Великжанин Павел Александрович. Стихи о войне

О ней, страшнейшей из стихий

Не так, как пишется

О ней, страшнейшей из стихий,

И плачи, и фанфары.

Слагают песни и стихи,

И пишут мемуары.

Но что такое есть война -

Ответ не скоро сыщется,

И произносится она

Совсем не так, как пишется.

Бронекатер

Шум выхлопов пряча под плеск переката,

Масксетью скрывая лицо,

К воде прижимаясь, ползет бронекатер,

Матросским соленым словцом

Моля, чтобы сумрак непрочного неба

Не треснул от трассеров пуль,

И, шнапса набулькав, заев нашим хлебом,

Уснул бы фашистский патруль.

Не выдала полночь, волна не плеснула,

Не дав бронекатер засечь.

И ввысь поднялись орудийные дула,

Сверкнув, будто огненный меч...

Став памятью прочной о грозном моменте,

Когда сотрясались столпы,

Плывет он теперь на своем постаменте

Средь праздничной майской толпы.

Нечасто глядят благодушные люди

На свод безмятежных небес,

Что держится только стволами орудий,

Когда-то сражавшихся здесь.

Правда кровью пишется

Войну лишь в телевизоре

Ты видел. Что же, брат,

Стихов своих дивизию

Выводишь на парад?

Ведь там не по парадному -

Колонной общих мест -

С разрывами снарядными

Срифмован насмерть Брест.

Какая, к черту, строфика,

Рефрены для баллад?

С отчаяньем дистрофика

Там бился Ленинград.

Врастая в землю стылую,

За сердцем спрятав даль,

Дивизия Панфилова

Рвала зубами сталь.

Мосту, на нитку сшитому,

Молился эшелон,

С живыми и убитыми

Ползущий через Дон...

Ведь правда кровью пишется,

Пробившейся сквозь тромб.

Поймем ли мы, как дышится

В завалах катакомб

Не знающим заранее

Судьбы своей страны,

Чьи летние экзамены

Войной заменены,

Чьи строки в школьных прописях

Черкает красный цвет?

А время не торопится

Подсказывать ответ.

Но мы, врастая нервами

В свою эпоху, брат,

Пошли бы так же первыми

В свой райвоенкомат.

20.07.41

Месяц рвался блицкриг на восток,

Наглый, сытый: откушал Европами.

Пали Витебск, Смоленск, Городок -

Белорусский завязан мешок...

Окруженцы, не чувствуя ног,

Еле шли полуночными тропами.

А на самой границе, у берега Буга,

В старой крепости каменной, загнанный в угол,

Стиснув злым кулаком окровавленный уголь,

Кто-то пишет слова - не родным и не другу -

А для тех, кто придут, кто придут, кто придут...

Ждать умеют и камни. И камни все ждут...

Подмосковье, Смоленск, Беларусь -

Сколько трудных дорог было пройдено,

Чтобы знал весь огромный Союз

Те слова на стене наизусть:

"Умираю, но не сдаюсь.

Прощай, Родина".

Ополченцы 41-го

До сих пор стоят обуглены пни.

Не утешить: смерть, мол, смертью поправ.

Это поле под Москвой чуть копни -

Зазвенит металл очковых оправ.

Позабыв латинских буковок вязь -

Древо истин оплела, как лоза -

Прилипали к чёрным мушкам, слезясь,

Устремлённые на запад глаза.

Вместо скрипки лёг приклад на плечо,

Вместо мела пальцы сжали цевьё.

Небеса заштриховал паучок,

Будто судьбы им недолгие вьёт.

С четырёх сторон ударят враги,

Кроме почвы с небом - выхода нет.

Смертоносными мазками сангин

На снега ложится братский портрет.

Не оставлен тот рубеж был никем

Из живых. А мертвецов жгли дотла.

И навстречу "мессершмиттов" пике

Плыли души, уходя из котла.

Всё твердили затихающий хрип,

Что исторгла помертвевшая плоть.

И мольбы услышав тех, кто погиб,

Пожалел Россию, видно, Господь.

Жив будешь - стань сыну отцом

Разворочен гранатой живот,

Я стону: "Старшина, отвернись!

Чтоб красивой запомнил..." А тот

Все бинтует кровавую слизь

И сквозь зубы - таким матерком,

Что на миг я поверю: жива!

Но краснеющий марлевый ком

Душит в горле любые слова.

Ладно, Рита, нет влаги для слез:

Жар внутри - да и времени нет,

Только сок иссеченных берез

Тихо капнул на мой пистолет.

И куском довоенного сна

Пред глазами - ребенка лицо.

Отомсти за меня, старшина!

А жив будешь - стань сыну отцом...

Диверсанты

За друзей принимает нас враг день за днем,

Не облает овчарка - оближет,

Но по тонкой фальшивке над бездной идем,

В нас порою стреляют свои же.

А приказ будет дан --

И скользнем мы в туман,

Боги взрывов, налетов, сожжений.

Мы без права на плен

Сеем пепел и тлен

На полях наших тайных сражений.

Кулаком и ножом снимем вражеский пост,

Склад на воздух взлетит, и обрушится мост,

И врагу, что в стране нашей что-то забыл,

Хуже фронта покажется собственный тыл.

А случится провал --

Контрразведки подвал

Не услышит ни просьб, ни признаний.

Пусть я без вести пал,

Но никто не узнал

Ни имен, ни фамилий, ни званий.

Ведь под формой чужой бьются наши сердца,

За чужим языком - наши мысли.

Если надо, свой путь мы пройдем до конца:

Встанем к стенкам и в петлях повиснем.

Да, удел наш суров,

Ни к чему много слов:

Сверь-ка время по нашим часам ты,

Чтобы тол не подвел,

Чтобы ветер замел

След ушедших в туман диверсантов.

Остров Людникова

Его на всепланетной карте нет,

Остался лишь в легендах этот остров,

В подшивках старых фронтовых газет -

А нынче отыскать его непросто.

Да, был он по размеру невелик:

Четыре сотни метров на семь сотен.

Но весь огромный мир тогда привык

К масштабу этажей и подворотен.

За каждый сталинградский клок земли

Враг дольше дрался, чем за всю Европу.

И дикторы дотошно счет вели

Любому закоулку и окопу.

А он и окружен был не водой -

Огнем, свинцом, клубами едкой пыли...

И сорок дней не прекращался бой,

Атаки-волны в скалы дотов били.

Отрезан тыл змеей речного льда:

Шуга идет, борта сдирая лодкам.

В три дня - сухарь. С патронами - беда.

Ценней, чем жизнь, трофейная находка.

Нет подкреплений. Каждый на счету.

И с каждым днем все тают эти счеты...

Уходит струйкой крови в мерзлоту

Дивизия - составом меньше роты.

Кирпич домов бомбежкой в пыль растерт,

Земля изрыта оспою воронок...

Последним напряжением аорт

Здесь держится зубами оборона.

Прямой наводкой разнесен КП,

И на ребре стоит судьбы монета.

Комдив по пьяной фрицевской толпе

Палит из наградного пистолета.

Санбат, что врос в отвесный бережок,

Услышал грохот "панцеров" наката -

И встали все - кто мог, и кто не мог -

Вперед пошли: в бинтах, как в маскхалатах.

И со стеклянным звоном вспыхнул танк,

Скребут предсмертно землю пальцы траков...

Кто жив, ничто не будет помнить так,

Как самую последнюю атаку.

Лед встал, окреп. Резервы подошли.

Не смыло остров ливнем стали Круппа.

Весь мир узнал про этот клок земли,

На глобусе не видный даже в лупу...

Теперь здесь тихо... Память берегут

Руины, утопая в буйстве сада,

Про островок на волжском берегу

В поселке под названьем Баррикады.

Собаки-истребители танков

Их с беззубого щенства под танковым днищем

Приучали к еде, чтоб кудлатая свора

Шла под танки немецкие в поисках пищи,

Не боясь лязга траков и рева моторов.

А на спину - тротил со взрывателем чутким,

Чтобы тыкнул в стальное подбрюшье махины...

И напарник потухшую грыз самокрутку,

И махра ему скулы сводила, как хина.

Ничего не жалела страна для победы,

И, петляя среди сталинградских развалин,

Шлейки жизней лохматые рвали торпеды

И бросались навстречу грохочущей стали.

Хлеб для Расеи

Не для нас урожаем

Спелый колос налит,

И дорога чужая

Под ногами шипит.

За спиною граница

По осенним полям.

Да на что нам их Ницца?

Да на что Амстердам?

Умотавшись, без злости,

Вековечной тропой

Мы незваного гостя

Провожаем домой.

А вернемся - засеем

Так, чтоб чаша полна ...

Нужен хлеб для Расеи.

Для чего ей война?

Берлин

Берлин залит дождем огня и стали,

Но детский плач был громче, чем война:

Потерянно стоит среди развалин

Там девочка немецкая одна.

А может быть, отец ее в гестапо

Служил, а мать эсэсовкой была...

Но вот она лепечет "мама, папа"

Из пулями оббитого угла.

И может, старший брат, слепой от злости,

Все ближе целит пулеметный ствол...

Но тут солдат, чьи дети на погосте:

"Огнем прикройте!" - крикнул. - "Я пошел!".

И ринулся к немецкому ребенку

Сквозь ливень из немецкого свинца,

В шинель дитя закутал, как в пеленку,

Собой прикрыл, не разглядев лица.

И вытащил - с того - почти что - света,

Солдат в зеленой каске со звездой...

И девочка спасенною планетой

К плечу его приникла головой.

Жесткое жнивье

Был черствый хлеб вкуснее сдоб,

Был труд войны, простой и страшный:

На фронте пашней пах окоп,

В тылу окопом пахла пашня.

Впрягались бабы в тяжкий плуг,

И почва впитывала стоны.

Мукой, измолотой из мук,

На фронт грузились эшелоны.

А там своя была страда,

И приходили похоронки

В артели вдовьего труда,

В деревни на глухой сторонке.

Кружили, словно воронье,

Над опустевшими домами.

Кололо жесткое жнивье

Босое сердце старой маме...

Николай Кузнецов

Он прыгнул на свет партизанских костров,

Под куполом неба повиснув на стропах.

Поддельное имя "товарищ Петров"

Паролем вело по запутанным тропам.

Дал пропуск поддельный - и пост "хендэ хох":

Шлагбаумом вверх. Рядом унтер во фрунте:

"О, герр лейтенант, да хранит всех нас Бог

От русских фанатиков в бешеном бунте!

А в город им, герр, не проникнуть никак...".

Но "опель", взревев, оборвал его фразу,

И хват пистолета ослабил русак,

Что послан был выжечь паучью заразу.

В парадных чернильных мундирах сидят,

Охрана вокруг все сто раз обсмотрела.

С их перьев течет безнаказанный яд

На орднунги пыток, сожжений, расстрелов.

А он с ними шутит, в доверье входя,

От бравого Пауля дамочки млеют.

Но темная ярость острее гвоздя

Одной колет мыслью: "Скорее, скорее!"

Язык его корчится, будто в огне,

Одетый в чужую колючую робу.

И лишь по ночам, беспокойно, во сне

В нем русская речь прорывается к нёбу.

Но время настало! И вот генерал,

Карателей славший в облавы, десанты,

Как хряк под ножом, из мешка заорал,

Впервые увидев глаза диверсантов.

Под фрицем чужая вздымается твердь:

Их бонз, что испуганно пялят фасетки,

Все косит и косит серпастая смерть

В обманчивом облике русской разведки.

Во Львове и Ровно сбиваются с лап

Овчарки немецкие в поисках следа.

Несется молва: враг и здесь-то ослаб,

И там, на востоке - все ближе победа.

И пусть не дожил до победы солдат,

Но не был раскрыт до последнего вздоха:

Узнала из списка посмертных наград

Его настоящее имя эпоха.

Лицо России

...И белогрудый стан березы,

И сноп густой волос пшеничных,

В глазах озер кувшинки-слезы,

И перекликиванья птичьи...

И пусть меня давно скосили,

Но каждый миг, навеки спящий,

Любуюсь я лицом России

В оправе облаков парящих.

Дед

Не знаю, был ли он храбрей

Других. Не спросишь у воронки.

В июне - свадьба. В сентябре

Вдова слегла от похоронки,

Но доносила, и дитя

Отец на фото - встретил взглядом.

И даже много лет спустя

Все время кажется: он рядом.

Он не успел повоевать,

И мешковата форма слишком.

Как странно дедом называть

Его - совсем еще мальчишку.

Войны недобро колдовство,

Не всем героями казаться.

Я старше деда своего,

А мне всего лишь девятнадцать.

На войне не поют о войне

На войне не поют о войне,

Как-то больше тоскуют по дому,

И чем дальше, тем песня нежней

Загрубевшей гортанью ведома.

И чем громче разрывы гремят,

Тем слышней соловьиные трели

В том краю, где ковыль не примят,

Там, где воздух свинцом не прострелен.

Даже те, чьи остались дворы

За разрубом враждебной траншеи,

Вспоминают не плач детворы

И не петли на тоненьких шеях.

На полях несосчитанных тризн,

Полумертвый, лежу, мысль рожая:

Только мир стоит больше, чем жизнь -

И своя, и чужая.

Венчание войной

Война - смертный ливень металла,

Но есть в ней - крупинками - дрожжи.

Война все живое сметала,

Топила, сжигала... И все же

Пожар тот затеплил лучину,

А шторм - прибил лодку к причалам.

Кого-то война разлучила,

Кого-то она повенчала...

Фронтовик

Отрезав будто речь о том,

Чья здесь вина,

Пустой рукав запавшим ртом

Сказал: "Война".

Был год послевоенный лих:

Разор, расстрой.

Пришлось ворочать за двоих

Одной рукой.

Твердела мышцами рука,

Росла в кости,

И мало кто фронтовика

Мог обойти.

Жену он крепко обнимал,

Жил в полный рост,

И сын с руки его взлетал

До самых звезд.

Наполовину был убит

Я дважды шел землицей нашей:

Шел на восход и на закат.

Шагал вдвоем с моим "папашей"

Тому, что жив еще, был рад...

... Прошла война, но грудь щемит...

Ведь я, согласно строгим сводкам

Статистики по одногодкам,

Наполовину был убит...

Безглазые судьи

Замолкли бездонные глотки орудий,

Но мины нам в спины проклятья шептали.

У этих безглазых, безжалостных судей

Один приговор -- из тротила и стали.

Для всех: для сирот по дороге из класса,

Для вдов, накопавших картох в огороде...

Лежат в многолетних засадах фугасы,

Взрыватели чуткие держат на взводе.

Мгновенно растут смертоносные всходы

Семян, для которых - что век, что намедни.

Над ними идут вроде мирные годы...

Но каждый их шаг, может статься, последний.

Осколок

Так уродлив был этот обломок металла,

Принесенный с бойцом в лазарет:

Словно смерть острой лапою четырехпалой

Рядом с сердцем оставила след.

Врач сказал, зашивая дыру под ключицей:

"На, держи! Вдруг примета верна!".

"Да со мною и так ничего не случится,

А приятней носить ордена".

Все же взял. Тот валялся в кармане шинели.

Рвал подкладку он ржавыми лапами.

Сыновья вырастали и внуки взрослели,

Становясь в свою очередь папами.

И лежат ордена, пусть без прежнего блеска,

В девяностых не сданные частнику...

Но играется правнук корявой железкой,

Так похожей на свастику.

Дневник Тани Савичевой

Сколько их - кто не дожил, не дошел?

Нет даже лиц.

Синим химическим карандашом -

Девять страниц.

Голод блокадный писал без затей

Буквы свои.

Девять страниц - только даты смертей

Целой семьи.

Это потом в полевых вещмешках

Их принесут

На просоленных солдатских плечах

В Нюрнбергский суд.

Это потом доверять дневникам

Станут мечты

Девочки в городе, где по утрам

Сводят мосты.

... "Таня одна..." И завыли гудки

Траурный марш.

Ангел тихонько из детской руки

Взял карандаш...

Безымянный солдат

Ранив листья навылет в парке,

Греет солнце граненый камень

Письменами - как те, без марки

Доходившие даже в пламя.

Здесь и в смокинги, и в фуфайки,

Те, кто рядом стоят, одеты,

Пробегают детишек стайки,

И невесты кладут букеты.

Память с временем - бой неравный,

Сколько будут цветы живыми?

Безымянный солдат... Неправда!

Ведь Солдат - это тоже Имя!

В музее

Не ржавеет стволов вороненая сталь,

Но лежит без движенья и звука;

Полевые бинокли забыли про даль

И на стены глядят близоруко;

Да и рации вряд ли поймают волну,

Чтоб приказ передать об атаке...

Все равно, как вживую, я вижу войну,

По музею идя в полумраке.

С пожелтевшего фото тех огненных лет

Смотрит парень со шрамом над бровью,

И лежит под стеклом комсомольский билет,

Сверх печатей заверенный кровью.

Обелиск

В деревенской глуши, на ковре земляник,

Что окрасились огненной кровью когда-то,

Обелиск вырастал из земли, словно штык

Погребенного взрывом в окопе солдата.

Пробивался он вверх, сквозь забвенья пески,

Шар земной обнимая своими корнями.

И салютом цветут на полях васильки

В память тех, кто навеки остались парнями.

Среди времени брызг, как маяк - обелиск.

Побеждают хлеба сорняковую небыль.

Золотою звездой светит солнечный диск

На шинели бойца, превратившейся в небо.

Вспышка магния

Говорят, остается на фото частичка души.

Хорошо, если б так... Видел прадеда я лишь на фото:

Опьяняющий запах сирени в объятьях душил

Одного, кто остался в живых из всей маршевой роты.

Он смотрел в объектив, как до этого тысячу раз

Он заглядывал смерти в свинцово-пустые глазницы,

Когда прочь ее гнал от испуганных девичьих глаз

По изрытой металлом земле через три госграницы.

Эта девочка станет когда-нибудь бабушкой мне,

Но об этом мой прадед уже никогда не узнает.

Для меня он навечно остался в берлинской весне -

Вспышкой магния вырванном миге победного мая.

Он глядит на меня: ну-ка, правнук, ровнее дыши!

Дескать, всюду протопает матушка наша пехота...

Говорят, остается на фото частичка души -

Хорошо, если б так. Ну, хотя бы для этого фото...

Тень журавлиных крыльев

Словно медали деда,

Солнечный диск надраен:

Небо на День Победы -

Как небеса над раем.

Реки людские в мае

Вверх устремляют русло:

Лестницей на Мамаев,

Тропами Приэльбрусья.

Там шли в атаку роты,

Вязли в тягучих глинах...

Павшими за высоты

Кладбищ полны низины...

Тем, кто навек уснули,

Белый журавль - попутчик.

Ветры свистят как пули,

Гонят седые тучи.

Тучи плывут, не зная,

Что под небесной крышей

С каждым девятым мая

Линия фронта - выше.

Гром отгрохочет медный,

Ливень все слезы выльет.

Горечь на дне победы -

Тень журавлиных крыльев.

Утром двадцать второго

Мы три года с излишком

Шли от бед до побед:

В сорок первом мальчишка,

А сейчас - уже дед.

Помнишь ад летней бани?

"Мессер" бреет овраг,

А у нас до Кубани -

Только в небо кулак.

И от пыли седые,

Не могли мы вдохнуть,

Зарываясь России

В материнскую грудь...

Да ведь кто, кроме нас-то?

Тот январь сохраню:

Сталинградского наста

Мы ломали броню.

И на запад сметая

Паутину траншей,

Шла фронтов цепь литая,

Только раны зашей!

Шрамы Родины долго

Не сходили с лица:

Обожженная Волга,

Беспризорный пацан.

Потому так сурово

В предрассветную даль

Утром двадцать второго

Смотрит мой календарь.

Последний ветеран

Как вынуть нам осколки те и пули,

Что в плоти спят живой с сороковых?

Застыли годы в скорбном карауле:

Он демобилизован из живых.

Последний ветеран, кому свое ты

Дежурство боевое передашь?

Шагают вверх неумолимо роты,

На белый цвет меняя камуфляж.

Прощай, проклятая!

Мы уходили из Афгана на броне,

На раскаленном облупившемся металле,

И траки гусениц, подобно бороне,

В земле бесплодной след глубокий оставляли...

В бездонной сини тонут пики острых гор,

Мелькают МиГи, как серебряные блесны,

И вертолет над нами винт свой распростер

Крылами ангелов-хранителей надзвездных.

Мы со стволами, обращенными назад,

Чужой дороги досмотрели кинопленку.

Ну что же, Родина, встречай своих солдат.

Заштопай раны нам, граница, ниткой тонкой.

Мы уходили из Афгана на броне -

Непобежденными, да только без победы.

"Прощай, проклятая!" - сказали мы войне...

Не зная, что

война идет

за нами следом.

Ночной десант

Затуманил октябрь-злодей

Перекрестья прицельных линз.

Пулеметным огнем дождей

Листья с веток сбивает вниз.

Только, знаешь, они красней,

Чем положено листьям быть,

И погибших вчера парней

Нам в живые не возвратить.

Упирая в плечо приклад,

Я лежу на сырой траве.

Догорает в крови закат.

Жаль, что жизней моих не две.

И опять надо в темноту

Уходить по крутой тропе.

А мне кажется: я иду,

Возвращаясь с войны к тебе...

Листья падают на траву,

Как бесшумный ночной десант.

Рядом смерть, а я все живу,

Как не верить тут чудесам?!

А я знаю, что нет чудес,

Но есть мама, отец, и ты...

Я в созвездьях чужих небес

Вспоминаю твои черты.

Быть живым

Ты помнил первый класс,

И помнил выпускной,

Дорогу на Кавказ,

Залитую войной,

Где сердце все слышней:

Удары так тупы...

Где шел отряд теней

По лезвию тропы;

Где транспортник лежал,

Дымясь, на полосе...

Ты помнил. Но мечтал,

О чем мечтают все:

Домой к себе лететь,

И под гитару петь,

Девчонку ту обнять,

Что обещала ждать,

Работать, уставать,

И падать, и вставать,

И жечь костры, чтоб дым...

Ну, в общем, быть живым.

Город нейтронной бомбы

Здесь трамваи стоят на привычных маршрутах,

Ожидая людей, и открыта аптека.

И на главных часах за минутой минута,

Как и прежде, течет. Только нет человека.

Здесь войну тишина навсегда победила.

Не бушует пожар, не взрываются мины.

В почерневшую высь воздевая стропила,

В неизбывной тоске каменеют руины.

Зев орудийных труб

-- Скользят по картам пальцы генералов,

А нам бы доползти до той воронки:

Укрыться от свистящего металла,

Закутаться в землистые пеленки.

И дух сырой земли на грани бреда

Затягивая легкими до донца,

Ползем вперед не ради дня победы,

А чтоб еще хоть раз увидеть солнце.

-- ... А мне и могилу не надо рыть:

Глубок был окоп ... Удар -

И над головой - земляная крыть,

Как будто бы я - руда.

Как будто металл, изорвав мой труп,

Проходит обратный путь

Под звуки, что в зев орудийных труб,

Боится архангел дуть.

Гранитный генерал

В.И. Чуйкову, командующему 62-ой армией защитников Сталинграда, памятник которому установлен на центральной набережной этого города на Волге, посвящается...

Генерал с лицом темнее гранита -

Въелся дым, впечатал в память зарубы -

Скорбно замер с головой непокрытой:

Не разжать ему недвижные губы,

Не назвать своих бойцов поименно,

Прямо с марша уходивших в былину.

Сколько в землю полегло батальонов

На пути от Сталинграда к Берлину?

И ни мрамора, ни бронзы не хватит,

Чтобы каждому воздать по заслугам...

Но взгляни: в могилах спящие рати,

Прорастают зеленеющим лугом!

Жизнь всегда, в итоге, смерти сильнее -

Тихий сквер облюбовали мамаши:

Вечерами здесь, пока не стемнеет,

Дети бегают, ручонками машут.

В центре шумной озорной переклички

Генерал следит, как дедушка строгий,

Чтоб стихали мимолетные стычки,

Чтоб смотрели непоседы под ноги.

Улыбается гранитною складкой,

Мягче взгляд, что был в бою тверже стали:

"Из таких же, как вот эти ребятки,

И мои богатыри вырастали..."

Ведь солдаты не за то умирают,

Что им памятников мы понастроим...

Рядом с памятником дети играют -

Это лучшая награда героям.

Оставить комментарий © Copyright Великжанин Павел Александрович Размещен: 17/06/2019, изменен: 17/06/2019. 38k. Статистика. Сборник стихов: Поэзия Скачать FB2		Ваша оценка:

Великжанин Павел Александрович : другие произведения.

Стихи о войне