Сердце снова кольнула боль, но уже не такая сильная. Всего раз-другой, в такт миганию - и отпустила, оставив онемение, медленно растёкшееся по всему телу.
Индикатор монитора? Разве он выключал компьютер? Хотел просто прилечь, пока не пройдёт. Последняя мысль - вызвать скорую - привела его в такой ужас, что померкло сознание. Он хорошо знал, что во время звонка не сумеет назвать даже собственное нелепое имя. В любом разговоре не сумеет.
Правильно, что не позвонил. Кажется, ему и так неплохо.
Темнота перед глазами понемногу рассеялась, и Семён увидел, что окно неплотно зашторено.
Уже утро? Он неприязненно заморгал на просочившийся в его берлогу свет. Этот непрошеный гость беспардонно выхватывал из закоулков весь накопившийся хлам: в основном жестяные банки и бутылки, пакеты от быстрой лапши, чеки. Мятые салфетки. Их было особенно стыдно покупать, даже хуже, чем постоянно одну и ту же самую дешёвую лапшу. Слишком уж быстро они расходились, бессменная кассирша из магазинчика на углу не могла этого не заметить, не объяснишь же ей, что он даже No Nut November прошёл до третьей недели, это просто руки потеют, вся беда в том, что он слишком много потеет, поэтому без салфеток никак...
Оконному свету было всё равно. Он так же беспощадно и бесстрастно растворял собой привычную темноту комнаты. Чёрный монитор стал матовым, его синий огонёк еле виднелся.
Семён встал и подошёл к окну, чтобы задёрнуть штору поплотнее. Двигаться было непривычно легко, как в осознанном сне.
"Странно. Не на первом же квартира, а трава до подоконника вымахала". Лето?
Мир снаружи был одет зеленью и умыт солнцем. Изношенные дома, трубы промзоны - все исчезло, как будто растаяло под этим теплом. Лишь стена дома напротив сохранилась, хотя вросла в землю по самый мурал: белая и рыжеватая плитка складывалась в угловатые очертания ангела с воздетыми руками. Семён попытался вспомнить, всегда ли на доме советской постройки изображался ангел, вроде бы что-то другое, и на каком же всё-таки этаже его квартира... но так было даже лучше. Палящего солнечного диска не было видно, но свет играл на плитке крыльев, и Семён понял, что мир стал именно таким, как надо. В нём не осталось ничего, что причинило бы боль, и день был так мягок, что не резал привыкшие к полумраку глаза. Да, по такой улице с таким домом он бы гулял хоть целую вечность! По-настоящему, а не вынужденной пробежкой до магазина: потупившись в асфальт, закутавшись в размышления, щурясь слезящимися глазами на светофор, снова опуская взгляд у кассы...
"А что мне мешает?"
Вдохнуть свежий воздух, ощутить его кожей, впустить в себя то ликование, с которым блики прижимались к ангельским рукам... И остаться навсегда.
Семён оглянулся на комнату. Маячок монитора зазывно мигал.
"Навечно покинуть своё сычиное гнездо... Это как же, без интернета-то? Любимые разделы на дваче, ответы в треды, годнота в чатиках..."
Семён снова выглянул наружу. Радостный мир никуда не исчез. От его простой красоты что-то внутри у Семёна протестующие завозилось: так несовместима она была с воспоминанием о ежедневных маленьких удовольствиях. Он взволнованно забарабанил пальцами по оконной раме.
"Это же шанс, который бывает только раз. Надо решаться. И побыстрее! Вдруг опять нормисы набегут и испортят даже такое чудо. Хоть успею надышаться вдоволь."
Нормисами в представлении Семёна назывались поверхностно мыслящие обыватели.
"Да. Надо решаться. Сейчас только проверю, что отписали за ночь."
И Семён плотно задёрнул штору, чтобы хорошо видеть монитор.
Уютный гул компьютера был сегодня даже громче обычного. В его треде, где вчера он жаловался на сердце, и правда было много ответов. Странно, что обсуждение не смыло... Семён покопался в глубине каталога и не нашёл ему конца. Выходит, треды теперь не удаляются? Он попробовал найти нить с видеонарезками месячной давности. Тогда он не сохранил один клипец и жалел ужасно. Надо же, есть!
Вот это да! Теперь за пределы двача можно даже не выходить, тонны контента и на всё можно отвечать, спорить, одобрять, троллить и попадать под троллинг, вертеться от обиды на стуле, как на сковородке, наливать безликому собеседнику виртуального чаю, играть в "захват карты" и задавать оленю-предсказателю вопросы с подвохом... Всё то же самое, что и раньше, но в огромных, бесконечных объёмах - пир души, привыкшей насыщаться именно такой пищей. Накал эмоций привычно обжигал Семёна, когда он отписывал во все подряд обсуждения, одновременно проглядывая одно смешное видео за другим. Или не смешное, если попадался "тёмный" тред - теперь их почему-то не банили. Веселье, испуг, отвращение, злость, веселье - Семён раскачивался, как на качелях, рот сам собой тянулся в перекошенную усмешку. Гудел и вибрировал системник, а может, то дрожал от возбуждения он сам.
"И-я, и-я, всё неважно, неважно," - пел искусственный голос под танец неоново-яркого персонажа. Его лицо в весёлых модных очках искажалось от отвращения к самому себе, а вокруг летали миленькие эмодзи. "Почему бы не быть бессмыслицей до конца своей жизни, неважно?" Нарисованный плоский человечек размахивал руками и кричал о том, что было близко каждому хикки: бесполезность и стыд посреди смайликов и котиков. Горечь и развлечение в едином сладком коктейле. Семён, словно пьяный, подпевал и хихикал, потому что это всё было про него, смешного и жалкого. Скоро он смеялся в голос, взвизгивал и стучал по столу, зная, что уже не сможет остановиться. Когда-то его именно за это впервые назвали полудурком.
Смех щекотался внутри до боли. Смех терзал его изнутри, разрывал на части, гудел и жёгся, и вдруг Семён понял, что на этот раз распадается совсем.
Он задрыгал ногами, как лягушка, и пнул системник. Тот перевернулся, дёрнул шнур питания - монитор погас. Задыхаясь, с текущими по лицу слезами, Семён свалился со стула и пополз к окну, давясь пылью и колючими крошками.
Мир за шторами не изменился. Невысокую стену не испоганили закладчики, трава стояла непримятой. Совершенство снаружи было непоколебимо - и так непохоже на расшатанное нутро Семёна...
Нет, этот мир не рассыпется ни от его прикосновения, ни от чьего-то то ещё! Может, под невидимым ласковым солнцем растает он сам, как исчезли городские кварталы. Но прежде хотя бы дотронется до этой травы, более живой, чем он сам за всё существование.
Семён не исчез. Он полежал ничком на зелёном ковре, прислушиваясь, не разверзнется ли под ним земля. Но ничего плохого не происходило. Когда он встал, трава сомкнулась за ним. Тогда он пошёл к стене напротив, и шагать было легко, и поднимать глаза было не страшно.
Стена принадлежала небольшому зданию, за которым обнаружился перрон. Линия рельс проходила из бесконечности в бесконечность.
Семён присел на скамью и принялся разглядывать окна станции, где не было стёкол, а только виделись белые короткие занавески. Из одного окна высунулся человек в белой фуражке и приветливо махнул рукой.
- Извините, - сказал Семён, потому что все остальные слова не укладывались в здешний порядок вещей. Или нынешний.
Фуражка одобрительно кивнула и пропала. Затем служащий вышел откуда-то из-за здания.
- Ваш билет, - сказал он, подходя к Семёну и протягивая такой же белый, как и его униформа, листок. - Хорошо, что вы без багажа, так сказать, налегке.
Семён кивнул. Сейчас ему казалось, что он не наружу вышел, а, наоборот, вернулся из внешнего и чужого пространства туда, где ему самое место. Он вытянул ноги и стал в ожидании поезда глядеть вверх и вдаль, где неизменный занимающийся день перетекал в розовый отблеск. Семён улыбался.