отменяется отдание чести со стойкой во фронт. Говорилось о демократизации армии, о выборах солдатских комитетов, о подчинении частей гарнизона Петросовету. Когда мы находились в окопах, сообщение денщика Озерова, что царь Николай 1 отрекся от престола я брал под сомнение и считал, что это сообщение неправдоподобно, однако эти сведения не выходили у меня из головы. Слушая приказ N1, я был в восторге, что первым узнал от Озерова такую важную новость. Солдаты и унтер-офицеры приказ поняли очень смутно.
Некоторые из старых солдат и большинствоиз нас, унтер-офицеров, с приказом были не согласны. Мы недоумевали - "Как это так, встретишь генерала и не встанешь ему во фронт,или не назовешь его "Ваше превосходительство"?Это получается вроде как в деревне. Увидишь волостного старосту и скажешь: "Здравствуй, господин старшина". Ведь генерал - не старшина, и без отдания чести проходить мимо него нельзя.
Солдаты, не связанные с большевиками, считали, что царь добровольно передал престол своему брату Михаилу, зазорного в этом ничего нет. И отдание чести продолжалось по-старому. Офицеры, точно воды в рот набрали, молчали, но требовательность с их стороны заметно понизилась. Бывало, доложишь офицеру о каких-нибудь неполадках, а он отвечает:
- Э, батенька, теперь "свобода".
Примерно 5-го апреля на вечерней поверке объявили:
"Завтра строимся на митинг". Большинство солдат не понимало еще, что такое митинг. Но после поверки знающие солдаты, особенно из рабочих, разъясняли смысл этого слова. Утром мы хорошо позавтракали, так как питание заметно стало улучаться. Впервые мне пришлось есть кашу пз яичного порошка. Эта каша нас удивила:
- Ведь вот, из яиц можно сделать порошок!
В назначенное время по всем правилам построились и двинулись в поле за деревню. На огромной поляне виднелась вышка-трибуна. К нашему приходу на трибуне развернули полковое знамя. Это придавало особое торжество митингу. Солдаты, увидев полковую святыню, замерли по команде "смирно", хотя этой команды никто не подавал.
На трибуну напряженно-величественно поднялся командир полка полковник Иванов. Он был очень бледен. Иванов говорил, что у царя плохое здоровье, управлять ему воюющей страной очень трудно, потому он и передал престол. В конце речи он коротко объяснил, что такоесвобода. Он говорил, что свобода - это светлая и радостная жизнь, флаг свободы должен быть белым, но он обагрился кровью, поэтому флаг свободы - красный. Из этой философии, конечно, солдаты ничего толком не поняли.
Вторым на трибуну смело и даже небрежно взошел полковой каптенармус старший унтер-офицер Голубев. Все солдаты и офицеры знали его.
- Товарищи! - начал он громко и четко. Всех удивило это непривычное тогда обращение. А многие офицеры сделали гримасу -
Какие, мол, мы тебе товарищ. Голубев взволнованно рассказал, как голодные рабочие Питеравышли наулицу и потребовали:
Третьим на трибуну поднялся поручик. Фамилии его яне помню, но внешность его врезалось в память на всю жизнь. Его мешковатая, грузная фигура в коричневом френче была увенчана крупной, безобразной, как у бульдога, головой. Стуча кулаками по трибуне, как пес лапами, который старается сорваться с цепи, он, захлебываясь, с каким-то остервенением скорее лаял, а не говорил
- Война до победы! Если мы не победим немцев, свобода наша погибнет. Нужна дисциплина и чинопочитание. Приказ N1 ослабляет дисциплину. Братцы-солдаты, подчиняйтесь своим офицерам, они вас не подведут.
Иначе говорил Крыленко, которого знали, как близкого солдатам офицера.
Прапорщик Крыленко (после Октябрьской революции он был назначен Главковерхом русской армии) был небольшого роста, очень подвижный, на хорошо сложенной фигуре крепко сидела умная седая голова, он был отличный оратор.
- Товарищи солдаты! - просто, будто продолжая только что прерванную задушевную беседу, приятным звонким голосом начал он. - Цари Романовы 300 лет тиранили русский народ. Тысячи и тысячи русских людей уничтожены, лишь потону, что они боролись за свободу - Солдаты не слушали, а просто глотали каждое слово с затаенным вниманием.
- Царь свергнут, по свободы еще нет. У власти капиталисты. А для них, как и для царя, мы лишь "серая скотинка". На солдатской крови капиталисты нажили миллионы. Русские солдаты уже достаточно усеяли своими костями седые Карпаты, поля Галиции и Польши.
Впервые от Крыленко я услышал имя "Ленин". Оратор подробно рассказал о большевиках, о вожде революции и решительно разоблачил клевету Временного правительства, будто бы Ленин "продал Россию немцам".
- Все это, товарищи, вранье и выдумка буржуазного Временного правительства. Ленин хочет, чтобы фабрики и заводы принадлежали рабочим, а земля - крестьянам.
Да здравствует свобода, равенство в братство! Долой братоубийственную войну! Да здравствует Ленин!
Солдаты ответили громовым "Ура". Кириленко долго с необычайным восторгом подбрасывали вверх. Так закончился первый революционный митинг. Солдаты-мужики, одетые в серые шинельки, разошлись с пробудившейся надеждой на скорый мир и землю. Солдат Третьяков даже подсчитал, что в его деревеньке каждый получит во 15 десятин земли, если ее отберут у помещика.
К вечеру нам стало известно, что из полка удрали два офицера: Ильминский-Вернер и Федотов. Оба офицера беспощадно избивали солдат по малейшему поводу и поэтому, очевидно, боялись возмездия. Где бы ни располагался Ильминский, возле его квартиры всегда стояли под винтовкой 10-15 наказанных солдат. А на позиции он ставил солдат под винтовку па бруствер окопа, и немцы стреляли в несчастных. Жестокость Ильминского дошла до того, что в 1916 году он приказал выпороть розгами 120 солдат. Вина их была лишь в том, что они перед боем съели неприкосновенный запас консервов.
После митинга мы производили выборы полкового и ротных комитетов. Выборы производились по принципу волостной сельской сходки, не голосованием - поднятием рук, а криком "хорошо". Депутаты выдвигались прямо на собрании. Это были смелые, достаточно прослужившие в армии люди, умеющие публично выступить в защиту солдат. Количество депутатов в ротный комитет - от каждого взвода один. В полковой комитет - от каждой роты и команды по одному.
Решения ротного комитета утверждал командир роты, полкового комитета - командир полка.
Разногласия между ротным комитетом и командиром роты по каким-либо вопросам решало общее собрание солдат и офицеров. Все офицеры и большинство унтер-офицеров поддерживали решение командира роты, а солдаты поддерживали решение комитета. Зачастую конфликты доходили до избиения офицерского состава. Командование отвечало на это насильственными арестами политически зрелых солдат, особенно из рабочих или шахтеров. Офицеры нередко требовала от солдат выдачи "зачинщиков".
Многие политически зрелые солдаты офицерами квалифицировались как крикуны, разлагатели дисциплины и нарушители присяги. Часто аресты производились над видом откомандирования солдат в другую часть.
В апреле 1917 года в пулеметной команде 16 финляндского стрелковогополка возник конфликт из-за выдачи белья. Нам былапредоставлена баня, но белья к бане не выдали. Командный комитет постановил: "Без белья в бою не ходить". Дело дошло до командира полка. Он приказал построить команду и вести ее в баню. Из рядов выбежал старший унтер-офицер Лобанченко, представитель командного комитета, и скомандовал: "Товарищи солдаты, разойдись". Мы все разошлись, окружили командира полка. Солдаты наперебой доказывали ему, что без белья, когда мы находимся в резерве, в баню ходить плохо. Если бы в окопах на позиции, тогда другое дело, можно и безбелья идти в баню.
Командир полка сед на коня и грубо сказал:
- Если бы это было раньше, я бы вас всех повесил.
С этими словами он под свист солдат ускакал.
К вечеру прошел слух, что командир полка решил нашу пулеметную команду обезоружить. Пулеметы у нас находились на двуколках, стояли в парке. Мывсе пулеметы па ночь забрали в школу, расставили их в окопах, подготовили много патронов. Одним словом, изготовились к бою. Для обезоруживания пулеметчиков была выделена командиром полка учебная команда в составе около 250 человек.
На рассвете разведка курсантов подходила к парку, но увидела, что па двуколках пулеметов нет. Наши часовые, охранявшие двуколки, сообщили разводчикам, что все 18 пулеметов находятся в школе в заряженном виде. Утром к нам приходили депутаты полкового комитета и уговаривали прекратить бунт, но мы потребовали, чтобы к нам прибыл прапорщик Крыленко. Он в это время был председателем дивизионного комитета 4-й финляндской дивизии. Часов в 12 дня прибыли Крыленко и председатель полкового комитет Голубев. Крыленко одобрил наши действия и дал указание - без постановления полкового комитета ничего не делать.
- Белье вам будет выдано сегодня. В баню все сразу не ходите, иначе у вас отберут оружие.
Указание Крыленко мы выполнили полностью. На этом конфликт закончился. Наше политическое пробуждение выразилось в этой небольшой стычке. Солдаты впервые в нашем полку потребовали уважения к своему человеческому достоинству.
После выступления в команде объявились члены РСДРП - большевики: старший унтер-офицер Лобанченко, бакинский рабочий, младший унтер-офицер Шлыков, ружейный мастер Григорий Рыбаков. Я однажды пришел к Григорию в мастерскую.
- Что же у нас творится, не могу понять? - спрашиваю его.
А Рыбаков мне отвечает:
- Насталасвобода и равенство. Ты, брат, меньше слушай этих господ из желтого профсоюза (так называл он меньшевиков и кадетов).
Дальше он мне сказал, что сейчас регулярно поступают к нам газеты, вот с такой подписью... - его испачканный ружейным салом палец ткнулся в слова: "Пролетарии всех стран, соединяйтесь!"
На это я ответил, что читаем, но не понимаем таких слов, как "демократия", "аристократия", "бюрократия", "плутократия", "либералы", "мандаты". Григорий улыбнулся, из кожной сумки, сделанной из лопатного чехла, вынул книжку-словарь, дал мне и показал, как им пользоваться. Читали мы этот словарь днем и ночью, запоминая мудреные слова наизусть.
В скором времени меня выбрали членом солдатского суда. Председателем суда был капитан Сальников (в настоящее время полковник, работает в академии им. Фрунзе преподавателем). Судили мы унтер-офицеров, ефрейторов и солдат за разные проступки, наказание определяли сами. За уголовные дела назначали тюремное заключение, но с отбытием срока после войны, так что фактически наказание не отбывалось.
О приезде В. И. Ленина из Швейцарии в Россию мы коротко узнали еще от Крыленко на первом митинге. Но когда к нам регулярно стали поступать газеты, мы уже знали все подробно о приезде Ленина в Петроград.
Всех солдат и унтер-офицеров разных политических течений и направлений интересовало одно: почему во всех газетах , кроме "Правды" и "Окопной правды", говорится и пишется про Ленина только плохое. Ленин, якобы, предал Россию, он де, подстрекает рабочих на контрреволюцию. Ленин против войны, он защищает и поощряет дезертиров. Если бы не было Ленина, всех солдат, пробывших около двух лет на фронте, давно бы заменили, но по указанию Ленина из тыла части на фронт не едут, - так кричали контрреволюционные газеты, говорили офицеры.
Последняя провокационная выдумка особенно взбудоражила солдат. Солдатская масса была в недоумении. Солдаты требовали полкового митинга, выступления прапорщика Крыленко, чтобы он разъяснил, кто такой Ленин и чего он хочет.
Полкового митинга мы добились примерно в конце мая. Но вместо Крыленко к нам приехали три черноморских матроса-меньшевика. Один из них был в офицерской форме, высокого роста, на нем был кортик, фуражка с лентами, но с лакированным козырьком. Сапоги отличали его от двух других в форме рядовых матросов.
Первым начал говорить меньшевик с котиком. Речь он начал с того, что они, черноморцы, все как один поддерживают Временное правительство. Они готовят выборы Учредительного собрания, которое решит вопрос о земле и о мире. Но солдаты все громче н решительнее, не слушая оратора, начали кричать:
- Говори, чего хочет Ленин. Кто вы такие? Покажите документы!
Оратор не выдержал, вынул из бокового кармана лист бумаги и показал:
- Вот мой мандат! - Многим солдатам показалось, что матросбросил в толпу бранное слово, ропот и выкрики переросли в бурю негодования, и меньшевики поспешили убраться. А митинг продолжался. Выступали солдаты с жалобами на свою судьбу и негодовали против затянувшейся войны. Хорошо помню, как выступил мой земляк Арясов.Этому солдату очень большого роста никак не подходило казенное обмундирование. Поэтому он ходил с осени 1915 года до весны 1917 года в ватных брюках и валеных сапогах, без смены. Брюки у него были настолько рваные, что описать этого невозможно. Солдат Арясоввышел на трибуну, сказал, что начальство осолдатах не заботится, а в доказательство показал всем присутствующим не митинге свое оголенное заднее место.
Господа офицеры этим поступком возмутились, а солдаты аплодировали. Так был сорван митинг, организованный меньшевиками.
В начале мая в наш полк прибыло пополнение - несколько маршевых рот. Пополнение поступало главным образом из Петрограда. Во испокон веков заведенной в армии традиции все старые солдаты стараются встретить прибывающих. Каждый надеется увидеть знакомого или земляка, поговорить с ним о житье-бытье. От прибывшего земляка-крестьянина можно узнать, хороший или плохой урожай на родине, нет ли падежа скота. Иногда, хотя и редко, но прибывают не только земляки, а даже соседи. В этом случае большая радость - переговоришь, бывало, обо всем. Спросишь, кто умер, кто женился, на ком, сколько весной народилось телят или жеребят, живы ли батюшка поп и попадья? Цел ли у кулака Налимова злой амбарный пес? Так мы хотели встретить прибывших на этот раз.
Но когда мы увидели, что прибывшие не очень разговорчивы и посматривают на нас исподлобья, мы, старые солдаты, удивились. Особенно поразил нас их внешний вид. Все они были толстомордые, чисто выбритые, на слабо натянутых поясных ремнях у каждого нависал живот. Туго натянутые солдатские брюки придавали им вид каких-то толстозадых купчих. Был с ними усатый, одетый в китель офицер.
Выяснилось, что это пополнение состояло из городовых, урядников, жандармов и торговцев из мясных лавок. Присланы они были в полк, как карательный отряд. Их держали от нас изолировано и усиленно обучали. В начале июня многих из них можно было видеть с эмблемой батальона смерти.
Весь май в ротах и командах проходили с утра до вечера собрания и летучие митинги. Утром под влиянием меньшевиков выносили резолюцию, что верны п поддерживаем Временное правительство, а вечером под влиянием большевиков говорили другое: "Долой правительство капиталистов! Да здравствует Ленин!". Одним словом, полк представлял собой бурлящий котел.
Дело дошло до того, что солдат стали запугивать. В полковых приказах, которые прочитывались на вечерних поверках, регулярно сообщались разные выдумки про соседние части. То в Ингерманланском полку большевики организовали грабеж полковых продовольственных складов, вследствие чего солдаты остались без обеда, то еще что-нибудь. Ежедневно прибывали в полк делегаты от казачьих и гвардейских частей, заводили с солдатами разговоры о продолжении войны до победы.
Кадетской и меньшевистской литературы было прислано в полк так много, что мы этой литературой вместо дров кипятили чай в котелках. Приезжали к нам обманутые или специально подкупленные раненые солдаты нашего полка. Они тоже агитировали продолжать войну до победы. Хорошо помню, в 1916 году был ранен мой товарищ и земляк Павел Лыков. В тылу он попал в партию социалистов-революционеров. В июле 1917 года приехал в наш полк как агитатор за продолжение войны до победы. От Лыкова по секрету мы впоследствии узнали, что Ленин скрылся и его разыскивают. На вопрос, куда мог Ленин скрыться, Лыков отвечал:
- Кажется, в Финляндию.
Солдатам показывались порнографические кинофильмы с целью отвлечь их от размышлений на политические темы.
10 июня 1917 года состоялся в районе Подгайцы грандиозный армейский (XI армии) митинг. На митинге было очень многосолдат и офицеров. Из окопов явились делегаты от каждой роты, а ближайшие части прибыли целиком. На митинг приехал военный министр Керенский и верховный главнокомандующий, один из популярных вто время на фронте царских генералов, Брусилов.
Керенский приехал в большой лакированной открытой машине. Одет он был в длинный коричневого цвета френч и брюки галифе. Темно-желтого цвета краги хорошо облегали икрыног. В золотой оправе кортик свисал до колена, на левой руке красная повязка. Фуражка невоенного образца с очень большим козырьком. Через гущу солдат министр ехал к трибуне, стоя в машине. Одна рука у него была за отворотом френча, другая вытянута вперед. Несколько тысяч солдат неистово ревели:
- Ура! Да здравствует свобода!
Но половина солдат, стараясь перекричать других, бросала лозунги:
- Долой министров-капиталистов! Да здравствует Ленин!
Под аплодисменты своих приверженцев Керенский быстро поднялся на высокую трибуну. Установилась тишина, десятки тысяч солдатских глаз стрелами вонзалась в министра. Не помню кто: комиссар ли фронта Савинков или Брусилов, предоставил Керенскому слово. Керенский заговорил громко, подлаивающим писклявым голосом. Он на все лады расхваливал деятельность Временного правительства, призывая солдат воевать до победного конца. Захлебываясь от ненависти, он обрушился на большевиков, обвиняя их в трусости.
После Керенского выступил большевик прапорщик Крыленко, председатель армейского комитета. На трибуну, как обычно, Крыленко вбежал под гром аплодисментов и крики "ура". Один погон свис вперед, другой отвалился назад. Впечатление было такое, что он хотел погоны сорвать, но не успел. Его слова были просты:
- Товарищи солдаты! Министр Керенский называет нам, большевиков-ленинцев, трусами. Это неправда. Наша партия смело и открыто боролась с самодержавием, мы шли в тюрьмы и на каторгу с поднятой головой. Я прямо и открыто заявляю, что капиталисты хотят продолжать войну для того, чтобы утопить свободу в крови.
Мы не трусы, если потребуется, я один пойду в бой на 20 пулеметов, но мы не хотим проливать кровь за Временное правительство капиталистов. Долой министров-капиталистов: Милюкова, Гучкова, Кишина, Кубышкина, Третьякова и Батракова! Да здравствует партия большевиков-ленинцев!
Солдаты дружно гаркнули "ура". Раздавались возгласы:
- Да здравствует Ленин, долой министров-капиталистов!
На этом митинге много выступало офицеров-меньшевиков и эсеров и разных военных чиновников. Все они в один голос заявили:
- Война до победного конца! Поддержку Временному правительству!
Перевес ораторов был на стороне Керенского, оборонческие настроения еще преобладали, и резолюция была принята еще в пользу Временного правительства. Окрыленный успехом, Керенский, уезжая, громко кричал солдатам:
- Товарищи солдаты, если не верите мне, то расстреляйте меня.
На этом митинг и закончился. Приезд Керенского и одержанная
На митинге победа были ознаменованы многими наградами. Солдатам выданы сотни георгиевских крестов. Кресты вручались, как говорилось, "авансом". Все офицеры полка получили очередные чины. Было указание выдвинуть достойных солдат или унтер-офицеров на прием к Керенскому.
Мы в пулеметной команде вод влиянием наших большевиков решили посмеяться надКеренским и выбрали неграмотного, в боях трусливого ефрейтора Букницкого. От Керенского он прибыл в чине прапорщика. Это вскружило ему голову, и он записался в батальон смерти.
Всех солдат в начале июня обмундировали всуконные гимнастерки и брюки. Ботинки были заменены сапогами. Солдат Арясов получил сапоги брезентовые, японского сукна гимнастерку, специально сшитую ему по росту. Брюки от колен, а рукава от локтя были грубо пришиты.
На боках гимнастерки вместо двух было четыре шва. На это изрезали три пары новенького обмундирования. Шутники-солдаты прозвали Арясова "Троица". Питание стало несравненно лучше: вермишелевые супы с копченой гусятиной, каша рисовая с кишмишем, хлеба три фунта.
- Кормят на убой, - говорили солдаты. Построение в полку заметно изменилось в пользу Керенского. Полковые большевики как будто притихли. Прапорщика Крыленко совершенно не было слышно. Впоследствии я узнал, что при возвращении на фронт с большевистской конференции он был арестован. На фронте шла усиленная подготовка к наступлению.
В ночь на 16 июня наша артиллерия начала огненную подготовку. Она была рассчитана на три дня. В ночь на 17 июня мы заняли исходное положение под Злочевым. Весь день и ночь сидели в окопах и наблюдали, как наша артиллерия долбила немецкие позиции. Такой сильной артиллерийской подготовки мы до сих пор никогда еще не видели.
В 7.00 18 июня с красными флагами мы двинулись в атаку. Атака была стремительной. Левее нас наступало подразделение чехов, сформированное из военнопленных. К вечеру 18 июня мы достигли леса под Конюхами. Противник начал оказывать упорное сопротивление, переходя в контратаки, но мы атаки австрийцев отбивали. 19 июня с утра завязался ожесточенный бой. Длился целый день. После прорыва фронта нас должна была сменить гвардия, но ее не было.
Где же гвардия? Давай гвардию, мыфронт прорвали! - кричатсолдаты.
Уже 20 июня, а гвардии нет. До нас дошли слухи, что гвардия вслед за нами дошла до немецких окопов, была отброшена артиллерией и разбежалась. Солдаты-гвардейцы замитинговали и постановили - в наступление не ходить. Ночью 20 июня мы выбрали делегацию по человека от роты и послали к министру Керенскому. Пришли в штаб армии. Керенский в это время с аэростата наблюдал за полем боя под охраной смертников. Когда, ему доложили, что прибыли делегаты с фронта, он спустился с аэростата. Мы ему доложили, что нас обманули, никто нас не сменяет. Керенский, не дослушав нас до конца, истерически заверещал:
- Вы не солдаты, а христопродавцы. Ваши братья погибли, авы хотите отступить, оставив землю, которую ваши братья кровью полили.
Мы вернулись обратно и рассказали все солдатам. К вечеру 22 июня мы без боя отошли в свои окопы, а австрийцы заняли свои. На этом "победоносное" наступление нашего полка окончилось.
Кажется, оно так закончилось и на Юго-Западном фронте. Примерно через месяц немцы, подтянув силы, перешли в наступление, прорвали наш фронт, и началось паническое бегство армии Керенского. Бежали мы так стремительно, что бросали шинели, винтовки, вещевые мешки, сапоги и даже погоны. В Тернополе, в Черткове, в Бучаче оставили колоссальные фронтовые запасы продовольствия, оружия, боеприпасов и прочих военных материалов.
Так ход событий разоблачил демагогию Керенского.
О ПРАПОРЩИКЕ КРЫЛЕНКО НИКОЛАЕ ВАСИЛЬЕВИЧЕ
Был он небольшого роста, подвижен и задумчив, на хорошо сложенной фигуре крепко сидела умная седая голова, по образованию юрист. До революции солдаты его считали добрым офицером, при встрече с уважением отдавали ему честь, становились во фронт.
- Эй, браток! Мне фронт не положен, - с улыбкой и с какой-то теплотой говорил Крыленко.
- Когда-нибудь, вашбродь, чай, будет положено, - это для тренировки, - бойко отвечал солдат.
Несмотря на деспотичный режим, прапорщик проявлял заботу о солдатах, он не придерживался, как тогда поучали некоторые самодуры-генералы, вроде Эворта и Рененкамфа. Они перед боем говорили: "Господа офицеры, берегите себя, а этого навоза (солдат) из России пригонят".
Его подчиненные связисты говорили:
- Прежде чем установить связь, его благородие продумывал план, где лучше и ближе тянуть провода, он требовал маскировать и защищать кабель, чтобы вод огнем врага не бегать соединять обрывы. Мы перво-наперво, - говорили связисты, - были недовольны маскировкой и защитой проводов, для нас лишняя работа, но в боях убедились, что это спасает нашу жизнь.
Вое денщики в походах на горбу таскали офицерские вещи. Прапорщик, чтобы облегчить Яшку-денщика, купил осла.
Прапорщик одевался просто, носил защитного цвета гимнастерку, сапоги на высоких каблуках, опоясывался слабо, подол шинели в пятнах засохшей глины. Солдаты не раз видели, как прапорщик отбивал палкой глину от подола шинели.
Он слыл весельчаком. Долгое время отбывал каторгу, поэтому умел рассказывать всякие приключения. На дневках и на больших привалах возле Крыленко всегда большой круг офицеров. Ухмылялись, слушали они темпераментные рассказы. Солдатам на досуге тоже много говорил разных прибауток. Мне запомнился рассказ, как солдат, чтобы пробраться в дом помещика кзнакомой горничной, преображался в трех лиц: трубочиста, водовоза и барабанщика. Но влип, пришлось бежать ему через окно второго этажа.
В производстве очередных чинов ему не везло, сверстники были поручики в штабс-капитаны, а он все ходил прапорщиком. Простотой и человеческим отношением прапорщик Крыленко еще до революции завоевал в массе солдат и унтер-офицеров большую популярность.
Солдаты увидели в Крыленко что-то свое, родное, отцовское. Каждый с интересом рассказывал своим товарищем о встрече с Николаем Васильевичем.
- Иду, понимаешь, задумался, опустил голову, не смотрю по сторонам. Вдруг слышу:
- Эй, браток! Упадешь! Я поднял голову, смотрю передо мной их благородие. Он подошел ко мне вплотную, уменя понимаешь душа в пятки ушла.
- Виноват, вашбродье! Задумался, давно не получалписем из дома.
- Ничего, пиши чаще сам, сейчас крестьяне работают, им писать некогда, - громко сказал прапорщик и пошел по направлению в штаб. Эти слова, что "крестьяне сейчас работают, им некогда писать", солдат впервые услышал от офицера. Он был удивлен этим человеческим рассуждением. Нам хотелось знать, к какому классу принадлежит прапорщик.
Некоторые солдаты говорили:
- Наверное, Крыленко из деревни, - другие уверяли, что он из помещиков.
Денщик Яшка говорил: "Он из помещиков".
Широкая масса солдат не знала, к какому классу принадлежит любимый ими офицер. Солдат не ошибся, сказав: "Когда-нибудь, вашбродь, будет положено становится во фронт".
После Октябрьской революции Ленин назначил прапорщика Крыленко Главковерхом русской армии. Он проделал серьезную работу по демобилизации армии и разгрому контрреволюционных организаций в высших штабах, организованных Главковерхом Духониным. Главное, он вырвал русскую армию из рук белогвардейских офицеров и генералов. Как отличного оратора, мы его узнали на первом революционном митинге.
На митинге в районе Подгайцы после Керенского выступил прапорщик Крыленко, он закончил свою пламенную речь следующими словами: "Долой министров-капиталистов!", "Да здравствует партия большевиков-ленинцев!".
После этого митинга Крыленко мы больше не видели, ходили слухи, как будто его арестовал Керенский. Вскоре стало известно, что в июне 1917 года в Петрограде проходила Всероссийская конференция фронтовых и тыловых военных организаций РСДРП(б). На данной конференции В. И. Ленин выступил с докладом о текущем моменте и по аграрному вопросу. Наряду с этими важнейшимивопросами конференция обсудила целый рад других вопросов, имевших большое значение для усиления революционной работы в армии.
В частности, конференцией уделено было большое внимание докладам местных тыловых и фронтовых военных делегаций.
Представители большевиков сфронта в своих выступлениях показывали рост влияния партийных организаций на солдатские массы, приводили многочисленные примеры выступления солдат против наступления па фронте, против реакционных офицеров и генералов. Вместе с тем, отмечались большие трудности в работе.
На этой конференции выступил с кратким докладом о состоянии партийной работы на Юго-Западном фронте старый большевик прапорщик Н. В. Крыленко. Он хорошо знал жизнь и настроение солдат.
Крыленко говорил также о том, что большевистские организации
и революционные солдаты должны не бояться трудностей и на репрессии со стороны контрреволюции и меньшевистско-эсеровских комитетов отвечать усилением работы, расширяя свое влияние на массы.
"Армия, - говорил он, - еще не дала своего ответа на все выдвигающиеся жизнью вопросы. Несомненно одно, что ответы эти по логике событий должны приближаться к большевизму. Осознание,
того, что власть должна быть у СР и СД есть, но это сознание еще не оформлено. Нужно стремиться к широкому развитию на фронте партийных организаций, чтобы работа приняла систематический, организационный характер".
Конференция приветствовала это выступление одного из видных вожаков революционных солдат фронта.
Прапорщик Крыленко при возвращении на фронт с большевистской военной конференции был арестован в Киеве. Полковой комитет нашего Финляндского полка, на основании указаний свыше, дал приказание: чтобы в ротах и командах проводили летучие митинги, выносили резолюции с требованием - освободить Крыленко.
Николай Васильевич в 1917 году в разгар борьбы с керенщиной, инструктировал нас, как в настоящий момент можно широко развернуть партийную работу в ротах и командах: "Данный момент у нас в России - самая широкая свобода".
Для примера он рассказал, как было трудно проводить политическую работу в 13 и 16 Финляндских полках при царском режиме: оформленных партийных организаций в полках не было потому, что полковая полиция при помощи доносчиков зорко за этим следила.
Кроме того, темная солдатская масса считала всех здравомыслящих людей внутренними врагами, и о малейшей услышанной крамоле солдат докладывал непосредственно своему начальнику.
Членов партии большевиков, - говорил Крыленко, - было мало.
Прапорщик Крыленко одобрительно относился к тому, что капитан Зевалтовский организовал антиправительственную группу войск, расположился в лесах на путях к городу Львову и задерживал идущие на фронт военные материалы.
Николай Васильевич нам сообщил, что в ночь на 8 июня в Зевалтовскому целиком ушла пулеметная команда из 13 Финляндского полка, этим прапорщик напомнил, что ряды капитана Зевалтовского надо пополнять, за короткое время он собрал войск больше бригады.
Крыленко инструктировал нас, как разъяснять солдатам, что затеваемое Керенским наступление провалится, он предупреждал о том, чтобы ми не говорили открыто: "Не пойдем в наступление!". За это нас изолируют...
- Нужно упорно говорить солдатам, что эта братоубийственная война нам не нужна. Нужно больше брататься с немцами и говорить, что мы воевать не хотим.
Николай Васильевич был активный альпинист-любитель. Он рассказывал, что побывал на многих вершинах Кавказского хребта.
Своей энергией и знанием альпинистского дела он многихсолдат увлек в эту интересную работу.
Крыленко рассказывал, что альпинизм ему пришлось изучать, как ремесло, оно способствовало революционной борьбе. Всеистинные революционеры, что были в ссылках, на каторге - они стремились быть альпинистами. Только хороший альпинист мог бежать из ссылки, не попадаясь в руки охранника. Жандармы, как правило, ловили убегающих каторжан на хороших маршрутах, в горы и дебри охранка не показывала носа, она боялась.
Но мы потребовали, чтобы к намприбыл прапорщик Крыленко, он в это время был председателем дивизионного комитета. Часов в 12дня верхом прискакал Николай Васильевич, настроение у него было бодрое, он весело с нами разговаривал и шутил, пулеметчики тоже повеселели, в задушевной беседе мы излили ему всю нашу горечь, накопившуюся у нас за всю войну. Унтер-офицер Кузьмичев спросил:
- Товарищ Крыленко, как вы, каторжанин, сумели стать офицером?
Николай Васильевич ответил: "На каторге я был не Крыленко, а Абрам, понятно?"
- Нет, не понятно,- сказали сразу несколько голосов.
- Ну, слушайте, я вам поясню. Впартии состою с 1904 года, когда работал в подполье, у мены была партийная кличка Абрам, потом меня арестовали и осудили на каторжные работы, как только началась война, нам была амнистия. Из ссылки я прибыл в Москву,получил документы, что я беженец из Польши, Николай Васильевич Крыленко. Через несколько недель, по заданию партии, я подал прошение и поступил в школу прапорщиков.
- Теперь понятно, - сказал Кузьмичев.
Многие говорили, что Крыленко был хорошим охотников. Я бы этого не сказал, потому что он плохо стрелял. Объяснял он это расшатанной нервной системой - "дрожали руки".