Солнце приблизилось к линии горизонта, но с другой стороны, а здесь оно только окрасило в нежный светло-розовый цвет восточную сторону неба. Из сумрака начали проступать контуры строений близкого склада ГСМ, чуть позже и казарм батальона в полукилометре отсюда, с невысокими кустами ивняка в ложбине посередине степи.
Ближе всего, метрах в двадцати, торчали столбы забора с колючей проволокой, в два ряда окружавшего склад. Пень от старого тополя и отпиленный кусок его неровного ствола, лежащий впритык, позволяли комфортно отдыхать, не бродя все три часа с автоматом наперевес вокруг охраняемого объекта. На бревне имелась вмятина, кем-то заботливо вбитая в ствол кувалдой, очень удобная для сидения. На пень можно было опираться спиной и вытянуть ноги, не теряя контроля над обстановкой. А посматривать внимательно вокруг, хочешь, не хочешь, но приходилось.
Перед каждыми сутками караула, куда наши два взвода курсантов в последний месяц сборов попеременно назначали заботливые "отцы-командиры", замполит лично проводил инструктаж, стращая "недобитыми семеновцами", живущими во всех окрестных селах, и китайскими диверсантами, способными за ночь пробежать сто километров и вырезать до единого человека целую часть. Для пущей убедительности, майор приводил примеры с описанием мест, где это случилось, датами и указывал точное количество безвинно убиенных солдатиков, не проявивших должной бдительности. Почему-то оказывалось, что замполит всегда был в числе первых, попавших в пострадавшую часть, и лично видел последствия резни, которые он на инструктажах так красочно описывал. Кстати, от наших казарм до китайской границы как раз было около сотни километров...
Утро выдалось прохладным и тихим, что редкость для этих забайкальских степей, где ветер, кажется, дует постоянно. В шинели холода не ощущалось, было вполне уютно, и я полулежал, опираясь на пень и держа автомат на коленях. Прямо передо мной, метрах в трех, находился высокий и раскидистый куст местного злака - чия, через него все хорошо просматривалось. С противоположной стороны, где за ложбиной располагался батальон, и стояло здание штаба, он надежно скрывал от ненужных глаз сидящего у склада ГСМ часового. Из-за сопки выглянуло, пока лишь самым краем, августовское солнце. И едва только брызнуло узкими лучами, как молчавшая до поры птичья братия вдруг ожила, дружно засвистела, загомонила, заперекликалась. Ей в нескольких местах нестройно, но громко ответили жабы, где-то вдали затявкал корсак - маленькая степная лисица.
Сумерки отступили и вокруг стало совсем светло. Лениво переводя взгляд слева направо, я зацепился за бурое пятно на траве у бревна. Приглядевшись, увидел еще одно рядом, побольше первого. "Вот, черт!" - я вскочил, оторопело вглядываясь под ноги. Обнаружил сначала одну гильзу, потом вторую. Чуть дальше, возле коровьей лепешки, лежал окурок от сигареты. Стало не по себе... Механически посмотрел на часы - да, как раз, пять утра. Походив вокруг, я снова сел на насиженное место. Представил, как Витька опустил скобу вниз, на одиночный огонь, снял штык-нож, прорезал им карман гимнастерки. Затем отвинтил пламегаситель, вставил в прорезь конец ствола акээма с высокой прицельной мушкой, чтобы после первого выстрела автомат не увело в сторону, и, глядя на поднимающееся из-за сопки солнце, четыре раза нажал на курок... Это произошло вчера. В пять утра. И он стоял на этом самом посту.
Чего-то в картинке не хватало. Засунув руку под ствол, я стал аккуратно нащупывать ямки вдоль бревна. Вот оно! На ладони лежала пачка болгарских сигарет "Родопи". Одна отсутствовала. Оттуда же появилась почти полная коробка спичек с тремя чертами на красноватой поверхности. "Три раза чиркал, пока закурил!" Вообще-то Витюха куревом почти не баловался, так, иногда, за компанию сигаретку высаживал. Да и выпивать не любил. Зато часами мог проводить время на спортплощадке, подтягивался раз по сорок. Мы с ним, как и с другими курсантами из взвода геологов, особенно не общались. Так только, однажды случайно узнав, что оба с детства не один сезон в экспедициях провели, на этой почве стали здороваться, иногда и перекидываться несколькими словами. Рослый, правильно сложенный, нормальный парень, с мозгами порядок. Отец-мать - тоже геологи, с ними он по партиям со школы и мотался. Так-то, вроде хороший парнишка, все при нем, и жизнью уже тертый, а вот - бац! - на тебе!
Вытащив сигарету из пачки, я щелкнул зажигалкой и затянулся. "Все же хорошие сигареты - эти болгарские "Родопи", не сравнить с "Примой"! Интересно - где Витек их достал?" Затем мысли опять вернулись ко вчерашнему событию, такому неожиданному для всех - и для курсантов и для офицеров, и какому-то нелогичному, как ни пытайся это понять. Витькин взвод позавчера в караул назначили. Перед самым разводом в батальон со станции доставили почту. Говорят, что есть где-то в уставах - не давать письма уходящим в караул, может, так и есть, не знаю. А ему отдали это письмо. Девушка написала, что общение с ним было ошибкой, и она полюбила другого. Мол, просит понять и простить. Через две недели оканчивались сборы. Но он не дожил. Четыре выстрела - никто не мог понять - как так могло получиться. Пули пять-сорок пять, со смещением. И одной вполне достаточно. Когда бодрствующая смена с начкаром прибежала, Витя был еще жив, моргал глазами, пытался еще что-то сказать, но не мог - из угла рта бежала кровь. Как потом узнали - единственный сын у родителей...
О чем же ты думал, Витек, сидя на этом бревне, затягиваясь последней в жизни сигаретой и глядя на последний свой рассвет?