Эту историю я услышала от Саши, с которым познакомилась этим летом, когда жила у бабушки на даче. Её дача располагалась в городе Петушки Владимирской области. Познакомила нас наша соседка по даче Александра Тихоновна.
Саша сразу произвёл на меня приятное впечатление. С такими, как он, по-настоящему приятно общаться. Во-первых, понравилось его скромное поведение, и даже какая-то стеснительность, чего не встретишь у большинства молодых людей современности. А во-вторых, после пяти минут разговора уже стало ясно, что у нас много общих интересов.
На следующий день, утром, когда я ещё нежилась в тёплой кровати, а бабушка трудилась на огороде, к ней подошёл Саша и спросил, не пойду ли я с ним на озеро. Я с удовольствием согласилась и, позавтракав, пошла с ним.
Честно говоря, я не сразу поняла, на какое озеро ведёт меня Саша. В лесу, недалеко от наших дач, было одно озеро, Грибово, на которое мы с мамой изредка ходили. Но, оказалось, он имел в виду другое озеро. Хоть оно было и дальше, чем Грибово, но зато, говорил, чище. Оно находилось недалеко от вокзала, с которого мы с мамой и с бабушкой первое время ездили на электричке.
Идти было довольно далеко. Почти всю дорогу Саша рассказывал мне печальную историю, связанную с этим озером:
- Говорят, в июне 1937 года (тогда ещё не было озера, на его месте был карьер, в котором добывали песок) там безвременно погибли двое благородных людей.
- А как это было? - поинтересовалась я.
- Рассказать?
- Расскажи.
И Саша начал рассказывать:
- В то время в Москве жила одна учительница, вдова с пятилетним сыном. Ученики звали её Татьяна Александровна, директор школы - товарищ Нахимова. Она преподавала русский язык и литературу.
Как и все учителя того времени, Татьяна Александровна на каждом уроке говорила о Ленине, о Сталине и об их несуществующих добродетелях; превозносила ужасно скучные произведения Горького, Маяковского и других советских писателей; много говорила об ужасах дореволюционной жизни, о прелестях жизни при большевиках и о многом другом.
Но вскоре Татьяна Александровна поняла, что просто-напросто обманывает своих учеников, внушает им всяческие иллюзии. Именно чрезмерный культ личности вождя заставил её усомниться в нём, а заодно и в существующем строе. Будучи неглупой, она также прекрасно знала, что её ожидает, если она скажет правду: расстрел или, в лучшем случае, ссылка.
Самое разумное, что можно было сделать в этой ситуации, это держать свои знания при себе, а ученикам продолжать врать и дальше, но, видя их устремлённые на неё ясные, доверчивые глаза, Татьяна Александровна просто не могла сделать того, что собиралась.
Весь класс был страшно удивлён, когда однажды во время урока учительница, не говоря ни слова, подошла к стене, сняла с неё портрет Ленина и выбросила его в открытое окно. Удивление учеников усилилось, когда она сделала то же самое с портретом Сталина.
- Вы знаете, что сделали эти люди? - тихо, почти шёпотом спросила Татьяна Александровна. - Они перестреляли сотни тысяч невинных людей, объявив их "врагами народа". Они боролись отнюдь не за народное счастье, а за власть и, добившись её, сами стали притеснять народ. Они внушают нам, как хорошо мы живём, но это неправда. Вспомните хотя бы продразвёрстки, когда у нас отбирали самое необходимое, называя это излишками...
- Нахимова, - оборвал её властный голос завуча Нины Романовны. - Что это ещё такое?
Учительница замолчала; класс, ошеломлённый происходящим, тоже не проронил ни слова.
- Немедленно пройдите в учительскую.
- Сейчас, - отозвалась Татьяна Александровна, затем, повернувшись к классу, всё ещё глядевшему на неё, как на безумную, сказала:
- Прощайте. Помните, что наступят времена, когда вы узнаете всю правду.
В последний раз Татьяна Нахимова оглядела весь класс и вышла. В действительности она видела учеников в последний раз, прежде чем уйти туда, откуда не возвращаются. Говоря "туда, откуда не возвращаются", я имею в виду Лубянку, за бетонной стеной которой погибло множество людей.
Всё могло бы быть иначе, если бы зашедшая к ней за мелом учительница по математике Инна Петровна не была свидетелем её безумного поступка. Инна Петровна являлась тайным агентом НКВД, и к этой своей работе, надо сказать, она относилась с большой ответственностью. Хотя могло ли? Не было бы этого, рассказал бы кто-нибудь из учеников. Нет, у неё определённо не было почти никаких шансов!
Допрашивать несчастную было поручено лейтенанту НКВД Алексею Викторовичу Ермакову. Это был молодой человек лет двадцати семи с тонкими чертами лица и чёрными, как смоль, волосами.
По семейному положению он был разведён; жена ушла от него, забрав с собой маленькую дочку.
К своей работе Ермаков сначала относился ответственно и со рвением, твёрдо веря, что избавляет страну от всякого рода вредителей. Но чем дольше он работал в НКВД, тем больше сомневался в этом. Всё чаще Ермаков задавал себе вопрос: действительно ли он делает благородное дело и действительно ли те люди, которых ежедневно расстреливают в стенах Лубянки, как-то вредят советскому обществу, и каждый раз получал отрицательный ответ.
"Надо с этим кончать, - думал он, - Но как? Неужели единственный выход - это застрелиться?"
В тот момент, когда к нему привели арестованную, Ермаков как раз думал об этом.
- Товарищ Ермаков, - обратился к нему полковник Чумовский, - Допросите эту бабу.
Лейтенант внимательно посмотрел на очередного "врага народа".
Лишь Чумовский с охранниками покинул кабинет, он обратился к Татьяне, стараясь говорить как можно строже:
- Ну что ж, проходите, товарищ... Нахимова. Так вас, кажется?
- Да, так.
- Проходите, садитесь.
Татьяна Александровна молча исполнила его приказание.
Далее последовала куча вопросов о дате и месте её рождения, о семейном положении, о наличии детей и других, мало касающихся главного. Затем, кончив задавать их, Ермаков спросил:
- Это правда, что выбросили в окно портреты наших... уважаемых и любимых товарищей Ленина и Сталина?
- Правда, - спокойно ответила Татьяна Александровна.
- Кроме того, - продолжал Ермаков, - вы настраивали своих учеников против существующего строя и против Партии?
- Да, это так.
Спокойствие её голоса поразило Ермакова. Он ожидал, что арестованная станет дрожащим голосом уверять его, что ничего подобного они не делала, что это ошибка, что её оклеветали. Так, по крайней мере, вела бы себя его бывшая супруга, окажись та на её месте. Но Татьяна Нахимова не только не отрицала этого, но и в её голосе Ермаков не слышал ни малейшей дрожи.
"Неужели она не боится, - думал лейтенант НКВД. - Неужели не знает, что ей за это будет?"
- А вы знаете, товарищ Нахимова, - он изо всех сил старался, чтобы его голос звучал уверенно, - что за такой...
"Подвиг, героизм" - мелькнуло в голове Ермакова.
- За такой антиобщественный поступок, - с трудом выдавил он из себя, - следует расстрел.
- Я это знаю, - тем же голосом ответила Татьяна Александровна.
"Нет, это не женщина, - восхищённо подумал Ермаков, - это..." - он не находил слов.
Он внимательно посмотрел ей в глаза, ища в них страх, мольбу о пощаде, но тщетно: смотрящие на него в упор голубые глаза были спокойны, как озеро в безветренную погоду. На её мертвенно-бледном лице не было ни тени страха, лишь выражение достоинства и уверенности в своей правоте. Можно было подумать, что сидела Татьяна Александровна не на стуле в здании НКВД, а на троне.
- Зачем же вы тогда это сделали? - спросил Ермаков.
- Я должна было это сделать, - ответила Нахимова. - Ученики мне верили. Неужели мне надо было их обманывать!
"Жанна Д'Арк", - думал лейтенант НКВД, когда Татьяну Александровну увели в её камеру. Он вспомнил слова Чумовского, который всегда говорил ему: "Будьте построже с женщинами, товарищ, не обращайте внимания на их слёзы и мольбы. Они все стараются внушить жалость к себе, потому и распускают нюни. Истинный чекист не должен их жалеть." Теперь же эти слова показались Ермакову наглой ложью.
Некоторое время он сидел неподвижно, подперев голову рукой и глядя в окно, погружённый в свои мысли. Большей частью они были о работе.
- О, как это мерзко, гадко! - молодой человек даже не заметил, что говорит вслух. - Как я мог быть так слеп, чтобы не замечать этого!? Нет, так дальше жить невозможно! Надо кончать всё это и как можно скорее!
На этот раз Ермаков оказался решительнее. Через несколько дней после этого он так, чтобы никто его не видел, отправился в камеру к Нахимовой. Тогда была суббота, поэтому сделать это было не так трудно, как в будни.
Дойдя до двери камеры, он велел охраннику открыть решётчатую дверь, сказав, что везёт арестованную на Лубянку, так как был приказ расстрелять её. Когда тот исполнил его приказ, лейтенант как можно строже сказал:
- Следуйте за мной, товарищ Нахимова.
Татьяна, не говоря ни слова, повиновалась.
Никем на замеченные, они покинули здание НКВД. На улице Ермаков посадил её в машину и куда-то повёз.
Татьяна не знала, куда её везут, но знала зачем. Теперь её участь была решена, и ничего нельзя было уже изменить.
"И зачем я совершила это безумство, - думала Татьяна. - И себя загубила, и сына одного оставила. Почему я не приложила все усилия, чтобы выжить?... Выжить, - вдруг спохватилась она, - но какой ценой? Обманывая целое поколение, заставляя их верить в то, чего на самом деле не существует... Нет, нет и нет. Я люблю Павлика больше жизни, я готова ради него пожертвовать собой... Собой, но не другими детьми".
Скоро они выехали из Москвы и мчались по пустой трассе. По обеим сторонам дороги был лес, в котором росли берёзы и другие деревья со свежей июньской листвой. Из вершины касались бездонного голубого неба, по которому проплывали белые пушистые облака. Видя всю эту красоту, меньше всего на свете хотелось умирать.
Ермаков остановил машину на обочине, достал из кармана кусок тонкой проволоки и повернулся к Татьяне.
- Дайте руки. Я сниму эти тяжёлые браслеты.
Нахимова в упор посмотрела на него.
- Это вы из жалости, - тихо спросила она.
- Я прошу вас об этом.
Татьяна Александровна молча протянула ему свои скованные руки. Куском проволоки Ермаков открыл замок и снял наручники.
- Спасибо, товарищ...
- Я лейтенант Ермаков... Алексей Викторович. Зовите меня так.
- Спасибо, Алексей Викторович.
Ермаков попросил Татьяну называть его по имени и отчеству, так как не любил, когда его называли товарищем Ермаковым. Это напоминало ему об его работе.
- Куда вы меня везёте? - полюбопытствовала Татьяна Александровна, когда машина тронулась с места.
- В Петушки, - ответил Ермаков.
- Меня расстреляют там? - будничным тоном спросила Нахимова.
Спросила она это с таким видом, будто уточняла планы на завтрашний день. Но в её голосе Алексей Викторович уловил что-то новое, чего доселе не замечал. Нет, это был не страх смерти. Не было также твёрдой решимости отдать свою жизнь во имя правды, какая наверняка была у стрелявшей в царя Веры Засулич или у Перовской. Это было... сожаление. Сожаление, что скоро жизнь кончится, что очень скоро она не увидит ни голубого неба, ни облаков, ни зелёной травки. Ей было жаль умирать, не дожив одного года до двадцати пяти лет, но не страшно, ровно так же, как нам всем жаль, что кончаются каникулы, и завтра опять придётся идти в школу. Но ведь никакого страха мы при этом не испытываем.
- Расстреляют?! - горячо переспросил Ермаков. - Нет, этого не будет! Никогда! Я этого не допущу!
Эти слова и взволнованный голос обычно спокойного Ермакова чрезвычайно поразили Татьяну.
- Я не хочу, чтобы вас расстреляли, Татьяна Александровна, - добавил Алексей Викторович уже спокойнее. - Я сделаю всё, чтобы избежать этого.
Её печальные глаза устремились на него.
- Спасибо вам за вашу доброту, - наконец, произнесла Татьяна. - Но что вы один можете сделать. Вам ведь приказано.
- Нет, - Ермаков покачал головой. - Никто пока ещё не приказывал вас расстрелять. Но если бы вы остались, непременно последовал бы такой приказ. Потому я и поспешил увезти вас отсюда, пока этого не произошло.
Нахимова изумлённо поглядела на молодого безумца, пытаясь правильно понять неожиданную для неё информацию. Наконец, она осторожно спросила:
- Если я правильно вас поняла, вы...устроили мне побег? Вы спасаете меня?
- Да, вы правильно поняли.
- А если нас найдут? Вас же убьют!
Впрочем, Татьяна зря напоминала ему об этом. Ермаков и сам прекрасно знал, что его ждёт в том случае. В НКВД работают далеко не самые милые люди. Одна незначительная ошибка, один малейший просчёт, одна небольшая запинка, один неверный шаг - и уже ничто не сможет спасти его и Татьяну от смерти на Лубянской площади. Своей смерти он не боялся. Какой смысл бояться физической смерти, если твоя душа давно погибла? Но если убьют Татьяну? Тогда получится, что Ермаков напрасно затеял всё это, что он не сделал того, что должен был сделать.
- Вот что, Татьяна Александровна, - заговорил Ермаков серьёзным тоном, - нам надо действовать быстро. Или мы погибнем. Сейчас я отвезу вас в Петушки к своей матери, а завтра в семь сорок пять утра поедете в Польшу. У меня уже для этого всё готово. Вот, - он вынул из кармана фальшивые документы и протянул их Татьяне, - документы на имя Александры Викторовны Филипповой.
- Но как же Павлик? - разволновалась Татьяна. - Я не могу оставить его здесь на произвол судьбы.
- Разумеется, он здесь не останется, - ответил Ермаков, - он приедет послезавтра со мной и с моей мамой. Завтра я украду его из детдома.
- Но мне кажется, будет разумнее, если мама поедет завтра со мной. Вдруг чекисты завтра придут к ней. И если они застанут её дома, они её... - от волнения она не могла продолжать дальше.
- Она ни за что не уедет без меня, - вздохнул Алексей Викторович. - А оставаться дома, вы правы, это безумие. Я всеми силами уговорю её переночевать у тёти Вали. Это её подруга детства, она человек надёжный. Там мама будет в безопасности.
- Не знаю, как мне вас благодарить, Алексей Викторович. Вы рискуете своей жизнью, спасая мою. Зачем?
- Не благодарите, не надо, - остановил её Ермаков. - Я делаю это не ради вас.
- А ради кого?
- В основном ради себя самого.
- Вы спасаете свою душу, - догадалась Татьяна.
- Пытаюсь, - со вздохом ответил Ермаков, - если это ещё возможно. Ещё я делаю это ради вашего сына. Я не хочу, чтобы он так рано остался сиротой, тем более, что его мать - не преступница. Хватит и того, что с лёгкой руки этих чекистов осиротело много детей. И я помогал им стать сиротами, не понимая, что их родители, объявленные "врагами народа" сделали нашей Родине гораздо меньше вреда, чем сделал НКВД.
- Как же это могло произойти с вами? - в голосе Татьяны Ермаков уловил участие и сочувствие.
Алексей Викторович принялся рассказывать ей о своей работе, о детской мечте стать чекистом, чтобы наказывать преступников по закону, о первых годах работы в НКВД, о своём разочаровании в ней, которое наступило после случая с Сергеем Рыбкиным.
Рыбкин был арестован и расстрелян в марте этого за особо опасное преступление, направленное на развал Советского Союза: на дне рождения соседа, когда предложили выпить за товарища Сталина, немного опьяневший Рыбкин махнул рукой. "Да ну его! Давайте лучше за нашего именинника".
На следующий день "наглец" уже был за решёткой, а Ермаков, Чумовский и другие делали обыск в его квартире. Аня, испугавшись грозных мужчин, пришедших к ней в дом, заперлась в ванной, захватив с собой зелёную тетрадь, в которой писала стихи, полные надежды, что её родитель - не преступник.
Ермаков тогда постучался в дверь ванной и спросил её, почему она прячется. "У меня там тетрадь, - невнятно ответила та, - со стихами". "Открой, Аня, - мягко, но настойчиво сказал он ей. - Не бойся, я не сделаю тебе ничего плохого". Аня неуверенно отодвинула задвижку.
Прижимая тетрадь к сердцу, ребёнок смотрел на лейтенанта НКВД такими умоляющими глазами, будто лишиться этой ценности было для неё хуже, чем умереть. "Отдай тетрадь, Анюта", - тем же голосом сказал Ермаков. В ответ Аня лишь крепче прижала тетрадь к себе. При этом она неотрывно смотрела на него испуганным взглядом. Ермаков принялся убеждать девочку, что вернёт ей тетрадь, но она не слышала его слов, не верила. "Анюта, - начал он тогда. - Ты же знаешь, что у тебя её всё равно отберут. Не я, так другие дяди. И они тебе её никогда не вернут. Так что лучше отдай её мне". Только тогда Аня протянула ему своё сокровище.
Ермаков тут же спрятал тетрадь к себе за пазуху. Только он успел это сделать, как в ванную вошёл Чумовский. На вопрос полковника, ничего ли он не нашёл у "испорченного отцом ребёнка", он соврал, что ничего. Когда энкавэдэшники уходили, Ермаков вышел из квартиры последним. Уходя, он подошёл к Ане и со словами: "Спрячь это, чтоб никто не видел", отдал ей тетрадь. Девочка, обрадовавшись, принялась благодарить его, но Ермаков сказал ей: "Тише, а то услышат - обоих арестуют". Аня больше не говорила слов благодарности даже шёпотом, но её взгляд, полный благодарности, говорил даже больше, чем можно было выразить словами.
- Тогда-то я и подумал, - закончив свой рассказ, сказал Ермаков, - что может быть антисоветского в тетради семилетней девочки, которая только что научилась читать и писать. Как уважение к собственным родителям может быть чем-то преступным! Эта мысль после этого мучила меня по ночам.
- Вы не только спасли Ане жизнь, но и уважительно отнеслись к памяти её отца. У вас, наверное, у самих есть дети?
- Есть дочь. Но у неё есть и другой отец.
- Как это?
- Очень просто: моя бывшая жена вышла замуж за другого. Поэтому у Гали теперь два отца... Но расскажите лучше о себе. Как получилось, что вы прозрели?
И Татьяна принялась рассказывать об этом. А виной этому был её хороший знакомый - Курочкин, отец её бывшей ученицы и муж её задушевной подруги. Этого тихого, скромного, но немного рассеянного человека она знала много лет, и Татьяне никогда не приходило в голову, что Курочкин вообще способен совершить нечто антисоветское.
В один далеко не прекрасный день к Татьяне пришла его жена, вся в слезах. На вопрос что случилось Курочкина ответила: "Васю забрали". "За что"? - изумилась Татьяна. Курочкина, плача, сказала, что её муж в компании друзей рассказал политический анекдот, а один из друзей оказался стукачом и выдал товарища. "Не переживай, Настя, - утешала подругу Татьяна. - За такую мелочь его, я думаю, скоро отпустят". "Какой там "отпустят"! - закричала Курочкина. - Теперь он объявлен "врагом народа", а ты знаешь, что на Лубянке делают с такими? Их расстреливают!" Сначала Татьяна, искренне верившая в справедливость сталинского режима, не поверила подруге, сочтя, что эти слова были сказаны ей в отчаянии, и что её мужа обязательно отпустят. Но Курочкина не отпустили ни через день, ни через неделю, ни через месяц... С тех пор, продолжая говорить ученикам о том, в какой свободной стране они живут, она всё чаще стала задумываться, почему эта свободная страна оказалась такой несвободной и несправедливой для Василия Курочкина. Тут-то Татьяна в первый раз в жизни усомнилась в существующем строе и в благих намерениях наших "уважаемых и любимых товарищей".
Слушая её, Ермаков всё больше восхищался этой ею. Простота этой женщины нравились ему, пожалуй, даже больше, чем её смелость.
- Знаете, - сказал он Татьяне, когда та закончила свой рассказ, - если бы я не знал, что вашего мужа звали Фёдор Нахимов, я бы решил, что вы - потомок славного защитника Севастополя.
- Почему? - удивилась Татьяна.
- Потому что не каждая женщина (да и не каждый мужчина тоже) пойдёт на такой подвиг, какой совершили вы. Тем более, вы прекрасно знали, что вам может постичь та же участь, что и Курочкина. Честно говоря, до этого я даже не предполагал, что женщина может быть такой бесстрашной.
Нетрудно догадаться, что Ермаков был первый, кто так характеризовал Татьяну Нахимову (а в девичестве Галенкову) и её поступок.
- Но вы ошибаетесь, Алексей Викторович, - возразила она. - Я не совершала никакого подвига. Это надо было сделать. Ученики имеют полное право знать, что происходит в их стране.
- Они обязательно узнают, - сказал Ермаков. - Ложь не может существовать вечно.
Татьяна больше не говорили Ермакову слов благодарности, но её взгляд, встречая его, говорил "Спасибо".
Ермаков вдруг увидел в её ушах висящие серьги с прозрачными стеклянными камешками.
"Прозрачные, чистые, как и её душа" - подумал он.
К вечеру Ермаков и Татьяна приехали в Петушки. Поставив машину в укромном месте, они направились к дому, где жила Зинаида Андреевна, так звали мать Ермакова.
Впервые за долгое время Алексей Викторович оказался вдалеке от городской суеты. Сельская природа тех мест, где он родился и вырос, навевала на него радостные воспоминания о детстве. Вот тот лес, в который он с дедом ходил по грибы. Ермаков вспомнил, как дед рассердился, когда он по ошибке положил в корзину бледную поганку вместо шампиньона. А вот высокие, покрытые зелёной листвой стройные берёзки, под которыми он в детстве играл с друзьями. Здесь же он когда-то защищал соседскую девочку Юлю от Васьки-хулигана. Всё это вспомнилось Ермакову в таких подробностях, словно было только вчера.
Оказавшись в Петушках, он был почти счастлив. Таким Алексей Викторович не чувствовал себя давно, с тех пор, как начал работать в НКВД. Даже тогда, когда он был уверен в правоте своего дела, его всё равно тяготила какая-то непонятная печаль. А уж в последние месяцы...
Сейчас же все эти годы, наполненные кровью невинных людей, словно стёрлись из его памяти. Татьяна, глядя на своего благодетеля, радовалась.
Погода была тихой, почти безветренной. Лишь временами дул прохладный ветер. Он шевелил сочную листву деревьев, гнал по вечернему небу белые облака. Красное солнце садилось за горизонт.
Лучше, чем когда-либо Татьяна сейчас поняла, как ей не хотелось умирать. Она хотела жить. Но смерть подстерегала её и Ермакова на каждом шагу даже здесь, в этом тихом и спокойном месте, где, казалось, не могло произойти ничего плохого. Но увы, это только казалось. Чекисты вовсе не относятся к разряду ленивых. Тем более, что в НКВД хранились адреса всех работников и их родственников. Ничего не стоило узнать, где живёт мать Ермакова и приехать. И рано или поздно они непременно приедут.
Невдалеке показались небольшие деревянные домики, окружённые заборами из досок. Около них росли яблоневые, сливовые и вишнёвые деревья. Ермаков и Татьяна шли к ним, провожаемые...косым взглядом Ивана Антонова. Но они так никогда и не узнали этого.
Тем временем мы с Сашей проходили мимо центрального рынка, расположенного близ вокзала.
- Здесь работает моя мама, - сказал мне Саша. - Думаю, может зайти к ней.
- Давай зайдём, - согласилась я.
Я действительно очень хотела познакомиться с его мамой.
- А вообще ладно. Потом зайду.
- А мама не будет беспокоиться? - спросила я.
- Да нет, - ответил Саша, - Не будет.
- Ну тогда ладно. А что дальше?
Зинаида Андреевна никак не ожидала приезда сына, так давно не навещавшего её. Открыв дверь и увидев на пороге его с девушкой, она со слезами радости бросилась обнимать Ермакова.
- Алёша, сынок! Не могу поверить! Ты приехал, мой родимый!
Татьяне она тоже очень обрадовалась. Поприветствовав её, она обратилась к сыну:
- Познакомь меня со своей милой невестой.
- Татьяна Александровна, - представил он гостью. Он, видимо, хотел ещё что-то сказать, но не успел.
- Очень приятно, - улыбнулась мать Ермакова. - Меня зовут тётя Зина. Проходи, Танечка, будь как дома.
Улыбка её была искренней, дружелюбной. На лице Зинаиды Андреевны, несмотря на возраст, царило оживление и даже какая-то суетливость.
- Вы не представляете, как я рада, - затараторила она, когда Ермаков и Татьяна оказались в сенях. - Если бы я знала, что вы приедете! Вы, наверное, проголодались. Сейчас я напеку блинчиков. Батюшки мои, никак не ожидала...
Предоставив гостью своему сыну, Зинаида Андреевна побежала в чулан за мукой. Он проводил Татьяну в большую светлую комнату и предложил ей посмотреть открытки с видом на Крым, зная, что природные пейзажи заинтересуют её.
Затем, оставшись на кухне с матерью, Ермаков рассказал ей обо всём, что с им случилось за последнее время: о разочаровании в своей работе, о необходимости бежать и о своей "милой невесте". В продолжении рассказа по лицу старушки катились слёзы. Когда же Ермаков кончил рассказывать, она, не выдержав, зарыдала в голос.
- Не плачь, мама, - утешал он её с несвойственной ему нежностью. - Скоро всё будет позади.
- Ой, Алёшенька, - Зинаида Андреевна продолжала рыдать. - Прости меня, дуру безмозглую. Это я во всём виновата. Всё я.
- В чём же твоя вина? - удивился Ермаков.
- В предательстве, сынок, которое я совершила по собственной глупости. Знаю, это не оправдание. Ведь я видела, чувствовала, что у нас в стране всё не так гладко. Например, эти продразвёрстки, когда нас морили голодом, отбирая "излишки". Но я боялась даже подумать. Всё старалась переубедить себя, что на самом деле всё хорошо. Если бы я пошевелила своими мозгами, я бы ни за что не пустила тебя в этот чёртов НКВД.
- Ты ни в чём не виновата, мама, - сказал он ей. - Это мне надо было думать, прежде чем идти туда.
Ермаков и в самом деле ни в чём не винил свою мать, но Зинаиде Андреевне казалось, что он говорит это, чтобы её утешить.
"Господи, - думала она. - Как я могла быть такой дурой!"
За ужином мать Ермакова с удовольствием говорила с Татьяной, которая ей очень понравилась; она бы, пожалуй, предпочла, чтобы эта милая женщина и вправду была невестой её сына.
Они говорила о своих детях. Зинаида Андреевна расспрашивала Татьяну о Павлике, рассказывала о своей любимой внучке Гале. Ермаков также с удовольствием говорил о самом дорогом для него существе, показывал её фотографии. Галя была ровесницей Павлику, ей было четыре года.
- Вот хорошо бы было, - мечтательно произнесла Зинаида Андреевна, - если бы наши дети дружили.
- Да, это было бы прекрасно, - проговорил Ермаков. - Но, увы, это невозможно.
- Жестокое нынче время, - вздохнула старушка. - Очень жестокое.
В десять часов они уже легли спать. Вернее, легла одна Татьяна. Зинаида Андреевна собирала всё самое ценное в хозяйственную сумку. К такому она относила всё, что напоминало ей о покойном муже (его подарки, свадебные фотографии) и о Гале.
Вдруг взгляд её упал на висящую на стене фотографию, с которой на неё смотрела молодая женщина с красивым, но немного бледным, счастливым лицом, в длинном белом платье, а рядом с ней - молодой мужчина, поразительно похожий на сына.
- Боже мой! Какая я была в день свадьбы! - думала она с тоской. - А теперь совсем стара.
- Не забудь завтра уйти к тёте Вале, - напомнил матери вошедший Ермаков.
Он напоминал ей потому, что боялся, что она, обманувшись, сочтёт, что чекисты наверняка придут к ней позже, и никуда не пойдёт. Несмотря на свой значительный возраст, Зинаида Андреевна была по-молодому легкомысленной. Но к такой экстремальной ситуации она отнеслась вполне серьёзно.
- Конечно, сынок. Я же обещала.
Наутро Ермаков и Татьяна, попрощавшись с Зинаидой Андреевной, отправились в путь. Перед уходом Ермаков ещё раз взял с матери слово, что она весь день будет у Валентины. При этом он наказал ей никому не говорить, куда она идёт и стараться, чтобы её никто не видел. Старушка обещала исполнить всё в точности.
- А вечером я приду, и мы поедем, - сказал Ермаков.
Когда он с Татьяной был уже за калиткой, стоявшая на крыльце Зинаида Андреевна вдруг со слезами бросилась к ним.
- Алёшенька... Танечка... Родные мои! Дайте же мне на вас наглядеться, прежде чем мы расстанемся.
Сын обнял её со словами:
- Но ведь мы расстаёмся ненадолго. Мы с тобой увидимся вечером, а с Татьяной Александровной завтра утром.
Татьяна Нахимова тоже обняла милую старушку, мать своего спасителя.
- Не переживайте, Зинаида Андреевна, - утешала она её. - Всё будет хорошо. Мы скоро увидимся.
- Дай Бог, дети мои, - произнесла мать Ермакова.
Когда они ушли, она ещё долго смотрела им вслед, крестилась и молилась, чтобы всё закончилось хорошо.
Ермаков и Татьяна шли на вокзал через тот самый карьер, куда мы сейчас идём. Красное солнце ещё только вставало из-за розовых туч. Небо было облачное. Дул прохладный утренний ветерок.
Глядя на Татьяну, Ермаков то и дело встречал её благодарный взгляд.
- Не забудьте, - напомнил он ей. - Теперь вы Александра Викторовна Филиппова.
- Я помню, - ответила та.
- Помните, где мы завтра встречаемся и во сколько?
Она в точности повторила время и место встречи.
До самого карьера они шли молча. Ермаков старался вспомнить, не пропустил ли он что-то важное.
Татьяне очень хотелось как-то отблагодарить своего его за всё, что он для неё сделал, но она не знала, как его благодарить.
- Алексей Викторович, - обратилась она к нему. - Если вам когда-нибудь в будущем понадобится моя помощь, смело просите её у меня. Я вам обязательно помогу, чем смогу. Вы же знаете, я обязана вам жизнью.
Он повернул к ней своё красивое лицо.
- Спасибо, Татьяна Александровна. Если вам также понадобится моя помощь, не стесняйтесь - обращайтесь ко мне. Ведь я вам тоже обязан своим спасением.
- Вы? Мне? - удивилась Татьяна.
- Да, да, не удивляйтесь, - сказал Ермаков. - Ведь именно вы подали мне пример. Вы показали мне путь к спасению. Если бы не вы, я бы наверняка сошёл с ума или застрелился. Когда я разочаровался в своей работе в НКВД, я думал, что у меня нет другого выхода. Вы же указали его мне.
- Но ведь всё это сделали вы. Это вы решились порвать со всем этим. Ваша мама говорила мне, что вы добрый, благородный и сильный человек, в чём я сама убедилась, и я уверена, что вы...
- Вот они, изменники! - неожиданно послышался отдалённый голос.
Ермаков и Татьяна живо обернулись в ту сторону, откуда слышался этот голос. Ошибки быть не могло: это были те, от которых они бежали - чекисты.
- Они нас нашли!
Бледный, как смерть, Ермаков молниеносным движением вынул из кармана плаща пистолет и стал стрелять.
Но силы были слишком неравны; через несколько минут Ермаков, раненный в грудь, упал на траву. Пистолет выпал у него из рук. "Это всё", - молнией пронеслось в его голове.
- Алексей Викторович! - воскликнула Татьяна и опустилась перед ним на корточки. - Алексей Викторович! Вы живы? Скажите же что-нибудь!
Лёжа на спине в полубессознательном состоянии, Ермаков слышал её слова, слышал в её голосе тревогу и беспокойство за него, но слышал это как бы издали. Он с трудом ощущал окружающую реальность. Ермакову пришлось перебороть себя, чтобы прийти в сознание.
- Татьяна Александровна, - он старался говорить отчётливо, но слова давались ему с трудом. - Простите меня...
- Вам не за что просить прощения, - совершенно искренне возразила Татьяна, радуясь, что Ермаков жив, - Вы же ни в чём не виноваты.
- Виноват, - он крепко стиснул ей руку. - Но сейчас поздно говорить об этом. Вы окружены, и у вас ест два выхода: сдаться или... застрелиться. Я бы посоветовал вам... второе, потому что... потому что они... Они будут вас... пытать... - Я знаю, - продолжал Ермаков после некоторой паузы, - Вы выдержите пытку. Но вы не представляете, что это такое... Вам сделают больно...очень больно...
Ермаков умолчал о том, что и ему было бы мучительно больно, если бы Татьяну стали пытать, но по его голосу Татьяна поняла это. Он предпочёл бы сам вытерпеть пытки, только бы не трогали её.
- Куда они вас ранили? - спросила Татьяна.
- Ещё бы чуть-чуть, было бы как раз в сердце, - ответил Ермаков так спокойно и невозмутимо, словно отвечал на вопрос приятеля как дела. - Вот, возьмите это, - проговорил он, и, подняв свободной рукой с земли пистолет, вложил его в руку Татьяны. - Здесь естьодин патрон. Прощайте.
После этого его рука безвольно опустилась; вторая же всё ещё обхватывала её запястье, но уже слабо.
- Алексей Викторович! - звала его Татьяна, но Ермаков не отвечал: он был мёртв. - Алексей!...О, нет! Нет!
Некоторое время она, не отрывая руки от лица, ошеломлённо смотрела на труп, словно не смея поверить, что человека, который столько сделал, пытаясь спасти её жизнь, рискуя своей собственной, больше нет.
Татьяна едва нашла в себе силы обдумать происходящее. Энкавэдэшники постепенно приближались к ней, окружая её тесным кольцом. Надо было срочно решать, что делать: умереть или сдаться. Сдаться означало не только позор, но и возможное предательство. Да, предательство. Её будут пытать, стараясь выяснить, где она с Ермаковым скрывалась, и кто их скрывал. А вдруг она не выдержит пытки и подставит под удар добрую старушку. Тем более, если пытать будут не её, а Павлика. Кроме того, это ещё не факт, что таким образом ей удастся сохранить жизнь.
- Нет, не будет этого! - воскликнула Нахимова.
Она осторожно положила на землю руку Ермакова, всё ещё державшую её запястье, взяла пистолет в правую руку и поднесла его к виску. Стараясь, чтобы рука не дрогнула, Татьяна Александровна нажала на курок. Раздался выстрел...
Последнее, что увидела Татьяна, было бездонное голубое небо и ещё неяркое, только что взошедшее солнце. День только начинался, а жизнь кончалась.
- Чёрт! - выругался полковник Чумовский. - Похоже, застрелилась!
Энкавэдэшники, руководимые им, приблизились.
- Оба мертвы, - подтвердил Антонов, внимательно оглядев трупы.
Антонов был сослуживцем Ермакова. Он и не думал следить за товарищем: он увидел его совершенно случайно, заехав в Петушки погостить у приятеля. Он-то и донёс на Ермакова с Татьяной куда следует.
Чумовский также посмотрел на покойников. Ермаков и мёртвый был прекрасен. Чёрные пряди его волос падали на красивое бледное лицо. Что касается Татьяны, то можно было подумать, что она спала. Лишь рана на правом виске говорила о том, что она была мертва. У обоих лица были спокойные, величественные.
- Какая прекрасная смерть! - съязвил полковник, повторяя слова Наполеона, сказанные им на поле Аустерлица. - Пожалуй даже слишком прекрасная для изменников.
Тогда он ещё не знал, какой смертью умрёт он сам. А умер он через пять лет - утонул в проруби в пьяном виде.
- В этом озере? - поинтересовалась я.
- Нет, - ответил Саша. - Он утонул где-то в Тверской области, если я не ошибаюсь.
- А что было с матерью Ермакова? Её расстреляли?
- Нет, не расстреляли. - покачал головой Саша. - Узнав о гибели сына, она сошла с ума и скончалась от сердечного приступа.
- А с их детьми?
- Остались круглыми сиротами. Мать Гали, бывшая жена Ермакова, через год умерла от рака. По иронии судьбы Галю поместили в тот же детдом, что и Павлика Нахимова. Дети почти сразу подружились. Воспитателям это не понравилось. Боясь, что двое "испорченных" детей повлияют друг на друга не лучшим образом, они всячески пытались их как-то стравить, поссорить. С ними и так никто из детдомовских больше не дружил, так воспитатели старались разлучить и их.
- Надеюсь, им этого не удалось.
- Удалось. Но только после того, как Павлика перевели в другой детдом. Также в результате их упорных трудов дети возненавидели своих родителей.
Такой конец показался мне ужасно несправедливым. Да и какая тут, скажите пожалуйста, справедливость, когда у детей, и без того признанных изгоями общества, отнимают единственных друзей, и что самое возмутительное, чернят авторитет их родителей. Естественно, я не замедлила сказать Саше, что это по-русски называется одним словом - свинство.
- Ещё и какое! - согласился Саша.
- Да, плоховатый конец, - охарактеризовала я рассказ, хотя "плоховатый" было ещё мягко сказано. - А кто тебе это рассказал?
- Жена Павла.
Тот факт, что Павел женился, не знаю почему, показался мне ужасно обидным. Я-то ожидала, что Павел, как в романе, или женится только на Галине, или вообще никогда не женится, но никак - что место, по праву принадлежащее Галине (как мне казалось), займёт какая-то другая женщина. Было обидно, что судьба так обделила Галину, лишив её не только родителей, но и мужа. Не она стояла перед алтарём рядом с Павлом, не ей он говорил слова любви, не ей одевал на палец обручальное кольцо... Но я, видимо, забыла, что слушаю не какой-нибудь роман, а реальную историю. Ведь по сути, у Павла и Галины и любви-то не было.
- Между прочем, его жену зовут Галина Алексеевна, - я сначала не заметила, как Саша хитро прищурился.
- Ну и что? - спросила я.
- Да так, ничего, - ещё хитрее прищурился Саша. - Просто она тоже сирота с детства, и её девичья фамилия Ермакова.
- Так они поженились?! - обрадовалась я.
- Да. После того, как Павла перевели в другой детдом, судьба снова свела его с Галиной - они оказались в одном институте. Сначала Павел и Галина честно пытались ненавидеть друг друга, но если на расстоянии они ещё как-то могли, то вместе, как они ни старались, у них ничего не получалось. Каждый из них постоянно ловил себя на том, что когда другой рядом, у него даже настроение улучшается, а когда "объект его ненависти" далеко, он становится злым, раздражительным. В конце концов Павел и Галина поняли, что пытаются обмануть себя: никакой ненависти друг к другу у них нет и никогда не было.
Слова Саши успокоили меня. Я, честно говоря, была очень рада, что злые слова воспитателей не проникли в детские души.
- А откуда они узнали, что случилось с их родителями? Тогда ведь не говорили о "врагах народа". Вернее, говорили, но только всякие гадости.
- Ну да. В детдоме им постоянно забивали головы рассказами о том, как их родители продали Советскую Россию. Но когда им исполнилось по восемнадцать лет, Галина поехала в Петушки, где много раз была в детстве. Конечно, ни отца, ни бабушки, ни Валентины она в живых не застала. Единственным человеком, который знал правду, была дочь Валентины. Отчасти Галина узнала правду от неё, отчасти из дневника своего отца, который оказался у неё.
Когда она показала дневник Павлу, тот окончательно убедился, что его мать была не "врагом народа", как ему говорили воспитатели в детдоме, а смелой и честной женщиной, женщиной, сумевшей отречься от своих эгоистических интересов во имя правды.
И главное, оба узнали то, о чём столько лет даже не догадывались. Павел не знал, что "чекист-предатель", который пытался бежать с его "матерью-изменницей" - отец Галины, а Галина не знала, что "изменившая Родине" учительница, с которой бежал её "отец-предатель" - мать Павла. Когда же они узнали об этом, они полюбили друг друга ещё больше.
- А они до сих пор живы? - спросила я.
- Живы, - ответил Саша.
- А у них есть дети?
- Не только дети, но уже и внуки. Я, кстати, видел их внучку Машу. Она так похожа на покойную прабабушку, прямо копия. И не только внешне... И также боится мышей, крыс и тараканов.
Мне показалось, что либо я ослышалась, либо Саша имел в виду не прабабушку (Татьяну), а бабушку (Галину). Я даже не допускала мысли, что Татьяна Нахимова вообще чего-то боялась. Я переспросила об этом Сашу. К моему удивлению, он ответил: