Особенности марсианской охоты
Нет, ноги у Христофора Лемюэлевича здоровые. Вы с ним еще наперегонки
побегайте - он покажет, кто настоящий инвалид. Просто любит старикан
разъезжать по коридорам и комнатам своего огромного особняка в кресле с
моторчиком, и все тут.
Дом-то у него - кунсткамера, собрание всяческих редкостных штуковин.
Тут вам и картина Айвазовского "Шторм на Море Спокойствия", подлинник. И
зулусское копье с гравировкой "Х.Л. Тихому от Ф.Э. Дзержинского". И
бюстгальтер седьмого размера, принадлежавший когда-то лично... ну да, вы
правильно догадались - кому. А встречает гостей в прихожей - чучело
настоящей марсианской пиявки: щетинистое, рыжее тело изогнуто буквой "Z"; в
метровой пасти - трехдюймовые зубы; крохотные злобные глазки сверкают
рубинами.
Вот и любит Христофор Лемюэлевич притормозить подле одной из таких
диковин, не торопясь раскурить свою душистую капитанскую трубку,
дожидаться, пока вокруг соберутся любознательные слушатели, - потом
басовито прокашляться и...
Послушайте, что он однажды рассказал про ту самую пиявку.
***
Помнится, мои юные друзья, звездоплавал я тогда на своей "Виктории"
между Марсом и Венерой: возил "элериум-115" в одном направлении,
"тибериум" - в обратном. Прилетаешь в космопорт, оформляешь бумаги,
опустошаешь трюмы и - свободен, до следующего рейса.
В тот раз, разгрузившись поутру на космодроме Нью-Москвы, решил я
сгонять на пару деньков в Новый-Йорк - прошвырнуться по Манхеттену,
поглазеть на новый Бродвейский мюзикл. Чтобы не трястись десять часов в
кабине монорельса по подземным туннелям, арендовал потрепанный "запорожец",
залил полные баки и ближе к вечеру вылетел.
А что такого? Погода хорошая, трасса прямая и безопасная. Кислородные
станции подальше к экватору перенесены, элериумные рудники истощены и
заброшены, каторжная тюрьма давно закрыта. Лет уж пятнадцать как не бушуют
рукотворные циклоны, не висят на каждом столбе голографии беглого
каторжника Вовы Кривоносого, не тормозят всех подряд бдительные менты. Тишь
да гладь!
Лечу себе спокойненько, слушаю музычку с новостями, отмахал первую
сотню миль. Небо над головой лиловое, звездочки на нем зеленые, пустыня под
крылом красная, горы в боковом иллюминаторе морщинисто-бурые. Кр-расота!
Вдруг слышу, передают по радио метеосводку: так мол и так, в районе
ожидается кратковременная пыльная буря. Прикинул - не успеваю до непогоды в
Новый-Йорк, а в Нью-Москву оглобли поворачивать неохота. Надо где-то
перекантоваться часик-другой-третий. И вспомнил: а ведь тридцатью-то милями
северней - ландшафтный заказник Теплый Сырт, где мы позапрошлым летом со
штурманом Контрабасовым на пиявок охотились. Избушка у егеря Михалыча
теплая, жратва вкусная. Решено!
Заложил вираж. Чем ближе к горам, тем ниже барханы, зато торчат
повсюду каменные пальцы скал и змеятся во всех направлениях трещины. В
этих-то трещинах пиявки и ютятся. Сейчас, накануне бури - самая на них
охота. Сидишь, бывалоча, в клетке, сжимая холодную сталь. Тишина и пустота,
только ветер гонит струйки песка. И вдруг: на фоне лилового неба беззвучно
вытягивается, вырастает, изгибается наподобие кобры огромная черная тень.
Вскидываешь гвоздемет и...
Не успел воспоминаниями насладиться, глядь - а внизу, среди скал, уже
избушка Михалыча показалась. Ветряк лопастями шевелит, прожектор пиявок
отгоняет, песок вокруг колеями исполосован, на площадке виднеются пылекат
Михалыча и большущий "лексус".
Встречай, Михалыч, новых гостей!
Опустил я свой "запор" подле чужого "лексуса", вылез наружу. На улице
минус десять с ветерком, по здешним меркам - курортная погода. У крыльца, в
пыли интересная вещица валяется. Подобрал я вещицу, толкнул дверь, кричу:
- Михалыч, ау!
Не отвечает никто. В большой прихожей меховые дохи висят, под длинными
скамейками унты валяются. Иду дальше, в гостиную: мягкие кресла, в углу
бормочет цветной стереовизор, на столике - пара пустых бутылок и несколько
фужеров. Понятно, что на заимке гужуется компания охотников - человек пять,
но где они?
Разве что, в большом холодильнике все собрались, где Михалыч охотничьи
трофеи держит. И только я подошел к двери холодильника, как вдруг она
распахнулась - и прямо под ноги мне со стоном "о-о-о, голова..." упал
человек.
***
Во те раз, думаю. Труп? Перевернул покойничка на спину, приложил
ладонь к сонной артерии - стучит. И на инсульт не похоже. Просто обморок.
- Эй, - кричу в дверь. - Что тут у вас происходит?
Щелк-щелк! - внутри холодильника свет выключили и затвор передернули.
А я на фоне освещенной двери - словно ростовая винтовочная мишень в
курортном тире: стреляй с пяти метров с закрытыми глазами, все равно не
промажешь.
Отступил быстренько в сторону.
- Михалыч! - ору. - Где ты там? Не стреляй! Я капитан Тихий. Помнишь,
в позапрошлом году мы у тебя по пиявкам палили? Сейчас заглянул на огонек,
бурю переждать.
- А кто с тобой в прошлый раз был? - хриплый голос из холодильника.
Все правильно, это Михалыч - у него со связками что-то.
- Штурман Контрабасов, - отвечаю. - Маленький такой, в очках и с
бородкой. Да хватит шифроваться, тут человеку плохо!
Гляжу - а мертвец мой пошевелился, очумелыми глазенками хлопает.
Оклемался, значит. Ну, и ладушки.
- Ладно, - кричат из холодильника. - Заходите. Только не пугайтесь, у
нас проблемы.
И свет включили. Заглянул я в холодильник: на крючке пастью вниз висит
небольшая - метра четыре - пиявка, а к белым от инея стенам жмутся люди. У
дальней стены - Михалыч, свою страшную "пушку" прикладом к ноге опускает.
- Ну, и что тут у вас? - интересуюсь.
- Да вот, - говорят. - Голова.
И верно: точнехохонько под зубастой пастью пиявки виднеется на полу
черно-красный комок величиной с арбуз. И смотрит из этого комка - прямо на
меня - белый выпученный глаз.
Откушенная человеческая голова.
***
Видывал я такое и раньше, поэтому не испугался. Но удивился.
- Опаньки. Кто это?
- Один из наших, - отвечают. - Несчастный случай. Из клетки голову
высунул, а убрать не успел.
Подошел я поближе, присел на корточки. Волосы от крови слиплись, один
глаз вытек, череп расколот вдоль и поперек, а во рту что-то металлическое
поблескивает.
- Мдя, - говорю. - Не повезло парню. Ментов вызвали?
- Не успели еще. Только-только голову обнаружили, из пиявки она
выпала.
- А туловище где?
- Пока не знаем. Видать, другие пиявки слопали.
Да, думаю, дело - дрянь. Не во время я. Обыски, допросы, очные ставки,
подписка о невылете. Попробуй, докажи, что случайно здесь оказался.
- Вот что, мужики. Там, в коридоре, один слабонервный в обмороке
валяется. Вы уж его перетащите в гостиную, что ли, да коньячку хлебнуть
дайте. А ты, Михалыч, дверь запри и никого в холодильник не пускай до
прилета ментов.
А сам чувствую - курить охота. Так всегда, если нервничать приходится.
Вышел на крылечко, достал пачку "Хавры", набил в трубку. Похолодало, и
ветер в проводах гудит. Скоро буря.
Через пару минут дверь за спиной скрипнула. Михалыч - борода веником.
Постояли, померзли, помолчали.
- Видал? - спрашивает.
- Видал, - отвечаю. - Четырнадцать миллимов. Чья это?
- Да любого. Кроме меня, конечно. У моего дробажа - двадцатник, с
пилеными головками.
Поежились мы еще трохи, о прочей ерунде погуторили.
- Михалыч, - говорю. - Ты бы правда выстрелил, тогда, в холодильнике?
- Да как два пальца, - отвечает. - Не впервой. Лучше скажи, что это за
тачка редкая?
- Это ты про "запор"? Не "редкая", а "древняя". Я его на прокат взял.
Багажник только большой, хоть картошку вози. А в остальном - мопед с
крыльями: скорость двести, потолок четыре тысячи.
- Главное, чтобы у него передатчик был хороший.
- А твой, стационарный?
- Тазом накрылся. В смысле, уронил я его сегодня утром. А у этих,
которые на "лексусе", передатчика с самого начала не было. Мы за город,
говорят, раз в год летаем.
- Ну да, - согласился я. - Лохи. Чайники. Чечако.
Мы попробовали связаться с Нью-Москвой сначала из "запора", потом из
пылеката - бесполезняк. Треск и шипение. Ну так ведь, магнитная буря
одновременно с пылевой на Марсе не редкость. Раньше надо было связь
налаживать, хотя бы минут на пятнадцать.
Почертыхались, да и в тепло пошли. Стереовизор больше не бормочет:
хрипит, волну потерял. Компания в креслах расположилась - нахохлившиеся,
подавленные.
Напротив двери сидит худой, плечистый, длинноволосый - вылитый Тарзан.
Глаз не поднимает, цедит коньяк. Балерун Солнышкин, поясняет мне Михалыч.
Ножками в колготках дрыг-дрыг.
Справа - бывший "покойник", который оторванной головы испугался. А
вообще, представительный такой мужик: морда широкая, очки позолоченные,
седоватая стрижка ежиком. Сквозь стекла видно - в глазах паника, чуть ли не
слезы. Красностаев Глеб Романович. На вид большая шишка, а сам - мелкий
клерк в правительстве Марса.
Кстати, погибший - его родной брат, Борис Романович. Известный
столичный хирург. Видимо, поэтому-то Красностаев и раскис.
Третий - тощий, желтый, губы кусает. Глаза злые. Петр Петрович Пучкин
- экономист банка "Фобос-энд-Деймос". Ежели спросят - кого, мол, винить, то
этот - первый претендент. Хотя, конечно, всякое бывает.
- Давайте, - говорю. - Представлюсь. Может быть, не все расслышали. Я
- капитан космофлота Христофор Лемюэлевич Тихий.
Отреагировали двое, одновременно.
- Тот самый сыщик-любитель? - буркнул "Тарзан", на миг подняв и тут же
снова опустив глаза.
- И что? - неприязненно прошипел "Тощий".
- А то, - отвечаю. - Снаружи начинается буря. Мы заперты в избушке на
несколько часов, без связи. Но это полбеды. Беда в том, что на территории
заказника Теплый Сырт произошло убийство. Признавайтесь - кто это сделал?
***
Чиновник Красностаев вздрогнул, словно лошадь, укушенная слепнем.
Балерун Солнышкин вскочил, выронив на колени бокал. Может, потому и
вскочил, что с мокрым пятном между ног сидеть неудобно.
И только тощий банкир не пошевелился.
- Вы отвечаете за свои слова? - спокойно спросил он.
- Вполне. Когда пивка откусывала жертве голову, несчастный был уже
мертв. В его черепе торчит пуля.
- Я хочу убедиться собственными глазами.
- Нет никакой возможности. Михалыч запер дверь в холодильник, и ключи
никому не отдаст - до появления милиции.
Теперь вскочили все.
- Послушайте... эээ... Тихий. Может, не надо милиции? Обойдемся своми
силами? Проведем маленькое расследование, докажем, что никто из нас не
виновен...
- Никто из вас? - прохрипел Михалыч. - Вы на меня, что ли, бочку
катить решили, сявки дешевые? Да я сейчас...
- Тихо-тихо-тихо! - пришлось повысить голос. - Все молчим и слушаем
меня. Если кто не обратил внимания, Михалыч пользуется дробовиком калибра
двадцать миллиметров. И пули у него приметные - с крестообразным надрезом.
Ваш же приятель убит стадартным четырнадцатимиллиметровым "костылем" из
охотничьего гвоздемета. Ну-ка, кто из вас приехал на Теплый Сырт с таким?
Пауза.
- Никто, - гыгыкнул Михалыч. - Все трещотки из моего арсенала. Выдал
напрокат - по двадцати монет за час. Так что, терпилу этого кто-то из вас
мочканул.
Тут Красностаев закатил глаза и принялся обмахиваться платочком.
Балерун Солнышкин схватил коньячную бутылку ("Рэми мартен" двенадцатилетней
выдержки) и принялся булькать прямо из горла. "Тощий" остался внешне
спокойным, но нос у него покраснел, и щеки тоже налились румянцем. Надо же,
то он желтый, то красный. Попробовать, что ли, напугать его до зелени?
Тогда получится светофор.
- Значит так, - постаравшись придать голосу максимальную твердость,
сказал я. - Милицию известим обязательно, но не раньше, чем сами разберемся
в случившемся. Поэтому - успокаиваемся, рассаживаемся по местам и
рассказываем, как все это произошло. Слово - Михалычу.
***
Вздохнул он, поковырял в носопырке, собрался с мыслями и...
Н-да, до чего же одиноко и неуютно чувствовали себя крохотные островки
нормальных слов в бушующем океане мата, который Михалыч обрушил на наши
уши! Если же опустить наиболее живописные подробности его выступления, то
получилась следующая картина маслом.
Охотники прибыли под вечер на "лексусе" Солнышкина. Познакомились с
Михалычем, дернули по сто пятьдесят, закусили, зарядили гвоздеметы и
покатили на "поле боя".
"Теплый Сырт" - огромная глинистая лепешка, усыпанная пылью и щебнем,
пересеченная трещинами и утыканная скалами. А еще на ней полным-полно
пиявок. Чем они питались до прихода на Марс людей? Крупные - мелкими, а те
- яйцами крупных. Квинтэссенция человеческого общества, не так ли?
Решили глубоко в Сырт не забираться. Балеруна высадили с пылеката в
километре от заимки; метрах в двухстах от него, на пригорке - хирурга;
потом банкира и, последним, клерка. На всякий случай, всем были выданы
ключи от клеток и предостережение: ни при каких обстоятельствах этими
ключами не пользоваться. Съедят-с. Хуже всех стрелял Солнышкин, поэтому
Михалыч отправился к нему - консультировать и ободрять. Не успел доехать,
как над Сыртом прогремела первая очередь, и охота началась.
Пиявка подвижна и увертлива, словно муха. Предположим, вы сидите в
деревенском сортире со скорострельной "трещоткой" в руках. Много ли
охотничьих трофеев получится добыть? То-то и оно! Бессмысленная трата
боеприпасов продолжалась около часа, потом Михалыч пустил ракету, зажег
прожектора пылеката и поехал забирать охотников.
Сперва усадил в кабину балеруна, потом направился за хирургом. Глядь -
замок раскурочен и сорван, клетка пуста. Россыпь гильз и гвоздемет, а
больше никого и ничего, даже крови. Быстренько забрали остальных охотников
и принялись за поиски: ездили по округе, светили прожекторами, бибикали,
стреляли, аукали, пускали ракеты. Обнаружили только дохлую пиявку.
Погрузили в багажник и отправились на заимку. Побросали гвоздеметы в общую
кучу, так что теперь невозможно установить, кто из чего стрелял, и
поволокли пиявку в холодильник.
Спустя минуту в коридорчике послышались "шаги Командора". В смысле,
это я, капитан Тихий, прибыл на заимку.
***
Да, мутная история. И, главное, невозможно подробней осмотреть место
преступления. Железные стены избушки уже подрагивают, на улице творится
маленький шабаш: ветер ревет, песок и пыль мчатся в воздухе бурными
потоками, мелкие камни катятся по глине.
- Ладно, - говорю. - Теперь пусть Михалыч покараулит, чтобы никто не
рыпался. А я отправлюсь в прихожую - обследую карманы уважаемых господ.
- Вообще-то, не имеете права, - не слишком убедительно проинформировал
тощий банкир Пучкин.
- Права качать дома будешь, - вдруг прорычал Михалыч, и в руках у него
появился давешний чудовищный дробовик: двадцать миллиметров, распиленные
пули.
Пучкин-светофор позеленел, развел ручонками - типа "просто пошутил" -
и заткнулся. Солнышкин без нервов воспринял известие об обыске, неторопливо
налил себе и Красностаеву по бокалу. "Не употребляю", - буркнул Красностаев
и скрестил руки на груди.
А я спокойно занялся шмоном. Дохи были одинакового покроя, новенькие.
В одном кармане я обнаружил серебристый цилиндрик размером с фонарик, с
несколькими кнопками и окошечком жидкокристаллического экранчика. В другом
кармане той же дохи нашлась бутылка крепкой настойки "Марсианская колючка".
Интересно, что под скамейкой стоял рюкзак, битком набитый бутылками, и
половина из них - родные сестры найденной в дохе. Интересно, почему эта -
отдельно? Кто-то брал с собой на охоту - хлебнуть "для сугреву", но так и
не удосужился?
Осторожно переложив бутылку в свой карман и держа приборчик двумя
пальцами, чтобы не наляпать своих отпечатков, я появился на пороге. Никто
даже не вздрогнул, не вперил "сверкающие очи" в приборчик. Артисты, блин.
- Ну что ж, господа. Придется приступить к допросу каждого из вас.
Иначе мы до окончания бури так и не разгадаем тайну гибели Бориса
Романовича Красностаева.
Глеб Романович нервно дернул головой, Солнышкин скорчил непонятную
гримасу, а Пучкин фыркнул.
- В чем дело? - удивился я. - Вы уже раздумали проводить
расследование?
- Не в том дело, - пояснил Пучкин. - Просто "Красностаев" несколько
лет назад взял фамилию жены. А по отцу оба брата - Абрамовичи.
***
- Тэ-э-кс, - говорю. - Борис и Глеб Абрамовичи. Верно?
- Да. А что?
- Да вот, час назад в новостях передавали. На сто десятом году жизни
скончался мультимиллиардер Роман Аркадьевич Абрамович. Половину состояния
он оставил жене, четверть разделил поровну между детьми, одну восьмую -
между внуками, и так далее. Отсюда и вопрос: кем Борис и Глеб приходятся
усопшему? Внуками? Еще утром Глебу Романовичу причиталось бы пятьсот
лимонов монет, теперь же, после гибели брата, - целый миллиард.
Казалось, Красностаева сейчас хватит кондрашка. Он покраснел, словно
свекла, глаза вылезли из орбит. В таком состоянии он очень напоминал своего
несчастного братца, чей светлый образ я имел счастье лицезреть на полу
холодильника примерно полчаса назад.
- Я... Я же не знал, - прохрипел Красностаев. - Сначала охота... Потом
радио не работало.
- А это что? - я помахал перед его носом "фонариком". - Обнаружено в
кармане вашей дохи. Радиоприемник, плеер и ультразвуковая пугалка для
пиявок - в одном флаконе. Очень удобно: послушал радио, спокойно вылез из
клетки, добежал до бедняги и сделал свое черное дело. А еще найдена бутылка
с настойкой, в точности такая же, как и на столе. Только пахнет из нее -
отравой.
- Не мое! Подбросили! - задыхался Красностаев. - Вот, он подбросил!
И указал скрюченным пальцем на банкира Пучкина.
***
- С какого это перепугу? - удивился тот. - Мне никакое наследство не
грозит.
- Зато ты Бориске четыреста тысяч был должен. Кто третьего дня получил
в гору двести сорок вистов? Я, что ли? Ты был должен, ты и убил. А
хреновину эту мне в доху сунул, пока мы пиявку волокли.
- Подумаешь, карточный долг, - усмехнулся Пучкин. - Я неплохо
зарабатываю, отдал бы в течение нескольких месяцев.
- Да ты все деньги в казино просаживаешь, - не унимался Красностаев. -
Думаешь, это не известно?
- А ты не учи меня жить, - огрызнулся Пучкин. Он порылся в нагрудном
кармане и кинул в лицо Красностаеву какую-то бумажку. - На, подавись!
- Что это?
- Заполненное поручение о переводе денег на счет клиники Абрамовича.
Осталось только подписать и поставить печать. Я бы вернул долг. Мне не было
смысла убивать Бориса.
- Где ты взял эти деньги? Украл с одного из счетов своего банка? Ты
растратчик!
- Не твое дело!
- Нет, мое! Банк "Фобос-энд-Деймос" принадлежит структурам,
подконтрольным корпорации Романа Абрамовича. Значит, в какой-то мере, я
теперь хозяин банка.
- Убийцам наследство не положено, - ухмыльнулся Пучкин.
- Я не убивал!!! - взвизгнул Красностаев. Из ноздрей его показались
вишневые струйки. Запрокинув лицо к потолку и промокая кровь белоснежным
платком, Красностаев продолжил:
- Если не ты, то... Вот, он!
И указал на Солнышкина, присосавшегося ко второй уже бутылке.
***
- Бред, - еле ворочая языком, пробормотал крепко поддатый балерун. -
Меня высидели... тьфу... высадили раньше всех. Я и знать не знал, где
клетка твоего братца.
- Пока егерь отсутствовал, ты просто прошел вдоль следов пылеката,
застрелил Бориса, потом взломал клетку и выбросил тело на съедение пиявкам.
Негодяй!
- За... зачем мне было его убивать? - удивился Солнышкин,
преувеличенно широко разведя руками.
- Он знал твою тайну и, возможно, шантажировал...
- Какую, блин, тайну?
- Да Боже ж мой, - закричал Красностаев. - Да всем же известно, что ты
в кабаках перед бабами каждый вечер труселя снимаешь. А там у тебя - что?
Результат Борькиной работы - вот что! У Борьки ж золотые руки были, он всем
желающим магазинную колбасу пришивал. И тебе пришил, а ты его за это и
убил, чтобы он не проболтался, карьеру тебе не портил, да?
- Золотые руки? - ухмыльнулся балерун. - На, смотри!
И спустил штаны.
***
Михалыч за моей спиной шумно выдохнул через нос.
- Гм, - сказал банкир Пучкин.
Красностаев закрыл лицо руками и упал в кресло.
Между нами, девочками, смотреть было абсолютно не на что. На
выступления Солнышкина, действительно, валом валили перезрелые дуры - но
лишь для того, чтобы поржать от души.
- Браво! - сказал я, поаплодировав... нет, даже не одному Солнышкину,
а всей компании. - Какие страсти, Боже мой! Откушенная голова, вопли,
размахивание руками, бросание бумажек в лицо, кровь из носа, спущенные
штаны... Это круче, чем в театре.
Красностаев поднял на меня бешеные глаза.
- Смеетесь? А тут человек погиб. И непричастного в убийстве обвиняют.
- Да, делают это напрасно, - согласился я. - Вы же непьющий, и потому
странно ожидать от вас попытки отравить брата алкоголем. И пугалкой вы не
могли воспользоваться, потому что у вас во время ее работы кровь носом
идет. Не заметили? А я нарочно включил приборчик несколько минут назад.
Скорей всего, убийство вашего брата, действительно, планировалось, но не
было осуществлено. Бутылку с отравой мог принести с собой балерун Солнышкин
- дабы отомстить за отказ пришить "колбасу". Ультразвуковой приборчик -
"подарок" от Пучкина, ведь он еще не вернул долг, только приготовился. Но,
как бы то ни было, никто из вас не решился убить Абрамовича...
В это мгновение я ощутил, как чудовищное двадцатимиллиметровое дуло
уперлось мне в висок.
- Ты вола не верти, - прохрипел Михалыч. - Это кто-то из них, троих,
доктора грохнул.
Но мне, ребята, не привыкать. Бывало, и в пупок мне "люгером" тыкали,
и бритвенно-острым мачете кадык брили, и толовую шашку в карман совали.
Любители меня попугать - где они все сейчас? Небом в клетку любуются. А кое
-кто и досками гробовой крышки, причем изнутри. Поэтому голос мой не
дрогнул, когда я продолжил:
- ... Он погиб в результате несчастного случая. Вспомните, его клетка
находилась на пригорке. Значит, стрелять по пиявкам ему приходилось сверху
вниз. Забыв в охотничьем азарте про осторожность, он случайно выстрелил в
замок клетки. Пуля срикошетировала и угодила в голову. Труп навалился на
дверцу клетки, выпал наружу, где и стал пищей для пиявок. Все!
Несколько томительных секунд Михалыч мысленно пережевывал сказанное.
А, может быть, нарочно выжидал, играя на моих нервах.
- Ладно, - сказал он наконец. - Молодец. Убедительно.
И опустил дробовик.
***
Удирали они с охотничьей заимки резво. Красностаев с Пучкиным
погрузили в доску пьяного Солнышкина на заднее сиденье, сами - стараясь не
глядеть друг на друга - уселись впереди, причем банкир занял место за
штурвалом, хлопнули дверцами и - адью. Приложив ладонь ко лбу козырьком, я
проводил взглядом серебристую муху, мелькающую среди истерзанных недавней
бурей облаков.
- Ментов известишь? - пробурчал Михалыч, разглаживая бороду.
- Положено, - вздохнул я. - Все, пора мне, Михалыч. Извиняй, если что
не так. Полечу дальше. Кстати, глянь-ка, что это у меня в двигателе стучит?
Михалыч открыл крышку, заглянул внутрь.
- И как? - поинтересовался я. - Все в порядке? Значит, померещилось.
Ну ладно, спасибо. И пока.
Я захлопнул крышку, уселся в кабину, поднял свой "запор" и направился
назад, в Нью-Москву. Внизу, под брюхом машины пробегали бурые складки
марсианской поверхности, а в голове моей копошились невеселые мысли.
Эх, Михалыч... Все так красиво подстроил: спрятал гвоздемет под
сиденьем пылеката, застрелил Абрамовича в самом начале охоты - возвращаясь
к Солнышкину. Потом, подменив оружие, удачно проимитировал попадание пули в
замок. Даже такую мелочь предусмотрел, как возможность обнаружения тела,
растерзанного пиявками. Но прокололся глупо. Труп человека, пораженного
пулей в лицо, сваливается назад, а не вперед. И упасть наружу, распахнув
дверцу, не может.
Вот так, размышляя о делах скорбных, я и опустил свой "запор" на
площади перед крыльцом Нью-Московского управления УВД. Дежурный
милиционерик, скорчив злобную рожу, высунулся наружу, чтобы прогнать
наглеца. Я поманил его пальцем.
- Принимайте, - говорю. - Клиента. Он у меня в багажнике сидит. Как бы
не простудился, болезный. Да нет, багажник-то на "запорожце" спереди, а вы
и не знали? Тот, который внутри, тоже был не в курсе. Только вы по
молодости, а он потому, что полжизни в ИТЛ прокуковал. Кто он таков? Егерь
заказника Теплый Сырт. А по совместительству, думаю, беглый каторжник Вова
Кривоносый, только внешность у него пластической операцией изменена.
Кстати, хирурга, который лет пятнадцать назад эту операцию делал, Вова
своими руками сегодня убил, чтобы тот его случайно не разоблачил. На чем,
глупыха, и попался...
***
Да-с, мои юные друзья, вот так все и было.
Кстати, чучело пиявки мне Глеб Красностаев подарил, в знак
благодарности. А я ему - крохотный никелированный пистолет, с полной
обоймой и без пороховой гари в стволе. Эта вещица в пыли валялась, рядом с
охотничьей избушкой.
Все таки, Красностаев заранее наводил справки о состоянии здоровья
дедушки. Хотя, эти сведения ему так и не пригодились.
|