...Черная вода кажется гладкой и неподвижной, а далекий плоский берег, заросший сухой травой, медленно кренится из стороны в сторону. Я плыву, плыву к нему и никак не могу доплыть. Ничего, сил еще много...

  - Картоху не всю в погреб спустил, - орала тетка. - А жрать опять требуешь!
  А ведь ничего подобного. Те два мешка, которые наверху остались, они гнильем заполнены. Остальное я перебрал, вниз спустил, да по ящикам разложил. И есть мне совсем не хочется - пока овощами занимался, пару морковок втихаря от тетки схрумкал.
  А почему раньше срока наверх вылез, да в уголке с книжкой схоронился, - так ведь Док на дом задачку интересную задал. Дичка наверняка уже ее решила, а мне отставать нельзя. Все ж таки, она - девчонка, да и младше меня на полгода.
  Вообще-то, она Динка. Дичкой ее прозвали, когда долговязый Хватик, дядьки Хвата старший сын, сунулся к ней "пошшупать кой-чаво". Так она ему ногтями всю рожу до костей разодрала.
  А еще у нее, у Дички, волосы жесткие и торчат в разные стороны, как на картинке "люди каменного века", что Док в учебнике показывал. Дикарские такие волосы. И они eй нравятся.
  Ей, вообще, многие странности по душе. Например, задачки разные решать, которые Док предлагает. И про "треугольники", и про "разность потенциалов". Хотя, конечно, все эти "вольт-амперы" и прочие "тангенсы" человеку в жизни не нужны. Ему кули с рыбой считать надо, а еще бегать быстро и плавать далеко.
  Просто Дичка выпендривается, хочет показать, что она умнее всех. А мне, вынь да положь, приходится изо всех сил тянуться, доказывать, что и я не дурак. Я же не Пузан, а тем более, не Хватик с его драной рожей.
  Вот и листал я учебник, разбираясь, чем "синус" от "косинуса" отличается. А тетка орала, что я лентяй и дармоед.
  И вдруг перестала. Осеклась, прислушиваясь. На улице что-то происходило: надсаживался собачий хор, слышались отдаленные крики сельчан. Потом часто-часто на центральной площади заблямкал рельс.
  - Ай пожар? - перекрестилась тетка, принюхиваясь и шаря глазами по сторонам. И то верно, вторую неделю уж над Побережьем солнце жарит, на море штиль, трава на дюнах вокруг деревни рыжая да сухая - а ведь осень. Не к добру все это. Полыхнут дома - не потушишь.
  - Хромун! Хромун! - голосили на улице.
  - Да чего Хромун-то? - высунулась тетка в окно. - Помер, что ли? Туда ему и дорога, алкашу!
  - Хромун во "флорика" перекинулся!!!

  Услышал я это, и зябко мне стало. Док давно предупреждал, что когда-нибудь "это" случится.
  Во-первых, год от года все больше ясных дней. Раньше, бывалоча, месяцами их ждать приходилось, а нынче - десятый день подряд. Еще: все реже и реже ураганы. Штук по десять иную осень случалось, а в этом году - всего разочек. Ну, и деревья расти вокруг селения начали. Когда я маленький был, только трава на дюнах вокруг зеленела, не то что теперь - целая роща.
  "Флориков" давно ждали. И всегда боялись ужасно. Помню, лет десять назад, когда мамка с папкой еще живы были, а я без штанов бегал, тоже все орали "флорик! флорик!". Оказывается, волнами к берегу бревно зеленое прибило, но не простое, а с руками и ногами. Правда, мертвое и давно сгнившее. Дядька Хват, а он уже тогда самый смелый был, веревку к бревну примотал и на катере его в море отволок. Потом самогонку полгода хлестал по-страшному: боялся, что заразился "зеленкой". Но пронесло.
  И вот опять "флорики". Хромун, который "пьяница-пьяница-везде-бухой-валяется", где-то "зеленку" подцепил и даже уже во "флорика" перекинулся. А ведь это не сразу. Док говаривал - сперва человека сон одолевает, на ходу он падает, разбудишь - опять засыпает. Через несколько часов глаза открывает, а они огромные и изумрудные! И волосы с кожей зеленеть начинают. Еще немножко - и готов "флорик".
  Одежды ему не надо, еды тоже, только воды да солнышка. Бродит голый "флорик" по земле, еле ноги переставляя, и все время улыбается. Но разума до конца не теряет. Имя свое помнит, на простые вопросы отвечает. "Как дела?" - "Хорошо-о-о!" - "Что чувствуешь?" - "Тепло-о-о! Сы-ы-тно!" или наоборот "Хо-о-лодно! Есть хочу!". Но голодом его уморить очень трудно. В спячку они, "флорики", впадают. Садятся на землю, покрываются чешуйчатой коркой и терпеливо ждут солнышка. Года два-три могут ждать, и уж потом...
  А заразиться "зеленкой" проще простого. Это летуче-ползуче-прыгучая инфекция, как сказанул однажды Док. Она и контактная, и половая, и воздушно-капельная, и даже споро-ветряная.
  Сюда, на Побережье, еще деды наши, от "флорки" спасаясь, пришли. Потому что здесь трава еле-еле росла, и пасмурно было триста сорок дней в году.
  Но все течет, как любит говаривать Док, все изменяется.

  Рельс звенит, это значит - тревога. Это значит - беги со всех ног на площадь, где общий сбор. Жирная Ползуха, тетка моя, воткнула распухшие ступни в опорки, набросила безрукавку и засеменила вдоль улицы. А там уж голосили всерьез: то ли ругались, то ли дрались, то ли плакали.
  Я тоже намылился, да вдруг тоненький, сквозь зубы, свист услыхал. Дичка это. Почти не видно ее, худышку, в кустах напротив нашей калитки, только глазищи сверкают.
  - Чего тебе?
  - Ничего. Не ходи на площадь.
  - Это еще почему?
  - Док не велел. Заразиться можно. Все, кто сейчас на площади митингуют, считай, уже "флорики".
  - И тетка моя?
  - И тетка, - подтвердила Дичка, потом злорадно усмехнулась и добавила: - И дядька Хват со своим вонючим Хватиком. И мой отчим, с-скотина, - тоже.
  И все же мы с Дичкой туда пошли. Интересно же. Затаились в сотне шагов, в канаве под изгородью, откуда все слышно и даже видно кое-что.
  Взгромоздившись на пустую бочку, выступал краснорожий Президент, как он сам себя называет. А мы его - кто Старостой, кто Председателем, а кто и Пустозвоном.
  - Люди добрые! - орал он. - Вот и пришла беда, давно предсказанная! Что делать будем?
  - Почему ж беда? - завыли в ответ хором женские голоса. - Счастье, счастье близится!
  И то верно. Давно бродили такие мысли в умах сельчан. Жизнь человека на Побережье - что? Тяжкий труд с утра до ночи, в голоде да холоде. То неурожай с юга приползет, то шторм налетит с севера, а то и хворь-болячка незнамо откуда. Каждый год трое-пятеро младенцев рождаются, а выживают один-два. Мужики сосут самогонку да дерутся, часто до смерти. Почти все болеют постоянно, да половина тех хворей неизлечимая. Даже Док себя вылечить не может, он уже себе срок жизни с точностью до месяца отмерил. В начале будущего года помру, говорит. Если только...
  ...Если не придет "зеленка". А ведь она, как ни поверни, - здоровье. Сытая, долгая жизнь в покое и мире - лет двести. Откочуй к югу, броди себе по земле, грейся на солнышке, наслаждайся.
  Откуда мы знаем, может быть, "флорики" только с нормальными людьми неразговорчивы, а между собой общаются? Может все они - поэты и философы? Может, у них там, на юге - цветущий мир, полный удовольствий, песен и любви?
  Кто туда на разведку уходил, назад уж не возвращался. Вот как мои родители. Только Док, в поисках своих обгорелых-размокших книжек, рисковал туда хаживать.
  А теперь она, "зеленка", сама к нам пришла.

  - Да вы што? - взревел голос Хвата. - Совсем сбрендили? По доброй воле зелеными свиньями стать хотите? Кто еще такое вякнет, самолично башку проломлю!
  Это он может. В позапрошлом году не поладил с Плешаком и обе ноги ему перебил. По очереди: сначала левую, потом правую. Багром. Бедняга Плешак до сих пор по деревне с клюшкой прыгает.
  - Мы сами тебя на куски разорвем! - заголосили бабы. Послышались ядреная ругань, потом треск материи.
  И вдруг прогрохотал выстрел. Площадь ахнула и замолчала.
  И я ахнул.
  - Значит так, - рычал в полной тишине Хват. - Еще кто сунется, считай - тоже покойник! Супротив "зеленки" будем обороняться! Жевун, Рябой и Вентик... где Вентик?... тащите пилы! Сничтожить все деревья, пожечь всю траву между домов! Пузан, Кривонос, Щербатый и Хватик - вы в охрану! Никого из деревни не выпускать! Два раза в день всем жителям медосмотр! Этим займется Док... кстати, где он?
  - Болеет, - тихонько пояснил кто-то, кажется, Президент. - Не смог прийти.
  - Надеюсь, не "зеленкой", - проскрежетал Хват. - Пойду, сам проверю.
  И звонко клацнул затвором.

  Мы с Дичкой сидели в "нашей" травянистой ложбинке между дюн, в миле от селения. Издалека пожарными сиренами непрерывно выли собаки. Меня буквально трясло от ужаса и ненависти. Ведь это мою тетку застрелил Хват.
  - Убью, - скрипел я зубами, непризвольно сжимая и разжимая кулаки. - Горло перегрызу!
  Вот только не знал, как это сделать. По селу бродит дюжина прихвостней Хвата, вооруженных дубьем да вилами, а сам Хват с ружьем. Заходят в дома, всех щупают - на предмет "позеленелости".
  Понятное дело, все дрожат, как зайцы, и злые, как собаки. Давно бы разбежались в разные стороны, да боятся "флориков". И в море не уйти, Хват самолично днища у всех лодок пробил.
  - Всю деревню спалю! - решил я. - Ночи дождусь и петуха подпущу!
  - Тихо! - вдруг встревожилась Дичка, приподнявшись над травой. - Флорик идет! Со стороны моря!
  Я замер. "Флорики", они медлительные, убежать мы всегда успеем.
  - ...Отбой, - выдохнула Дичка. - Это Док.
  А длинные ее пальцы на моем плече мелко дрожали.

  Ну мы-то, понятно, в округе каждый кустик и ложбинку знаем. Но Док-то как выбрался из селения?
  На фоне зеркально-сверкающего моря его силуэт был едва заметен. Высокий, тощий, словно скелет, Док медленно брел по песку к "нашей" с Дичкой ложбинке - своей "падающей" походкой. "Флорики" не так ходят. Так ходят тяжело больные люди. Пригибаясь, мы бросились навстречу.
  Заметив нас, он остановился и грузно опустился на песок. Когда мы подбежали, Док надсадно кашлял. Лицо у него было землисто-серое, с яркими пятнами на скулах.
  - Значит так, ребята, - заявил он, едва отдышавшись. - Надо уходить. Деревня обречена. Я сам не видел, но говорят, зазеленели уже четверо.
  - А разве вы,.. - начала было Дичка, но осеклась и закусила губу.
  - Нет, конечно, - вздохнул Док. - Не останусь. Лучше умереть человеком, чем жить "триффидом".
  Дичка чуть заметно кивнула, словно поняла, что он имеет в виду.
  - Но как мы убежим?! - вскричал я.
  - Я знал, что дело кончится плохо, - скривился Док. - Лет пять назад, когда был поздоровей, откопал в песке старую лодку, починил ее...
  Он опять закашлялся.
  А я лихорадочно кумекал. Это значит, он всегда был готов к побегу. Давно собирался в одиночку покинуть Побережье, и только болезнь спутала планы. Тогда он выделил нас с Дичкой среди прочей ребятни, достал из погреба старые книжки и начал занятия. Значит, он возится с нами не потому, что мы такие хорошие. Значит, мы ему зачем-то нужны?
  Именно этот вопрос я ему и задал.
  Он перестал кашлять, промокнул платком губы. Помолчал.
  - Помнишь, Вентик, наш прошлогодний разговор? - тихо и вкрадчиво спросил Док. - Так вот, тогда я не сказал правды. На самом деле, есть такое место.

  Разговор, действительно, был примерно год назад.
  Помню, было пасмурно и зябко. Ветер гнал по тусклому небу грязные обрывки туч - остатки вчерашнего шторма. Мы с Дичкой сидели, свесив ноги и закутавшись в куртки, на качающемся борту старой шаланды, принадлежавшей щербатому отчиму Дички, и длинными матросскими иглами чинили рваные паруса. Работы предстояло - мама не горюй, одна бы Дичка до вечера точно не справилась. А Док пристроился рядом на пирсе, скрестив ноги по-турецки, и тоже орудовал иголкой - латал свою рваную штормовку. А еще он негромко, почти не разжимая губ, рассказывал.
  Про то, как почти половина жителей Земли, особенно те, кто обитал в засушливых районах Африки, жестоко голодали. Как ученые одной заморской страны разработали чудесную водоросль, точнее "кроверосль", которая стала дополнительным тельцем, живущем в крови - "хло-ро-цитом".
  Человек, чьи печень и селезенка умели выращивать эти "хлороциты", переставал страдать обычными болезнями, терял потребность в обычной пище, зато во многом уподоблялялся растению. Многие миллионы, десятки миллионов жителей разных стран с восторгом и благодарностью приняли в свои вены инъекцию чудесной "закваски", избавлявшей от голода и болезней.
  Но шли годы, и однажды "хлороциты" самопроизвольно изменились, "му-ти-ро-вали", приобрели новые свойства. Например, они интеллект носителя снизили. А еще научились переноситься от человека к человеку кучей способов. Чудесный дар превратился в кошмарную болезнь, "зеленку", вызвавшую стремительную "пан-де-мию".
  Очень живописно Док рассказывал про "а-го-нию" человечества. Как сначала пытались лечить больных. Потом изолировать. Дошло до того, что на некоторые районы Африки, заполненные "флориками", были сброшены "во-до-род-ные" бомбы. Но остановить распространение "зеленки" было уже невозможно.
  Началось массовое бегство населения на север, где круглый год и холодно, и облачно, и затруднена "ве-ге-та-ция". Но почти все беглецы были уже заражены, и вскоре все они вернулись назад - рощи, перелески и целые чащи медленно бредущих на юг человекодеревьев.
  Мне нравилось, как Док рассказывает. Спокойно, монотонно произнося поначалу незнакомые, странно звучащие слова: "хлороцит", "инъекция", "мутация", "пандемия", "водородная бомба"... Но этот сюжет все с детства знают. Поэтому, хорошенько пораскинув мозгами, можно - и нужно! - самому догадаться, что "пандемия" - это когда болеют почти все. Что "водородная" - это какая-то особо мощная и страшная бомба. Потом мы с Дичкой найдем эти слова в энциклопедии и спросим Дока, если что непонятно. Так поступать - сам Док приучил.
  И вдруг мне пришла в голову дикая идея.
  - Вот если бы вместо трех бомб сбросить тридцать три, - сказал я, прервав Дока. - Но не на Африку, а на какой-нибудь большой вулкан. Чтобы вышло ог-ро-менное извержение! Чтобы тучи дыма и пыли закрыли солнце на всей планете, и наступила зима. Мы-то, люди, умные. Мы укроемся в норах и пещерах. Мы запасем пищу на несколько лет, пусть даже на пять или десять. А "флорики" сдохнут или убегут на экватор! Есть такой вулкан на Земле?
  Док прекратил шить и поднял на меня какой-то странный, словно бы недоверчивый взгляд.
  - Есть, - ответил он тихо. - В Северной Америке. Местность называлась раньше Йеллоустоун.
  - А базы, военные базы? Ведь на них накоплены тысячи ракет и бомб. А истрачены только три. Есть ли такое место, откуда их можно было бы запустить в этот самый Йеллоустоун?
  Теперь Док смотрел на меня с совершенно отчетливым испугом. Словно я из четырнадцатилетнего Вентика внезапно превратился в зубастого и когтистого "флорика" с рогами и хвостом.
  - Увы, - прошептал он, наконец. - Нет.
  Тяжело поднялся и, не прощаясь, побрел прочь.

  А теперь оказалось: есть! Есть такое место!
  Заснеженый остров далеко на севере, посреди толпы медленно кружащих на одном месте айсбергов.
  До темноты мы прятались возле лодки Дока, перевернутой и засыпанной песком. Под ней лежали весла и крепкая мачта с перекладиной. А в закопанных рядом больших парусиновых мешках нашлись всякие припасы-инструменты. Ай да Док!
  Полночи, при свете луны, мы кроили из мешков парус и балахоны с завязками. Потом мы с Дичкой, дрожа от страха, спОлзали на поля и натырили чужой картохи. Вторую половину ночи волокли лодку по дюнам к морю. Сухие космы трав путались в ногах, словно не хотели пускать. И все же, когда над горизонтом всплыла лиловая лента восхода, мелкая волна плеснула в борт нашей лодки.
  Прощай, холодный и пустой берег! Провалитесь в ад, кучка кособоких, почерневших хибар! Злые и невежественные люди, обретите, наконец, то "счастье", которого заслужили!
  Одного мне было жалко - погреба под хижиной, в которой жил Док. Погреба, на две трети заполненного не рыбой или картошкой, но книжками.

  Не удержавшись, мы сначала прошли на веслах вдоль берега. Щелястый пирс осиротел, под ним дохлыми китами темнели в воде затопленные лодки. Жутким, переходящим в ультразвук хором со стороны селения выли собаки. И несколько стройно-неподвижных, словно куклы, фигур виднелись на берегу среди дюн. Их лица были обращены в сторону моря.
  Они смотрели на нас.

  Четыре дня, жуя картошку с рыбой, мы потихоньку чапали на север.
  Уже к полудню первого дня пути солнце скрылось под привычно-серой пеленой облаков, ветер посвежел и напружинил паруса. Закутавшись в балахон, Док полулежал на корме с закрытыми глазами и слабым голосом экзаменовал нас.
  - Какова длина кабеля, проложенного из угла в угол в комнате размером три-на-четыре? При каком условии рецессивный аллель влияет на фенотип? Каковы широта и долгота нашего селения? Как работает "рандеву" в языке программирования "Ада"?
  И мы отвечали, отвечали и отвечали... Не как у нас в деревне болтают, а красивыми, "правильными" словами из книжек. Догадывались, что все эти знания и умения - не пустышка, они обязательно пригодятся. Хотя, конечно, не могли даже предположить - где и как. Возможно, представлялось мне, предстоит рассчитывать траектории баллистических ракет и программировать бортовые контроллеры.
  А он, Док, мог бы сделать все это сам, без нас? "Завидую вам, ребята, - однажды признался он. - Какая память! Какая соображалка!" А при чем тут память, если я, например, этого самого "контроллера" никогда раньше в глаза не видел - только на картинках. Не то, что Док. На кой ляд... то есть, зачем же мы ему, Доку, все-таки сдались?

  А потом налетел шторм.
  Он бушевал во мгле, ежесекундно прорезаемой молниями, то вздымая лодку к вертящемуся небу, то обрушивая в бездну. И каждый раз казалось, что очередные валы вот-вот сомкнутся над нами, расплющат и увлекут на дно.
  Оставалось только лежать на дне лодки и одеревеневшими руками, ногами, зубами цепляться, вгрызаться в скользкие шпангоуты, и выть от ужаса. Кажется, Дичка тоже визжала. Но громче, басовитей всех ревел и хохотал шторм.
  А когда бешеная пляска волн слегка утихла, я поднял голову и обнаружил, что нас в лодке только двое - я и Дичка. И лицо ее, облепленное волосами, блестит от дождя и слез.

  Мы увидели остров вечером шестого дня. Вернее, сначала Дичка заметила далекий огонек над лениво качающимся горизонтом. А потом, уже в густых сумерках, я и сам узрел в нескольких кабельтовых прямо по курсу и плоский каменистый пляж, и вздымающуюся над ним черную скалистую стену, и ветряк, медленно вертящий лопастями, и каменный дом с ярко-желтыми глазами окон.
  - Дичка! Мы нашли это место!

  Дверь дома приветливо распахнулась в светлое и сухое тепло. Но никто не вышел нам навстречу. Сначала мы с Дичкой, насквозь мокрые и трясущиеся от холода, стояли на пороге и слушали. Потом дрожащими голосами пытались звать. Наконец осторожно, на цыпочках, стараясь не оставлять на полу мокрых следов, двинулись внутрь.
  Дом оказался пуст. Мы нашли в нем несколько комнат с аккуратно застеленными кроватями, набитые одеждой платяные шкафы, холодильники с продуктами и лекарствами, стеллажи с книгами... вот только людей не оказалось.
  - Когда вернется зверь лесной и чудо морское, - пошутила Дичка, чуть приподняв уголок рта. - Чур, он мое. А про тебя я скажу, что ты мне брат.
  Я не совсем понял, кого она имела в виду, но тоже усмехнулся.

  Но "чудо-юдо" не появилось ни через час, ни через день, ни через три. Мы отогрелись, отмылись, отоспались и отожрались... в смысле, отъелись... и что же делать дальше? Просто жить и ждать? Неделю? Год? Всю оставшуюся жизнь?
  Несколько дней я листал "Геометрию баллистических траекторий". Интегралы, частные производные - а я ведь в них ни бум-бум. А Дичка? Она уткнулась в какого-то "Шекспира".
  Потом нам надоело.
  Дом на сумрачном берегу, покрытом галькой, спутанными водорослями и пятнами сырого снега, совсем не походил на ракетную базу. Лодку мы забыли вытащить на берег, и ее унесло в море. С двух сторон пляж был замкнут клыкастыми скалами, а путь в глубину острова преграждала вертикальная гранитная стена.
  И в ней Дичка вдруг обнаружила дверь - почти незаметную, потому что окрашенную в цвет скалы. У нее, у Дички, глаз-как-алмаз. Но я-то, я почему опять отстал?

  Дверь была тяжелая, стальная и, потянув за чуть выступающую ручку, я больше всего боялся, что она или заперта изнутри или просто приржавела насмерть. Но дверь, протяжно шаркнув по бетонному порогу, неожиданно легко подалась.
  Изнутри пахнуло теплом и сухой известкой. Я сделал в темноту первый шаг, второй... Сзади возбужденно сопела Дичка.
  - Сейчас, - вдруг прошептала она. - Здесь должен быть выключатель или рубильник.
  Длинный скрип... щелчок... и пыльные плафоны, вспыхнув, озарили большой и пустой зал с тремя темными проходами в задней стене.
  А вот это уже более похоже на военный объект!
  - Нам точно надо туда... к ракетам? - вдруг задумалась Дичка.
  - Да! Да! Тысячу раз да!

  Левый коридор закончился тупиком, но в потолке чернел круглый колодец, и туда вела ржавая железная лесенка. Дичка светила фонарем, позаимстованным в "замке", а я полез наверх. Вскоре ладони нащупали крышку люка.
  Я нажал, крышка чуть-чуть подалась, но только чуть-чуть. Тяжелая она была - ужас. И никакого домкрата в этом узком колодце не приспособишь, надо руками. Эх, был бы я силачом, как Дичкин отчим. Он хоть и злой дядька, и тупой, и падчерице последние месяцы проходу не давал, но баркас ведь в одиночку переворачивал!
  Пока был человеком.
  - В сторону попробуй сдвинуть, - посоветовала снизу Дичка.
  Я снова напряг невеликие свои силенки. Ну-ка... ещ-ще р-р-азок... С коротким шорохом крышка сдвинулась, открыв узкую темную щель, но и только. Видимо, уперлась во что-то.
  Осторожненько, дюйм за дюймом, я просунул туда руку.
  - Ну, что там? - прозвучал снизу нетерпеливый вопрос.
  - Сейчас, - кряхтел я. - Сейчас...
  Пыль... в ней железная палка какая-то... нет, это ружье... а это что, круглое такое?
  В следующее мгновение с дикими воплем я ссыпался вниз, отбивая коленки о лестничные перекладины.
  - Там мертвец! Череп! Человеческий череп!!!

  Из среднего коридора тянуло студеной влагой. Он привел нас в бассейн, выложенный скользкой плиткой. Вода тихо плескалась, и в такт этому плеску приплясывали световые "зайчики" на стенах.
  Бассейн был шагов пятнадцати в ширину - не перепрыгнешь. А дальняя стенка заметно выше ближней - из воды не достанешь. Так же, как не дотянешься и до каната с большой петлей, высоко привязанного к потолку над серединой бассейна.
  Впрочем, можно попробовать.
  Дичка отвернулась, а я разделся догола и полез в бассейн. Вода была ледяной! Грудь мгновенно перепоясало обручем холода, из нее непроизвольно вырвались глухие частые вздохи.
  - Ух... Ух... Ух-х...
  - С тобой все в порядке? - встревожилась Дичка.
  - Д-да.., - просипел я. - Н-не оборачивайся!
  Пять минут безуспешных попыток выпрыгнуть наверх, словно дельфин, и ухватиться или за петлю, или за край противоположной стенки. Потом я сдался и полез из воды.
  - Ты весь синий, - пожалела меня Дичка. - Иди в "замок", погрейся. А я загляну в третий коридор.

  Завернувшись в два одеяла и перетянувшись полотенцем, я поспешил обратно, но грустная Дичка уже брела навстречу.
  - Есть проход?
  - Конечно, нет. Там дверь с кодовым замком и пятью кнопочными клавиатурами.
  Две или три секунды на попытку. Трое или четверо суток на перебор всевозможных вариантов.
  Дойдя до числа "01234" я почувствовал, что помаленьку начинаю звереть. Набирая число "04321", ощутил настойчивый позыв вскочить и садануть со всей дури по этой треклятой двери. Что тут же и сделал. Металлическое "бам-м-м" слышно было, наверное, даже на берегу и в "замке".
  - Отдохни, - присела рядом Дичка. - Давай, я понабираю.

  В тот день мы, сменяя друг друга, нажимали кнопки до полуночи и добрались до числа "09999".
  Ворочаясь на простынях, я долго не мог уснуть. Что сделал бы Док на нашем месте? Вряд ли он, тяжело больной, помог бы приподнять крышку люка или перемахнуть через бассейн. Придумал бы какой-нибудь хитрый алгоритм перебора? Тоже нет.
  Все знания, все умения, которые он в нас вложил, никак не могли нам помочь. Не мог Док предвидеть, что нас ждет на этом острове. Откуда он, вообще, знал о его существовании? Неужели, в своих книжках прочитал? Или бывал здесь раньше?
  Ползуха говаривала: не наш он, не с Побережья, - пришлый. Вернее, приплывший: Дока, всего израненного, лет двадцать назад волнами на берег вынесло. Его не добили баграми, как собирались сперва Хват со Щербатым, а подобрали и выходили. И не зря. Оказалось, он и лекарь, и учитель.
  Правда, вылечил не всех, да и выучились - только мы с Дичкой.

  А на рассвете я подскочил от какого-то странного звука. Словно что-то с глухим стуком упало, не то в доме, не то снаружи.
  - Дичка! - крикнул я. - Что это?
  Она не отозвалась - в доме ее не было. Торопливо натянув одежду, я выскочил наружу. Тревожно рокотал прибой, в мутном утреннем небе коротко вскрикивали чайки. Дверь в скалу зияла зубастой пастью.
  Я ломанулся... в смысле, бросился в правый коридор, к двери с кодовым замком.
  Пусто. Но Дичка здесь была - вот листок с карандашными пометками, который мы прошлым вечером забрали с собой.
  Куда же она делась? Неужели...
  И вдруг раздался звонкий щелчок, и дверь, перед которой я стоял, медленно отворилась. Кто-то отпер ее с противоположной стороны!

  На пороге стояла Дичка.
  Почему-то она была босая, а волосы мокрые.
  - С днем варенья, - грустно улыбнулась Дичка бледными губами и чмокнула меня в щеку. - Тебе сегодня пятнадцать лет.
  Действительно, день рождения. Действительно, пятнадцать. Совсем выскочило из головы. Ведь такое вокруг творится...
  - Спасибо, Дичка. Но где ты была? Как ты туда попала? Подобрала код?
  - Вот еще, - она нервно дернула плечом. - Вытащила ружье, которое ты нашел рядом с черепом...
  - Зачем?
  - Чтобы перебить петлю над бассейном. Дальше рассказывать?
  Какая-то Дичка была взбудораженная, не то замерзшая, не то испуганная.
  - Ну и?
  - Все три пути ведут в одно место.
  - Но что, что там???
  - А вот пойдем со мной, сам увидишь.
  Она взяла меня за руку, и мы пошли.

  Впереди Дичка - шлеп-шлеп босиком по ледяному бетону, чуть сзади я. Длинный-длинный коридор с ярким пятном выхода, которое, дыша теплом, все приближалось, росло...
  И вдруг мы вывалились в большую, очень ярко освещенную комнату, стены которой были сплошь укрыты листвой и яркими цветами.
  И посреди ее стоял, заложив руки за спину и улыбаясь лягушачьим ртом, самый настоящий "флорик"!

  Много лет с тех пор минуло. Не хочу вспоминать те глупости и мерзости, которые тогда, перепугавшись, пытался творить в "оранжерее". Но, спасибо, успокоили и вразумили.
  Ведь знал я, что не все "флор..." то есть, "хлороцитоносители" тупые и заразные, что остались еще и те, "первоначальные", - но просто забыл. Что работают они где-то над вакциной совместно с "теплокровными" - легко было догадаться. А что крайне мало и тех, и других, и позарез нужны им не крестьяне да рыбаки, а инженеры и ученые, - про то Док чуть ли не прямым текстом намекал. Поэтому и понастроено на далеких северах множество безлюдных "сепараторов" для беглецов. Сначала отбор идет сам: ленивые на месте, сильные налево, ловкие прямо и так далее. Только к концу отбора, получив сигнал от автоматики, прибывает кто-нибудь "живой".
  Впрочем, знай я правду от Дока, согласился бы тогда по доброй воле отправиться на север, в "сепаратор"? Не знаю, не знаю. Вот и Док не знал - поэтому молчал до последнего. А может, просто не хотел заранее обнадеживать, ведь и сам не был уверен, куда нас ведет.
  Вот любовь моя, умница и красавица, мать детей моих - Дичка, в любом случае бегом побежала бы... да ведь она и побежала! Сейчас она работает в биолаборатории и близка к созданию вакцины. А я... а у меня теперь другая работа и другое имя. Нынче я отправляюсь на юг. Нужно же кому-то разыскивать и воспитывать талантливых пацанов и девчонок.
  Я шагаю с борта катера в воду и плыву к далекому берегу, медленно кренящемуся из стороны в сторону...