Изучаюшим долгим взглядом Даня окинул магазинную полку. Наконец, решительно протянул руку за дорогой шоколадкой в фиолетовой обёртке.
Приторная, начинённая яркими, как мечты, осколками мармелада. И с орешками. Почти полезная.
Даня понёс свою добычу на кассу.
- Пакетик надо? - спросила кассирша, водя по упаковке сканером. "Нет" - хотел ответить Даня, но сдавленное тоской горло лишь издало невнятное бульканье.
- Не надо? - резко переспросила женщина, обеспокоенная упрямством штрихкода.
- Не надо! - глухо выкрикнул Даня, швырнул купюры и с шоколадкой в руке кинулся прочь от кассы.
Сдача? Да плевать.
Даня быстрым шагом покинул магазин и только тогда уложил "Милку" в рюкзак, чтобы не таяла в ладони попусту. Улица встретила его рокотом автомобилей. Фыркал у остановки троллейбус, провернулся с треском рекламный призматрон, мелкий дождь постукивал по жестяной крыше газетной лавки. Мир вокруг упивался своим шумом, и Даня ещё острей ощутил себя неприкаянным, беспомощным и лишним.
Хорошо, что даже в таком враждебном мире возможны маленькие утешения. Надо зайти в какой-нибудь дворик, отыскать сухую скамеечку под деревом или навес...
Но тут в кармане завибрировал телефон, внося свою долю в общую какофонию.
Меньше всего Даня хотел сейчас с кем-либо объясняться. Захотелось сбросить звонок, но ведь потом хуже будет... Он приложил аппарат к уху.
- Привет, мам. Нет, не сдал. Нет! Нет, сказал тебе! Да ничего, минус стипендия, что неясно-то. Не отчислят, после сессии на пересдачу. Ну почему-почему. Урод он, мам, лысый паразит, вот почему. Всё, пока, не до тебя сейчас.
Кинул трубку, выдохнул, засунул телефон подальше в карман, словно нечистую гадину. Смахнул с лица слезинку. Но даже так чувство грязи не прошло, оно дребезжало во рту, закипало в гортани. Даня прямо посреди дорожки бросил рюкзак, извлёк оттуда шоколадку и дрожащими пальцами дёрнул обёртку.
Нежный коричневый в сиреневом ореоле - казалось, вот-вот на его округлости проступит сливочная роса. Внутри дожидались разноцветные желейные впечатления пополам с ореховой пользой для ума. Даня жадно впился зубами в ожидании блаженства, которое заставило бы его забыть о страданиях хоть на миг.
"Вкусно", - подумал Даня. Размазав по щеке новую слезу, откусил ещё кусочек. Вздохнул...
- Не помогает, да?
Даня оглянулся на голос. На него смотрел большими грустными глазами пухленький седоусый человечек в белом фартуке поверх клетчатой рубахи. На глаза наползала видавшая виды фуражка, и он поминутно взматывал головой, пытаясь сдвинуть её на затылок. Обе руки мужичка были заняты: он обнимал новенький по виду голубой бидон.
- Сударь, не забивали бы вы себе организм всякой ерундой, - сказал человечек. - Фальшивое ведь лакомство-то.
- В каком смысле, - спросил Даня, - ерундой? Что значит, фальшивое? Это очень хороший шоколад. Он, во-первых, дорогой. А во-вторых - молочный. По-вашему, может, и молоко вредно?
- Что вы! Такого я не говорил! - замотал тот головой с такой силой, что фуражка съехала ему на круглый нос. - Я не стал бы такого утверждать, я же Весёлый Молочник! Однако, надобно иметь разумение, потому как не всё молоко одинаково полезно.
Даня покрутил пачку в руках. Присмотрелся к обёртке. Множество замысловатых значков убеждало: качество высшей пробы.
- Такой фантик не подделать. Вон у него оттенок какой - трансцендентный фиолетовый. Дядь, вы меня хоть режьте, но это самая настоящая аутентичная "Милка"
- И как, утешает? - спросил усатый всё с той же трагичной интонацией.
Даня промолчал. Было сладко. Не более того.
- Вот то-то же. Купили вы, сударь, молочную шоколадку с целью залечивания душевных ран. Так? Та-ак. Да только сырьё в ней не годится для такого тонкого дела. Не высокое сырьё-то.
- Так ведь написано: от тибетской породы. Самые высокие горы, ближе к небесам уже некуда. Разводите вы меня, дядь.
В подтверждение своих слов Даня сунул шоколадку под нос человечку, чтобы тот мог хорошенько разглядеть рисунок круторогой коровы, чей глянцевый лоб венчал третий глаз. Зрачок глаза переливался голографической наклейкой - защита от подделки. Не очень разумно было хвалиться дорогой продукцией кому попало, но всё-таки с бидоном в руках незнакомец не сумел бы отнять сокровище.
Однако мужичок не уделил внимания прелестному фантику. Игнорируя блестящий глазок, он таращился прямо в глаза Дане. Как для уличного торговца, это был очень неожиданный взгляд: торжествующий прищур с весёлой хитрецой.
- Говорите, некуда?
- Вы же не хотите сказать... - робко начал Даня.
Молочник бережно погладил бидонный глянцевый бок.
- Молоко небесных коров, - шепнул он, подмигнув.
- Так не бывает, - неуверенно сказал Даня.
- Бывает.
- И что, бесплатно?
Вместо ответа Молочник протянул бидон. Полный, тяжёлый - коротенькие руки мужичка едва его удерживали. Взяться за крутые эмальные бока тоже пришлось бы двумя руками.
Крышки у бидона не было. Даня заглянул: голубая кромка сдерживала разливное озерцо, розовато-белое, с золотинкой. Пахнуло солнечным утром. Даня неуверенно потащил с плеча рюкзак, чтобы сложить "Милку" на потом.
- Нельзя, - сказал Молочник с неожиданной суровостью. - Шоколадку придётся выкинуть. Или небесное молоко с его радостью и весельем - или засахаренная фальшивка.
Вот как? Тогда всё ясно.
- Эх вы, - фыркнул Даня, скрывая усмешкой разочарование и обиду. - Я ведь почти поверил, что вы с добрыми намерениями, а вы, дяденька, шантажист. Схему просечь нетрудно: я откладываю шоколадку, вы хватаете, и поминай как звали. Потом скажете, что добровольное пожертвование. А молоко у вас из-под сельской бурёнки хлипких коренных пород. Потому что на небе никаких коров нет. Оно далеко от нас слишком, чтобы там коровы жили.
- Жаль, - сказал Молочник. - Очень, очень грустно, что вы мне не верите, сударь.
Он запыхтел, поудобнее перехватывая свой груз. Поспешил к вышедшей на дорожку женщине.
Та лишь отмахнулась, ускорив шаг, ещё и опасливо перебросила свою сумочку в другую руку. Молочник мотнул головой, безуспешно пытаясь поправить фуражку, и засеменил к следующему прохожему.
Даня и подумал о золотинках, трепещущих в ароматных белых волнах. О том, как их размывает дождь. И ещё немного - о том, что человек по имени Весёлый Молочник не должен с таким жалким видом мокнуть посреди улицы.
- Эй, - сказал Даня. - Эй! Дядь! Ладно уж, давайте сюда свой бидон.
Он в последний раз куснул "Милку", ощутив, как по жилам разливается шоколадная сладость. Завернул её в обёртку и аккуратно положил на асфальт. Молочник шёл к нему. Он обнимал синий бок так бережно, словно нёс ребёнка или триумфальный кубок. Даня смутился, но потом решил: подыгрывать, так уж до конца. И так же бережно принял бидончик из его рук.
Принял - и покосился на Молочника. Только тут Даня заметил, что взгляд у маленького нескладного человечка стал ясным и прямым. Теперь он не подмигивал, не щурился с весёлой искрой, а внимательно смотрел Дане в лицо, и одновременно куда-то поверх, вдаль. Молочник больше не казался нелепым - напротив, стоял уверенно и твёрдо, и даже растянутая фуражка держалась, словно форменная.
Шоколадка так и осталась лежать на асфальте.
Даня поднёс ко рту эмалевый край, осторожно наклонил. Полдень полился в него, летний полдень и цветы, ласка и тепло, и ещё большее, чему не было названия.
А по щекам снова потекли слёзы. Даня опустил бидон и замер, прислушиваясь к чему-то внутри. Это что-то горело и бурлило, несовместимое с молоком.
- Я же сам дурак, что не готовился к экзамену толком, - прошептал он наконец, распахнув мокрые глаза. - Ещё и орал на всех потом, дверями хлопал, выделывался... Ещё ныл. Как же это? Разве можно таким грязным ртом касаться такого совершенства?
- Можно, - сказал внимательный. - Нужно.
- Нет, это не для меня, не может быть для меня. У меня, наверное, лактонепереносимость. Найдите кого-то достойного, а я уж как-нибудь...
- Нет никакой лактонепереносимости. Есть только ерунда в организме, и натуральный продукт, который не даёт ей быть.
Тогда Даня припал губами к полудню в голубой кайме. Он пил, пил и всё не мог напиться. А молоко всё не кончалось, не кончалось, и не кончалось.