ЛИКВИДАТОР
- Ерунда, - небрежным тоном роняет Борис Михалыч, глядя на "клумбу" в
мощный армейский бинокль. - Справимся.
И сразу становится ясно, что дело, действительно, плевое. А проблема
выеденного яйца не стоит.
Борис Михалыч Мацепуров - серьезный мужик, даром что генерал-полковник и
замзавсектора в ЦК. Он прилетел из Москвы на рассвете, рявкнул, стукнул
кулаком по столу, и сразу шестеренки бюрократического механизма завертелись.
Появилось, наконец-то, нормальное оцепление - из поднятых по тревоге солдат
местного стройбата. Нашлись костюмы химзащиты с изолирующими противогазами.
И соляра для бульдозеров.
Правда, генерал Мацепуров тогда еще не знал, да и никто не мог знать, что
"клумба" сосет эту соляру почем зря. Затыкает выхлоп, срывает
стеблями-щупальцами крышки с топливных баков, лезет внутрь и в минуту
осушает. А еще жрет дерматиновые сидения и резину костюмов. Это стало ясно
позже, когда дизельные движки бульдозеров вдруг поперхнулись и заглохли, а
водители рванули прочь со скоростью спринтеров.
Вон они, бульдозеры, до сих пор видны. Вернее, только два из них, -
которые не успели углубиться в заросли. Один на боку лежит, другой прущими
из земли стеблями на попа поставило. Оба уже мятые и ржавые, словно черт
знает сколько пролежали на дне моря. А остальные девять уже и не различить -
"клумба" быстро затянула зеленью свои раны.
Только что генерал Мацепуров, по-детски приоткрыв рот, следил в бинокль за
маневрами многотонных машин. И вот он уже теряет интерес, опускает оптику,
выплевывает изжеванную спичку и задумчиво бормочет:
- Не прошли. Нет, железом ее не проймешь. Только напалмом.
- Да вы с ума сошли, - чуть не плачет профессор Шенталович. - Это же
уникальнейшая биологическая аномалия. Ее не уничтожать, а изучать надо!
- Хватит! - поглядывая на московского генерала и, видимо, чувствуя его
молчаливое одобрение, грохочет басом первый секретарь горкома Мудрун. -
Доизучались! Доэкспериментировались! Полгорода обесточено и обезвожено!
Завод биоагрегатов стоит! Два человека пропали без вести! Что я доложу в
область?
- Верно! - поддерживает его председатель горисполкома Шлюнькин. - Я всегда
был против размещения Института экспериментальной ботаники в черте города.
Эту бамбуковую хлореллу надо изучать в пустыне, чтоб вокруг колючая
проволока и сто километров песка.
Начальник милиции и главврач больницы молчат в тряпочку, - не тот у них
статус, чтобы сейчас выступать. Но, судя по выражению лиц, они одобряют. В
смысле, точку зрения начальства они одобряют, а позицию профессора - совсем
наоборот.
А профессор все убеждает и уговаривает. Просит подождать хотя бы сутки,
позвонить еще раз в область и Москву, срочно сформировать комиссию АН СССР и
известить ЮНЕСКО.
Наивный. Все знают: Москва давно в курсе случившегося, именно оттуда и
пришел приказ - в течение суток ликвидировать "биологическую аномалию",
восстановить подачу воды и электричества на завод и в город. Трубоукладчики
уже рычат моторами, новые опоры ЛЭП - взамен упавших - тоже подвезены. Дело
за малым: сровнять "клумбу" с землей.
Впрочем, генерал Мацепуров все еще колеблется. Не решается поднять
штурмовики авиаполка с аэродрома за лесом и залить "клумбу" пылающим
напалмом.
Возможно, надеется, что два человека, пропавшие без вести внутри "клумбы",
- сторож Тимохин и завлаб Коган - все еще живы. Хотя, крыша лабораторного
корпуса, из которого в полночь поперла во все стороны прожорливая "зелень",
давно обрушилась.
- Не понимаю, - бурчит генерал. - Образцы стеблей и листьев у вас есть -
вон, на брезенте валяются. Объект со всех сторон сфотографирован. Чего вам
еще нужно?
- А внутри? - стонет профессор. - Мы не знаем, что творится внутри
"клумбы". Температура, влажность, химический состав воздуха...
- Ну, вы же сами видели, - разводит руками генерал. - Нейлоновый трос как
зубами перекушен. Полагаю, приборы, упавшие с вертолета, тоже давно
переварились.
- Вряд ли! - не сдается профессор. - Термометр, гигрометр, барометр - они
старой конструкции, стеклянные. А "клумба" стекло не ест, да и живых существ
не трогает. Вот, если бы нашелся доброволец...
- Кто же сунется в этот зеленый "желудок"? - удивляется генерал. - Да и -
как? Туда даже кошка не пролезет.
Он не прав. Кошка - пролезет. Да и человек тоже. Если он маленький - вроде
меня.
И вдруг я слышу собственный голос:
- А можно мне попробовать?
И тут же накатывает ледяная волна ужаса. Мама дорогая, куда и зачем я
лезу?
- Кто таков? - изумленно вскидывает мохнатые брови генерал Мацепуров,
поворачиваясь ко мне. - Как сюда попал?
- Это Коля Полторушкин, - услужливо поясняют ему. - Корреспондент местной
газеты. Вы же, вроде бы, не возражали против прессы...
- Ишь ты - Коля, - хмыкает генерал. - Смелый какой. Полторушкин, значит?
Как вы себя чувствуете, Николай Иванович?
- Как вы себя чувствуете, Николай Иванович? Очнитесь! - голос доносится
словно издалека. Он многократно повторяет фразу, этот настойчивый баритон.
Откуда генерал Мацепуров знает мое отчество? Я пытаюсь открыть глаза, но
получается - только правый. Вижу чье-то большое, розовое лицо. Седоватую
бородку, очки с толстыми стеклами. На генерала Мацепурова не похоже, но лицо
знакомое. Кто же это?
Антон? Нет, Анатолий... Доктор Анатолий Эдуардович Шутов. А генерал
Мацепуров мне просто приснился. Очень яркий сон - с тактильными ощущениями и
запахами. Это потому, что в вену мне регулярно вводят эту... как ее...
Черт, не могу сосредоточиться. Мысли путаются в голове, как ветки в
"клумбе". Впрочем, никакой "клумбы". Она была давно - тридцать лет назад.
Или сорок. Какой сейчас год?
- О-от, - шепчу я. - А-ой э-а о-от?
- Очнулся, - удовлетворенно констатирует Шутов. - Ну-с, как мы себя
чувствуем?
Глупый вопрос. Разве бывает самочувствие у трупа? Мое тело давно мертво.
Сердце остановилось в сентябре, пришлось подключить хромированную тумбу,
впившуюся прозрачными щупальцами в артерии. Остальные органы тоже
искусственные: "родная" печень отказала спустя полтора месяца, а почки в
феврале. Стоп. Не могу сообразить, это было следующей зимой или предыдущей?
В любом случае, после того, как выпали зубы и вылезли волосы одновременно с
ногтями.
Какого ответа ждет доктор Шутов?
- Самочувствие, - острю я. - Как у космонавта.
- Это пока, - тяжело вздыхает Коган. - Сколько вам лет? Сорок шесть? О,
впереди почти "пятнашка". Завидую...
Удивительно - у него совсем обычное, курносое русское лицо. Он даже похож
на Гагарина. А вот загар у него нездешний: изжелта-коричневый,
субтропический. Странный для холодного и мокрого московского октября.
Немудрено - Аркадий Борисович вчера прилетел из Хайфы.
А двадцать лет назад, когда я тащил его, бесчувственного, сквозь адское
переплетение ветвей "клумбы", кожа казалась бледно-зеленоватой. Как болотная
ряска.
- ...Мне вот уже пятьдесят девять, - продолжает Коган. - Остался год. Если
повезет, то полтора. Но не больше...
Он наводил справки и собрал массу сведений по "биологической аномалии".
Хотя все архивы или уничтожены, или под грифом "совершенно секретно". Да и
следов не осталось: громадное горелое пятно еще при Советской власти залито
кислотой, перепахано, и сверху положен асфальт. А участники и свидетели дали
подписку о неразглашении.
Израильский олигарх Коган собрал материалов намного больше, чем я -
российский журналист. Что ж, у него и возможностей больше.
Впрочем, у меня тоже есть кое-какая статистика. Все участники ликвидации
"биологической аномалии" до поры до времени отличаются завидным здоровьем, и
если умирают, то не своей смертью. Генерал Мацепуров погиб при невыясненных
обстоятельствах в "перестройку", ему было только пятьдесят шесть. Несколько
бывших солдатиков, стоявших в оцеплении, еще в молодости разбились в
автокатастрофах или отравились метиловым спиртом. Остальные живы и
здравствуют.
Пока им не исполнится шестьдесят.
- ...Узнав, как тяжело умирали Шенталович и Мудрун, я сначала испугался, -
рассказывает Коган. - А потом подумал: какого черта, собственно? Прежде чем
полезут волосы с ногтями и перестанут работать легкие, пройдет еще немало
лет. Надо прожить их с удовольствием для себя и пользой для общества. И в
результате заработал кучу денег, объездил весь мир, был трижды женат. А еще
основал фонд борьбы против опасных исследований и технологий.
Я осторожно киваю. Да, слышал об этом фонде, только не связывал имя
создателя с конкретным человеком. Кампания против электрон-позитронного
коллайдера в девяносто пятом - ваша работа?
- Не только наша, - довольно ухмыляется Коган. - Но и мы внесли свою
лепту. Пора, наконец, прекратить вакханалию яйцеголовых. А то однажды утром
проснемся с тремя глазами на стебельках. Или, вообще, в черной дыре...
Его ухмылка перетекает в грустную улыбку немолодого и усталого человека.
- ...Собственно говоря, я предлагаю вам, Николай Иванович, стать эмиссаром
нашего фонда в России. Извините, но ваши статьи в "Вестнике эзотерики" и
"Сфинксологии", посвященные истории "клумбы", - это детский лепет. Займитесь
серьезными вещами. Уходя из жизни, я хочу оставить убежденных
единомышленников и последователей во всех уголках мира.
Однажды я уже рискнул и - проиграл. Не уверен, что готов снова бросить
остаток своей жизни в костер чужой борьбы.
- Может, еще обойдется? - бормочу дежурные слова, полные идиотского
оптимизма. - В конце концов, по вашему виду не скажешь...
- Увы, - качает он головой. - Пока я, действительно, здоров. Но через год
или полтора обязательно умру. Доктор Шутов считает, что нет ни шанса
протянуть дольше. Я раньше сам занимался наукой, теперь же ученым не верю.
Но ему - да. Что? В первый раз слышите про Шутова? У него клиника, он
пытается лечить "ликвидаторов клумбы". Продляет им мучения всеми мыслимыми и
немыслимыми способами. Правда, ненадолго - суток на сто сорок...
...Сто сорок суток? Почему так мало? Разве я не лежу в клинике у Шутова
почти год? Стоп. А чей голос звучит в моих ушах? Неужели, Когана? Он же,
вроде бы, покончил с собой еще в девяносто восьмом?
Значит, опять мне все приснилось. Сейчас открою глаза - если сумею - и
увижу крашеные серой краской оконные рамы, и серый кирпич больничного
корпуса напротив, и серое ноябрьское небо.
Серая осень моей жизни началась в тот день, когда я узнал собственную
судьбу. И, помня о неминуемой гибели в предначертанный срок, не решился
пуститься во все тяжкие, - как это сделал Коган. Я продолжил жить
потихоньку: не женат, никому и ничего не должен. Так легче ждать и проще
уходить.
Надеялся, что Шутов поможет умереть безболезненно. Зачем он обманул меня
и так долго мучает?
Разлепляю веки. И, действительно, вижу небо. Но - голубое, чистое, словно
вымытое дождями. И стекла окон напротив, сверкающие солнечными зайчиками. А
еще верхушки тополей, окутанные изумрудным дымком пробивающейся листвы.
- Кажется, проснулся, - звучит серебристый женский голос.
- Вы правы, коллега, - соглашается баритон доктора Шутова. - С добреньким
утречком, Николай Иванович!
Я пытаюсь скосить глаза. Странно, даже голова поворачивается, хотя и
мешает подушка. Доктор Шутов кипит весельем, словно праздничный пасхальный
самовар. Рядом с ним незнакомая женщина в белом халате - стройная,
светловолосая и улыбчивая.
- ...Так вот, - продолжает доктор прерванную фразу. - Главным было -
перетерпеть полную остановку жизненных процессов. Сто сорок суток в коме. Но
у нас получилось! Теперь все проблемы позади. Почки и печень регенерировали.
Сердце тикает, как часы. У вас растут волосы, Николай Иванович. Черные!
- Что происходит? - удивляюсь я. Голос необычно звонок.
- Ничего особенного, - улыбается женщина. - Вы стремительно поправляетесь
и молодеете. Весна, Николай Иванович! А вы - первый в мире человек-дерево.
Только цикл вегетации у вас длится не триста шестьдесят пять суток, а лет
сорок. Что?
Я, действительно, дерево - вот что. Дуб. Дубовый пень. Эх, если б знать
заранее... Впрочем, теперь я исправлю ошибки. И вашу, Аркадий Борисович, и
свою.
- Что вы говорите? - переспрашивает очаровательная собеседница.
- Да вот, интересуюсь: как вас зовут? И еще - не оставите ли телефончик?
В конце концов, весна же!
|