Старый чулан был по-настоящему замечательным местом. Большую часть времени про него никто не помнил. В нашей большей и светлой квартире с высокими потолками было достаточно много места, и необходимости заглядывать в дальний закуток в поисках древней утвари не возникало, что безмерно меня радовало. Особенно в то время, о котором я собираюсь рассказать.
Зимними вечерами чулан стал для меня самым желанным, самым уютным приютом. Я прибегал из университета раньше домашних и тут же запирался в этой маленькой кладовке. Под потолком жёлтым светом горела старая лампа, на полках сгрудились бумажные газеты и последние бумажные книги, в коробках пылились давно оцифрованные фотографии, среди допотопной техники можно было найти кофеварку, радиоприёмник или устаревшую плату, но самое главное - под прочим мусором я однажды отыскал магнитофон с коробкой кассет. С того-то дня и началась моя тайная жизнь. Я спешил домой, чтобы запереться в чулане, и, усевшись на складной стул, слушать тихий голос Фрэнка Синатры с шипением вырывающийся из слабых динамиков. Там были кассеты с "Blue Moon", "New York, New York" и "Fly Me to the Moon". Под новый год я украдкой слушал самые новогодние из всех мелодий "Jingle Bells" и "Let It Snow".
Поначалу я с опаской прокрадывался в чулан, заранее отключив в квартире систему слежения. Мне было страшно, и я убавлял звук так, что сам с трудом разбирал тексты. Потом я придумал проверить, как хорошо слышно песни, если стоять у двери в чулан, в маленьком коридоре, в холле и даже около входной двери. Спустя время я знал, насколько громко играет каждая из песен на каждой кассете, хотя я никак не мог понять, отчего громкость у всех записей разная. И я никогда не оставался в чулане дольше, чем следовало. Иначе моё отсутствие могло быть замеченным.
Так, соблюдая невероятную осторожность, мне долгое время удавалось сохранить в тайне своё вульгарное пристрастие. Всё изменилось, когда однажды Саша - мой младший брат, вернулся из гимназии раньше обычного. В тот день произошло самое страшное, что только можно было себе представить: дверь в чулан распахнулась и я был застигнут врасплох.
--
Что ты делаешь? - замер мой брат на пороге. - Что это за жуткая музыка?
--
Закрой дверь, - взмолился я.
Саша шагнул в чулан и упёрся коленями в мой стул. Я и не ждал, что он так просто оставит меня в покое. В его левом ухе виднелся маленький наушник, заметив это, я быстро выключил магнитофон.
--
Включи, я не успел распознать, - потребовал брат.
--
Нет, - я вытащил кассету и вставил её в коробку, на своё место.
--
Почему? Что с тобой такое? Сидишь в чулане. Слушаешь старую развалину. Кто тебя укусил?
Я не ответил.
--
Дай мне распознать музыку, я выложу пост о том, что ты сошёл с ума.
--
Не надо, - покачал я головой. - Не надо постов. Саша всегда был сообразительным парнем. Он огляделся по сторонам, внимательно посмотрел на меня и медленно произнёс.
--
Ты сидишь тут без всего?
--
Без всего, - кивнул я, выжидая его реакцию.
--
Без телефона? - переспросил Саша.
--
Без.
--
И без наушников.
--
Без, - снова кивнул я.
--
Ты не хочешь, чтобы кто-то знал, что ты слушаешь эту музыку? Она запрещена партией? - тут же оживился брат.
--
Нет. Она просто старая, - сконфуженно ответил я.
--
И уродливая.
--
Нет, она не уродливая. Если ты уберёшь наушник, я включу кое-что для тебя.
--
Но тогда ничего не запишется в моём профиле, - запротестовал брат.
--
А ты бы этого хотел?
--
Я напишу про тебя, про моего сумасшедшего брата, который слушает эти странные записи. Думаю, такой пост наберёт целую кучу просмотров, я наконец обойду Пашку.
--
Послушай. Никто в целом свете не знает, что я слушаю эту музыку. Никто кроме тебя. И я хочу, чтобы ты сохранил мою тайну, - вкрадчиво попросил я.
--
Это странно, - пожал плечами Саша.
--
Разве тебе никогда не было интересно, как слушали музыку твои бабушка с дедушкой?
--
Вот так? - удивился Саша. - В чулане?
--
Нет, - улыбнулся я. - Конечно, не в чулане. Они слушали музыку наедине с самими собой. За ними через профиль в сети не подглядывала ни одна живая душа.
--
Но ведь в этом нет никого смысла, - настаивал брат.
--
Смысл в тайне. В личной жизни. В конфиденциальности.
--
В чём?
--
Попробуй, - предложил я, пересаживаясь на нижнюю полку и оставляя стул для брата.
Саша кинул на меня косой, недоверчивый взгляд, вышел из чулана и вернулся уже без наушника и телефона. С непривычки ему казалось, что его левое ухо стало лёгким, как пёрышко.
Первой я включил кассету с "The World We Knew". Бархатный голос Синатры, так отличавшийся от современных металлических, обработанных голосов, размеренная, раскачивающаяся музыка с гибким темпом, не похожая на марши нашего времени, звучание старых инструментов, от которых давно отказались в пользу стандартного набора, - всё это казалось Саше диким и незнакомым. Как и я, поначалу он слышал только странные звуки, не складывающиеся в мелодию. "Now over and over I keep going over the world we knew" - раскачивал на волнах Синатра и я покачивался ему в такт.
Потом была "Strangers in the Night", "Autumn Leaves", "Everybody Loves Somebody" и, наконец, печальная, протяжная "Moon River", от которой слёзы наворачивались у меня на глазах, - это были мои любимые песни. Когда я слушал их, шум записи пропадал. Не было больше ни шорохов, ни щелчков, ни множества разделявших нас лет, только чистый, обволакивающий голос и вторившие ему инструменты оркестра. Как будто бы я сижу не в пыльном чулане, а в огромном старинном зале, и на сцене в элегантном, но простом чёрном костюме стоит Он, забытый всеми, как и множество других исполнителей.
Когда кассета закончилась, я посмотрел на брата. Он глубоко задумался, и на его лице больше не играла саркастическая улыбка.
С тех пор мы слушала кассеты вместе. Вместе откопали в самом дальнем и пыльном углу коробку с записями в исполнении Бинга Кросби, Энди Уильямса, Перри Комо и других певцов давно ушедших времён. Мы делили чулан на двоих и теперь я был счастлив даже больше, чем прежде. В своём брате я нашёл друга и товарища, понимавшего мои странные интересы, интересы, о которых мы не готовы были объявить остальным.
Тихое очарование нашего тайного клуба распалось весной. Мы не сразу поняли, как это случилось. Но все Сашины знакомые узнали, что он слушает старых исполнителей.
Я помню, как он вбежал в квартиру и с видом испуганного мальчишки забился к себе в комнату. Я видел, как его профиль засыпали издевательскими комментариями знакомые и незнакомые люди. Все они сплотились, чтобы высмеять брата. Казалось, мало кто остался в стороне и каждый чувствовал, что обязан бросить камень в "того чокнутого парня", парня не похожего на остальных. Я с ужасом наблюдал за разворачивающейся трагедией, но долгое время не мог поговорить с братом, замкнувшимся в себе. Волна насмешек не утихала, издёвки, словно лавина, набирали всё больший оборот.
Я нашёл его в чулане, заброшенным с того дня, когда наушник выложил теги и запись в сеть. Саша ставил кассеты и слушал их, одну за другой.
--
Не понимаю, - пожал плечами он, когда я открыл дверь, услышав музыку с другого конца квартиры. - Они ведь даже не знают, что это. Они никогда не слышали ни одной из этих песен. Как они могут быть такими жестокими? Словно стадо баранов. Поначалу я даже пытался читать. Не знаю, зачем. Может быть, я надеялся встретить там слова поддержки. Но нет. Они сами не заметили, как скатились до вульгарности и тупости, в которых обвиняли меня. Никто этого не заметил.
--
Как это случилось? - тихо спросил я.
--
Я забыл вытащить наушник. Мы все так к ним привыкли, что забываем о их существовании.
--
И я не заметил, - с грустью кивнул я, всё ещё стоя на пороге.
--
Прощай, Космическая Академия, - махнул рукой Саша. - С таким социальным статусом меня туда не возьмут. Родителей уже пригласили в гимназию. Даже не верится, что всё это происходит на самом деле.
--
Я виноват перед тобой.
--
Брось. Это ведь отличная музыка. Ты не виноват в том, что весь мир спятил.
--
Да, красиво всё устроено. Не нужно никаких репрессий. Влияй на моду, вкусы и предпочтения, развей социальную сеть слежения граждан друг за другом. И вот уже люди сами расправляются с инакомыслием.
Брат не понял моих слов и только покачал головой.
--
Неправильно это. Дай-ка мне, - я протянул руку к магнитофону.
--
Что ты собираешься делать?
--
Пропадать, так с музыкой, - отчего-то развеселился я.
--
Постой, - подался за мной брат. - Не надо. Хватит с нас моих неприятностей.
--
Ну уж нет. Прошла пора слушать музыку в чулане.
Я поставил магнитофон на стол прямо посреди большого зала. Из динамиков с хрипотцой и помехами вырывался глубокий, благородный, уверенный голос Фрэнка Синатры: "For what is a man? What has he got, If not himself, then he has naught." Теперь в руках я держал телефон, рядом, на столе работал злосчастный наушник. Напрямую в сеть, в мой чистый, правильный, выхолощенный профиль лилась информация о старых песнях. Мы слушали и слушали Фрэнка. Под вечер с парада пришли родители. Отец посмотрел на безобразие, которое мы устроили, и пригласил маму танцевать. Казалось, что им проще и легче понять эту музыку, чем нам. Может быть, их родители напевали ныне забытые мотивы, когда эта музыка ещё жила в воспоминаниях стариков. Может быть, они уже давно слушали нашу тайную чуланную музыку. В любом случае я рад был видеть, что они не отвернулись от нас, как те, кто отрёкся от нас за все последующие годы.
За этот вечер танцев, как и за многие другие, отца уволили с работы. С трудом, спустя время, но всё же он нашёл себе новое занятие. Брат чудом остался в гимназии и умудрился её закончить. С университета меня выгнали из-за нескольких не сданных предметов (мои знания раз за разом не удовлетворяли высоким требованиям преподавателей). Но мы продолжали слушать "To say the things he truely feels, and not the words of one who kneels". Пока однажды кто-то не сделал тоже самое. И тогда мы наконец поняли, что наша тайная, вульгарная музыка вышла за пределы чулана. Это был один из самых счастливых моментов нашей жизни.