Этюд за "черных"
                                    или
                               По следу упыря

                                                          Fais ce que doit,
                                                        advienne que pourra

     Рев моторов слышен  издалека.  Почесывая  одной  рукой  зудящую  спину,
другой   я   осторожно   раздвигаю   кусты   и   вижу   колонну   автобусов,
многокилометровым червяком ползущую вдоль трассы.  В  окнах  -  человеческие
лица:  мужские, женские, детские. Сотни, тысячи лиц. Издалека я не различаю,
но знаю,  что многие искажены отчаянием,  а в глазах стоят слезы.  Наверное,
именно  так  и  должен  был выглядеть ветхозаветный Исход - позади тоскливый
ужас, впереди - пустота.
    Беглецы еще не знают, что, на самом деле, все не так уж и плохо. А скоро
будет просто замечательно.
     Да, но где же "он"?

                                    ***

     Нас подняли по тревоге в полночь.
     Был мокрый,  сверкающий в  лучах  прожекторов  плац,  и  вонючий  дымок
газующих на холостом ходу "Уралов",  и короткие,  словно выстрелы,  команды.
Потом - дорога куда-то на север,  по загородной трассе,  сверкающей  желтыми
фарами  и  лиловыми  вспышками  "мигалок".  А еще через час - на восток,  по
темной и кочковатой лесной просеке,  под натужный рев  двигателей  и  глухое
постукивание ветвей о туго натянутый брезент.
     Можно было покемарить - но никак не хотел успокаиваться, все шебуршился
в подсознании назойливый червячок тревоги. И это было странно. Потому что мы
просто ехали на работу.  По предварительным данным,  опять случился побег из
колонии.  И  снова  конвойные  войска,  которым по штату положено догонять и
отлавливать по-тараканьи шустрых зэков, не справились со своей работой.
     Теперь это придется делать нам - спецназу ФСБ.
     Смущало, правда,  что везут нас в незнакомое место.  А еще вдоль трассы
встретилось слишком много милицейских мигалок. Похоже, вся округа поднята на
уши. Неужели побег - массовый?
     Вдруг червячок,  копошившийся  в  подсознании,  замер:  приехали.  Хотя
ничего,  вроде бы,  не изменилось - ни под тентом,  ни снаружи.  Может быть,
повеяло... нет, не дымом, а почему-то вдруг цветами? Или дорога под колесами
стала ровней?  Но через минуту тьма, действительно, расступилась, наш "Урал"
вырулил  на  бетонную  площадку  и  замер под высоченной стеной,  оплетенной
поверху  кольцами  колючей  проволоки.  Мы  повыпрыгивали  из  кузова  -   в
промозглую ночь, простреливаемую крест-накрест злыми взглядами прожекторов и
взбудораженную отдаленным лаем собак.
     Из тьмы вынырнуло начальство - Михалыч, то есть майор Николаев, и с ним
пузатый незнакомец, - почему-то в белом халате поверх пятнистого комбеза.
     - Внимание,  -  предупредил  майор деловитым тоном.  - Сейчас полковник
Хомутко введет вас в курс дела.
     - Товарищи  офицеры!  -  зычный голос полковника был слышен,  наверное,
даже  за  стеной.  -  Ваша  задача!  Догнать!  И  уничтожить!  Заключенного!
Незаконно покинувшего! Около трех часов назад! Территорию! Спецучреждения!
     Многие переглянулись. Конечно, выполнять грязную работу нам не впервой.
Но неприятно.
     - К сожалению!  Собаки!  Не взяли след! И мы не знаем! В какой стороне!
Его  искать!  Направления!  На  юг  и запад!  К трассе и городу!  Войсками и
милицией!  Уже перекрыты! - надрывался горластый "полкан". - Но он мог уйти!
На север!  В тайгу и болота! И затаиться! Надо обнаружить! Спугнуть! Загнать
в топь! А утром! Мы пустим вертолеты!
     Даже так?  Все настолько серьезно?  Ради одного зэка на уши подняты все
силовые структуры области?
     - Главное!  Не  позволяйте  ему!  Выйти  к  людям!  -  продолжал  орать
полковник,  размахивая для убедительности кулаком. - На дорогу! К населенным
пунктам! Он очень агрессивен! И смертельно опасен! Ни в коем случае! К нему!
Не приближаться! Стрелять издалека! В голову! Или в позвоночник!
     Ребята опять переглянулись.  Да кто он такой,  этот беглый зэк?  Рэмбо?
Терминатор? Упырь? А серебряные пули нам выдадут?
     Полковник, запыхавшись, умолк и кивнул Михалычу: продолжайте, мол.
     - Одиночный поиск, - сухо и бесстрастно проинструктировал Михалыч. - По
расходящимся  векторам.  Фронт  и  глубина  действий  - двадцать километров.
Цифровые карты местности в ваши планшеты  загружены.  Кроме  того,  получите
пеленгаторы - "упырь" не знает, что под кожу ему вшит миниатюрный радиомаяк.
Но пока сигнала не слышно. Далеко ушел, з-зараза...
     Минут десять  ушло  на  уточнение  маршрутов  и  согласование  деталей.
Червячок подсознания  все  не  унимался,  порываясь  о  чем-то  спросить.  Я
отмахивался: некогда, не до тебя, потом!
     Берцы туго зашнурованы,  кожа смазана репеллентом,  десантный "калаш" в
походном положении,  в правой руке - нож,  на глазах - очки ночного видения.
Со стороны,  наверное,  мы похожи на огромных пятнистых лягушек с  выпуклыми
глазами на "стебельках" и бритвенно-острым когтем.
     Марш!
     Первые сотни  метров пути истоптаны солдатскими сапогами,  усеяны битым
стеклом и обрывками бумажных мешков с надписью  "карбофос".  Следов  беглеца
здесь не найдешь.
     Дальше!
     Бег через  скрипящую  и  шуршащую  на  ветру  ночную тайгу,  да еще и в
незнакомой местности,  - это не воскресная  прогулка  в  парке.  Но  мне  не
привыкать.  Раз  в неделю бойцам нашего ОСОМ-а устраивают марш-броски сквозь
таежную чащу.
     Нога сама   чувствует   -   куда  ступить.  Опытный  глаз  мгновенно  и
безошибочно видит прогалы в буреломе.  Рука,  вооруженная стальным  клинком,
отводит гибкие ветви и с одного удара отсекает цепкие сучья.
     Вперед! Не останавливаться!
     За час  я  отмахал  километров  семь.  Мог бы и больше,  но приходилось
постоянно спускаться и подниматься по мшистым склонам  овражков,  перелезать
через  упавшие  колоды  и  выписывать зигзаги,  огибая участки непроходимого
бурелома.  А еще "вертеть башней" на все триста шестьдесят.  Но по  пути  ни
разу не встретились чужие следы - ни вмятины во мху,  ни сломанные ветви, ни
разорванная паутина.  Впрочем, пройди беглец чуть в стороне - и я его следов
просто   не   увижу.  Зато  его  почувствует  пеленгатор.  Но  пока  динамик
пеленгатора молчит, а индикатор слеп.
     И это замечательно.
     Я знал,  что правее и левее,  километрах  в  двух-трех  движутся  почти
параллельными  курсами  другие ребята.  И надеялся,  что их пеленгаторы тоже
молчат.  Что "упырь" направился к югу.  Что несложную,  но грязную работу по
его  поимке  и уничтожению выполнят те,  кому положено по штату.  "Не хочешь
убивать в затылок?" - поинтересовался червячок совести.  Глупый вопрос. Боец
спецназа  подобен  тому  же  "калашу":  нажали  на  спуск - выстрел.  А если
начинаются рефлексии не тему "куда" и "зачем", значит - пора на юстировку...
или под пресс.
     Вскоре деревья поредели,  под  ногами  зачавкало.  Если  верить  карте,
впереди  лежало  болото - небольшое,  но топкое.  Справа обходить проще,  но
слева  короче.  Какую  дорогу  выбрал  бы  беглец,  не  имея  ни  карты,  ни
инфракрасных очков?
     Я поражался его отчаянной отваге: рвануть на ночь глядя в глухую тайгу,
не  зная  местности.  Впрочем,  видывал  я таких - с искореженными судьбами,
отравленными душами и воспаленными мозгами.  Они готовы на все и способны, к
сожалению, на многое.
     Но удрать черт знает куда,  не оставив следов?  Разве что он -  опытный
таежник?  Или,  превратившись в огромного нетопыря,  бесшумно скользит между
стволов?  А сейчас бросится мне на плечи с ближайшего дерева, целясь клыками
в шею?
     Я приспустил инфракрасные очки и поднял голову к стонущему небу. Сквозь
разрывы  крон  увидел бешено несущиеся рваные тучи и ныряющую в них,  словно
поплавок в бурном море,  полную луну.  Сказки все это.  Вампиров не  бывает.
Бывают люди - подонки, мерзавцы и просто больные. Иногда их нельзя оставлять
в живых.  Но я,  без особой причины,  не буду убивать безоружного. Пусть его
"кончают" другие,  если сочтут нужным.  А я просто "возьму". Положу мордой в
сырой мох и  закую  в  наручники.  Теперь  ты  удовлетворен,  беспокойный  и
ненасытный червяк моей совести?
     Помедлив, я направился в обход трясины.  Со всех сторон тянуло гнилью и
тухлятиной. Мешал высокорослый камыш, окаймлявший болото, ноги проваливались
в грязь.  Приходилось все круче забирать к западу. Решив вернуться в тайгу и
двигаться  посуху,  я  раздвинул стебли камыша и бросил прощальный взгляд на
топь.
     Сквозь инфракрасные  очки  увидел  ровную,  равномерно фосфоресцирующую
зеленью поверхность с одиноко  торчащими,  покосившимися  в  разные  стороны
стволами мертвых деревьев.  Далеко впереди,  на противоположном краю болота,
темнела кромка тайги.
     А еще  неподалеку  виднелась  полоса изломанного камыша и потревоженной
ряски.  Словно кто-то пытался обойти заболоченную низину по кромке, двигаясь
навстречу мне - на восток.
     И, похоже, не сумел: неловко оступился и ухнул в топь.
     Совсем рядом  -  шагах  в  тридцати  -  торчала голова человека,  почти
полностью погруженного в трясину.
     Сквозь инфракрасную  оптику  я  четко видел бледно-зеленое лицо,  яркие
изумруды глаз. Полуоторванный воротник и длинный шрам на плече.
     Жить ему   оставалось   минут  десять.  Сначала  липкая,  вонючая  жижа
поднимется до горла. Потом до подбородка. Наконец, приблизится к ноздрям...
     Это если  я  не  помогу.  Хотя,  и в этом случае шансов не много.  Руки
засосало, и не за шею же его арканом тянуть.
     - Помоги, - попросил неудачливый беглец.
     Голос был молодой.
     Женский.

                                    ***

     Черт побери,  до  чего  же  у меня теперь хорошая память.  Просто-таки,
фотографическая.  Словно  смотришь  стереофильм  с  эффектами   обоняния   и
осязания. А вот тридцатизначные числа множить я не умею - Ирина говорит, что
все "болеют" немножко по-разному.
     Но хватит рассиживаться.
     Осмелев, я высовываю голову из листвы и осматриваюсь.  И, наконец, вижу
"его" - метрах в сорока,  на обочине.  Это огромный,  черный БТР с башенкой,
развернутой вдоль дороги.  Если надо,  он выметет свинцом трассу  на  многие
километры.  Рядом торчит здоровенный детина с АКСУ и в "кевларе". А марлевая
повязка болтается на шее.
     Ну и правильно. Толку в ней не больше, чем в бронежилете. Ноль.

     Ирина объяснила,  что  вирус экстремально заразен.  Он передается почти
мгновенно: и воздушно-капельным путем,  и контактным. И половым, разумеется,
тоже.  Попав в кровь,  начинает бешено размножаться, внедрясь в клетки почти
всех типов.
     Впрочем, она  схитрила.  Сообщила  все  это,  сидя  уже  под  деревом -
перемазанная  вонючей  болотной  грязью  и  скованная   моими   наручниками.
Призналась,  что ее цель была: убежать из спецсанатория, упрятанного посреди
глухой тайги, и заразить побольше людей. Я стал первым.
     - Тварь! Надо было тебя пристрелить сразу!
     - Дурак,  - обиделась Ирина.  - Послушай, я вырезала "пищалку" из плеча
осколком стекла.  Видишь - заживший шрам?  Через час и его не останется. Это
все  вирус.  Возбудитель  сверхсилы,  сверхвыносливости,  сверхздоровья.   И
сверхинтеллекта.   При   этом   -   никакой  перестройки  организма,  просто
пробуждается заложенный природой режим  биоадаптации.  Вирус  разработали  в
секретной лаборатории профессора Хомутко и испытывают на людях. Двадцать лет
уже экспериментируют.  Или тридцать.  Но  даже  не  собираются  обнародовать
открытие.
     Я не поверил. Кому и зачем выгодно это скрывать?
     - Мировой  медицинской  и  фармацевтической  индустрии.  Распространись
"эпидемия здоровья" по  миру,  и  они  рухнут.  Гораздо  выгодней  продавать
"здоровье" - капелька по капельке - только тем, кто готов выложить за каждую
миллионы и миллиарды.  А еще в "волшебной заразе" заинтересована армия - сам
знаешь, почему.
     Она убеждала меня долго.  Рассказывала и объясняла, пытаясь перекричать
вой ночного ветра.  Показывала "на себе". Попросила снять инфракрасные очки.
Странно,  теперь я и без фотоэлектронных преобразователей прекрасно видел  в
темноте.  Спонтанно проявившаяся ноктолопия.  Черт, неужели она не врала? По
просьбе Ирины я ножом резанул себе предплечье.  Через  пять  минут  царапина
затянулась, а спустя еще десять - пропала.
     Все верно. Я тоже заражен.
     Теперь возвращаться нельзя,  ни мне,  ни ей.  Ирина уже приговорена.  А
меня,  в лучшем случае,  ждет комфортабельная  "зона".  Пожизненно.  Кстати,
срока жизни "зараженных здоровьем" никто еще не знает. Судя по экспериментам
над лабораторными мышами, он раза в три больше нормы.
     Зачем я,  дурак,  бросился  спасать  тонущую  женщину?  Теперь  и сам в
трясине по самое горло.
     Впрочем, не все еще потеряно.  В конце концов,  я не сломанный "калаш",
но - человек. Мне тридцать лет, и что я видел в жизни? Офицерское общежитие.
Что  я  умею?  Выполнять чужие приказы.  Быть пешкой,  ползущей по шахматной
доске только вперед.  Нас учили:  "делай,  что должен, и будь, что будет". И
запрещали задумываться: если должен, то - кому?

     Мы ушли  вместе  -  на  северо-восток,  в  царство  каменистых  сопок и
болотистых  падей.  Я  знал,  что  теперь  погоня  продолжится  с  удвоенной
энергией,  и принял меры: путал следы, словно заяц, и заметал, точно лисица.
На третий  день  с  неба  послышался  треск  вертолетных  моторов.  Пришлось
двигаться,  избегая  полян  и  проплешин,  и готовить горячую пищу только на
ночных костерках.
     Будь мы  "обычными" людьми,  давно бы отощали,  ослабли и попались.  Но
теперь у нас словно стальные пружины вместо мышц,  дизеля  вместо  сердца  и
топливные  баки   повышенной  емкости в животах.  Без снаряжения на Эверест,
пешком  через  Антарктиду,   вплавь   через  Атлантику!   Пьянящее  ощущение
абсолютной свободы и всемогущества! У меня, по крайней мере.
     Но, кажется, не у Ирины.
     - Что  дальше?  -  спросила  она  однажды,  сидя  на  каменистом берегу
быстрого ключа и опустив стертые до крови,  быстро заживающие ноги в ледяные
струи.  -  Мы так и будем бегать от людей?  Надеешься,  что я рожу тебе кучу
детей, и мы положим начало новой человеческой расе? А потом, через несколько
столетий  homo  unvulnerabilis вытеснят и сожрут homo sapiens,  как тридцать
тысячелетий назад кроманьонцы неандертальцев? Увы, не будет этого.
     - Почему?
     - Потому  что  в  нашем распоряжении всего несколько недель.  Потом нас
обнаружат, затравят и переловят. Возможно, просто расстреляют издалека. Пока
против нас играют "здоровые" люди, но вскоре неминуемо подключатся "больные"
- офицеры и врачи из окружения полковника Хомутко.  Видала  я  таких,  ходят
среди своих в скафандрах.
     Она все  понимала,  эта женщина из секретного "санатория".  А еще очень
многое знала и умела.  Прекрасно разбиралась в медицине,  химии и  биологии,
владела  несколькими  иностранными  языками,  множила  в уме тридцатизначные
числа.
     А еще  умела  терпеть.  Холод  и  жару,  боль  и  голод,  перегрузки  и
недостаток кислорода.  Обитателей секретных "зон"  пытались  травить  ядами,
заражать   инфекциями   и  облучить  радиацией.  Вводили  какие-то  странные
препараты с чудовищно сложными формулами.  И так день за днем, год за годом,
десятилетие  за  десятилетием.  С  каждым  разом все больней,  мучительней и
противней.
     Впрочем, почему "зон"? Где-то далеко существовали, конечно, и настоящие
"каторги",  в которых проводили мучительные эксперименты над насильниками  и
убийцами.  Но  здесь,  посреди тайги,  за забором с колючей проволокой цвели
клумбы,  журчали фонтаны и жили  только  добровольцы,  клюнувшие  на  лживые
обещания  профессора  Хомутко.  Ирина попала в кабалу,  рассчитывая получить
крупную сумму на лечение родителей.  Но были  и  люди,  которые  соглашались
"страдать за идею".  Наивные,  они не сразу поняли, что полковник Хомутко по
чужому приказу и за чужие деньги всего лишь ищет вакцину против  "волшебного
вируса". Способ торговать "здоровьем" капля-по-капле, но теперь уже открыто.
     В тот день,  когда Ирине сообщили о смерти родителей,  он  решилась  на
побег.

     И, сделав огромный, стокилометровый крюк, мы вернулись на юг, в обжитые
места. Но против нас играли не дураки. Они  все  просчитали  и  ждали: везде
патрули с собаками, армейские и милицейские посты. В небе кружили вертолеты.
     Несколько дней   мы,   стараясь   не   попадаться  на  глаза  и  обходя
многочисленные  медвежьи  капканы,  бродили  вокруг  деревень.   Собирались,
конечно,  связаться  с  журналистами,  рассказать  людям правду.  Но как это
сделать?  И кто нам поверит?  Пока больше шансов было нарваться на засаду  и
получить крупнокалиберную пулю - в голову или позвоночник.
     Впрочем, засады мы чувствовали издалека.

     Ночами меня мучили воспоминания -  необычно  четкие  и  яркие.  Вот  я,
курсант-первогодок, впервые сажусь за руль военного грузовика.
     - Заводи, - ухмыляется прапорщик-инструктор. - Трогай!
     А я не решаюсь.
     Левая рука на огромной баранке,  под  правой  ладонью  дрожит  огромный
рычаг  переключения  скоростей,  перед  глазами  огромное лобовое стекло.  Я
словно внутри спящего  монстра,  который  через  мгновение  пробудится  и  с
бешеным  ревом понесет меня вдаль - куда глядят огромные круглые глаза-фары.
     Сумею ли я обуздать его?
     А сейчас  в  кузове  моего  грузовика - восемь миллиардов человек.  Вся
цивилизация планеты Земля.  И их судьба зависит от того,  решусь я отпустить
педаль сцепления, или нет.
     Мне страшно.

     Однажды поздним вечером я,  оставив Ирину в лесу,  подкрался к стоящему
на отшибе дому. Свет горел только на втором этаже. Тренированный спецназовец
способен на большее,  чем фольклорный упырь.  А уж спецназовец с мышцами, не
уступающими по упругости стальным рессорам, - тем более. Цепляясь за впадины
и выступы, я забрался на высоту полутора этажей и осторожно заглянул в окно.
Со  стороны,  наверное,  выглядел  как  огромный черный нетопырь,  сложивший
крылья и повисший на отвесной стене.  
     Мужчина и  женщина  за  столом.  Спящий младенец в кроватке. Чемоданы и
сумки на полу. И мерцающий в углу телевизор.
     - ...Объявляет о массовой эвакуации населения,  - тараторил  диктор.  -
Завтра, в девять часов утра на центральные площади деревень и поселков будут
поданы автобусы.  Перечисляю населенные  пункты:  Кедровка,  Верхне-Таежное,
Малые Шишки...
     Настоящий упырь выдавил бы стекло, ворвался в комнату, схватил младенца
и... Вместо этого, я бесшумно скользнул вниз и, прячась за кустами, вернулся
в лес.
     На следующий день мы,  действительно,  увидели колонну автобусов. Затем
другую - люди покидали округу.  А с вертолетов посыпалась на  леса  какая-то
вонючая дрянь.
     - Яд? Ты же уверяла, что нам теперь даже цианид не страшен?
     - Это карбофос, - пояснила Ирина. - Инсектицид.
     Опять карбофос?  Где-то я недавно уже встречал это  слово.  "Киноархив"
ненормально четкой памяти тут же выдал ответ. И червячок подсознания впервые
за много дней обрадовано хихикнул. Я понял, чего боятся власти, и как теперь
надо поступить.
     И вместе с неопределенностью исчезли все мои  страхи.  Теперь  я  знаю,
"кому" и "что" должен.

                                    ***

     И вот   уже   третий  день  мы  пробираемся  к  городу,  вдоль  забитых
автоколоннами дорог и мимо заброшенных деревень.  Идем,  раздевшись  догола,
шипя от боли и непрерывно почесываясь.  Нас жрут,  буквально до сырого мяса,
гнус и мошка. Ну и на здоровье!
     На здоровье всем зверям, птицам и людям, которых укусят зараженные нами
кровососы.  Всех не эвакуируешь.  Всю тайгу отравой не засыплешь.  Рано  или
поздно начнется эпидемия,  которая, подобно кругам на воде от упавшей капли,
распространится повсеместно и перерастет в пандемию.
     И заразятся  все.  А  не  только  кучка миллиардеров на райском острове
посреди Тихого океана.
     Вот зачем мы вернулись к людям.  Вот почему  мы,  голые  и  облепленные
гнусом, бродим по пригородным лесам. А ночью, забываясь тревожной дремотой и
ожидая заживления укусов, мечтаем. Да, мы мечтаем о совместных детях. Но это
будет  потом.  А  в первую очередь мы мечтаем о нашем главном детище - новом
мире для всех, мире без ран и болезней.
     Мы, "беглые упыри", вспаиваем его собственной кровью.