Когда молчание становится невыносимым, она поднимается и отходит в сторону. На нее давит тишина, она не может терпеть ее, но и сказать ничего не может. Ей кажется, будто тайны закрывают рот, сковывают губы. Ей кажется, будто правда лежит на плечах невыносимым грузом, и она невольно дергается, пытаясь сбросить ее, хотя и знает, что этому не бывать. Она сама взяла ее, добровольно приняла обязательство, и теперь не в праве отказываться. Впрочем, она и не собирается отказываться.
Вместо этого она смотрит на брата и видит, как его клонит в земле та же тайна. Ей думается - он смог, он решился. Он рассказал ей, разрушив незримый барьер, и теперь правда связывает их крепче, чем могли бы когда-либо связать узы крови.
Брат поднимает голову и тоже смотрит на нее. Он видит все, а понимает даже больше, и ее это больше не пугает. Она пытается улыбнуться. И осознает, что не способна пошевелить губами. Ей хочется плакать. Но плакать как раз и нельзя.
Может быть, он читает ее мысли, а может, он просто ее брат, и это объясняет все. Он улыбается ей - чуть печально, но так искренне, что это позволяет ей ответить. И тайна отступает, правда прячется в уголок сознания и испуганно сжимается в комок.
- А что потом?
Ее голос дрожит и срывается. Она и не хочет знать, но не знать уже не может.
- Потом?
Он хмыкает.
- Потом мы принимали гостей с материка. И...
Он отворачивается. Но она твердо осознает - он так же не может остановиться, как она - не слушать.
- Я хотел знать, почему это произошло. Сначала была гордость. А потом уже наплевать на гордость. Он сказал, что нам было весело.
Он горько улыбнулся.
- Весело. Я обозвал его трусом. И рассказал, что это именно я написал Совету и подставил их. Если бы он только хотел, то мог бы вызвать меня. Вызвать и убить - я дал ему достаточно поводов. Но он не вызвал. И на мой вызов не ответил.
- Но ты никому не сказал?
Если бы брат сказал, это был бы позор. Не ответить на вызов - что может быть трусливее? Ты либо отвечаешь, либо забываешь про публичную жизнь. Закон островов.
- Если бы он испугался, я бы сказал. Но он просто не захотел. Как если бы я был ребенком. Надоедливым ребенком.
Она молчит. Ей нечего сказать, и она ждет. А потом спрашивает о другом.
- А что наземники все это время?
- Жители материка, Сай.
В этот раз его улыбка куда добрее.
- Разве Дом Дождя не ненавидит их?
- Показательно.
Она тоже улыбается. Она неожиданно узнает его с новой стороны, и эта сторона ей нравится.
- Так что же с жителями материка?
- Отряд с ними поладил.
- А ты?
- А я чуть не подрался с Тайгареном. Но, к сожалению, этот парень не считает, что "животное" - оскорбление. А может, он просто слишком хорошо понимает чувства других.
- Он понял, что ты...
Она замялась. Она не могла произнести это. Как если бы эти слова были кощунством.
- Что я люблю Колтера?
Голос брата изменился дважды. На слове "люблю", а потом на имени. Она подумала, что наверняка ее тон был таким же, когда она считала, что любит Функе безответно. Но она считала, а брат...
Тот тем временем продолжал.
- Вряд ли. Но он понял, что мне просто нужно, чтобы кто-то убил меня. И ему не понравилась такая роль.
- И никто не...
- Я больше не пробовал. Две неудачи достаточно, чтобы понять, что нельзя звать смерть. По крайней мере, так прямолинейно.
- А непрямолинейно?
- Мне нравится твой ум.
Он впервые хвалит ее. И улыбается. За последние пару часов он улыбается ей чаще, чем за всю предыдущую жизнь. Она почти начинает подозревать, что его подменили.
- Непрямолинейно - да. Но это другая история.
- Но ты мне ее расскажешь?
Брат пожимает плечами, а ей становится неловко. Как если бы это было наглостью с ее стороны - спрашивать и требовать. Она внезапно вспоминает, как давно не говорила с ним откровенно. Последний раз это было, когда она сказала, что любит его. Ей было тогда лет семь - он вернулся с похода, а она протянула к нему руки и произнесла это. А он ответил, чтобы она шла в свою комнату и отвернулся.
Но в этот раз он просто кивает.
- Расскажу. Скорее, чем ты думаешь. А теперь твоя очередь.
- Моя?
Она удивляется - сперва искренне, а потом смущенно.
- Я хочу знать о лисах.
- Одной лисе. - поправляет она. - Ее зовут Функе. Мы познакомились некоторое время назад, подружились и...
- И решили поцеловаться.
- Дело не в поцелуях.
- Ты ее любишь?
Она думает - как можно называть любовью и их счастье, и десятилетнее одиночество?
- Люблю.
- Она тебя, видимо, тоже.
- Да.
- Хорошо.
Он отворачивается и молчит. Ей кажется, что должно быть что-то еще - что-то вроде криков и запрета общаться с друидкой навсегда. Потом брат все-таки добавляет, но совсем другое.
- Рад за тебя.
Она вспоминает, как те же слова произносил Колтер, и поражается, как похоже и искренне звучат их голоса. От этого ей хочется плакать, но вместо этого она только встряхивает короткими кудряшками.
- Я тоже рада, что ты решил не отдавать меня замуж. Мне не хотелось убегать из дому.
- Ну, твой друг сказал, что ты влюблена, и мне пришлось отступить. А ты собиралась убегать?
Он насмешливо фыркает. Похоже, это его забавляет.
- Я рассматривала и такую возможность.
- Ты смелая.
Он уже дважды похвали ее сегодня. Еще немного, и она точно уверится, что это не ее брат.
Но потом волшебство рассеивается. Он встает и расправляет плечи. И говорит, что ему нужно идти. Она понимает. Но перед уходом решает воспользоваться последними мгновениями их неожиданной близости. И порывисто обнимает его. И вздрагивает, когда он прижимает ее к себе, вместо того, чтобы отпрянуть.
А потом он уходит. Он не просит ее сохранить тайну, потому что знает, что она просто не сможет сказать. А может быть, он хочет быть раскрытым. Она стоит в его комнате и борется со слезами. Но затем перестает бороться. И плачет. Ей кажется, что в такой истории кто-то непременно плачет. И она делает это вместо них. За них обоих.
Он никогда не чувствовал одиночества. Он просто был один.
Одиночество - это когда ты тяготишься этим состоянием. А ему нравилось. Он не считал себя одиноким. До этого дня.
А ведь, по сути, ничего не случилось. Все было как обычно, только ощущения изменились. Он даже подумал, что заболел.
Аидэн вздохнул. Раньше он вздыхал меньше, но теперь ему то и дело хотелось. И от этой мысли сид снова вздохнул. А потом перебрал в голове все события пары минувших дней. Выходило, что все как обычно.
Наставница Кай-ен проводила почти все время с Зорькой, Аи упорно тренировался, Штром улетел в Город Драконов.
Жрец вздрогнул. Имя молодого лучника в его сознании подернулось дымкой, словно он боялся и не хотел произносить это даже про себя. Сид нахмурился. Вчера утром он немного сердился на Штрома. Тот не сказал ему, что уходит, хотя они и были знакомы. Наставница часто просила лучника помочь Аи с каким-то заданием, и молодой прист считал брата Зорьки одним из друзей. Тот же даже не подумал с ним попрощаться. Правда, потом Кай-ен объяснила ему, что Штром просто не хотел его расстраивать, зная, что эта новость вполне может испортить Аидэну настроение на весь день. Объяснение было разумное и даже милое, но противное чувство никуда не делось. И он все еще жил с ним. А все из-за Штрома.
Сегодня он пытался сам сходить за травами, но на территории, где он всегда собирал агератум, обитали тапиры, а справиться с ними без лучника оказалось сложно. Аи даже набрался смелости и принял предложение незнакомого сида с арбалетом, но их совместная работа не заладилась с самого начала. Жрец то и дело срывал на себя монстров, не успевал вовремя отхилить лучника, тот кричал, и в конце концов они рассорились. Это потом прист вспомнил, что во время миссий со Штромом он просто не сводил глаз с друга - очень боялся, что того поранят, а потому никого не агрил, только колдовал лечащие заклинания да бафы. Штром улыбался, называл его перестраховщиком и говорил, что лучшего жреца ему не найти. А теперь он в Городе Драконов. И там, конечно, есть и присты, и многие из них куда лучше Аи.
И сид снова вздохнул.
А потом понял, что он просто скучает. За Штромом. В конце концов, тот для него в любом случае является лучшим в мире лучником.
Нельзя сказать, что девушки сиды вставали поздно. Кай-ен, конечно, любила поспать, и делала это с огромным удовольствием, но редко дремала до обеда. Зорька же, напротив, просыпалась рано. Однако ритуал вставания у девушек был достаточно длинным. Каждое утро лучница выбиралась из-под груды пушистых одеял, которые жрица предпочитала любым иным покрывалам даже летом, и шлепала на кухню. Жрица тем временем перебиралась на ее подушку, отлеживаясь в тепле подруги, и когда та возвращалась с кофе, то не могла удержаться от отвоевания своей территории. Отвоевание, впрочем, было таким приятным, что Кай-ен никогда не протестовала и с радостью позволяла себя будить. Таким образом, часам к десяти они обе были бодры и даже полны энергии, но покидали постель куда позже.
Вот и сегодня они добрались до кофе лишь к полудню, хотя тот уже безнадежно остыл. Зорька гордо отказалась от холодного и совершила повторный заход на кухню, а довольная пристка ухватила себе обе чашки.
В этот момент к ним в гости и заявился юный жрец, красный от смущения. Он неловко запинался, объясняя наставнице, что никоим образом не хотел ее побеспокоить и уж тем более отвлечь, но выглядел при этом так мило, что даже Зорька, справедливо рассчитывающая на завтрак вдвоем, только и сделала, что вручила свою чашку Аи и побрела за третьей порцией. Ученик, тем временем, сбивчиво рассказывал Кай-ен о своей проблеме.
- Скучаешь, значит.
Сид вздохнул. Щеки у него порозовели, кажется, еще больше, хотя жрица всерьез считала, что дальше некуда.
- Я просто... хотел спросить, или нельзя меня отпустить в Город Драконов. И у Зорьки узнать, или, может, ну вдруг, Штром не будет против, если я его навещу.
- Он не будет, это и я сама могу тебе сказать. Вы же друзья.
Ученик кивнул. Он выглядел таким смущенным, что Кай-ен даже засомневалась, и в голове у нее зародились подозрения, которые жрица тут же решила проверить. Вытянуть из Аи правду было сложно, так как он был слишком застенчив, чтобы говорить откровенно, но в то де время легко - парень попросту не умел врать. И, слушая его рассказ, Кай-ен с удивлением и изрядной долей умиления поняла, что Аидэн таки скучает. Таки за Штромом. К которому, правда, питает совсем даже не дружеские чувства.
Обнаружив сие, пристка даже отлучилась на пару секунд на кухню, дабы поделиться с Зорькой, но лучница отреагировала весьма скучным "угу". Помолчала и добавила:
- Отправь его к Штрому.
- Ты еще посоветуй ему признаться. - хмыкнула Кай-ен.
- Он и должен признаться. - серьезно произнесла подруга. - Но необязательно сразу.
И отвернулась.
Впрочем, поразмыслив над этим минуту, жрица поняла, что ее любимая, несомненно, права. В конце концов, Аи и сам хотел отправиться к лучнику, и она решила, что с радостью позволит ему это. Пояснив предварительно, что делать.
Вот так Аидэн и был препровожден к мастеру телепортов. От наставницы он получил письмо для Штрома, карту с адресом, где найти лучника, и поручение всенепременно пройти испытание. С помощью брата Зорьки, конечно же.
- Отправила? - спросила лучница, когда Кай-ен вернулась домой.
Ее ждал завтрак и свежий кофе. И полураздетая подруга.
- Отправила. - мурлыкнула пристка.
И выбрала Зорьку. Завтрак, в конце концов, можно и разогреть.
Родители были счастливы. Родители, как оказалось, все еще хранили нетронутой комнату, в которой она была всего раз, в прошлый свой визит. Родители, как выяснилось, на самом деле скучали, но терпеливо ждали, признавая за ней право самой выбирать, где жить.
Стоило ей появиться на пороге - несчастной, пытающейся выдавить из себя улыбку, как они так обрадовались, что ей стало почти стыдно за свое долгое отсутствие. И следующие пару часов она стала счастлива - ей просто было не до мыслей об Альтане. Она даже не хотела отдыхать, потому что знала, что тогда ее сознание волей неволей вернется к любимой теме.
- Как там Эмнир и Альтан? - поинтересовалась мама, подкладывая ей салат.
- Э... Хорошо, да.
Говорить не хотелось. Дива подумала, что могли бы сказать родители, которые знали брата с сестрой с самого детства, если бы узнали, что она влюблена. В кого она влюблена. С кем она занималась любовью.
Она отвернулась. Мама хмыкнула и отстала - все-таки они были слишком хорошими родителями, чтобы их так долго не навещать.
Но потом она все-таки ушла. Поднялась наверх, завалилась на кровать, которая ждала ее с последнего визита. Мысли, конечно, тут же завертелись вокруг него, и магичка не стала протестовать. Она знала, что все равно будет думать о нем. И решила, что, чем раньше начнет, тем быстрее забудет. И позволила себе плакать. Не от боли, не от страха, и даже не от жалости. Просто ей хотелось его видеть. Говорить с ним. Обнимать его, как ночью. Быть с ним.
А потом она заснула. Утро ворвалось в ее жизнь шумом мировой столицы и солнечными лучами. Она приподнялась на локте, отмечая, что это скорее день, чем настоящее утром, а затем выползла из-под одеяла, жмурясь от света.
Родителей дома не оказалось, зато на столе ее ждал завтрак и записка, что они ушли по делам, так что она может развлекаться и гулять. Делать ни то ни другое не хотелось, и единственным способом занять голову оказался старый добрый способ уборки. Так что Дива перетормошила всю комнату, вычищая и выдраивая ее. И почти забыла об Альтане.
Пока его спокойный голос не произнес:
- Помочь?
Она вздрогнула и подняла голову. Он сидел на окне и улыбался - обеспокоено и чуть виновато. Она испуганно ойкнула и кинула в него тряпкой.
- Было весело.
Фуэго из Дома Дождя устало прикрыл глаза руками. Целая куча бумаг - бессмысленных и глупых. Как и все, с чем играется Совет. Раньше ему казалось, что он может ими восхищаться. Но, в конце концов, он вырос, а они - нет.
Было весело. Он бы никогда не смог воспроизвести это. Не так, как сказал Колтер. Не тем тоном, не с теми же интонациями. Может быть, он просто никогда не смотрел на это так.
Он зло тряхнул волосами. Глупо думать об этом теперь, но сегодня он слишком много вспоминал, и теперь уже не мог не думать. Может быть, стоило рассказать сестре все. Может быть, надо было просто произнести это. Но он не смог, а теперь поздно.
А ведь сестра оказалась именно такой, какой он ее знал. Она молчала и слушала, и ему на самом деле становилось легче. Он мог бы ожидать, что она станет допытываться, что будет защищать Колтера, или, напротив, возненавидит его, но Сайрен просто молчала, и он был безмерно благодарен ей за это.
Шаман вздохнул. Он устал - не столько от работы, сколько от слов. Он редко говорил так много. Он редко рассказывал все.
Боль от воспоминаний была почти физической. Он зажмурился. Он вспомнил, как пришел тогда, как спросил. Как Колтер произнес это "весело" - неповторимо язвительно, неповторимо насмешливо. И тогда что-то оборвалось.
Он хотел бы ненавидеть. Он хотел бы его убить. Но любовь была любовью, и он ничего не мог сделать. Он просто хотел избавиться от нее.
Возможно, именно поэтому он сделал это. Возможно, именно это желание дало ему возможность на краткое мгновение стать быстрее Колтера. И он выхватил кинжал сина - скорее, чем тот успел заметить, и махнул по косе.
Возможно, он думал, что, отсекая ее, отсечет и ненужные чувства. Что сможет просто швырнуть глупую любовь в лицо Колтеру - так же, как он швырнул косу.
Возможно, он на что-то надеялся. Но ни одна надежда так и не оправдалась.
Фуэго из Дома Дождя зло дернул плечом. Он больше никогда не заплетал волосы - даже когда они стали достаточно длинными, чтобы мешать. И никому не сказал, почему сделал это. Отряд и не стал спрашивать. Когда он появился в лагере - взъевшийся, нервный, с неровно торчащими прядями, они просто молчали. И он был благодарен им за это. Молчаливое понимание - вот чего он хотел. И потому Мидзу молча взял его за плечо, утягивая в палатку, и так же молча подравнял его волосы. Он подумал тогда, что Шико наверняка делал это для Колтера, но если бы син произнес хоть слово, он не выдержал бы. И тот не произнес. И за это он тоже был благодарен.
Фуэго из Дома Дождя рассеянно коснулся светлых прядей пальцами. Он обрезал косу, а Колтер все еще носил свою. Мучил ли он его специально? Хотел ли он поддразнить? Или, быть может, он просто не думал о том, что это может его задеть.
И потому он не сказал. Он этом он не мог сказать даже сестре. Даже Сай, которая понимала все.
Он просто хотел оставить это себе. Одна мысль, одно воспоминание. Одно то, что у них есть общего. Одна вещь, которая еще связывает его с Колтером. Последняя вещь, которая вообще связывает их.