Она извивается раненой змеюкой, течет пыльною речкой, теряется вдалеке за холмами. Привычные к ходьбе ноги меряют путь - шаг за шагом, версту за верстой, вперед, в места неизведанные. Почему я скитаюсь по миру? Казалось бы, каждому найдется место, где его добром встретят, в соседи примут, обжиться подсобят. И я немало таких уголков за жизнь повидал, не раз мне так хотелось остаться, что сердце саднило от грусти. Тихой ночью, вылезая из дому, (обычно через окно) я оборачивался и долго смотрел на ставшее родным место. Но жизнь сурова, и я уходил раньше, чем вера в сказку одолела бы здравый рассудок. Я убегал, спрятавшись под покрывалом ночной богини, и никогда не возвращался...
* * *
- Эй, Меря, впусти, дело есть! - Кричит через плетень Кирза, главный сердцеед на деревне. На нем тулупчик красный, в ягодном соку вымоченный, шапка меху столь длинного, какого у животных отродясь не бывало. У колдуна проезжего заказывал, шельмец.
- Да заходи, чего уж там! - Отпираю калитку, провожаю гостя в дом. Жилище у меня маленькое, одна только комната, и та - сразу на улицу выходит. Зато проход дверной тепловой завесой закрыт, слабенькая она, конечно, не греет ни капли, зато холод не впускает.
Кирза тулуп свой на скамью кинул и сразу в угол бежит - туда, где у меня травки сушеные хранятся. И как начал их взглядом елозить, я уж подумал, в стене дырку протрет.
- Тебе что нужно то? - Спрашиваю.
Он обернулся резко, будто его за делом неприличным поймали, и говорит:
- Да вот, смотрю я на тебя, Меря, и диву даюсь. Ты как у нас поселился, совсем, значить, стареть не желаешь. В лес ходишь, с колдовством возишься. А я человек простой, без этих всяких изысков. В магии не разбираюсь, да и на кой мне оно...
Он замолчал, задумавшись, почесал в затылке:
- Я вот тут подумал, что... Может, скажешь, а? Как ты молодость сохраняешь? Припарки травяные делаешь? С духами разговариваешь? Скажи способ, а я уж в долгу не останусь!
Пока я думал, как же ответить дураку, да так, чтоб без подозрений, или обиды расстались, он бутылку из штанов выудил, на стол водрузил, говорит шепотом:
- Ели там с ночной богиней договор заключать надо, все одно скажи, не выдам...
Ну, приехали, пропадай жизнь счастливая.
Собираю со стены травы, в пучок их укладываю, пенькой обвязываю, протягиваю Кирзе.
- Вот. - Говорю. - Траву эту в воде три дня отмачивай, потом неделю на сизой настаивай. Будешь каждую полночь по два глотка делать. Сильно не помолодеешь, но...
- Да мне бы хоть отдалить немного старость, и то хорошо! - Кирза выхватывает у меня траву, засовывает куда-то в бездонные штанины.
- Я теперь твой должник. Что случится, заходи, потолкуем.
Я киваю.
Он усаживается за стол, достает из кармана две кружки деревянные, с резьбой причудливой: зверек пушистый, на хорька смахивающий, на пеньке сидит.
- Это мои счастливые кружки, из них пить будем! - Заявляет Кирза, разливая сизуху.
Соглашаюсь - выпить оно всегда неплохо, а забесплатно, так и вообще замечательно...
Деревянные емкости со звонким стуком в воздухе встречаются, отлетают друг от дружки, и каждая к своему горлу спешит, до дна выплеснуться.
- Слышишь, какое дерево? Звук какой? Это тебе не абы что, это из настоящего Исийского дуба посуда, три империала платил.
- Что это за дуб такой?
- Да я и сам не знаю. Но штука прочная и дорогая, я с ним, что только не делал, не желает трещиной идти. Топор его не берет, представляешь!
Да... Купить в городе за три золотых империала (которые небось на корову откладывались) дубовые чашки, и потом их топором рубить. Вот она, сила мысли.
- А зверек тут вырезан, не хорек ли Исийский? - Спрашиваю.
- Да, нет. Посудина изначально совершенно чистая была, у них там, на юге, откуда дерево это везут, всех тварей живых рисовать запретно. Говорят, через картинку можно душу у животного украсть. А вот людей малевать можно! Справедливо ли это, скажи? Зверушек от колдовства охраняют, а человеков на растерзание. Одно слово, неверные. - Кирза сплюнул на пол и потянулся за бутылкой.
- Так, что это за зверь такой на кружке?
Кирза напряг уже полупьяный разум, попыхтел, но вспомнил:
- Акаш зверя зовут. Говорят, он, и слово человеческое понимает, и счет ведает. Брешут, конечно. А живет он у начальника городского, в Лугаре. Мне это тот самый мастер сказал, который животину на кружке вырезал.
У начальника, значит?..
Мне все одно в Лугару заходить придется, заодно и на Акаша этого поглядим.
- Слушай, а, сколько сизой в настойку то уйдет? - Судя по выражению лица, вопрос сей Кирзу интересует чрезвычайно.
- Половина от того, что осталось. - Говорю.
Ответ Кирзе явно понравился:
- Ну, что, тогда пьем остальное?
- Пьем. - Соглашаюсь я...
* * *
Ах, как бы Кирза удивился, увидь он меня той ночью...
Когда я враскоряку по сугробам ползал, тихо-тихо, чтоб собаки не почуяли.
Когда узнал бы он, что травки те - они только возбуждение любовное дают, зато немало и надолго.
Когда б пронюхал он, куда одна из его любимых кружечек делась (он то, небось, думает, что по пьяне потерял).
Он бы мою родню, до такого далекого колена помянул, какого и в природе нету...
Оборачиваюсь, смотрю - место за спиной лежит знакомое, родное, сколько я таких уже оставил позади?
Такова уж судьба моя грешная. Я отворачиваюсь, закрываю глаза, на мгновение, на самую малость активирую чувство направления. Смотрю на небо, где ночная богиня лежит в одной колыбели с детьми-звездами, улыбаюсь своей покровительнице.
Лугар - это там, в неделе пути.
Что ж, друг, снова тебе в дорогу? Ну, ничего, я к ходьбе привычный...
* * *
Лугар это не город, а городишко: маленький, и при этом невыносимо грязный. Людей много, они живут на улицах, закутавшись в кучи тряпья. Они даже не просят милостыню - им никто не подаст.
Иду по улице, ближе к той части города, что культурной называется, жмякаю коричневый снег сапогами. Зима в этом году теплая...
- Ррразойдись! - Выкрик хлыстом ударяет по толпе, улица вмиг пустеет, люди вжимаются в стены домов, освобождая проход для странной процессии: дюжина солдат несет деревянный крест, к которому человек привязан, у человека из груди лезвие торчит серебристое, на солнце отблескивает, да еще живот распорот.
- Это что? - У стоящего рядом горожанина итересуюсь.
Он меня, прижмурившись, оглядел, будто покупая, оценивает:
- Это, деревенщина, самого Ваханара за кровавые преступления казнили. Он тут вздумал, что ему люди не указ, начал средь бела дня охоту вести. Три дюжины погубил, пока его не поймали.
- А что у него кинжал из спины торчит?
Горожанин усмехается презрительно:
- Я бы посмотрел, как ты ему спереди бы кинжал в сердце воткнул.
А что, может, и воткнул бы, разок уже доводилось с вампиром бороться, не так уж он и силен, чертяга.
- А кто у вас тут по дереву режет так, чтобы замечательно выходило? - Спрашиваю.
- Тебе задаром, или за золото?
- Так, задаром ничего хорошего и не получишь, верно?
- Верно. Улицу Сварденную тебе надо, там мастера Джуйко найди. Он тут лучший.
И ехидненько так добавляет:
- Только денег оно стоит столько, сколько ты вовек не наскребешь.
Ну, это уже мне самому решать. Включаю направление, задумываюсь. Так, мне туда!
- Эй, дерево, ты хоть бы спросил, где улица то находится! - Кричит мне вдогонку давешний собеседник.
- Да я и так знаю. - Говорю, не оборачиваясь...
* * *
Мастер Джуйко - человек почтенный, сединой помазанный. Пальцы в заусенцах, гибкие, быстрые, глаза прицепляются, будто репей. Деловитый мужичок.
- Значит, надо вам этого мастера отыскать?
- Да. Очень надо. - Киваю на кружку, зажатую в мозолистых лапках Джуйко.
Мастер подумал, погудел, сообщает заговорщицки:
- Это тот самый вампир делал, которого на кресте по городу проносили. Кромя нелюдя или волшебника с Исийским дубом никто работать не может, уж больно материал жестковат. Так что бросьте вы это дело.
- Это что же, Ваханар Ужасный (имя Ваханара мне и ранее известно было, сильная у него репутация) по дереву картинки резал?
- Да вы что? Нет, конечно. Так на кресте и не Ваханар поехал, а кого попало прихватили, чтобы видимость приспособить. А Вахан наш три дня как из города убег.
- Вот оно как...
- Угу. Я так понимаю, вам надо еще такого зверя прокорябать?
Так. Теперь осторожно, не показывая особенного интересу:
- А, что, вы тоже можете?
- На дубе этом не могу, так на другом дереве стократ лучше сделаю!
- А так, чтоб с натуры? Чтоб образ совсем точно вышел?
- И на кой вам оно?.. Меня в пятницу начальник наш на чай приглашает (грудь колесом, уважаемого человека из себя строит), могу там набросок сделать. Вам в какой форме надо?
- На ровную дощечку светлого дерева, чтоб только точно было, будто прям перед тобой животина сидит, и лучше бы краски добавить.
- Сделать то сделаю... А деньги у вас есть?
Молча выкладываю перед мастером империал голубого золота, за пять обычных идущий. Рука Джуйко мгновенно хватает монету, подбрасывает, ловит в воздухе, в кошелку прячет.
- Сделам, сделам, как живой будет! Вы в понедельничек приходите, все уже готово будет! - Мастер кланяется, улыбается, предлагает чаю плеснуть, с рогаликами. Соглашаюсь, негоже обижать человека, пусть и показное это, ненастоящее радушие...
* * *
На улице снежок идет, тает в ладонях, пар изо рта вырывается. Свезло сегодня живущим на улице, ничего не скажешь. Выхожу из дома мастера, темно вокруг, ну да ничего, стерпим. В глазах тяжесть, боль, потом вспышка, и улица расцветает, будто в полдень. С вертикальным зрачком, кошачьим, оно повеселее стало. Собаки за забором лают, добычу почуявши. Я в улочку захожу, меж домами идущую, где два человека с трудом протиснутся. Горло дерет, в горле хрустит, хрип нечеловеческий из горла вырывается. Поднимаю лицо к небу, пою песню ночной богине, владычице моей. Волком пою...
* * *
Не соврал Джуйко - картина удалась правильная, четкая. Зверек на ней вокруг рюмки с вином клубочком свернулся, нос хвостиком прикрыл и дремлет, не забывая, впрочем, одним глазом, полуприкрытым, за людьми наблюдать.
- Прелестно! - Говорю.
- Очень, очень рад, господин... А я даже имени вашего не знаю...
- Вардок меня зовут. Вардок.
Задумался мастер, пытается вспомнить, лоб хмурит. Знакомо ему имя мое. Оно многим знакомо, но не всяк его сразу определит. Не каждый увяжет средних лет мужчину, неприметного, скромного, худенького, с ужасным Вардоком-полуношником, персонажем страшных и кровавых историй, в древность корнями уходящих.
Сдается мастер, не узнал, не понял:
- Вы осторожней по улицам ходите, ночью особенно. Говорят, перевертыш у нас в городе бешеный завелся, двоих уж погрыз, никто его найти не может.
Да, напугал...
Беру завернутую в бумагу дощечку, провожу ладонью по гладкой поверхности, на стол обратно укладываю.
- Что, не нравится работа? Я же так...
Я поворачиваюсь к нему, улыбаюсь только что проросшими зубами, отблескиваю когтями серебристыми.
- Понравилось! - Говорю.
* * *
Все готово.
На снегу пентаграмма начерчена, кровью человека, недавно умершего.
Ночная богиня внимательно наблюдает за мной, приоткрыв свой единственный глаз.
Я разворачиваю дощечку, кладу в центр узора, рисунком вниз.
Я произношу заклинание и оно уносится ввысь, обламывая ветви деревьев, заставляя все живое замирать в страхе.
Я жду...
* * *
- Представляю, как ты удивился! - Он смеется, подбрасывая в костер деревяшку.
- Это точно. Хотя то, что заклятие не сработало, это нормально. Но вот тебя здесь увидеть... Этот Акаш, он хоть действительно существует?
- Да. Я потому им и притворился, чтобы информацию приманить, на живца, так сказать.
Эрвен ничуть за эти триста лет не изменился: все так же молод...
Он достает из-за спины лютню, подтягивает струны:
- Мы с тобой благословлены богиней, Вардок. Мы крадем души у зверей, продлевая себе жизнь, получая способность оборачиваться, причем не целиком, а частично, насколько самим захочется. Это ведь мечта любого перевертыша! Но на нас висит проклятие, страшное проклятие...
Я молчу, и он продолжает:
- Мы желаем жить вечно. И мы можем, но только до тех пор, пока находим все новых животных для продления существования, ведь два одинаковых зайца не дают тебе вдвое больше лет, чем один. Мы скитаемся по свету, в бесконечном поиске, мечтая о покое...
- Поэтому ты и уцепился за легенду о бессмертном звере, Акаше? Чтобы украсть его бесконечную жизнь?
- А разве ты не хотел бы того же?
Я молчу. Мы оба знаем ответ.
Он проводит пальцами по струнам, извлекая из инструмента нечто прекрасное, но столь же пыльное, позабытое. Мелодия похожа на старую картину, которую достали из сундука, где она хранилась веками, накапливая в себе память поколений.
- Эту песню я назвал "лунной", в честь нашей богини. - Говорит Эрвен.
И добавляет:
- Мне бы не хотелось тебя убивать.
Акаш не просто бессмертен, он еще и одинок.
- А мне тебя. - Говорю я ему.
А богиня смотрела на нас сверху и улыбалась.
Костер отбрасывал в стороны причудливые извивающиеся тени.
Я и не заметил, как заснул.
И снился мне маленький зверек, похожий на хорька с золотистыми боками. Он спал на алтаре богини, свернувшись клубочком вокруг деревянного подсвечника...