День ещё сиял, и всё же солнце над дальним лесом клонилось к горизонту. И лето ещё не кончилось, грело зеленеющую равнину, рассыпало по ней щедрые пригоршни белых, лиловых, жёлтеньких радостных цветов, только цветы эти уже предвещали скорую осень.
Просёлочная дорога в две колеи нещадно пылила, разогретая солнцем, уходящий день одевал горизонт сиренево-розовым флёром, лишь в куполе сгущая синеву. Впереди, всё ближе, всё реальнее вырисовывался тёмный массив леса, с него веяло сырой прохладой. Дорога поворачивала в другую сторону, вдоль полей. От неё ответвлялась тропа в лесные заросли. Туда и зашагала неторопливо, раздумчиво и всё же непоколебимо на что-то решившись, фигурка совсем молодой девушки, на вид обычной, с милым личиком, пухленькой, в камуфляжном костюме, плечи обильно покрывали вьющиеся каштановые волосы. Она с какой-то целью достала из рюкзачка планшет и, спотыкаясь на ходу, уткнулась в виртуальные дебри. Лицо становилось всё сосредоточеннее. Казалось, неведомый посыл из интернета поддерживает сейчас её тайные намерения, словно вдохновляет на что-то.
Разбитая старая полуторка возвращалась в посёлок. На повороте лысый Трофимыч затормозил, высунулся и крикнул осипшим голосом:
- Эй, Маринка! Куда прёшься, на ночь глядя? Там же вскоре болота начинаются, сколько людей погибло! Нашла, когда за грибами ходить! Стой, тебе говорят! Матери расскажу!
Но Марина, раздражённо оторвавшись от монитора, только зыркнула на него и ускорила шаг. Полуторка, запылив снова, с гневным рыком уехала. А девчонка, словно получив с неведомого сайта новый порыв окрылённости, вздёрнула головой, откинув густой шлейф волос, подняла своё розовощёкое свежее личико и быстрее зашагала к лесу.
"Тут пишут: на самоубийство способен не каждый, лишь избранный, сильный духом. А что, собственно, мне остаётся в моём-то положении? Он не хочет видеть меня, всерьёз говорить, что-то решать. А я? Как же теперь я? Поступить в техникум не удалось, всё время тошнило, не до того было. Всё ждала: вот он вернётся, вот у нас всё наладится... А теперь... Чего ещё ждать? И как жить? Скоро будет живот виден. Как я тут в посёлке останусь? Да и вообще, что же дальше?.. Всё - мерзко. Все люди! Нельзя никому верить. Нельзя никого любить! Я - ухожу. Никто не поймёт, никто не поддержит, даже мама. Заорёт: "Делай аборт, гулящая!!!" И потом - жить здесь по-прежнему, ходить по тем же улицам, склонив голову, слышать пересуды за спиной... Никому не нужная... А он - скоро уедет в Питер. Куда-то там поступил. Влез на "социальный лифт", видишь ли. Вот так вот... Нет, хватит! В болото, так в болото. Утону - и следов не будет. Как и не было меня. Трясина чвякнет - и всё..."
Путь Марины лежал в заболоченный лес, всё более сырой и тёмный с продвижением вглубь (там находилось то самое, обросшее бахромой легенд, болото Самоубийц. И чего только о нём ни рассказывали! Таинственные смерти всех местных романтического возраста связывали непременно с ним). Но прежде, чем дойти до него, нужно было миновать развалины древней, давно разрушенной усадьбы Бог знает каких князей. Во всяком случае, Марина не знала, каких. Да и краеведением не интересовалась.
Она прекрасно понимала, что сама не из тех, кто выигрывает, например, в лотерею, и никогда не покупала билеты. Знала, что не из тех, кому повезёт надыбать здесь клад. И никогда не рылась с гурьбой поселковых копателей, хотя подобной страстью заражались все, от мала до велика, это передавалось из поколения в поколение. Все поселковые отдавали дань этим руинам (фундамент да невысокие куски стен), продавали друг другу какие-то "исконно древние" карты, кого-то даже по пьяни сгоряча убили, обвинив в подделке, однако никто так ничего и не нашёл, кроме каких-то железяк, нескольких сомнительных монет, обломков да черепков. Оно и понятно: ведь тут рылись, начиная с революции 17-го года, ещё ребята с комсомольским задором времён гражданской войны, раздалбливая и взрывая остатки построек "проклятых эксплуататоров"
- Они, что, лысые? Конечно же, с собой увезли свои сокровища, когда эмигрировали. Или сумели перевести в Швейцарские банки, - фыркнула однажды Марина, когда её 11-й класс заболел вдруг той же самой "золотой лихорадкой", и ребята с лопатами дружно рванули в лес. Найти, разумеется, ничего не нашли, но рекордно напились, отметились во всех отношениях, кого-то лишили девственности, кого-то, перебравшего, допёрли героически на себе домой, словом, отдали дань местной специфике.
А лес тем временем уже сто лет как затягивал обломки каменной кладки да куски битого мрамора, пытался на свой лад скрыть бушевавший здесь раздрай людских страстей, от классовых бурь до элементарной жадности, порождал философское умиротворение. Лес заполонял своею молодой зеленью все разрушения, словно воочию показывая людям, как эфемерны их усилия по сравнению с жизнью природы. Но не только буйно разраставшаяся зелень и звонкая птичья перекличка царили здесь. Из лесной дали к руинам бывшей усадьбы медленно, но верно, с каждым годом подбиралось болото. То самое, о котором и говорили-то шёпотом (мало ли что?! Накликаешь на себя...)
Болото не какое-нибудь, где шляются кто ни попадя за клюквой, не-е-ет, болото Самоубийц. Молодые ухари современные, бывало, хохочут над бабулькиными забубонами да страшилками, а потом, вот-те-на, как "жисть-то скрутит", и находят их, без вести пропавших, в той трясине, если случайно, по каким-то неведомым законам та пузыристо-чёрная квашня, передвигаясь глубинными слоями своими, вдруг вытолкнет на поверхность их головы... А глаза будут белые, и в них... Впрочем, не ищите в них вестей из "того" мира, лучше не смотрите. Это не проходит безнаказанно для живых...
Марина, которая тогда не пошла с одноклассниками на археологическую попойку, теперь сама шагала по этим местам. Одна. Смелости, что ли, набралась? Или отчаяния? "Ведь болотные испарения ядовитые, - думала про себя горестно-чётко, - вот посижу на бережку, надышусь хорошенько... Чёрное озеро, которое в легендах, а под ним топь... Оно же тут, вот оно на навигаторе, совсем близко..."
Местные власти, сменяясь, тем более перед выборами, часто загорались идеей осушить проклятое болото. Уж больно много от него исходило чего-то смутного, будто средневековый скелет высовывал костлявую длань из омута и разом сбивал спесь со всех прагматиков эпохи цифровизации. Уж очень паршивая была статистика и много чего-то такого-этакого, непонятного, необъяснимого и сильно портящего победные показатели популистской деятельности главы района. Словом, пытались, порывались, принимали на собраниях решения благоустроить местность, покончить со всякой нечистью, осушить, наконец, это (не к ночи будь помянуто!) злосчастное болото. Гремели слова и лозунги, но то ли финансирования не хватало (как, впрочем, и всю жизнь...), то ли проклятое болото и впрямь дотянулось до всех местных жителей своими ядовитыми испарениями, лишающими воли к действию, подбивающими, так сказать, на "антиобщественный поступок", но болото как царило на карте района, так и продолжало завывать ночами да внушать трепет перед неподвластным. Старушки только крестились при разговорах о нём. Совершенно одинаково: как сто-двести лет назад, так и в 21-м веке.
Марина сбросила на берегу рюкзачёк. Пошла. Трава под кроссовками кончилась - вот уже осклизлый берег (невольно передёрнулась), вот - под ногами киселеобразная масса, всё мягче, всё податливей, всё коварней...
Она успела помолиться перед тем, как ступить в воду. Молилась, как умела. Что-то помнила из ежевечерних бдений бабушки Агафьи, как та стояла на коленях перед образами в уголке и шептала истово, убеждённо, со слезой. Это была не родная бабушка. Соседка. У рано овдовевшей Ксении, Марининой матери, никого не было, не на кого было оставить ребёнка, когда садик не работал. А соседка Агафья никогда не отказывала. Постаревшая, с виду древняя, в монашеском тёмном платке до бровей, как в вечном трауре, она, поговаривали в посёлке, ещё несколько лет назад была бабёнкой нестарой и очень бойкой, любила вечеринки, попойки, пляски под гармонь. Да только её словно подменили после того страшного года, когда погибла её единственная дочь, её Алёна-красавица. Исчезла. Пропала незнамо куда. Даже могилы не осталось.
Росла девка на зависть всем. Русоволосое совершенство, редко родится такое создание, в которое, кажется, матушка-природа, расщедрившись в ударе, вложила всю свою силу красоты и женской нежности, заставлявшую в трепете останавливаться и оглядываться вслед.
Вот и сглазили завистники-то. Не прожила Алёна и девятнадцати лет. Утопилась, судачат. Да и известно, в каком месте, уж местные сразу всё поняли, усердно крестясь и вздыхая. Мать - разом отвернулась от жизни, зачастила в церковь, стала искать утешения в постах и молитвах. Жила крайне бедно, раздала все дочерины вещи, кормила бездомных на паперти да помогала вдове-соседке, Ксении, которая растила Маринку одна.
Когда-то две девушки-соседки, Алёна и Ксюша, ровесницы, дружили, не разлей вода. Маринка родилась у Ксении уже после смерти подруги, не видела её живой. И всё же помнила фотографии в старом альбоме. Особенно, одну, где две подружки (может, перед танцами?) причепурились, завились, надели серьги, притронулись красной помадой к юным пухлым губам, впрочем, этого и не требовалось - их красила сама цветущая, благоухающая их юность, девчонки были сродни раскрывающимся бутонам с завораживающей, ещё непонятной им самим жаждой в приоткрытых губах... Кто-то сфоткал их вместе на фоне какого-то дешёвого коврика. Обе неповторимые, они обнялись, сблизили свои озорные головки, а в глазах у обеих... О-о-о! Сколько жизни! А главное - её основной тайны, её сладости, её счастливого апофеоза- любви!..
Маринка часто глазела на эту фотографию. Какая юная была мама! Только потом её, вдову, жизнь сделала отчуждённой и жёсткой, порой даже с единственной дочерью. А подружка Алёна! Та вообще - кинозвезда. "Мне бы такие ресницы, такую победную уверенность во взгляде, чувственность пухлых губ!.. - завидовала девчонка, вздыхая. - Современным, накачанным ботоксом, губошлёпым, до неё - как до Луны!"
У соседки Агафьи ей бывало скучновато. Эта монахиня, хоть и в миру, совсем не говорила о дочери, о том, что с ней произошло. Как только тема разговора приближалась к Алёниной судьбе, иссохшая и бледная Агафья начинала мелко трястись, утыкалась в платок и долго не выходила из этого состояния, забыв обо всём.
Когда Маринку у неё оставляли, девочка разглядывала книжки, наслаждалась запахами сушёных трав, этими вениками здесь были увешаны все стены. Да учила молитвы, которые нараспев произносила бабушка. Лишь только они, как целебный бальзам, утешали боль её никогда не заживающей материнской души и уводили в мир запредельный, в тот (догадывалась Маринка), где ей была обещана встреча... Только этим она и жила.
И вот, теперь сами собой со слезами хлынули бабушкины молитвы, пальцы сами собой сложились трилистником, Марина перекрестилась, вздёрнула кверху голову с намокшим плащом волос и... ступила дальше, в ту глубь, из которой уже не было возврата. Трясина дождалась - радостно обхватила её ноги, завладела уже туловищем, уверенно потянула вглубь. Над головой в последний раз в оставшемся взгляде взметнулось ввысь небо, в сумеречной бледно-синей тоске его уже чуть проступал, золотился месяц, ветви нечастых здесь деревьев сошлись чёрными кружевами над поднятыми глазами уходящей из этого мира девчонки... Захлёбываясь, уже без сознания, она невольно забилась, задёргалась всем молодым, живым, сильным телом, жаждущим жизни, казалось: лёгкие рвались, булькали, вопили о глотке воздуха, но губы хватали только зловонную жижу с запахом гниющих трав и чего-то, чему не найдёшь названия, кроме как сама смерть...
"Что это? Где я? Уже ТАМ? Да? Господи! Прости меня! - пробились первые мысли в мозгу, пока ещё осознание окружающего было совсем зыбким. Кто-то нещадно теребил её безвольное тело, рывками сводил и разводил руки, изо рта выталкивалась эта мерзкая жижа, желудок хватало спазмами. Уже перевёрнутая чьими-то сильными руками набок, девчонка, казалось, душу из себя с кровью вывернула - всё наболевшее, всё несчастье своё, всю ту гниль болотную, что с жадностью завладела ею.
Кашляла, стонала, падала в бессилии. И приходила в себя. Разглядела того, кто тряс её и силком тянул в жизнь. Правда, только его чёрный силуэт на фоне тёмно-синего неба. Какое-то неясное, сухощавое, патлатое существо (одно только кольнуло любопытством её взгляд, хотя девчонка и не хотела больше ничего осознавать, одно лишь: он был юным, этот лесной фавн древней мифологии, со свисающими мокрыми прядями, которые доставали до её лица. Юным и трепетным). Она невольным жестом, отталкивая, коснулась его плеча - стройное, накачанное тело показалось ей горячим и вполне живым.
Откашлялась, охрипла, в бессилии упала. Потом нервным рывком приподнялась. Дух леса, этот Тарзан полуголый со струящимися змеями мокрых волос, красиво изогнув стройный торс, сидел рядом, опёршись на локоть, лицо по-прежнему скрывала темнота. Зато там, над простирающимся озером, в глубинах которого несыто чвякало убийственное болото, словно зажглась нежданная иллюминация. "Болотные огни"? - мелькнуло в помрачившемся уме неудачливой утопленницы. Это было единственное объяснение, которое она знала.
- Ты заглядываешь сейчас в другой мир, в тот, в который хотела попасть, но я удержал тебя.
Она вдруг вся встопорщилась от этого голоса, от своеволия гибкого юноши, который позволил себе распоряжаться её судьбой. Вся сжалась, собралась, как перед броском, готовая вступить в неравный бой, отстаивая свою индивидуальность.
- А кто тебя просил меня спасать? Это надо делать тогда, когда человек кричит: "Помогите!" Я - не кричала. Это было моё сознательное решение. И стоило оно мне слишком дорого! Если я решилась, сломала в себе даже инстинкт самосохранения, значит... значит - невмоготу уже мне! Не вернуться мне уже больше домой. Всё! Как ты смел, не зная чужой жизни, не уважая мою волю...
- Знаю я твою жизнь. И ты будешь благодарна мне, потому что я сумею изменить её.
Марину тряс озноб. Она порывалась заорать что-то гневное, но сил не было. Прижала руки к своим пылающим щекам (она знала, у неё проступал румянец в такие моменты), ресницы сами собой прикрылись, она не желала видеть окружающего, не признавала насилия над собой чужой воли, слушала только буханье своего сердца. И всё равно странным образом видела простирающуюся даль синего озера в синем ночном тумане. Туман при этом светился, легко, неярко, вуалеобразно что ли, совсем ненавязчиво. В местах скоплений деревьев по краям стояла тьма и оттуда выплывали синеватые, сиреневые, белые неясные огни, шуршали тени, двигались людские фигуры в балахонах, не задевали друг друга, а словно плыли по водам или по воздуху, вернее, легко шли по поверхности, не погружаясь, не спеша, без крыльев, спокойно, беззвучно проходили, исчезая, растворяясь в умиротворении, без зла, без тревог таяли в синих далях...
- Одна из них, - сказал печальный фавн, провожая взглядом женскую фигуру, что проплыла над водой слева в зарослях кустарника и, не задев ни одной веточки, растаяла в сине-чёрной перспективе леса, кутая в шаль длинные волосы, балахон взметнулся и исчез шлейфом за ней, - одна из них, я могу позвать её, она придёт, - это моя мама.
Марина успела отдышаться и насмотреться. От озноба охватила себя за плечи, протестующе сжалась, но глаза уже с лихорадочным интересом изучали сине-туманный мир, который вдруг начал казаться ей хотя бы незлым по сравнению со своим, людским.
- Мама? А она, что, тоже...
Лесное божество кивнуло, и Марина из страха задеть слишком уж больную струну только понимающе опустила голову. Но всё-таки жажда познания, неуёмная у неё с детства, не давала ей покоя. И, преодолевая неловкость, она намеренно процедила сквозь зубы своему спасителю:
- И что же? Выходит, этот ваш мир теней, то есть мёртвых душ, заманивает...
- Не мёртвых, нет! - оборвал он её с раздражением, - и не заманивает! Вот тебя, например, кто толкнул в чёрную глубь? Неужели мы? А не анонимные деятели из тенёт интернета, которые, кстати, никогда своей собственной задницей не рискнут во имя идеи и каких-то надуманных протестов. Они с магической силой умеют воздействовать лишь на таких несчастливых, обманутых и одиноких, как ты.
- Хорошо, я поняла. Допустим, это манипуляторы и сволочи. Но вы-то кто? И что это за мир сейчас светится неестественным туманом передо мной? Что это за сонмы призраков пролетают и скрываются где-то в небытие? И почему люди идут сюда умирать?
- В этом обвиняй ваш мир - живых. Это ваш слоган: человек человеку волк! А наш мир теней... Он милосерден.
- И вы не заманиваете сюда отчаявшихся?
- Наоборот. Утешаем. Кого уже нельзя спасти.
- "Мир теней", ты сказал? Вы его так называете? Так это всё-таки загробный мир или нет? И мы с тобой по разные стороны э-э-э, так сказать...
- Нет, это не страна мёртвых. Не путай. Мы каким-то чудом спаслись. Застряли где-то посередине в непознанном "театральном" действе бытия. Мы не мертвы. Мы не лежим в могилах. Нам дана особая жизнь. Да, мы - тени, пусть так, но, поверь, мы тоже небесполезны в каком-то общечеловеческом существовании, от нас тоже многое зависит. Если представить себе планетарную жизнь как слияние звуков единого оркестра, то и мы вносим своё звучание в него. И, как раз, звучание гармоничное, в отличие от страшной какофонии, которую порождают ваши шкурники и рвачи, называемые политиками.
- Я уж совсем запуталась, - растерялась Марина, - а ты? Ты, что, родился в мире теней, в переходном, так сказать...
- Да. Мама утопилась беременная. Я всегда был здесь, не "нырял" в вашу жизнь, но это не значит, что я её не изучил до тонкостей.
- Подожди! - вдруг вскрикнула Маринка, - вот та женщина, что прошла поблизости, проплыла над заводью, чуть не задела нас голубовато-розовым покрывалом... Я, кажется, помню её лицо, правда, только с фотографии. Может быть, это подруга моей мамы, Алёна? Или мне померещилось?
Он задумчиво кивнул.
- Ну вот, всё и встало на свои места. Она просто не хотела мешать нам.
- А бабушка твоя! Ты хоть знаешь, как она страдала?! Фактически от жизни отказалась. Я тебе это говорю! Я столько времени провела у неё вечерами! Почему вы не утешили её? Почему не пришли хоть единственный раз? У неё была бы хоть какая-то светлая искорка, хоть какое-то утешение!
- Не могли. Не имели права. Здесь тоже есть свои законы, которые нам не переступить. Полагались лишь на всесмиряющее и всеутешающее Время.
- Да? А меня так ты вдруг спас?! Смог? Презрел ваши нерушимые законы?
- Как же ты глупа! - вдруг с горечью воскликнул юноша-призрак и выпрямился, словно готовый уйти. Марина впервые в пылу спора разглядела в неестественном, синевато-сиреневом светящемся тумане всё как есть, в подробностях его лицо, худое и большеглазое. Невольно искала в нём черты Алёны. Он не был в точности похож на свою мать, но отдалённо напоминал её по фото - та же безудержная страстность широко расставленных глаз, будто серых озёр, тот же точёный маленький нос, придававший лицу задиристую гордость, вот только рот у него был решительно, по-мужски сжат. И нижняя челюсть - какая-то твёрдая, словно он в чём-то до конца был уверен и готов за свои слова снова умереть.
- Не понимаешь, почему я нарушил незыблемые законы? Случай нетипичный, да? Как ты всё подметила! Как ты логична! А наш мир алогичен, кстати...- он помолчал, сидя на корточках рядом с девушкой, сжав перед собой обе ладони, даже хрустнув ими. И так же, глядя в дали озера, продолжил, совершенно отстранённо, - я, разумеется, буду за это наказан. Может быть, даже изгнан в мир мёртвых. Может - прощён и понят. А вообще, всё очень просто. Мама с детства рассказывала мне о своей любимой подруге Ксюше. Потом у той родилась ты. Я невольно следил за тобой, как ты росла. Ты была для меня - не как все. И что же тут непонятного? Неземного? Я люблю тебя, вот и всё. И на многое готов ради тебя.
И всё-таки он действительно был не совсем земным существом. Сказав такое, он не попытался обнять девушку, рывком привлечь к себе, несмотря на сопротивление, на её попытки запрокинуть лицо, не нашёл её приоткрытые в волненье губы, готовые вскрикнуть, не впился в них взасос жадным поцелуем, не почувствовал, как её протестующее горячее тело вдруг обмякнет, не в силах сопротивляться сладости этого чарующего слияния... Пусть лишь только губ... Нет. Он так же сидел неподвижно. Смотрел вперёд на разворачивающееся световое шоу над озером, на странные воздушные танцы утопленниц в полупрозрачных хитонах. Но не они интересовали его. Он просто грустил. Видно, считал себя непонятым и намеревался уйти снова в свои неведомые землянам дали.
Теперь уже Маринка, изогнувшись, заглядывала в его безучастные, серые, с поволокой глаза.
- А как тебя зовут, фавн лесной?
- Нюша.
- Как-как? - она впервые засмеялась, - Нюша - это же девочка.
- Мама так звала. Может, хотела дочку родить. Ванюша - Нюша, вот как-то так.
Маринка продолжала улыбаться. Словно в феерическое, с подсвеченным туманом действо из другого мира, в котором они сейчас оба, вопреки законам оказались, просто были окутаны и унесены от реальности, в этом пространстве-времени, где не было смерти, в пульсирующем без светового источника тумане этот Маринкин смех произвёл действие солнечного ворвавшегося луча. Словно утро нежданно хлынуло в зачарованную ночь. И оказалось тёплым и нужным обоим.
Теперь они тихо смотрели друг на друга. Всего лишь смотрели. И этого им было достаточно для счастья. Маринка вся потянулась к странному парню, не без трепета схватила его руки выше локтей, поворачивая к себе, и всё смотрела в его глаза, не в силах оторваться.
- Ты такой... Не знаю, какими словами это передать. Такого никогда не было в моей жизни и не будет.
- Я прекрасно понимаю, что я - не пара тебе. Мы - из разных миров. Потому и не сватаюсь. Может быть, и откровенничать не стоило. Зря растревожил твою душу. Прости.
- Нет! Мне так хорошо сейчас! Хотя в моей жизни конкретно ничего и не улучшилось. Но всё равно я счастлива. Пусть это нереальное событие в нереальном мире... Вот только как подумаю, что сейчас снова идти домой... Не знаю, известно ли тебе, я ведь ношу ребёнка.
- Всё я знаю, успокойся. И ни за что тебя не осуждаю. Единственное, чего я хочу, это чтобы ты осталась в мире живых и дала новую жизнь. Роди этого ребёнка, ничего не бойся.
- Но его отец предал меня!
- Знаю и это. И попытаюсь тебе помочь. Завтра к вечеру приходи сюда. Он тоже будет здесь.
- Как? Чем ты его заманишь? Какими коврижками? Я не нужна ему. Он уже подхватил эпатажную телеведущую с областного телевидения, некую Лионеллу, с ней и тусуется. А с сентября - в Питер уедет.
- Всё это мне известно. И всё же завтра ты увидишь - он будет здесь.
- Силком притащишь?
- Заманю такой завлекухой, от которой он не откажется. В вашем мире ведь пуще всего царит жадность.
Марина больше не выспрашивала, как он собирается устраивать её судьбу. Ей самой уже казалось, что она сошла с ума. Всё прежнее вдруг перестало быть для неё трепетным или жалящим. А, может быть, она просто доверилась лесному божеству, его неестественному в земном понимании бескорыстию? Доверилась. Несмотря на то, что, держа его за плечи, вдруг почувствовала: это не призрак, не какая-нибудь нежить болотная. Плечи были крепкими и по-живому горячими.
- Ну так, поцелуй меня, - сказала она, не размышляя, без всякого страха.
По пыльной просёлочной дороге лихо гнал чёрный джип (по деревенским меркам баснословной стоимости). Нещадно пылил, так что в его шлейфе ещё долго чихали и матерились пешеходы-грибники. Вот он свернул на тропу, ведущую к лесному массиву. Тут водилу и его очаровательную пассажирку начало изрядно трясти на ухабах протоптанной тропки.
- Э, Андрюша! Если ты меня угробишь, мои подписчики тебе этого не простят. Они переживают даже, если меня комар укусит. Каждый день следят, представляешь...
- Ладно тебе, уймись, Нэлла! Я сам не рад, что в эту авантюру ввязался. Х...я какая-то, не иначе. Чей-то розыгрыш дешёвый. Франкеры! Мать их! А ведь всё-таки потянуло на иллюзию, не без твоих уговоров, заметь.
Тут собеседников основательно тряхнуло, машина застряла одним колесом в яме и накренилась набок.
- Ну вот и приехали! Б....! А всё твоя журналистская хватка, вернее, жадность до сенсаций. И надо было нам сюда переться! Прикидываешь, сколько будет стоить вытаскивать тачку из этого дерьма на бездорожье?!
- Хорошо. Я - журналистка, действительно, сенсации - мой хлеб. Но при чём здесь я? Это ты меня уболтал ехать за каким-то кладом. Якобы тебе очень вразумительно пообещал некий парень, что клад есть и вы вместе его выроете. Неужели ты купился? Это же явная лажа! Абсурд! Если бы был какой-то клад, и он бы знал, где, да неужели он бы сам его не вырыл? Тебя развели, как лоха! - закончила вспотевшая пассажирка, пытаясь открыть дверцу.
Молодой парень, выпускник школы этого года, с бульдожьей челюстью и широким носом, вдруг в несвойственном для него раздумье, будто в попытке понять самого себя, собственный порыв, запустил пальцы в коротко стриженные тёмные волосы, стоявшие торчком надо лбом, и, словно о непознанном, о встрече с пришельцами какими-нибудь, сказал:
- Я сам не понимаю, что со мной случилось. Вот вдруг поверил. Секёшь? Гипнотизировал он меня, что ли?
- Разводил!
- Подожди, не кипишуй. Он представился братом Марины.
- А брата у неё никакого нет, я узнавала.
- Ну, может, двоюродный, не знаю. А, видишь ли, с Маринкой мы замутили ещё после Новогодних гулянок. Мутили-таки душевно, она аж подзалетела где-то весной. И думала, дурочка, что я на ней, на голодранке, женюсь. Сравни на минуточку: какого я птица полёта - и какого она!
- Не путай себя и своего папу, птица, - фыркнула девушка с тёмной помадой на губах, которые она презрительно изогнула. - Ты пока что умеешь только девчонок-школьниц брюхатить. Вот когда достигнешь чего-то сам...
- Что-то вчера в постели ты не была так язвительна! Или это близкие испарения болота на тебя так влияют? Что ж, я благодарен болоту, хоть увижу всё в истинном свете. Та, дурочка деревенская, по крайней мере меня любила, а ты...
Девушка повернула к нему точёное личико свойственным ей горделиво-изысканным движением. В ней всё было безупречно: и длинная шейка, и стекающая по плечу волна чёрных волос, и надменный взгляд чуть раскосых глаз с наведённой чернотой век и удлинёнными до неестественной длины ресницами. Она умело взмахнула этими чарующими опахалами, но взгляд оставался ледяным.
- Любила? А, может, женить на себе хотела? У тебя всё-таки нехилый папа-бизнесмен, скоро переберётся в Питер, тебя потащит вверх...
- Мыслишь своими категориями! - рявкнул вдруг парень. - Любила она меня! И никогда не заикалась о будущем. Всё как-то само собой получилось. Но не мог же я на ней жениться! Представляю, в каком шоке были бы родители!
Девушка в своём эффектном чёрно-бело-полосатом платье, полосы которого, будто у фантастической зебры, завивались и змеились, а обтягивающие рукава закрывали почти всю ладонь, выпуская только пальцы наманикюренных рук, девушка эта, одетая явно не для лесных прогулок, только отвела от него свой горделивый взгляд, как от чего-то, недостойного её, и перевела его на близкие уже подступы к прохладному и мерно шумящему лесу.
- Понимаешь, Нэллка, это явно был какой-то гипноз. Давай, не злись на меня, это всё проклятое болото действует, тут все всегда ссорятся, так в посёлке говорят.
- Гипноз? Но ты ж уже не под его влиянием.
- Он, этот брат Марины, вовсе не упрекал и не стыдил меня, и не давил на жалость. Он предложил хорошую деловую сделку. Если только не наврал, конечно.
- Я в курсе. Развели тебя, вот и всё.
- А, если и вправду он хочет отдать мне какой-то выкопанный клад, чтобы я женился на его сестре и узаконил ребёнка?
- А потом, разведясь, всю жизнь платил алименты...
- Алименты - ерунда, если он действительно нашёл клад! Мы бы с тобой так зажили за границей!
- О-хо-хо! Держи карман шире! Ты видел когда-нибудь дурака, который бы отдал найденные миллионы долларов за "честь сестры"?! Как звучит, прямо для прямого эфира! Так видел или нет? А, может, у писателей-классицистов вычитал о подобном? Век этак восемнадцатый...
- Издеваешься?
- Сам же допускаешь: гипноз. Вот ты и попался!
- Я? Да? Я - лох по-твоему? Хорошо. Тогда, кто ты? И чего это на высоких каблучках тебя сюда понесло, а? Да ещё лопату не забыла в багажничек сунуть?
Андрей запустил снова пальцы в короткую шевелюру, отчего она встала дыбом. Уязвлённая девушка, чей взгляд стал горько прищуренным, вдруг сменила тон:
- Ладно, признаю. Я тоже попалась на эту иллюзию, когда слышала ваш разговор краем уха. Гипноз-таки хорошее оружие в руках какого-то умелого авантюриста. Но мы не дадим себя облапошить. Эта девка оказалась хитрее, чем мы думали. Ну так вперёд! Слезай. Я сделаю об этих мерзавцах такой репортаж! Мало не покажется!
Открывая дверцу перекособоченного джипа, Андрей съязвил:
- И не забудь лопату!
До леса оставалось пройти каких-нибудь пару сот метров. Но тут оказалось, что Лионелла не в состоянии ступать по кочковатой, заросшей травой земле на каблуках своих лаковых лодочек. Андрей, демонстративно расшаркавшись, подхватил её на руки и понёс. Крепкий, упитанный (роскошная кожаная курточка затрещала по швам), он нёс хрупкую, если не сказать истощённую по последней моде звезду телеэкрана сначала по-рыцарски, с улыбкой, не особо пыхтя, даже обозначившийся животик его напрягся, будто на тренировке.
Но солнце палило, лес словно обманчиво отодвигался, Андрей начал выдыхаться: "Б....! Ещё эти кочки под ногами!" - спотыкнулся он в очередной раз и почти швырнул девушку на землю.
Оба и не заметили, как перед ними внезапно "материализовался" прямо из марева нагретой, в звоне кузнечиков травы какой-то нетипичный для здешних мест, прямо-таки романтический киноперсонаж. Откуда бы он взялся? Ведь не подходил к ним со стороны леса, и вдруг...
- Привет обоим! У вас проблемы, мадам?
Пред ними стоял некто, возомнивший себя Тарзаном, (подумала Лионелла, профессионально-цепко его оглядывая, но, заметила не без удовольствия, по сравнению с нашим традиционным Тарзаном- Глушко, этот был вдвое моложе и в стройности своей гармонично сочетал узкие бёдра и широкие, в бицепсах, плечи, а волосы его, волнистые, казались мокрыми змеями, будто он только что плавал в озере, девушка даже какие-то болотные водоросли с белыми цветами приметила в этой буйной шевелюре).
Она невольно чуть приоткрыла губы, взгляд стал блуждающим, под стать насыщенным испарениям нагретого поля, она как-то странно прошептала:
- А я бы надела на вас венок из озёрных кувшинок, лесной фавн.
- Как вы утонченно впечатлительны! - в тон ей воскликнул юноша и, не успели пришельцы опомниться, как этот мифологический персонаж в рваных на коленках джинсах подхватил девушку в мини-платье и, будто пушинку, понёс к лесу. Андрей с неясным раздражением топал сзади. Его насторожил и этот киношный вид парня, и даже то, как он легко, будто не касаясь земли, нёс свою ношу да ещё и успевал что-то галантно "чирикать" с ней, в то время как сам Андрей спотыкался то на одну, то на другую ногу. "Как по бульвару прогуливается, мать его..."
Фавн вёл их своими тропами. Лионелла наслаждалась, обнимала за шею лесного духа, даже какой-то особый запах диких трав, идущий от его волос, ей нравился. Андрей вскипал, но пока молча. Перед ними вдруг открылась та часть заросшего ряской, коричнево-зелёного пузыристого болота, куда никто из местных суеверно не заглядывал - самое опасное место, здесь ойкнуть не успеешь, как засосёт, хоть с виду совсем не глубоко. Справа от топи, где, казалось, бережок был посуше, возвышался откос, его увенчивали густые заросли деревьев, они скрывали всё, что находилось под ним, скрывали надёжно в своей тени. Если вглядеться, откос резко обнажал все внутренние пласты невысокого утёса, разноцветные полосы нескольких грунтов.
В этом затенённом от солнца, никогда не освещаемом месте, где зловеще квакали жабы, а над головой смыкался шатёр чёрной листвы, "лесной дух" предложил гостям присесть. Те кое-как выбрали местечко посуше, а сам он, выхватив у Андрея лопату, принялся копать. Лопата врезалась невысоко над водой в какой-то затенённый кусок обнажившегося откоса. На удивлённые взгляды обоих, присевших на корточки, посетителей он обернулся и пояснил:
- Я давно его выкопал, этот сундук. А здесь припрятал. Сейчас, недолго, несколько раз копнуть...
- А...- заикаясь и почему-то оглядываясь, начал Андрей, - а ты вправду собираешься выполнить своё обещание?
Иван, продолжая швырять землю с лопаты, только взглянул на него пристально, обернув голову:
- А ты - своё?
В этот момент он, видно докопался до какой-то ниши, сунул в неё обе руки, напряг предельно мускулатуру, что видно было по его голой спине (девушка невольно залюбовалась) и слегка выдвинул оттуда край сундука. Двое на корточках ахнули! Это был реальный сундук из старых тёмных брёвен, обитых металлом, весил он, казалось, столько... Одному не поднять.
- Помогай, давай!
Андрей уже был рядом, уже прилип, облапил, уже самому чудилось - обладал, уже не отдал бы никому на свете...
Когда оба парня с трудом (один безумно воодушевлённый, второй - с саркастической ухмылкой) вытащили и поставили бревенчатый сундук на твёрдое место, Иван, любуясь произведённым эффектом, заметил, отирая лоб:
- Я, запомните, никогда никого не обманываю, тем более, если речь идёт о судьбе сестры.
Загипнотизированные "золотым тельцом" смотрели только на крышку под его руками, не в силах что-то слышать и понимать.
- Вот оно - Маринино приданое. Дошло до вас? - с этими словами он, как циркач-иллюзионист, распахнул крышку, ржавый замок с визгом отлетел. Физиономии двух припавших к стенкам сундука с разных сторон гостей не оставляли сомнений: они еле дышут, тихо постанывая, глаза впились в открывшееся нутро и, упади рядом бомба, ни один бы не заметил.
А смотреть, втягивая сквозь зубы воздух, здесь было на что! Неведомый хозяин, когда-то навостряя лыжи, упихал в заветный сундук всё, "нажитое непосильным трудом": со дна накидал золотые монеты сантиметров на тридцать, а выше, видно, смакуя удовольствие, наложил ювелирные украшения. Здесь засверкали неподвластные времени, будто вчера надёванные на дворцовом балу, древние женские ожерелья, браслеты с бриллиантами, кольца, диадемы, короны невесть каких герцогинь неведомых веков, снова какие-то блещущие бусы, колье из рубинов с бриллиантами да ещё целые ларцы с необработанными изумрудами, до которых у хозяев ещё руки не дошли. Всё это добро полыхнуло при свете, хоть и неярком, словно вырвалось из заточения за сотни лет, заиграло гранями, решило посоревноваться с самим солнцем!
Упоение и отстранённый, шизофренический восторг были на лице девушки. Она стояла на коленях, не замечая, что под ней липкая грязь, и, казалось, в звуках церемониальной музыки королевского дворца перебирала, вздымала вверх, поворачивала, жмурилась, играла, роняла, запускала руки вновь, вытаскивала новое, испускала стоны, смеялась... Эта девушка, хорошо знающая толк в дорогих мужских подарках, уж никак не могла ошибиться в подлинной ценности украшений. Перед ней были древние, веками скопившиеся в родовитой семье вещи, начиная с времён первых русских царей династии Романовых (это она поняла по звякнувшей монете с изображением Алексея Михайловича).
- Так. Ладно. Приторчали - и хватит. - Иван с шумом захлопнул крышку. - Теперь о деле. Ты убедился, Андрей, - я не обманул тебя. Попробуй-ка ещё на зуб монетку, - он чуть приоткрыл крышку снова, девушка со слезой проводила его движение глазами. - Так как? Женишься на невесте с приданым? Узаконишь своё собственное дитя?
Андрей ещё обалдело крутил головой, ерошил волосы торчком. Явно не совсем ещё отошёл от удара. Пробормотал:
- А брачный контракт? Будет? А, если я разведусь, что я получу с этого?
- М-м-да, любовь у тебя прямо хлещет через край, как у юного Ромео! - задумчиво процедил Иван.
- Да на что мне вообще нужна твоя Маринка?! Дам ей на аборт и хватит! - вдруг возопил будущий папаша, потом рывком вскочил, поворачивая лицо то в одну, то в другую сторону. Глаза у него при этом стали какими-то больными, глазами умалишённого, вдруг с жалостью подумал Иван, задумчиво теребя подбородок и наблюдая за ним. "Микроинсульт, что ли? Как бы сосуд в мозгу не лопнул! М-м-да, эмоции на почве жадности... Видно, опасны для здоровья новой буржуазии. А ведь я ему не хотел зла..."
Скорее всего, Иван не ошибся в диагнозе. Болезнь явно прогрессировала. Через минуту крупный парень в кожаной куртке угрожающе двинулся на него всей грудью:
- Слышь, ты! Убирайся отсюда, стриптизёр долбанный! Я сейчас вызову охрану и клад твой - тю-тю... Было ваше, станет наше! Привет Маринке!
Ему показалось странным, что полуголый юноша не выказал ни страха, ни возмущения, когда он пёр на него бульдозером. Конечно же, видеть в этот момент, что там делает Лионелла у него за спиной, он не мог. Не понял и мимики Ивана, когда тот указывал ему глазами и даже рукой на Лионеллу. "Может, какой-то обманный трюк?"
Но вдруг сзади раздался, вернее, визгливо рявкнул её перенапряжённый голос:
- Стоять! Оба! Уложу на месте!
И, если Иван, как режиссёр, спокойно наблюдал за актёрами и лишь удовлетворённо хмыкнул, словно и ожидал чего-то подобного, то Андрей... Это надо было видеть! Рывком крутанулся на 180 градусов, оскалился, вмиг растеряв цивилизованность, взвыл, ничего не стесняясь, в бессилии начал хлопать себя по карманам ("Ну почему я тоже не взял пистолет?! О-о-о! Идиот!"), потом возопил: "Нэллка! Ну как же так? Ведь я же люблю тебя! А наши планы? Да мы же заживём на эти деньги... А Америка? А наши мечты!"
Она стояла в позе боевика, нацелив на парней нехилую Беретту, чуть наклонившись вперёд и только поводя стволом с одной цели на другую.
- А теперь отошли! Назад, я сказала!!! Живо!
Пальнула в воздух. Андрей чуть не хлопнулся - поскользнулся на чём-то липком, скороговоркой заматерился. Иван сделал миролюбивый жест выставленной ладонью, отошёл подальше. Глаза по-прежнему смеялись.
И тут, как он и почувствовал, кровоизлияние в мозг у Андрея начало развиваться. Кровь уже неистово стучала в висках, голова пошла кругом, кровавые пятнышки замельтешили перед глазами. Но то, что он увидел в следующую секунду, на миг вернуло ему силы, даже целый тайфун возросших в неистовстве сил. Перед ним Лионелла, наводя пистолет на него, другой рукой уже достала смартфон и почти поднесла к губам. Сейчас, ещё секунда, она вызовет свою охрану из громадных мордоворотов и - всё! Прощай, клад! Яркой, как брызги бриллиантов, мечтой кольнул он нутро и... уплывёт навсегда.
Но следующей секунды, чтобы сделать вызов, он ей не дал. И откуда взялась энергия, прыть?! Андрей, совсем, как человек, который спасаясь, перепрыгивает неприступную канаву, вдруг одним прыжком, перемахнув через сундук, всей мощью своей врезался в тощую девушку-былинку, смял её, так что она даже не заголосила о помощи, навалился, в мгновенье удушил. Давил на хрящеватое горлышко, когда она уже не дышала, не мог успокоиться. Но вот уже повернул голову, мутным взглядом, лишённым и страха, и разумной мысли, повёл вокруг, ухватил валявшийся пистолет и начал палить по Ивану. А тот, вопреки всем законам, стоял, спокойно-равнодушный, и наблюдал зрелище.
Казалось, он всё это давно знает о мире людей, ничего нового, ему даже скучно. Пули, которые должны были попасть в него, не могли достичь цели. Они как-то странно огибали его сбоку и исчезали в лесу. А он всё стоял, смотрел, печальный фавн. Больше не смеялся.
Безумец в своём бессилии вдруг изменил направление ярости - кинулся на труп Лионеллы, схватил, потащил, бухнул в болото, с удовлетворением услышал, как она исчезла навсегда. Пока стоял, наклонившись, провожал её недобро играющими глазами мстителя, на сцену действия из-за деревьев с криком вырвалась Марина. Она услышала стрельбу. Поняла: стреляют в Ваню. Ведь у него нет никакого оружия. Ничего ещё не поняв, не разобравшись, не рассмотрев как следует, она на энергии одного лишь порыва своего, одного лишь толкнувшего её чувства кинулась к "жениху", который так и стоял над водой, злорадно провожая труп, и со всего размаху опустила на его голову подвернувшийся камень. Хряпающий по кости звук... Марина рывком откинулась назад с криком: "Тебе - за Ваню! Я убью за него!"
Потом - опомнилась, сникла над упавшим, зашлась кашлем, стоя на коленях, стала рвать. Дальше - успокоилась и только молча сидела. Без мысли, без сил жить дальше.
Иван подошёл к ней. Она даже не понимала, что он говорит. Вся в себе. Он гладил её волосы, целовал её руки, шептал что-то тихое и успокаивающее. Она вдруг повернула к нему отрешённое лицо и спросила:
- Теперь меня посадят в тюрьму?
- За что?
- Я же убила его. Хотя убила бы и ещё раз. За тебя. Он не ранил тебя?
- Дурочка! Это невозможно. Я всё-таки из другого измерения и умею окружать себя защитным полем. А он (не волнуйся!) - живёхонек.
При этом Иван слегка пнул ногой лежащего парня, тот застонал, перевернулся, вытер кровь, стекающую с затылка.
- Ты ему всего лишь кожу оцарапала.
Андрей озирался, словно всё забыл, всё, что было здесь. Бессмысленным взглядом скользнул по двоим, стоящим над ним. Сел. И вдруг схватил лежащий рядом в грязи пистолет. Марина молниеносно кинулась отнять смертельную игрушку, только Иван перехватил её, обнял, оттащил в сторону.
- Но он же...- кричала она.
- Успокойся! Его действия уже не опасны. Он потерял разум. У него обширное кровоизлияние в мозг. - И добавил с горечью, - вот что клады в вашем мире делают. Несут смерти и увечья. А, кстати, твои отпечатки пальцев на пистолете не должны были оставаться.
Тем временем Андрей, шатаясь, поднялся и, даже не глядя на сундук, поплёлся, на зная, куда, не помня уже, зачем ему пистолет.
- Подожди, Марина. Я должен отвести его хотя бы к его машине, пусть сидит там, ждёт помощи. Я вызову. Нельзя его так бросать, погибнет. Дождись меня.
Когда Иван появился вновь на том же месте, здесь ничего не изменилось. Ликующе заливались жабы в затенённом уголке. Сундук стоял всё там же, но к нему никто не притрагивался. Марина, как сомнамбула, выпрямилась, глядя на простиравшуюся даль трясины в кочках, вся во власти только что пережитого. Сиянье, игра драгоценностей, блеск "презренного металла" её абсолютно не интересовали.
Юноша кинулся к ней. В порядке ли она? Не пострадала ли психика? Повернул к себе, вгляделся в переполошные, на грани с безумием глаза, прижал к себе, постарался успокоить, как умел: и тихими словами, и тёплыми ладонями, и данным ему природой свойством гипнотизёра. Заплаканная девчонка вдруг заговорила, взмахивая руками и вскрикивая:
- Так не должно быть! Только что погибли люди. Двое! Молодых и здоровых!
- Ты в чём-то винишь меня?
Она отрицательно замотала головой.
- Когда ты пришла сюда умереть, - напомнил он (сероглазое лицо его в упор смотрело на Марину, челюсти резко и зло обозначились) - никто из них не прибежал к тебе на помощь.
Девушка с плачем припала к его груди, прижалась, словно заимствуя его уверенную силу. Её поднятые вверх глаза всё продолжали, хоть и безмолвно, спрашивать его: "Мы - не убийцы? Мы всё сделали правильно?"
- Клянусь тебе, Марина, я не знаю будущего. Не мог я предвидеть, чем всё закончится. Мне представлялось, что недалёкий и жадный "мажорчик" всё-таки купится на богатство этого клада, женится на тебе, ребёнок родится в браке, раз вас с мамой это обстоятельство так волнует. Я допускал, что вы вскоре разведётесь. Но недооценил твоего женишка. Он бы тут же свалил за границу с любовницей. А, впрочем, хватит о нём. Ты и сама должна была всё это понять. Хватит убиваться! Девушка - ещё похлеще его. Уж прости, я при всём желании не успел бы спасти её. Это произошло за считанные секунды.
Оба помолчали.
- Сейчас твой ненаглядный сидит в своём джипе. Дремлет. Я вызвал Скорую. Рискну предсказать: он будет жив и здоров. Впрочем, относительно. Деятельность мозга полностью не восстановится. О происшедшем он и не вспомнит, даже когда криминалисты будут трясти перед ним пистолетом Лионеллы и вопрошать о её судьбе. Он забыл и её, и тебя.
Лесной дух водил ладонями по нимбу ауры над головой девушки, целовал её застывшие в неподвижности губы. Вдруг почувствовал, как начало таять и теплеть, вдруг воробышком затрепетало сердце, которое снова доверилось ему.
- Я хотел помочь тебе - и не сумел. Прости. Уж так вышло. Этим кладом теперь будешь владеть ты. Я отдаю его тебе. Будешь растить ребёнка, ни в чём себе не отказывать. Вы с мамой и дом отремонтируете, нет, новый возведёте...
- Не надо мне этого клада! - она повернула голову в сторону сундука, и тень опять омрачила лицо. - Слишком много на нём крови за века скопилось. Я отдам его государству.
- Правильно. Но на полученное вознаграждение живи хорошо, богато, счастливо, помогай людям, каким-нибудь бабушкам из посёлка, у которых хатки уже набок накренились, Фёдоровне дай на операцию для ребёнка...
Ты переживала, что мама не поймёт тебя и осудит. Идём! Сейчас всё сама увидишь.
- Куда ты меня тащишь?
Но он настойчиво тянул её за руку. Она не могла сопротивляться. Выразительные глаза того, кому она верила, хоть ветер и ветви зарослей порой закрывали их прядями спутанных русых волос, теперь без слов задорно говорили Маринке о какой-то таинственной победе. В чём?
Он вывел её к тому озеру, где они и познакомились, к судьбоносному месту. Над ним снова полыхало сияние, на этот раз в зеленоватых тонах. Игра света, живущие каким-то своим значением тени... Фавн лесной кивнул головой в сторону другого берега, там девчонка смутно разглядела в сумерках словно бы две женские фигуры, сидящие рядышком на обломке дерева.
- Видишь, мама искала тебя здесь. Они встретились...
Молодые, держа за руку друг друга, немного робко подошли к сидящим. Обе матери к этому моменту уже замолчали, прижавшись плечами, как две сестры, которые долго-долго не виделись, а накопилось в нелёгкой жизни столько... Видно было, что они уже и наплакались, и поведали всё-всё, чем душа полнилась, и успели поспорить и снова понять друг друга, и простить, и согласиться, и снова всплакнуть.
- Ничего не надо больше объяснять, - шепнул Нюша, и Маринка поняла по пожатию его руки, о чём он. Перед ними были такие разные: призрачная Алёна в длинной шали, всё с той же красотой своей, только какой-то повзрослевшей и спокойно-мудрой, и Ксения, она рано состарилась, лицо в скорбных складках, нанесённых временем. Обе они казались уже и другими, и всё-таки теми же девчонками с фотографии...
Новым наступившим летом, жарким и солнечным, во дворе усадьбы с белым коттеджем и ландшафтным дизайном стоял круглый надувной детский бассейн, в нём плескался в нагретой солнцем воде полугодовалый мальчишка. Пускал изо рта пузыри, лапами бил по воде, вздымая снопы брызг, восторженно орал. Бабушка Агафья, сидя рядом в кресле, вязала для него голубенькую шапочку на осень. Две девчонки (рыжие близнята матери-одиночки Фёдоровны, лет семи) бегали вокруг бассейна в догонялки, хохотали, заодно подбирали вылетевшие наружу из бассейна мячики, утят и кораблики. Марина с Ксенией всегда подкармливали девчат, а теперь, когда в их жизни произошла такая перемена, взяли к себе совсем (с радостного согласия пьющей Фёдоровны).
На парадное крыльцо дома вышла юная мать. Немного пополневшая, что ей на удивление шло, с большой, налитой грудью, в полупрозрачном пеньюаре, она сбежала по ступенькам, улыбчивая, простая, как и была, словно новая красивая жизнь не замкнула её в своём превосходстве и отчуждённости, как многих других... Она лихо помчалась вокруг бассейна ловить девчонок. Крику и визгу было столько! Да ещё и брызг от маленького бандита из бассейна! Бабушка Агафья (уже без своего вечного платка до бровей) только закрыла с напускным возмущением уши и прикрикнула:
- Да уймитесь вы! Марина, дитё сиську хочет, пора кормить.
В это время раскрасневшаяся Маринка словно по какому-то неведомому зову всё бросила и, как зачарованная, пошла в сторону входных ворот. Её окликали - напрасно.
Через минуту в том месте, где она подходила к забору, через его новый деревянный частокол каким-то прыжком акробата перемахнул полуголый парень. Волна русых волос взметнулась в воздухе и упала ему на грудь. Марине показалось, что и небо с облаками, и забор - всё рушится на неё, гнёт к земле, в глазах темнело. Она бы упала, если бы он не схватил её сильными руками, не приподнял, не прижал к себе.
Говорить она не могла, только губы беззвучно шевелились. Глаза смотрели, не отрываясь.
Он начал сам:
- Я пришёл. К тебе. Примешь? Пришёл в ваш земной мир. Не стану тебе рассказывать, каково это было: вырваться из тенёт рая, не угодить в мир мёртвых, стать смертным, живым, просто человеком... Мог ведь там и остаться - лечь в землю. У меня был один шанс из тысячи. Меня спасло что-то... Я сам не знаю. Наверное, знаешь ты.
Она уже обрела дар речи:
- Просто я тебя ждала. Вот и всё. Знала, что дождусь. Здесь ли, после смерти, всё равно.