- Ну-ка погоди! - закричал я и рванул за ним. Прямо в открытое окно, сшибая горшочки с настурциями.

Я догнал беднягу как раз в тот момент, когда он садился к себе в машину. Его мохнатая натура явно звала его разбиться о придорожный столб, для пущей эффектности - в пьяном угаре. В лапе он тащил бутылку виски и как раз собирался отхлебнуть очередной глоток, когда я подоспел. Я схватил его за рукав - он чуть не поперхнулся от неожиданности:

- Обратите внимание, какая погодка замечательная!

Это было лишь начало. Я принялся рассказывать ему о красотах нашего города, о вреде спиртного и пользе витаминов, об активном отдыхе и моральной устойчивости. Словом, обо всех тех вещах, которые помогают человеку оставаться бодрым и жизнерадостным, если обращать на них внимание и следовать простым правилам здорового образа жизни. Обратил его внимание на теплоту и ясность сегодняшнего дня, на восхитительную чистоту воздуха, стараясь возбудить в нём интерес к пешим прогулкам... При этом я потихоньку утягивал его за рукав подальше от автомобиля, с удовлетворением наблюдая, как взъерошенная шёрстка тает, уступая место нормальной человеческой коже. Оп-ля! - я отобрал у него бутылку с остатками виски.

- Вам ведь больше не нужна эта гадость, правда? - и после его неуверенного кивка я взамен бутылки всунул ему в руку прилипший к моим брюкам цветок и пожелал на прощанье удачного дня и долгих лет жизни. Работа была сделана, и за спиной я оставлял обычного офисного работника, хоть и слегка ошалевшего и всё ещё не совсем трезвого. Теперь предстояло ещё заплатить за завтрак и за разбитые цветочные горшки впридачу.

А ещё надо было успеть к профессору Т.! Сев в собственную машину, я упрятал от греха подальше случайно доставшийся алкоголь и сразу увёл свою развалюшку во второй ряд. Обычно я катаюсь вдоль тротуара на небольшой скорости - высматриваю леммингов. Но сейчас стоит поторопиться. Старик по телефону казался взволнованным, за ним такого не водится.

Профессор - лучший мой друг, и даже не потому, что единственный. Будь у меня хоть сотня приятелей и знакомых, никто из них не смог бы заменить мне Т., и сейчас вы узнаете, почему.

Познакомился я с ним, когда учился в колледже. Хоть я и не вникал в лекции, но сразу подметил его несколько витиеватую манеру речи и, что куда важнее - его неизменную спокойную энергичность. Только потому и выделял я его из прочих преподавателей, а основное моё внимание занято было совсем другим. Странно сейчас вспоминать, как я был ранимым и издёрганным подростком. Как и многие в этом возрасте, наверное - с той только разницей, что я видел леммингов. Так что моей былой нервной слабости есть оправдание: день за днём передо мной разворачивались сцены медленного превращения людей в этих отвратительных крыс.

У всех с разной скоростью, конечно. Взять хотя бы моих однокурсников. В то время я как раз наблюдал за одной девушкой. День за днём я бессмысленно считал новые шерстинки в уголках рта и глаз и закусывал губы, когда она принималась расцарапывать себе грудную клетку заострившимися коготками, глядя опустевшими глазами в пространство. Я чувствовал себя таким бесполезным и беспомощным, не зная, как ей помочь, что неминуемо превратился бы в лемминга сам, если бы в один прекрасный день профессор Т. не подозвал меня после лекции к себе и не сказал:

- Что с вами делается в последнее время, юный сэр? Вы казались мне очень жизнестойким молодым человеком и сильной личностью, но сейчас буквально разваливаетесь на глазах.

Хоть я был расстроен, его обращение мне польстило. И я как-то сразу же стал рассказывать ему о леммингах. Показалось, что можно ему довериться - нет, не из-за ласковых слов, а в нём самом я почувствовал тогда что-то эдакое. Он был хоть и немолод, но как-то удивительно бодр и ярок, а потому располагал к себе меня, уставшего от бесконечных сцен незаметного саморазрушения вокруг себя. Я рассказал ему, как люди превращаются в этих тварей, а потом гибнут. Смерть в потасовке, из-за несчастного случая, от скоротечных болезней или вредных привычек. Они пьют или выкуривают по пачке в день. Отказываются от лекарств или пренебрегают болью и усталостью. Бывает, их сбивает машина на дороге, потому что они не успевают увернуться: стоят и смотрят на неё, пока их шерстистое тельце не полетит от удара о лобовое стекло... Для других это выглядело как небрежность, случайность, чужая вина. Просто стиль жизни... Да какой жизни, если их это убивало! Стиль умирания, вот что это такое! Я говорил о том, как пытался заставить их цепляться за жизнь, а они отмахивались, не понимая, вернее - не воспринимая меня. Только чтобы продолжить своё медленное, неумолимое шествие к краю пропасти. Вот это всё я рассказывал со слезами почти незнакомому человеку, а он на удивление внимательно слушал. Затем он начал говорить сам:

- Знаете, не стану я расточать пустые утешительные слова. Мне встречалось немало самых разных людей, и я полагаю, что в определённой степени мне известно то, о чём вы говорите. Есть люди, которых течение в них жизни словно бы раздражает. Чем больше они терзают себя этим, тем невыносимее становится их жизнь. Тогда они начинают вытеснять болью боль, подобно той собаке из притчи, что лижет пилу и пьянеет от собственной крови.

Тогда я, набравшись смелости, спросил, не видит ли он случайно леммингов сам? Он ответил не сразу, и так, что я не понял. Что-то вроде:

- Каким бы ни был человек передо мной, я всегда стараюсь видеть в нём только человека.

После он предложил мне побеседовать с той девушкой и объяснил, что нет смысла напрямую сообщать леммингу о его состоянии. Уговаривать их бесполезно, упрекать и того хуже - ведь они даже себе не признаются, что намеренно разрушают себя. Потому профессор посоветовал мне выявить причину страданий сокурсницы и постараться переключить её внимание на что-то другое. Ну что ж, я собрался с духом и подошёл к ней. Оказалось, она влюблена (нетрудно было догадаться, правда?), но боится проявить инициативу, считая себя неспособным понравиться ничтожеством. Ох уж мне этот комплекс неполноценности - сколько я в жизни видел окрысевших от него! И всё же каждый лелеял его так, будто эта неполноценность уникальна. За пару недель девушка привыкла к моему участию, привыкла и регулярно выговариваться мне. Одно это уже помогло ей укрепиться и пересмотреть свой взгляд на себя - мне не понадобилось даже придумывать, чем её можно увлечь.

С тех пор я стал общаться с профессором после занятий. Он многое рассказал мне о людях. И, конечно, это он подал мне идею отслеживать леммингов по городу и стараться вызвать обратное преобразование. После колледжа он взялся обеспечивать меня, чтобы я мог выполнять эту работу без помех. Не правда ли, лучшего нельзя и представить себе: занимаешься делом, позволяющим реализовать твой особый дар, и при этом имеешь средства для проживания. Сейчас я вполне доволен жизнью. Бывали у меня свои моменты полного уныния, но серебряный звон помогал мне не сломаться...

Забавное явление - звон! Сопровождает меня всю жизнь, как и лемминги. Будь у вас такое же острое восприятие - вы бы его услышали, уверен. Представьте себе, что вы в полной темноте, мрачной и гнетущей. Но вдруг в ней начинают плясать искорки чистого, ласкового света. И раздаётся звон - мелодичный такой, мягкий, от которого сразу становится хорошо и тепло на сердце, а темнота больше не имеет никакого значения. После этого и думать не хочется о расставании с жизнью, конечно. Я, помнится, видел эти искорки всякий раз, когда не мог сам справиться с отчаяньем. Сейчас-то я в них не нуждаюсь, ведь теперь я морально устойчив и умею сам себя успокоить. И всё-таки иногда любопытно, куда они подевались от меня и увижу ли я их снова.

В этот раз профессор был серьёзен, как никогда. В кабинете царил бардак пуще обычного: всяческая пресса валялась и на рабочем столе, и на ковре, и даже на плюшевых зелёных креслах, куда он обычно усаживал гостей для беседы. Поэтому я, не присев, сразу протянул профессору отчёты - это часть моей работы, описания случаев встречи с леммингами - и стал рассказывать, а он тут же спросил, кивнув на пачку предыдущих возле себя:

- Не стало ли их больше, чем в прошлое полугодие? Как тебе кажется?

- Может быть, немного, - пожал я плечами. - Но в целом ничего как будто не меняется.

В ответ на это он молча протянул мне ворох газет. Многие из них были иногородними, изданными несколько дней и даже неделю назад. Пробежав их глазами, я обнаружил, что в них говорилось о... групповых самоубийствах, произошедших в этих городах недавно. Да-да, в нескольких разных городах, всякий раз неподалёку от центра. У меня похолодело в животе. Самоубийц я до сих пор полагал загадочными спонтанными сумасшедшими, ничего о них толком не знал и со своими "подопечными" их ассоциировал только очень поверхностно. Похоже, зря.

- Лемминги - они ведь не такие! Они, конечно, имеют тягу к уничтожению себя, но подсознательную же, не сознательную... - пролепетал я неуверенно. - Они ведь раскачиваются месяцами, годами... Мелкие травмы, несчастные случаи...

- Я думаю, ты понимаешь, что это значит, - сумрачно сказал профессор. - Пока до нашего города эта волна не докатилась, но в любой момент то же самое может случиться и у нас. Что будем делать, мой юный друг?

Вопрос был почти риторическим. Профессор требовал от меня быстрых и точных действий, это было очевидно. И очевидно также было, что без них не обойтись никак. Я нервно сглотнул и пообещал немедля отправиться на поиски группы леммингов. Мечты о спокойном послеполуденном сне, а возможно, и обеде с ужином рассыпались в прах. Профессор напоил меня кофе для бодрости, а затем я с колотящимся сердцем распрощался с ним на пороге, сел за руль и отправился в центр. Наверняка эти мерзавцы соберутся на какой-нибудь высотке, чтобы поочерёдно попрыгать вниз. Да, меня впервые за много рабочих случаев снедало беспокойство: что на уме у целой толпы потенциальных самоубийц? Что заставило их превратиться всех разом, и что должен буду сказать им я, чтобы вытащить их их этого состояния?

Обычно я действовал по обстоятельствам, подбирая что-нибудь из арсенала накатанных реплик. Готовые рецепты для самых разных пациентов: даже на закостенелой крысе бывают видны какие-то следы былой личности. Мне удавалось метко попадать в суть их проблемы и поддерживать беседу, побуждая их раскрыться и выговориться, давая им именно то, что они хотят услышать. В общем, глаз мой был намётан и язык остёр, но до сих пор я работал только один на один. Что-то меня ждёт на этот раз? Неизвестность страшила. Желая отвлечься, я включил радио на магнитоле.

" ...произошла около кафе "Флёр д'Оранж" на проспекте С. Нетрезвый водитель пытался вывести машину со стоянки, но по ошибке выехал на тротуар и врезался в стену кафе. Жертв нет. Водитель с черепно-мозговой травмой доставлен..."

Я выключил приёмник, расстроенный ещё больше. Ну конечно, я поторопился. Надо было проследить, чтобы он протрезвел, а чтобы занять это время - поговорить с ним по-настоящему, по душам. Может быть, даже самому отвезти его домой. А теперь его страдания только усугубились, и неизвестно ещё, не откажется ли его организм справляться с этой травмой. У леммингов такое часто бывает, и в данном случае вина будет лежать только на мне. Куда мне, тюхте эдакому, разгильдяю тягаться с целой стаей обезумевших зверьков! Но тут же я спохватился и бодро сказал себе:

- Ничего страшного, это ведь только один! А сколько их удалось уже спасти, и сколько ещё будет спасено!

Ещё одна накатанная фраза, только на этот раз - для самого себя. Так я всегда справлялся со своими поражениями, и зачастую эта формулировка безотказно заглушала во мне угрызения совести. Однако на сей раз в душе всё равно осталось гадкое чувство. Я как раз закинул в рот второй по счёту клубничный леденец, чтобы избавиться и от этого, когда увидел впереди толпу взбудораженных зевак. От неожиданности я сглотнул конфетку: толпа стояла прямо перед входом в здоровенный бизнес-центр, и я крайне хорошо осознавал, что это значит. Я вышел из машины, задрал голову, и увидел на краю крыши несколько фигурок. Конечно же, это были не ремонтники или кабельщики - это были лемминги.

Делать было нечего, и я пошёл. Толпа стрекотала, размахивала руками, ничего было не понять. "А я говорю вам, это секта!", - надрывалась какая-то женщина. Я даже не мог ни к кому обратиться, люди осоловели от собственного шума.

- Пропустите, пропустите! - завопил я. - Работник психологической службы специального реагирования! Моё удостоверение... - Я помахивал над головой поддельной корочкой "удостоверение лентяя", купленной недавно в шуточном магазине. В хаосе никто особо не всматривался в него, цепляясь только за мои убедительные интонации. Не думал, что эта безделица пригодится таким образом. Как хорошо, что иногда я не чураюсь самокритики!

В конце концов я пробился ко входу и боязливо просунулся внутрь. Я уже готовился пробиваться через новые толпы, на этот раз - официальных лиц, но... В холле никого не было - ни охраны, ни секретарши, никого! Не оказалось никого и на самом верху, у распахнутой чердачной двери. Я немного помедлил, а потом глубоко вдохнул и вышел на крышу.

Их было штук тридцать, не меньше. Многие уже полностью окрысились, но у некоторых ещё не успел и хвост прорезаться. Я ещё подумал: каково им ждать сигнала к прыжку? Ведь у них оставалась воля к жизни. Что чувствует ещё не сформированный лемминг перед окончанием своего преобразования, когда тонкая нить, держащая его на твёрдой основе реальности, рвётся от неосторожного движения или резкого порыва ветра, и он, наконец, готов бежать к пропасти? У края крыши кто-то стоял, я не мог разглядеть его. В глаза било солнце, виден был только крупный и странно зловещий силуэт. Все оглянулись на меня, я прикидывал в голове что-то зазывное, и тут он начал говорить:

- Братья мои! Вы знаете, что мы собрались для великого дела. Каждый из вас на собственной шкуре убедился в несовершенстве бытия. Жизнь, которой оно пропитано - что дала нам жизнь? Что дало нам бытие, кроме желания покинуть его? Пустые дни и холодные ночи проводим мы в этом мире. Все его радости мимолётны и не дают наслаждения. Лишь боль насыщает наши чувства, и вы знаете, братья, как она способна спасти каждого из вас, похитив от терзаний душевных. В поисках избавления вы возжелали изничтожить себя, но до сих пор вам не хватало сил и решимости. И вот, вы пришли сюда, чтобы преодолеть последний шаг. Человек создан для смерти. Сегодня все мы соединимся со смертью, возлюбленной нашей избавительницей. Жизнь отвергла нас, ведь вы убедились в этом сами! Отвергнем же жизнь теперь! Отплатим ей! Отплатим этому бытию! Вперёд, к пучинам вечной боли, где водоворот её поглотит нас и избавит от этого жалкого существования навсегда!

Лемминги ответили одобрительным писком. Я же был изумлён таким поворотом. Это было куда серьёзнее всего, что рассказывал мне профессор и всего, что я наблюдал сам. Он же в нескольких фразах выставил всё бытие перевёрнутым с ног на голову! Очевидно, это был финальный аккорд, завершающий череду продуманных пассажей, которыми этот чёрный тип ещё ранее кормил своих последователей. Нет, все эти групповые самоубийства - это была не стихийная волна, а каким-то образом организованная, настоящий культ смерти. И культ этот стоял на собственной логике - абсурдной, непонятной и чуждой для любого нормального человека, но всё же чёткой и стройной, а кроме того - парадоксально близкой и понятной мохнатым существам передо мной.

И в тот момент я понял, насколько же я, в сущности, туп и циничен. Всегда обходился общими фразами и поверхностным анализом, а истинная природа его меня даже не волновала. Тем временем в моем родном городе кто-то ухитрился собрать стаю леммингов - моих леммингов! - и направил их к бездне, а я ничего и не заметил. Не помешал, не перешёл им дорогу... Ведь мог же быть внимательнее, работать больше...
А мог ли?
Да что я вообще могу?

Я никогда не раздумывал о том, что в бытие действительно такого, что стоит в нём оставаться. Сейчас, когда нужны были слова о главном, а не о мелочах, я оказался полностью безоружен.

Солнце затянулось дымкой, и я разглядел: тот, впереди - лишь ещё один лемминг. Крупный, заматеревший. В ответ на мой взгляд он оскалил зубки в усмешке. Тем временем зверьки, покачиваясь, начали подходить к краю крыши. Было ясно, что сейчас обрушится лавина, лавина живых тел.

И тут я вспомнил. Да. Это было последнее средство. Нет логики в том, что моё собственное тайное утешение должно было сработать на всей этой ораве. Но ведь моментом назад я убедился, что логике грош цена, она уже разбилась где-то внизу об асфальт, а следующими должны были стать эти бедные созданья. Нет, мне было не до логики, не до самоуверенности, ни до чего! Я закрыл глаза и мысленно прошептал:

- Ты помогал мне, ты был со мной, а я отверг тебя. Я думал, я стою на прочном фундаменте, а оказалось - на зыбком песке. Каким же я был неблагодарным! И каким же слабым я оказался! Сейчас только ты их можешь спасти. Не я, не кто-либо другой. Только ты.

Я стоял с закрытыми глазами и ждал. Я ждал, что пронесутся серебристые искры, и нежный тихий звук пронесётся над крышей, надо всем этим кошмаром, и сразу всё вернётся в норму. Тогда я открою глаза и увижу перед собой людей -настоящих людей, а не эти грязные меховые туши. Они спустятся и отправятся по домам, и будут жить, и разойдётся успокоенной толпа у входа. Не будет чёрной краски в завтрашней газете, и в послезавтрашней не будет, и не только в нашем городе, но и во всех остальных больше не услышат о людях, бывших живыми, но вывернувшими эту жизнь наизнанку...

И он зазвенел.