Через полтора года после окончания школы, почти через три после отъезда моей любви из моего города в город чужой, от Вали Зотовой я получил перед Новым Годом от неё письмо. Письмо жестокое, но, в общем-то, закономерное, давно мною ожидаемое. Писала, что жить под вечной опекой родителей устала. Писала, что я, её любимый, настолько непредсказуем и ненадёжен в своих поисках собственного пути, что совершенно неизвестно сможет ли она когда-нибудь дождаться моей готовности для создания семьи. Писала, что познакомилась с порядочным парнем и вполне возможно, что скоро выйдет замуж. И спрашивала: а что я ей скажу? Если скажу, чтоб ждала и пообещаю ("а твоё слово верное!"), что рано или поздно я на ней женюсь - она пошлёт своего парня подальше, а дальше будет терпеть свои жизненные невзгоды...
Я ответил, поздравляя с нововогодним праздником, что
"желаю ей нового счастья" и, "если уж ей замуж невтерпёж",
то я её благословляю, поскольку для её счастья я готов
отказаться от собственного.
Но нужно было посмотреть Вале в глаза, услышать
вблизи биение её сердца и понять собственную реакцию. Тогда
я сделаю окончательный вывод.
И вот однажды и неслучайно рано утром я вышел из
зачуханного пригородного тихохода на станции Фаянсовой.
Прошёл недалеко до пятиэтажных станционных домов, без труда
нашёл нужные мне номера дома и квартиры. С замиранием сердца
позвонил в дверь на первом этаже.
Открыла дверь сама Валя, уже бодрствующая, в богатом
халате, с подкрашенными губами. Не то в ужасе, не то от
удивления растерялась и задрожала:
- Ой, Толик... Каким ветром?.. Ой, заходи же,
заходи!..
Ни поцелуя, ни пожатия руки. Замелькала предо мной
суетливо и робко, подсовывая тапочки, снимая с меня пальто.
- Я люблю приходить нежданно, - пытался навести я
первый мосток, но Валя меня не слышала, уши, что ль, ей
заложило, думала о своём - как со мной себя вести, куда
деть, и, вообще, что всё это значит.
Наконец, завела меня в свою комнату, в квартире кроме
нас не было никого. Комнатка была уютная, с диваном, ковром,
на котором в вязаной рамочке висела моя фотокарточка
восьмиклассного возраста, где я - в зимнем пальто и шапке.
Самый выигрышный мой портрет. "Значит, помнила..."
Обратил внимание, что за все эти первые минуты Валя
ни разу не посмотрела мне в глаза. Наконец, она принесла
чашку чаю, села напротив за журнальный столик и, опять не
глядя, сообщила:
- А мы на этой неделе на субботу назначили...
свадьбу. С Володей... Он сейчас придёт, к девяти. Ты не
"Какого дьявола ты сюда залетел?" - было написано на её
лице.
Но я знал, что только таких, взбалмошных, любят. И
решил подразнить её самомнение.
- Знаешь, Валя, хотя чужая душа - потёмки, твою душу
я знаю наизусть. Я держал её в руках. Я сам её лепил по
своему образу и подобию. Твой Володя зря доверяет тебе, а уж
мне и тем более. Сказать тебе, что я сейчас могу сделать?..
После недолгой борьбы, я тебя изнасилую. Ты будешь в шоке,
мгновенно меня возненавидишь, но тут же простишь. Я же тебя
люблю! А завтра ты соберёшь свои вещички и уедешь со мной
хоть на край света. И будешь счастье своё не рассчитывать,
будешь счастливой ... жить!
Я встал, жестоко улыбаясь. Валя побледнела, прижалась
к спинке дивана.
- Ты не сделаешь этого, Толик!.. Нет!..
Она заплакала, не закрывая глаза, и слёзы бежали из
распахнутых в страхе глаз по её щекам.
- А в глубине души ты хочешь, чтоб я это сделал...
Я подошёл к ней вплотную. Где-то под халатом билось
сердце, в нём была борьба - броситься мне навстречу или
убежать как от дьявола. О, это зарево чувств, здесь полыхали
все краски жизни, увидеть их - и умереть! Но я видел, что
преобладали всё-таки цвета заката. Я сказал:
- Разочарую тебя, Валя, но я с тобой так не
поступлю... Моя беда, что во мне всегда разум побеждает
безумие. Тоскливая жизнь - я сам это знаю!.. Меня ведь
грозятся к осени забрать на два-три года в армию. Надеюсь,
что убегу - в военное училище или ВУЗ. Но украсть девушку на
каких-то девять месяцев, а потом бросить на произвол судьбы
- на это даже подлец не пойдёт, а я, ты знаешь, не совсем
подлый... Живи уж по законам своего разума!
Сквозь слёзы она улыбнулась.
- Ой, как ты меня напугал...
- Скажи, что не оправдал твои тайные надежды.
- Глупости. Ты чересчур самонадеян. Я думала, что за
два года после школы стал другим, а ты - всё такой же!
Говорил, что рождён победителем. Что ж, побеждай! Но я свою
жизнь уже определила. Хотела бы дождаться тебя, но ты даже
этого не предлагаешь. Ты уверен, что найдёшь себе настоящую
королеву, а не какую-то "парикмахерскую дочку"! Значит
судьба нам - расстаться...
Мы ещё поговорили на эту тему. В конце, когда Валя
совсем успокоилась, глядела на меня по-доброму как на
желанного гостя, а я с самого приезда так и не дотронулся
даже до её руки и, набравшись наглости, спросил:
- А добровольно, по собственному желанию изменить
своему жениху перед свадьбой... повесить ему рога на память
от любимого - ты, конечно, не хочешь?
- Конечно, нет... Я хочу сохранить уважение к себе
и... к тебе.
- Большую часть жизни ты будешь жалеть о том, что не
сделала этого. Сейчас пока - твои представления другие.
Только поверь, хотя я и не предсказатель, но будет так, как
я сказал тебе! Жалеть будешь!..
Сказал я это сгоряча и вообразить даже не мог, что
так оно и будет...
Тонкий человек на моей дороге познаний Витя Мурзин
неоднократно говорил, что бывают минуты, даже мгновения, в которые вмещается вся жизнь, если не вся, то крупная её часть, не меньшая, чем сюжет для небольшого романа.
Вот такие минуты мне пришлось пережить, короткие,
немногословные, но с картинками как на полотнах великих
мастеров, картинками, врезавшимися в мою память, исчезнуть
которым суждено только вместе со мной...
Ранним зимним утром мы вышли с Валей из подъезда её
дома и пошли на станцию. Рассвет ещё только брезжил. Занятый
своими думами я его запечатлел внутренним зрением,
неосознанно, только вот было так, что четверть небосвода,
откуда должно появиться в положенный час солнце, заливал
мистический СИРЕНЕВЫЙ цвет.
Бывают такие рассветы зимой, но я ещё не догадывался,
что сиреневый цвет останется навсегда на фоне моей памяти.
Валя была красиво одета - в тёплом пальто-разлетайке,