Weiss Toeden : другие произведения.

Лемминги. Книга 1

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    По городу ходят лемминги. Только один человек может видеть их: Илья - простой, беззлобный парень. Только один... Или нет? На леммингов уже точат зубы!

  Пролог
  
  
  И вот, все стадо... бросилось с крутизны в море и погибло в воде.
  
  
  За массивным столом, среди бумаг и книг сидел пожилой грузный мужчина. Он то листал несколько газет одновременно, то принимался что-то записывать в большую тетрадь. Иногда он сердито фыркал, но тут же снова начинал мурлыкать себе под нос. Временами он подскакивал с плюшевого кресла, чтобы описать несколько кругов по комнате, заставленной в основном книжными стеллажами. Наконец, изрезав одну из газет ножницами, мужчина вынул из неё фрагмент какой-то колонки. Эту бумажку он осторожно приколол к широкой пробковой доске, занимавшей единственный в комнате свободный участок стены над узким комодом. Откинул голову, любуясь своим творением, словно художник.
  
  Доска пестрела, как полотно абстракциониста: помимо газетных вырезок, встречались там страницы книг, немало кусочков рекламных проспектов и флаеров, и даже некие графики. От высоких шляпок разноцветных кнопок - кажется, цвета тоже подбирались по какой-то системе - тянулись нити, связывающие всё это разнообразие между собой.
  
  Снова мрачно засопев - картина, похоже, не радовала - обитатель комнаты направился к одному из стеллажей. Достал ещё одну тетрадь. На обложке значилось: "Лемминги, сезонная активность, 2005". Погрузился в страницы. Его размышления прервал дверной звонок.
  
  На пороге стоял и робко улыбался щуплый молодой человек в хорошо сидящей, хоть и несколько потёртой джинсовой куртке.
  
  - Здравствуйте, профессор! - тряхнул он русой головой.
  - Заходи, Илья, заходи. - Профессор взмахнул рукой, приглашая гостя в квартиру. Тот принялся скованными неловкими движениями стаскивать кроссовки. - Сейчас заварим нам с тобой чаю. Наконец-то оставили в покое со звонками и статьями, провалиться бы им! Так что за сегодня я неплохо продвинулся.
  
  Спустя некоторое время две чашки чая дымились на комоде, служившем заодно и кофейным столиком: два плюшевых зелёных кресла стояли по обе стороны от него. Пар ловил бледный отсвет облачного дня. Парень с тревожным любопытством разглядывал новые места на схеме.
  
  - Как у вас всё складно получается... Неужели все эти вещи связаны с... ну, с нашим делом? Это слишком уж много.
  - Да! - Профессор поднял палец. - Да, очень даже связаны! - Он подскочил с кресла и метнулся в противоположный угол комнаты. Там на ещё одном столе светился горбатый экран компьютера. Перед глазами двоих замелькали новые схемы и графики.
  
  Наконец профессор оторвался от экрана и увлёк молодого человека обратно к остывающему чаю и мягкому креслу.
  - Ну, а как твои дела?
  Тот словно стряхнул оцепенение - и вдруг рассыпался солнечными зайчиками:
  - Мои дела хорошо. Вот, почти уже прочитал всё, что вы давали. Честно говоря, тяжело идёт. Вы не в обиде? Я правда рад, что вы мне советуете. Можно мы потом это обсудим? Я вас не отвлеку? Ой, здорово! А по поводу работы... Вчера сразу пару поймал, среднего возраста. Трудно так, когда они друг от друга перенимают... Ещё и стесняются друг друга! Но, кажется, всё будет хорошо. Если не моими усилиями, то... Ну, вы понимаете, чьими.
  - Да уж не первый день знакомы, Илья. Всё я понимаю, ты бы вот лучше сам не стеснялся так. Тебе деньги-то нужны?
  - Да у меня от съёмщиков ещё осталось...
  - Бери, бери. Всякий труд должен быть оплачен.
  - Спасибо вам большое...
  - Да ну что ты!
  
  Когда молодой человек, кивая и всё так же робко улыбаясь, распрощался с ним на пороге, профессор вернулся к столу. Там он поставил в одну из тетрадных таблиц цифру "два", а затем вновь погрузился в ворох газет. Он пролистывал одну за одной, и вдруг медленно встал, сжав бумагу обеими руками. Так он застыл надолго.
  
  - Как же я ему скажу? - пробормотал он наконец. - Как ему сказать?
  
  
  
  Глава 1. День
  
  В окне кафетерия промелькнул лемминг.
  Илья так подался вслед за ним, что опрокинул стоявший на подоконнике цветочный горшок. Чуть не полез в окно, забыв, что сидит на втором этаже. Оставляя позади едва тронутую тарелку картошки, Илья рванул к выходу. Подумать только! Почти весь обшерстился, так и топает кожистыми лапками!
  
  Он нагнал лемминга как раз к тому моменту, когда тот садился к себе в машину. Ага, початую бутылку держит! Похоже, мохнатая натура звала его разбиться о первый же придорожный столб. Привычным усилием Илья подавил страх...
  - Ну что ты, отец, за руль пьяным?
  Лемминг поднял маленькие тёмные глазёнки.
  - Знакомы? - раздражённо спросил он.
  Естественно, знакомы они не были. Но Илью это не смутило. Он уже, что называется, поймал волну - серебристо звенящую волну уверенности.
  - Да, да... работали вместе, пару лет назад. Я у вас ещё... ну что ты, не помнишь, что ли? А может, и не помнишь, я смотрю - на тебе лица нет, куда уж тут помнить, так что, случилось чего у тебя? - сочувственно тараторил Илья, не давая зверьку опомниться.
  - Работали, говоришь. Ну так вот, нет у меня больше работы. Под сокращение... меня! - мохнатая лапа потрясла бутылкой. - Меня!
  - Ох, дядька, да как же так, - жалобно простонал Илья, - как же так, тебя - и под сокращения. Нет, давай вот мы тут сейчас присядем... вот так вот на скамеечку, ага, и ты мне всё расскажешь.
  
  Жалость была наигранной лишь отчасти.
  
  Через минут пятнадцать эмоционального разговора Илья заметил, что собеседник трезвеет и начинает всё больше походить на человека. Но и очертания зверька не пропадали: привычно вспомнился грызун в колесе, не умеющий слезть. Проблема цеплялась за проблему, и всё это кружило беднягу до тошноты. Мутило его, конечно, уже не только от неприятностей, но и от самого себя. "Меня!" - повторял он, рассказывая о долгой борьбе с мелким интриганством сотрудников, а Илья догадывался, что самооценка человека под мехом ранена, и в его случае именно уязвленная гордость оборачивается потаённой ненавистью к себе. Она-то и прорастает шерстью, коготками и зубками. Вдобавок, остаётся непривычная для него неуверенность в завтрашнем дне.
  
  - Но ты ведь без средств к существованию не останешься, верно? В крайнем случае, можно машину продать...
  - Моя ласточка... - насупился.
  - Но это ведь не так уж страшно. Главное - ты, отец, не пропадёшь. Ты такой, что нигде не пропадёшь, верно? Вооот...
  
  Дать установку на позитивное отношение к себе: сделано. Ну а дальше-то что?
  И тут Илья нащупал у себя в кармане бумажку. Ну конечно, он же вчера оторвал, не задумываясь о цели, объявление о поиске разнорабочих со щита на доме. Почувствовал, что так надо - вот и оторвал.
  
  - Да чтобы я? Доски таскать? Да я мог бы руководителем отдела быть, если бы не эти все... Подсидели...
  
  - Это только на время, на самый-самый крайний случай, - принялся успокаивать его Илья. - И потом, а что тут такого? Работа ничем не хуже прочих, да и оставит кучу времени, чтоб рассылать резюме. Трудиться никогда не стыдно. Ты же тоже с чего-то начинал, с низов-то, а? А теперь, значит, самое время начать сначала. За руль только не садись пьяным никогда, и всё получится. - Он впихнул бумажку во вполне уже человеческую ладонь, одновременно отбирая бутылку и отправляя в урну около скамейки. - Ну, Бог в помощь! - и после этих значительным тоном отчеканенных слов Илья зашагал обратно к кафе, оставляя за спиной обычного мужчину в помятом деловом костюме, задумчиво и удивлённо глядящего ему вслед.
  
  "Пусть у тебя всё будет хорошо", - переживал Илья на ходу, и словно колокольчик затрепетал то ли у него в душе, то ли где-то рядом, касаясь щеки серебристой ясностью.
  
  Тарелку с его едой, конечно же, давно убрали со стола. Придётся купить себе самую простую булочку...а впрочем, нет, после такой-то работы можно и что-нибудь повкуснее...
  Он уже взял жирную лепёшку-пиццу, предвкушая неторопливый перекус, как вдруг понял: не здесь он должен сейчас быть, а где-то снаружи.
  
  Последние полгода у него так бывало. Да, большую часть времени Илья, как и раньше, просто блуждал по городу, пока не встречал лемминга. Но теперь ему изредка приходило в голову, что хорошо бы повернуть на давно исхоженную вдоль-поперёк улицу, или погрузиться в незаметный переулок, или без надобности забежать в магазин. Понимание было ненавязчивым, как звон серебристого колокольчика. Но Илья за эти месяцы научился к нему прислушиваться.
  На ходу давясь пиццей, он снова поспешил навстречу городу. Куда идти? Места ничего не значат, когда преследуешь неизвестную цель - лишь бы к дороге лежало сердце. Неужели сегодня попадётся и второй? Кажется, их становится больше.
  
  Оживлённая улица. Пешеходный переход. Огни светофора сменяют друг друга. Красный, зелёный... Красный. Люди остановились у кромки, но вот из толпы вынырнул совсем маленький лемминг, чтобы невидяще ступить на шоссе.
  - Осторожнее, приятель, - шепнул подоспевший Илья и за рюкзачок затащил зверька обратно. Тот смущённо взглянул снизу вверх. По-мышиному заострённая грустная мордашка, стеклянные тёмные глаза, в остальном - обычный школьник. С такими просто.
  Когда зажёгся зелёный, Илья пошёл рядом с мышонком, делая вид, что ему по пути. Словно между делом, он говорил:
  - Что бы ни случилось, не забывай себя беречь. Иначе каким ты встретишь будущее, где всё наладилось? Запомни: что бы ни случилось... Вот молодец, вижу, что соображаешь, - мордочка разгладилась, проступили обычные человеческие черты.
  
  Простые слова утешения, но их сопровождали неожиданность и доброжелательная уверенность. Самым сложным было начать. Подойти к незнакомому человеку, зная, что он может оттолкнуть тебя, или, куда хуже - бросить опасливый, брезгливый взгляд. Илья делал первый шаг, и нужные слова приходили как будто сами.
  Захваченные врасплох, лемминги на удивление охотно шли на контакт. Пусть не все, пусть не сразу. Но это было куда лучше, чем раньше - полгода назад. Чудо какое-то.
  Быть может, зверьков подмывало довериться и выговориться хоть кому-нибудь. Их причины казались иногда дикими: "Я никогда не поступлю", "Даже хорошего платья, и то нет", "Было бы чему радоваться" - но Илья никогда не смеялся над ними, даже мысленно. Знал, что это - поверхность, шкурка, а за ней стоит длинный и тёмный путь, на котором человек превращается в беспомощного загнанного зверька.
  
  Теперь, когда уверенная звонкость поселилась в его голосе, встречи с этими мрачными существами уже не причиняли Илье такую боль. Заслышав его слова, лемминги будто шли на звон колокольчика.
  Вот почему охота на леммингов оставалась его единственной работой.
  
  
  Расставшись с мальчишкой, Илья пошёл наугад по оживлённой улице. Рабочий день продолжался, темнеть ещё не начало, а ему уже стало невмоготу. Двое! Назойливо закопошилась тревога. Не показался ли он тому мужику ненормальным проповедником или сектантом? А мальчишка - не вспомнит ли со страхом о случайной встрече? Илья ускорил шаг. На ходу он распрямил ворот куртки, а копну русых волос огладил, чтобы смотреться поприличней. Но от волнений, накопленных за день, это не помогло.
  На ближайшем перекрёстке он свернул во дворы.
  
  Отыскав тихое местечко, Илья поднял голову и впустил в глаза небо. Оно влилось в него во всей своей лучезарной необъятности, сам воздух из прозрачного обернулся серебристо-звонким.
  Последние полгода он часто так делал, когда одолевали дурные мысли.
  Тогда он без усилий вспоминал, как радоваться, и благодарил без слов: за то, что способен ощущать всей кожей ароматы воздуха, тепло солнца и хлёсткую свежесть ливня. Потёртые временем здания источали память о трудах и покое, а затем какая-нибудь птичка, пролетая над развешенным во дворе бельём, сообщала ему своим щебетом: мол, всё идёт своим чередом, и всякая малая птаха получит пищу.
  Но рано или поздно в этой бодрой действительности появлялось тёмное пятно: ушки, и лапки, и топ-топ-топ к обрыву - новый лемминг попадался Илье, мир вокруг снова казался тесным.
  
  Неудачные дни случались тоже. От Ильи отмахивались, кричали на него, угрожали, и тогда он благодарил, что легко отделался. Иногда заболевал под дождём или снегопадом - но всё равно благодарил, как за отгул на службе. Любые трудности не шли ни в какое сравнение с его прошлой жизнью.
  Да и что могло быть лучше, чем воплощать свой особый дар, имея при этом средства к существованию?
  Обеспечивал он себя арендой, да профессор помогал. Жил Илья в старой квартирке покойной бабушки, где вырос и где по-настоящему ценил среди сентиментально накопленного барахла лишь одно сокровище.
  
  
  Дом встретил его привычным запахом старости и дерева. Илья шагнул было в сторону кухни и ужина, и тут осознал, что перестарался. После десятков кварталов ноги не несли. Он потащился в сторону дивана, но тут уже запротестовал желудок. Ну, обычная история!
  В конце концов он уселся на кухонной табуретке, вытянул свинцом налитые ступни и принялся грызть позавчерашнюю буханку, не в силах не то что приготовить - разогреть нормальную еду.
  Кое-как поужинав, он угнездился на своём полосатом диванчике. Оставшись единственным обитателем просторной однушки, Илья всё равно занимал только половину.
  Комнату перегораживали платяной шкаф и книжный стеллаж. Получался закуток возле окна со спальным местом и письменным столом. Даже в худшие времена в этом уголке бывало хорошо и спокойно. Илья сам его таким сделал.
  
  Он потянулся к столу, вытащил из стопки листов два пустых бланка и принялся с фломастером в руке превращать сегодняшние две встречи в заполненные графы. Нелёгкая и дурацкая, на взгляд Ильи, задача - делать из полноты чужого несчастья набор галочек и циферок, да что поделать - обязательная часть работы. Хорошо хоть, в шаблоне предусмотрено место для заметок.
  ...Да, за этот месяц леммингов определённо стало чуть больше.
  
  Закончив, Илья вспомнил, что ему остаются ещё книги.
  Профессор выдавал их целыми стопками. Иногда казалось - не глядя. Справочники, бульварное чтиво, желтоватые подшивки самиздата... Стопки получались тяжёлыми по весу и читались не менее тяжело. Илья складывал их на стол, чтоб они глаза мозолили, но всё равно начинал копаться в них только тогда, когда пора было отдавать их обратно.
  Он покосился на книжную полку над кроватью, где пылилось несколько затёртых букинистических томиков фентези, вздохнул и взял из профессорской стопки что-то наугад.
  На корешке значилось: "Цветы зла. Сборник рассказов".
  
  "Итак, зло самовыразилось, - сообщало введение. - Литература зла сделала свое дело. Онтологический рынок зла затоваривается, бокал до краев наполнился черной жидкостью. Что дальше?"
  Определённо одна из тех книг, которые профессор обозначал на большой настенной карте-нитянке у себя в кабинете. Зачем только люди пишут подобное? Нет, это лучше пропустить мимо, а не через себя.
  "Достаточно, чтобы ты имел об этом представление, - говорил профессор о своих подборках. - Вокруг многое происходит, знаешь ли, но не так заметно, как события на улицах."
  Получил. Спасибо. Дальше.
  
  Дальше в стопке был "Системный анализ для инженеров". Невзрачная обложка.
  "Современный мир предстаёт перед нами сложной системой, всё в которой взаимосвязано. Опыт учит, что непродуманные решения даже в малой, доступной для нашего восприятия части мира могут привести к непредсказуемым, катастрофическим результатам в гораздо большем масштабе."
  Здесь текст был сложен и совсем не живописен, но этим-то позволял отвлечься, не оставляя места эху переживаний: о сегодняшнем дне, о переполненной чаше зла, о пустой и тихой комнате, куда уже никто не войдёт с шарканьем и ворчаньем.
  "Как бы ни устанавливались границы системы, нельзя игнорировать её взаимодействие со средой. К открытым системам относятся социальные..."
  Кажется, профессор всё ещё не оставлял надежд, что Илья однажды продолжит обучение.
  Лучше бы одни учебники и давал. Зачем только Титарев собирает сюжеты и материалы о зле? Неужели ему не противно? Мир ведь в целом добр. Люди привносят в него много дурного, это правда. Поступки, образы, изменения. Но ведь они сами это всё придумывают и воплощают. Зло - его ведь люди производят, разве нет? Иногда активно, иногда лишь соглашаясь с ним - неважно, оно в любом случае сделано руками людей. А вот благо...
  
  Его куда больше, ведь оно-то не только внутри, но и приходит извне - это Илья знал точно. Если бы его попросили описать, как проявляет себя это внешнее, он сказал бы: "серебряный звон".
  Ради этого неведомого он перед сном выкраивал ещё один кусочек вечера. То же делал по утрам. Так день обрамлялся ритмом.
  
  Дверца стеллажа - полоса тёмного стекла в желтоватой оправе. Изнутри проступал загадочный от вечерней комнатной полутьмы лес книг. Его собственное лицо, еле видимое светлым пятном: узкая полоска носа, такая же узкая - рта, глубокие впадины глаз под вечно приподнятыми то ли в удивлении, то ли в напряжении бровями. Стоило вглядеться - и отражение пропало, чтобы из темноты проступили три лика сидящих ангелов.
  Уткнувшись в стеллаж, как в объятья, Илья говорил что-то неслышное: те слова, что до него проносили и передавали друг другу поколения монахов и святителей. Слова, вмещающие невместимое.
  
  Эту икону, своё главное сокровище, он заполучил на барахолке, когда бродил среди рядов, потерянный и грустный, привычно выискивая сам не зная что - подобным образом поступал Илья с детства, то заглядывая под обложки выброшенных журналов, то щупая палочкой недра крашеных покрышек во дворе. В тот самый день искомое вдруг вспыхнуло перед ним чистым смыслом, след которого он с детства же и помнил.
  Чувство безмятежности и правильности, давно утраченной миром.
  С того дня у Ильи появилась личная реликвия. Уже через месяц он крестился, и с этого момента всё пошло по-новому.
  Словно его мир наконец встал на своё место.
  Неким шестым чувством он стал понимать, как говорить с леммингами. Каким умственным движением преодолевать в себе боязливость и застенчивость, а каким - открывать сердце.
  Боясь потерять обретённое, Илья быстро впитал основы религии, даже если не вполне их понимал. Молитвенное правило? Ладно. Внимать своим мыслям? Запросто. Он и так этим был вынужден заниматься большую часть жизни. Отслеживал в себе изменения, а то вдруг проберётся в душу отчаяние и укоренится там? Тогда он перестанет быть собой, а со временем тоже превратится в зверька.
  Сейчас было куда проще: знай себе не осуждай людей, не завидуй, не унывай. Делов-то! Теперь ему было слишком хорошо на своём месте, чтобы зариться на чужое...
  
  Он уже засыпал, когда в коридоре задребезжал телефон. Из трубки послышался приглушённый голос профессора:
  - Илья, вечер добрый. Ты меня извини, конечно, за такой поздний звонок... Не мог бы ты завтра подойти? Хотя нет, давай-ка лучше послезавтра. Да, послезавтра в самый раз.
  - Да, я с радостью, но... что-то случилось?
  - Да так, разговор один есть, - замялся голос. - Доброй ночи, встретимся и обсудим.
  
  Положив трубку, Илья задумался. В голосе профессора ему почудились нотки растерянности. Такое бывало нечасто. Титарев всегда казался неуязвимым, как резиновый мячик, лишь подпрыгивающий от ударов.
  Удивительный человек, конечно. Статус позволял ему преподавать в лучших университетах, но профессор не погнушался провинциальным техникумом, где открыли, следуя моде, отделение экономики. "Помоги тупому учиться" - так называли подобные заведения. "Тупые!" - восклицали преподаватели. Титарев же, впервые встав у доски, обратился к студентам на "вы".
  Дважды в неделю он быстрой походкой входил в кабинет, чтобы первым делом рассказать занятную историю или анекдот:
  - Три эконометрика пошли охотиться и наткнулись на оленя. Первый эконометрик выстрелил, но промахнулся на метр влево. Второй выстрелил, но промахнулся на метр вправо. Третий радостно закричал: попали, попали!
  Слегка взъерошенный, держа большие пальцы в карманах пиджака, он ждал, пока все нахихикаются. Потом начинал занятие:
  - Ну-с, кто объяснит, в чём шутка? Мы проходили в прошлый раз, вспоминайте-ка! Славно, хорошо, а определение дадите?
  Постепенно мелкие хулиганы увлекались процессом, и сонные бесцветные троечники расцветали улыбками, когда им неожиданно для себя удавалось разгрызть задание. Понемногу все они обнаруживали, что способны на большее, чем раньше, и оттого ощущали себя личностями с большим будущим. Поэтому преподавателя матэкономики с прыгучей фамилией "Титарев" любили все.
  
  Сам Илья, принадлежа к бесцветным троечникам, радовался другому.
  Он впервые видел такой неиссякаемый источник жизнелюбия. До сих пор его мир был наполнен либо непримечательными людьми, либо не людьми вовсе, а леммингами. Удивительно, что Илья вообще ухитрялся учиться: все его силы уходили на бесцельные переживания о незаметных зверьках, за которыми он лишь наблюдал, но никак не мог помочь.
  Последней каплей было то, как одна неплохая, милая девчонка отрастила длинные такие коготки... На парах она лишь раздирала себе ими пальцы и шею, поглядывая на одного из студентов. С каждым днём она становилась всё более сгорбленной и негибкой, всё больше покрывалась пятнистой шёрсткой, и видел это один лишь Илья. Он знал, что чем дальше заходит дело, тем труднее леммингу измениться вспять. Он знал, что и на этот раз, как и много раз до того, будет лишь наблюдать - и, хочет он или нет, но увидит всё превращение.
  А затем - то, что неизбежно происходит со зверьками после.
  
  Наверное, Илья в конце концов превратился бы в лемминга сам, если бы в один прекрасный день Титарев не подозвал его к себе после занятий и не спросил:
  - Что с вами делается в последнее время, молодой человек? Вы мне казались довольно жизнестойкой личностью, но сейчас буквально разваливаетесь на глазах.
  
  Никому другому Илья не решился бы раскрыть свою странную тайну. Но сейчас он был потерян, а этот полузнакомый взрослый излучал спокойную энергичность.
  Запинаясь и захлёбываясь слезами, Илья стал выкладывать всё.
  О том, что видит леммингов - людей, отказавшихся от жизни. Смерть в потасовке, из-за несчастного случая, от скоротечных болезней или вредных привычек. Они пьют или выкуривают по пачке в день. Они отказываются от лекарств или пренебрегают болью и усталостью. Бывает, их сбивает машина на дороге, потому что они не успевают увернуться: стоят и смотрят на неё, пока их шерстистое тельце не полетит от удара о лобовое стекло...
  Со стороны казалось - небрежность, случайность, чужая вина. Просто стиль жизни... Да какой жизни, если их это убивало! Стиль умирания, вот что это такое! Илья был единственным, кто знал тайну: всё дело в том, что люди превращаются в зверьков, ведомых инстинктом гибели.
  
  - Что это с ними, болезнь или проклятье какое-то? - всхлипывал он. - Я же им говорю... Живите, говорю, почему вам настолько не хочется? А они отмахиваются, пальцем крутят у виска... Как об стенку! Сами же идут, идут, а впереди... Почему они не видят? Дальше у них только пропасть!
  Профессор слушал на удивление внимательно и серьёзно. Затем он начал говорить сам:
  - Знаете, не стану я расточать пустые утешительные слова. Проблема существует. Мне встречалось немало самых разных людей, и я полагаю, что в определённой степени знаком с тем, о чём вы говорите. Есть люди, которых течение в них жизни словно бы раздражает. Жизнь кажется им мучительной, и чем больше они терзают себя этой мыслью, тем невыносимее она становится для них. Тогда они начинают вытеснять болью боль, становясь такими, как та собака, что лижет пилу и пьянеет от собственной крови. Отказаться же от этого им словно бы страшнее всего на свете. Почему так? Не знаю, но этот вопрос меня весьма занимает.
  Тогда Илья, набравшись смелости, спросил, не видит ли случайно леммингов сам профессор? Он ответил не сразу, и так, что Илья в то время не понял. Что-то вроде:
  - Каким бы ни был человек передо мной, я всегда стараюсь видеть в нём только человека.
  
  С этого дня они с профессором беседовали регулярно. Титарев дал Илье множество советов, первым из которых было: не пытаться в лоб разъяснять леммингу его положение.
  - Бесполезно, друг мой, так их только раззадоришь. Такие люди как бы скрываются сами от себя. Их мортидо, словно преступник, ужасно боится разоблачения. Один мудрец сказал: "главная уловка диавола - сделать вид, что его не существует", из чего следует...
  - Мортидо?
  - Прошу прощения, отвлёкся. Об этом понятии ты можешь прочесть в... Куда же запропастился томик Фрейда? Кажется, опять не вернули.
  - А, я понял, Евгений Витальевич! Лемминг не может осознать разницу между собой и человеком, это может сделать только человек.
  - Весьма точно подмечено, юноша.
  Угол в кабинете кафедры, где размещался стол Титарева, на время стал для Ильи вторым домом. Сюда он приходил после занятий, садился на краешек ободранного стула - и спрашивал, спрашивал... Профессор предложил эксперимента ради выяснить причину страданий девушки и постараться переключить её внимание на что-то другое.
  - Ведь в конечном итоге разве не то, чему мы уделяем больше всего внимания, определяет наш моральный облик? - рассуждал Титарев.
  - А ведь правда, может сработать. Знаете, вот когда вместо кого-нибудь знакомого, даже кого хорошо знал...Ох, ну в общем, когда появляется свежий лемминг, едва опушенный, то разница как раз во внимании. Он зацикливается как бы, всё внимание будто на одну сторону перекошено.
  - Не в сторону ли той незримой пропасти, которая загадочным образом всегда манит лемминга к себе?
  
  В конце концов Илья собрался с духом и подошёл к той самой девчонке. Перед осознанием того, что его бездействие позволит ей остаться на пути превращения в безумную зверушку, условности и смущение теряли вес.
  За пару недель девушка привыкла к его участию. Илья осторожно направлял и приглушал её жалобы о неполноценности, иногда даже спорил - и это помогло ей укрепиться и пересмотреть свой взгляд на себя.
  Впервые Илья наблюдал постепенное обратное преобразование: бессмысленная морда грызуна таяла, уступая место милому улыбчивому лицу. Впоследствии он узнал, что лемминги нередко считают себя ничтожествами, явно или скрыто - но каждый верил, упиваясь, будто именно его ничтожность уникальна.
  
  Связь с профессором не оборвалась и после того, как Илья выпустился, тем более, что на последнем году обучения он как раз полностью осиротел. Других-то друзей у него не было, а выживать становилось всё сложнее.
  - Неужели вновь? - удивлялся профессор, открывая Илье дверь. - Ты ведь даже не заканчиваешь стажировку. Это который раз уже?
  - Последний, надеюсь, - неловко отшучивался Илья, отводя взгляд. А через несколько недель приходил снова:
  - У вас нет каких-нибудь знакомых, кому нужен работник?
  Дело в том, что всё душевное равновесие Ильи шло насмарку, стоило ему заметить в рабочее время лемминга. Не имея возможности вмешаться, он безостановочно изводил себя тем, что его особый талант пропадает зря.
  - Всё, - сказал Титарев в один прекрасный день, видя его мучения, - раз ты специализируешься на леммингах, то сделаем из этого тебе профессию. Станешь у меня неофициальным младшим научным сотрудником. Задача твоя будет: заниматься полевыми исследованиями, а именно - сбором статистики по объектам класса лемминг. Будешь расспрашивать их, узнавать подробности, вести отчёты. Приплачивать тебе за это буду сам. Если хочешь, можешь пытаться запустить обратное превращение.
  Каково, а?
  
  Поначалу дело не шло на лад. На один успех приходилось несколько неудач, вдобавок, Илью одолевали сомнения. Не навредит ли он вместо помощи? Ещё и незнакомым людям... Нет ли в самом его даре чего-то опасного?
  Наконец, он мог быть просто безумцем, одержимым навязчивой идеей - вот только отказаться от этой идеи он был не в состоянии. Стоило Илье заметить зверька - откуда-то из глубины накатывали воспоминания, которые никак не удавалось похоронить. Как он мог прекратить бороться с тем, что видел! Разве его самого не поглотила бы тогда мутная волна безысходности?
  
  Вот в такой отчаянный момент, как будто в ответ на невысказанную мольбу о помощи, он и нашёл своё первое светлое чудо на блошином рынке. Загнанному в угол открылся путь наверх.
  Так Илья стал тем, кем являлся и сегодня. Кажется, впервые всё в его жизни пошло именно так, как надо - вернее, это он занял в ней самое подобающее место. И каждый день он уделял несколько минут, чтобы робко и неумело порадоваться этому: "слава!".
  
  
  
  Глава 2. Особенный
  
  - Мо-ло-ко! - загудели за окном. - Мо-ло-ко!
  Солнце пробивалось через неплотно задёрнутую штору, превратив её вылинявший тон в цвет песочного печенья. Луч вырисовал на стене трепещущий узор.
  - Тво-рог!
  Это означало, что весна окончательно вступила в права. Зимой фермеры, называемые по старинке колхозниками, не приезжали. Илья любил просыпаться под этот звук, когда был маленьким. Он воображал, что его будит полковая труба, словно рождённого для подвигов рыцаря. Одна из немногих вещей, что прошла через его жизнь и осталась неизменной.
  Зато в последние годы к ней прибавились далёкий зуд дрели и исковерканная плохим радиоприёмником попса. Что ж, зато этот шум означал, что все вокруг проснулись и берутся за работу. А значит, пора и ему. Разлёживаться нечего, не то вскоре явится неприятно едкое чувство, будто он зря ест свой хлеб.
  
  Впихнув в себя кое-как полкастрюльки липкой овсянки, которую не спасало даже несколько ложек сахара, Илья привёл себя в порядок у зеркала в полутёмном коридоре, накинул куртку и вышел. Как обычно, он понятия не имел, куда именно забредёт сегодня. Пока он собирался, солнце затуманилось, а спустя полчаса погода начала портиться. Для него самого это мало что значило. Но вот людей на улице станет меньше, если пойдёт дождь... а вот он уже и накрапывает. Куда бы сегодня податься, где же посреди рабочего дня есть скопления народу?
  Илья завернул на рынок стройматериалов. Просторное, всегда оживлённое место, где на самом деле торговали почти всем. Хозяйственная дребедень, стихийные столики, бабушки с зеленью у ворот, ящики фруктов из багажника - жители окрестных домов приходили сюда по любой нужде. Продавцы то и дело перекидывались парой фраз, в чьей-нибудь палатке собирались выпить чаю, а вот и старичок с тележкой закусок подкатил. Из лавки фурнитуры доносились звуки русского рока: там приторговывали музыкой. Раскладка пиратских дисков, закрытая от мороси плёнкой, ютилась у порога. "И ваши слёзы в тишине, святая боль о прошлом дне - всё отражается во мне, в сердце моём", - пела колонка. "Будто про меня написано," - довольно отметил Илья.
  Ему нравилось проходить через это место. Ненадолго растворяться в толпе, ощутив себя её частью. Здесь, кстати, он ещё ни разу не встречал леммингов. Илья был уверен: это оттого, что все тут заняты делом, да ещё сердечными беседами за стаканчиком горячего напитка. Рынок казался ему уютным местом, полным дружелюбных и услужливых людей. То, что торговцев может больше заботить прибыль, чем посиделки, а чай пьют лишь ради согрева, ему в мысли не приходило.
  Илья давно размышлял о том, что все проблемы леммингов пропадут, лишь только они перестанут слишком задумываться о себе, о самооценке, и загрузят голову более важными заботами. Более реальными и значимыми вещами. Той же работой, например.
  
  Он думал об этом и в тот момент, когда вынырнул из базарного шума через проход между ларьками - и увидел лемминга.
  Зверёк сидел на скамейке небольшой аллеи и, кажется, не делал ничего опасного. Глазки его, похожие на пластиковые бусины, немигающе смотрели в одну точку. Зато уши и усики тревожно подрагивали, чуткие ко всему происходящему, напряжённые до самых кончиков шерсти.
  Только по дамской сумке, которую обеими лапками прижимало к животу существо, Илья понял, что перед ним девушка или женщина. Ибо чем больше человек превращался в лемминга, тем однообразнее становился. Людей Илья различал прекрасно, подмечая мелочи. Леммингов - нет. Если в его предыдущем подопечном хотя бы по манерам, походке, отдельным очертаниям угадывался мужчина средних лет, то сейчас перед ним сидело нечто, лишённое признаков человека.
  
  Он неуверенно шагнул вперёд. Остановился. Чуткие усики вздрогнули, но взгляд грызуна оставался немигающим. Можно продолжать, понял Илья. Осторожно, словно охотник, он подобрался к скамейке. Присел на край.
  - О чём же ты думаешь? - вырвалось у него с болью. Искренность. Она позволяла ему добиться того, чего не дали бы никакие приёмы из книг об эффективном общении. Но на этот раз лемминг не реагировал.
  - Всё очень плохо, да? - он старался унять дрожь в голосе и говорить как можно мягче. - Не чувствуешь ни тепла, ни радости... Ни любви...
  - Любви нет, - буркнул зверь.
  - Или ты её не чувствуешь, - настойчиво повторил Илья.
  - Любви нет! - упрямо сказал лемминг. Его затрясло то ли смешком, то ли всхлипыванием. - Близкие люди, тепло? Всё это сказки. Может, у кого-то и есть, но не у меня!
  - Почему? - нужно, чтоб она продолжала. Пусть говорит, что угодно, но не замолкает, не уходит мысленно прочь.
  - А кто, по-твоему, должен быть самым близким человеком?
  "Друзья," - стал перебирать мысленно Илья. "А, ну конечно, возлюб..."
  - Мама, - веско произнесла девушка-лемминг.
  У Ильи что-то ёкнуло внутри. "Нет, только не сейчас!" Он задышал, стараясь выровнять пульс. А она продолжала:
  - Все эти ласковые и заботливые матери бывают только в книжках. В жизни дети только мешают взрослым. А я даже не ребёнок! И всё равно продолжаю сидеть у неё на шее. Не умею ни работать, ни друзей находить, ни по дому помочь своими кривыми руками! - она повертела лапами. - И так всю жизнь. Позорище. Я - позор для матери. Она каждый день это говорит, и она права. Любовь! Да за что меня любить!
  - Жестоко... - ошеломлённо проговорил Илья. - Любят ведь не за что-то, это просто... Близость, что ли. Когда радуешься человеку лишь оттого, что он есть. Вот я тебя не знаю, но рад, что встретил, - попытался он перевести разговор.
  Лемминг дёрнул ушами и резко стиснул сумку. Илья продолжал:
  - Потому что вижу людей хорошими, даже если они выглядят, как... В общем, грустно выглядят. И вообще, если тебя никто не любит, полюби себя ты. Позволь себе радоваться, а? - На руку Ильи с дерева упала капля. Он вытянул ладонь вперёд, повертел. - Смотри, как играет. Это красиво. Всё вокруг такое красивое и живое, - баюкал он девушку-лемминга, украдкой наблюдая, как её глаза становятся чуть прозрачнее и человечнее, - и оно для тебя, нужно только открыться этому и ощутить...
  - Не для меня, - резанул ответ. Лемминг отшатнулся и обхватил себя лапками, словно кутаясь в мохнатую шкуру покрепче, чтоб не распахнулась. - Для кого угодно, но не для меня. Я уже давно ничего не чувствую, живу, как за стеклом. Позволить себе радоваться? Хотелось бы, но я такого права не имею!
  - Но почему? Разве ты в чём-то так сильно виновна?
  - В том, что родилась, наверное, - хрипло пробормотала зверушка и соскочила со скамейки. Бросила последний взгляд на дождевую капельку и, сгорбившись, торопливо засеменила прочь.
  Илья не посмел бежать за ней.
  Всё и так понятно. Провал. Уродливое фиаско. Лемминг упрямо спешит навстречу гибели, а он ничего не может сделать...
  
  "I, I live among the creatures of the night, I haven"t got the will to try and fight," - распалялся в радиоприёмнике женский голос под равнодушный бой ударных. Илья снова пересекал рынок, на этот раз - полностью погружённый в мольбу.
  "Пусть она снова станет собой, пожалуйста, пусть она превратится в человека, ну хоть немножечко!"
  Но что должно произойти, чтобы такое поганое положение исправилось? Её прошлое не отменишь. В её настоящем, похоже, слишком многое пришлось бы перекроить. Вот бы она сегодня вернулась домой и нашла там тепло и заботу, а не упрёки! Но это... слишком невероятно. А сколько времени у неё осталось - неделя, день? Неаккуратный водитель или её собственная неловкость, что это будет?
  Илья припомнил те восхитительные крохотные чудеса, что случались с ним или с изловленными леммингами, вроде недавнего, с объявлением. Как этого мало! Должно произойти что-то из ряда вон выходящее, чтобы спасти её... Кто знает, возможно ли это, пусть даже чудом. Сегодня он оказался бесполезен, совершенно бесполезен, но хотя бы не вреден... Наверное.
  Как хорошо, что он не ляпнул ей что-то вроде "загрузись работой"!
  "Не ради меня, но ради неё, пожалуйста..."
  Достаточно ли этого?
  Ему остаётся только верить - и продолжать отлавливать тех, кому он ещё может помочь. А значит, нельзя унывать.
  
  Так он добрёл до какого-то дворика и, ощутив головокружение, присел на ободранную скамеечку у подъезда. Она приютилась среди едва зазеленевшего кустарника, словно небольшой островок покоя. Здесь, вдыхая сочный влажный воздух, Илья почувствовал себя чуть лучше. Так он сидел - просто дышал и возвращал себя в действительность - как вдруг ощутил пристальный взгляд. Илья осторожно скосил глаза. К нему кто-то приближался.
  Выглядел человек недружелюбно. Руки он сунул в карманы камуфляжных штанов - не военных, а перешитых на изящный лад. Берцы тоже были какими-то декоративными: слишком тонкая подошва, слишком много заклёпок. Из-под куртки-косухи выглядывала надорванная тельняшка. Казалось, он всеми силами пытается походить на солдата удачи.
  - Кто ты такой? - спросил незнакомец и усмехнулся, заметив изумление на лице Ильи. - Несложный вопрос, но те, к кому он направлен, прекрасно понимают, что с ними заговорили неспроста...
  - Почему же ты со мной заговорил? - спросил Илья, безуспешно стараясь заставить севший от волнения голос звучать уверенно.
  - Потому что ты особенный, ты иной. Сам это отлично знаешь, не так ли?
  - Все мы в чём-то особенные, и я ничем не лучше других, - кротко ответил Илья, но внутри у него от волнения стало холодно и жарко одновременно. Что, если... он сейчас говорит с собратом, с человеком, способным понимать без слов его состояние, его странное, плохо описуемое зрение?
  - Хорошо, - не выдержал он. - Ты говоришь правду.
  - Конечно. - Усмешка незнакомца сыто расширилась. Он шмякнулся на скамейку с размаху, раскинул по её спинке руки. - Правда также и в том, что ты нуждаешься во мне... в нас.
  Илья ошеломлённо молчал. Их много?
  - Никто не может быть один, не так ли? А такие, как мы, заслуживают самой лучшей компании. Иначе мы будем просто гнить среди простаков и слепцов, не знающих ничего об истинной картине мира, поскольку они не видят его изнанки. Мы же, собравшись вместе, способны всё изменить...
  Пришелец откинул голову, невидяще глядя куда-то вверх:
  - Да, всё станет таким, как надо. Всё будет... Правильным. Я не знаю наверняка, как видишь или чувствуешь это будущее лично ты, - вернулся он к Илье, - но ощущаю в тебе искру. Она напоминает ту, что видна в каждом из нас, и всё же у неё другой оттенок. Я бы сказал, сигнатура. Отметина. Что-то в тебе отталкивает и даже вызывает желание скрыться. Я хотел бы узнать об этом подробнее. Ты расскажешь?
  Илья отрицательно помотал головой, не в силах выдавить ни звука из-за обжигающего волнения. Слова о простаках и слепцах дали ему понять, что они с незнакомцем не сойдутся. Но он боялся вспугнуть этого человека, явно что-то знающего. И, чего уж там, боялся перечить ему - крупному и крепкому.
  - Не смущайся, - настаивал тот, - я приму всё, что ты раскроешь, каким бы странным оно ни было. Ты ещё не знаешь, какие существуют удивительные люди, и взгляды, и сны! Как улицы сплетаются в узел, чтобы неизбежно свести нас вместе, поскольку такова наша воля, искра тянется к искре. Вот только твоя искра норовит обжечь. Уж не пытаешься ли ты сейчас атаковать меня с помощью своей наивной магии? - Неизвестный хитро прищурился и добавил: - Предупреждаю, я неуязвим для таких новичков, как ты. Но нам и ни к чему ссориться. Мы все - одной породы, мы, стоящие неизмеримо выше, чем вся эта окружающая чернь, что послужит разве что пищей или пеплом, когда...
  - Когда что? - Илья не выдержал и вскочил. - Что ты мне можешь предложить? Звать простых людей чернью и считать себя самым главным и могущественным, только потому что... Потому что... - Илья замолчал, не зная, что сказать дальше. - И это не магия, ясно тебе? - добавил он уже чуть менее уверенно. Безымянный собеседник, сначала дрогнувший от неожиданной вспышки, уловил этот трепет. Он рассмеялся, лицо его вновь приняло хищное выражение.
  - Я понял. Ты попросту принадлежишь какому-то эгрегору и держишься за него, как за центр вселенной. Он считается светлым, запрещает магию и всё такое. Но вселенная - это хаос, а у хаоса нет центра. Тьма, свет, всё едино, когда-нибудь ты это поймёшь. А вот окажешься ты в этот момент добычей или хищником - зависит только от тебя. Других вариантов не будет, запомни это. Ну, пока!
  И незнакомец, весело подмигнув, вскочил со скамейки и быстрым шагом скрылся во дворах. Наискось, через газоны, топча весеннюю грязь.
  
  Все инстинкты Ильи требовали преследовать этого странного человека. Он не договорил! Он что-то знает! Но другое чувство превосходило их - не силой, а звонкостью. Оно звало уходить прочь.
  В конце концов Илья кинулся в ту сторону, куда ушёл незнакомец. Впрочем, решился он слишком поздно: того и след простыл. Поблуждав по дворам, Илья только через час понял, что дальше искать бесполезно. Зато он озяб и взмок одновременно. Хотелось есть.
  Прикинув, где находится, он направился в то самое кафе-столовую, где в прошлый раз так удалась его охота: хотелось подбодрить себя не только едой, но и воспоминанием об успехе. Сбросить тягостные переживания, как отсыревшую куртку.
  
  Уже сидя над тарелкой, он вновь припомнил удачно изловленного лемминга... и вдруг понял, что давно уже думает о зверьках не только как о трансформированных людях, но как о захваченных трофеях. "Добычей или хищником - зависит только от тебя" - резанул у него в памяти голос чёрного незнакомца. Неужели он может тоже стать таким? Что, если он пристрастится не столько вытаскивать леммингов за шкирку, сколько добывать их из недр города? Что, если он начнёт, словно лисица, красоваться ловкостью и хитростью... Отлавливать их, вцепляться зубами в их внимание и грубо разрывать шкурку. Всё ради того, чтобы продолжать казаться себе умелым и полезным, профессионалом особого рода...
  По спине пробежал знакомый гнилостный холодок, предвестник скорого отчаяния и самобичевания. "Да что это я?" - осадил он поток сомнений. "Я никогда не стану одним из них. Нечего тут и думать. Я Илья, просто парень, оказавшийся в необычном положении. Я побывал на дне и воспрял, терялся и нашёлся. Серебряный звон осеняет меня, он-то не даст сойти с пути!".
  С минуту он удивлялся и радовался этой внезапно пришедшей мысли, этой формуле самого себя. Затем к нему вернулся аппетит, начисто подменивший упаднический настрой. А потому Илья принялся уминать жирную, упругую рыбную котлету.
  Его рабочий день продолжался. Нужно набраться сил, чтобы до сумерек бродить пешком, выискивая тех, кому во всём городе способен помочь он один. Остальное... Остальное можно обмозговать вместе с профессором.
  
  
  
  Глава 2.2 Лог дневника #1
  
  
  Новая запись rottensoul 28.03.2005 18:34 Комментариев 0
  
  Провалила собеседование. Точнее, просто не пошла. С вечера гладила одежду, начищала сапоги, а потом взяла и не пошла. Мать орёт, конечно.
  А ведь ради этого даже нашла свой диплом. Вспомнилось, как на защите все хлопали. Завкаф на аспирантуру даже звал. Ха. Бессмысленный труд, пустая вежливость.
  Я на дне.
  
  
  Новая запись rottensoul 29.03.2005 16:13 Комментариев 0
  
  Сижу, ищу работу в инете. Огребла, что ничего не делаю и торчу в компе. То, что вчера вылизала всю квартиру, не считается. А с другой стороны, почему должно? Какая разница, что делать, если делаешь это плохо.
  
  
  Новая запись rottensoul 29.03.2005 17:55 Комментариев 0
  
  Весна кому-то приносит любовь, а кому-то обострение. :)
  Сегодня, когда выходила за хлебом, чуть не загремела вниз по лестнице. В последний момент ухватилась за перила, но ещё секунда, и... Может, оно было бы к лучшему? Зачем я ухватилась?
  
  
  Новая запись rottensoul 1.04.2005 18:40 Комментариев 0
  
  Всё это у неё называется "я просто о тебе забочусь, чтоб ты не выросла беззаботной дурой". Мне 22, мам, алло. Я уже выросла дурой.
  
  
  Новая запись rottensoul 2.04.2005 20:10 Комментариев 0
  
  Всегда можно найти утешение в книге. Если она хорошая, можно погрузиться в неё и не замечать ничего вокруг. А если читать под одеялом, то её не вырвут у тебя и не выкинут в окно :)
  Последнее время так тяжело читать... Могу прочесть пару абзацев и обнаружить, что ничего не поняла. Чем дальше, тем больше деградирую. Значит, скоро лишусь и этой радости.
  
  
  Новая запись rottensoul 4.04.2005 16:37 Комментариев 0
  
  Странно, но... Прошла собеседование. Им просто некого было взять больше, или что? В любом случае, это просвет. Луч солнца проник на дно. Хочется спрятаться от него, но и вылезти погреться одновременно.
  Вот только по дороге домой наткнулась на мёртвого голубя.
  Походу это знак, что можно не надеяться. Некоторым просто не дано летать.
  
  
  Новая запис
  ь rottensoul 7.04.2005 21:05 Комментариев 0
  
  Не знаю, что делать. Я бесполезная тряпка. Эта работа меня угробит. Нужно со всеми говорить, а я начинаю чуть ли не заикаться, и ааа! Они переспрашивают! Это так стыдно. После каждого клиента по полчаса отхожу и торможу страшно. Забываю всё, что мне говорят. Сегодня оставалась на час позже. Приводила всё в порядок, что не успела доделать.
  Всё как в тумане.
  
  
  Новая запись rottensoul 8.04.2005 19:28 Комментариев 0
  
  Я супер :(( Только устроилась, но уже делаю вещи, за которые могут уволить. Итак... Чуть не поругалась с клиентом. И потом просто типа ушла на обед и свалила из офиса, куда глаза глядят. Сидела на скамейке и рыдала. Вернулась с ужасными красными глазами. Опоздала. Не сильно, но опоздала. Задержала очередь. Менеджерша сказала, что меня брали за аккуратность, а я... Короче всё.
  Хотя нет, не всё. Случилось странное. Вообще-то даже не собиралась возвращаться на работу сегодня, ибо позориться - так уж полностью. Сгорел сарай, гори и хата. Но мне вправили мозги, тупо подошёл какой-то парень и стал утешать. Вот так запросто. Как будто так и надо. Вообще простой, но какой-то очень яркий. Душевный и живой. Ааа...я не знала, что такие люди бывают не только в книгах! Чтоб можно было просто взять и положиться на них! Сказочная ситуация. Он ничего особенного не делал, но ощущение было такое, как будто Вселенная послала ангела или уронила звёздочку.
  Сначала я испугалась, но потом вот это излучение доброты, которое от него шло... Так странно, но я успокоилась... Но я была бы не я, если б не отреагировала грубо и ненормально! Почему я всегда бегу от хороших вещей? Всегда!
  Даже не знаю, может, всё обойдётся на работе? Стоит ли бояться завтрашнего дня?
  
  
  Новая запись rottensoul 8.04.2005 22:41 Комментариев 0
  
  В общем. Под впечатлением от сегодняшнего откопала свою любимую детскую книжку. Весь вечер наслаждалась погружением. Пока ещё могу читать такие простые вещи без напряга.
  Заходит мать, видит, что я читаю детское. Обычно за это высмеивает, потому что сколько можно жить в сказке. Но тут она покривилась, развернулась и вышла. Даже не сказала ничего. Божечки, самый хороший вечер. Хотя и его вижу сквозь какую-то пелену.
  Думаю, смогу выдержать завтрашний день, не умерев на месте от стыда... Но в следующий раз...
  
  
  
  Глава 3. Путь
  
  Профессор сидел за письменным столом необычно серьёзный, взволнованный и притихший. Сегодня он не восклицал и не разбрасывал пышных фраз, приглашая к чаю. Да и о чае-то никто не вспомнил. Илья сидел перед ним такой же бледный, в таком же ожидании. Он принёс нехорошие вести и видел, что у профессора они ничем не лучше.
  - Что ж, - наконец нарушил молчание Титарев и попытался улыбнуться, - давай ты первым расскажешь, как у тебя дела. А там я уж разъясню, для чего тебя позвал сегодня. Люблю, знаешь ли, обладать всей полнотой сведений, прежде чем что-то предпринимать.
  - Ох, ну, во-первых... Вот. - Илья протянул бланки за прошедшие два дня. - Обратите внимание, тут полное превращение. Ничего не смог сделать. Очень оно меня беспокоит...
  - По причине? - живо спросил профессор.
  - Я сразу после этого лемминга встретил очень странную личность, - медленно начал Илья, постукивая по перильцу кресла, - такого надменного, въедливого парня в чёрной кожанке. Он сам ко мне подошёл. Стал что-то рассказывать про превращение мира, про то, что особенные люди собираются, чтобы стать хищниками. Очень уверенно говорил. Знаете, не как сектанты что-то обещают, а... как будто это уже происходит. Профессор... Он сказал, что я тоже особенный. Он знает, что я что-то такое вижу.
  Профессор Титарев издал тяжёлый протяжный вздох.
  - Так вот, значит, как...
  
  Некоторое время он просто сидел, опустив голову на руки, будто она была ему тяжела. Илья не смел нарушить молчания, но тяжесть навалилась и на него. Он догадывался, о чём сейчас думает его старший друг, и эта догадка заставила его взглянуть на цветастое полотно заметок и фрагментов на стене. На нём профессор пытался соткать историю появления леммингов.
  Вообще-то Илья избегал разглядывать схему. Профессор подбирал отрывки исторических сведений, цитаты из классики или, наоборот, никому не известных литературных произведений. Даже парочка односложных указаний на законы уголовного права примостилась. Но действительно ли что-то связывало реальных, осязаемых леммингов - и все эти оторванные от жизни абстракции? Тем более, что корнями схема уходила в далекий пропахший нафталином XIX век.
  Что там вообще отмечено такое? Какие-то "общественные движения". Опять, что ли, политика, опять отрыв от обыкновенных, проживающих буквально за углом людей?
  У каждого лемминга своя история побега, своя история мучительного превращения. Обобщить их в одно ведомое невесть какими идеями стадо - кощунство какое-то. Илье, чтобы согласиться с такими методами, пришлось бы признать леммингов скотом, а не личностями. Как бы он тогда смотрел им в глаза? Однако профессор, стремясь выстроить свою универсальную систему, невольно делал именно это. Ну, а Илья не собирался спорить с единственной близкой душой, тем более, что результата не предвиделось.
  
  До сих пор полотно не имело ни отчётливого начала, ни конца. Никак не удавалось изловить первоисточник. Ткань событий, отображённая на схеме, росла только в будущее. При этом она постоянно принимала всё новые нити страшного, чуждого, обесчеловечивающего.
  Нанести бы на неё все те сильные и прекрасные вещи, побуждающие жить; все те благие явления и чудеса, так хорошо знакомые Илье. Они ведь тоже вплетались в ткань событий! Но увы, схема была лишь двухмерной.
  А ведь исследователем быть опасно, подумал Илья, кабинет таит в себе не меньше стычек, чем улица. Вот так забудешь, что существует много сторон сразу, и засосёт тебя в двумерный мир.
  
  Вопреки ожиданиям, профессор медлил подходить к схеме. Вместо этого он встал, прошёлся туда-сюда по комнате. Подбирая то газету, то тетрадь из окружающего беспорядка, он говорил:
  - Как ты хорошо знаешь, нам до сих пор не удавалось понять, имеет ли распространение популяции леммингов стихийный характер, или же это организованная акция. Кем-то искусственно поддерживаемые явления такой длительности? Кажется, неправдоподобно. Но и фрейдистские объяснения о якобы природности "мортидо" - инстинкта гибели - не выдерживают ни эмпирической критики, ни медицинской. В мозгу попросту нет таких центров, таких нейронных зон, которым отводилась бы задача самоуничтожения организма...
  Профессор остановился и взял в руки небольшую фотокарточку в рамке, которую держал на тумбочке за телефоном. Вздохнул, отставил в сторону.
  - Соответственно, мы имеем дело с чем-то противоестественным.
  Илья старательно ловил эти трудные слова, машинально царапая ногтем обивку кресла. Что-то его в них встревожило. Они с профессором давно уже не говорили о "противоестественном" или какой-либо мистике.
  - Приучить-то человека можно едва ли не к любому противоестественному образу мышления, но мы не должны с этим мириться. Странное дело: я ведь уже много лет собираю этому доказательства и пытаюсь бить тревогу, но научное и светское сообщества относятся весьма инертно, - хмуро продолжал профессор, раскладывая по стопкам разбросанные вокруг стола газеты. Ему явно не хотелось переходить к сути. - Какое-то внимание и переписка были разве что со стороны психиатров, но их интерес ограничен серьёзными депрессивными расстройствами. Там искажения, зашедшие так далеко, что требуется медикаментозное вмешательство. А как же профилактика, гигиена, в конце концов? Зато как отказывать в публикациях, так хватало даже мелких придирок: мол, не доктор же медицинских наук, а всего лишь экономических - куда вы лезете, в калашный-то ряд, что вы понимаете... Занимаетесь долгосрочными прогнозами там у себя, вот и сидите над ними. Ну, досиделись.
  
  Профессор кучей стряхнул собранные тетради на стол, выдвинул ящик, достал длинный карандаш и подошёл к злополучной схеме.
  - Взгляни сюда, - жестом пригласил он. - Тебе нужно это прочесть.
  Илья послушно уставился на последнюю прикреплённую заметку. К бесцветной на этот раз булавке не было протянуто ни одной нити, но зато сама заметка была обведена рамкой. Как будто сразу все линии свелись к ней.
  
  То, что он прочёл, на первых же словах заставило его зажмуриться. Открыть глаза. Закрыть снова.
  Но нет, проклятая бумажка не исчезала, не была сном. Там действительно говорилось:
  "Групповое самоубийство..."
  "Тела 19-ти человек найдены на территории..."
  "Трагедия случилась ещё пятого числа, судя по принятым во многих отделениях милиции обращениям о пропавших. Но только вчера правоохранители сообщили..."
  "На данный момент неизвестно, была ли это предварительная договорённость между людьми, бандитская инсценировка или массовое помешательство..."
  "По факту случившегося ведётся расследование."
  
  - Это газета из соседней области, - пояснил профессор. - В большой прессе пока что ни одного сообщения. И в сети глухо.
  - Это же не могут быть они, - пролепетал Илья. - Лемминги - они ведь не такие... Они, конечно, имеют тягу к уничтожению себя, но подсознательную же, не сознательную. Они ведь раскачиваются месяцами, годами... Мелкие травмы, несчастные случаи...
  Он попятился от схемы, наощупь нашёл кресло, упал в него, как будто плюшевые бока могли защитить от случившегося.
  
  Никогда ещё Илья не сталкивался с тем, чтобы лемминги доходили до осознанного лишения себя жизни. То есть, он понимал, что это возможно, но сам этого никогда не видел. Самоубийц он полагал какими-то загадочными спонтанными сумасшедшими, ничего о них толком не знал и со своими "подопечными" ассоциировал их очень поверхностно.
  Похоже, зря.
  
  - Может, и некорректно так сразу утверждать, что лемминга возможно убеждением или силой загнать к обрыву. Нас-то там не было, - покачал головой профессор. - Но ведь неповреждённого человека подвести к этому ещё труднее. И теперь мы также знаем, что неизвестные личности, одного из которых ты встретил, организуют некую охоту. Очень хорошо стыкуется с моей гипотезой... Но сейчас важнее то, что они в нашем городе. Значит, следующий инцидент может произойти здесь. Нет, не так: рано или поздно произойдёт. Стало быть, именно тебе, Илья, придётся встать на их пути. Обгонять их, уводить их жертв... Если повезёт - обнаружить и вывести на чистую воду их самих
  - Профессор, - жалобно сказал Илья, - но город большой, а леммингов не так просто отыскать! Иногда я целыми днями хожу впустую. И того человека я так и не нашёл. Погнался почти сразу, честно, но там же сплошные дворы, и...
  - Что ж, давай подумаем. Во-первых, ты продолжишь проявлять свою прежнюю активность. Во-вторых... Хм, а была ли у того человека какая-то символика в одежде?
  Илья напряг память. Нет, символики не было.
  - Давай так. Я пошлю запрос в милицию. Глядишь, человеку моего положения и выдадут какие-то подробности...
  - А что, если мне податься к ним? Он же зазывал меня к себе! - перебил Илья лихорадочно. - Разведаю, что там происходит, узнаю всё из первых рук. Лица, пароли, явки!
  - Нет, нет, и думать забудь! - замахал на него профессор. - Это слишком опасно. Мало ли, что у них там за техники убеждения и как далеко они могут зайти, если раскроют тебя. Нет, ты остаёшься внешним наблюдателем. А как встретишь заядлого лемминга, то попытайся порасспрашивать, не давил ли на него кто. Да гляди внимательно по сторонам: может, кто-то из этих самых хищников тоже явится. Логично предположить, что они тоже чувствуют превратившихся. Дальше... дальше разберёмся. Уверен, скоро появится больше информации. Иногда самая мелкая подробность переворачивает всю картину.
  - Ну тогда... - Илья вскочил. - Тогда... Я отправляюсь.
  - Да... Да, да, конечно. Я тут со своей стороны тоже поработаю. Нужно трезвонить, нужно... - Титарев засуетился. - Чаю-то выпьешь? Ох, Илья...
  
  Но Илья уже был у двери. Он натягивал свои пожёванные кроссовки, старательно пряча мокрые глаза от профессора.
  Не спускался - летел по крашеной лестнице мимо исцарапанных глупыми надписями стен. Видимо, из-за полутьмы и нечистого подъездного воздуха пришло ему в голову странное. Он представил себя в стильном чёрном, движущимся к цели в тесном содружестве... Совсем не то, что гоняться за призраками без ориентиров и опор! Но прежде, чем сладкий образ успел затянуть, Илья изо всех сил мысленно рванулся, как погибающий в болоте. Он вцепился вниманием в действительность, не оглядываясь на всхлип зыбкой топи позади.
  Потому что стоит задержаться - и всё, пропал. Мысль определяет шаг, шаг определяет путь. Прыжок внимания изнутри наружу - какая-то секунда, за которую взгляд перестраивается, наводит резкость. Тогда, глотая свежий воздух, цепляешься за реальное. Пусть оно бывает страшнее любых фантазий, но зато бесконечно честнее их.
  
  На крыльце подъезда Илья поднял голову... и замер. Старинные невысокие дома грелись в послеполуденных лучах. Потёртые стены ластились к солнцу, деревья терпеливо подставляли разнежившиеся ветви первому теплу: скоро, скоро они озеленятся и задышат ароматами. Тёмные окошки чердаков поджидали стрижей и предвкушали возню птенцов. А пока пустой двор был тих. Торжественная тишина слетала с неба и застывала в хрустально прозрачном воздухе.
  
  Есть требовательный звон набата. Он, словно беда, тащит тебя за шкирку, хочешь ты того или нет. Есть дребезг металла по мостовой, гул машин. Он беспощаден и навязчив, он не считается со слушателями.
  Серебряный звон не походил на них. Нежно и беззвучно он касался лишь тех, кто нуждался в нём. Может, то был не звон, а флейта или свирель, шёпот или щебет, или дуновение ветра, или прикосновение крыла - Илья называл его так, как понимал.
  Сейчас Илья стоял под ним, как под весенним дождём - но звон оставался неосязаем. Равнялся перед ним, как перед военным оркестром - но он был прост. Держал его трепетно в ладонях - но он был больше и мудрее всего мира. Сейчас между ними зрела бессловесная тайна, большая, чем когда-либо раньше.
  "Я пойду этим путём" - сказал Илья мысленно, чтоб не нарушить тишины. И, словно в подтверждение, сошёл с крыльца. "Я не знаю, что делать, понятия не имею. Но ты уже столько раз указывал мне, куда идти. Верю, не оставишь и теперь."
  
  Илья шёл по залитому солнцем двору, зажав свою тревогу в кулак изо всех сил, чтоб не кусалась. И света вокруг было больше, чем случается даже в летний полдень.
  
  
  
  Глава 4. Морфий
  
  Больница стояла посреди небольшого диковатого парка за кованой оградой. Когда-то это был купеческий двухэтажный дом, и учреждение получило в наследство тяжёлую виноградную лепнину и огромный полукруглый балкон с балюстрадой. Ими не пользовались, а любовались - даже слегка осыпавшимися и даже в такой пасмурный день, как сегодня. Куда сильнее ветхости здание уродовала белёсая пристройка частного диагностического центра.
  По центральной аллее, наискось ведущей ко входу, прогуливались старички, сновали родичи пациентов с кульками снеди.
  Леммингов было не видать.
  
  Илья, чтобы не выглядеть неестественно, прогуливался туда-сюда по боковой дорожке, уводившей куда-то за здание к замшелому подсобному сарайчику. Поглядывал то на людей, то на балюстраду, то на разыгравшихся по весне ворон, привлечённых разлапистыми ветками высоких клёнов. Скоро они выведут любопытных воронят, которые, как подрастут, будут смешно прыгать бочком, воюя с котами за колбасные обрезки.
  На значительный улов он здесь не надеялся. Лечиться в основном приходили пожилые люди и, раз уж добрели до врача, воля в жизни у них присутствовала. Если же кого под руки затащили сюда родственники, это означало внимательный присмотр. Благодаря этому ошерстившийся был с одной стороны в относительной безопасности, а с другой - Илья просто не смог бы к нему подступиться.
  Престарелые лемминги куда чаще встречались на скамеечках во дворах. С дедами-доминошниками несложно было поболтать под предлогом игры, старушки же чаще сбивались в стаи и агрессивным писком отгоняли непрошенного гостя, мешающего им маршировать накатанным путём. К сожалению, и тех, и других обратить за один раз было невозможно: они отращивали свою шерсть и зубки десятилетиями. Так уж устроен человек, что к старости живёт накопленным за жизнь. К счастью, это же свойство нередко охраняло пожилых зверьков от окончательного превращения.
  
  Больница интересовала Илью другим. Не появится ли тот чёрный тип или его подельники в таком вот месте скопления беспомощных людей? Не так давно в одной из книг профессорской библиотеки он вычитал, что человек от страданий становится особенно внушаемым...
  Под раскидистыми старыми деревьями было зябко. Илья прошёлся по дорожке дальше вглубь, огибая здание. Главная аллея отсюда просматривалась плохо, зато он обнаружил, что за больницей есть ещё один дворик со скамейками и даже запасной выезд, где сгрудилось несколько "скорых". Дорожка не вела туда, видимо, во дворик попадали с чёрного хода больницы. Зарываясь кроссовками в прелую прошлогоднюю листву, Илья двинулся к этому асфальтовому пятачку. Он предвкушал, как из запасного выхода попадёт в неисследованные дворы и, в конце концов, выйдет на незнакомую людную улицу. А там, глядишь, и выловит кого!
  
  Дворик переходил в небольшую аллею: кустики, закиданная окурками клумба-чаша, три скамейки под деревьями. Одну из них занимала высохшая старуха в платке. Прямая, как палка, она глядела куда-то вдаль.
  На другой, сгорбившись, сидела девушка в кожанке. Она сминала в пальцах сигарету, не руки - лапки, их кожа была так темна, будто её выжигали окурками, втирали горячий пепел.
  Превращения почти нет. Это должно быть несложно.
  Илья сунул руки в карманы, придав себе непринуждённый вид, подошёл, подсел к девушке.
  - Что врачи говорят? - спросил он как бы невзначай.
  - Может, я умру, - сообщила девушка будничным тоном. - Что-нибудь ещё?
  
  Так. Стоило бы и сообразить заранее, что в больницах несложного не бывает.
  Девушка молча роняла табачные крошки на серые джинсы. Илья спросил:
  - Что случилось?
  Девушка взглянула на него с прищуром и криво усмехнулась.
  - Ну вот как тебе сказать. Есть я. А есть такая штука - рак. Самая беда в том, что он не просто убивает, а причиняет боль. Огромную боль. И вот я тут сижу и предвкушаю, как буду угасать, тупеть от опиатов. Перестану соображать, потом опиаты не будут помогать вообще ни в какой дозировке, потом... Неважно. Вот какой смысл в этом всём? В конце я просто перестану быть. - Она повернулась к ошеломлённому Илье. - Почему бы им не сократить мои страдания? Эвтаназией, в смысле. Но не-ет, неэтично, незаконно...
  - Эвтаназия? - переспросил Илья озадачено. - Не знаю такого слова.
  - Естественно, не знаешь, - язвительно ответила она. - Откуда тебе знать. Да здесь никто ничего не знает! - вдруг сорвалась она на крик. - Ничего не знают, ничего не могут, а мне мучиться!
  Илью кольнуло стыдом. Или то был страх? Он украдкой взглянул на тёмные лапки. Хуже им не становилось. Хорошо, можно попытаться продолжить.
  - Это когда тебя усыпляют, - пояснила наконец девушка. - Точнее, умертвяют. Чтоб не страдал. - Она смяла в кулаке растерзанную сигарету. - Ещё и твари эти каркают, блин.
  Илья поднял голову. Небо стало совсем низким и тяжёлым, как упавший бархат. Крики мечущихся под ним вороньих стай отдавали торжественностью. Но девушка, видимо, ощущала это как-то совсем иначе.
  
  Погоди-ка, что?
  - В каком смысле, умертвяют? - переспросил он.
  - В прямом. Вводят отравляющее вещество. Как больной собаке, - тут девушка усмехнулась. - Собаке, значит, этично, а мне - нет.
  - Но человек же не собака и не лем... вообще не зверь, он особое творение! - возмутился Илья, позабыв про деликатность. Глаза девушки сощурились ещё сильнее. Она повернулась к нему, лицо её было полно отвращения, и тут в их разговор вклинился третий голос. Старуха на соседней скамейке, не меняя позы и продолжая глядеть перед собой, заговорила.
  - Холёная стала молодёжь... Жить не умеют, помирать своей смертью не хотят. Привыкли тут на всём готовом, даже вода и та из крана сама текёт... Мы со стариком-то моим сколько уж на веку потрудились, повидали. Когда подсобные хозяйства разрешили, мы и курочек завели, и козочку. Утром засветло встанешь, и сразу к козе, тут тебе и молочко парное, густенькое. Вёдрами его таскали. И воду вёдрами из колодца. Когда молодая была, всё-то попервой ладони в мозолях, а куда же без этого? Зато выходишь, ни души кругом, только солнышко встаёт. А тут что? Ну перевезли меня дети, значится, в город. Теперь только мучаюсь на верхотуре-то, летом шпарит, зимой ветрами продувает, а во двор выходишь - опять же, машины, и людей - что мурашей... Бабке тут от скуки раньше срока помереть можно...
  Девушка-лемминг попыталась перебить, но старуха окатила её презрительным взглядом и продолжила.
  - Одними машинами пахнет. Ездиют и ездиют... Смердят... На газу готовишь - всё без вкуса и запаха выходит. В деревне, вон, печку натопил, чугунок поставил на ночь - какая каша выходит пахучая, рассыпчатая! Капусточка в дубовой бочке какая! Дети говорят: к медицине поближе, к этой, ринимации. Дескать, если приступ какой, то сразу тебя в ринимацию кладут, трубку в нос сувают и с того света, значится, вытаскивают. А по какому это такому праву они меня будут вытаскивать? Или вот морфий предлагают, я раз согласилась, дура старая, так сидела от него чугунком ушибленная... Молодые люди! Я вам так скажу - потрясла она костлявым пальцем, повернув хмурое лицо, - какая мне смерть отведена, такой и помру. И так прямо из рук работу отбирают, а теперь придумали, как у человека собственную смерть отобрать. Позаменяли печной-то огонь трескучий на синюшную эту горелку, а теперь смерть на другую заменяют. Ишь...
  Голос старухи угас, как огонёк на спичке. Она вновь застыла, будто забыла о них.
  
  - Бред какой, - зашипела девушка. - Все эти разговоры про счастливую деревенскую жизнь, про естественную смерть. Без медицины, видите ли, хорошо! Наверное, лучше, когда дети умирают от холеры, или когда эпидемии косят целые сёла. Да, давайте вернём средние века!
  - Но согласись, в этом что-то есть, - пробормотал Илья смущённо, косясь на стиснутые лапки девушки. - Грубо, конечно, зато... Хм, искренне. И потом, - вдруг пришло ему в голову, - если бы медики с самого начала одобряли эвтаназию, разве они бы стремились спасать тех, кто кажется безнадёжным?
  - Какая разница, искренне или нет, если это глупо... Тебе легко говорить! Она умрёт и я умру, а ты останешься, все останутся, а меня совсем не будет, скорей бы уже всё это кончилось... - крик сорвался на всхлипывание.
  - А я вижу, что ты готова бороться за жизнь, - сказал Илья, потому что действительно это видел: от зверька в ней было совсем мало.
  Видимо, девушка не смогла с этим согласиться. Молча встав, она швырнула в Илью остатки сигареты и ушла, не оборачиваясь, в здание.
  Провал.
  
  Некоторое время он оглушённо сидел, глядя на захлопнутую дверь. Потом, сообразив, что она может пожаловаться на прилипчивого незнакомца персоналу, соскочил со скамейки и торопливо зашагал к воротам.
  Илья брёл через незнакомые дворы, даже не глядя вокруг. Всеми мыслями и чувствами он был со своими двумя леммингами: сегодняшним и вчерашним. Он просил о них небо так, будто их страх, растерянность и безверие стали его собственными - с трудом продираясь через эти чувства, как через колючие заросли. Низкая ветка деревца царапнула его по лбу - он едва заметил. Стал накрапывать дождь, залезая за ворот - Илья не поднял его, погружённый в мольбу. Он не заметил и ещё кое-чего - скользкого сомнения, пролезшего в его мысли.
  До сих пор все проблемы казались решаемыми. Казалось, что теперь-то у него в руках после стольких лет оказался ключ, панацея.
  
  Он вышел на широкую улицу, когда начали зажигаться фонари. Их свет был тусклым от ливня. Редкие прохожие спешили укрыться в магазинчиках. Под козырьком ближайшей остановки люди сгрудились, точно нахохлившиеся воробьи. Илья даже не пытался втиснуться - дождался первого попавшегося троллейбуса и сел, не глядя. Всё равно, куда ехать: везде есть чья-нибудь беда.
  Примостившись у окна в полупустом вагоне, он тоскливо съёжился и уткнулся лбом в гудящее стекло, ослеплённое потоками дождя. По низу потянуло горячим воздухом от печки, и только тут Илья ощутил, насколько промок. В кроссовках хлюпало. Раздосадованный, он попинывал ножку сидения напротив, пока туда не сел какой-то старичок. На сморщенном лице застыла маска недовольства, глаза бесцветные, но - человек... Видно, ему есть ради чего жить, или же... или же... А, собственно, что?
  
  Вот девушка, которой недавно поставили диагноз. Вот истощённая умирающая старуха. Почему первую согнула беда, а вторая держится? Где она, грань между человеком и леммингом? В чём она? В душевной силе, или в уровне счастья, или...
  Если он не поймёт этого наконец, как противостоять врагу?
  Задумавшись, Илья проехал нужную остановку. На следующей он выпрыгнул из троллейбуса прямо в глубокую лужу. Он метался по тёмной улице, пока не нашёл, наконец, подходящий переулок, который вскоре привёл его к знакомым дворам, а они - к дому.
  
  Что важнее, ужин или горячий душ? А, какое значение это имеет, когда всё так...
  Нет-нет-нет. Не сейчас. Сначала - греться. Самобичевания - потом, после ужина и отчёта. А правильнее всего будет не поддаваться соблазну и отбросить их вовсе.
  Мерно постукивали капли с промокшей куртки, вывешенной в коридоре. Укутавшись в два пледа, свой и бабкин, Илья сидел на диване над пустым листком бумаги, грызя карандаш.
  Так что же отличает бегущего лемминга от живущего человека? Отчаяние? Дурное настроение? Причины, причины... У каждого были свои причины. Но приводили они к одинаковому нежеланию жить. Значит, во всех случаях есть что-то общее. Что?
  
  До сих пор Илья об этом не задумывался. Это было попросту не нужно. Улавливать личные черты лемминга - вот, что было самым важным, чтобы вывести из-под шкуры ещё одного человека. Теперь же, с хищниками под боком, этого было слишком мало.
  Он пытался думать. Пытался вывести общую формулу. Не срасталось! Он вроде бы выхватывал суть, но слишком интуитивно. "Какой же я поверхностный!" - попытался он подстегнуть себя, но мысль ускользала, норовила вернуться к сегодняшнему объекту.
  Чёрная сгорбленная фигурка в кожанке, разговоры о медицинском самоубийстве... На что же это похоже... Уж не тот ли странный тип побывал там раньше Ильи и надоумил её? Вполне возможно! Как бы там ни было, работа с данным экземпляром не доведена до конца. Надо вернуться туда.
  После того, как он растревожил девушку своим вмешательством... От стыда у Ильи закололо в животе. Она его, наверное, ненавидит.
  
  
  
  Глава 5. Правое крыло, левое крыло
  
  Неделя подходила к концу, но ничего не прояснилось. Илья уже вызубрил всю паутину улочек и тропинок вокруг больницы, знал каждый проход меж гаражами, все цены на пирожки и булочки в окрестных ларьках. Девушка не появлялась. Другие лемминги не появлялись. Даже старухи не было видно.
  И всё равно он приходил на территорию, бродил, сидел, выходил на обход по окрестностям и вновь возвращался. Медсёстры косились. Местная собачонка умильно виляла хвостом, облизывалась на его ежедневный бублик. Что-то не давало уйти и посчитать это дело закрытым. Не тревога, другое. Загадочное бело-серебристое чувство, звоночек: ему самое место именно здесь, хотя ещё не сейчас. Илья боялся пропустить, когда же настанет "сейчас", поэтому делился бубликом, отворачивался от персонала и по нескольку раз на дню приходил к той самой скамейке. Сидел на ней и безмолвно умолял все небесные силы:
  "Пусть она поправится".
  Вечерами Илья пытался делать записи, тратя остатки школьных тетрадей. Получались невнятные обрывки: мысли тонули в усталости.
  
  "Основное занятие леммингов - бессознательное самоуничтожение посредством бега к пропасти. Чем ближе они к краю, тем больше вреда будет причинено человеку, которым был лемминг."
  "Скорость бега, она же скорость превращения человека в лемминга, определяется его тяготением к пропасти. Тяга состоит из (дописать?)"
  "Некоторые лемминги пассивны по отношению к себе, некоторые агрессивны. Есть даже такие, что агрессивны к другим - нарываются на конфликт, чтобы получить травму, обиду. Это всё лишь способы приблизиться к смертельному обрыву. Во всех случаях исход один, хотя они выглядят по-разному. Причин превращения также множество (примеры?). Предполагается, что причины коренятся в отчаянии и невозможности изменить что-то важное (что именно?). Но встречались и другие случаи..."
  
  В общем, ничего не складывалось, только куча новых вопросов появилась. Илья злился на себя за пустую трату сил, но остановиться не мог. Он чувствовал, что впервые за полгода теряет контроль над феноменом леммингов.
  
  На пятый день Илья пришёл спозаранку. В последнее время не спалось, а сегодня он и вовсе проснулся затемно. Несмотря на ранний час, ворота были открыты. По листве топтался дворник. Мерный шорох его грабель, терпкий запах прелости от потревоженной земли в остром от прохлады воздухе... Илья прислонился к воротному столбу и стал расслабленно наблюдать за работягой. В какой-то миг периферийным зрением он увидел знакомую ссутуленную фигурку.
  Она шла, опустив голову. Губы ниточкой. Большая спортивная сумка тянула её вниз. Илья отлип от ворот и шагнул ей навстречу.
  - О, - подняла она глаза. - Опять ты. А меня выписали вот.
  - Тебе лучше? - спросил Илья с недоумением.
  Узкие губы растянулись в усмешке.
  - Да всё со мной нормально. Проводили контрольное обследование и ничего не увидели. Говорят, так не может быть. Видимо, сначала аппарат подвёл.
  - Ого!..
  - Ой, только не говори ничего, ладно? Сама знаю. Заистерила, перепугала всех на ровном месте. Тебя вот... Ладненько, удачки, а я побежала. Надеюсь больше сюда не возвращаться.
  
  Она перехватила сумку поудобнее и зашагала прочь. Илья смотрел ей вслед и глупо улыбался. Человек будет жить. Как же прекрасно!
  Но, может, ей не стоит самой тащить такую поклажу? Он всмотрелся в удаляющуюся фигурку, едва не спотыкающуюся на неровном асфальте... и заметил.
  Тряпичную лямку сумки сжимала тёмная лапа лемминга. Ничего не изменилось.
  Илья сорвался с места, крича:
  - Постой! Давай хоть донесу! Тяжёлая же...
  
  Некоторое время они молча шли по безлюдному утреннему переулку мимо гаражей и садиков с раскрашенными покрышками. Наконец она проговорила:
  - Помнишь ту бабку, она возле нас сидела? Я ещё сказала, что хотела бы посмотреть на неё, когда прижмёт. Ну так вот, она скончалась буквально на следующий день. Очень быстро, во сне. Я специально спросила медсестру. Вроде как тромб какой-то. Нормальная смерть, я и не ожидала. Вообще, всё сложилось как-то совершенно иначе, чем я думала.
  - Наверное, и не заметила ничего, - вставил Илья, силясь улыбнуться. - Понеслась душа в рай.
  - Ну да, - ответила девушка довольно равнодушно. - Она же так боялась морфия.
  - Не думаю, что именно его она боялась... Тебе куда идти-то? - перевёл он разговор.
  - Мне не идти, мне ехать. Сейчас до остановки дойдём, сяду там на тралик и прямо к автовокзалу. Я просто в пригороде живу. Завезу вот вещи - и сразу обратно. Может, успею к третьей, а то нельзя же пропускать любимый институт. Чтоб его.
  - Может, не надо? - осторожно заметил Илья. - Отдохнула бы...
  - Да щас! - хохотнула она. - Скоро хвосты появятся такими темпами. Наотдыхалась. Просто страдала ерундой всю неделю. Нет, это первый и последний раз, больше я по больницам не ходок. Поболит и перестанет, зачем морочить голову всем вокруг. Пусть лечат тех, кому действительно нужно.
  Илью слегка передёрнуло. Он хорошо знал, откуда исходит эта логика.
  - Ты неправа, - выпалил он. - Если что-то болит, значит, тебе уже действительно нужно. Ты достойна помощи, как и любой другой человек. Пожалуйста, не пренебрегай собой!
  Девушка остановилась и взглянула на него с изумлением.
  - Ты чего?
  - А чего я?
  - Незнакомым людям такое обычно не говорят. Да что уж там, и от знакомых не услышишь. - она изучающе разглядывала его, хмурясь.
  - Я всем такое говорю, - простодушно ответил Илья. - А что?
  Она щурилась всё более подозрительно.
  - Тебе никуда сейчас не надо, нет? Обратно в больницу, может. Или в шарагу какую-нибудь. Или на работу...
  - На работу, да... Я... Сейчас же ещё совсем рано, - выкрутился Илья. - А в больницу я, если честно, к тебе пришёл. Только не знал, как найти. Хотел извиниться, ну... Наговорил там, ты разозлилась, это всё было так неправильно...
  - Ты всегда разыскиваешь незнакомых людей, если ляпнул что-то бестактное?
  
  Прохладный воздух заволновался, растрепал её тёмные волосы и умчался дальше гонять пыль по детской площадке.
  
  - Обычно я и не говорю бестактное...
  - Да уж я думаю! - рассмеялась она. - Если вот так всех просишь не пренебрегать собой... Тебя как звать?
  - Илья.
  - Полина. - Она протянула ему когтистую лапку. Илья несмело пожал её. Ему очень редко доводилось дотрагиваться до леммингов, потому он опасливо впитывал новое чувство. Холодная и твёрдая, как земля. Колючая. Рудиментарный большой палец - лапы леммингов плохо годятся для самостоятельного выстраивания судьбы, они нужны лишь для бега по проторенной дорожке. Как же ей неудобно так жить. Как же жаль.
  Сейчас она выглядела весёлой, но Илью не проведёшь. С человеком, таящим боль от самого себя, бывает даже тяжелее сладить, чем с тем, кто бросается в отчаяние с размаху.
  - Я провожу до автостанции, - твёрдо сказал он. - Мне по пути.
  
  Когда они вышли из троллейбуса и втиснулись в беспорядочную станционную толпу, Илья знал о Полине только то, что она учится в местном институте на математическом факультете, из-за чего просыпается в шесть и завтракает в автобусе. Учиться утомительно, но для неё - интересно, как бы она ни прятала это в безразличном тоне. Родители одобряют её выбор: в их глазах любое высшее образование сродни билету в будущее, хотя это совершенно не так. Ещё она получает стипендию и тратит её на дорогу и увлечения. Что это за увлечения, узнать не удалось - поездка кончилась.
  То есть зацепок не было.
  Илья болтал о ерунде всю дорогу, словно боялся дотронуться до понимания: жива, здорова и не ошерстилась ещё больше. Больницу они не обсуждали ни минуты.
  Наконец, он помог новой знакомой поднять сумку на высокие ступени "Икаруса" и быстро выбрался из пыхтящей своры автобусов за забор.
  Тишина ударила по ушам, её можно было глотать, как волну свежего воздуха. Автовокзал находился недалеко от черты города, и за бетонными плитами ограждения был лишь пустырь, а дальше - другие заборы, частный сектор. Тут ещё сохранились остатки снега, прямо через которые пробивалась свежая зелень. Илья минут пять постоял, отдыхая от шума и представляя себе, как летом тут будут пахнуть полынь и полевые цветы. Может быть, стоит заглянуть сюда через месяц, присесть с чебуреком в руке на вот этот осколок ограды и глядеть в небесную даль над полем. Или наблюдать издалека за гомонящими приезжающими...
  Он оглянулся в сторону вокзала и зацепился взглядом за надпись на бетонной ограде. Там значилось твёрдым, почти каллиграфическим почерком: "Дакамутынада". В принципе, на стене были ещё какие-то подписи, непонятные круги, точки - но эта слипшаяся фраза занимала большую часть места.
  Надпись сбила его с мечтательного настроя. Илья быстро отвернулся и пошёл прочь. Узкая тропинка, рыхлая от сырости, вывела его на незнакомую улицу, улица же - к очередной троллейбусной остановке.
  Минут через двадцать он оказался в центре города, у корпуса местного технического института.
  
  Вообще-то раньше Илья избегал этого места. Причин хватало. Надолго закрепляться на одной небольшой, но людной территории означало быть замеченным и привлечь лишнее внимание. К тому же, ему казалось, что нет существа беззаботнее учащегося вуза - "от сессии до сессии живут студенты весело". Кого там ловить? Наконец, в институте был профессор. Если кто и мог повлиять на местных леммингов, так это он, а не парень с улицы, не имеющий понятия о студенческих проблемах.
  До сих пор Илья даже не сомневался, что зоркий Титарев подметит любого нуждающегося в помощи, почувствует неладное. Вот ради его ободрительных слов и размеренных бесед Илья бы забегал сюда! Но профессор работает, профессор читает лекции... Незачем отнимать его у тех, кому он нужнее.
  Так было до сих пор. А теперь была Полина.
  
  ***
  
  Илья сидел на старой тяжёлой лавке под лестницей. Машинально постукивая кроссовкой по цветному бетону, он разглядывал барельеф со звёздами и бегущими фигурками. "Математика, экономика, кибернетика". Перед тем он целый час коротал время до звонка, изучая расписания и осторожно заглядывая в аудитории. Повсюду здесь стоял насыщенный запах старой бумаги, полировки, мела. Тяжёлый, под стать самому зданию, будто вытесанному из цельной глыбы.
  Вестибюль был пуст. Но, судя по расписанию, через минут пятнадцать прозвенит звонок, и в узкие коридоры набьются шумные толпы молодых людей, спешащих по своим делам. Илья среди них легко сойдёт за своего. Но своим никогда не будет... А, какая разница! Он здесь затем, чтобы смотреть в оба, а не предаваться фантазиям.
  Дверь вестибюля открылась и впустила торопливого круглолицего человека в сером драповом пальто с портфелем. Титарев! Он выглядел помятым и усталым, но всё же улыбнулся Илье, когда тот подбежал.
  - Нет, нет! - он предупреждающе поднял палец, когда Илья начал было отчитываться ему. - Сначала о главном.
  Илья недоуменно смолк. Профессор рассмеялся:
  - У тебя самого всё в порядке?
  - Да, держусь.
  - Вот славно! Теперь можно и к делам.
  
  Они разговаривали, взбираясь по узкой лестнице на "башню" - так тут, оказывается, прозвали четвёртый этаж правого крыла. Профессор не знал Полину. У математиков он не преподавал. Но переспросил:
  - Говоришь, кожанка? А этот твой... Хищник, он не подобным образом был одет?
  - Да, меня тоже насторожило, - Илья наморщил нос. - Но сейчас много кто так ходит.
  - И то правда. Странная штука корреляция... Тебе может показаться, что закономерность уже на кончиках твоих пальцев, но стоит узнать немного больше о реальном положении дел - и вот исследовательский результат остаётся лишь пыльцой от крыльев вспорхнувшей бабочки. Кстати, эффект бабочки... Впрочем, не сейчас. Пришли некоторые новости, - сообщил Титарев, ставя портфель на затёртый паркет у двери и с силой налегая на ручку. - Добро пожаловать.
  Кафедра оказалась небольшим кабинетом, где теснились новенькие ламинатные столы, заваленные подшивками бумаг, и старые, высокие шкафы, покосившиеся от тяжести книг, журналов, папок, рулонов. То были надежды и стремления нескольких поколений студентов, спрессованные в груды набранных на машинке отчётов и тщательно начерченных графиков. Несмотря на такой официозный груз, кабинет выглядел обжитым. В дальнем углу одиноко висел чей-то зонт, на подоконнике обитал лохматый комнатный цветок, а рядом, на грубой табуретке - электрический чайник и несколько немытых кружек.
  Титарев подошёл к чайнику и щёлкнул кнопкой.
  - Так вот, милиция-то ответила. Скупо, правда, но есть нечто важное именно для тебя.
  Илья тут же бросил разглядывать пыльные стеллажи.
  - Мне не дали ни имён, ни рода занятий погибших. Но сообщили, что у этих людей совершенно разный возраст и социальное положение. Сильно разнится и место проживания. Собственно, никакой корреляции там не видно. Это доказывает...
  - Что корреляция была в невидимом, - хмуро ответил Илья. - Уверен, у них у всех была одна общая черта. Лемминговость.
  - Да, очень заманчивое объяснение. Если не знать о феномене леммингов, ситуация выглядит невероятно странной. Было бы очень просто говорить о, скажем, местечковой секте - если бы привлекался определённый слой людей. Например, те же подростки или студенты. Допустим, один из учащихся агитирует остальных. Это дико, но объяснимо! Но в данном случае мы наблюдаем нечто иное.
  - То есть, едва ли я развяжу этот узел, если сосредоточусь, к примеру, на вашем институте.
  - Да, пожалуй. Тем более, никого, кто соответствовал бы твоему описанию господина хищника, я тут не видел. Есть разная неформальная молодёжь. Многие, кстати, пьют. Но, насколько могу судить, ради развлечения, а не утопления печалей.
  Илья фыркнул.
  - У некоторых это на самом деле одно и то же.
  - Что до гражданки Полины, - продолжал профессор, наливая в кружку кипяток, - могу лишь сообщить, что классикам и приматам отведено левое крыло.
  - Кому?
  - Прима... Ах да. Прикладная математика. Ну, и о насущном. Отдай должное нашей столовой и её недорогим и сытным яствам.
  - Обязательно, спасибо, - улыбнулся Илья. - А то я, знаете, как воробей. Где найду, там и поклюю...
  - Знаю. Вы трудяга, мой юный друг.
  Улыбка Ильи растянулась до ушей.
  
  Из коридора раздалась дребезжащая трель звонка на перерыв.
  Классическая математика. Левое крыло.
  
  ***
  
  Добраться туда из "башни" оказалось непросто. Очень уж стремились прорваться по узкой лестнице освобождённые студенты. То весёлые, то взбешённые, то сонные, они с гомоном торопились наружу - к весне и тёплому ветерку. Если и мелькнул кто мохнатый, его не разглядеть было в людской толпе. Вот она, в конце концов, схлынула, а Полины всё не было. Испугавшись, что пропустил её, Илья сбегал наружу, повертелся на первом этаже, проверил столовую и снова вернулся наверх.
  Второй этаж, третий - он заглядывал в каждую аудиторию с колотящимся от бега сердцем. Его встречала только зависшая в спёртом воздухе меловая пыльца.
  Наконец за приоткрытой дверью он увидел знакомый тёмный силуэт, худенький и сгорбленный. Полина сидела над тетрадями и стремительно что-то переписывала. Волосы, ничем не завязанные, спадали ей на самые глаза, но она будто не замечала. Заслышав шорох двери, она вскинула голову, и на лице её мелькнуло тревожное удивление:
  
  - И снова ты?
  - Я на самом деле тут по работе, - стал объясняться Илья. - Тут есть один профессор... - он осекся, не желая подставлять Титарева, если что-то пойдёт не так. - В общем, я приношу некоторые материалы, там, для науки... Соцопросы, вот. Ну, и решил тебя проведать. Раз уж так сложилось. Слушай, ты есть не хочешь? - затараторил он, не давая ей опомниться. - У вас отличная столовка. В нашей шараге вот ничего не взять было, кроме прелых булок и кислых щей...
  - Ну ты, профессор кислых щей! - рассмеялась вдруг девушка. Илья недоуменно замер, но через миг понял: шутка такая. Улыбнулся в ответ. Однако Полина заметила его заминку и нахмурилась, стиснула лапки:
  - У меня дурацкий юмор, знаю.
  - Да ладно, правда же смешно, - Илья сделал улыбку потеплее. - Пошли?
  - Я тут конспекты восстанавливаю... Хотя... Окей. Дома сделаю. - Она одним махом смела тетради в сумку, смяв их при этом. - Пошли.
  
  Вечером того же дня, возясь с ужином, Илья вдруг подумал: а она себе готовит? Раз она из посёлка, то наверняка её частенько гоняют по хозяйству. Перебирал гречку и пытался представить, как Полина на похожей кухне, под похожим топлёно-жёлтым светом неяркой лампочки склоняет голову над крупой, рассыпанной по затёртой клеёнке. Волосы, как обычно, падают на лицо, а руки...
  Интересно, какие у неё на самом деле руки.
  
  
  
  Глава 6. Руки
  
  Человек знает свои руки, начиная с рождения. Младенец размахивает ими, впервые осязая мир и удивляясь ему. Малыш тянется равно к родному и к опасному: к подолу матери и к электрической розетке. С них же он встречает сам себя. Ребёнок замирает, разглядывая линии на ладонях и складочки на пальцах, говорящие ему: "ты такой один" - так растёт любовь к собственному телу, такому уютному, тёплому и близкому, такому своему. Вложить свою руку в ладонь другого - значит, доверить ему часть себя.
  В детстве Илья, услышав про какого-нибудь преступника в новостях, думал: а этот человек, когда был маленьким, тоже открывал силу и необычность собственных рук - каково ему теперь, когда они запятнаны и закованы в наручники? Когда их мощь сломала другого человека. Жаль ему себя? Об этом телевизор никогда не рассказывал.
  Итак. Осязаемость мира, тепло других людей, жар своего тела и многое, многое другое. Какая из этих сторон стала чуждой для Полины?
  Да какая угодно. Пока он не узнает о ней больше, не догадается. Пока не догадается, не поможет ей. Раньше он, может быть, не старался бы так, удовлетворившись её неожиданной чудесной выпиской. Но не теперь, когда где-то рядом шастают хищники, доводящие леммингов до края.
  
  Наутро, позавтракав, Илья не помчался наружу, а сел за письменный стол в своём углу. Он ещё вечером по памяти нацарапал на листочке расписание пар у Полины. Теперь он развернул перед собой потёртую карту города, за которую не брался уже давно. Из нижнего ящика выудил несколько цветных карандашей, ещё школьных.
  Для начала он двумя разными цветами обвёл здание института. Вторник и пятница -дни, когда у Полины всего две пары, а значит, встречи не напрягут её. В такой день он с утра поделает домашние дела, потом сядет на автобус и доберётся до городского центра. Обходя его вместе с Полиной, будет примечать себе подопечных и заодно работать с ней самой. Вечер же потратит на поиски леммингов вдоль маршрута того же автобуса, благо он длинный. Ну, и в собственном районе, конечно.
  Двухцветная линия протянулась от центра, запетляла по жилмассиву хрущёвок и вынырнула на проспекте, чтобы вскоре завернуть к дому Ильи.
  В остальные дни он будет обходить и объезжать другие районы. Синими, зелёными, серыми линиями обозначились их границы и проступили маршруты. Вот вещевой рынок, даже слишком людный. За ним - целое гнездовье домиков, тихий частный сектор, где никого не встретишь, зато если проехать через него на трамвае - пошла, пошла синяя линия - попадаешь к новостройкам, где несколько высоток окружают "стекляшку" с офисами.
  Зелёным пусть будет западный микрорайон, построенный незадолго до рождения Ильи: девятиэтажки, крохотные парки, кинотеатр и суровый гранитный банк. Здесь надо почаще навещать бывший Дом Быта. Там и затарить домой продуктов можно.
  Получалось, что из всего города не покрывались только несколько отдалённых участков. Причём один из них был транспортной развязкой, вокруг которой тянулись целые кварталы гаражей, шиномонтажек и специализированных магазинов. Не лучшее место для пешеходов, то есть для ловли годилось мало. Другим таким участком была полузаброшенная промзона за оврагом, о которой у Ильи были очень смутные представления.
  Третий район... В своё время придётся посетить и его, а пока совершенно не хочется.
  Остальные белые пятна считались почти что пригородом. На них можно бы потратить воскресенье, если найдутся силы.
  
  Илья откинулся на спинку стула и посмотрел на карту с критичным прищуром.
  Задумка была просто отличной, да только до сих пор соблюдать планы ему удавалось редко. Стоило выйти в город, как Илью подхватывал вихрь событий. Именно поэтому он до сих пор не пытался распланировать свои походы, а просто брёл, куда глаза глядят, иногда повинуясь неожиданному желанию сменить направление. Но сейчас Илье противостоял невидимый и непонятный противник - значит, настало время постараться вдвойне.
  Он ещё раз внимательно осмотрел свой маршрут. Навёл чёрточки еле заметных переулков, чтобы постепенно обойти все до единого. Каждому дню - свой цвет. Сам вид расчерченной карты вселял в него уверенность.
  Девятнадцать жертв, напомнил он себе. Судя по записям, он обычно встречал около десяти с половиной грызунов в месяц. Многие из них очень даже напоминали людей. Такого лемминга напрямик попроси прыгнуть с крыши - да скорее он от испуга рванёт в противоположную сторону, роняя шерсть клочьями.
  Как? Как хищник мог столько набрать, какой силой убеждения?
  Девятнадцать зверьков, скучкованных в одном месте - невообразимо. Илья представил себе кабинет родного ПТУ, сплошь заполненный пищащими, скребущимися леммингами... Его замутило. Нет, так не бывает, нет. Один-два лемминга в среднем на группу, да ещё преподавательница, похожая в свои сорок на запуганную мышку-школьницу. С таким ещё можно мириться... Хотя - что за глупости.
  Мириться с феноменом леммингов он никогда не умел, а сейчас тем более не собирается.
  Скрипнув стулом, Илья поднялся. Пройдя меж двух шкафов, он вышел в затенённую вторую половину комнаты.
  
  Здесь большую часть пространства занимал второй диван - некогда спальное место бабки и деда. Напротив него обитал телевизор, сросшийся с прогнутым рыжим комодом и по-царски увенчанный хрустальной вазочкой. Экран был повернут так, что из убежища Ильи не было видно картинки - платяной шкаф закрывал всё. Илью это не огорчало, поскольку он с детства недолюбливал взрослые вечерние передачи.
  Илья достал из вазочки гнутый ключ от комода, опустился на колени, поковырялся в замке. Дверца с трудом подалась. Просунув руку за стопку старых пластинок, он извлёк синюю жестяную коробку из-под чая. В коробке хранился значок ударника труда, какие-то камушки, но главное - наручные часы на кожаном ремешке. Осторожным поворотом Илья завёл механизм и выставил дату: 16 апреля. Металл тихонько запульсировал.
  А теперь - ну-ка, который час? Ого!
  Настенные часы показывали пол-двенадцатого. Что ж, утро пропало. Стоит перекусить на дорожку, а затем поспешить.
  Илья залил водой брикет сублимированного супа в последней чистой кастрюле. Включил газ спичкой. Пока закипит, он успеет переделать необходимые дела.
  Свитер - в таз мыльной воды, оставить отмокать до вечера. Выбрать из шкафа водолазку посвежее. Кроссовки - пройтись по ним мокрой тряпкой, оттирая пыль. Платяной щёткой стряхнуть с джинсов следы грязи. Смыть, изгладить всё, что может оттолкнуть лемминга.
  Оставаться внимательным к себе что извне, что изнутри - ведь предстоит настраивать подопечных на то же самое.
  
  К половине первого он закончил обедать и мыть посуду. Застегнув часы на запястье, Илья подошёл к своему столу: решил перед выходом ещё разок свериться с картой. Взглянул напоследок в сторону своего книжного шкафа.
  Перед лицом спрятанной за стеклом тайны все планы показались бесполезными, как пустые смятые бумажки.
  "Ты же можешь её спасти? Помоги Полине, просто вылечи её от этого, она ведь, как и я, Твоё дитя. И ту девушку, которая всё видит как через стекло - спаси! Я не знаю её имени, но... Пожалуйста!"
  Тайна молчала. По дверце пробежал горячий солнечный блик. Илья с сомнением проследил за ним взглядом. Ему очень хотелось какого-нибудь знака, или помысла, или яркого чувства, возвестившего бы: "Да! Ты услышан!". Но ничего подобного не произошло. Однако то ли от взгляда на икону, то ли ещё от чего Илья вспомнил про храм.
  Вот чего он не учёл. Пришлось снова браться за карандаши.
  
  Вообще-то в городе имелось целых три церквушки. До двух из них Илья мог добраться только с пересадками. До большого старинного храма в центре - одним автобусом, но долго. Короче, Илья через месяца три после крещения перестал появляться на богослужениях, а с прихожанами всё намеревался завести дружбу, но когда-нибудь потом.
  В своё время, ещё при крещении он попытался рассказать о своей особенности старенькому священнику, отцу Ферапонту. Илья тогда очень боялся то ли внутреннего подвоха, то ли канонического осуждения. Но разговор вышел коротким: ни опасений, ни запретов, ни, наоборот, похвалы.
  - Батюшка, я... Как бы это сказать... Ощущаю, когда человеку нужна помощь. Уже очень давно. А с тех пор, как крестился - знаю, как с ним поговорить, чтобы помочь. Как будто свыше приходит. И даже специально нахожу этих людей. Это ничего? Можно продолжать?
  - Кхм, кхм... Скажи, чадо, не беспокойно ли тебе от этого? Вот оно приходит свыше, и что ты чувствуешь?
  - Точно не беспокойно. Наоборот даже. Мирно... Ещё радуюсь.
  - Не гордишься?
  - Нет. Ощущение, что случилось что-то правильное. Вот этому и радуюсь. Что это со мной? Это же ничего страшного?
  - Кхм, почему же страшного, каждому даны свои таланты... Тут другое важно, кхм. Ты, чадо, не бросай молитвы... Не бросай Писание, в храм ходи... Давай ладошки, благословлю. Главное - не гордись...
  Ну вот, теперь он сможет ходить в храм почаще. И, наверное, это не будет пустой потерей времени во время рабочего дня. Да или нет? Для полностью превратившихся леммингов судьбу могут решать минуты, как было с тем уволенным работягой на машине. С другой стороны - священнику, наверное, виднее. Надо попробовать. Когда-нибудь.
  
  ...Намеченный план удавалось выполнять ровно четыре дня. Затем Илья начал то опаздывать, то вовсе пропускать встречи возле института, зато появлялся в незапланированные дни. С леммингами никогда не угадаешь заранее, сколько времени понадобится. "Работа", - объяснял он Полине, и это было правдой. Она лишь пожимала плечами, будто её это не беспокоило. Только уголки рта на мгновение шли вниз, глаза застывали, но руки-лапки оставались при этом неизменны - поэтому Илья не обращал особого внимания. Его куда больше обычного беспокоили дни, когда не удавалось поймать ни одного нового лемминга.
  Сколько народу можно повстречать за день, если бродить по людным улицам в час пик, вертеться во дворах и на рынках около полудня, околачиваться возле магазинов в послеобеденный период? Скольких он осматривал, просто садясь на троллейбус, катаясь по проездному через весь город? Сотни нормальных лиц проплывали мимо, но теперь Илья не так им радовался, как раньше. Зато, поймав одного-двух леммингов, он подолгу раздумывал об увиденном, подбирая ответы к своим новым вопросам:
  Куда и откуда на самом деле бегут лемминги? Чем пропасть привлекает их?
  
  Так прошло недели две. Наступила и прошла Пасха. В праздничный день Илья воспользовался всеобщими гуляньями, чтобы охватить побольше народу. Его встречи с Полиной продолжались без особого успеха. Чуть ли не в каждой беседе они расходились во мнениях и вкусах по самым простым вопросам.
  
  "Чувак, как тебе "Дарья" - сериал по кабельному? Нравится?" - "Знаешь, почти не смотрю телевизор. Только настроение портить. Да и кабельного у меня нет." - "Из каких лесов ты вышел, о благородный дикарь?"
  "В наушниках у меня тяжеляк всякий - рок, металл. Он сливается с моим настроением, подпевает ему, доводит до экстремума. А ты рок хотя бы слушаешь?" - "Очень редко слушаю. Когда надо взбодриться. А вот когда тоска берёт, обязательно ставлю что-нибудь умиротворяющее, чтобы перенастроиться. Знаешь, тоска ведь способна быть светлой, вот я её и отмываю как бы. Правда, плеера у меня нет, давно сломан, и вообще на работе как-то не до того." - "Что же ты тогда слушаешь? Знаю, не говори: дикарь включает телек и кайфует под музыку из рекламы по первому национальному... Эй, ты чё? Не смешно, что ли?"
  "Город - это неон и огни машин. Это зрелище - как игла со снотворным, сначала колет в сердце, а потом убаюкивает. Потом, город это кофе. Потому что терпкий, как осенние листья. Город подсаживает, как никотин, на переживание одиночества в толпе. И сомневаюсь, что без никотина мне это было бы настолько приятно." - "Ну нет... Город - отпечатки следов десятков тысяч людей, эти следы узором застывают в бетоне под рассветными лучами. Тысячи мелочей в едином ансамбле, каждая для кого-то бесценна: цветные камушки в стене, угловатая выбоинка в бордюре, яблоня под окнами. Город - это ракурс на стройный мурал около выезда к промзоне. Понимаешь, ничего из этого нельзя купить в лавчонке, как кофе и сигареты." - "О-о, мои зубы! Ты такой приторный, что у меня сейчас кариес начнётся! Да не выпадай ты так, это шутка юмора."
  
  Однажды он, уставившись на измятые носки кроссовок, спросил:
  - Мне, наверное, не стоит приходить?
  - Да ты что! - возмутилась она. - С кем я тогда буду всё это обсуждать?
  
  На других леммингов будто действовало само его присутствие, на Полину - нет. Всё той же четырёхпалой судорожной хваткой она держала сигаретную пачку. Неизменная взъерошенность. Более того, рядом с ней Илья не улавливал серебристо звенящей ясности - того напора правильных слов, который рождался в нём при встречах с леммингами. Они общались, как... Как обычные знакомые.
  Илья даже стал вспоминать Полину на вечерней молитве каждый день - и всё равно ровным счётом ничего не менялось. Он недоумевал: неужели высшее милосердие не для всех? Или нет - скорее, тут дело рук хищников. Она точно, точно с ними связана! Но сами хищники всё не появлялись. В разговорах тоже не мелькало ничего, что дало бы подсказку. Непонятная ситуация изводила Илью, до боли напоминая бесплодное прошлое.
  Однако он не сдавался. За повадками этой девушки-лемминга он наблюдал с небывалым азартом. Часа не проходило, чтобы Илья не вспомнил о ней: как размахивает руками при ходьбе, как поправляет непослушные волосы, как усмехается уголком рта. И волновался перед встречами с ней по-особому, хотя не мог толком разобрать - как. Празднично, что ли?
  Никто из его подопечных раньше не интересовался им самим.
  
  Тем временем, весна разогревалась и расцветала. В воздухе витал тонкий запах свежести. Ещё не сирень, уже не снег. В один из вторников Илья выскочил в новый день нараспашку, чтобы запустить под куртку тёплый ветерок.
  Первым, что он увидел во дворе, был мёртвый голубь.
  Взъерошенный комок на солнечном свету казался вдвойне чёрным. Птица не была растерзана или убита. Скорее, её сгубила болезнь.
  Илья осторожно обошёл тельце. Ему стало тревожно и жалко. Он задержал эти чувства в себе, пока шёл до остановки, будто они могли помочь. Глупость, конечно. Вскоре их размыли ароматы молодой листвы и новые впечатления за окном автобуса.
  
  Они с Полиной должны были встретиться сегодня за институтом, в маленьком сквере. Илья обошёл бетонную глыбу знаний, прошёл вдоль забора и не без труда протиснулся в приоткрытую неподатливую калитку. Сквер оказался заросшим, с единственной аллеей, вдоль которой приютились массивные старинные скамьи. За высоким кустарником дремали раскидистые дубы, постаревшие ещё до перестройки. Шиповник на центральной клумбе так вымахал, что за ним не было видно остальной дорожки.
  Ветки тыкались Илье в плечи, лезли с непрошеными объятьями. В стороне слышался смех, веяло табачным запахом: видимо, общались студенты. Буйная весенняя зелень скрывала редких гуляющих друг от друга. Когда Илья нашёл скамейку, где ждала его Полина, ему уже казалось, что в сквере они одни.
  
  - Где ты там застрял? - спросила она, не подняв лица. В лапе покачивалась, роняя пепел, сигарета. От досок скамьи тянуло мхом и сыростью.
  - Благородного дикаря взяли в плен колонизаторы, но ему удалось вырваться.
  - Хорошая попытка подстроиться под мою иронию, только мне не до шуток.
  
  Лапой Полина обхватывала себя за плечо, сумку бросила под ноги.
  - Тебе нехорошо? - негромко спросил Илья, присев рядом.
  
  Затянувшись, она выдохнула дым через сжатые губы. Серое облачко опустилось вниз.
  - Что толку рассказывать, - ответила наконец.
  - Всегда готов тебя выслушать. Поделись, тебе обязательно станет легче. Это всегда помогает, даже когда кажется, что ничем не развеять дурной настрой. Для этого...
  "Для этого я и здесь", - чуть не произнёс он, да вовремя остановился, неопределённо поведя рукой: мол, твой черёд говорить.
  - Чё ты лечишь... Лучше не открывай рта лишний раз, а? Меня и так окружают идиоты, не хочу обнаружить, что ты один из них.
  - Вот и говори сама, если хочешь, чтоб я молчал.
  - Не о чем говорить, потому что ничего нового не происходит. Мелочи, правда! Это даже смешно, что на бюджет самой сложной специальности поступили самые тупые учащиеся с целью откосить от армии. Бешеный конкурс - один баран на два человеко-места... А раз они не соображают ни йоты, мне совершенно необходимо решать задания за них, чтобы меня не считала чмом вся группа. Нужно же посочувствовать бедняжкам, войти в положение. Ты бы сам так поступил, правда? Какая жалость, что я бессердечная скотина и не собираюсь делиться своими трудами с халявщиками. Честно, мне так досадно, что я слишком рациональна, чтобы на меня повлияло их мнение. Мне наплевать, вот просто - наплевать! Одна посреди зоопарка, подумаешь!
  - Разве наплевать? - переспросил Илья, ощущая противоречие между словами и настроением девушки.
  - Понимаю твои сомнения, - хмыкнула Полина, делая короткую затяжку. - Мягкотелые люди вроде тебя убеждены - ну, или кто-то убеждает их - будто следует костьми лечь ради комфорта окружающих. Иначе не разрешено, правда? Стоит выпасть за рамки морали - и мамочка будет недовольна, не так ли?
  - Ты...
  - Ну?
  Облачко дыма взлетело с её губ, когда Полина, запрокинув голову, смерила Илью выжидающим взглядом. Колючий запах ментола.
  Это было уже слишком.
  -Больно особенной себя считаешь! - выпалил Илья. - Все-то у тебя бараны, лучше бы насчёт себя хоть иногда иронизировала. Знаешь, мне иногда кажется, что люди тем больше несчастны, чем больше воображают о себе, сочиняют себе новый образ взамен настоящего. А разве человек может выдумать что-то полнее и лучше настоящего? Да ни в жизнь.
  - Полнее и лучше, говоришь...
  Илья замер. Ну кто его за язык-то тянул! Привык, что лемминги прислушиваются, потерял бдительность. Сейчас она обидится и уйдёт.
  Но Полина как будто забыла, что можно обижаться. Теребя лапой кончик пряди, она рассуждала:
  - У тебя получается, что настоящий образ - это алгебра над множеством наших представлений о нём, где один элемент множества - воображение одного человека. Ну, как вещественные числа включают в себя все натуральные, но не только их, если совсем по-простому. Короче, ты наконец сказал нечто оригинальное.
  - Множество над представлениями... Чего?
  Уловив лишь слово "алгебра", Илья с силой потёр лоб, пытаясь отыскать нужное понятие среди огрызков пэтэушной математики. Ничего не вышло.
  Полина отвернулась, как будто смутившись.
  - Забей, - буркнула она. - Переучилась, вот и заклинило мозги. Я домой пойду... Может, ещё на "Дарью" по телеку успею.
  - Я провожу, - с готовностью пообещал Илья, но стоило выйти за калитку, как из-за угла показался лемминг. Он шёл навстречу неуверенными шажками - ноги, кстати, были ещё вполне человеческими. Пытается спастись, отвлекая себя приятной прогулкой? Илья прикинул, что успеет дойти с Полиной до следующего перекрёстка и там распрощаться самым естественным тоном, не показавшись странным. Так он и поступил, несмотря на обещание. "Работа ведь", - оправдался напоследок. Полина пожала плечами в ответ. Шерсть её топорщилась. Ничего, он обязательно с ней разберётся... С таким намерением Илья помахал ей и поспешил в противоположном направлении - вслед за новым зверьком.
  
  В лицо ему било солнце, слепило, отчего он с трудом высмотрел этот несчастный комок бурого меха в тени деревьев. Тот уже никуда не шёл. Стоял и рассматривал что-то на земле.
  - Что-то случилось? - полюбопытствовал Илья, подойдя.
  Первое, что он заметил - лемминг выглядел куда хуже, чем буквально несколько минут назад. Второе - перед ними на асфальте, выгнутом от напора древесных корней, валялось разлохмаченное собрание перьев, лапок и клюва, при жизни бывшее голубем.
  - Да разве ж молодому понять, - прокряхтел лемминг. Во рту виднелись сточенные резцы, мокрый нос пофыркивал, когда грызун выплёвывал слова. - Разве ж молодые соображают, что такое порядок. В наше время такого не было, чтоб дохлые птицы валялись посреди улицы. Вот так вот и пожилой человек, поди, останется валяться, если что случится. Вот такое всех нас ждёт с этим беззаботным поколением, которое не соображает, что такое порядок. Нет, это не наше время! Хоть ложись да помирай!
  Илья внимательно смотрел в мутные глазки, согласно кивая. Одновременно он, бережно взяв пойманного за плечо, отходил от голубиного трупика. Кажется, он уже видел подобное, совсем недавно, но сейчас не на воспоминаниях следовало сосредоточиться:
  - Не бывать такой возмутительной несправедливости, это я вам обещаю. Разве можно?
  Он провозился с леммингом добрых полчаса, прежде чем тот признал-таки, что птица - это птица, а человек - это, знаете ли, человек, и не следует примерять на себя судьбу животинки.
  - Надо иногда и вверх смотреть, - увещевал Илья уже почти обычного пенсионера в вязаной жилетке, проявившейся из-под косматого меха. Старичок одобрительно хмыкал, вслушиваясь в его слова. - Глядите, солнце продолжает дарить миру жизнь, уж до него-то даже самая распущенная молодёжь не доберётся, верно? Так что давайте ловить его прямо здесь и сейчас. Ведь здесь и сейчас - оно бесконечное. Это - всегда ваше время, исключительно ваше личное.
  Вместе со старичком он, довольный, любовался игрой лучей на потёртой стене институтского корпуса и несложном орнаменте под его крышей; на молодом газоне, на ограде клумбы. Но если б он оглянулся, то за перекрёстком увидел бы неподвижный силуэт. Невысокий, в короткой угловатой кожанке, с сумкой на плече, этот силуэт безотрывно за ним следил, дымя невидимой отсюда сигаретой.
  Но нет - Илья, распрощавшись с леммингом, думал только о грядущем отчёте, да ещё о малопонятных словах об алгебре. Никогда раньше он не слышал, чтобы кто-то рассуждал вот так - но для Полины, похоже, это было естественнее обычной непринуждённой болтовни, какой развлекаются многие девушки её возраста. Любопытно! А самое неожиданное было в том, что она будто перевела его слова на свой личный язык - и поняла их.
  Поняла и оценила так высоко, что даже не обиделась.
  
  Было около половины четвёртого. Купив пирожок в первом попавшемся ларьке, Илья отправился выслеживать леммингов дальше. Целый час он без успеха бродил по городу. Наконец, сел на автобус до дома, но сошёл на незнакомой остановке. Проплутал наугад дворами и выбрался к школьному стадиону, наполовину загороженному плитами. На них красовались корявые рисунки мячей и бегающих человечков. Это был примерно тот район, который он обозначил на своей карте зелёным цветом. Просторный, благополучный.
  Илья отыскал скамейку и присел, давая отдых усталым ногам. Посреди беговой дорожки подростки в несуразных широких штанах сосредоточенно учились кататься на скейтбордах. Один из младших мальчишек всё падал. Держался он осторонь, в суетливых движениях было что-то мышиное. Илья присмотрелся. И правда, за ушами не рыжеватые волосы - мех.
  Потому он и падает, понял Илья. Чем больше в человеке лемминга, тем больше он привыкает к падению и сам его провоцирует, не веря, что может двигаться иначе и лучше.
  Подавив желание подбежать к леммингу тут же, он принялся выжидать, словно кот в засаде. Вот скейт наконец прокатился, подпрыгнул, и мальчишка ровно приземлился колёсами на грунт. Огляделся: заметил ли кто его триумф? Илья показал ему большой палец. Юный скейтер радостно сверкнул мелкими зубками, сразу став симпатичнее. Теперь он катал смелей, падая же - сразу подскакивал, и всё украдкой поглядывал на Илью, а тот одобрительно кивал ему и показывал жестом: вставай, мол! Наконец, кто-то из старших скейтеров углядел старания мальца и одобрительно хлопнул его по плечу.
  Вот и всё. Даже ничего говорить не понадобилось. На этом можно его оставить. Илья довольно усмехнулся и в пару вдохов утихомирил разыгравшийся, как это часто бывало, пульс. Встал со скамейки и потихоньку двинулся вокруг стадиона, щурясь на низкое послеполуденное солнце. Поодаль блестели голубой и бежевой облицовкой глыбы девятиэтажек. Они тянулись вверх, будто с нетерпением высматривали в небе восходящий лунный серп.
  Пыль облачками вздымалась из-под кроссовок, рокот скейтов отдалялся и затихал. Над футбольным полем, заросшим по краям полынью, лениво зависла стрекоза. Раз - и она исчезла.
  
  В разрисованном ограждении Илья отыскал дыру и выбрался с другой стороны на заросший кустарником пустырь. Ветки ткнулись в лицо, и он, защищая глаза, инстинктивно отвернулся.
  Тогда он увидел граффити.
  "Мир дерьмо, все люди твари, солнце штопаный фонарь", - рыхлыми чёрными линиями было выведено на изнанке стены.
  Илья неодобрительно уставился на эту надпись. Почерк слегка расшатанный, но уверенный. Линии даже ровнее, чем на спортивных рисунках. Похоже, неизвестный автор - не случайный хулиган и уже неплохо набил руку.
  А если сюда лемминг заберётся? Наверняка согласно кивнёт. Запомнит. Станет в уме повторять... Ох и прибавится ему тогда шерстинок!
  Ну, Илья этого так не оставит. Значит, стены в тупиках и глухих закоулках... Интересно, этот тип рисует по ночам или днём? Возможно ли его засечь?
  Среди раздумий мерцала и звенела ещё одна мысль, но пока ещё слишком неуловимая.
  
  Ломая голову над вопросами, Илья выбрался из зарослей на дорожку. Она отсекала пустырь от тихого двухэтажного квартала. А ещё на ней лежал мёртвый голубь со слипшимися и почерневшими перьями. Синеватый от вечера асфальт казался бархатным, он словно пытался укутать и согреть птицу накопленным за день теплом, но голубю уже было всё равно.
  В эту минуту лишь тихо звенящая мысль и осталась.
  Она была правильной. Но сложной. Ничего подобного Илья никогда не делал и делать не хотел. Но правильно было именно это.
  Илья кинулся прочь и бежал до самой остановки.
  
  ***
  
  Строительный рынок затихал. Только время от времени раздавался громкий рокот: в очередной лавке закрывали на ночь роллеты.
  Лысеющий мужчина в шерстяном жилете сидел при будочке с краской и мелким товаром. Продавец привычно кусал пыльный ноготь и думал, стоит ли уходить домой. Дома ожидали огромная пачка пельменей, телевизор и кривоногий Бобик, которого надо было выгулять. Но здесь как будто тоже что-то ждало. Вот не следовало уходить - и всё тут! Хотя кому и на кой может понадобиться краска в шесть часов вечера?
  Др-р-р! Сосед одним махом спустил роллету к земле.
  - Иваныч, ты как, идёшь?
  
  Продавец прислушался к голодному урчанию своего живота. Пельмени...
  - Щас, посижу ещё. Погода хорошая!
  
  Через несколько минут к лавке подбежал парень в джинсовой куртке. Сначала он, согнувшись, просто хватал ртом воздух. Иваныч не без удивления разглядывал хлипкого, взъерошенного посетителя: неужели покупать будет?
  - Дайте... Вы ещё не закрываетесь?
  - Не закрываюсь, не закрываюсь, - успокоительно сказал Иваныч. И полушутя добавил:
  - Тебя дожидаюсь вот.
  
  Парень даже не удивился, а лишь кивнул. Отдышавшись, он затараторил:
  - Дайте, пожалуйста, баллончик краски, белой, пожалуйста. Какой марки? Не знаю, подешевле давайте... И вот ещё строительные перчатки, самые простые, ага, спасибо, хорошего вечера вам, Ангела-хранителя.
  Он сунул баллон в рукав, перчатки в карман, и мелкой усталой трусцой побежал прочь.
  
  - Ничего себе дела, - пробормотал продавец, доставая из кармана ключи от лавки.
  
  
  ***
  
  В сумерках, среди бурьяна случайные прохожие едва ли заметили бы человека с баллончиком у забора. Но Илья вздрагивал при каждом звуке. Краска долго не хотела идти, потом из-под клапана вырвалась почти прозрачная струйка. Он встряхнул баллон, чтобы размешать краску. Тот жутко загрохотал в тишине. Как только этот неизвестный рисовака набрался наглости для своих писулек, хотелось бы знать!
  
  Злосчастную надпись пришлось раза три покрывать белым слоем, прежде чем она стала неразличимой. "Вот так всегда, - подумал Илья. - Дурное дело нехитрое, а исправлять его втрое сложнее". Осмотрев свою работу, Илья вдруг заметил ещё кое-что. Рядом та же рука то ли пробовала краску, то ли изобразила некий символ: три жирных чёрных точки в круге. Две сверху, одна снизу.
  На всякий случай Илья закрасил круглую штуковину тоже. Затем упрятал банку под куртку и быстро, осторожно выбрался с пустыря, стараясь не шуршать ветвями. Попутно он надевал припасённые перчатки.
  Птичий трупик так и лежал на пешеходной дорожке. Его Илья перенёс в ближайший мусорный контейнер. Перчатки отправились следом.
  На этот раз выбраться к остановке оказалось непросто. Темнота сделала одинаковыми двухэтажные послевоенные дома. За разросшимися садиками не было видно, поворот впереди или тупик. Вдобавок по дворам шатались какие-то тёмные личности, зыркали на него, провожали взглядом, явно считая себя хозяевами этого района. Надо же, днём тут было куда более мирно... Банка за пазухой предательски постукивала. Илья был уверен: услышат, догадаются - никакой харизмы не хватит, чтобы заболтать их. Отделают под первое число и даже не поймут, что перед ними... да, перед ними непростой человек.
  Очень непростой. Голодный, измотанный, но - снова победитель. Он сразился с темнотой, впечатанной в стену, уничтожил кусочек запустения.
  Прошли те времена, когда Илья был лишь беспомощным наблюдателем. Теперь он другой. Пусть хищников целая стая, он-то в одиночку справляется: и с леммингами, и с теми, кто их провоцирует и ловит, словно дичь. Теперь-то он сам способен влиять на облик города! Ради людей вроде Полины, которым бывает неуютно на его улицах.
  
  За километр отсюда лысоватый мужчина трепал за ушами пёсика и говорил ему:
  - Что, Бобка? Знаешь ли ты, кто таков ангел-хранитель? Это, Бобка, ничего себе!
  
  
  
  Глава 7. Отличная работа
  
  ...Одинокий мохнатый комок восседал на вкопанной покрышке, скрючившись. Детская площадка опустела в обеденный час, последние школьники спешили по домам, а этот как будто забыл о голоде.
  - Любишь работать руками?
  Лемминг поднял мышиную голову. В мутных глазах шевельнулось удивление.
  
  Небольшой экземпляр, лет пятнадцати. Ошерстился едва не весь, а кисти - живые, подвижные - остались целы, и дальше них изменение не пошло. Значит, на них у паренька вся надежда, в них всё его существование.
  Разговорился. Хочет быть хоть токарем, как дед, хоть слесарем. Родители ни о чём, кроме юридического, и слышать не хотят. "Не для того мы тебя растили". Дед тоже не поддержал: помахал четырьмя пальцами, мол, одна беда от такой профессии. Уж он-то! Мог бы понять! Вот и получается, что со всех сторон человека кромсают, как хотят. А его самого будто и нет. Невидимка безликий. Не нужен такой сын и внук. Юрист нужен...
  Тут лемминг чуть не разрыдался, шерсть побежала по запястьям - сейчас рванёт. Нет, принялся увещевать его Илья мягким голосом, ты нужен, твой талант весомый, как и любой другой. Гни свою линию и не бойся ничего. Используй свои права, поступай в училище. Расскажи семье так, как мне рассказал, с полным доверием: вот он я, это - моё, и нет для меня другого... Они явно заботятся о тебе, дело вовсе не в том, что ты для них плох. Не понимают - это да. Пусть кто-нибудь из учителей тебя поддержит...
  Глаза зверька заискрились надеждой, в них прояснился собственный карий цвет. Здорово как.
  - Ты один такой, какой есть, и другого не будет. Запомни. Раз уж создан с такой сильной наклонностью, значит, где-то нужны твои руки. А кто с этим спорит, тот спорит с Творцом.
  Высвободились плечи, расправились. Мальчишка, вздохнув, ответил:
  - Я не думал об этом так. Попробую, терять нечего.
  Раньше работа Ильи завершилась бы на этом, но сейчас он прибавил:
  - Ещё одно запомни: если кто-то чужой вот так подойдёт к тебе на улице и станет убеждать в обратном, убивая в тебе волю к жизни - не верь. Сейчас сектантов много развелось. Бывай, держись.
  
  Теперь - найти уединённое местечко, чтобы, не отвлекаясь, прокрутить сказанное в памяти. Отчёт-то надо писать! Покинув двор, Илья побрёл между рядами гаражей. Ряды закончились, он заметил трубу теплотрассы, стряхнул пыль и сел. Труба уходила за трансформаторную будку, заросшую плющом, а дорога разворачивалась, упираясь в баскетбольную площадку поодаль. Одинокое помятое кольцо возвышалось в ожидании вечера, когда окрестные ребята вынесут мяч. Илья вытянул усталые ноги и погрузился в раздумья.
  Паренёк не слишком повеселел, но ведь обратился - развернул ситуацию другим боком, оглянулся на себя. Если подумать, подобные исходы встречались и ранее. Не в настроении дело - в развороте, в движении. А ведь до сих пор Илья никак не отмечал этот нюанс в отчётах, вот те на... Фиксировал только: лемминг энной степени ошерстения, замеченный способ травматизма - такой-то, фактор обратного преобразования - эдакий.
  Как бы назвать такой разворот? Не раскаянием же, в самом деле. Допустимо ли вообще подбирать название, ведь у разных людей он происходит по-разному? А первый шаг, который человек делает по лемминговой дорожке - может ли он быть одним и тем же у совсем разных личностей?
  Да невозможно их обобщить, невозможно!
  Илья с досадой забарабанил пальцами по жёсткой ткани, которая обвивала трубы. Тут же из-под трубы метнулась пушистая лапка, скрипнула когтями и скрылась.
  - Котейка, ты чего там делаешь? - спросил Илья, наклоняясь. Из-под трубы блеснули задорные глазёнки. Молодая кошка вышла на свет, потёрла полосатую спину о его ногу.
  - Голодная, небось. Я тоже так и не пообедал.
  Теперь Илья заметил, что дальше по трубе стояли грязные пластиковые коробочки, все пустые. Вот вышел из-за трансформаторной будки окладистый чёрный кот, сел, принялся смывать с носа прилипший сизый пух. Голубя добыл, зверюга.
  - Взять даже кошачий род - все вы друг на друга непохожи. Вон, какой толстый у тебя сородич, а ты зато пёстрая вся, - рассуждал Илья вслух, рассеянно почёсывая кошечке подбородок. - Как вас можно сравнивать? Ну что, что кусаешься, ты, зверь, именуемый кот?
  "Зверь, именуемый кот. Четыре лапы с острыми когтями; он имеет длинный хвост, свободно изгибающийся..." - всплыли в памяти строки старой книжки.
  - А может, это я сглупил, - сообщил Илья кошке, поднимаясь. - Как говорят, за деревьями леса не увидел.
  
  Тому, кто изучает лес, очень-очень боязно забыть, каково это - всматриваться в отдельные деревья. Он ведь тогда разучится осязать ладонью кору - то шершавую, то гладкую, вдыхать цветение, всякий раз по-иному пьянящее. Но придётся объять лес целиком, когда в стволах намечается гниль, а почва заражена.
  
  "Боже, пусть у него всё будет хорошо", пробормотал он, подразумевая сегодняшнего паренька. И понял, что уже какое-то время говорит эту фразу как бы с маленькой буквы. Дежурно...
  
  ***
  
  ...Чтобы поговорить с леммингом, Илья обогнал его, пробежав вдоль дома. Чуть не поскользнулся на сырой от недавнего дождя тропинке. Не выпуская из поля зрения портфель и серый плащ на худом сгорбленном тельце, едва видимый в сумерках, Илья вышел на дорожку и двинулся навстречу. Среди десятков людей, спешащих домой после работы, совсем нетрудно было столкнуться с ним будто невзначай.
  - Ах, извините, - робко пискнул лемминг, с готовностью взяв вину за столкновение на себя. Его голос утонул в автомобильном шуме. Тем проще для Ильи было задержаться, доверительно тронуть мохнатое плечо, заботливым тоном спросить:
  - С вами всё в порядке?
  - Да... Да, конечно... - растерялся зверёк. Залечь попытался, а? Замаскироваться. Но Илью не проведёшь.
  - Нет, я же вижу. Вас качает. Вам плохо? Принести вам что-нибудь? Я могу помочь, только скажите!
  Маленькие глазки лемминга сфокусировались, наконец, на Илье. Глазки-бусины, способные видеть только убогую тропу до края обрыва. Ага! Расширились. Ещё бы: заметил, что волнуется за него вполне пристойно одетый молодой человек, уверенный, доброжелательный.
  Однако, поразмыслив, зверёк с недоверием проговорил:
  - Вы можете помочь? Нужно быть посланцем с небес, чтобы такое заявлять, потому как я сам не знаю, что... Простите, болтаю глупости. Голова что-то побаливает.
  И лемминг поплёлся по своему прежнему маршруту. Из-под замызганного плаща лезла пегая шерсть - казалось, вот-вот зарастёт весь торс. Илья тут же пристроился рядом, зашагав в ногу.
  - Вовсе не глупости, - сообщил он со всей серьёзностью. - Если бы я был посланцем с небес, что бы вы попросили?
  Робкое предположение лемминга Илью не удивило: с тех самых пор, как серебряный звон стал ему сопутствовать, он иногда слышал от зверьков подобные лестные эпитеты. Ему куда важнее было, что в такие моменты лемминг мог сменить направление.
  Точно: отвисшие щёки дрогнули, заколыхался тёмный мех.
  - Попросил бы... Да вроде как-то нечего, - вяло сказал лемминг. - Прибавку к зарплате? Или разнообразия в жизни? - Он тихонько фыркнул.
  
  Знать бы ещё, что довело его до равнодушия. Стихийное отчаяние, хроническая покорность судьбе, вялотекущая потеря смысла? В отчётной статистике рекомендовалось указывать версию, но далеко не каждый лемминг мог обронить в разговоре нужные сведения. Похоже, сегодня Илье опять придётся работать вслепую - вернее, доверяясь звеняще ясной интуиции.
  Какой бы ни была причина, он мог только помочь зверьку избавиться от последствий. Ух, какие щёчные мешки - привычны хранить запасы. Отсюда и надо начать.
  - Когда человеку нечего просить - значит, он имеет все возможности наслаждаться жизнью. Просто и без задней мысли. Не сравнивая себя с другими, не оглядываясь на их мнение. Не задумываясь о том, достоин ли. Иначе насмарку все ресурсы, которые он накопил, заработал, - рассуждал Илья вслух, надеясь попасть в цель. Видимо, попал, потому что грызун отреагировал:
  - Золотые слова...
  Он тоже исподтишка наблюдал за Ильёй - слегка удивлённым взглядом человека, пытающегося найти сложный ответ для простой загадки. Видимо, его вдохновилаидея о том, что всё необходимое для радости уже в руках. Ну, или о том, что сам небесный посыльный разрешил ему расслабиться. В любом случае, мех редел на глазах.
  
  Обычно Илья всматривался в подопечных лишь практической пользы ради: сообразить, что подтолкнуло их в сторону пропасти, либо оценить, верно ли направление разговора. Но теперь его переполняли совершенно новые вопросы.
  Тысячи городских жителей плетутся сейчас домой, уставшие, голодные. У сотен сжимает виски. На одной только этой улице полно народу -наверняка голова от проблем пухнет у доброй половины.
  Только в одном человеке сработал некий переломный фактор.
  
  Илья снова окинул лемминга взглядом. Сгорбленный, как и все они, утомлённый, как и все они. Морда какая-то иссохшая, несмотря на щёки...
  - Если человек находится в хроническом стрессе, - вспомнил он вдруг фразу из одной книжки, - ему важно много пить.
  Спасибо профессору за литературу, пусть даже одна книга из десяти явно касалась полевой работы!
  
  Они как раз поравнялись с остановкой. В пятиугольной железной будке за тонкой решёткой горел свет. Из таких серо-голубых конурок торговали всем подряд: прессой, жвачкой, мячиками-попрыгунами, куревом - и, конечно же, минералкой.
  - Секунду, - попросил Илья, отбегая к будке. Пальцы его нащупывали по карманам монетки и купюры. Что-то их собралось меньше, чем хотелось бы, но ничего не поделаешь - он пешком забрёл далеко от дома, в очередной раз потратился на кафе.
  - "Бонакву" маленькую дайте, пожалуйста, - попросил он, наклоняясь к окошку. Сгрёб все деньги, высыпал на прилавок. Хватило впритык, но главное - хватило!
  - Спасибо, хорошего вечера.
  
  Запихнув мизерную сдачу в задний карман, Илья поспешил обратно к подопечному. Вовремя - тот уже отходил, в сомнении оглядываясь на нежданного спутника.
  - Пожалуйста, пейте. Это вам.
  Ошарашенный лемминг взял протянутую бутылку. Взглянул на неё, на Илью, на ларёк - искал подвоха. Наконец отвинтил крышку подагрическими пальцами. Глотнул. И ещё. Бутылочный пластик проминался в руке, а он не замечал - пил жадно, с наслаждением. Потекла капля - по небритой щетине с проседью, по красноватым складкам подбородка. Кончилась вода. Выдох.
  - Ну дела. Сейчас только вспомнил, что за весь день глоточка не сделал, - сказал мужчина. Бутылка затрещала, смятая нервным движением.
  - Теперь вы понимаете, что я хотел вам донести, - сказал Илья. И, теряя остатки хладнокровия, с горечью спросил бывшего лемминга:
  - Вот зачем так себя обижать? Хоть сами себе можете ответить, из-за чего так с собой поступаете?
  Мужчина действительно задумался. Похоже, его очень удивило собственное поведение - теперь, когда он взглянул на него со стороны.
  - Да меня это не обижает, - ответил он наконец. - Я же не маленький мальчик и спокойно могу держаться весь день на одном завтраке, пока другие вместо работы чаи гоняют. Согласитесь, что есть сила, достоинство в том, чтобы отказать себе в лишнем стакане воды.
  - Не сила, а слабость, если вы при ходьбе на пешеходов наталкиваетесь, - сказал Илья, почти не слукавив. - Нет повода для гордости в том, чтоб доводить себя до головной боли.
  - Простите, - сказал мужчина с неловкой усмешкой. - Не рассчитал.
  - Вы не доставили мне ни капли неудобств, - заверил его Илья без тени ответной улыбки. - Только прошу вас: если кто-нибудь когда-нибудь попытается вас заставить пренебрегать собой, игнорируйте его. Даже так: шлите его лесом. Не встречались вам такие?
  Человек озадаченно помотал головой.
  - Вот и хорошо. А то, что произошло с вами сейчас - это урок свыше. Запомните его. И берегите себя.
  Илья помахал рукой и отступил, исчезая в толпе, словно в сумерках. Изумлённые глаза, чуть воспалённые, с мешковатыми веками, ещё пытались высмотреть его.
  
  Илье же тем временем хотелось только одного: домой. Медовый свет из окна лавчонки навеял на него тоску по уюту, по тесноте привычного уголка. Вдвойне приятно расслабить усталые мышцы в тепле пледа, когда тебя окружают милые сердцу вещицы. Втройне - когда рядом близкие... впрочем, что толку желать невозможного.
  Он добрёл-таки до другой остановки - подальше от лемминга, чтоб не подпортить эффектное исчезновение. Дальше пришлось уступить изнывающим суставам. В ожидании троллейбуса Илья полез за проездным.
  
  Минут пять он обыскивал карманы захолодевшими руками, а нагрудный даже попытался вывернуть. Только тогда вспомнил: вчерашний дождь, влажная куртка на батарее - проездной выложен на комод в прихожей, сохнет. Там он сейчас и валяется, бездельник.
  Ну, что ж.
  Видимо, придётся идти домой пешком. Причём идти быстро - торчать на улице в опасные поздние часы не улыбалось совершенно. Этого Илья избегал всеми силами.
  Провода закачались, обещая скорое прибытие троллейбуса. Скорее под влиянием импульса, чем сознательно, Илья сунул руку в задний карман, куда ранее ссыпал сдачу за "Бонакву". Вынул всё содержимое.
  На его ладони лежала мелочь, происхождения которой он не помнил - но то была ровнёхонько нужная для проезда сумма. Илья довольно хмыкнул и сжал кулак.
  
  Подошёл троллейбус - сидячие места заполнены. Илья нашёл себе место на задней площадке, встал у окна. Привет, вечерние огни.
  Гул мотора мешал собрать мысли воедино, они теснились в голове, толкаясь и сбивая друг друга. Спасти лемминга получилось, разобраться в подлинной причине - нет. Отчаяние, покорность, чувство бессмыслицы, отверженность другими - все эти явления, конечно, разрушительны для души, но всё же они - часть жизни.
  Правда, в леммингах все ужасы оказывались доведены до крайности. Может, в ней-то всё дело, в нехватке чувства меры?
  Ну хорошо. А нехватка откуда? Нет, вся соль точно не в видимых предпосылках, не в бытовых драмах - слишком они разные от случая к случаю. Допустим, во всех леммингах действительно есть нечто общее, тогда с этой точки зрения...
  Троллейбус тряхнуло на повороте. Илья изо всех сил вцепился в поручень.
  Круто. Теперь он сбился с мысли окончательно. Где же ты, кристальная ясность? Мигом являешься, когда нужно тащить леммингов, но ведь в остальное время тоже необходима!
  
  Вдруг Илья осознал, насколько же устал за этот день. Странно, ведь он бродил по запланированному маршруту, неплохо перекусил и даже не попал под морось, как вчера. Одна проблема: не выходит до конца разобраться в собственной работе, но развернуть очередного лемминга это не помешало. Потом, вон, написал парочку отчётов - закачаешься. Всё шло гладко, лучше не бывает. Хищники, похоже, затаились - до сих пор не слышно о новых происшествиях. И всё равно вместо покоя, удовлетворения он с удивлением обнаружил в душе скорбь.
  С детства привычная, как незаживающий заусенец. Неутолимая, как голод пленника по свежему ветру - воздух темницы удушлив. Так ведь полгода назад стены темницы растаяли на глазах. Поиск окончился. Почему тоска снова вернулась?
  Илья всмотрелся в иссиня-чёрное небо за окном, но не ощутил в нём ни прохлады, ни свободы. Пыльное стекло показалось ему толще ладони.
  Он-то думал, единение будет нерушимо. Вот и беспокоился за эту неделю о чём угодно, но не об открытой ему истине. Забыл о ней, не обращался к ней, сидел спиной к застеклённому лику. И вот её нет.
  Ещё недавно всё наполнялось голосом тихой радости. Весь мир казался шкатулкой для живого сокровища. А теперь ключ от этой шкатулки словно завалился в один из карманов - в какую часть себя ни загляни, найти не получается.
  Где ты, утешительная сила, поющая серебром незримая струна?
  "Где Ты?"
  
  Небо не разверзлось в ответ на зов, но постепенно Илья ощутил, как восстаёт и крепнет в нём надежда. Спустя лишь минуту он снова мог воспринимать и думать. И он... кажется, он догадался, что нужно сделать с отчётами, чтобы продвинуть исследование дальше. Да! Он соберёт все свои записи, черновики, рассмотрит их как бы издали, а там... там посмотрим!
  Придётся повозиться не хуже, чем над курсовой в колледже. Но надо же что-то делать! Ради тех девятнадцати, ради тех, кто был до них, ради всех, у кого больше нет ни единого шанса сердцем ощутить незримое объятье и всех, кто в одночасье может потерять своих близких.
  Сойдя на нужной остановке, Илья зашагал к дому, но не лампа и не одеяло теперь манили его, заставляя спешить...
  
  ***
  
  
  ...Утренние троллейбусы приезжали забитые - на ступеньку не влезешь. Толстый лемминг, с ног до головы лоснящийся, сердито притоптывал каблуком сапожка: уже второй вагон пришлось пропустить. Женщина. От меха несло пряным сиропом дешёвых восточных духов. Лапой она удерживала руку мальчишки лет пяти с рюкзачком за спиной. Ну, как удерживала - сжимала, дёргала, будто малец был в чём виноват.
  - Опаздываем! - шипела она. - Надо было брать такси! Как это зачем, Матвей, и прекрати баловаться, это твои занятия, это вопрос жизни и смерти!.. Да что вы пристали ко мне, молодой человек! - начинала она урчать всякий раз, когда Илья пытался объяснить ей, что детский кружок никак не может быть связан с вопросами смерти.
  Женщина избегала смотреть на Илью. Ворча на него, она делала вид, что высматривает транспорт, а свободную лапу прижимала то к груди, то к шее.
  - Но послушайте... - попробовал Илья снова.
  - Матвей, бегом! - рявкнул лемминг. С гулом приближался ещё один троллейбус. Расталкивая толпу, меховой шар рванулся навстречу. Подворачивались на бегу каблуки. Когда открылись двери, женщина вытолкнула вперёд сынишку, не обращая внимания на сходящих. Полезла следом...
  Илья не успел. Он догадывался, к чему дело идёт: либо каблук подвернётся-таки, либо соскользнёт нога. Очередь помешала ему подобраться к леммингу вовремя, и тот упал. Замызганные ступени врезались в чистенькое брюхо.
  
  Поднялся гам. Охали-ахали в очереди, не забывая протискиваться к остальным двум дверям. Возмущённо голосила упавшая: кляла общественный транспорт на чём свет стоит, а с ним и тех, кто предлагал помощь. Гудела клаксоном куцая маршрутка позади троллейбуса - просилась на остановку. Только мальчишка стоял молча, бледный, оцепеневший; казалось - смотрит на мать сверху вниз.
  Илья выскользнул из толпы и кинулся подымать пострадавшую.
  - Руки уберите! Это всё он, держите его, обокрасть меня вздумал! Это из-за него я упала! - завопила женщина-лемминг, полулёжа на ступенях. Лапу она безотрывно прижимала к горлу, к белой пушистой манишке. Может, ушибла, но казалось - удерживает что-то внутри, давит в себе некое чувство изо всех сил.
  - Да я помочь пытаюсь! - возмутился Илья. Очередь нехорошо заволновалась.
  Ему бы несдобровать, но в этот момент маршрутчик, отчаявшись пробиться к остановке, начал парковаться лишь бы как. Часть людей, толпившихся в ожидании, ринулась навстречу. Илья втиснулся в это течение, но у самой дверцы шагнул в сторону, чтобы вдоль бордюра быстренько двинуться к переходу.
  Сердце дробно стучало, но вовсе не от поспешности. Почему женщина солгала? Что за хамство? Хоть бы его никто не успел запомнить. Пара столкновений с милицией - и о полевой работе придётся забыть надолго. Нет, всё-таки - ради чего леммингу лгать? Да ещё с таким упоением.
  Перейдя на другую сторону улицы, он наконец замедлил шаг. Здесь начинался стихийный рынок всякой снеди. Теснота рядов укрыла Илью от тех, кто мог бы купиться на обвинения. Домохозяйки толкались у столов, спеша сделать утренние закупки, пахло творогом и копчёностями. До Ильи никому не было дела.
  
  На ходу он попытался представить себе реального грызуна, малого жителя тундры.
  Вот лемминг целеустремлённо топочет по мхам и камешкам, пробираясь через ползучий кустарник. Вот некто ловит его рукой. Мгновенно жёлтые резцы впиваются в палец. Тельце трепыхается каждым мускулом, вывинчивается, спасаясь из хватки. Ради гибели спасаясь, ага. Мерзость - аж под ложечкой засосало... Короче, сегодняшняя добыча повела себя именно так.
  
  Раньше подобное объяснение удовлетворило бы Илью. Не успокоило бы, конечно, но раздумывать дальше над такими очевидными вещами он бы не стал. И так ясно: лемминг изо всех сил делает единственное, что умеет. Вся его страсть сосредоточена на желанном - на обрыве. Такое уж существо.
  Однако сейчас Илья старался зацепиться за любую мелочь. Вдобавок, неудача здорово его взвинтила. Когда разносчик горячего за его спиной выкрикнул "Коф-чай!", он вздрогнул, чуть не пустившись бегом.
  Вот за что ему такой позор? Почему она солгала? Оклеветала при всём честном народе незнакомого человека. Без тени стыда. Только за то, что он указал ей на проблему. Можно понять, когда лемминг врёт сам себе - в конце концов, они все этим занима...
  Минуточку.
  Илья споткнулся на полушаге и остановился, да так, что тележка с чаем едва не наехала ему на пятки. Ему стало жарко, несмотря на сырой ветерок, что гулял меж прилавков.
  Ну конечно! Похоже, ответ всё время был на ладони!
  Всё начинается с того, что лемминги принимаются обманывать себя. Эта женщина - она не очернить его пыталась, а искренне верила в свои подозрения. Вот бедняга-то! А он почти обиделся, будто лемминг куснул сознательно.
  Или взять зверушку с сумочкой, другой неудачный случай. Тут ещё интереснее: обман, в котором она живёт, начат не ею, а её матерью. Значит, внешняя ложь тоже имеет значение. Не подобным ли образом действуют враги? Например, убедительно врут слабым, будто люди - чернь и добыча, после чего те сами маршируют в пасть пропасти. Что там этот тип, хищник, говорил об изнанке мира...
  
  Хищники!
  Рывком Илья обернулся на остановку по ту сторону дороги. Людный рынок, только что подсобивший ему, теперь стал помехой. Одно было ясно: троллейбус уехал.
  Как опрометчиво! Надо было не только лемминга зацепить, но и по сторонам осмотреться. Вдруг чёрный человек затесался в толпу на остановке? Он-то запросто мог перехватить инициативу, раз уж лемминг прямо на глазах помчался в ловушку.
  Это раньше можно было успокаивать себя надеждой: ещё повезёт упущенному зверьку, ещё протянет он какое-то время. Теперь любой - потенциальный смертник, и никто не знает, каковы границы у власти хищников над грызунами. Может, их вовсе нет, границ этих.
  Илья почти бегом пересёк дорогу, но остановка была уже пуста...
  
  ...Титарев оторвался от чтения отчётов и поднял голову:
  - Отличная работа, друг мой. Значительно детальнее обычного. Хотя не могу не отметить - прискорбно, что ты без работы не остаёшься. Не так ли?
  
  
  
  Глава 8. Непрошенная инициатива
  
  Илья вынырнул из своих размышлений. Там, в бумагах, едва ли в полной мере оживали все эпизоды, о которых он сейчас вспоминал. Но хотя бы задокументировано всё очень и очень подробно.
  Профессор повертел один из листков:
  - А это что тут на полях? "Мир - творенье, люди братья, солнце тёплая звезда"...
  - Ох... Где? - Илья подскочил, но тут же смущённо вернулся на место. - Это я случайно. Просто мысли.
  Следовало рассказать профессору про граффити. Но тогда придётся признаваться в том, что и сам он ввязался в пачкотню стен, закрашивая надпись. Неловко до ужаса. Тем более, что Илья уже не был уверен - относится ли к делу та фраза. Мало ли, что приходит в голову этим загадочным стенописцам? Факты, профессору нужны факты, а не смутные тени предположений.
  - Что ж, вобьём в компьютер, посмотрим рост параметров... - Титарев тяжело поднялся, качая головой. - Не хотел тебе говорить, но что-то мы не особо продвигаемся. Я расспрашивал психологов, но не смог добиться ничего внятного. А ведь пока не разберёмся в том, что делает твоих леммингов, собственно, такими - не сможем ничего предложить для предвосхищения новой трагедии. Не сможем понять, куда именно целятся эти, как ты их называешь, хищники. И то сказать, даже текущие наши наблюдения висят на волоске эмпиричности. Будет ой как тяжело пробить броню недоверия у тех, от кого зависит внедрение рациональных предложений.
  Илья стиснул в пальцах уголок школьной сумки-почтальонки, в которой принёс нынешний улов. Грубая синтетика врезалась в кожу. Это подтолкнуло его решимость. Он достал и протянул профессору ещё несколько листочков. Смятых и заляпанных - после относительно аккуратных отчётов они смотрелись нелепо. Но тратить ещё один вечер на переписывание... Нет уж.
  - Что это? - с любопытством спросил Титарев, забирая листочки.
  Перебрал страницы, а затем неожиданно начал зачитывать вслух:
  
  "Мы до сих пор считали, что лемминги - существа в первую очередь отчаявшиеся. Предполагалось, что достаточно помочь им решить ту или иную задачу (см. из недавнего, 7.04.2005), либо..." - тут что-то зачёркнуто, "создать впечатление", что ли? Ага, вот: "...подсказать её неважность, см. 12.02.2005. У других леммингизация могла наступить из-за нехватки самореализации, часто из-за социального давления. Это решается сравнительно легко средствами т. н. "звона", также ободрением и т. п., вследствие каковых лемминг получает заряд жизнестойкости для самостоятельного преодоления трудностей. По-видимому, совокупность полученных впечатлений побуждает его повернуть разум по направлению к решению проблемы.
  Итак, в общем случае способ вызвать обратное преобразование заключается в том, чтобы вызвать у лемминга стремление к жизни и отвратить его таким образом от созерцания бездны, в которую он стремится упасть. Заставить сменить направление бега, иначе говоря.
  Однако множество ситуаций (отчёты за 1.12.2004, 8.01.2005, 10.05.2005) показывают иные варианты. Существуют лемминги, внешне проявляющие все признаки довольства жизнью. Их привычки не отличаются от таковых у людей, наслаждающихся активностью, спортом, пищей, алкогольными возлияниями и пр. Что служит различием - неизвестно.
  Из наблюдений мы всегда предполагали, что лемминги не любят себя, и в этом всё дело. Но на это они находят такое множество разнообразных причин, что невозможно однозначно отличить человека от лемминга с помощью логики. Также их не получится тестировать из-за неискренности с самими собой. "
  Илья разглядывал потёртый половичок у стола с таким видом, будто не имеет к листочкам ни малейшего отношения. Уши его горели.
  "Общая для всех первопричина, существует ли она? До сих пор мы ни разу не касались поворотной точки, после которой человек начинает свою лемминговую активность. Одни и те же раздражители или настроения одних приводят к пропасти, других - не затрагивают. Логично, что существует некий внутренний фактор, общий для всех леммингов. Изучив вышеприведенные случаи, мы пришли к выводу."
  
  - Точка? Всё? - недоуменно спросил профессор. - А, тут на обратной стороне продолжение.
  Илья прекрасно помнил, что там на обратной стороне. В тот вечер его чувства накалились до предела, а наукообразный стиль навяз на зубах. Вот он и отбросил ручку, а вместо этого накарябал красным карандашом на всю страницу:
  "Самообман - основа леммингизма!"
  Ниже имелось пояснение, с трудом втиснутое в остаток страницы:
  "Данный фактор - первостепенный. Отчаяние, отупение или ненависть к себе - следствия (лем.обманывает себя в ключе негативизма)."
  
  - Впечатляющая экспрессия, - хмыкнул профессор, помахав заключительным листком. - Очень, так скажем, наглядно. Ещё больше впечатляют ссылки на прошлые отчёты. Данный текст уже действительно похож на научную работу, мой уважаемый младший сотрудник. Вполне аргументированно.
  - Я очень старался, - польщённо ответил Илья и добавил уже скромнее: - Просто голова ясная была.
  
  Ему действительно необычно легко дались эти выкладки. Илья писал их последние два вечера, возвращаясь домой раньше обычного. Поначалу колебался. Но в конце концов доверился чувству: это - не пустая трата времени. Он вообще не уставал. Сложные места разрешались будто сами собой, а голова всё оставалась ясной - знай себе пиши. Сосредоточенность пела в нём серебряной струной. Волнующе... и здорово.
  Как будто ему бросили вызов. Как будто в ответ он сделал достойный выпад.
  Голос профессора вернул его к действительности.
  - Хорошо, что мы теперь отчётливей понимаем принцип существования лемминга. Присовокуплю к своим выкладкам обязательно. Завязалась тут недавно одна дискуссия - твои соображения будут на ней очень кстати. На этом, полагаю, нам обоим стоит вернуться к индивидуальной работе. Кафедре заказали кое-какую аналитику, отнюдь не за спасибо, так что займусь моделями.
  - Ага, - сказал Илья. Он встал с кресла, огладил на себе куртку, джинсы, потом медленно задвинул застёжку на сумке. Просто очень хотелось задержаться подольше. Обсудить идею, казавшуюся неуловимой, над остальными вопросами подумать вслух. Но нельзя же отвлекать человека, который и так уделил тебе целое утро.
  
  Интересно, профессор вообще успевает позаботиться о завтраке с обедом? Полтора часа разговаривали, а теперь он сразу же засел за дела. Как так?
  - А хотите - чаю заварю? - спросил Илья быстрее, чем накатило смущение.
  Титарев что-то рассеянно пробормотал, не отрываясь от разглядывания своих документов. Шариковая ручка в его пальцах дрогнула. Только после этого он, видимо, понял, что к нему обращаются:
  - Хм... Да, это дело не лишним будет. Даже вот что: накроши, будь добр, пару ложек ромашки в заварник. Найдёшь в левом шкафчике от плиты.
  Выдав эти указания, Титарев куснул ручку за синий хвостик, после чего снова погрузился в своё занятие. Но когда Илья вышел из комнаты в полутёмный коридор, то вслед донеслось:
  - Сахара, пожалуйста, три кубика!
  
  В коридоре Илья тут же споткнулся о многочисленные тапочки, которым, видимо, тесно оказалось на банкетке. Такая груда домашней обуви хранилась тут для приходящих студентов. Некоторые гости явно не отличались аккуратностью, разбрасывая обувку где попало. На кухне также царил вынужденный беспорядок: видно было, что владелец пытался прибраться, да пришлось идти на компромиссы со временем.
  Наверное, Евгению Витальевичу как раз хватило бы средств на домработницу, если бы он не покровительствовал Илье. Неуютная мысль.
  Илья подошёл к плите, проверил нутро чайника и сразу же определил его на помывку. На кухне вместо ветоши имелось новшество - посудная губка, вот её-то жёсткой стороной он соскрёб со дна часть накипи, понял, что дальше бороться бесполезно, ополоснул чайник и залил воды. Отыскав за деревянной солонкой коробок спичек, он зажёг газ - ручки плиты на ощупь оказались слегка бугристыми от времени, жира и жара, но всё же не настолько, как дома у самого Ильи.
  Пока закипала вода, Илья прикрыл кухонную дверь, после чего собрал по кухне и отнёс в мойку все пользованные чашки, какие смог заметить. Приоткрыл кран, пустив неслышную струйку тёплой воды, и снова взялся за губку. Чайная плёнка сходила слоями. Наконец, то же самое он с большой осторожностью проделал с поистине старинным полосатым заварником.
  Аптечный коробок с ромашкой нашёлся сразу, а вот с поисками ложки пришлось повозиться. Наконец оказалось, что столовые приборы обитают во внутреннем ящике обеденного стола. Илья закинул в заварник четыре ложки сушёных цветов - себе и профессору. Залил кипятком под самый носик, накрыл крышкой, сверху положил пару прихваток - для большего тепла. Оставалось подождать минут десять.
  От нечего делать Илья крутил в руках коробок, разглядывая желтопузые цветочки на нём. Такие же росли в одном далёком дворе, словно обрывок необъятного луга из детских снов. Смысла в воспоминании не было. Просто Илье хотелось отрешиться от собственной дерзости. Кажется, он полез со своей помощью к совершенно взрослому, самостоятельному человеку. Без спросу, сделав шаг первым - легко, как по серебряной струне! А что такого, в самом деле? Разве не так же Илья поступает, когда пересекается с леммингами? Нет, ну ведь лемминги-то - они слабые, им руководство необходимо, а профессор... Стоп, стоп. Противопоставлять нельзя. Зверьки - те же люди.
  Всё время думать о леммингах тоже нельзя, ведь нужно нести им жизнь, а значит - самому пить жизнь полными глотками. Отдыхать, говорить и налаживать. Повседневничать.
  Оправдав таким образом свою непрошеную инициативу, Илья встал и хорошенько протёр посудной губкой белую клеёнку кухонного стола, пока она не стала действительно белой. Вот теперь можно было и чаю налить.
  
  В коридоре его поджидала уже знакомая ловушка в виде тапочек. Как человек с двумя чашками кипятка в руках, он имел полное право остановиться, чтобы отвесить плюшевым диверсантам несколько пинков, отправляя их под банкетку. Порядок.
  - Благодарю, дружочек, - пробормотал Титарев, не подняв головы, когда чашка приземлилась на угол стола - на единственный островок, не занятый бумагами. Илья осмотрелся, выбирая себе место.
  Ряды книжных шкафов начинались от двери. Один шёл вдоль стены, но другой, двусторонний - отделял от просторной комнаты часть. Вот туда, в узкую нишу между второй стеной и шкафом, Илья проскользнул, обогнув компьютерный стол у окна. Здесь он обнаружил пару деревянных стульев с протёртой обивкой, впритык возле открытых книжных полок. Второе окно впускало сюда довольно света, он бил прямо в солидные комья пыли вдоль стены. В общем, довольно уютно. Илья сел на один из стульев, откинулся на гнутую спинку. Кружку он поставил прямо на паркет - остывать.
  
  В комнате держалась такая тишина, какую умеют хранить лишь толстые стены старых домов. Только через приоткрытую форточку слышалось мирное воркование горлицы. Есть много разных оттенков покоя - этот напоминал давно забытое чувство каникул, когда можно засесть с книгой хоть на целый день, ни о чём не заботясь. Конечно, в текущем положении нельзя было погружаться в беззаботность надолго; но на полчаса притвориться, что тишина бесконечна - вполне.
  Он разглядывал полки напротив себя, не поднимаясь со стула. Здесь хранилось всё, чему не нашлось места в парадной части комнаты. На первый взгляд, вперемешку, но некая хитрая система явно присутствовала: Илья уже пару раз наблюдал, с какой скоростью профессор ориентируется в этом хаосе.
  
  Наконец он заметил стопку толстых журналов, уложенную поверх энциклопедических томов. Вспомнились старые номера "Юнната" и "Вокруг света" из школьной библиотеки. Может, здесь такое же лёгкое чтиво?
  Однако номера "Антропологии" оказались написаны так мудрёно, что недавние собственные выкладки показались Илье детским лепетом. Похоже, эти статьи могли поведать недостижимо глубокие наблюдения о людях - но лишь тому, кто умел их прочесть. Полина, наверное, разобралась бы, она ведь в институте учится.
  Илья прихлёбывал питьё и листал страницы, без внимания просматривая названия статей и номеров журнала, пока не заметил, что подборка "Антропологии" закончилась, равно как и чай. На его коленях осталась только "История танатоса" без года выпуска и номера. Любопытство и брезгливость поднялись в нём одновременно. Рассудив, что для борьбы с хищниками любая информация может сгодиться, Илья уступил любопытству. Раскрытый посередине журнал сообщил ему вот что:
  "Утвердив смерть как бы эфиром своих внутренних событий, постмодернистская культура никак не может вывести ее на свою собственную поверхность, оформить ее визуально-публичным образом. Любое внутреннее умерщвление (Бога, отца, автора, человека, сознания и проч.) становится фактом симулятивной практики, жизнетворно влияющим на постмодернистский пафос непослушания."
  Набор слов не ощущался как текст. Большей частью он осыпался песком сквозь пальцы, но в нескольких местах сильно кольнул. Илья будто сунул руку в швейный короб и наткнулся ладонью на торчащие иглы. Первый порыв - отдёрнуть! Захлопнуть!
  Но даже мгновенного укола хватает, чтоб саднило долго. Память прошило недавнее: сборник "Цветы зла", чаша самовыражения, переполненная кипящей смолою. Умиротворение сдулось, как лопнутый шарик.
  - Да кто ж это всё пишет-то, - буркнул Илья, возвращая журнал на место.
  - Илья, ты ещё здесь? - послышалось с той стороны шкафа.
  - Простите, помешал вам...
  - Нет, нет, напротив... Ох, тяжко вставать. Работа твоя хороша, в ней весомое обобщение, оно важно для спасательной, так сказать, тактики. Но ты вот о чём подумай: самообман - штука универсальная, им понемногу занимается каждый. Мы с тобой - и то не исключение. Так в чём же... Ах, погоди, не дают покоя.
  Последние слова предназначались телефону. Щёлкнул рычажок, заливистая трель оборвалась.
  - Алло? Да. Нет. Зачем? Ну вот ещё. Нет, вы мне в циферках предъявите. Да. Записываю.
  Илья с тихой досадой вздохнул и выбрался из-за шкафа. Он понял, какой вопрос не успел задать профессор. Что побуждает леммингов из всех возможных самообманов выбрать наиболее убийственный? Как им это в голову приходит? Ответ наверняка знают хищники, раз способны гнать обезумевших зверьков куда захотят.
  Что там чёрный говорил? Воля, неизбежность, магия. Тьфу, общие слова, да с какой надменностью сказанные - как в рекламе. Всерьёз ли это было, поди пойми. Если и да, то всё равно неясно, с какого конца подходить. Вот сейчас в журнале было про непослушную культуру, а про неизбежность или магию - ни слова.
  Он-то думал, что вывел нечто важное. Победителем себя чувствовал. А на самом деле - никакой опоры не появилось за минувшую неделю, на что надеяться - непонятно.
  
  - Замечательно. Да-а. Нет! Ни в коем случае! Только через кафедру. А бухгалтерия что говорит? Ха-ха! - говорил профессор, расхаживая вокруг своего стола с трубкой возле уха. Телефонный аппарат он держал прямо под мышкой - тяжёлый, с диском. На пустой тумбочке оставалась только маленькая чёрно-белая фотокарточка в рамке. Илья никогда не спрашивал, чья.
  - Пойду, пожалуй, - сказал Илья шёпотом. Профессор кивнул, подмигнул. - Только...
  Он взял со стола профессора один из своих листков и приписал:
  "Цель дальнейш.исслед. Тяга к пропасти и определение пропасти."
  Лишь после этого Илья вышел.
  
  
  
  Глава 9. Само собой разумеется
  
  Старинный район, где проживал профессор, располагался всего в паре остановок от центральных улиц. Илья решил наведаться в институт. Вчерашнюю встречу он пропустил, поэтому сегодня ненадолго пересечётся с Полиной - и сразу домой, отсыпаться.
  Слишком много нового он делал в эти дни. Как-то всё было непривычно, а оттого вдвойне утомительно.
  
  Забравшись в троллейбус, Илья нашёл позади свободное сидение, сел, расслабленно откинулся на спинку. Кажется, профессору действительно понравились его наработки, не из пустой вежливости одобрил. Значит, дело движется в верном направлении. И как быстро движется!Столько произошло за последний месяц - подумать страшно.
  Троллейбус нырял из одной зелёной улочки в другую. От игры солнечных вспышек слегка закружилась голова. "Сегодня буду отдыхать", - пообещал себе Илья, прикрывая глаза. Но расслабляться не хотелось, хотелось гулять по весеннему проспекту до самого вечера. Ещё хотелось есть. Он достал из сумки кривой и мятый бутерброд с плавленым сырком, заготовленный с вечера. Развернув пакетик, он впился зубами в хлеб и тут же накрошил себе на джинсы. Скосил глаза в сторону - не видит ли кто, как он неопрятно ест?
  Слева на сдвоенном сидении расположились две девушки. Они не обращали на него внимания, поглощённые беседой. До Ильи донеслось:
  - Противная такая весна в этом году, скажи? На учёбе сплошная запара, скучно. Пошла бы на дискач, так ведь не хочется. Ещё и голуби эти поганые... Ты не замечала? Нет? А я везде их вижу. Какой-то мор на них напал, лежат дохлые и настроение портят, фу!
  Илья насторожился. Искоса он оглядел говорившую: нет ли черт грызуна? Вроде бы ничего... Но вон те неопрятные пряди, выбившиеся из причёски поверх ушей - не мех ли? А небрежный, слишком густой макияж - почему он пролёг складками, будто шерстинками? Джинсы, по всеобщей моде застёгнутые ниже талии, так и впивались в бёдра. Неудобная одежда ради приемлемого вида - одна из самых лёгких пыток, которым подвергает себя лемминг. Лёгкая - не значит незначительная, она может оказаться лишь началом пути саморазрушения. Когда-то в школе Илья настырно объяснял это всем окружающим, а те лишь поднимали его на смех.
  
  Тут девушки заметили его интерес, и, похоже, поняли его превратно. Говорившая кисло уставилась на него, верхняя губа приподнялась, показав передние зубы. Да, ещё немного - начнёт озверевать. Но Илья быстро отвернулся, решив не соваться. Не расположены они к беседе, сразу видно. Что поделать, если он ещё рта не открыл, а уже испортил о себе впечатление?
  Он быстро стряхнул крошки и спрятал свой перекус в сумку. Отвернулся к окну. У этой скисшей неплохая подруга, глядишь, и вытянет. Сегодня стоит поберечь силы и нервы. И так здорово переволновался, раскрыв профессору свои размышления, да и осадок от журналов остался. О! Вот его уже разморило и тянет в сон.
  Бодрость, сопровождавшая его эти дни, растаяла в один миг. Илья насилу стряхнул с себя дремоту, когда подошла его остановка.
  
  Полину он обнаружил во дворе института. Тёмные лапки то стряхивали пепел, то поправляли наушники.
  - Многовато куришь, - осторожно заметил он.
  - Не нуди, - отмахнулась Полина, но сигарету выкинула и вытащила один наушник из уха. - Лучше пошли со мной кое-куда. Сегодня стипуху дали. Хочу показать, на что я её транжирю.
  Эти лёгкие слова прозвучали напряжённо. Она чего-то... Стеснялась? Опасалась?
  Шли они довольно долго. Мимо старенького театра с ободранными розовыми колоннами - последствия плохого ремонта. Мимо перекрёстка с парой стихийных раскладок - пиратские диски, старые вещи. Мимо сквера за низенькой ажурной оградой. Илья знал, что в центре у него - нерабочий, но всё же симпатичный фонтан. Но сейчас этот вид закрывали палатки и столы при шумном пивном ларьке. "Я, как стрекоза, порхаю над всем, я просто тебя съем, муси-пуси!" - надрывалась сиплым голосом колонка. Странная песня.
  "Куда она меня ведёт?" - гадал Илья. "Какой-нибудь бар? Неформальский подвальчик? Что-то больно она волнуется. Тут какой-то секрет. Вдруг это место встречи хищников? Тайный клуб!"
  Он попытался завязать с ней разговор:
  - Смотри, центральный сквер. Гуляла тут в детстве на майские? Помнишь, возле питьевого фонтанчика шарики продавали...
  - Сквер? Где сквер? - она остановилась, приложила ко лбу руку козырьком, картинно повертелась во все стороны. - Я вижу только вонючую наливайку. Город в сытости стал уродливее, чем в нищете. Идём дальше.
  - М-м... Да, богатство - зло, - сказал Илья наугад, надеясь угодить её критичности. Но Полину его необдуманные слова не устроили:
  - Ой, не гони. Уродливо не богатство, а невежество. Необразованные люди испоганят что угодно, сколько бы ни имели средств. Но не расстраивайся, дитя шараги - ты-то можешь вырваться из умственной серости. Молодой ещё, поступишь на что-нибудь простенькое, типа геофака. Экономика тебе явно не по зубам.
  Подкалывает. Естественный для неё стиль беседы. Но быстро замолчала, обратно сунула наушник - не хочет, значит, общаться.
  О, он быстро изучил её. Ловил её жесты и манеры в разговоре. Как она, усаживаясь на скамейку, поджимает ноги, отчего толстокожие боты выглядывают из-под просторных джинсовых брючин-клёш. Как постоянно отбрасывает с лица шальную прядь, встряхивая головой. Так вот, сегодня она вела себя чуть иначе - зажато, беспокойно.
  
  Они свернули в переулок, окружённый двухэтажными зданиями. Из-под осыпавшейся штукатурки проглядывал кирпич. Некоторые окна были заложены всяким хламом. Илья на всякий случай отошёл на середину дорожки - мало ли, балкон обвалится. Его подозрения крепли.
  Дорожка вывела их на залитую жарким солнцем мостовую, огибающую старинный дом. Колонны и львиные морды едва виднелись за разномастными вывесками: "Секонд-хенд", "Ювелир", "Нотариус", "Ломбард".
  - Сюда? - спросил Илья. - Это торговый центр?
  - Ты видишь в этом хаосе центр? - саркастично отозвалась Полина, переходя мостовую и сворачивая направо. Илья вздрогнул: фраза была знакомой. Но тут его спутница остановилась перед лестницей, которая поднималась до белых дверей, обклеенных предложениями новинок и скидок на...
  Книги.
  Книжный магазин! Илья взбежал по ступенькам, чуть не поскользнувшись на свежевымытой плитке. Десятки стеллажей виднелись за дверью, манили его, словно ребёнка - цирк.
  Он уже протянул руку к облупленной дверной ручке - и остановился.
  Может, она здесь вовсе не за книгами. Может, здесь работает кто-то нужный ей. Подпольный дилер нелегального... Чего-нибудь. Или в подсобке магазина размещаются тайные собрания.
  Он оглянулся. Полина внимательно наблюдала за ним.
  - Просто люблю читать, - сказал Илья извиняющимся тоном, теряясь под пристальным взглядом.
  - Просто не ожидала, что ты тоже любишь читать. Заходим?
  Не дожидаясь согласия, она перепрыгнула через пару ступенек и рывком открыла дверь. Вот, так-то лучше. Теперь это снова была Полина, которую он знал.
  
  Ветряные колокольчики задрожали над входом. Меланхоличная продавщица, потревоженная этим звуком, взглянула из-под очков и вновь уткнулась в крошечный чёрно-розовый томик Донцовой. Так что они оказались предоставлены сами себе, и лабиринт книжных полок принадлежал им на ближайшее время безраздельно.
  - Здесь так здорово, - тараторил Илья, оглядываясь во все стороны. - Я свои книги только с рук брал. У нас рядом с закрытым универмагом прямо на ступеньках сидела такая бабушка... В библиотеке-то я ещё давно все сказки перечитал, а фэнтези там почти не было, приходилось покупать. Смотри, у них есть второй этаж! Слушай, а чего тут такого? В любви к чтению-то. Извини, что спрашиваю, просто ты как-то смутилась, что ли.
  Полина, шедшая впереди, остановилась так резко, что он чуть не уткнулся ей в спину.
  - Тебя никогда не дразнили за чтение? - очень буднично спросила она.
  Илья призадумался. Его поддразнивали за нежелание веселиться вместе со всеми или травить неугодных. За то, что таращился на некоторых одноклассников и взрослых. В школе он был пару раз бит главным авторитетом класса, когда приставал к нему со странными разговорами. А вот за чтение...
  - Нет. За чтение не дразнили.
  - Повезло тебе.
  Короткая равнодушная фраза намекала на болезненную историю. Но, похоже, Полина не собиралась раскрывать её.
  - Фентези там, слева.
  - Да я и фантастику могу...
  - Я пока посмотрю кое-что, потом к тебе подойду.
  Она явно дала понять, что хочет побыть одна. Как ни любопытно было Илье, что за литература её интересует, но спорить он не стал. Он и сам был не против целиком погрузиться в новинки любимого жанра, не деля это время ни с кем. Книга - штука личная.
  
  "А обложки-то хорошеют с каждым годом", - подумал Илья, оглядывая замысловатые орнаменты на глянцевых корешках. Он вытащил наугад что-то бело-синее. Что там в аннотации?
  
  "Невеста дьявола. Потомственная ведьма. Такое может присниться разве что в страшном сне..."
  
  Да уж, действительно. Что ещё у них есть? Он двинулся к противоположному стеллажу с пометкой "Детское", выдвинул тонкую книжку, заглянул в середину.
  
  "Другая мама построит для тебя целый мир, и ты будешь его исследовать. А когда ты его изучишь, она за одну ночь разрушит старый мир и построит новый. Помнишь ящик с игрушками? Намного приятнее жить в мире, построенном специально для тебя."
  
  Заманчиво, но чувствуется подвох - будто распаковал сладкое печенье, а оно жучками изъедено. Ну-ка, чем дело кончилось? Он перелистнул десятка два страниц разом.
  
  "Тень пронеслась мимо, дробно топая и царапая пол. Это была правая рука другой мамы. Ей нужен был чёрный ключ."
  
  Илья ощутил холодок в животе и быстро вернул книгу на полку. Ему почти расхотелось заглядывать под цветастые корочки. Но всё же... Когда ещё найдётся повод? Он покопался в соседней полке и нашёл книгу с витым узором на обложке. Такой рисунок намекал на заманчивые, ни к чему не обязывающие приключения вроде "Конана". Он раскрыл книгу около начала.
  
  "Дрожащими руками мальчик расправил дужки и нацепил очки.
  И увидел правду. Кабинет был заполнен - просто-таки забит - мелкими демонами. Их были сотни."
  
  Тут уж Илью передёрнуло, словно солдата, заметившего в руках ребёнка игрушечную гранату.
  Три книги подряд.
  - Просто не повезло, - пробормотал он.
  Нет, ну очевидно, что инфернальных персонажей вставили только для забавы читателя. Встретились бы ему эти истории по отдельности - могли бы даже заинтриговать. Но вместе их голоса, да ещё после профессорского журнала, показались Илье зловещими.
  
  Он быстренько сунул книгу на место и отодвинулся в самую глубь, к юмористическому фентези. Успел прочесть всего десяток страниц ("Зараженный после смерти оживает! Вирус зомби может захватить весь мир!" - а где смеяться?). Через несколько минут за его спиной послышался тихий смешок.
  - Пф-ф! Что за бред ты там выкопал?
  Полина заглядывала в проход. Снисходительно улыбалась.
  - Пошли, юморист. Хватит уже тащиться.
  
  На кассе Полина выложила несколько небольших томиков в ало-чёрной мягкой обложке - все штрихкодом вверх, названием вниз. Сканер несколько раз пискнул, и книги исчезли в непрозрачном фирменном пакете.
  - Как вы ловко упаковываете! - польстил Илья вялой продавщице, напрасно силясь разглядеть покупку. Та лишь хмыкнула.
  
  - Ну что, я домой! - заявила Полина, когда дверь магазина закрылась за ними. На её скулах плясал румянец.
  Теперь они шли до ближайшей остановки по безлюдной улочке, кривой, заросшей клёнами и застроенной двухэтажными домиками. Полуподвальные магазинчики, их тёмные окна, обклеенные неровными бело-синими и жёлто-красными вывесками - казалось, всё уснуло на солнцепёке, растеряло важность. Молодая кленовая листва пахла так настойчиво, будто лишь деревья здесь были хозяевами. Но Полина, кажется, не замечала этого - или, по своему обыкновению замечала лишь часть.
  Вот она покосилась на дверь, где грубо вырезанные плёночные литеры обещали "всё для рыбалки". В очередной раз презрительно фыркнула. Шерсть на её лапах вздыбилась.
  В попытке вырвать её из ненужных размышлений Илья не нашёл ничего лучше, кроме как поделиться впечатлениями от отдела фентези. Не клёны же с ней обсуждать - засмеёт.
  - Там что-то совершенно не то продают. Любовный роман про вампиров, представляешь? Кто же захочет себе в пару мертвяка! Глупо, правда? Неоправданно мрачно.
  - Думающему человеку некуда деваться, кроме как быть мрачным, - отозвалась Полина. - Когда смотришь на мир через очки критического мышления, картинка получается неприглядная.
  Илья с готовностью подхватил ехидный настрой собеседницы:
  - Может, просто очки темноваты?
  - Да нет, в самый раз. Иначе какое это критическое мышление? Может быть, где-то перегибают палку, но это лишь для того, чтобы выровнять впечатление от целых эпох, когда замалчивали гнилую сторону общества. Хотя вампирская романтика - это уже перебор. Трудно назвать её пищей для ума. Но, заметь, такая литература тоже когда-то была достоянием андерграунда, закрытых тусовок, не заражённых массовыми ценностями. Буквально недавно этим увлекались исключительно готы. А теперь - вот, пожалуйста: вампиры переселились из склепов на прилавки. Похоже, мрачняк входит в моду и становится достоянием простаков. Всё, процесс необратим! Глядишь, и мыслить научатся. Ха-ха!
  Илья не стал уточнять, что простаки, то есть обычные люди, и так обладают мышлением. Он вообще пропустил мимо ушей последнюю надменную ремарку - так поразили его последние слова Полины. Он остановился.
  - Чего же тут весёлого, что мрачняк входит в моду?
  - Да ничего, в сущности, - воспользовавшись задержкой, Полина опустила пакет с книгами и стала рыться в сумке. - Когда такие вещи начинают читать вчерашние любители попсы, то это позерство и не более. Не весело, конечно. Но смешно. В конце концов, как я и сказала, процесс не остановить. Жвачку будешь?
  - По-твоему, это хорошо? - резко спросил Илья, отмахнувшись от протянутой подушечки жвачки.
  - Чё? Ну, не знаю. Хотелось бы больше критичных людей, которые ценят сарказм и всё такое. Но не думаю, что пара-тройка книг вправит массам мозги. Может, будет какой-то локальный экстремум... Ой, извини, я хочу сказать - кому-то будет от этой моды польза. Чего ты паришься? Лично я собираюсь наблюдать с попкорном. Скажи, вот разве не смешно видеть, как твои никому не близкие интересы, над которыми все потешались, становятся мейнстримом? Видеть, как все вокруг на своей шкуре убеждаются, что ты был прогрессивнее?
  - Я интересуюсь такими вещами, что некоторым из них лучше бы никогда не происходить вообще, не то что массовыми становиться, - брякнул Илья.
  
  Они молча уставились друг на друга. Краем глаза Илья поглядывал в сторону пакета. Только чёрное и алое, а названий не видать.
  Что это могли быть за книги? Новомодные иронические детективы? Но у Донцовой другая обложка, он сам видел её в руках у продавщицы.
  Взгляд Полины был изучающе холоден. Наконец она пожала плечами и подцепила кулёк лапой.
  - Пошли?
  
  До конца пути они больше ничего не обсуждали.
  А на следующий день Илья снова отправился в центральный район.
  
  ***
  
  Войдя в книжный, он на момент растерялся: вчерашняя апатичная продавщица сменилась бойкой. Тётка подозрительно рассмотрела его куртку, будто под ней можно было вынести небольшую библиотечку, и принялась настойчиво выспрашивать, что конкретно он ищет.
  - Много разных книг в красно-чёрной обложке, не фентези, - пролепетал, наконец, Илья, чувствуя себя ужасно нелепо. Как ни странно, продавщицу это удовлетворило.
  - Так бы и сказали, что за модной серией пришли. Не стесняйтесь! Её сейчас вся молодёжь очень хорошо разбирает.
  
  Она проводила его наверх, в отдалённый отдел, и оставила наедине с целой полкой, заставленной однотипными алыми корешками. Какие из них он видел вчера на кассе, определить было невозможно. Илья вытащил пару книг. На задней обложке обеих значилось: "Эта уникальная контркультурная серия переворачивает установки...". Общие слова, непонятно; лишь очевидно, что по содержанию книги должны быть схожи. Он раскрыл одну.
  "Современная молодежь ждет сегодня от книгоиздателей то, что поможет выйти за пределы условностей цивилизованного и упорядоченного существования. Этот интеллектуальный бестселлер ломает рамки дозволенного, шокируя неподготовленных грязным реализмом", - сообщала аннотация.
  Почему-то Илье вспомнились криминальные романы - хит ранних девяностых, теперь эта серия переполняла коробки букинистов наравне с промышленными справочниками. На каждой обложке имелась какая-нибудь женщина в ночнушке, перепуганная видом ножа или пистолета. Илья в детстве здорово недоумевал, с чего бы изображение страха должно было привлечь покупателя. Но ведь привлекало - со временем он принял это как факт.
  Он снова принялся открывать красные книги и перечитывать аннотации, где очевидными достоинствами считались: шок, грязь, переворачивание мира.
  Будто само собой разумеется.
  
  "Самое нигилистическое из всех поп-движений..."
  
  
  "Антология культовой прозы в атмосфере тотального сумасшествия!"
  
  
  "Иррациональная всеобъемлющая жестокость современного мира - тема этой книги."
  
  Стоило поднять глаза к потолку - Илья оказывался в новеньком зале, вокруг - уединение и музыка, снаружи - ликование весны, в будущем - новые успехи и приятности, прошлое же отделено крестным рубежом навсегда. Но стоило погрузиться в книгу - мир уродовало до неузнаваемости. Если б не игривый мотивчик евробита, что сыпался из невидимого динамика, Илью вконец оглушил бы хор равнодушных речитативов, язвительных выкриков, алчущих всхлипов.
  
  "Где тут заканчивается правда - и начинается героиновый бред? И, кстати, где этот бред достигает силы мистического пророчества?!"
  
  
  "Все люди одинаковы в своих пороках."
  
  Хор торжествовал - вот где самая загадка была. Боль не нова, не молоды её породители - злодеяния и пороки. Их осуждали, высмеивали, анализировали, драматизировали, снимали в полный рост - кто не видел "Аварию, дочь мента"? Но здесь всё было иначе. Теперь ему уже казалось, что криминальным романам до ало-чёрных книг далеко. Но почему? Отличалась какая-то мелочь. Он не мог уловить.
  "Фотоснимки из ада, внезапно распахнувшего свои врата"
  
  "Сёрфинг по тёмной волне возвращает гностический мотив психофизическим репортажам..."
  
  Девушка с чертами зверька-самоубийцы берёт эти слова, сжимает в лапах, прячет, словно сокровище... Что, если они-то и обожгли ей пальцы? Так вообще бывает?
  
  "Проникая в суть вещей, автор без колебаний выносит на обозрение истину - безобразную и разрушительную."
  
  
  "В этом мире миф обрел разум и волю, но не перестал быть мифом."
  
  Наконец, он опомнился и взглянул на часы. Э, да ведь у Полины как раз третья пара закончилась!
  
  Он быстрым шагом покинул магазин и бегом рванул к институту. Сегодня непременно надо было увидеть Полину, а предупредить, чтобы подождала, он не мог. Мобильным Илья не обзавёлся - постоянную связь держать вроде бы не с кем, да и дорого. Вдобавок, Полина упорно не желала давать ему домашний телефонный номер. Вместо него предлагала какую-то "аську" для компьютера, но и его у Ильи, естественно, не было. Почему-то признание в этом вызвало у неё очередной подозрительный прищур... Непонятно всё это было.
  После пробежки тяжёлое чувство неправильности немного выветрилось. А вот решимость - нет.
  
  Полина стояла на своём обычном месте, в институтском дворике. Как всегда, одна. Илья снова глянул на часы: он опоздал к концу занятий на целую четверть часа, и о встрече они не договаривались. Она ждёт кого-то? Не... Не его же?
  - Привет, - улыбнулся он Полине, как только отдышался. - Слушай, вот мы в книжный заходили... - Тут нужные слова нашлись сами собой. - Я помню, что вчера не согласился с тобой, но сейчас хочу лучше понять твою точку зрения. Может, дашь почитать что-то из своего любимого?
  - Тебе-то? Не потянешь.
  - Обещаю не смеяться и всё такое. Ты же меня знаешь, я во всём нахожу достоинства.
  - Ну-у. - Полина пожала плечами и отвернулась. - Ладно, только потом не жалуйся, что было нудно или страшно, любитель фэнтези. Сейчас с собой ничего нет. Завтра привезу тебе что-нибудь.
  - Давай, - согласился Илья, удерживая на лице лёгкую, наивную улыбку. - Можешь привозить столько книг, сколько утянешь.
  - Ишь, размахнулся, - проворчала она. Задумалась. Наконец тряхнула головой, усмехнулась, откинув лапой волосы:
  - Ладно, будут тебе книги. Надеюсь, получится их потом обсудить и всё такое. Только если тебе действительно, по чесноку интересно!
  - Мне очень интересно, - заверил её Илья самым задушевным тоном.
  
  Они немного побродили и распрощались у остановки. Солнце уже садилось. Ветерок нежился в персиковых лучах, иногда вздрагивая от размеренных ударов вечернего колокола.
  
  
  
  Глава 10 В наушниках
  
  Позади института, на лестнице пожарного хода сидел лемминг. Вернее, Илья увидел в зарослях чёрно-рыжую шерсть, пока искал Полину в сквере. Он подкрался сбоку, а когда подобрался совсем близко - понял.
  
  - Что слушаешь? - спросил он немного сипло.
  Полина - он узнал её по куртке - отвлеклась от экранчика телефона.
  - Тебе не понравится, забей.
  - У тебя что-то случилось? Приболела? Ты сегодня сама на себя не похожа.
  Полина беспокойно шевельнула мягким меховым ухом.
  - Всё как обычно. Хожу, терплю. Тебе-то что?
  Илья напряжённо соображал, что делать и говорить дальше. Он не ждал такого поворота: подопечная столько времени находилась в стабильном состоянии, даже в трудные моменты, и вдруг - уши. Полина с ними напоминала мультяшную Гаечку. Не смешно ни разу, только болезненно и непредсказуемо.
  
  - Дай один наушник, - сказал он почти ласково, садясь рядом. - Дай.
  
  И она послушалась. Пожала плечами, взъерошилась, но подцепила когтем чёрную капельку, вытащила. Не глядя в лицо, передала ему. Илья вдавил наушник пальцем - там дрожал и бился гитарный бас.
  Ветерок шевелил тонкий пух на краешке освободившегося уха. Илья закрыл глаза, чтобы попробовать вспомнить в деталях, как это ушко выглядело до превращения. Не смог. Возможно, он этого никогда больше не увидит - и даже воспоминанием не утешится.
  Как и много раз до того. Чужие люди и близкие - ото всех остаются размытые образы.
  Мурашки пробежали по спине жгучей волной, словно кожа воспротивилась этим мыслям. Он попытался взамен вспомнить, как, наоборот, проступало из-под меха тёплое тело, десятки воспрявших духом людей, какое небывалое чудо, причём совершенно взаправду...
  Не смог.
  Тут в игру гитары вступил голос. Послушав всего секунд десять, Илья спросил:
  
  - А чего он хрипит так? Будто его душат, но ему это нравится.
  - Состояние у него такое, что непонятно-то.
  - Он очень доходчиво им делится, в таком случае. Значит, подпевает твоему настроению? Ты когда-то объясняла...
  
  Полина кивнула. Заговорила медленно, через силу:
  
  - Потому что всё вокруг - душит. Ради того, чтоб это выразить, он... - Полина назвала незнакомую фамилию, - до самой грани доводит, до ручки, без полумер, вот потому я чувствую, что он меня понимает. Такое, знаешь ли, редкость.
  
  Они молча сидели, слушая музыку, но воспринимали её, видимо, совершенно по-разному. Полина сидела, полуприкрыв глаза, занавешенные тёмными прядями. Спокойствие омута - лемминговые уши бессильно свисали, как флажки, лишённые ветра, замерли даже всегда суетливые четырёхпалые лапы.
  Илье же хотелось выдернуть неизвестного певца из экстаза удушья, дать ему глотнуть чистого воздуха - тот в песне призывал небо, но явно не помнил, что вот оно рядом. Желая изменить хоть что-нибудь, он наклонился к Полине и очень осторожно вынул наушник из пушистого уха. Без спросу.
  Оба уха напряглись, задрожали. Они будто стремились уловить хоть какой-то близкий леммингу звук - стон, плач, треск; но вокруг царил мир листвяного шелеста, синичьей переклички, приглушённого гомона людей и машин. Безобидный и просторный, мир этот взывал к человеческому слуху, не зверьковому. Отзовётся ли? А если в обиде на вмешательство замкнётся ещё больше, как та недавняя женщина? Лапы к гортани, взгляд наискось, упрямое падение?
  
  - Вот чего ты лезешь, как будто мои проблемы тебя касаются, - проворчала Полина. Она лапой провела по шевелюре, заглаживая её на затылок.
  - Касаются, конечно.
  
  На секунду он перестал различать, где мех, а где собственные волосы девушки. Озадаченно моргнул раз-другой, а тем временем неловкие тёмные пальцы заправили прядь за - да, бледную, угловатую ушную раковину.
  
  - Одни хлопоты с тобой и с книгами этими, - сообщила Полина беззлобно. - Одногруппники пялятся, спрашивают, а я же не могу им ответить. Ну и там конфликты всякие получаются.
  - Почему не можешь? - спросил Илья просто чтобы поддержать разговор. Ему-то сейчас не общаться хотелось, а посидеть с ней молча в невесомой тени ветвей, чтобы только смотреть, смотреть на всё человеческое, что в ней есть, до краёв наполнить память, вытеснить оттуда пугающий звериный образ...
  - Ну, показывать такое кому попало просто опасно, - небрежно кинула Полина. Илья встрепенулся. Подозрения последних дней воспрянули в нём.
  - Почему? - повторил он.
  - Могут не то подумать. Выход за рамки повседневности обычные люди встречают в штыки, нельзя таким выдавать, что шаришь в контркультуре. Надеюсь, понимаешь.
  
  Илья вежливо покивал, а сам подумал, что последний раз наблюдал выходящее за повседневные рамки пять минут назад. В любом случае, выводы делать было рано. Если бы Полина действовала с хищниками заодно, она бы, наверное, стремилась распространять тексты, а не прятать их.
  Да, поколебалась, но пакет отдала. Добавила:
  
  - Ты учти. Это - литература свободы. Противовес всему рутинному, всей той зашоренности, которую мы видим вокруг. Серьёзный, мощный противовес, способный выбить из колеи, но в этом его задача. Чтобы направиться в другую сторону, нужно приложить вектор скорости вдвое сильнее, врубаешься?
  - Ты как будто аннотацию зачитываешь. Общие слова всё равно ничего не передадут, вот почитаю - разберусь. Не переживай! Я уж каких только странных книг не повидал, - ободрил её Илья. Тут же со смущением вспомнил, насколько небрежно пролистывал экземпляры профессорской печатной кунсткамеры, и пообещал себе в этот раз быть внимательнее.
  
  Оставшись один, с пакетом книг в руках, Илья соображал, чем теперь следует заняться. Он много работал в последнее время, так что, может быть, сегодня лемминги потерпят без него? Хотелось побыстрее начать разбираться со странной литературой. С другой стороны, расслабляться дома средь бела дня казалось неправильным.
  А! Он же собирался, как приличный верующий, посещать храм! Вот и случай выдался.
  Он и пошёл, квартал за кварталом. Впереди уже виднелся сусальный купол, хотя в основном Илья смотрел не в ту сторону, а привычно - вокруг. На людей, на их лица, а проходящими парами или тройками он особенно наслаждался: их болтовнёй, запалом, выразительностью лиц. Солнце пригревало, над газонами порхали первые в этом году бабочки-белянки, стрекоза замерла на ажурной оградке. Некоторые ходили без курток, но не все, вон перешёл дорогу прохожий в кожанке...
  Улица словно заострилась. Вытянулись все её линии, сошлись в одну чёрную точку.
  
  Он шёл чуть вразвалку, этот прохожий, он был высок, держался ровно, нарочито ровно, и, не задумываясь ни секунды, Илья отринул свой маршрут, забрал влево, без лишней спешки перешёл дорогу, а там шагнул в неприметный переулок.
  Не теряя из виду кожанки, он старался держаться на приличном расстоянии, уворачиваясь от редких машин. Дома вдоль переулка становились ниже, приземистее, пока зарешёченные окна не оказались чуть не вровень с землёй. Зато узкая асфальтная тропа расширилась, в её истёртом покрове стали попадаться булыжники.
  Чёрный шёл дальше.
  Дорога, завернув, пошла под откос, описала петлю вокруг ряда мелких магазинчиков, вновь сделала крутой поворот - Илья чуть не споткнулся о корень дерева, выросшего, казалось, прямо из стены древнего домишки. Теперь стало видно, что они спускаются под насыпь. Автомобили здесь не ездили, прохожих не было, слышались только удары подошв об остатки брусчатки, отчего Илья окончательно уверился: это знакомые ему берцы.
  Пройдя с пол-квартала, чёрный остановился перед двухэтажным фабричным зданием. Судя по запылённым, местами расколотым окнам, цеха простаивали. Илья вжался в стену дома. Скоба водосточной трубы впилась ему в бок. Человек постучал в дверь, ему открыли. Не задумываясь, ведомый только смутной жаждой, Илья двинулся к цехам. Шанс. Он даже не вспомнил, что профессор советовал избегать хищников. Шанс дотронуться до угрозы, понять её, опередить её. С каждым шагом Илье всё отчётливей казалось: что-то ужасно важное выйдет из этой встречи, он должен войти.
  "Обязан" - давила со всех сторон улица.
  Поэтому он вошёл. Без стука, осторожно надавив на металлическую дверь - она оказалась незапертой.
  
  За дверью была небольшая проходная, слабо освещённая старой настольной лампой на вахтёрской стойке. За стойкой никого не было, только стояли по кромке переполненная пепельница и раскоряченное чучело белки. Плохо выполненное - оскалено, несмотря на смешную позу. Наверное, работа новичка.
  Снаружи дощатую боковину стойки покрывали плакаты со старыми рок-группами. Их же полным-полно висело на стенах. За стеклом досок объявлений виднелись не планы эвакуации, не новости, а ксерокопии какого-то журнала.
  Из глубины здания послышались дробные удары, затем неожиданный низкий вой. Илья в ужасе вздрогнул, но тут же понял: обыкновенная электрогитара! Тем не менее, уверенности у него поубавилось. Вместо того, чтобы искать хищника дальше, как намеревался, он заложил руки за спину и стал с деловым видом рассматривать плакаты на стенах, ожидая, что вернётся охранник.
  
  Дойдя до страничек журнала, он вздрогнул повторно, хотя резких звуков больше не раздавалось. Одна фраза привлекла его внимание, она вклинилась в пространные рассуждения о судьбе рок-н-ролла, рваная, без начала и конца:
  "По Ницше - "Бог умер", а наша группа продолжает: "Бога нет". Мироздание оказалось заколдовано - возможно, навеки."
  Продолжения не последовало, а на следующей ксерокопии вообще начинался другой материал - интервью. Фамилия показалась знакомой. Кто же, кто же... А! Тот самый, который хрипел у Полины в наушниках! Илья стал жадно пробегать глазами строчки, пока не наткнулся на абзац:
  "Главное - постоянно всё менять. Строить свою систему мифов. Только правила игры стали сложнее. Если раньше можно было просто создать некий контрмир, то теперь нужно как-то иначе всё видеть. Сложность в том, что никто правильно мои песни не понимает, я только знаю, что в Магадане один человек послушал и прыгнул из окна - этот правильно понял."
  
  Он не дочитал - скрипнула сбоку дверь. Илья отпрянул, готовый столкнуться с хищником лицом к лицу... Но это оказался совсем другой, незнакомый мужчина. Лет тридцати, полноватый, сонный, он двинулся к стойке, держа руки в карманах олимпийки.
  - Ты на какое время? - спросил он, плюхаясь на стул. Скрип сидения потонул в новой волне гитарного рыка. - Чуваки тут взяли два часа, да кой-чего ещё взяли, хе-хе, так что это реально надолго. А ты, что ли, авторская песня? Лицо, смотрю, фолкерское. Так это тебе к Михе надо, у него акустика и всякие ваши дрымбы-калимбы. Сейчас дам его визитку, уно моменто.
  
  Илья переждал особо витиеватый пассаж гитары, подобрался к стойке ближе и вкрадчиво спросил:
  - Скажи, будь другом, тот парень в кожанке, который передо мной зашёл - он тоже музыкант?
  
  Выражение сонного лица медленно изменилось. Одутловатые черты стали резче. Из складок век блеснули цепкие глаза, покраснелые, будто от недосыпа. Мужчина встал, встряхнулся и негромко сказал:
  - Пшёл отсюда, крыса мусорская, и дорогу забудь. Впитал?
  
  Илья попятился и боком выскочил за дверь. Впервые он пожалел, что перед ним оказался не лемминг, а нормальный человек. Лемминга он разговорил бы...
  Он не помнил, как добрался до остановки. Проезжая знакомые улицы, он пытался восстановить в памяти: переулок, поворот, спуск... Тщетно, он не мог вспомнить, как попал на кривую дорогу. Ну и ладно. Понадобится - разберётся. Пусть хищник только попробует теперь куснуть лемминга, хоть одного. Пускай, пускай проявит себя, засветится в попытке уболтать потенциального суицидника - тут же одно из его логовищ станет известно... кому следует. Сначала профессору, конечно. Только не сейчас, он ведь запрещал лезть к убийцам, а в нужный момент. Да.
  
  По дороге домой Илья заглянул в магазин. Оттуда, хоть и нагруженный пакетами, он возвращался бодрым, пружинистым шагом. Дело определённо двигалось. Кроме зацепки с фабрикой, в его распоряжении оказалось подозрительное чтиво. Сегодня должна открыться ещё часть загадки.
  
  Дома Илья разложил продукты по холодильнику, пока закипала в кастрюле вода. Закинул в кипяток вареники, подтащил к плите табуретку. Из коридора принёс одну из книжек, выбрав наугад. Так и сел, не сменив водолазку с джинсами на домашнюю одежду. Раскрыл...
  
  - О, Боже, - прошептал он спустя несколько минут. - Зачем же он так с ней?
  
  Ещё через полчаса ему пришлось оторваться от чтения, чтобы отковырять от днища кастрюли ком теста и картофеля: вода выкипела. Обед, превратившийся в мучную кашу, принёс одно огорчение. Но что это значило на фоне трагедии бумажных героев - мелочь, аккорд!
  
  С первой книгой он разделался к ночи - главным образом за счёт того, что пролистывал все телесные подробности. Наконец, он поднял воспалённые глаза от последней страницы, и попытался понять, что же ощущает.
  Концовка была вполне логичной, если, конечно, брать за основу логику автора. Вот только для этого пришлось бы согласиться с кое-какими исходными постулатами, а Илья не мог принять их. Он словно забрался слишком глубоко в терновник, где длинные шипы чуждых убеждений старались впиться ему в лицо. Знай, успевай отмахиваться.
  Осторожно, как бы распутывая колючую проволоку, он попытался восстановить события, чтобы понять, откуда и куда пришли герои книги. Похоже, они видели кругом сплошной беспросветный, нечувственный Вавилон. Ненавидели его - тут понятно, ведь было за что. Они плевали в него, но промахивались, а затем устраивали самую бурную вечеринку в самом его сердце: мол, теперь мы здесь власть. Илья сочувствовал им, но не мог не отметить: методы борьбы-то шиворот-навыворот. Наивные! Не выйдет лишить ненавистный Вавилон сна, если возвести в нём крикливую Гоморру.
  Да чтоб Полина, такая проницательная ко всякой нелогичности, не разглядела противоречия? Нелепость какая-то. Значит, очарование борьбы отпадает, что же её там зацепило? Он не мог взять в толк. Так надеялся, что вместе с двуцветными томиками получит разгадку, улику, пусть не к методам хищников, но хотя бы к своей подопечной.
  Что в итоге? Будто добежал до остановки, а маршрутка проехала мимо, на полном ходу обдав грязью.
  
  Илья взглянул на пакет, где алели остальные образцы контркультуры. В нём ещё не отзвенела жалость и к жертвам, и к мучителям, и к автору, в конце концов. Жадный интерес подгонял его продолжить, но следовало прежде дать переживанию оцвести и выцвести.
  Он помотал головой, вставая с дивана. В комнате было тихо, только отзвук соседской телепередачи слышался - но в висках гудело, как от шума дрели. Илья попытался наскоро проговорить свою вечернюю молитву - а пережитая горечь всё всплывала, потому что ничего нельзя было поправить в судьбе выдуманных людей, и судьба реальных почему-то тоже не спешила выравниваться. Полина, которую он вспоминал в молитве каждый вечер, не становилась человечнее. Ну, а та девушка-лемминг уже преспокойно могла попасть в происшествие вроде тех ужасов, что описаны под красно-чёрной обложкой...
  
  На следующий день Илья взял книги с собой на работу.
  
  
  
  Глава 11 Пластмассовый шар
  
  По плану значился район с парками и зелёными зонами - вот в парк он и отправился. С перекинутой через плечо сумкой он прошёлся туда-сюда по дорожкам и сырым тропинкам. Место поутру оказалось малолюдным; лишь иногда мимо Ильи спешно проходили то школьники, то взрослые в офисно-белых рубашках, блестящих в раннем солнце. Дышалось так свободно, что Илья подумал было - здесь вовсе не может быть леммингов. Откуда им в таком живом месте взяться?
  Наконец, он остановился на краю детской площадки: рядом две дорожки, много скамеек - место обещало быть людным. Он ещё прошёлся вперёд-назад, мимо разноцветных опор качелей, мимо прогнутого чьим-то усердием турника, огляделся - всё было спокойно. Редкие гуляющие бродили по дорожкам. Настороженно принюхиваясь, пробежал доберман - уши торчком.
  Можно было приступать к чтению.
  
  Заняв скамейку, он впился в книгу и вскоре понял, что закончит её раньше прошлой: сцены извращённого телесного насилия здесь можно было пропускать, не путаясь в сюжете. В такие моменты Илья просто поднимал голову и осматривал территорию, наощупь пролистывая страницу-другую.
  Итак, в небольших промежутках между знойными вставками развивался замысловатый мистический детектив. Необъяснимое чутьё смерти вело следователя сквозь кварталы опиумистов, но главными уликами становились не отпечатки пальцев - нет, голоса из ниоткуда, случайности, обрывки звуков, ощущения.
  Прямо перекличка с его собственной историей. Как будто рассказанная от лица человека, обратного ему самому. Отрешившись от неприятных деталей, Илья уже почти волновался за исход дела, он всё реже поднимал взгляд, он уже не помнил, что рабочий день в разгаре... но вдруг понял, что повествование рассыпается обрывками галлюцинаций. Илья напоследок заглянул в концовку, ничего не понял, окончательно разочаровался и отправил томик в сумку.
  Безлюдная площадка потихоньку наполнялась детьми, бабушками, мамами. Мимо Ильи пробежала малышка в кофте поверх платья. Кофту украшала нашитая тряпичная стрекоза, блестящие набивные крылья трепыхались на бегу. Забавно.
  
  Наступил черёд третьей книги. Здесь слова распадались и собирались заново хороводами околесицы. Сама их рассечённость, перекрученность навевала ощущение крайней, противоестественной нечистоты. Читать было - что болото месить, которому конца-краю не видно. Теперь Илья прерывался, чтобы осмотреться, после каждых нескольких строк.
  И не напрасно. Один из прохожих пересекал площадку, загребая крупными мохнатыми лапами. В остальном это был обычный мужчина в ветровке, лет на десять старше Ильи. Кажется, он пытался бежать трусцой, да вот лапы заплетались. Превращение не выглядело серьёзным, однако сам вид упрямо бегущего лемминга заставлял сердце сжаться.
  Илья вскочил со скамейки, сгребая книги в сумку. В два счёта он нагнал лемминга.
  
  - Мне нужно вам кое-что сказать! - выпалил он, не задумываясь.
  - А? - удивился мужчина. Он приостановился, тяжело дыша.
  - Так... Это самое...
  
  Но ни единой связной фразы не приходило на ум - всё распадалось на глоссолалии. Под лапами изловленного скрипнули камешки. "Хоть что-нибудь, пожалуйста!" - взмолился Илья.
  Откуда-то из памяти всплыла пословица, едва ли уместная, но тянуть молчание было нельзя.
  
  - В ногах правды нет, - сообщил Илья недоумевающему бегуну. - Вот.
  - В каком смысле?
  - Ну, это самое... Вы же от какой-то проблемы бежите на самом деле? Просто когда тренируются ради здоровья, то не доводят же до полного изнурения. Хочу сказать, вы обратите внимание на себя, что ли. Вот притормозите, пожалуйста, и разберитесь, от чего или от кого сбежать пытаетесь, и не осталось ли за спиной важного чего-то. Потому что если осталось, то надо этим заняться, а не пытаться кому-то что-то доказать сверх возможностей! Ни себе, ни другим доказывать не надо. Надо просто делать. Вот, что я хотел вам сказать.
  
  Слова тащились с трудом, как шнурок из швейного короба, где давным-давно перепутаны все катушки.
  
  - Ты чё, гонишь? - озадаченно переспросил мужчина. - Типа намекаешь, что я размазня, или что? Тебя, что ли, Серый подослал?
  - Наоборот, я говорю про то, как стать сильнее, - пояснил Илья, наконец уловив настроение. - Нащупать свои слабости - и закрыть их, определить ценности - защитить их. Это - настоящее, а имидж - он надуманный.
  
  Мужчина повертел в пальцах застёжку ветровки. Лапа его нетерпеливо скребла пыль.
  
  - Выбор за вами, - завершил Илья, торопясь избежать новых вопросов. Тут же развернулся и отправился, не оглядываясь, искать новую скамейку подальше отсюда.
  - Мутный типочек, но как догадался... - услышал он бормотание за спиной.
  
  Преобразования на этот раз не случилось, но Илья был уверен: лемминг призадумается и сам найдёт дорогу обратно, в людское. Так бывает. Это нормально. Всё будет хорошо.
  
  Он шёл по разбитым плитам дорожки. Над головой смыкались ветки каштанов, в зелёной глубине отрывисто вскрикивал дятел. Илья заметил улитку, ползущую через дорожку, остановился и поднял её, но холодное прикосновение слизня показалось неприятным. Он отправил улитку на лист лопуха. Нет, расслабиться не удавалось: прочитанное крутилось в голове, строки ложились тёмным покровом - куда темней, чем прохладные каштановые тени.
  Ладно, для себя он кое-что понял. Другой вопрос: что в подобном чтиве увидят лемминги.
  Очень осторожно, словно проводя ладонью над кастрюлей кипятка, Илья вызвал в себе мышление лемминга, каким он его себе представлял.
  ...Мечется душа, играет со смертью не то в прятки, не то в поддавки. Ходит по краю, ищет, как бы прикоснуться к мертвенному холоду - но пока ещё не насовсем, не с головой в омут, а лапы смочить о воды Стикса. Ищет - и находит историю. Слово за слово - болезненное любопытство погружает лемминга в мир искажённой логики автора. Но не как исследователя, вроде Ильи. Нет, подобное тянется к подобному, каждая негативная деталь манит лемминговую сущность, формирует её, уточняет. Потому здесь лемминг обретает плоть, здесь его стихия, человек же не находит себе пищи. Убеждается: нет пристанища людской душе. Человек задрёмывает на берегу сонного Стикса, повествование - колыбельная ему, а взамен пробуждается лемминг...
  Мягкое потёрлось о джинсину, заставив Илью вынырнуть из мрачного потока. Косматый рыжий пудель обнюхивал его щиколотку розовым носом.
  - Хороший пёсик, - грустно сказал Илья, потрепав кудрявую голову пса, и двинулся дальше, вновь погружаясь в размышления.
  
  Какова, оказывается, мощь слов! Сама их форма передаёт смысл. Когда она искажается, скрежещет - возникает больное чувство, какого в жизни нарочно не встретишь, нет ему названия.
  Удивительная власть дана человеку над собой и себе подобными. Сплетая слова, автор ткёт невиданные новые пространства. Иные из них подобны настоящему миру - и всё-таки отличаются, будто подсмотрены через толстую, щерблёную призму. Может, там, за печатной машинкой или компьютером сидел лемминг: травил себя нехваткой сна да изливал бессонницу на страницы.
  Может, это-то его и удерживало от скорого падения! Не его вина, что слова так хорошо передают внутренний мир!
  
  Так. Вроде, разобрался. Плохо, конечно, что Полина читает лемминговую прозу, ведь она сама в группе риска. Но хорошо, что теперь прояснился возможный стимул преобразования для неё... С этим можно работать.
  Илья вдохнул поглубже листвяных запахов, чтобы проветрить голову. Разлитое в воздухе тепло проникло в складки одежды, под ногами проминались упругие пятачки мха, ко слуху вернулись звуки деревьев, птиц, людей. В глубине парка послышался гулкий лай, тут же - взвизг собачки помельче, голоса. "Она просто играет!" - кто-то оправдывался, нет - настаивал. Солнце едва просачивалось сквозь ветки.
  
  С каштановой тропы Илья вышел на ещё одну аллею на самом краю парка, заросшем кустарником. Отсюда видна была широкая улица - пыхтела оживлённым движением, качала гроздями висячих светофоров, щетинилась троллейбусными опорами, рекламными столбами. "Веселиться нужно ночью. Клуб Космос", - сообщал билборд с неестественно худой девушкой.Высотки на той стороне казались белыми башнями - грозовая туча наползала на них, оттеняя. Скоро ливанёт, пора возвращаться домой или основательно где-нибудь укрыться.
  Илья выбрал второе. Он вспомнил, что неподалёку должен находиться Дом Быта. Прошёлся вдоль проспекта и действительно заметил вдали башенку, смутно знакомую по детству. Туда и двинулся.
  Вскоре он уже стоял перед невысоким, зато длинным зданием. На нём до сих пор держалась облицовка - такой себе мрамор на сливочном масле под названием травертин. Правда, сейчас фасад облепили красные и жёлтые вывески, как будто жители района не знали без них, что внутри. Прокат видеоигр и фильмов, парикмахерские, швейная мастерская, ксерокопия, а главное - новенький супермаркет. Отличное место для охоты на леммингов: хватает народу даже в рабочее время, в случае неудачи легко затеряться. Только бы не попался слишком конфликтный зверь, а то придётся уворачиваться от охранника.
  
  Зайдя внутрь, Илья долго не мог собрать в одну картинку лабиринт павильонов, прилавков, открытых стоек посреди прохода. Каждая торговая площадка силилась навести свой порядок, отчего порядка не получалось вообще. Зал первого этажа и по виду, и на слух напоминал сказку "Звери варили компот".
  Одежда. Обувь.
  Стойка с мобильными телефонами. Половина - облезлые подержанные аппараты. Илья изучил ценники, прикинул - нет, не влезает в расходы. У него ещё оставались бабкины сбережения, но мало ли что.
  Бижутерия. Снова одежда.
  Зоомагазинчик. В витрине разместили пару аквариумов. В аквариумах на витрине загадочно поблескивали юркие гуппи и солидные барбусы, из глубины магазина доносилась перекличка попугайчиков. Илья заглянул внутрь - поглазеть. Над кассой он заметил объявление:
  "Поступили в продажу
  ! ХИТ СЕЗОНА !
  Шарик прогулочный для хомяка"
  Игрушка? А разве хомяки играют с мячиками? Недоумение победило, Илья подошёл к кассе и спросил:
  - Что такое прогулочный шарик?
  Продавщица, надвинув очки, достала из-под прилавка полупрозрачную пластиковую сферу размером с дыню, только цветом поярче.
  - Смотрите, вот так он открывается... - Дыня-пустышка треснула пополам. - Хомячка мы туда запускаем и просто оставляем на полу. Он будет лапками перебирать, шарик покатится. Таким образом хомячок свободно гуляет по квартире.
  - Свободно... Ну-ну.
  - Дырочки для воздуха есть. Будете брать?
  - У меня и хомяка-то нет, - неловко усмехнулся Илья, ретируясь обратно в проход. Шар ему не понравился. Беспокойная мысль, неясная, как струйка сквозняка... Нет - не поймать в груде прочих впечатлений.
  
  Он побрёл дальше и через десяток шагов, за поворотом, упёрся в канат. На перегороженном участке прохода расставили стремянку, малярскую утварь. Окрашивали стены почему-то в чёрный. На канате висело объявление: "Скоро Открытие", чего открывают, для кого - непонятно... Беспокойная мысль вдруг воспряла, поманила и тут же снова исчезла, оставив зябкость.
  
  Пришлось идти обратно. Вон она, стрелка на супермаркет, за другой поворот направляет. Рядом снова одежда, модный бутик. Уморительно, что пригоршю сезонных приличий обозвали термином из экономики. "Мода" - это же среднее значение, типа медианы. Что-то скучное и скученное, но попробуй, выбейся за него слишком сильно - неинтересным обзовут тебя. Всё наоборот!
  "За модной серией пришли? Её сейчас молодёжь очень хорошо разбирает", - вспомнил он вдруг. Кинулся открывать сумку, застёжка чуть не выскользнула из поспешных пальцев. Книгу, любую из трёх! Вот, точно: "Переворачивает установки"...
  Значит, когда всё наоборот - это модно, а точнее - усреднённо? Общепринято?
  
  Мимо него протопала, размахивая руками, девчонка лет четырнадцати с рюкзачком на плечах - видно, только из школы. Тонкий носик так и вертелся во все стороны, хотя каскад пушистых волос, подстриженныхнаискось, лез школьнице в глаза. Под бутиком она притормозила, чтобы громко вздохнуть, потом кинулась догонять женщину в старом тканевом пальто, но при макияже - мать, вероятно.
  В девочке просматривалось что-то неуловимо мышиное. Посмотрим! Илья потихоньку двинулся следом. Вышло удачно: они вошли в супермаркет, а там, среди полок, можно было встать в стороне, подслушать беседу и оценить ситуацию.
  Мать и дочь прошли мимо продуктовых рядов, ненадолго задержались около сувениров. Илья сделал вид, что листает плакаты, но перестал, обнаружив среди них рисунок скелета с пачкой денег. "Коси и забивай", - ухмылялся скелет. В углу с косметикой и банным товаром они наконец остановились. Школьница бесцельно шаталась вокруг матери, подпевая магазинным динамикам: "Девочки-стрекозки, всех под каблучок". Вдруг остановилась и дёрнула женщину за рукав.
  
  - Мам, мам, слышишь? Давай мне вот эту тоналку купим. В смысле, нельзя? Никакой не мусор, мам, это чтобы ровный тон, без него стыдно! Ах так? Значит, ты меня не любишь. Так и знала.
  - Люблю, потому и не куплю, - устало отмахнулась женщина. - Тебе для чистой кожи витаминчики нужны, на них я потратиться согласна, а на взрослые выкрутасы - нет, уволь. Пускай твои беспризорные подружки мазюкаются, кожу портят.
  - Ха-ха! Они не беспризорные, мам, они-то как раз мажорки. У них предки в ты-ысячу раз луч-ш-ше. - Девчонка уже шипела от злости. - Ты всё с ног на голову ставишь!
  - Эх, доча-доча, это ты всё перевернула, а я всё-таки жизнь повидала, знаю. Откупаются от них подарками, какая там любовь... Так, выбирай давай, вот эту шампуню подарим тёть Наде или ту?
  
  В другое время Илья бы посочувствовал девочке без верных подруг, порадовался бы терпеливости матери. Сейчас он думал о том, как неодинаково обе понимают мир. С леммингами та же беда! Перевёрнуты они относительно большинства людей, иначе не скажешь! А сами-то видят вверх тормашками каждого, кроме себя и нескольких себе подобных... Вроде авторов контркультурной серии, где словами сотканы отдельные пространства - охватывают читателя, как пластмассовый шарик - хомячка...
  
  - М-м... Да, это клёвый. Видишь, тут нарисовано "Джонсон энд Джонсон".
  - И чего?
  - Того! Рекламу, что ли, не смотрела? Волосы такие - вжух!
  Илья прекратил слушать. Ему захотелось вообще уйти из магазина.
  Все вокруг означалоне то, не так.
  
  Нет, не в книгах самодельные пространства - повсюду! Они в разговорах и репортажах. В криминальных сериалах и модных песнях на радио. Они в шутках и слухах, в обвинениях и поощрениях. Хочешь, не хочешь - словесные реальности других людей окутывают нас, влияют на решения, вкусы, на само направление пути. Иногда слипаются, как мыльные пузыри, иногда отталкивают друг друга противоречиями, мешая объединиться. Каждый из рода людского - прядильщик и ткач, не отдавая себе в том отчёта.
  
  Жаркий трепет пробежал по коже.
  Кажется, он со школьных лет об этом знал. Когда телевизор рассказывал о взрывах в Секторе Газа, или о коварстве богатых семей Санта-Барбары, или о бандитских разборках в Петербурге - Илья доставал подаренный дедом кассетный плеер, надевал наушники и раскрывал книгу о чудесных вселенных. Или разглядывал открытки, которыми обклеил заднюю стенку шкафа к неудовольствию бабки - до сих пор там висят.
  В такой обстановке он перебирал события дня. Каждой неприятности - по своему объяснению. Каждому человеку, обидевшему его или кого другого - по личному оправданию. Становилось легче, и он чувствовал, что сохраняет себя неизменным, пока остальные, вырастая, ожесточаются.
  Так проходило мимо всё искусственное, надуманное, как будто Илья стремился избежать всех пузырей вообще. Неудивительно, что в колледже он уже не понимал, о каких фильмах и песнях толкуют одногруппники, хотя абсолютно все кругом знали...
  
  И тут всё встало на свои места.
  
  
  
  Глава 12 Клеть сердца
  
  И тут всё встало на свои места.
  Построенный обществом мир, его культура - всего лишь плетёный купол. Высказанное словами рождает нить, по которой настоящий или выдуманный смысл пробрасывается от человека к человеку, снова и снова - пока не опутает всех вокруг. Собственные рассуждения человека наматывают на него личный небольшой кокон, ближе которого ничего нет. Чем он толще, тем сложнее обитателю мотка понять других.
  Волнуясь, Илья заходил по проходу, не глядя вокруг, не замечая резкого запаха мыла и порошков.
  Вот оно, вот объяснение, почему лемминги так глухи ко всем прямым указаниям на их изменённость. Идея отторжения жизни становится частью их персонального мира, прошивает его, ощущаясь как нечто близкое, правильное. Мортидо поражает миры, как моль - шерстяные клубки, и помогает лишь замена этих смысловых нитей противоположными. Заговорить с леммингом на языке его проблем и тайных страданий - но голосом серебристо звенящим, чтобы позволить живой силе внедриться, подорвать кокон изнутри. Так?
  Ох, как это сложно.
  А ведь если продолжить эту мысль, то получится, что леммингова шкурка - это и есть понятийный кокон, в котором разрослась идея самоуничтожения. Потакая тяге к небытию, человек наращивает на себе мертвенные смыслы, будто шерсть.
  Хорошо, а как в этой модели проявляется обрыв, притягивающий леммингов? Может, когда личный мир человека целиком посвящён отторжению жизни - внутри кокона разверзается дыра, и...
  Ох, как это страшно.
  Илья потёр ладонью лоб, который уже начал гореть от напряжения. Нет, логики в этом было мало. Бездна - не отдельная сущность, чтобы возникать или исчезать, а просто влекущее состояние небытия. Подобное к подобному. Так? Если считать её разумным существом, сразу получалось бы, что небытие, желая воплотиться, сознательно охотится на людей...
  Как хищник.
  Нет, нет, это слишком. Это уже какой-то бред.
  
  Можно ещё вот как представить, думал он, в третий раз проходя мимо стеллажей с гелями и шампунями. Вот модель: огромная пластиковая сфера, в котором сидят не хомячки - люди. Каждый топочет, как придётся, но стремятся они в целом к одному и тому же... Счастью, или... В общем, шар кое-как движется, но тут внутри появляются эти несчастные, озверевшие. Несется лавина рыжих спинок, мелькают лапки, сообщая шару одно-единственное известное леммингу направление. Таким образом, всё катится в пропасть. Все остальные обитатели пластика вынужденно берут тот же курс, потому что нутро шара - их единственная правда.
  Игрушка человечества превращается в ловушку.
  
  Поражённый собственными выводами, Илья резко развернулся. Раздался тяжёлый стук, как будто действительно упало ядро. Настолько синхронно с мыслями, что Илья шарахнулся в сторону, тут же посыпалось мелкое, тогда он наконец очнулся.
  Тьфу ты! Всего лишь сумкой сшиб бутылку жидкого мыла с полки. Зацепил дозатор в этой теснотище, наверное, а потом ещё смахнул несколько брусков хозяйственного. Всё ли цело? Илья бросился собирать товар с пола, но замер: над ним стоял охранник. Старик осматривал Илью с ног до головы, будто нашкодившего школьника, особенно задерживаясь на сумке, выпуклой от книг.
  - Сумочку, пожалуйста, раскройте, - потребовал он.
  - Не проблема, - буркнул Илья, подымаясь и запихивая бутылку на полку. - Видите? Книги. Вообще не ваш ассортимент.
  
  Вдруг он вспомнил, как боялась Полина, что о её контркультурных интересах узнают посторонние. Он потянул сумку из цепких пальцев и захлопнул крышку.
  
  - Почему не наш, там в зале есть похожие книги. - Рука охранника легла на рацию. - Пойдёмте на рамочку, молодой человек.
  - Пойдёмте, - согласился Илья как можно спокойнее, но сам внутренне дрогнул. Рамки супермаркетов имели манеру пищать, когда им вздумается. Сейчас вообще не до того! Мир в опасности, а его, единственного, кто знает об этом, подвергают дурацким досмотрам!
  
  В итоге рамка безропотно выпустила его из магазина, но дрожь под ложечкой не подумала рассосаться. Его заметили в странной ситуации - значит, на сегодня дежурству в этом районе конец. Илья быстрым шагом дошёл до выхода из здания. У дверей никто не толпился, на цветном бетоне пола растеклись грязные лужицы, а снаружи шёл ливень.
  Илья оперся на стену у двери, уставив невидящий взгляд на посеревшую улицу. Ему было тошно - не из-за охранника, а из-за того, о чём он все эти дни старался не думать.
  В соседнем городе девятнадцать дыр разверзлось одновременно. Взорвались связи между людьми, событиями, возможностями. Один шаг, мгновение - исчезли тысячи вариантов будущего для сотен близких или незнакомцев. Тысячи нитей судьбы вынуты из ткани, и корчится людское полотно, безуспешно залатывая раны. У кого-то не окажется друга, который должен был через пару лет появиться. Кто-то не встретит любовь всей жизни - она не дошла до нужного места и года. Не хватит специалиста, не передастся опыт, не подсядет случайный попутчик. Такой вот эффект бабочки. Вместо чего угодно, плохого или хорошего - ничто.
  Что, если это повторится? Раз, другой, третий - пока не станет неотъемлемой частью людского мира?
  
  Слоган известной станции донёсся из ближайшей лавки: "...радио. Всё будет хорошо". Илья, отогнув пальцем ворот водолазки, перевёл дыхание. Что-то подкинет ему на этот раз чужой приёмник? Он высунулся из-за угла и разглядел его - китайский, на аккумуляторе, с фонарём на боку. Наконец, потянулось тихое: "И такси и ноль-три, все готовы к атаке; и дома в серебре от дождя заблестят, затанцуют устало...". Безжизненный тембр горчил, как увядшие листья. "Выбил окна рассвет - ночь не стала короче". Это купол тянулся к Илье пластмассовыми нитями.
  
  Да гори ты огнём, пластмасса!
  Забыв о дожде, о книгах в сумке, он оттолкнулся от стены и распахнул дверь.
  
  Музыка, духота, лишнее внимание - всё осталось позади. Дождь звонко бил по козырьку, тормошил землю на клумбах, а та просыпалась, потягивалась ростками. Городской воздух набухал ирисами, розами, гарью машин, далёким запахом сварки. Редкие прохожие метались вдоль проезжей части, уворачивались от поднятых автомобилями всплесков, стремились нырнуть кто в маршрутку, кто в проулок. Над высоткой мелькнул обрывок молнии - блестящая жилка. Случайные брызги охлаждали лоб, дотрагивались до кончиков пальцев, но не проникали в горячую грудь. Вот чему Илья принадлежал, а не плоской реальности картинок и слоганов. Вот по этому миру разливалась драгоценная звонкость, она затекала равно в ложбины у корней деревьев и под крыши зданий, где ютились птицы. И дело было вовсе не в ливне.
  Выходя из-под защиты козырька, он крепко прижал сумку к животу, безуспешно пытаясь накрыть её полой куртки, уберечь от воды.
  Ладонь ощутила у дна нечто округлое, совсем по форме не схожее с картонными корешками. Это его удивило. Сунув другую руку внутрь, Илья нащупал в самой глубине сумки то, чего он туда вроде бы не клал. Он потащил. Да, зонт. Откуда? Впрочем, действительно... Кажется, утром, нет, вечером. А что весь день проходил с ним, не замечая - так зонт небольшой, утонул в подкладке сумки, придавился книгами. Неважно. В конце концов, с Ильёй такое уже бывало за последние полгода не раз. Всё нужное словно само оказывалось под рукой.
  Он раскрыл над собой зонт - собственный тканевый купол. Отсёк непогоду, двинулся сквозь водную занавесь. Нельзя, наверное, винить окружающих в пристрастии к окукливанию, тем более - леммингов. Они же не планируют глобальную катастрофу, бедняги, им хватает трагедии собственного существования. О грустный, неуправляемый мирок посреди бескрайнего мира...
  Ладно. Не надо никакого "гори оно огнём", там же всё-таки внутри люди.
  
  Дорожку в рытвинах залило водой, раскиданный кругом мусор намок, из-под прибитого дождём пакета на газоне безжизненно торчало измятое голубиное крыло. Ветер трепал уголок рекламного плаката на фонарном столбе. Кто-то жирными линиями изобразил глаз на лбу белокурой певицы. Рисунок размыло, чернила подтекали, словно из переполненной чаши.
  Петляя среди луж, Илья двигался к остановке, а волокна мортидо тянулись следом, вились по улицам, лезли под ноги. Внимание сжималось в точку, цепляясь за фрагменты улицы, как петля свитера за гвозди. Память вспучивалась образами прошлых тревожных находок. Кожанка хищника, крепкие подошвы. Что конкретно тот говорил? Надо было сразу записать. Профессор записал бы. Птичьи тельца, надписи на стенах, строки из журнала "Танатос", строки из ксерокопий. Да Илья помыслить не мог, что все эти отдельные выбросы чьего-то дурного настроения можно уложить в систему. Возможно, в нитяной карте Титарева был-таки практический смысл.
  В небе солнечный просвет разорвал тучи, озарив их сумбур прямолинейным торжеством.
  
  Дома он на всякий случай разложил книги раскрытыми по кухонному столу, чтобы выпарить сырость. Квартира за его отсутствие настыла, Илья, ёжась в подмокшей одежде, зажёг газ и начал варить себе снедь из вчерашних покупок.
  Он был голоден и не хотел по невнимательности сжечь ещё один обед, но следить за кипением гречки было скучно. Скучнее даже, чем предисловия, которые он в любых книгах пролистывал из привычки. Поэтому сейчас Илья, отвлекаясь от созерцания кастрюли, машинально поглядывал на буквенное полотно первых страниц. Вполглаза прожевал исторические сведения, открыл дальше - а дальше шло обращение автора. Нет, скучно, скучно. Какой прок, например, с такого: "Эта книга посвящается древним...". Гм, опять древности, опять история...Хотя...Чего?!
  "Темному Ангелу всего, что выделяется и гниет, Богу Разложения, Богу Будущего, что едет верхом на шепчущем южном ветре, Богу Лихорадок и Чумы. Всем писателям, и художникам, и практикующим магию, через которых являются эти духи."
  Озадаченный, Илья повертел страницы туда-сюда. Действительно не часть выдуманного повествования, а эпиграф, авторская речь.
  Всего пару часов назад он видел за текстом слабого грызуна в игрушечном шарике жутких образов, а мордочка-то оскалилась навстречу.
  Да, обернулась пастью хищника. Магия, тот тип в берцах что-то говорил про магию! Вот, значит, как - хищники тоже создают словесные миры. Значит, все эти странные андерграундные распечатки, малотиражные сборники о зле, выплеснувшемся в общественное сознание - могут быть работой хищников. Он же читал! Читал сквозь пальцы, нехотя, думая о том, что лемминги разные, теорию о них не составить...
  Лемминги разные, но бездна, в которую они летят, едина.
  
  Профессор-то был прав, что собирал эти свидетельства. Абсолютно прав. Илья уронил книгу обратно на стол, метнулся к плите, погасил конфорку - ну его, этот обед, не до того сейчас. Зацепив плечом дверной косяк, вылетел в коридор, к телефону.
  Непривычно тяжёлая трубка ухала прерывистыми гудками так долго, что Илье стало казаться - это стук из-под рёбер отдаётся в проводах. Только бы Евгений Витальевич ответил, думал он, но в глубине души надеялся, что гудки не оборвутся. Наконец в трубке щёлкнуло.
  
  - Евгений Витальевич, я должен признаться вам в одной ошибке, - заговорил Илья после короткого приветствия.
  - Хм?
  - Я... Очень невнимательно изучал все те книги, которыми вы меня снабжали. Честно говоря, они казались бесполезными. Я думал, это вроде всех этих боевиков по телевизору. Просто средство для разжигания крови. Для эмоций.
  
  В трубке кашлянули.
  
  - Ну что ж ты так, Илья! Они, на мой взгляд, действительно важны для изучения. Было бы неплохо, если бы ты впредь побольше прислушивался. Это ведь не ради меня, а ради дела, и кому, как не тебе знать его важность. Всё-таки мои соображения подкреплены определённым опытом. Ты согласен? ...Алло?
  
  - Да, - Илья наконец отозвался. - Да, слушаю вас.
  
  Ему хотелось положить трубку как можно скорее.
  
  - Я ведь уже говорил тебе: литература - не просто развлечение, она содержит знания. Художественные произведения покажут тебе такие случаи, такие связи между идеями, событиями, характерами, каких ты - при всём уважении к твоей работе! - не найдёшь на улицах. Между прочим, ещё Достоевский писал: "Человек до безумия любит страдание" - уж тебе-то эти слова должны быть понятны. Что ж, позволь тогда узнать, что же привело тебя к пониманию ошибки?
  - Ознакомилсясо всяким контркультурным чтивом, вот сам и убедился. Расскажу, Евгений Витальевич. У меня тут мысли кое-какие насчёт того, как это всё работает. Ну, в смысле, откуда берутся лемминги и зачем они хищникам. Одного не понимаю: если книги контркультурные, как это они в обычном магазине продаются?
  - В этом-то весь мрак ситуации, Илья. Приходи, если возможно, прямо завтра. Мне тоже есть, что рассказать.
  
  Разговор завершился. Илья стоял в полутёмном коридоре. За окном вздрагивал дождь, то бурный, то едва слышимый. В другое время он был бы рад дождю, рад отдыху, который несла непогода, он смаковал бы дождь с чашкой горячего чая, отделённый от промозглого ветра мутным оконным стеклом. От ветра и всех тех неприятностей, в которые со всех лап кидаются лемминги. Он сидит дома - сытый, согретый, не способный ничего изменить, когда сама окружающая среда становится враждебной для тех, для слабых. Когда на их головы проливается зло из переполненной чаши, как выразился - кто, собственно? Хищник? Всё равно Илье казалось невероятным, что есть связь. Человек в дешёвых берцах - и авторы книг, издаваемые, узнаваемые. Совершенно разные уровни. Ладно, профессор разберётся, это его стихия. Дело Ильи - оберегать леммингов, а как? Если в книгах и песнях, рекламе и граффити...
  Впрочем, кое-что он сделать всё же мог.
  
  ***
  
  Когда икона очутилась в его руках, он привычным умственным движением собрался вокруг единственной цели, как перелётная птица, чей клюв даже в шторм направлен к берегу тепла и гнёзд. Полностью отдавая себе отчёт в том, кто он такой, перед Кем стоит и открывает сердце, о ком рассказывает. Прочее бледнело: бытовые заботы, неуверенность в будущем, страх перед неясным противником - всё это на время переставало существовать. Он становился цельным комком упрямой заботы, доверия и надежды. Об этом шептало его дыхание, об этом стучал тёплый ритм в жилках артерий. Словно вся жизнь до сих пор была ради этого момента - и так каждый раз.
  Каждый раз он делал усилие, стряхивая с себя липкие остатки повседневности.
  
  Так было и сейчас. Но на последнем шаге между размытостью по мыслям и цельностью Илья вдруг перестал понимать, ради кого так старается. Ради этих потребителей, которым важно, что там на обёртках шампуней, а не в собственной душе? Или для тех, кого развлекают истории разломанных судеб, где воспет упадок? Тех самых, которые покатятся вслед за леммингами просто потому, что своим собственным направлением не обладают? В людях столько сил, чтобы цвести, столько способностей, а они даже не стремятся вернуть себе благородство.
  Тьфу, что за мысли... Как будто если оставить их без помощи, они исправятся или мир станет чище. Даже если некоторые из них безнадёжно невнимательны, это не повод считать их вредителями, ненавидеть и всё такое.
  Так, логикой, он иссушил последнюю кляксу, и когда первые слова слетели с губ, Илья сострадал всем, кого встретил сегодня и ранее, от всей души желая, чтоб они познали то же Чудо, к Которому он сейчас обращался:
  
  "Царю Небесный, Утешителю, Душе истины..."
  Слова падали жемчужинами, наполняясь искренностью. Искрясь.
  "Отче наш... Да приидет Царствие - Твое."
  Пусть суетный пластиковый шар однажды рассыпется, как сон. Очнутся сердца и обрадуются, увидев, что нет больше нехватки любви, а значит - ни вражды, ни страха на изобильных полях, на яшмовых площадях.
  "И не введи - нас - во искушение..."
  Избавь каждого запутанного от пут, каждого на ложном пути останови, яви красоту Своей неширокой дороги.
  "Но избави - нас - от лукавого."
  Чтобы не пили из переполненной чаши горький мрак - страстно, словно нет вина медовей. Чтобы хищника не считали пастырем, чтобы не звали и не приветствовали его в песнях и надписях.
  
  Те девятнадцать теперь даже шанса не имеют узнать, что существует, взаправду есть она - радость непогрешимая. Так пусть же шанс получат сотни других, среди тысяч прочих направлений пусть появится ещё одно - узкий, но подлинный путь, который Илья испытал на себе.
  Казалось, что небо плачет вместе с его сердцем. На грани той собранности, в которой чистый смысл теряет всякую форму, Илья пообещал себе никогда не забывать об этом чувстве.
  
  
  
  Глава 12.2 Лог дневника #2
  
  Новая запись rottensoul 13.05.2005 18:34 Комментариев 0
  Иногда кажется, что вся моя жизнь заслонена огромным темным шаром, который я изо всех сил отталкиваю. Наверное, я просто навозный жук :crazy:
  Однажды я отпущу руки, он покатится и раздавит меня. Все зависит от того, когда я отпущу... Иногда почти хочется раскрыть объятья этой тьме, но я еще не готова...
  
  Новая запись rottensoul 14.05.2005 17:50 Комментариев 0
  Очень болит голова, на погоду, наверное. Гроза... День был супер сложный, как назло. Выходной просто пропал :( Спать.
  
  
  Новая запись rottensoul
  15.05.2005 15:05
  Комментариев 0
  
  Глупо, конечно, что я не пишу ничего о своей работе, о том множестве людей и событий, с которым сталкиваюсь. Но это всё так далеко и неважно. Тьма надвигается на меня с необоримой уверенностью. Она знает, что моя судьба - принадлежать ей.
  Уверена ли в этом я?
  Нет, совсем нет. Я ещё не забыла, как светит солнце, пусть даже не замечаю его - теперь.
  Во мне появилось маленькое зёрнышко твёрдости, его не было раньше. Я посмотрела во мрак и не смогла отчаяться, упрямое сердце не желало тьмы. Значит ли это, что я выживу, несмотря ни на что?
  Страшно...
  
  
  
  Глава 13 Умвельт
  
  Впустив Илью в квартиру, профессор сразу же отошёл к телефону. Говорил он минут десять, жестикулируя, будто собеседник мог его видеть. Илья смирно сидел в кресле, полуприкрыв глаза. Наконец трубка клацнула об рычажок. Титарев поставил телефон на комод и плюхнулся во второе кресло, оглаживая старую вязаную жилетку.
  - Видишь как, ни минуты покоя, даже в день воскресный. Над нашим делом только по вечерам работаю. Мог бы, конечно, взять учебную нагрузку поменьше, да не стал. Заменить меня некем... Впрочем, это просто отговорка. Не умею я, Илья, жить в тишине. Вечно мне надо, чтоб вокруг кипела жизнь, чтоб люди... Молодые, старые, не так важно, мне главное - чтобы блеск в глазах, понимание чтобы было. Привык и по-иному не умею. Итак! - профессор хлопнул ладонями по коленям. - Позволь начать с моих новостей.
  Он потянулся к столу, крякнул, но вытянул-таки нужный листок из груды прочих.
  - Одобрили мне выступать на конференции. Наша теория выйдет в люди наконец.
  - О-о...
  - Да, созрела! Но подготовки просто масса: плакаты, раздаточный материал. Я привлёк пару студентов в рамках курсовых работ, но сам понимаешь, что такое студенты. Конференция, надо сказать, предстоит жаркая. Илья, ты просто не представляешь, что сейчас происходит относительно того случая с самоубийствами. Он нашумел, очень нашумел. Уже боюсь, как бы из самой этой шумихи не вышло беды... Ладно, не будем о грустном, - добавил он, неожиданно поднимаясь.
  Титарев выдвинул верхний ящик комода. Оттуда блеснула внушительная упаковка вытяжного печенья.
  - Пресновато, зато сытное. Студенты принесли на консультацию, да так и оставили... А! Кипит, кипит! - он прищёлкнул пальцами и проворно выбежал из комнаты.
  
  Илья подивился тому, как профессор позаботился вскипятить чайник к самому его приходу, в который раз. Странно было думать о времени в тихой, светлой комнате. Казалось, и беседа, и чаепитие могут здесь продолжаться вечно. Однако мир вне старинного дома не стоял на месте, и тикали карманные часы сотен белых кроликов...э-э... леммингов. Вспомнив об этом, Илья крутнул гвоздик на своих, наручных: он никак не мог приучиться заводить их в одно и то же время.
  Профессор вернулся с двумя кружками, окутанными паром. Сначала они просто вынимали печенье из выдвинутого ящика, а кружки ставили на комод, на тканевую салфетку. Но скоро Илья не выдержал.
  - Знаете, мне вот кажется - после всей этой контркультуры - что любой человек живёт в своём индивидуальном мире, - сообщил он, едва дожевал третью печенюшку. - У каждого там чуточку другие законы, отчати похожие благодаря культуре и образованию... Но не благодаря подлинности этих законов, понимаете? Тот самообман, о котором мы в прошлый раз говорили, ведь если в него поверит достаточно народу - он станет как бы реальностью, мне кажется. Реальность, - он поводил пальцем по салфетке, - как будто прогибается под этими шариками личных миров, а может, и вовсе местами рвётся.
  - Другие законы? Громко, громко сказано, на мой взгляд. Есть ведь, - профессор щёлкнул ногтем по пуговице жилетки, - неодушевлённая реальность, животные, всё это не обладает собственной верой и не подлежит убеждению. Если материальная окружающая среда не меняется, то едва ли можно говорить о полноценном индивидуальном мире.
  Илья с готовностью пошёл на попятную:
  - Тогда, может быть, у лемминга просто слепота к некоторым вещам, из-за чего он с ними никогда не соприкоснётся душой, а даже если заденет - они для него не начнут существовать. Какой-то ключевой фрагмент жизни у них выпадает, у всех один и тот же, поэтому они получаются одной породы.
  Вопреки ожиданиям Ильи, профессор не попытался больше ни оспорить, ни поправить его предположение. Вместо этого он задумчиво проговорил:
  - Умвельт, значит.
  - Что-что? Не помню такого термина, простите. - Илье стало неловко, словечко наверняка встречалось среди профессорских материалов, которыми он пренебрёг. Но Титарев ответил:
  - Ты и не можешь его знать. Это немцы, редкое ответвление философии. Умвельтом они называли субъективный мир животного. Видишь ли, млекопитающие, насекомые, рептилии - у всех органы чувств воспринимают некий отдельный срез мира, доступный их виду, но недоступный прочим. В чём-то их реальность более полна, в остальном урезана, как бы не существует. Скажем, хищное насекомое стрекоза видит только мелькающие пятна, не ведает ни оттенков, ни утончённых форм, зато какой обзор! Понимаешь, к чему я клоню?
  После минутного раздумья Илья ответил:
  - Вот-вот. Для леммингов тоже многое в реальности будто не существует. Зато в своём направлении они способны разглядеть мельчайшие детали.
  - Итак, ты утверждаешь, что лемминг обладает иным умвельтом, чем человек, - задумчиво произнёс профессор, допивая чай.
  - Вроде того. Мне это представляется как бы пространством неким, где всё наоборот, где мелочи раздуты, а важное забыто. Больное, безумное считается проявлением свободы, а волевого человека назовут зажатым рабом. - Илья сам не заметил, как стал говорить громче. - Мне представляется замкнутый на самом себе мирок, жители которого хвалят его безграничность. Там верные дороги названы порочными, из-за чего заросли бурьяном, зато уж путь к смерти самый достойный, уж он-то розами усыпан! Ох, чего это я разошёлся? - оборвал он себя. - Лемминги-то, наверное, не виноваты, даже если навязывают такой мир остальным. Они, получается, вообще тут ни при чём.
  - Почему?
  В голосе профессора слышалось несвойственное напряжение.
  - Ну, эти умвельты, которые пространства личного восприятия - они ведь как ловушки, самому трудно выбраться. Чем дальше зашёл - тем прочнее стенки клетки. Знаете, как хомячок в колесе крутится, бежит, а слезть на ходу не может. Так вот, я тут вывел, что эти миры, они могут влиять друг на друга... Нет, даже сцепляться воедино. Вместе они создают огромный перевёрнутый мир. Я как к этому пришёл-то: ведь вся наша культура это как бы один большой пузырь, который мы сами придумали, а теперь его внутренний уклад кажется нам точным отображением реальных законов. Вот, а из-за того, что укладом этим живёт большинство людей, то законы пузыря влияют даже на тех, кто в них не особо-то и верит. Просто за счёт веры остальных...
  Для убедительности он накрыл свою опустевшую кружку ладонью. Вот, мол, замкнутое пространство.
  - Так, - сказал профессор. Непонятно было, одобрительно или нет.
  Тогда Илья перевернул вверх дном кружку, зажав ладонью. На кожу скатилась капля чая.
  - А вот культура изменилась с точностью до наоборот, и все, кто был внутри, тоже перевернулись. Дно стало вершиной, от этого поменялись стремления, нормы. Сбежать - нельзя, если веришь, что это всё взаправду. Приходится в этом жить. Как-то так.
  Титарев заинтересованно приподнял седые брови. Тогда Илья, расхрабрившись, продолжил:
  - Мне кажется, это совпадает с тем, что говорил хищник. О превращении мира, помните? Ещё он упоминал магию, а я тут читал, вот...
  Он отставил чашку, отер ладонь о карман куртки, после чего вытащил заготовленную книгу из сумки. Едва не помяв страницу, раскрыл в нужном месте и протянул профессору.
  - Очень, гм, неприятное чтиво, вы дальше лучше не заглядывайте, - добавил он с некоторой опаской. - Я это к чему: вам не кажется, что авторы таких книг играют на руку хищникам, а то и связаны с ними напрямую? Тут, правда, зарубежный писатель, но вы мне давали сборник наших - вроде похож был, атмосферой или чем. Ну, который про зло. Я ж тогда думал, что это просто художество, а теперь не знаю даже. Магия - это ведь что-то вроде моего серебряного звона. Наоборот только. Я так понимаю.
  - "Бесчисленным и безымянным богам исчезновения и пустоты"... Так, - сказал Титарев и поднялся, опираясь на подлокотники кресла. - Позволь отяготить тебя ещё одним текстом. Раздобыл я тут недавно один раритет, тебе стоит ознакомиться.
  
  Профессор заглянул в нишу и выдернул из ближайшей верхней полки видавший виды томик в толстой серо-зелёной обложке. С корешка немедленно посыпалась труха, весело отсвечивая в лучах солнца.
  
  - Ого, там через "яти" написано, - удивился Илья, взглянув на обложку.
  - Твёрдые знаки, хочешь сказать? Да, книга очень старая. Из тех самых времён, когда... Нет, лучше посмотри незамутнённым взглядом. Сам-то я с ней уже отработал - теперь ты, пожалуйста, выпиши, что самому покажется важным. Достаточно номера страницы и строки.
  
  Похоже, мнение Ильи по поводу задания отразилось на его лице, потому что профессор спешно добавил:
  - Что ты, я не прошу анализировать её полностью! Хотя бы пролистай и отметь, что бросится в глаза.
  
  Титарев сел в рабочее кресло, вытащил из ящика стола чистый тетрадный листок и огрызок чертёжного карандаша. Забрав всё это, Илья откинулся на плюшевую спинку, подняв облачко тканевой пыли, почесал нос и принялся осторожно листать дореволюционную диковину.
  Через каких-нибудь полчаса он передал профессору листок. Сверяясь с книгой, Титарев зачитал:
  
  "Произошло столько ужасного, непонятного, что поколебались даже самые неверующие. Бессонница усиливается, нервные припадки учащаются, видения в порядке вещей, творятся истинные чудеса. Все ждут чего-то"
  
  "...Странное время, в котором мы живем: оно перевернуло весь мир. Воцарились таинственные силы!"
  
  "Я пытаюсь утверждать, что мы находимся лицом к лицу с новой эрой, в которой духи пробуждаются и хорошо становится жить".
  
  - Так, - хмыкнул он. - Почему именно эти моменты?
  - А что, неправильно? Давайте я ещё посмотрю!
  - Речь не идёт о верном ответе. Мне хотелось узнать, что подсказывает чутьё тебе - самородку.
  
  Слегка польщённый, Илья стал объяснять:
  - Мне кажется, сейчас так и происходит. Обратите внимание, этот Стриндберг всю книгу любуется чёрной магией. Тешится разрушительными процессами, а не обличает их. Ещё он прямо-таки наслаждается знаками и совпадениями, если они указывают на торжество пробуждённых духов.
  - Да, - сказал профессор, - нервное состояние этого господина крайне хорошо характеризовало ту эпоху, полную преобразований. Именно поэтому он был тогда культовым, хотя нынче забыт. Я бы сказал, что алхимия, о которой он пишет во-от тут - своего рода метафора социальной переплавки. В этом плане текст подобен эпиграфу о тёмных богах, который ты принёс сегодня.
  - Метафора? Да нет же, это совершенно буквально!
  
  Профессор недоуменно переспросил:
  - Разве можно буквально говорить о необъяснимых явлениях или знаках на каждом шагу?
  - Встречается такое... - протянул Илья. - Знаки, или что-то вроде. Все эти надписи, голуби ещё.
  - Прошу прощения?
  - Ну, голуби. - Илья удивлённо поднял взгляд на Титарева. - Не замечали разве? Птичий мор. Валяются такие... М-м... Тушки.
  - Голуби часто гибнут, тем более, что в городе их популяция перенасыщена, возникают очаги болезней - мор, как ты точно выразился. - Профессор пожал плечами. - Я не заметил ничего особенного. А теперь - хочешь ли ты знать, почему я выбрал для тебя именно эту книгу, и о каком особом времени в ней идёт речь?
  Илья кивнул. В глубине души он не очень хотел узнавать, но понимал, что другого пути нет.
  - Тогда давай ещё раз посмотрим, что происходит.
  
  Титарев подвёл Илью к схеме.
  
  - Вот, прямо сейчас у нас вспышечка. Всё больше характерных данных. Конечно, насилие, упоминания смерти - темы, популярные и в прошлом. Но безвольное принятие смерти? Культура насилия не приветствовала смерть, а выставляла её трагедией. Смерть встречали с оружием в руке, а не с распростёртыми объятьями. Если герой погибал, то не ради самой гибели, а для чего-то большего - пусть даже ради богатства или власти, как в бандитских теледрамах. А сегодняшнее насилие бессодержательно. Постмодернизм, что недавно дошёл до наших краёв, активно экспериментирует, лишая смысла и смерть, и жизнь. Так почему же направление эксперимента именно таково, из множества возможных?
  Или возьмём классику, точнее, 19-й век. - Его рука метнулась в начало схемы. - В ту эпоху не модно было возвышать человека. До сих пор школьная программа подаёт определённые произведения оттуда как важнейшие, что базируется на отжившей идеологии... И всё же литература девятнадцатого века сострадательна к душе, плачет по её падению и не желает с ним смириться.
  
  Илья прилежно слушал, но мысли его уже начали убегать в собственном направлении.
  
  - Однако уже вот в эти годы, в самом начале двадцатого, - Титарев обвёл рукой чуть более поздний участок схемы, - закипает творческая мысль в духе безумия, разрушения конструктов, канонов, самой личности. Одновременно создаются тайные общества, в том числе оккультные, начинаются общественные бурления. И всё это выливается в революцию! Чувствую, что не хватает здесь каких-то предпосылок, что-то я упустил... А потом наступает культурное затишье. На соцреализм можно вывалить много критики, но нет в нём той разрушительной черты, то есть критерия, по которому произведения отбирались сюда. Поэтому не застой, а затишье. Так мы движемся вплоть до подпольных музыкантов и самиздатчиков 80-х. Наконец, снова слом, вновь бурления, и - то, чего упорно не замечают, - оккультные общества...
  
  Илья уже вовсю думал о своём. Безвольное приятие смерти - да, да, это подходит... Вера в смерть. Такая сильная, будто смерть свята. Религия? Но религия невозможна без сверхъестественного!
  Смерть как сущность, а не явление. Зло, обладающее волей. Древней, чем род человеческий - иначе оно было бы попросту слабее нас, всё логично.
  Как же так? Он всегда полагал, что зло - чисто людское понятие, результат неразумной, невоспитанной воли запутавшихся смертных. "Лукавый" из вечерней молитвы был безликим воплощением людских ошибок, сатана - суеверием, просторечивым ругательным словом. Теперь же получалось, что существует корень зла за пределами людского мира. Следовательно, люди не порождают зло - а принимают.
  Мир стремительно оказывался опаснее, чем он всегда думал.
  
  - И вот мой конечный вердикт, - донёсся, как сквозь частокол, профессорский голос. - Все эти произведения, формируя картину мироздания, создают своего рода питательную среду идей, в которой организованно и злонамеренно выращивается...
  - Новая вера, - произнёс Илья.
  - Новая революция, - веско закончил профессор.
  
  Двое озадаченно посмотрели друг на друга. Илья попытался объяснить:
  - Вера вроде культа... Сформированная вокруг чего-то сверхъестественного. И это нечто просит жертвоприношений, а может... Нет, может быть, самоубийство становится логичным из-за того, как в этой новой вере описано мироздание. Такое извращённое описание, где не нашлось места благу, исправлению, а в качестве божества и последней надежды выступает... не знаю, сама смерть, может быть.
  Он смешался и замолчал. Титарев тоже молчал, вращая в пальцах карандаш. Стремясь прервать неловкую тишину, Илья спросил:
  - Кто же это всё организовал? Вы сказали - организованно и злонамеренно...
  - Кто? На текущем этапе никто не назовёт имён и должностей. Кто-то, чья выгода в разрушении, очевидно. Какая-то сво... Ах ты ж! - Карандаш наконец вырвался из руки профессора и стукнулся о паркет. Илья нырнул за ним, чтобы старик не наклонялся. Тут же забыв о потере, Титарев продолжал:
  - Любые социальные разломы позволяют ловить рыбку в мутной воде и получать вполне реальную выгоду. Да, хаос выгоден неким теневым игрокам рынка... Но не свои же белы рученьки им пачкать? Нужно убедить массы. Ввести в их жизнь спектакль на тему мортидо, приманить декорациями скучающие умы, то есть, как ты метко изъяснился - взять под купол. В чём цель, спросишь ты? Если индивидуум готов ломать собственную жизнь, то совокупность таких людей без задней мысли сломает систему. Психологическое порождает социальное, социальное порождает экономическое. Да-с.
  Теперь профессор катал карандаш по столу.
  - Значит, - спросил Илья, - некие влиятельные господа сознательно воплощают зло, занимаются оккультизмом, да ещё и отыскивают способных к магии, чтобы действовать совместно? Причём и за океаном, и в небольших городах вроде нашего? Ох, ну это сложно. Это ведь каким количеством народу нужно управлять, да ещё ворочать делами так, чтоб не заметили. Да ещё, получается, с самого девятнадцатого века? По-моему, кто-нибудь обязательно бы проговорился. Разве что...
  Он потёр переносицу, словно двумя пальцами можно было ухватить идею за хвост.
  - Нет, скорее так, - начал он медленно. - Все эти группы людей, кто перекрашивает наш шарик в тёмные тона, скажем, наши хищники, или иностранные авторы, или музыканты там всякие - они действуют раздельно. Возможно, кто-то кого-то направляет, но это не одна большая организация, а множество разрозненных усилий. Так, а почему они говорят об одном и том же, не зная друг друга... А потому, что лидер иерархии, через которого они связаны - за пределами людского. Это само зло. Или смерть. Кажется, где-то в Писаниях смерть названа хищником, львом рыкающим. Или это не про неё? Забыл. В общем, нет расстояний и границ для этого неуловимого лидера, поэтому то, что людям было бы сложно устроить, для него просто семечки. Вот, точно! Все, кто строит перевёрнутый мир-умвельт, связаны, но не системой тайных агентов или чем-то таким шпионским...
  Профессор пожевал губами. Лицо его имело самый озадаченный вид, как будто он не мог определиться, обидно ему, что его теорию сравнили со шпионской беллетристикой, или нет.
  - Они связаны магией, - закончил Илья, разводя руками, словно открывшееся ему было слишком велико. - Да, это определённо так.
  Неуверенная усмешка пробежала по лицу Титарева.
  - Не думаю, что нам стоит так серьёзно относиться к фокусам, которыми наш противник заманивает приверженцев. Повторюсь, оккультизм - это сорт привлекательного антуража. Костюмированный бал для экзальтированных молодых людей. Нет, я не хочу сказать, что совершенно не верю в паранормальное - уж я-то! Глядя на тебя, на твои способности - нет, конечно же, я верю, что-то такое есть... Высшие силы...
  - Нет, нет, это не фокусы! - воскликнул Илья. - Посмотрите, ведь если возводить перевёрнутую копию подлинного мира, то и мой серебряный звон должен получить своего двойника. Вот магия-то и есть этот двойник. Какой ужас! Ведь если бы зло исходило только от людей, как я думал, это было бы ещё полбеды, людей можно уболтать, то есть развеять их заблуждения, конечно, ведь каждый... Каждый стремится к хорошему...
  Он перевёл дух.
  - Каждый, кроме лемминга. В перевёрнутом умвельте лемминга вершина иерархии принадлежит не всеблагой силе, если понимаете, а злу. Значит, зло становится божеством со всеми соответствующими полномочиями насчёт людей! Уфф... - Илья утёр испарину со лба. - Простите. Но вы понимаете, да? Это разгадка!
  - Разгадка... Гм...
  Кажется, Титарев не разделял этих эмоций.
  - Мы, конечно, можем принять это за гипотезу. За одну из гипотез. Но это просто слишком иррационально.
  - Но, послушайте, уж если серебряный звон реален, то и магия как минимум возможна!
  - Вы перевозбуждены, друг мой. Нужно опираться на доказательную базу. - Титарев покосился на свою схему. - Без доказательств мы не можем утверждать, что руководствуемся событиями реального мира, а не воображаемого.
  
  Илья понял, что Титарев перешёл на "вы", неосознанно закрываясь от разговора. Ещё бы, близится нелёгкая поездка, человек проделал такую вдумчивую исследовательскую работу, а тут ещё неуч несчастный со своими догадками. Стоит дать профессору отдохнуть.
  
  ***
  Оказавшись дома, Илья честно попытался пересмотреть профессорскую литературу. Но чем больше он выискивал подозрительных фраз, тем сильнее внутри ёрзала одна и та же мысль: может такое быть, что они вообще пошли неверным путём? В поисках хищников-убийц продираются через заросли безумия, изучают его сорта. Не лучше ли заняться тем, чтоб делать благие пути яснее?
  В итоге он в который раз вытащил с полки над кроватью затрёпанного "Властелина колец", начал с самого начала и читал до тех пор, пока не наткнулся на заклятье:
  
  "Чтобы всех отыскать, воедино созвать и единою чёрною волей сковать..."
  
  Нет, не такие слова он хотел сейчас видеть. Хотелось успокоить душу, залечить. Правду Евгений Витальевич сказал: он слишком взвинчен. Вот бы книгу, которой не коснулась ни одна нить умвельта-перевёртыша! Чтоб не вздрагивать в отвращении, убеждая себя: это-де просто метафора.
  Илья встал возле книжного шкафа, озадаченно потёр кончик носа. Не то, не то... А впрочем, как он сразу не сообразил?
  Через пару минут на стол легла синяя обложка, скрывающая папиросную бумагу - бесплатная копия, не для продажи, общество "Гедеон". Этот экземпляр Нового Завета валялся под скамейкой в одном из сотен дворов, когда Илья нашёл его, и тонкая обложка навсегда осталась выгнутой в трёх местах из-за влаги. Но как было не забрать его, раз в тот самый день отец Ферапонт наказал читать евангельские главы!
  Илья, кстати, очень даже читал потом, но быстро ощутил, что все-все притчи уже отложились его в памяти, после чего синяя книжица отправилась в шкаф.
  Похоже, он ошибался, потому что многие главы показались совершенно незнакомыми. А вот этот раздел "Деяний" - он всегда тут был?
  
  ..."Знаете, что когда вы были язычниками, то ходили к безгласным идолам, так, как бы вели вас."...
  
  Утешения от этих слов он не ощутил, зато словно получил подтверждение своей правоты, как будто его поняли, кивнули ему. Вот бы ещё с разбирающимся человеком обсудить, для верности. Вот бы обсудить хоть с кем-то.
  
  
  
  Глава 14 Неприглядная правда
  
  В четверг он принёс стопку книг обратно владелице. Со стуком уронил пакет на скамейку между собой и изумлённой Полиной. Из-под скамейки вылетели встревоженные воробьи, попрятались в кустарнике.
  Сквер наполняли мягкие тени: деревья зазеленели в полную силу. Прохладной казалась скамейка, ручейком журчал ленивый скворец где-то над головой, но поёжился Илья не от этого - совсем холодно смотрела его подопечная. Давненько его не отторгали с такой силой. Отвык уже.
  - Всё? Не осилил, да? Не для твоего ума орешек? Так я и думала, - разочарованно сказала она.
  - В смысле? Я прочитал.
  - Так быстро?
  - Я прочитал то, что было нужно, - развёл руками Илья. - Нет, правда. Конечно, в сюжеты особо не вникал, но мне они и не требовались, чтоб все выводы сделать.
  - Это не считается! - сердито ответила Полина, придвигая пакет к себе. - Хочешь сказать, что с первого взгляда разобрал всю глубину идей, заложенных туда? Проникся ими?
  - Проникся? Нет. Было ли интересно? Местами - очень увлекательно, а пронимает-то как! Все эти... Гм... Жизненные выборы людей и их причины, очень изобретательно описано.
  - Меня такое манит. Именно причины, их связи, система за ними, - вставила Полина тихонько.
  - Да, да... Меня другое покоробило. Через эти истории постоянно проглядывает что-то совершенно не людское. Как будто их выписывали слишком жидкой краской по чёрному фону, и фон постоянно просвечивает. Не желаю я таким проникаться. Хуже всего, что оно подано так серьёзно - будто объективное положение вещей! Даже понять, честно говоря, не могу, как ты, такая рациональная, такая осторожная, не заметила, что тебе вместо человеческих историй подсунули что-то совсем другое. Ненастоящее.
  - Оно настоящее, - жёстко сказала Полина. - Ты и вправду не въехал в тему. Контркультура показывает все изъяны современного образа жизни, всё то дно, которое обычно скрывают. Не веришь - твои проблемы, но всё, что тут описано - для кого-то реальность.
  - Вот именно, для кого-то...
  - Чего? Не перебивай. Так вот, если где-то здесь есть преувеличение, то лишь для доходчивости, чтоб вызвать должный эмоциональный отклик. Либо карикатурность, чтоб сарказмом проехаться. Конечно, для читателя с низким культурным уровнем такие сложные приёмы непонятны, ему бы надпись на заборе или агитплакат - вот уж где всё очевидно...
  Стараясь не повышать голос, Илья остановил поток её возмущений:
  - Дело не в уровне, не в приёмах. Просто для меня - только не обижайся, пожалуйста - слишком пропитана материализмом твоя контркультура.
  - А психология героев, а картины из их подсознания - тоже, по-твоему, материалистично?
  - Да, по-моему - материалистично. Если у человека психика крутится вокруг мирск... в смысле, вокруг проблем не из духовного мира, а из материального, то как глубоко ни копай, а всё равно дно близко. Или, скажем, как высоко ни возносись, а всё равно плоско. Помнишь, ты рассказывала, как вещественные числа включают в себя натуральные, но всегда превосходят их? Вот и книги эти до вещественных не дотягивают - максимум звериный натурализм... Ну да неважно. Я как только ознакомился - понял совсем другое и очень важное.
  
  Илья вскочил со скамейки и зашагал из стороны в сторону.
  - Человек всегда ищет не счастья, а спасения, то есть некоего абсолютного, истинного состояния. Счастье - лишь следствие принятия истины, без этого все удовольствия в конце концов оставляют пустоту, да иногда ещё тошнотную лужу. Однако слово "спасение" подразумевает, что мы спасаемся от кого-то, от некоего зла. Все мировые религии трактуют зло как искажение чего-то верного - опять важность истины! Хотя средства ко спасению предлагаются разные, а ведь если истина одна, то как могут подходить к ней десятки ключей всех форм...
  - Ты говоришь, как долбанный ньюэйджер. Буддист феншуйный.
  - Кстати, вот и пример! Читал где-то: в восточных практиках считается, что спасение достигается отключением ума, поскольку ум, грубо говоря, стремится сам себе придумать проблемы - так называемую суету. Однако разве наличие у нас ума само по себе искажение? Нет. Значит, проблема не в том, что человек склонен придумывать, а в том, что он на своём пути сочиняет тупики и ямы - особенно ямы. А охотнику на человека, то есть злу, выгодно это.
  - Можешь не продолжать, я поняла. Вот эти книжки развозят по магазам прямиком из ада. Охотно верю. Надо заметить, у них там неплохие логисты.
  - Да нет, я другое сказать хочу. У нас есть сила создавать в уме абстрактные построения, впоследствии реагировать на них, как на реальные, и эта сила - не порождение зла. Но если зло каким-то образом повлияет на такого вот творца...
  
  Кажется, он чуть не сболтнул лишнего. Этого даже профессор не воспринял, так чего ожидать от насмешницы. Нет, об этом нельзя. Но если бы их разговор действительно был доверительным, Илья спросил бы:
  "Хотя зло не обладает полной властью над людьми, зато люди могут выбирать за себя и других - не значит ли это, что творческий союз зла и человека порождает силу, немыслимую доселе?"
  
  Но разговор доверительным не был. Поэтому он продолжил так:
  - Короче. Твои любимые авторы, как и все люди, пытались найти ключи ко счастью и наслаждению жизнью. Некоторые нашли на свой вопрос очень извращённый ответ. Другие - отчаялись и сдались, поэтому только и делают, что описывают свою неудачу как некий абсолютный опыт. Но все они просто смотрели не туда! Задача спасения - не отказ от ума, а приведение его в надлежащее состояние. Есть только один...
  Илья снова сбился на полуслове. Нет, о серебряном звоне тоже так просто не скажешь.
  - Короче! Если бы любой из персонажей твоих книг хотя бы просто начал ухаживать за внутренним миром, не пришлось бы ему страдать в безысходности. Герои не начинали бы упиваться преступлениями, самоуничтожением, это всё стало бы для них просто скучным. Но тогда увлекательной истории на продажу не вышло бы, согласен, - заключил он с иронией.
  - Красиво сказано. Обосновать-то можешь? - процедила Полина. - Это всего лишь теорема, но без доказательства она - пустое место, знаешь ли.
  - А что не так-то?
  - Всё не так. Чтобы заниматься внутренним миром, нужно уже быть личностью. Чтобы не упасть, нужно родиться где-то повыше дна. Большинству людей это, знаешь ли, не удалось. Если их что и может спасти, так это встряска, которая им насильно мозги перевернёт. Вот такая, - она достала одну из книг и помахала ею перед носом Ильи. Кажется, это была та самая, где в эпиграфе говорилось о тёмных богах.
  - Но, Полина, почему тебе кажется, что переворот сознания сделает их лучше, а не добьёт?
  Он снова спорил с леммингом. Он напропалую спорил с леммингом. Сейчас он запросто мог уронить подопечной самооценку или ещё что-нибудь испортить. Но молчать было выше сил.
  
  - Да вот поэтому! - сердито ответила она, сцепив лапки. - Потому что обычное состояние, в котором находятся люди - слепо. Чтобы прозреть, нужно всё поднять вверх дном, нет иного пути! Увидеть изнанку общества нужно - вот тогда мозги на место встанут. Вскрыть всё, что замаскировано лицемерной моралью и социальными нормами. Ведь если отбросить их, оказывается, что люди не нужны друг другу. Финиш! Никаких иллюзий о близости! Человек человеку волк - такова неприглядная правда жизни. Если решаешь стать выше, избежать участи жертвы, нужно сломать в себе человека. Другого пути нет. И это прекрасно! Потому что люди - просто... просто стадо. Безликие, лишённые индивидуальности животные. Овцы.
  
  Илья невидящим взглядом уставился на тёмные кулачки, сжатые в гневе.
  Стадо, значит. Хищник и жертва.
  - А я знаю другое, - резко заявил он, снова принимаясь расхаживать перед скамейкой. - Те, кто сломал в себе человека, вот они-то лишаются личности. Это они превращаются в стадо. Только не овец, а... Да, в стадо леммингов, которое следует не уму, даже не сердцу, а дурацкому инстинкту самоуничтожения. И вот они бегут, повинуясь ему, думают, что верным путём, а на самом деле...
  - С обычными людьми мне в любом случае не по пути. Я всегда была другой, и...
  - Вот. - Илья остановился и повернулся к ней. - Точно так же лемминг изо всех возможных путей выбирает дорогу к обрыву и считает, что стремится к спасению. Из-за своего перевёрнутого, извращённого состояния ума.
  - Да что ты прицепился к этим леммингам! - выкрикнула Полина. - Это миф! У тебя даже примеры некорректные!
  - Да знаю я, - печально ответил Илья. - Мне профе... Мне говорили. Настоящие зверушки сами себя не убивают. Только от этого не легче. Потому что это означает, что на всей земле лишь человек умеет желать гибели сам себе. Но ещё он умеет желать спасения. И то, и другое - совершенно сверхъестественные вещи. Ни руками пощупать, ни приборами - поэтому их не любят обсуждать. Так что в одном ты права: с большинством людей очень, очень тяжело говорить о самом главном напрямую.
  Он сел на скамейку и уткнулся в собственные колени, сжавшись.
  - Ладно, - выдохнула Полина. - Давай, выкладывай.
  - Да я вроде всё сказал, - ответил он, не поднимая головы.
  - Да ну? А как же путь спасения? Неужели ты мне его не раскроешь? Давай уже сюда свои брошюрки, или что там у тебя, а то я уже лопаюсь от нетерпенья. Не хочу пропустить конец света.
  Судя по тону, она пыталась издеваться, но как-то неуверенно.
  - Что я тебе, сектант какой-то, что ли, брошюрками разбрасываться, - хмыкнул Илья, выпрямляясь. Тут он увидел её прищур - и догадался.
  - Погоди, ты серьёзно думала, что я сектант?
  - А кто? - Полина вскочила, словно готовясь убежать. - Цепляешься к незнакомым людям, вместо работы шатаешься со мной по городу, задвигаешь философские телеги. Не пьёшь и не куришь, техникой не пользуешься. То заговариваешься, то весь сияешь, будто блаженный. Тут уж либо сектант, либо шизик.
  - Даже так...
  
  Илья откинулся на спинку скамейки. Водолазка под курткой стыло прилипла ко взмокшим лопаткам. Всё вокруг - дома с высокими окнами, прохожие, воробьи, облака - всё скомкалось.
  - Ну что же, тогда тебе незачем убегать. Раз я шизик, то, должно быть, ничем не хуже персонажей из вот этих замечательных историй. Всё как ты любишь!
  Он хлопнул ладонью по книжкам. Полина вздрогнула, шёрстка на лапках встала дыбом. Илья вздохнул.
  - Да не псих я. Уже думал об этом. Ладно, давай расскажу, в чём дело. Я действительно вижу мир... Не так, как другие. Но ведь шизофреник не выбирает переживать то, что на него свалилось. Может, он как-то и привел себя ко внутреннему раздраю, но уж точно не желал его и не призывал. А я... я как раз-таки выбрал это. Нет, даже не так - я очень сильно желал видеть некоторые вещи, чтобы предотвращать их. Всё началось одним махом и длится уже очень давно. - Он замолчал, потом добавил: - Знаешь, поначалу было очень больно.
  - Что же ты видишь? - прошептала она в смятении.
  - Леммингов. - Он через силу улыбнулся и поднял взгляд. - Я вижу, когда человек теряет волю к жизни. Даже когда он сам не осознаёт этого. Безошибочно вижу - проверял сотни раз. Много раз наблюдал, к чему это их приводит. Они гибнут. Вот и всё.
  - Но почему это больно?
  - Да ты представь, сколько людей от этого страдает. С ними так или иначе сталкиваешься, они бок о бок с тобой, они повсюду! Бегают в своём порочном мысленном кругу, как хомячки в колесе, вроде бы каждый в своём, но итог один, ведь кто взял направление к пропасти, тот в неё упадёт. - У него перехватило дыхание, но он продолжал. - Представь, что ты всё это видишь, а закрыть глаза невозможно. Они сами ещё не знают, что их ждёт, а ты - знаешь. Ты видишь это разрушение, представляешь, чем всё закончится - но ничего не можешь сделать, а оно прогрессирует. Разрушение и боль. Всегда вокруг, всегда рядом.
  Он искоса взглянул на Полину снизу вверх. Бледная, встревоженная, девушка смотрела внимательнее, чем когда-либо.
  - Ты ещё хочешь сказать, что твоё видение добровольное? Как по мне, так это пытка настоящая!
  - Да. Мне было ужасно. Я был загнан в угол и лишён покоя. Но ни разу я не захотел отдать свой дар обратно. И не желаю этого по сей день.
  - Да-а, дела, - тихонько сказала Полина, усаживаясь на край скамейки. Немного помолчав, она оживилась:
  - Если подумать, можно найти этому рациональное объяснение. Вероятно, ты видишь некоторые невербальные сигналы от подавленных людей. Что-нибудь в мимике, в жестах, знаешь? Рассудок не допирает, что эти сигналы означают, но подсознание - вполне может, это как раз его работа. А чтобы поделиться с рассудком своими выводами, оно подсовывает тебе... Слушай, как это вообще выглядит? В воображении появляется? Или ты их прямо, ну, глазами видишь?
  - Как тебе сказать. Как будто и то, и другое. Или как будто зрение становится не важно. Но если уж попадает в поле зрения такой тип - не переключусь, разве что полегчает ему. Не смогу разглядеть его лица, понимаешь? Мне... очень давно не приходилось никому это объяснять. Я не знаю.
  
  Мимо прошла компания парней, у одного на плече восседал горланистый бумбокс - небольшой магнитофон. Играл модный трек, барабаны гудели, как наковальни, взлетал в стратосферу девичий голос, обрамлённый электронным пульсом. Илья не особо любил хаус, но сейчас был благодарен за передышку.
  
  - Но ты же не считаешь, что это вроде мистического дара? - спросила Полина осторожно, когда музыка стихла.
  Илья тихонько вздохнул. Он не хотел отвечать на этот вопрос. Он вообще предпочёл бы оказаться сейчас дома, за закрытыми дверями, в уголке комнаты. В пижаме. В коконе из пледа. Разговор с самого начала пошёл не так, как ему хотелось. Хотя, если уж совсем честно...
  Самое досадное, что он понимал: в глубине души ему хотелось обсудить хоть с кем-нибудь ту идею, которую он изловил. Ту скользкую, дикую идею, вытащенную за хвост, а ныне неотступную - кто кого поймал, ещё вопрос.
  Идею о созидании перевёрнутого мира, где зло занимает положение блага, а человеческая смерть ценнее жизни.
  
  - Стараюсь не задумываться, - выдавил он наконец. Полина хмыкнула: мол, когда дикарь вообще старался задумываться. Тогда Илья сказал:
  - Встречный вопрос. Ты всё ещё думаешь, что переворачивать мир - отличная идея?
  - Ты серьёзно? Ну, начнём с того, что "мир" - очень общее понятие. Будем подразумевать Землю как планету, или социум, или что?
  - Наверное, социум. Хотя нет, не совсем - скорее, совокупность мыслей, воззрений, привычек. Совокупность внутренних миров... Культуру, может быть?
  - М-м. То есть, ты утверждаешь, что набор жизненных правил человечества - топологическое пространство, у которого есть гомеоморф... ну, антимир по твоему выражению. Тебя интересует, как происходит гомотопия, то есть непрерывное отображение одного в другое.
  - А? Это что-то из физики?
  - Ой, да нет же! Это топология, раздел математики. Представь, у тебя есть пространство, состоящее из множества точек. Эти точки последовательно переносятся на другое. Для этого их параметры понемногу изменяются по определённому закону, пока не придут в нужное состояние. Ферштейн?
  - Не очень. Но, кажется, это именно то, что нужно. Параметры...
  -Ладно, давай объясню на пальцах, - сжалилась Полина. - Помнишь картинку с камерой-обскурой из детских энциклопедий? Где свет попадает в маленькое отверстие и создаёт изображение вверх ногами?
  - Я познавательные книги как-то пропускал, - признался Илья, чувствуя себя ужасным неучем. Он всегда считал, что энциклопедические факты никак не помогут его главной цели - и вот, пожалуйста.
  - Пф-ф, ну кто бы сомневался. Окей, возьмём другую аналогию. Допустим, культура - или любая другая область, определишься уже сам - это картина. Плоское полотно, написанное маслом, краска ещё не высохла. Каждое пятнышко краски - культурная единица, набор смыслов и ценностей. Мы подносим такой же по размерам второй холст и хорошенько припечатываем. Вся краска, точечка за точечкой переходит на это новое полотно, однако уже в перевёрнутом виде: что было правым, стало левым. После этого мы можем сказать, что определили гомотопию, то есть способ отобразить одно в другое.
  - Здорово! - восхитился Илья. - Вот такую штуку я и подозреваю!
  - Правда, самая-самая центральная линия в этом примере никак не изменится. Но можно придумать такую проекцию, чтобы она - да хоть вообще обнулилась! Алгебра, - её голос чуть дрогнул, - даёт огромные возможности, чтобы выражать смыслы, но никто этого не замечает... Загвоздка в том, что ты, философ доморощенный, - продолжила она своим обычным тоном, - не можешь доказать, что культура эквивалентна мокрому холсту. И существование второго холста тоже недоказуемо. Нельзя применить сюда свойства топологических пространств просто из-за того, что это прикольно выглядит и доказывает твою точку зрения. Свойства должны совпадать. Аналогиям нужны твёрдые доказательства.
  
  Илья не обиделся на шпильки. На протяжении всего разговора он наблюдал за Полиной. Пусть она и вспыхивала раздражением то и дело, но лицо её изменилось: серые глаза распахнулись, азартно заискрили. Оказавшись в своей стихии, она прямо-таки расцвела.
  Это следовало обдумать. Но позже. Слишком важных вопросов они сейчас коснулись.
  - Может, мы ничего не доказали, но проиллюстрировали очень здорово. Скажи, а можно чтобы наоборот?
  - Что - наоборот?
  Илья поставил две ладони друг напротив друга.
  - Можем ли мы сказать, что если точки вот уже перемещаются на второй холст, - он согнул указательный палец правой руки и ткнул им в левую ладонь, - то происходит... м... гомеотапия? - Он согнул средний палец. - Вот, если я так делаю, то можно ли алгеброй доказать, что безымянный и мизинец тоже в будущем согнутся? Понимаешь?
  - Так в этом и смысл.
  - Правда?
  - Правда. Если операция определена для одного элемента множества, то для всех остальных тоже верна. Это база, это принцип индукции. Только я же не зря сказала, что прежде надо знать, действительно ли модель с двумя картинами применима к твоей задаче. Следствия верны, только если верны предпосылки. - Неожиданно она протянула руку и потюкала ему по макушке твёрдым, холодным кулачком. - И термины-то не перевирай, "гомеопат"!
  
  Илья вообще перестал понимать, что происходит. Только что эта девушка чуть не сбежала в страхе от него, ненормального, а теперь с жаром пытается ему помочь. А Полина продолжала:
  - Давай не будем усложнять, а то у тебя мозги закипят. Покажу на двумерном примере. Просто график с осями, как в школе. Парабола. Параболу помнишь? Погоди-ка, сейчас...
  Она покопалась в сумке и вытащила малость потрёпанную тетрадь и ручку. На свободной странице начертила график: две закруглённых веточки из одной точки вздымаются вверх. Рядом приписала: игрек равно икс в квадрате.
  - А теперь, если я домножу параметр "икс" на минус - то есть, говоря твоим языком, переверну вверх тормашками эту функцию - то все точки, кроме самой начальной, встанут ровно напротив, в отрицательную часть графика. В антимир, так сказать.
  Полина быстро нацарапала новый график, где веточки уныло свисали с перекладины - оси "икс".
  
  Илья едва мог сосредоточиться на объяснении. Сжимающая ручку лапа расшерстилась на глазах. Обнажилось запястье, тонкое, с жилкой. Побелели костяшки. Они оказались чуть обветренными. Дальше, дальше! ...Нет. Застопорилось.
  - Так что за параметры, как они меняются? - спросил он, надеясь подстегнуть преобразование.
  - Параметры могут быть какими угодно - это ведь абстракция, игреки с иксами. Подставляй туда, что хочешь. Давай, выбери какие-нибудь показатели правильной культуры по твоему мнению. Что-то фундаментальное, чтобы описывало и всё пространство, и каждую точку в нём.
  
  Илья немного подумал. И ещё немного подумал. Полина с безразличным видом стала закуривать.
  Мимо прошла ватага студентов - похоже, закончилась ещё одна пара. Среди них выделялся один с опушенным загривком. Илья инстинктивно подался вперёд, но со скамейки не встал, удержался. Слишком важный разговор у них с Полиной шёл. Оставалось лишь провожать лемминга взглядом.
  Кажется, такой же весёлый, как и остальные. Сейчас лишь Илья мог бы сказать, что у человека проблемы. Но даже он сам не знал, что именно сдвинулось в этой душе в сторону антимирового пространства.
  Что-то фундаментальное...
  - А можно подставить любовь к жизни, чувство меры и способность принимать любую правду? - спросил он наконец.
  - Чего способность? - переспросила Полина и засмеялась, чуть не выронив сигарету. - Это ты хочешь из нашего мира напроецировать идеальный антимир?
  - Нет, почему? - удивился Илья. - Антимир - это если наша нормальная реальность начнёт считать белое чёрным, а чёрное белым.
  "А ещё жизнь станет чем-то, чего следует избегать, смерть - чем-то, к чему нужно стремиться", - добавил он про себя, но побоялся заострять внимание Полины на такой перспективе.
  Она же глядела на него с усмешкой, как на несмышлёного ребёнка, ляпнувшего глупость:
  - Да ты оглянись! Где же в нормальной реальности, вокруг нас ты нашёл любовь к жизни, правду и чувство меры?
  Илья действительно повертел головой в разные стороны. Полина саркастично прокомментировала:
  - Деревья обрезаны лишь бы как, из зданий уже труха сыпется, а люди проходят мимо с таким видом, будто это лично ты испортил им судьбу.
  - Что? Нет! Очень славные дома, атмосфера такая старинная, что хоть сказку о них рассказывай. Деревья в молодой листве. Ну, а люди...
  Мимо как раз прошла накрашенная полная дама. Она так тщательно куталась в палантин, заколотый брошкой-стрекозой, словно сам окружающий воздух был ей неприятен.
  - А люди просто живут, как умеют, - заключил Илья. Полина поджала губы.
  - Чувак, это даже не смешно. Ну кого ты пытаешься переубедить такими наивными построениями? Думаешь, если назовёшь мусор розой, он станет лучше пахнуть?
  - Да ведь я действительно так вижу...
  - В таком случае, это ещё удивительнее, чем твои лемминги!
  Её не брала искренность. Как и всегда. Ну почему, почему? После стольких усилий, разговоров, да в конце концов - слёзных молитв?
  
  Наверное, расстройство отразилось у него на лице, потому что Полина, умолкнув, виновато потупилась. Когтистые пальцы принялись машинально ощипывать мех с лапок. Пытаясь отвлечь её, Илья напомнил:
  - Так что там с параметрами? Будем подставлять?
  - Зачем тебе это вообще? - спросила она негромко.
  - Я просто...
  А действительно, зачем? Убедит ли профессора такая модель? Едва ли. Но самому Илье его идея казалась всё более верной.
  - Просто пытаюсь понять, что происходит, - беспомощно сказал Илья. - Но даже слов найти не могу. Витает в воздухе... Мне бы хоть как-то выразить, какую-то форму придать тому, что я замечаю - уже станет яснее.
  - В смысле - происходит?
  Стоп. Нельзя впутывать Полину в изучение бездны зла. Вдруг она начнёт задумываться о страшных вещах, и её собственный мир тоже, того - перевернётся? Она ведь немножко лемминг, так что Илья должен защищать её от всяких там пропастей, а не знакомить с ними поближе.
  - С леммингами постоянно что-то происходит, - уклончиво пояснил он. - Не могу же я просто гоняться за ними без конца. Надо разобраться в самом явлении. Применить этот, как его, системный анализ!
  Всё-таки общение с профессором здорово натаскивает соображалку, успел он подумать, но тут Полина расхохоталась - будто не сидела как в воду опущенная минуту назад. Илья ощутил, что у него горят уши.
  - Ты прикольный, - сказала она, отсмеявшись. Илья решил побыстрее перевести тему:
  - Слушай, мы уже больше часа тут сидим. Ты есть не хочешь? Может, стоит зайти в столовку?
  - Нет. Мы сейчас двинем на вокзал, возьмём пару хот-догов и заточим по дороге.
  - По дороге?
  - Ага. Я тебе кое-что покажу. Очень интересно знать, что ты на это скажешь. Любовь к жизни, чувство меры... Надо же...
  
  Всю дорогу до остановки троллейбуса они прошли молча. Только раз по дороге Илья подёргал её за рукав: "Смотри, вон там, под крышей, старинная решётка на балконе! Красота!", а в ответ получил: "Фу, весь дом в потёках, плесенью он зарос, а не цветами, где красота-то?". Но когда дребезжащая машина тронулась, Полина не стала вынимать из сумки наушники. Это значило - разговор продолжается.
  
  
  
  Глава 15 Депрессивный населённый пункт
  
  "Икарусы" толпились на автостанции неуклюжим стадом, едва ли оправдывая своё летучее имя. Перед колёсами сновали пассажиры, водители и какие-то мутные личности, иногда друг с другом сталкиваясь. Илья привычно отметил пару леммингов, но не успел отследить, куда они двинулись. Шум стоял такой, что своего голоса не услышишь. А за всем этим столпотворением, на другой стороне, стояли кассы, сортир... и глянцевая будка с хот-догами. Перед ней собралась большая очередь - точнее, беспорядочная толпа. Люди топтались по оброненным салфеткам, пакетикам, огрызкам.
  Когда они встали рядом, Полина наморщила нос:
  - Какая же вонючая забегаловка, а вариантов нет.
  - Почему вонючая-то? - рассеянно переспросил Илья, вдыхая аромат жареного. Он старался следить за очередью.
  - Реально не въезжаешь? Несёт же помойкой.
  Под подошвой скользнуло, чвякнуло. Илья глянул вниз и обнаружил, что наступил на помидорную мякоть. Неподалёку втаптывали капустный лист в обрывок салфетки. Всё это действительно подгнивало в тепле.
  - Теперь понял, о чём ты.
  Он огляделся, потом, заметив искомое, отошёл к одинокому кусту в стороне от будки, под стеной, на которой из баллончика нарисован был неясный круглый значок. В ветвях куста застрял прозрачный пакетик. С этим пакетом в руках он вернулся к Полине.
  - Обрати внимание, - заговорил он, наклоняясь, - вон, видишь, мужик кофе хлебает?
  - Ты что делаешь?
  - Убираю всю эту гадость, а что? Не отвлекайся. Видишь, как он морщится?
  - Горячий кофе, вот и морщится. Хочешь сказать, он... Того? Один из твоих этих леммингов?
  - А вот и не угадала, - сообщил Илья, наклоняясь теперь за огрызком пирожка, через который только что переступила какая-то тётка. - Но я сейчас всё объясню.
  Он отнёс наполненный объедками пакетик в дальний мусорный контейнер: корзина возле будки стояла переполненной. Полина смотрела на него, открыв рот, люди обходили её, подбираясь к вожделенному окошку, где смуглый продавец ловко распихивал корейскую морковку по булкам. Окликнув девушку, Илья вклинился в толпу, продолжая рассказывать:
  - Человек, который обжигается горячим кофе из-за страсти к напитку либо от жажды, - это вообще не лемминг. Лемминг будет глотать кипяток, упиваясь страданием, а не кофе... Вернее, нет. Упивается он обещанием несуществования, которое даёт ему боль от ожога. Лемминг жаждет не боли, хотя принимает её охотно. Перестать быть и предаться вместо этого некоему другому типу существования, перестать ощущать вкус жизни и вкушать лишь... Я не знаю, как это назвать - я ведь человек, а не зверёныш.
  - Антибытие?
  - Да. - Илья распахнул глаза в удивлении. - Ты так метко сказала.
  - Да ладно...
  - Серьёзно, в суть попала! Не наплевать, значит. Тебе, кстати, чай или кофе?..
  
  Они выпили чай, с остатками хот-догов забрались в "Икарус" и через пятнадцать очень душных минут автобус тронулся. Затрепыхались занавески. Остался позади вокзал, затем последние ряды одноэтажных домиков, торговый ряд авторынка, одинокий магазинчик, корпус фабрики с выбитыми окнами. Город кончился, город выпустил их в новое, незнакомое для Ильи пространство. Мелькнула вдали полуразрушенная промзона - и понеслись за отбойниками то заросшие, то распаханные поля. Облака, наваленные от горизонта до горизонта, казались куда больше городских.
  Поначалу он гадал, не ждёт ли его на этот раз ловушка, но вспомнил, как Полина водила его в книжный и успокоился. Она просто хочет чем-то поделиться. Илья стал искоса наблюдать за тем, как она ест - вернее, как лапки неуклюже стискивают булку. Темновато, не разглядеть... Померещилось, наверное, но будто бы шерсть не так настойчиво скрывает кожу. Да, едва ли у Полины дурные намерения.
  
  Остановка, на которую они прибыли, оказалась почти безлюдной. Под столбом, увешанным объявлениями, одиноко клевала носом старушка на раскладном стульчике. Перед ней на дощатых ящиках был разложен товар: подносы пирожков и почему-то вязаные тапки. Мусорки он не нашёл, поэтому пришлось нести салфетку от хот-дога в руке.
  По обочине рос сплошной кустарник, сразу за ним начинались заборы частных домов... А, вон они, мусорные баки - железные ящики без крышек. Пешеходной тропинки не было, поэтому он двинулся за Полиной по проезжей части.
  - Такой хороший асфальт даже в городе не везде встретишь.
  - Первое впечатление обманчиво.
  Что имела в виду Полина, стало ясно, когда они свернули на утоптанную дорожку между домами. Прошли немного вглубь - и под ногами зачавкала грязь. Когда-то и здесь был асфальт, но от него одни куски остались. У ворот одного из домов стоял чистенький "жигуль" - видно, вся эта слякоть образовалась от его помывки. На крыше машины дремали коты.
  
  А вот следующий участок оказался огорожен только обрубками досок, кое-как связанных проволокой, поэтому Илье хорошо было видно, что происходит внутри. На щербатом крыльце длинного одноэтажного дома стоял мальчишка с лазерной указкой в руке. Он направлял световое пятнышко под самый нос холёной трёхцветной кошке. Однако куда больше незаметного пятнышка красавицу занимал развязанный шнурок кеда. Мальчишка слегка сердился, тряс лазером, но тут же снова ухмылялся: внимание пушистой дамы ко шнурку веселило его.
  Илья тоже умилился было кошке, но тут из дома вышел лемминг. На нём имелся узорный халат кислотной по-китайски расцветки, покрытый вязаной жилеткой. Жилетка сильно напоминала тапки, которыми торговала старушка на остановке. Обувь было не разглядеть - сплошные лапы. Из всего этого Илья понял, что зверёк - мать или бабушка мальчика.
  - А ну, выключи! - заверещал лемминг и отвесил ребёнку шлепка. - Я тебе больше не куплю батареек! Мы что, миллионеры?
  Мальчишка сжался. Кошка, не теряя достоинства, скрылась в кустах.
  После этого лемминг тяжело уставился на Полину. Только её провожал зверь своими глазками-пуговками, а вот встретиться взглядом с Ильёй старательно избегал. Илья только начал открывать рот, как лемминг вовсе ушёл в дом, хлопнув дверью.
  
  - Кошмар, - вздохнул Илья, переступая через лужицу.
  - Вот-вот. Видел, как пырится? Слова не скажет, но по глазам-то видно: идёт, мол, ненормальная Полина, одевается не по-людски, курит, мотается в город непонятно зачем, одно слово - распутница. Спорим, она даже слова "математика" не выговорит?
  - Я не об этом, - уточнил Илья, оглядываясь на дом. - Она... Скажем так, очень плохо выглядит. Катится под откос и неизвестно, долго ли проживёт ещё.
  - Здесь не швейцарский курорт, чтоб долго жить.
  Полина зашагала дальше, но Илья не спешил следом. Он не мог просто так уйти отсюда.
  
  Мальчишка оцепенело глядел перед собой, сидя на ступеньках. На оклик Ильи он ответил длинной бранной фразой, в которой отчётливо слышались слёзы.
  - Послушай, - позвал Илья, не обращая внимания на грубость. - Послушай и запомни две вещи. Первая - твоей, э-э, родственнице сейчас в тысячу раз хуже, чем тебе, и это опасно. Реально опасно. Второе...
  - Какое там хуже! Иди ты!
  - Второе, - терпеливо повторил Илья. - Если ты не сможешь ей помочь, и случится то, что случится - не вини себя. Не всех можно спасти. Просто стоит попытаться, раз уж ты рядом. Постарайся перешагнуть через конфликт. Если хоть когда-то любил её - вспомни, прояви это.
  Мальчишка присвистнул, прокрутив пальцем у виска. Затем быстро соскользнул с крыльца и, оглядываясь с опаской, улизнул в проход между кустарником и стеной дома.
  
  Полина смотрела на всё это, скептически склонив голову набок. Когда Илья отошёл от забора, она вполголоса спросила:
  - Так это, типа, и был лемминг?
  Он кивнул - на слова сил не нашлось.
  - Надо же, а с виду не скажешь. Ну чего ты? Переживаешь, что она помрёт? Не верится что-то, а если и так - было бы о чём париться. Хоть мелкого своего заедать перестанет.
  - Поверь, себя она заедает ещё больше.
  - Да не волнует... Ай!
  На краю очередной зеленоватой лужи Полина всё-таки поскользнулась. Она бы плюхнулась в грязь, но Илья успел поймать её за лапу, поддержать под локоть. На мгновение показалось - под его пальцами по-человечьи горячие ладони. Тут-то Илья понял, насколько сильно испугался от её вскрика: страх за леммингов по сравнению с этим казался отупленным, как старая ссадина. Он взялся за пакет в её руке:
  - Потом отдам.
  
  Когда они поравнялись с соседним участком, где висело на проволоке сырое бельё, из-за простыней высунулась женщина в рабочем синем халате. Эта смерила взглядом не только Полину, но и Илью - даже более пристально.
  - Добрый день, - сказал Илья, чуть приободрившись встречей с обычным - на сей раз - человеком. Женщина озадаченно моргнула и вернулась к своим простыням.
  - Это учительница местная? - спросил он Полину. - Такая внимательная.
  В ответ раздался горький протяжный вздох. Когда Илья уже решил, что достал её на сегодня окончательно, Полина негромко заговорила.
  - Здесь все со всеми так себя ведут, а особенно со мной. Чуют, что я от них отличаюсь, и боятся меня. Я знаю то, чего не знают они - вот и вся моя вина. Я вижу насквозь, как всё работает, поэтому ни капли не ценю их выдуманные потребности, давление на слабых, лицемерные отношения, дешёвые понты. В родном доме покоя нет, тётка приходит в гости и начинается: когда родным внуков подаришь? Достали... Я не виновата, понимаешь? Не виновата, что не переношу окружающий бардак, что за каждым явлением вижу шестерёнки, от которых всё работает. Невозможно всерьёз воспринимать фасад, когда хоть раз увидел механизм за ним. Но для тех, кто не подозревает о шестерёнках, фасад кажется самой серьёзной на свете штукой. Именно поэтому такие, как я, обречены на одиночество. Сейчас, закурю...
  Она низко склонилась над сумкой и стала копаться в ней - долго-долго, будто лапы лемминга пытались вырыть там нору. Наконец, не достав сигарету, заговорила снова:
  - Остальные местные девчонки склеили свои мечты из нарезок глянцевых журналов, причём эти журналы им доходили почтой с опозданием в пару месяцев. Чик-чик ножничками, кап-кап пэвэашкой, вот и возведена священная корова. Примитивно? А попробуй, подшути над этим. Тебе войну объявят. Вот так... Кстати, о войне, - Полина резко сменила тему, как бы отшвырнув подальше свои признания, - мы почти пришли.
  
  
  Слева от них, чуть поодаль от дорожки, тянулась рабица, густо крашеная в зелёный. Краска слезала хлопьями, одна секция забора была наполовину сорвана.
  - Каждый раз передёргивает, когда домой иду, - сообщила Полина, пробираясь к дыре через заросли лебеды. - От этих окон такое ощущение... Могильное, что ли. Хуже только окна промзоны на выезде из города.
  Илья пригнулся и следом за Полиной залез в прореху, чуть не разорвав пакет с книгами о решётку.
  
  Он увидел площадку, выложенную тротуарной плиткой. Трава вовсю лезла из швов, по разбитым участкам раскинулись звёздочки мать-и-мачехи. Свет падал наискось. Загустевший к вечеру, он заливал рифлёную поверхность плит, как мёд - вафлю. По бокам площадки зарастали мелкими кустиками остовы скамеек, а впереди возвышалось несколько заброшенных домов в три-четыре этажа. Оконных рам не было, местами торчала арматура, поблескивая на солнце красным золотом. Молодая тополиная поросль закипала у подножья стен. Стрекот кузнечиков аккомпанировал закату. Казалось, бетон засыпает под колыбельную.
  - Здесь лет двадцать назад планировали устроить спальный район. До города сравнительно недалеко, посчитали, что стоит нас развивать. В итоге то ли не достроили, то ли жить тут оказалось некому. Вот и получился вместо спального района - депрессивный. Иногда кажется, что это от него по теории разбитых окон разлезаются бардак и тупость по всему посёлку, но потом я вспоминаю, что за люди тут живут, и всё становится на места...
  Илья неторопливо прошёлся. Под ногами похрустывали веточки, прошлогодние листья.
  - Тихое местечко, - сказал он. - Мне здесь нравится. А если люди переселились в условия получше - остаётся порадоваться за них.
  Он грудью вдохнул запахи поля и пыли. Что-то ещё к ним примешивалось, но почти незаметное.
  - Твой эскапизм ещё мощней, чем я думала, - сообщила Полина без улыбки. - Ладно, дальше даже ты не устоишь. Иди за мной.
  
  Вместе они подошли к ближнему зданию. Плиты кончилось, земля пошла под уклон. В неподвижном воздухе витал аммиачный душок, крепчая с каждым шагом. Молодые заросли расступились, открывая утоптанную, присыпанную щебнем поляну. Под подошвами недовольно зашуршали камешки, осколки. Что-то треснуло. Очередная ветка, подумал Илья, но под ноги глянул. Из-под кроссовка торчал пластиковый корпус шприца.
  Илья с отвращением отскочил. Жуткие рассказы о спидозных иглах въелись в его память ещё в детстве. Впрочем, отходить было особо некуда: шприцы валялись по всей проплешине. Из зарослей борщевика торчал старый кед. Хотелось думать, что его просто выбросили, а не сняли с остывшего тела владельца.
  - Ну что, нравится? Повсюду красота, равновесие... Ведь так ты говорил? Что мир полон их, только некие злодеи эпизодически делают плохую каку, чтоб всё перевернуть? - Полина с горечью рассмеялась. - Очнись! Всё, что ты перечислил как параметры нормального мира - это исключения из правил. Нормальный мир - вот он, перед тобой!
  Над ними обоими пронеслась стрекоза, вздрагивая полупрозрачными, как корпус шприца, крылышками.
  - Но как же? - растерянно спросил Илья. - То есть, ты хочешь сказать, вот это - для тебя норма?
  - Нормальным является то, с чем соглашаются все, по определению. Можно смириться с этим фактом или стать изгоем, вроде меня, но прятать голову в песок, отрицая очевидное - последнее дело. Нормальное - то, что устраивает большую часть общества, всё прочее - твои личные симпатии с антипатиями. Впрочем, у тебя даже антипатий, похоже, нет!
  Полина выплёвывала слова так яростно, будто метала дротики, даже лапами взмахивала от переизбытка эмоций. С самого начала её монолога Илья следил за состоянием этих чёрных, безнадёжно чёрных пальцев. Неужели ему показалось там, в автобусе? А раньше, днём? Что стало с тонким желтоватым запястьем, с угловатой косточкой? Мех покрывал руки Полины, едва ли не больше, чем раньше.
  - Давай, выдай ещё какую-нибудь гипотезу вроде "переехали в лучшие условия"! Тут на погост переезжают, и вполне реально, я вообще непонятно как выжила... А ты мне про глюки свои лапшу вешаешь с трагическим лицом. Да ты просто гонишь, теперь-то это очевидно. Иначе вот это, - она силой вырвала у него пакет, - вызвало бы совсем другой отклик. Ты бы обрадовался, что в кои веки страницы не лицемерят. Как обрадовалась я.
  - Да почему глюки-то?
  - Потому что ты отрицаешь реальность!
  - Это я-то? - тихо сказал Илья, когда она, выкрикнув последние слова, затихла. - Я когда-то отрицал, что люди вокруг нас добровольно сводят себя в могилу?
  
  Полина стояла, как в воду опущенная, сжимая в лапах ручку пакета. Весь её запал вдруг исчез.
  - Ты никак не желаешь взять в толк, что у них на то есть причины, - пробурчала она наконец.
  - Вот это и значит, что положение вещей ненормально. Да, я иначе вижу, но глаза уж точно не закрываю. С чего ты взяла? Оттого, что я отказываюсь отчаиваться при виде запустения, что ли? Да я не хуже тебя знаю, что люди творят глупости. Что бывают жестоки. Могут ради минутной прихоти сломать жизнь себе или кому-нибудь ещё. Всю жизнь, полностью! Но что толку злиться на них или на общество? Или, извини меня, тайком упиваться чужим падением? От этого что-то изменится? Нет. Ты только потеряешь силы. Посмотри, ведь эти силы нужны тебе, чтобы сделать свою жизнь лучше, чтобы изменить мир вокруг себя, если захочешь.
  Да, я отказываюсь принимать... это. - Он обвёл рукой валявшиеся там и сям шприцы.- Но не потому, что хочу сбежать от реальности, закрыть глаза на проблемы... ай, ладно, кому я вру, иногда хочется. Но дело вот в чём: я не согласен с этим мириться. Я настолько не считаю это нормой, что вообще не учитываю такие вещи в своей картине мира. И знаешь что? Даже если весь мир встанет с ног на голову, я хочу остаться таким, какой есть. Не желаю опускать руки - пусть кто угодно называет это бредом. Потому что я люблю людей. Ага, в том числе вот этих самых, которые тут дрянь раскидали. Ты скажешь, что я даже не знаю их. Но это неважно. Я желаю им добра и поэтому отказываюсь не верить в добро. Я люблю их, я хочу изменить то, что могу, и я делаю это, посвящаю этому жизнь, потому что любовь даёт мне сил. Любовь, надежда и...
  Он резко умолк. Говорить о вере вслух было немыслимо. Да и слов не хватило бы описать, как откуда-то исподволь, ненавязчиво возникает звенящее чувство, нежный серебристый смех Истины. Как вежливо этот звон приглашает - не зовёт, не требует - сделать что-нибудь неожиданное, но в конечном итоге хорошее. Вот и теперь...
  - Что это звенит? - спросила Полина, осматриваясь.
  Только тогда Илья понял, что действительно слышит вполне реальное позвякивание. Ещё он различил голоса. Кажется, детские.
  
  И точно - на мощёном пятачке показались мальчишки с палками. Видимо, пролезли в ту же дыру. Они гонялись друг за другом, палили из воображаемых автоматов и весело голосили. Отбегали, прятались в зарослях сорняков и снова выскакивали. Похоже, вот-вот должна была разыграться решающая битва. Один из них забрался под разрушенную скамейку - а что, отличное укрытие!
  - Смотри, - сказал Илья. - Они даже не в курсе, что вокруг них депрессивный населённый пункт. Расскажи им - только удовольствие испортишь. Эй! - Он зашагал прочь от заброшки, приветливо махая ребятне рукой. - Есть вопрос! Вам хорошо?
  Мальчишки замерли и смолкли, как по команде. Захватчик скамейки выполз из-под неё и спешно присоединился к остальным. Только один, помладше, продолжал скакать вокруг.
  
  Настороженные взгляды исподлобья... Этого Илья не ожидал. Испугались незнакомого взрослого, и правильно сделали, учитывая, что рассказала об этих местах Полина. Ну как же так? Только что они были совершенно счастливы. Смогут ли они преодолеть разлом в собственном доверии к миру, подрастая, или в конце концов провалятся в него, словно оступившиеся стадные зверьки?
  - Вам хорошо? - повторил он громче, стараясь казаться невозмутимым.
  - Ага! - выкрикнул на бегу тот единственный малец, который не остановился. Полосатая заношенная футболка под распахнутой курточкой. Он уже забыл об игре: уронил палку и понёсся без цели по прямой, раскинув ручонки, радуясь движению и свету, что заливал его ромашковым душем. Из-под растянутого ворота выбилась нательная цепочка, сверкнуло серебро. Поверх болталась, громко звякая, огромная связка ключей на шнурке.
  Закат спешил догореть. Через полчаса здесь будет темно и холодно. Но для мальчишки, похоже, существовала только эта минута: звон, свет, бег.
  
  - От таких игр столбняк можно подхватить, - пробурчала Полина, заглядывая под скамейку.
  - А что, если, - задумчиво сказал Илья, не обращая внимания на её слова, - если дело не в том, что людей подавляет окружающий бардак... Может быть, люди, лишённые воли к жизни, создают этот хаос просто по инерции, инстинктивно. Бессознательно воплощают то, что им близко, вот и всё. Выстраивают...
  "То самое антибытие", хотел сказать он, но мысль эта была слишком страшной для такого хорошего вечера.
  
  
  
  Глава 16 Ночь
  
  Раздумья начали терзать Илью ещё в автобусе. Он едва успел на последний рейс, и вместо просторного "Икаруса" его увёз душный лиазик, пропахший махоркой и потом.
  С чего же всё началось? С вечерней мглы за окном? Да, наверное, с неё. Оглядываясь на хмурые лица редких пассажиров, Илья вдруг стал воображать себе крайне неприятные встречи.
  В городе его ждал путь от автовокзала до остановки, где вполне могли встретиться какие-нибудь грабители. Или наркоманы. Интересно, правду говорят, будто они могут человека зарезать за дозу? Ох, нет, совсем не интересно...
  Днём-то не страшно! Днём воздух серебристо прозрачен, а потому пути ясны. При свете дня даже происшествия служат делу. А вот ночью - кто знает? Сможет ли светлый звон пробиться сквозь тьму?
  Лиазик подпрыгнул на ухабе. Илью подбросило, и он с размаху въехал коленом в спинку сидения впереди.
  "У-у, да за что мне всё это?!"
  Потирая колено, он снова задумался, но уже о другом.
  Полина, конечно, неправа. Значит, она его слепым считает? Ну-ну, сама-то сколько упускает, как и многие другие, а реальность отрицает Илья, ага. Обидно! С другой стороны, он действительно, гм... Старался игнорировать некоторые проблемы. А что такого? Нужно делать то, что можешь, иначе недолго и треснуть.
  Но ведь антимир не спрашивает, подождать ли ему с наступлением. Пока все отворачиваются от падших людей, те возводят умвельты, пропитанные духом смерти. Пузыри, грозящие втянуть в себя остальных.
  Полина, конечно, неправа, но ведь действительно бывало такое, что Илья избегал трудных случаев. Боялся проиграть или даже стать жертвой агрессивного зверька. Пора завязывать с таким подходом. В следующий раз он обязательно...
  - Конечная, - сообщил водитель со своего места и зашёлся астматическим кашлем.
  Вот и добрались. Может, ещё не так поздно? Илья взглянул на запястье и с досадой щёлкнул языком. Именно сегодня он всё-таки забыл завести часы.
  Дождавшись, пока сойдут остальные пассажиры, он безо всякой охоты вышел в ночь.
  
  Промозглый ветер швырнул ему в лицо запах помоев. Днём автовокзал полнился людьми, теперь же обнажилось всё, что они по себе оставили. Над переполненными урнами, словно в насмешку, горел единственный фонарь, да электронное табло на здании станции высвечивало время: без пяти десять. Дорога к перекрёстку, за которым начиналась черта города, оставалась темна. Неожиданные звуки вырывались из глубин ночи: то пронесётся машина, то вскрикнет или засмеётся кто-то.
  Страшновато.
  Ночной город напоминал перевёрнутые минуту назад песочные часы: пустая стекляшка, в которой перекатываются редкие песчинки.
  Илья знал, что ночью на улицах тоже встречаются лемминги. Знал он также, что совладать с такими чрезвычайно трудно. Упорные, они брели к своей невидимой цели, пошатываясь, и оскаливали острые жёлтые зубки на всякого, кто попробует ухватить их за шкирку, чтобы остановить. Когда-то Илья попробовал раз-другой, но больше не пытался. Всё равно ничего не выйдет - так незачем подвергать себя пустому риску.
  Но сейчас нельзя было отступать. Что, если хищники как раз-таки охотятся ночью? Выходят на улицы в те часы, когда он не присматривает за своим разрозненным мохнатым стадом.
  Правда, ума не приложить, что они днём-то делают в таком случае, откуда средства на жизнь. Эх, вот бы ему самому в довесок ещё способность сутками не спать! Или не нуждаться в пище. Ужас, как есть хочется... Неужто высшим силам трудно сделать такое маленькое чудо, чтобы он мог сопротивляться целой стае хищников в одиночку?
  Илья побрёл к перекрёстку, поминутно оглядываясь. Вдоль шоссе идти до остановки троллейбуса было дольше, чем по тропе наискось, но безопаснее. Дойдя до следующего рабочего фонаря, он перевёл дух: похоже, пустые улицы не таили никакой угрозы.
  Раз так, нужно обязательно устроить себе ночное дежурство. Прямо завтра, чего тут тянуть. Отоспаться, наготовить бутербродов, взять с собой что-нибудь для самообороны.
  Новый порыв ветра заставил его съёжиться и поднять ворот куртки. Шапка - вот, что он прихватит. Теперь всё отлично спланировано. Ну держись, ночь!
  Оставалось пройти квартала полтора, худо-бедно освещённых фонарями. Вдоль улицы теснились приземистые двухэтажные домики. В их зарешеченных окнах приглушённо горел упрятанный за шторами свет. Ещё немного - и он тоже будет дома. Подогреет остатки молока, завернётся в плед по самые уши, которые пока что стремительно мёрзнут, бр-р, но в транспорте быстро отойдут.
  Вот и остановка. Там уже кто-то сидит - вероятно, ждёт троллейбус. Илья подошёл, присел рядом.
  
  Прошло минут пять. Мимо с гулом пролетали редкие автомобили. Напротив, через дорогу, было темным-темно, только дрожали лохматые очертания деревьев.
  - Давно ждёте? - спросил Илья сидящего рядом. Тот не ответил. Повернувшись, Илья заглянул в лицо соседу, чтобы проверить, не уснул ли тот часом.
  Только тогда он увидел, что сидит рядом с леммингом.
  Крупный зверёк с округлой спиной и жирной холкой норовил припасть к скамейке. От него даже пахло чем-то вроде грязной шерсти. Кто он? Сколько ему лет?
  - Простите, вы тоже ждёте троллейбус? - повторил Илья погромче.
  Лемминг приоткрыл глаза. Теперь он одурело глядел, не моргая и как будто сквозь.
  Неважно. Поехали. Илья широко улыбнулся и начал:
  - Вижу, проблемы совсем задавили. Хотите, помогу вам чем-нибудь?
  Лемминг не отреагировал. Он продолжал буравить Илью немигающим взглядом чёрных глаз, холодно блестящих в минорном свете фонаря. Вдруг он заверещал - пронзительно, как умеют только лемминги:
  - Тараканы! Тараканы по всем бегают! Прибей их, прибей!
  - Но тут никаких...
  - Сейчас сожрут, дави тараканов!
  Вскочив, зверёк помчался на проезжую часть. Илья кинулся следом, попытался удержать, но где там! Лемминг рвался прочь изо всех сил, как будто от этого зависела его жизнь - да так оно и было, наоборот только. Кто знает, может, Илье удалось бы сладить с пойманным, но рёв мотора заставил его инстинктивно отпрыгнуть к тротуару. Автомобиль пронёсся на полной скорости... а посреди дороги остался большой мохнатый ком. Уверенный в гибели зверька, Илья вскрикнул, схватился за голову, но через секунду лемминг выпрямился - видимо, просто потерял равновесие. Илья снова шагнул к нему, но зверь со всех ног пустился прочь, щипая себя лапами в поисках невидимых насекомых, и скрылся в посадке через дорогу.
  Сбежал.
  - Что поделать. Лемминги, как обратятся полностью, становятся очень шустрые. А я так устал. Вот и не смог угнаться, - прошептал Илья одними губами сам для себя. Или для серебряного звона.
  Да где же, будь он неладен, троллейбус? Не станет же он ходить реже, чем раз в пятнадцать минут?
  Илья вернулся к остановке. Его всё ещё трясло, и чтобы отвлечься, он подошёл к фонарному столбу - взглянуть на синий щиток расписания. Постоял перед ним какое-то время. Потёр переносицу.
  - Вот как, - сказал он наконец вслух. - Никогда не обращал внимания.
  Так обнаружился ещё один неприятный закон ночи: с её наступлением общественный транспорт прекращал работать. У этого номера, судя по щитку, последний рейс начинался около восьми вечера. То есть, долгожданный вагон уже часа полтора наслаждался законным отдыхом в депо. Каков счастливец.
  До кружки горячего молока и постели таким образом оставалось не полчаса, а три-четыре. Даже полуночники уже отойдут ко сну, и тогда многоэтажки превратятся в глухие чёрные скалы, а ему придётся блуждать среди подворотен, и никто не услышит зова помощи, если...
  Ну, хватит.
  Устало согнувшись, не глядя по сторонам, Илья зашагал прочь от остановки, где ещё витал животный запах упущенного лемминга.
  Он шёл вдоль четырёхполосного шоссе, которое должно было привести его прямиком к центральному парку. Но когда спустя полчаса он добрался до парка, то понял, что не знает, куда идти дальше. Множество улочек разбегалось в разные стороны, все они в темноте казались незнакомыми.
  Приходилось внимательно всматриваться, чтобы не свалиться в подвал или не подвернуть ногу на разбитом асфальте. Не поднимать глаз на редких прохожих, заметив, как ползут навстречу их расплывчатые тени. Не замедлять шага. Идти, идти, идти.
  Ночной город - как куртка подкладкой наружу.
  Что днём выставлялось напоказ, теперь скрывалось за роллетами. Редкие магазинчики ещё работали, но Илья с трудом узнавал вывески. Мимо круглосуточного продуктового, чья ночная, изнаночная сущность оказалась "наливайкой", он вообще попытался прошмыгнуть как можно быстрее. Около неё крутились очень недружелюбные лемминги. Кто-то - начальной фазы: прорезались зубы, изношенная одежда сменилась мехом. У кого-то - уже терялось лицо. Но воля и достоинство ещё оставались, что делало их только опаснее в условиях стаи.
  Один из леммингов отвлёкся от бессвязной беседы с товарищами, чтобы с любопытством проводить его взглядом. У мохнатого существа оказались живые глаза. Даже пройдя мимо, Илья спиной чувствовал: смотрит.
  
  Ему вдруг представилось, как здесь проходит хищник. О, этот не стал бы жаться, надвигая на уши ворот! Он-то ступил бы на территорию леммингов, как хозяин. Широкоплечий, в стильной кожанке, он без смущения метнул бы ответный взгляд, чтобы интерес легкомысленного зверька разгорелся. Такие лемминги всегда голодны по беседам. хищник заговорил бы с ними первым и убедил в чём угодно.
  Сердце Ильи заколотилось, словно маленький серебряный бубенец. Неслышимый чистый звук пронёсся над его смятенной головой.
  Можно сделать то же самое. Он мог бы заговорить с ними. Выступить перед ними. Что-то в таком роде.
  Он остановился.
  Что терять? Не станут же его взаправду колотить за простую болтовню, в самом деле! В худшем случае, сочтут безумцем, но вреда от этого никакого - при свете дня всё равно в лицо не узнают. А вот в случае успеха, хотя бы малейшего, целая стайка леммингов затормозит свой бег. Вот это был бы потрясающий опыт, просто дух захватывает!
  Верно, это опыт - прозвенело в его мыслях понимание. Однажды ему, быть может, придётся уводить сразу множество зверьков от немедленного самоубийства, не постепенного, как сейчас...
  
  Эта перспектива на миг представилась Илье такой явственной, что восторг сменился паникой. "Не хочу!" - он дунул прочь по улице почти бегом. Руки колотило ледяной дрожью, и вовсе не от ночной прохлады. А звонкая мысль всё не отступала: даже если он провалится сейчас, это всё равно может помочь. Обязательно поможет! Он познает свои слабые места, он прочувствует, каково удерживать нескольких леммингов разом... Ощутит вкус дерзновения, в конце концов!
  Но Илья так и не смог заставить себя вернуться. Уже сбежал, уже показал спину - ничего не исправишь.
  
  
  Ночь снова обняла его, повела по незнакомым улицам, и он, не разбирая дороги, шёл. Шёл торопливо, метаясь от переулка к переулку, то выискивал освещённые улицы, то пытался срезать через дворы. Иногда упирался в тупики гаражей и выбирался, раздосадованный, обратно. По телу ползла усталость, она обжигала ноги, забиралась в голову и там гудела, тянула к земле.
  Мимо иногда проезжали автомобили, но ловить попутку было страшно, даже страшнее, чем остаться ночевать в одном из дворовых закутков. Один раз ему пришлось свернуть на другую улицу, потому что на перекресток вышла шумная компания. Бритоголовые парни в спортивной одежде прошли мимо, выкрикивая речёвки.
  К счастью, попадались не только исправные фонари, но и светящиеся окна. Тогда Илья всматривался в мягкую желтизну, рискуя подвернуть ногу на неровных дорожках. Он старался ухватить личное: угол шкафа или настенного ковра, люстру, цветочный горшок на холодильнике. Тогда можно было представить, как именно воцаряется любовь и уют в отдельно взятой квартире, через какую именно призму преломляется универсальное чувство покоя, известное ему благодаря собственным вечерам: лампа, книга да ангельские лики.
  
  Но вот кварталы пятиэтажек и низеньких старых домов уступили рельефным бетонным плитам забора. Вдоль забора шла дорожка, по ней торопливо шёл навстречу человек, зябко натягивая капюшон.
  Только тогда Илья чётко понял, куда забрёл. Это был городской хлебзавод.
  Приятное здание! Стены выложены мелкой плиткой, даже в пасмурный день похожей на тёплое печенье. Проезжаешь мимо на трамвае - виден рисунок на кладке: толстый такой колос, и ещё цветная кайма по верху.
  Однако ночью он выглядел совсем другим, этот печенюшный дом. Асимметричная чёрная глыба едва выделялась на фоне тёмного неба. Хорошо, что далеко впереди, поверх ворот свисал на проводе фонарь без крышки. Наискось прикрученный, холодный, но яркий.
  Илья с облегчением выдохнул, выпуская из себя неприязнь к этому глухому месту и неестественному свету. Теперь хоть понятно, куда идти! Он поспешил вперёд, вдоль стены, проводя расслабленной рукой по её ребристости, будто на легкомысленной прогулке.
  Шершавость остывшего бетона помогала не отключаться на ходу.
  Шершавость и...
  Липкость?
  Илья отдёрнул руку. Подставив ладонь на свет, он увидел на пальцах что-то вроде смолы. С опаской он оглянулся на стену. В полумраке виднелись чёрные пятна правильной формы...
  Да это же тот самый знак. Три чёрных кружка в общей кайме. Так жирно наведены, что аэрозольная краска не высохла сразу. Сколько ей вообще нужно времени? Когда он сам вооружался баллоном и закрашивал подобную метку, потёки застывали довольно быстро. Илья коснулся внешней окружности, более тонкой. Глянцево и сухо.
  Он здесь. Он бродит где-то рядом, этот невидимый художник. Вперёд или назад? Тут Илья понял. Он развернулся и кинулся назад, в темноту, едва отгоняемую редким уличным освещением.
  
  Видно, человека в капюшоне подзадержала ещё одна подходящая стена, потому что Илья нагнал его быстро. Граффитчик целился баллоном в стену дома, и лампочка под навесом соседнего подъезда выдала его. Илья тихо, очень тихо зашёл со спины - научился на леммингах, эффект неожиданности всегда работал на него - и бодро сказал:
  - Очень красиво!
  Собственная неискренность показалась ему скрипящим на зубах песком, но поразмыслить об этом он не успел, потому что незнакомец шарахнулся в сторону, огрев его баллоном по скуле.
  Илья быстро поднял ладони вверх жестом примирения:
  - Эй, стой, стой, поговорить надо, всё хорошо, не беги!
  Граффитчик и правда остановился после нескольких прыжков. Некоторое время он стоял, вероятно, раздумывая. Затем сунул баллон в карман, широкий такой карман-кенгуру на животе, и развалисто подошёл к Илье. Лицо его оказалось наполовину скрыто не то платком, не то шарфом, а по блестящим глазам навыкате было не разобрать: заинтересован он, испуган или в ярости.
  Видимо, всё же заинтересован, потому что, вынув руку из кармана, он протянул её Илье и сказал:
  - Я Арт-ноль-пять. Бомблю два года уже. Видел?
  - Арт, - повторил Илья, пожимая широкую шероховатую ладонь. - Ого! Знаю, встречал много раз. У нас в соседнем дворе твоя подпись на ларьке. Я Илья, будем знакомы.
  - Тег. Не подпись, а тег. Нравится? - Арт мотнул головой в сторону недорисованной метки. - Знаешь, что это?
  - Нет, но меня очень заинтересовало, вот и подумал, не расскажешь ли?
  - Сам не знаю. Пошли.
  
  Граффитчик развернулся и шагнул в ночь, не оглядываясь. Илья в недоумении последовал за ним, потирая скулу. Арт шёл быстро, от его уверенной походки враскачку ничего не осталось - наоборот, он весь вытянулся, как бегущий кот. Они обогнули дом, прошли вдоль следующего. Хотя освещение тут было получше, Илья совершенно не понимал, куда ведёт его молчаливый спутник, а главное - зачем.
  - Как это - сам не знаешь? - спросил он наконец.
  - Потом, - бросил Арт и резко нырнул в темноту двора.
  
  
  
  Глава 17 Вытекает из подворотен и углов
  
  Хрущёвки стояли тесно, заросшие садики за сетчатыми заборами не оставляли обзора. Илья понял, что вот-вот отстанет от своего шустрого провожатого и потеряется в этой головоломке. А может, просто упадёт на асфальт и уснёт. Он тихонько окликнул Арта:
  - Извини, но я от центра пешком иду, и ещё домой добираться... Мы можем где-нибудь сесть и поговорить? Это правда очень важно.
  Граффитчик затормозил, да так, что кроссовки зашуршали. Воспользовавшись заминкой, Илья попытался отдышаться, но вместо этого широко зевнул.
  Арт фыркнул под платком:
  - Не ночной ты житель, смотрю.
  - Это верно, - отозвался Илья, подразумевая не только время суток.
  - Но бродить по городу привычный, получается? Значит, наш человек. Ладно, давай тут где-нибудь присядем, перекурим... Ага, вот.
  Он направился к узенькой площадке между стеной дома и очередной оградой. Перед скамейкой, давно лишённой краски, одиноко болтались качели. Урна из жестяной банки. Фонарный столб.
  Арт похлопал себя по карманам, покопался в них и извлёк из одного мятую сигаретную пачку, из другого - дешёвую зажигалку. Стянул платок, сунул в рот сигарету. Протянул пачку:
  - Надо?
  - Не курю, совсем, - ответил Илья, разглядывая нового знакомого. Он оказался остролицым, с выступающим жёстким подбородком и нервным тонким ртом. На впалых щеках проступала небритость.
  Человек как человек. Если и были в нём признаки лемминга, то ночь их надёжно сокрыла.
  Он - враг, напомнил себе Илья. Он пишет чёрные слова - и дело не только в цвете.
  Но нет, всё равно граффитчик не вызывал отчуждения. Только любопытство, пусть и тревожное.
  
  - Так вот, бомблю уже пару лет, - начал Арт, затягиваясь. - Только я на своём стиле, если понимаешь. Все эти соревнования в мастерстве, у кого в тусовочке круче шрифт и ровнее линия - это меня не касается. Для меня граффити - это искусство. Причём такое, знаешь - гр-р-рязное, уличное, дикое. Но при этом оно всегда на виду. Хочет художник или нет, но его творчество вытекает из подворотен и углов. Его всегда видно. Общество забрызгано нашей краской. Представляешь, да? Какие это возможности открывает?
  - Очень хорошо представляю, - сказал Илья, вспомнив, как разделался с надписью за спортплощадкой.
  - Ну вот. Всё, что я делаю - оно с этим смыслом.
  Арт шумно выдохнул облачко дыма. Он не смотрел на Илью; покрасневшие глаза, казалось, искали что-то в тёмном небе. Потом его будто прорвало:
  - Когда у тебя внутри что-то есть, понимаешь, содержимое какое-то, ты уже не будешь участвовать во всех этих бегах тараканьих, всех этих драчках за стиль, разборках, кто настоящий, труёвый, а кто позер, понимаешь... Это всё не для меня. Я сам по себе. Никаких стандартов, ни на кого не равняюсь, понимаешь? И на меня тоже никто не равняется - некому, больше таких нет.
  - Мне это близко, честно говоря.
  Хорошо сиделось вот так, рядом с человеком. Илья вдруг особенно остро ощутил некий словесный голод вдобавок к обычной рези в желудке. Хорошо ночью быть не одному, а возле кого-то, кто знает город. Надо будет спросить у него, реально ли недорого перекусить и не отравиться в районе общежития или промзоны... Арт, впрочем, не давал возможности вставить слово:
  - Многие так говорят, мол, близко, но немногие тянут. Так вот, граффити даёт моему содержимому воплощение. Всё, что приходит из подсознания, спонтанно возникая в голове - потом оказывается на стенах, то есть в повседневности ничего не подозревающих прохожих. Это самое крутое, что может сделать уличный художник, шаришь? Не гоняться за призрачной красотой, за этими надуманными нормами, а взломать систему. Разрезать архитектурную равномерность - поэтому мои куски, крупные работы, они все как разрезы, они сочатся внутренней темнотой.
  - Ага, - сказал Илья. - Вот как. Сочатся.
  
  Поладить не получится, это точно. Досадно, хотя не привыкать. Но если они разругаются прямо сейчас, то не выйдет ничего узнать о символе. Наверное, сейчас следовало припрятать свои эмоции. Улыбаться, кивать и соглашаться.
  Всё равно Илья не удержался:
  - По-моему, красота не пытается соответствовать нормам, а сама порождает их.
  Арт фыркнул:
  - Красотой называют то, что доставляет удовольствие, вот и всё. Чтобы увидеть подлинную реальность, вылезти, так сказать, из-под одеяла, нужно отказаться от удовольствия. Я заставляю людей протрезветь.
  - От удовольствия отказаться или от радости?
  
  Арт повернулся к Илье и долго, задумчиво его разглядывал, пуская ноздрями дым. Сейчас он походил на Калиостро из старого фильма: полуприкрыл веки, стянул губы, только выпуклые глаза всё равно нехорошо поблёскивали.
  - Давай короче. Ты знаешь что-то о "Мёртвой голове" или нет?
  - А? - переспросил Илья. - О чём?
  - Знак, который я рисую. Знаешь?
  Нельзя было сказать "нет" - разговор мог оборваться тут же. Нельзя было сказать "да" - после этой лжи говорить было бы не о чем. Блефовать? Сама мысль об этом отвращала.
  Оставался один вариант. Озвучить то, что на сердце - размытую догадку, чутьё.
  - У меня свои рассуждения на этот счёт, - начал Илья. - Вижу так, что это не простое сочетание кружочков. У него есть значение, которое... М-м... Интригует. Не знал, что символ называется "Мёртвой головой", но что-то такое в нём ощущалось. Действительно, на череп же похоже, да? Мне очень важно узнать больше. Откуда это, зачем.
  - Череп... Ну-ну.
  Арт отвернулся и выкинул окурок. Кажется, даже в урну.
  - Ладно, что смеяться - я сам не сразу допёр. Потом уже разведал по справочникам, друган один подогнал. Там не просто череп. Капут-мортуум - алхимический символ для обозначения распада. Хотя бы про бабочку с таким названием слышал? Но ты спросил, откуда это и зачем. А я понятия не имею, шаришь? Он тоже протек из подсознания, этот капут-мортуум, и с тех пор не отстаёт. Днём и ночью вижу, больше почти никаких образов. У меня хорошая фантазия обычно - всегда что-нибудь представляется как бы само собой. Сейчас - как отрезало. Один только чёрный круг смотрит на меня изнутри меня же своей трёхглазостью. Его и рисую. Знаю, что это принесёт изменения. Какие? А пофиг, изменения и всё. Рано или поздно ситуация должна сложиться. Тогда и разберусь, что это было. Думал, вот уже. Думал, ты по этому поводу возник. Чтобы рассказать. Ну, не получилось, видимо.
  - По-моему, так тоже неплохо, - осторожно ответил Илья. - Был рад узнать твою историю. Спасибо.
  Слова Арта, конечно, требовали более осмысленного ответа,но нужных слов никак не удавалось извлечь. Господи, как же спать хочется!
  - А есть-то как охота!
  Класс, теперь он ещё и сказал это вслух. Вот это стыдоба.
  Арт, тем не менее, не засмеялся, а понимающе хмыкнул.
  - Закончу дела, тогда сообразим что-нибудь. Ночь - для бомбёжки. Тут, например, отличная глухая стена.
  - Но здесь же детская площадка...
  На мгновение Арт замялся, потом ответил:
  - Чем раньше дети поймут, в каком мире родились, тем для них лучше. Напшикаю в тему. Во, идея! Будет зубастик такой, с потёками изо рта, и надпись: "Серый волк - зубами щёлк". Как в сказке, выкупаешь? Только наоборот. Капут-мортуум изображу ему прямо в бошке.
  Он достал из кармана баллон и хорошенько растряс его, обходя качели.
  - Но...
  
  Илья не смел больше пытаться остановить его. "Не хочу, чтобы это происходило!" - только и взмолился он.
  Граффитчик вытянул руку, нацелился на стену... Баллон издал свист, плюнул тонкой струйкой и заглох. Арт ещё потряс банку, ругнулся и снял насадку. Поскрёб её ногтем, дунул внутрь:
  - Всё засохло, пока я с тобой тупил. Ладно. Сейчас поправлю.
  Он выудил из джинсов связку ключей, подобрал один помельче и стал расцарапывать насадку. Вернул её на баллон, нажал.
  Не успело чёрное пятно превратиться в линию, как из темноты раздался окрик:
  - Так, стоять, хулиганьё!
  - Валим! - рявкнул Арт и с места вскочил прямо на стену - другой дороги из тупика не было. Илья попытался сначала оценить ситуацию, но из темноты вынырнула милицейская фуражка, и он, чуть не врезавшись в качельный столб, поспешил забраться туда же. Судя по грохоту, с которым убегал Арт, за стеной ждали крыши гаражей.
  - А чтоб вас, попадитесь мне ещё! - послышалось за спиной.
  - Извините! - крикнул на это Илья, не оборачиваясь. Покатая крыша проминалась под его ногами, стёртые подошвы скользили. Впереди, пригнувшись, стоял Арт. Фонарь высвечивал его кошачий силуэт.
  - Туда, - сказал он, кивнув налево. Подпрыгнул, втащил себя на плоскую крышу здания, в котором с трудом угадывалась трансформаторная будка.
  
  С крыши они оба спрыгнули в очередной тёмный переулок.
  - Вонища... - буркнул граффитчик.
  - Мы вот так просто оторвались? - спросил Илья. Испуг пульсировал в висках, отгоняя сон. Ступни горели от удара о битый асфальт.
  - Да менту по большому счёту наплевать, - ответил Арт. Вдруг он хлопнул Илью по плечу, фыркая от сдерживаемого смеха. - Ну ты уникум, конечно. "Извините!".
  
  Отсмеявшись, Арт сказал:
  - Я тебя понял. Ты - человек с позицией. Можно вписать тебя к Настюхе на ночь. Утром, если захочешь, уже нормально доберёшься до дома.
  - К кому-кому на ночь?
  - Пошли.
  
  Когда заборы снова сменились узкими палисадниками хрущёвок, Арт уверенно отыскал нужный дом, затем подъезд. Тремя пальцами придавил затёртые кнопки кодового замка - дверь щёлкнула, изнутри пахнуло сырым теплом. Спотыкаясь о невидимые ступени, Илья побрёл за ним на верхний, пятый этаж.
  Лестничная клетка, на которой они остановились, оказалась разрисована довольно корявыми цветами, бабочками-стрекозками и почему-то глазами без ресниц. Арт прошёл вглубь и там пнул одну из дверей, одновременно зажав кнопку звонка. Илья смущённо топтался позади, разглядывая рисунки.
  Дверь открылась.
  - Артик, солнышко, привет-привет! - послышалось оттуда.
  - Здоров, - буркнул граффитчик, затаскивая Илью внутрь.
  
  В квартире пахло чем-то неопределённо-сладким. Горел свет на кухне, отделённой от коридора шторой из деревянных бус, и в комнате, которая вообще зияла пустым дверным проёмом. Посреди узкого коридора стояла девушка с беспорядочно замотанными на макушке соломенными волосами, перехваченными пёстрой тканью - бодрая, как будто только что проснулась.
  Увидев Илью, она сказала:
  - Приветик, мумрик. Не разувайся. Пошли, познакомлю тебя с чуваками. В комнату двигай.
  - Настюх, выручи пацана, сообрази ему похавать чего-то. Мне - бутер и газеты, - распорядился Арт, исчезая за шторой. Бусы, то некрашеные, то красно-жёлтые, затрещали. Илья подумал, что лучше бы посидел с уже знакомым ему художником на этой вроде бы уютной кухне, но спорить не стал.
  
  Комната, в которую провела его Настя, оправдала его худшие ожидания. Она оказалась почти пустой, если не сказать - заброшенной. Возле окна стоял полированный письменный стол с покосившейся от старости дверцей, на нём имелся компьютер, наполовину погребённый под одеждой и чем-то ещё - не разобрать при свете единственной потолочной лампы.
  Ещё в комнате лежало на вытертом линолеуме два полосатых матраса. Один занимал человек в болотном плаще, настолько широком и длиннополом, что и матраса-то не было видно. Он покачивался с блаженным видом, закрыв глаза, и напевал себе под нос:
  - Вышли из нигредо вроде бы как ты да я, и идут по свету, ничего не ведая...
  
  А вот на втором матрасе, кое-как застеленном простынкой, сидел лемминг. Телом-то он был ещё нормальный, но голова превратилась более, чем наполовину. Зверёк растянул пасть в подобие улыбки, оттуда торчали характерные рыжие зубы. Периодически он совал морду в мятую бутылку с дырой. Бутылка полнилась дымом. Вся комната полнилась дымом.
  - Настюха, - несмело окликнул Илья хозяйку квартиры, - а, Настюха. Можешь, пожалуйста, подойти на минуточку?
  Босые ступни зашлёпали по линолеуму. Девушка заглянула в дверной проём:
  - Ась?
  Илья вышел к ней в коридор, чтобы курящие не слышали разговора, и шепнул, указывая на лемминга:
  - Вот этот. Он либо сидит уже на чём-то потяжелее травы, либо скоро подсядет. Но сторчится обязательно, если за ним не проследить.
  - Не поняла. С чего ты взял?
  - Просто вижу. Наркотики здесь - только симптом. Его что-то грызёт, скажем так, он подсознательно не хочет жить.
  
  Выдав всё это, Илья привычно приготовился к тому, что его обзовут сумасшедшим, но девушка только протянула:
  - Прико-ольно. Употребляет, чтобы убежать от реальности, хочешь сказать? А про второго что видишь?
  Болотный казался расслабленным, но вполне присутствующим.
  - Ничего не вижу. Это странно. Всегда думал, что любое серьёзное опьянение нужно тем, кому охота сбежать, как ты сказала, от реальности. Но у этого парня другие мотивы.
  Настюха сморщила лоб, что-то соображая.
  - У второго чувака погоняло - Шаман. Он всегда говорит, что обитает в двух мирах одновременно, причём и по накурке, и так. Это может что-то означать?
  - Я пока не знаю. Для тебя в любом случае главное - позаботиться об этом первом. Суть в том, что он иначе погибнет. От веществ или нет - я без понятия, но по наклонной он уже катится. Вы же тут все друзья, спасите его, пусть он ощутит себя нужным в реальности, а не пустым местом.
  
  Удивительно было вот так запросто стоять с незнакомой девчонкой и обсуждать самое странное и самое важное в жизни. Раньше такое случалось только в гостях у профессора, с другими - невозможно.
  - Охренеть, конечно. Арт! - крикнула Настюха в сторону кухни. - Где ты этого феномена подобрал? Ты вообще слышал, чё он несёт?
  - Я занят. Что случилось?
  Настюха утопала на кухню. После непродолжительного неразборчивого разговора она снова прибежала в комнату, уже вместе с Артом.
  - Идём, чел, посидим с нами. Смотри, что у меня есть, - щебетала девушка. В руках у неё оказалась шоколадка. Настюха помахивала ей, как костью перед собакой. Лемминг приоткрыл пасть, издав невнятный скрип. Арт подхватил его за подмышки, заставляя встать, но зверь только перебирал конечностями, попискивая.
  - Что "подыхаю"-то? Блин, Шаман, аккуратнее же надо, трубадур ядрёный. Сколько ты там забил ему?
  - Ом-м... - загудел тот, кого назвали Шаманом. Он сидел с полуприкрытыми глазами, но Илье показалось, что человек этот куда трезвее, чем хочет выглядеть.
  Косясь на Шамана, Илья пробрался к окну и открыл форточку: в висках стучало, как от сильной духоты. Тем временем, Насте на пару с художником удалось-таки вытащить лемминга из комнаты. Послышался шум воды - вероятно, теперь ему устраивали холодный душ.
  Когда они ушли, Шаман поднял голову. Cлегка расширенными зрачками с карим ободом он искоса взглянул прямо Илье в глаза.
  
  Теперь Илья разглядел его получше. Выбритую голову Шамана украшала косица из пряди чёрных волос. Жидковатая борода, растущая в основном на шее, тоже свивалась в два коротких жгута, продетых сквозь сине-зелёные бусины. От сплющенного носа расходились еле заметные складки морщин. Похоже, он был старше остальных, хотя насчёт возраста лемминга определиться не получалось.
  - Почему ты не стал им помогать? - спросил Илья. - Ты же сам его накурил до такого состояния.
  - Не моя вина, что он слаб, - меланхолично ответил Шаман. Он отставил в сторону остывшую дымную бутыль. Достал из глубин своей широкой одежды металлическую скобу. Сунул её в рот, тронул ладонью - железка издала отрывистый низкий звук, ещё, ещё. Прикрыв глаза, Шаман играл на своём нехитром инструменте, казалось, отрешившись от всего.
  
  "Умеет же уходить от разговора, - подумал Илья, усаживаясь на освободившийся матрас. - Ничего, зато я умею затаскивать в беседу!"
  - А ты, выходит, силён? Покажи мне.
  Гудящая пульсация металла стихла в один миг. Глубокие зрачки покрасневших глаз снова уставились на него.
  - Что тебе показать?
  - Покажи, как обитаешь в двух мирах одновременно. Покажи свою цель, для которой всё прочее стало инструментами.
  - Цель...
  
  Шаман поднялся. Распахнутый плащ раздулся, и стало видно, что по краю он разрисован чёрным маркером - глаза проглядывали из ткани, как будто снабжая владельца плаща дополнительным зрением. Криво очерченные глаза без ресниц.
  - Как объяснить? Коротко говоря, моя цель - изменить этот мир на основе того, что я вижу в иных пространствах. Видишь ли, те, другие миры - как родные для меня, если не вдаваться в подробности. В них больше подлинности, чем в здешних краях, поэтому люди страдают, но я, как связанный с теми подлинными мирами, могу прекратить страдания.
  Мерная речь Шамана, удобно продавленный матрас, сладковатые запахи... Илья уже не сидел - полулежал, поддаваясь дремоте. Вытянуть ноги - блаженство.
  Изменить мир, что с того? Наверное, целеустремлённость - один из удерживающих от леммингизма факторов, это не новость. Изменить мир... Мысли путались. Ворочались, не желая собраться воедино. Вдруг через них пробился чистый импульс, так непохожий на гудение Шаманова карманного инструмента. Восстало в памяти всё, что вместил в себя прошедший день: математические рассуждения с Полиной, солнечные блики на битых окнах, шприцы на заросших травой бетонных плитах.
  Умвельт антибытия.
  
  Илья резко сел на матрасе, вынырнув из сонной одури. Надо договорить.
  - Мир только и делает, что изменяется. Можно сказать, переворачивается, - сказал он.
  - Да? - тихо ответил Шаман. - Каким образом ты это видишь?
  Раздумывать над ответом не было времени. Илья стал перечислять первое, что приходило в голову, от волнения растирая в кулаке простынь:
  - Отдельные люди больше похожи на животных, на грызунов мелких. Вещи, от которых высыхает душа, ценятся больше простых и приятных. Неестественный образ жизни считается шиком, хотя люди сами от него страдают.
  - А, это... - Интерес Шамана как будто померк, глаза снова подёрнулись отрешённой дымкой. - Да, да. Тоже нахожу это ужасным. Ну, значит, нужно перевернуть мир в исходное состояние, согласись. Вот это, пожалуй, и есть моя задача.
  Слово "исходное" повеяло нездешним умиротворением. Время до всех времён, когда всё было правильно и цельно - вот, что такое "исходное".
  Неужели? Неужели в душе этого человека выжил и укоренился отсвет высшего миропорядка? Подлинные миры - так он сказал...
  - Но это же прекрасно!
  - Верно мыслишь, - согласился Шаман, - первозданный хаос, безусловно, прекрасен.
  
  
  
  Глава 18 Искажение священно
  
  - Хаос? - переспросил Илья. - Почему хаос? Не назвал бы это так. Вообще ведь не похоже.
  Шаман склонил голову набок, приняв по-совиному изучающий вид.
  - Потому что не Хаос - это ненавистное Бытие, отделившее дух от смерти. Первоначальная Пустота есть бесконечное безостановочное движение всего со всем, что одновременно есть Упокоение. Принятие этой мудрости в свой дух влечёт к объединению и взаимозамещению личностью понятий жизни и смерти, устанавливая их в должное положение.
  - Что?..
  - Ничего. Забей и отпусти, если ещё не готов. Вышли из нигредо вроде бы как... О, как ты вовремя, птичка-невеличка, уже на хавчик пробивает - сил нет.
  
  Последние слова адресовались Насте. Она вошла с целым подносом увесистых бутербродов, покрытых маслом и грубыми ломтями розовой колбасы. Выглядела она более усталой, но всё же улыбнулась Илье, когда ставила поднос на пол:
  - Угощайся, мумрик.
  За всё время она так и не спросила его имени.
  
  Затрещал дверной звонок, и девушка поспешила в коридор. Шаман подвинулся поближе к подносу и взял один бутерброд. Илья последовал его примеру. Но даже долгожданная пища сейчас не могла его отвлечь от главного:
  - Тоже считаю, что мир не в своей тарелке. Но насчёт ненависти к бытию не уверен. Расскажи, а? Мне кажется, ты знаешь что-то, чего мне не хватает.
  Он не стал уточнять, для чего именно не хватает. Сейчас, разделяя еду с человеком, говорящим страшные вещи, он действительно не мог заставить себя ощутить вражду. То же было с Артом.
  Ответа, впрочем, не последовало. Шаман к чему-то прислушивался.
  
  В дверях заговорили, послышался шорох пакетов. Шаман моргнул и отложил бутерброд, снова доставая свой нехитрый инструмент.
  В комнату вошёл новый человек - невысокий серьёзный парень в байковой клетчатой рубахе и круглых очках. Шаман сосредоточенно, с закрытыми глазами музицировал, имея самый невозмутимый вид.
  Парня это, впрочем, не убедило. Он пощёлкал пальцами перед носом Шамана:
  - Когда деньги вернёшь?
  Тот издал ещё несколько низких трелей, затем лениво приоткрыл один глаз. Удивлённо поднял брови:
  - Не поверишь, друг, забыл... Такая память дурная стала. Разве что-то одалживал у тебя?
  - Шмалить надо меньше, память и вылечится.
  - Не тронь Шамана. Он мне нужен, - вмешался подошедший Арт. Новый парень повернулся к нему, чтобы тихо, но доходчиво объяснить, что он в своём доме будет трогать любого, кого захочет, особенно когда не хватает денег на видеокарту. Воспользовавшись этим, Шаман улизнул из комнаты, успев зацепить пару бутербродов. Только и мелькнул глазастый плащ.
  Оставалось лишь одурело смотреть вслед адепту антимира. Живому, осязаемому, ускользнувшему... А потом провалиться в сон, не снимая ни куртки, ни обуви.
  
  Проснулся Илья спустя часа четыре. Одна рука затекла, вторая замёрзла от стылого линолеума. Показалось - комната пуста, показалось - он так и заночевал в заброшенном доме посёлка, а минувшая ночь - воспалённый сон, осколочный взрыв подозрений и страхов.
  Илья поднял голову, моргая на рассеревшийся квадрат окна. Нет, всё продолжалось.
  
  За компьютером теперь сидел вчерашний парень в очках, сосредоточенный на некоей сложной программе. На экране изображалось что-то вроде пластилиновой сферы, из которой парень пытался вылепить фигурку. Одежда теперь ворохом лежала на полу, сверху угнездилось несколько пакетов чипсов. Не желая беспокоить, Илья тихонько поднялся... И охнул. Ступни здорово опухли, шаг отдавался нудной болью. Вдобавок, побаливала скула.
  Парень обернулся на его вскрик.
  - Доброе утро, - сказал он. Выговор у него надламывался на "р", слегка дрожа.
  - Доброе, - отозвался Илья. В новый день он входил с таким багажом новых сведений, что грех жаловаться. Ещё и накормили. - Что это ты делаешь?
  - Модельку.
  Илья сделал пару очень неприятных шагов, чтобы подойти поближе к экрану. Чем-то его притягивало это зрелище. Что-то в нём было до звонкости важное.
  - Урод какой-то получается. Не посмотришь, чего не хватает? - спросил парень, теребя дужку очков.
  Человечек на экране больше всего походил на мутно-жёлтую морскую звезду. Не хватало ему настолько многого, что трудно было указать на что-то одно, не зная замысла автора.
  - Ступней, - назвал Илья первое, что пришло в голову.
  - Точно! Всю ночь, понимаешь, кручу этих чубзиков - взгляд уже замылился.
  
  Фигурка увеличилась. Теперь можно было разглядеть, что на гладкой поверхности отмечены соединённые линиями точки, как будто всего человечка опутывала угловатая сеть. Парень клацнул мышью на шарообразной голове персонажа - одна из точек послушно двинулась вверх и вбок, а за ней неторопливо потянулась и сетка, и сама искусственная плоть.
  - Как это получается? - удивился Илья. - Ты переместил одну точку, а двигается целый кусок.
  - Полигональная модель. Тут всё состоит из таких как бы плоских кусочков. Сначала у меня есть просто сфера.
  - Так.
  - Я тащу кусочек за угол, и он весь меняет положение в пространстве, от этого вид фигурки меняется. Угол называется опорной точкой.
  - Ага, - сказал Илья. - Ага... А можно перетащить опорную точку так, чтобы фигурка наизнанку вывернулась?
  Парень метнул удивлённый взгляд, но снова передвинул мышь. Выбранная точка ушла по ту сторону плоскостей - от этого в тельце человечка возникла угловатая дыра. В дыре не было видно никакой изнанки. Вместо этого там было... Ничего. Ничто. Просто серый фон.
  - Спасибо, я понял. Удачной работы, - сказал Илья, отодвигаясь от экрана.
  
  Это выглядело попроще, чем бесчисленные точки, о которых говорила Полина. Напоминало о пластмассовом шаре...
  Держась за стенку, он проковылял до двери, пытаясь сообразить, чем можно помочь больным ногам. Прохладной водой? Где там у них ванная?
  
  Санузел оказался оккупировал леммингом. Существо отсыпалось в ванне и выглядело несколько лучше вчерашнего. Что уж повлияло - дружеское вмешательство или шоковые впечатления от избытка каннабиноидов - не угадать, но сейчас удавалось получше рассмотреть человеческую составляющую. Впрочем, она также вызывала вопросы. Серьёзные вопросы.
  Худо-бедно ополоснув ноги в первом попавшемся тазике, Илья отправился искать кого-нибудь из вчерашних знакомых в надежде на ответы и завтрак. От света и возни лемминг не проснулся - знай себе, похрюкивал мохнатым носом, приоткрыв резцы.
  
  На кухне нашёлся Арт. Он восседал на подоконнике под открытой форточкой, поджав одну ногу, и глядел в окно, пуская ртом комочки сигаретного дыма. По полу тесной кухни валялись обрезки газетной бумаги. Клеёнки стола почти не было видно: всё занимали плакатных размеров листы, заваленные ещё большим ассортиментом вырезок.
  Илья окликнул его:
  - Арт, с тем лем... С тем парнем, который в ванной, всё в порядке? Он что, расшибся? Захожу, а у него голова в зелёнке.
  Не оборачиваясь, тот издал смешок:
  - Конечно, в зелёнке. Он у нас панка корчит. Красит волосы так.
  - Вот как...
  - Вообще он комиксист. Рисует всякий треш, миксует смыслы - реплики из социальной рекламы раздаёт персонажам Босха, например. Такой же адепт дурного вкуса, как я, хе... Отвязный парень совершенно. Прошлый месяц питался исключительно на помойках.
  - Ему не хватает на еду? Но ведь его всегда могли бы накормить здесь, разве нет?
  - Не в том дело. Нравится ему так. Стиль жизни. Максимальная свобода. Он этим своё творчество питает, к чему мешать?
  - Вовсе ему не нравится, - буркнул Илья, заранее предвкушая бесплодный спор.
  - Собственно, с чего ты взял?
  - С того же, с чего вчера позвал Настю выручать его. У него... Он такой стиль выбрал, чтобы себя унизить, разрушить. Ну как объяснить? Жизнь его не прёт, вот.
  Арт отвернулся, наконец, от окна и смял сигарету о подоконник:
  - Это ты верно говоришь. Чувака вчера особенно нехорошо торкнуло. Хорошо хоть, ты заметил. Он потом рассказал, что зрение отшибло, думал уже, что подыхает. Мы его выводили - он "помогите" мычал, а как немного раздуплился, то стал мямлить, мол, "оставьте меня, дайте раствориться в ничто". Ну, я втащил ему пару раз. Панку разве привыкать? По тем зубам много раз влетало.
  - Я так и не понял, что помогло, но ему получше. Не бросайте его, ладно?
  Арт пожал плечами. Илья огляделся в поисках какой-нибудь снеди, но обнаружил только открытый шкафчик с мусорным ведром, полным обёрток от печенья.
  
  - Предрассветные часы - тоже источник вдохновения, - заговорил Арт, уставившись в стекло. - Неприглядная действительность, которую ночь от нас укрывает. Серые хрущёвки на серых улицах, унылые муравейники. Прямо сейчас мои граффити проявляются там, словно на фотоплёнке. Город за ночь неуловимо изменился, но обыватели не подозревают. Пока не подозревают. Они заметят позже.
  Илья взглянул в окно. Дома напротив действительно казались задымленными и несчастными. Но неприглядными? Выйдет солнце, разгладит их, помятые спросонья. А будет дождь - умоет, потом укутает туманным полотенцем, махровым от новой листвы, и станет теплей.
  - Днём они смотрятся куда лучше, - только и сказал он. - Что ты делаешь днём?
  - Сплю, очевидно. Хотя не всегда. Бываю на выставках, иногда хожу на пары.
  
  Ну конечно. Он просто не давал себе возможности видеть в том свете, в каком это удавалось Илье. Зато какая непоколебимая точка зрения! Как достойно - бросать её в массы, припечатывая символом, источник которого сам не знаешь! Его болотный приятель с варганом - тип ещё почище. Что там нёс этот Шаман про смерть? Всем здесь дозволено высказывать самые дикие взгляды, только Илья - чужак, только ему - притворяться, молчать, смотреть в рот... Радоваться короткому чувству ущербного единства с эксцентричными незнакомцами - сейчас он почти презирал себя за это.
  Достало.
  
  - Я знаю город лишь дневным. Может, поэтому вижу не муравейники, а гнёзда, в каждом из которых просвечивает своя душа. Мне не нужно делить улицу на стены, отыскивая самые голые. Даже самый угрюмый городской день - это поток людских надежд и усилий, за нечастым печальным исключением, всё остальное - только берега. На моих глазах этот поток выплывает из буден в воскресенье. Неважно, слякотная зима на дворе или лето, неважно, как выглядит наша среда обитания, главное - какой дух проносится сквозь неё.
  Я не согласен с тобой, Арт, - Илья наконец поднял взгляд на выпуклые глаза граффитчика, прожилистые от бессонной работы при вялой лампе. - Я считаю, что ты видишь лишь фрагменты, из-за чего твоя картина мира - всего лишь картина, и то скорее... Да, отпечаток с сырого холста. Он перевёрнут и нечёток. Поэтому никак не могу разделить твоего желания навязывать кому попало свою, как выразился, внутреннюю темноту и тем более символы, берущиеся неизвестно откуда. Я считаю, ты поступаешь бесчестно. Можешь обидеться и выгнать меня прямо сейчас, - закончил он, повесив голову.
  Хоть бы не получить по зубам, как тот несчастный полупанк.
  
  Но Арт только расхохотался:
  - Считай себе, что душе угодно. Я могу - я делаю. Не нравится? Баллон в руки, и пошёл валить свою тему. Или что другое придумай. Гнать тебя никто не будет, пока в драку не лезешь, ибо Настюха прётся ото всяких фриков. Главное, чел - это чтобы личная тема была. У тебя сильная позиция, поэтому сегодня ты здесь, а какая именно - это никого, поверь, не волнует. Да, и кстати...
  Он протиснулся к столу, смахнул к стене ворох бумажек. Под ними оказался неоконченный коллаж: глянцевые фигурки с обложек журналов задыхались в тесноте газетных букв. Слова и фразы, которые Илья успел заметить, в прессе никак употребляться не могли.
  Здорово же пришлось изрубить цельные тексты, чтобы породить такого буквенного голема.
  - Вот, готовлю на общую выставку. Вся местная альтернатива там будет, весь андерграунд, так что приходи посмотреть. Сейчас, у меня где-то записан адрес... Да кто там стучит, Настюха, что ли, ключи посеяла?
  
  Тогда Илья тоже понял, что в дверь настойчиво скребутся. Арт, ворча, потащился в коридор, приоткрыл дверь на пол-цепочки:
  - Кто?
  - Я от Шамана, - шелковисто произнесли за дверью.
  - Чё за нафиг? - удивился Арт, но гостя впустил. Тот сразу же двинулся на кухню.
  
  Вошедший, чуть ниже Арта ростом, щеголял в новеньком шерстяном пальто с высоким воротом, прикрывающим тонкую шею, внизу же полы доходили до шнуровки сапог. Эта обувь резко напомнила Илье о берцах хищника, хоть и была не в пример изящнее. Парень или девушка? Кажется, парень, но длинные русые волосы, завязанные хвостом, могли принадлежать кому угодно. Фетровая шляпа мешала разглядеть лицо, только длинный нос виднелся. Одной рукой гость придерживал дорожную сумку, перекинутую через плечо. Болоневый бок сумки украшало несколько значков. Они так и норовили зацепиться за мойку.
  Остановившись напротив Ильи, этот чудак приложил руку к груди и слегка поклонился.
  - Позвольте представиться. Я - Нюх Бездны, Его Нижайшее Лисичество Ересиарх.
  Арт сдавленно захихикал в коридоре.
  - Можно просто Енле, - невозмутимо добавил гость.
  
  Илья не засмеялся. От слов пахнуло сказкой - страшной, запутанной фентезийной сказкой... Этот Енле не шутил и не играл - он действительно жил в собственном мифе. Словами он впечатывал свою личную правду во всех вокруг, как будто новый чужеродный запах вливался в прокуренный воздух. Просочившийся из иного мира, этот неосязаемый аромат пропитывал помещение незнакомыми смыслами. Вокруг уже не тесная кухня была, а зал переговоров, в любую минуту способный мутировать в поле боя.
  Илья позволил сказке окутать себя и безоглядно в неё шагнул. С ответным поклоном он назвался:
  - Я - человек Звона.
  Арт оборвал хихиканье, пробормотал "Пойду курить" и скрылся.
  
  - Это красиво, а я люблю всё красивое, - промурлыкал Енле, сдвигая шляпу на затылок. Тогда Илья увидел его глаза. Один - зеленоватый с желтизной, обыкновенный, узкий, но другой... Другой оказался красным, нет - ярко-багряным, как будто нереальность сгустилась в нём вместо радужки. Довольный произведенным эффектом, Енле растянул рот мелкозубой усмешкой и потянул ноздрями.
  - Почему, собственно, ты так уверенно зовёшь себя человеком? - спросил он.
  
  Чего угодно ожидал Илья, но не такого вопроса. Кем ещё он мог бы оказаться? Леммингом, что ли?
  Однако в мире Енле вопрос имел очевидный смысл. Об этом говорили не слова - детали. Уверенность, с которой вопрос был задан. Тягучесть времени, застывшая поза, противоестественно широкая улыбка. Чуткий вдох. Лисичество не ждал ответа - он уже определил для себя по запаху, каким ответ должен быть.
  
  Илье, познавшему этот вывихнутый мир только на шаг, не удавалось уловить, чего от него ждут. Свой собственный вопрос был для него значительно важнее, вопрос, которому наконец-то нашлись и слова, и адресат.
  - Почему вы зовёте себя хищниками?
  - Потому что мы другой породы, - ответил Енле. - И мы, и ты.
  
  Не только смятение охватило Илью, не только пульсация встревоженного сердца ударила в голову. Всё его восприятие окутал туман, едва заметный, но проникающий под кожу. Как привкус. Как запах. Неприятный, чуждый... Но подобный мурлыканью Енле - сладковатый.
  - Тебе ведь тоже всегда было неуютно в этом мире, правда? - говорил разноглазый. - Ты искал выхода... Искал то, что укажет правильный путь...
  - Допустим, - признался Илья, вспомнив, как и почему он нашёл свою икону. - Но как...
  -Ты пахнешь раскрытым зрением. Помимо обычной людской крови в тебе течёт понимание сути вещей. Твоя душа - не человеческая душа. Как бы ты себя ни называл, такие, как ты - люди Бездны, детища её. У нас есть священное право действовать. Людские духовные законы - не наши законы. Но горе тому отпрыску Бездны, кто зароется в грязную землю, отказавшись от своего права! Такой будет хуже червя.
  Нечто болезненно нелогичное крылось в этом утверждении, но за страстными, высокими словами разглядеть осечку не удавалось. С каждым словом Енле придвигался ближе, не отводя немигающего ало-кислотного взгляда. Казалось, воздух сгущается, начиная оседать хлопьями.
  -Ты нужен нам, Звонкий. Ты наш брат, наш друг.
  
  Друг.
  Илья всем сердцем ощутил, что это правда. Как будто они тысячу лет были знакомы, единые в своих стремлениях, влюблённые в одно и то же. Просто он забыл, а сейчас вспомнил.
  Имя этому было...
  
  - Наш изначальный дом - Бездна, - вдохновенно шептал Енле. - Растленный мир с его иллюзорным слабым добром, провозглашаемым жадными иерархами и притеснителями - не более чем загон для скота. Земля должна встретиться с истинным благом - бездной, ничем. Человеческие понятия о добре приводят к стазису. Рост и развитие всегда подразумевают искажение, поэтому искажение священно. Любое развитие завершается в пасти смерти, поэтому священна смерть, именно в ней мы возвышаемся до предела. Людская чернь, конечно, обречена, им возвышение не светит, но мы - на высоте пищевой цепочки, потому что мы - запомни это - не люди. Звонкий, я предлагаю тебе дом, Дом с большой буквы! Ты знаешь, о чём я говорю. Все мы, у кого раскрытые глаза - знаем.
  
  Дом - не простое слово.
  Любого спроси, он ответит, что настоящий родной дом - всегда безопасное место, где тепло в стужу, сухо в ливень. У Ильи же всегда было своё определение.
  Да, угол за шкафом в бабушкиной квартире имитировал дом, но не всегда им был. Крышей короткое время служил приют, и там действительно было не слишком холодно - но опять же, не то. Вот до приюта было прекрасно, однако то гнездо давно покинула душа, оно погибло. Так что же из этого - дом? А ничего.
  Потому что где-то поверх видимой истории его жизни, вне воспоминаний - покой, с каким глядят из иконы ангелы. Беспечальный сад, вечное объятье.
  
  - Да, я знаю, что такое Дом. Здесь ты прав. Но как можно называть его Бездной? Он, он...
  Илья попытался нащупать в памяти этот отсвет, чтобы найти для него слова, но тот ускользал на дно, а поверх него ложился щелочной туман. Смутные образы проступали в тумане: неестественные цвета, росчерки линий, два разноцветных глаза, слитых в одно. Неожиданно Илья понял, что зрелище приятно и понятно ему. Образы будто встали на приготовленные для них места, хоть и вызвали боль, словно кожу натёрли хлором.
  -Соглашайся. Будь с нами.
  -Почему ты похож на пену от стирального порошка? - только и ответил Илья. - Ты едкий. Не знаю, что ты зовёшь домом, но мой Дом совсем не такой.
  - Неважно, как именно ты помнишь Дом. Главное - ты его заблудшее дитя. Прими его. Вернись к той силе, что породила тебя, - твердил Енле, не моргая. Ноздри его раздувались.
  
  Долг. Место в иерархии. Особенность. Это всё ощущалось таким правильным. Всё, что принёс с собой брат-лисица - подлинно, нужно, желанно.
  Только вот как это стыкуется с тем, во что Илья до сих пор верил? И со спасением леммингов...
  
  - Я не уверен, но ты, по-моему, ошибаешься на мой счёт. Чисто логически не получается.
  Илья возразил - и сам себе не поверил. Чувство правильности - и есть доказательство, разве нет? Что может понимать рассудок в делах души, сердца? Илья стиснул зубы от напряжения. От Енле исходила такая понятная, близкая, такая родная атмосфера...И всё-таки концы с концами, прошлый опыт с нынешним явно не сходились.
  Так, стиснув зубы, он стоял напротив противника и новообретённого брата, не отвечая больше ничего.
  
  - Противишься, значит... Ну-ну.
  Изящным жестом Енле обнажил правое запястье, поднеся к лицу маленькие, почти дамские часы.
  - Шесть часов девятнадцать минут. Мне почти пора.
  Он нахлобучил шляпу на лоб и развернулся, собираясь уходить.
  - Да, и вот что, - бросил он через плечо. - Шаман просил передать. Ты хотел увидеть его силу? Так вот же она. То, что мы все здесь сегодня встретились. Каково!
  
  Издав мелкий смешок, он шагнул за бусинную занавесь, чтобы исчезнуть. Но тут произошла секундная заминка: посудная раковина в очередной раз поймала его сумку. Зашипев, Енле дёрнул поклажу и скрылся, хлопнув дверью.
  Илья кинулся за ним. Что-то очень твёрдое хрустнуло под кроссовкой. Значок! Илья подхватил его, лежащий кверху расстёгнутой булавкой, развернул лицевой стороной.
  Металлический кружок оказался красным до краёв, с чёрной точкой-зрачком. Вокруг этого бездонного центра кружились три меньшие чёрные кометы. Почти капут-мортуум.
  Сначала Илья почти не удивился. Он поцарапал одну из комет ногтем, ожидая, что она тоже наведена маркером, как рисунки глаз на плаще Шамана.
  Поверхность оказалась по-типографски монолитной.
  Эта маленькая деталь настолько его поразила, что он быстро сунул значок с глаз долой в карман джинсов и несколько минут просто стоял, оттирая ладонь о штанину. Когда волна растерянности и страха отступила, он сообразил, что догонять уже точно некого.
  
  Оставаться здесь тоже совершенно не хотелось. Решив хотя бы попрощаться, Илья заглянул в проём комнаты.
  - Арт?
  Граффитчик, закинув руки за голову, спал на том же матрасе, который до того занимал сам Илья. Подогнутое колено освещал пробившийся через штору ранний луч. Увы! В сон Арта лучу было не пробиться.
  Парня в очках не было видно вовсе - может, вышел на балкон глотнуть воздуха.
  - Ну, я пошёл, - сказал Илья в никуда.
  
  
  
  Глава 19. Пена и щёлочь
  
  На асфальте подсыхали тёмные кляксы - похоже, за ночь прошёл лёгкий дождь. Сырой весенний воздух способен напитать бодростью даже того, кто совсем не спал.
  Но сегодня Илье дышалось иначе. Что-то витало в этом воздухе - нет, на самой коже - нет, внутри. Химический осадок. Липкие хлопья забились в лёгкие. Илья шёл по незнакомому двору, но, вопреки обыкновению, не глазел по сторонам. Искал троллейбусную остановку, стискивая в кармане единственную бумажку - проездной - и не думал о том, на каком номере поедет, где пересядет.
  
  Он помнил, каким должно быть раннее солнце. Брызги света умывают лицо, не обжигая. Орошают город, и он кажется невинным, будто сегодня построенным. Здания, увядшие за минувший день, с новой силой выпрямляются навстречу дню новому. В утренний час высотки вспоминают, что ничем не хуже замковых башен, проспекты видят себя дорогами к лучшему будущему, а маленькие улочки принимаются играть в парковые аллеи - им не помеха даже разбитый местами асфальт.
  Сейчас же солнце ослепило Илью - и только. Троллейбус повёз его через утренний праздник, но ничего в груди не встрепенулось. Вместо этого сжался пустой желудок.
  Перемена не озадачила его. Другие мысли теснились в сознании, не оставляя места для наблюдательности.
  
  Неужели он - действительно существо иного происхождения, нежели люди? Люди ведь не видят леммингов. Правда, он тоже имел с ними дело далеко не с рождения, но это можно списать на постепенное пробуждение силы. Да, об этом рассказал враг, но он не лгал. В заострённых глазах Енле мерцала страстная вера в каждое слово, повисавшее в рассветной прокуренной дымке посреди тесной кухни.
  Отсюда вопрос номер два. Верно ли, что Илье дано право направлять людское стадо, куда вздумается? "Право действовать...". Возможность точно есть, уязвимые люди слушаются его. Если уж попался лемминг - развернётся как миленький. Ну, не считая случаев, когда на зверьке живого места нет. А, ещё исключая редких упрямцев... С такими - да, с такими не совладаешь. Но в основном-то! В основном - они идут за Ильёй!
  Допустим, просто на секундочку представим, что он с хищниками одной породы - мерзость, конечно, но это объяснило бы многое. Тогда каждый из них способен очаровать лемминга подобно тому, как делает это Илья, не так ли? Словно протянувши нить, смысловое волокно - сыграть на этой струне, угадав ноту, на которой бьётся сердце жертвы...
  Далее - значок. Он изготовлен явно заводским способом. Откуда такие средства? Или дело в связях с нужными людьми? Кажется, это соответствует профессорским теориям, но если показать ему значок, придётся рассказывать обо всём произошедшем. В том числе признаться, что не послушал веления Титарева не лезть к подозрительным личностям. Вдобавок, раскрыть свои новые сомнения...
  Наконец, верно ли он поступил, позволив Енле уйти?
  
  Разноглазый зверь с медовыми речами, что он дальше собирается делать? Вдруг, словно крик через подушку, до Ильи дошло.
  Он же не просто ушёл, этот носатый ухмыльчивый тип. Он же леммингов уничтожать отправился. Отсылать "домой".
  Вот когда Илья вынырнул из размышлений, высмотрел через пыльное троллейбусное окно название улицы, попытался сориентироваться по маршрутной карте возле водительской кабины. Ему с трудом удалось. В голове стояла зыбкая муть.
  
  Пора вмешать в это дело милицию. Один он не справится, уже не справился - не задержал, не развернул у дверей. Но от милиции никогда особо не бывало толку, Илья бы предпочёл не вспоминать само это слово, а Енле, между тем...
  "Звонкий, ты наш брат, ты наш друг". Никто прежде не звал его так, никогда у него не было настолько глубокосердечного имени-прозвища. Даже те два-три товарища, которые были у него в годы учёбы, не озаботились чем-нибудь посложнее легкомысленной формы имени. Звонкий. Красиво.
  
  Но лемминги.
  Напоминая себе, что в каждом из них скрывается ранимая человеческая душа, он научился прощать любые выходки, сочувствовать какой угодно нелогичной мании. Проще говоря, он их любил. Может быть, даже больше, чем обыкновенных людей. Они не были его друзьями, это верно, зато они были просто - его.
  Какая бы связь ни была у него с хищниками, родственная или духовная, а предать своих подопечных на заклание Илья не мог.
  
  
  Может быть, есть способ пройти по грани, размышлял он, соскакивая на знакомой остановке. Может быть, получится спасти леммингов и не погубить Енле. Зачем ему за решётку? Он ведь от души это делает, он искренне верит в то, что говорит. Если бы можно было его веру перевернуть, каким он стал бы! Может, у Енле есть шанс, а служители закона грубо встрянут, угробят его раскаяние.
  Как же лучше поступить? Не с гражданской, а с христианской точки зрения?
  
  Ключ провернулся с усилием, открывая дермантиновую дверь. Стаскивая кроссовки, Илья покосился на телефонный аппарат, восседающий на тумбочке у вешалки.
  А вдруг он позвонит - а на том конце окажется ночной мент, который слышал его "Извините!". Узнает по голосу, адрес пробьёт благодаря определителю номера, тогда уже не Енле отправится в участок. Выдумка, но по спине поползли вполне осязаемые мурашки.
  Ну просто задача оптимизации какая-то, как на лекциях в техникуме, только вот ставки высоченные.
  
  В конце концов Илья даже решился набрать номер профессора, но трубку никто не поднял. Действительно, вспомнил он с облегчением, по пятницам Титарев вёл утренние пары. Последнее, чего сейчас Илье хотелось - объясняться, каким образом он забрёл в хищничье логово, хотя профессор убеждал его не соваться к противнику в пасть, потому что... Почему? Он не мог вспомнить.
  
  От голода и тяжёлых мыслей заболела голова. Что толку принимать судьбоносные решения до завтрака? Разогрев на плите пол-кастрюльки позавчерашней гречки, Илья утащил посудину в комнату, в свой обустроенный угол. Одно из немногих мест, где ему всегда удавалось почувствовать себя лучше.
  Потому что он сам его таким сделал и сам приучил себя погружаться в источник душевного тепла. Сам возвёл его из картинок и любимых книг, из образов светлой стороны мира. Даже когда ещё не было никакой веры, когда ещё не светила серебристой лаской икона с тремя ангелами - ему удавалось сохранить в себе крупицы умиротворения. А как иначе? Он бы стал одним из леммингов, вот и всё.
  Сейчас вот самое время отмыться. Пока мелькают страницы, мысли уложатся, тогда можно будет принять решение.
  Выскребая ложкой кашу со дна кастрюли, Илья свободной рукой взял один из любимых томиков и долистал до того места, где герои отдыхают в эльфийском княжестве. Но через несколько страниц понял: не берёт. Слова спокойствия, благородства, возвышенных побуждений оставались буквенным грузом. Между ним и бумагой словно возникла мутная завеса.
  Он попытался вспомнить, как поразило его первое прочтение, но сейчас от сильного, казалось бы, переживания остался только высохший отпечаток.
  В чём же дело? Недосып, что ли, сказался? Действительно, как здорово было бы сейчас просто отключиться. Сон уже манит... Бурое, едкое сновидение, колодец, со дна которого мигает то красным, то зелёным...
  
  Илья с размаху врезал по матрасу. Наваждение исчезло - нет, затаилось где-то в глубине, стоит погрузиться в мысли - накроет.
  - Помоги, - сказал он вслух быстрее, чем успел задуматься. Внутренний протест поднялся в нём: он же хотел почитать, расслабиться! Казалось, собственные мысли хватали его за ноги, когда Илья встал, раскрыл шкаф, снял с полки икону.
  - Помоги, - повторил он, не заботясь сейчас об уважительных формулах, вычитанных в молитвеннике. Обычно он серьёзно к ним относился - как не быть вежливым к Тем, Кого ценишь превыше всего! - но не до выбора слов теперь было.
  - Спаси меня, спаси и его тоже - имени не знаю - направь его на иной путь, на верный путь, где он узнает истину и никому не сможет навредить. Пожалуйста, о, прошу, пусть он откажется от своей затеи!
  Он уже приготовился ощутить привычную тихую радость, но сумятица в голове не исчезала. Более того, хищная рябь словно сомкнулась над его головой, став ощутимо тошнотворной. Слова раскрошились и угасли, подавленные этой тьмой. Как будто Илья сделал что-то запрещённое, отчего благодать теперь не коснётся его.
  "Ох, что если это больно для Енле тоже? От света или от слишком резких изменений... Разве можно так вмешиваться в чужую жизнь..." - подумалось.
  Но ведь человек-лисица сам вмешивается в чужие жизни!
  
  Илья вспомнил, с какой страстью говорил Енле о "Доме". Не может быть законченным злодеем тот, кто способен так уважать незримое. Уже за одно это хотелось пожать ему руку, как брату, и мягко, почтительно обратить взгляд в иную сторону - ту, где незримое дружественно людям, где оно уважает и любит в ответ.
  Он с усилием собрал размытое сознание в одну точку.
  
  - Что бы он ни наделал, прости его. Ведь Ты милосерден, так пожалей его, очисти его, - в такие слова выливалось переживание, а внутренне Илья словно продолжал держать руку врага, не желая испытывать вражды. Сквозь тошнотворную пену он дотянулся до единственного зёрнышка блага, которое высмотрел в Енле за время их словесной стычки. Пена не отступала, она лезла в горло, сбивалась в комок, мешая говорить. Она душила, и это пуга́ло, по-настоящему пугало, Илье только раз в жизни было настолько страшно.
  Незачем просить, не к кому обращаться, весь мир залит едкой дрянью, спасения нет...
  
  
  Вдруг всё исчезло.
  
  
  Илья стоял посреди комнаты, перед шкафом, в руках держа икону. Больше не происходило ничего - но он переживал момент так полно и ясно, будто всей кожей видел предметы, даже себя самого. За окном пронзительно пищали синицы, ворчало, перебивая дворовой шум, чьё-то радио, в форточку натянуло запаха тушёной капусты с нижнего этажа.
  Над этой суетливой разноголосицей царила единая серебристая нота, так хорошо знакомая. Утреннее солнце вошло в полную силу, но не главенствовало - был ещё некий свет, прозрачнее и ближе солнца. Везде и всегда он существовал, не угасая. Ночью и днём. Ни в горе не покидал, ни в радости, лишь замечать его забывали.
  
  Как странно. То самое, что сегодня утром Илья вспомнил как отдалённое место, родину за пределами бытия - оказалось повсюду вокруг. Как же он упустил? Ведь именно это снизошло на него в крещении. Именно такой совершенный свет он заметил в троеличьи, найденном среди хлама. Не познай он такую встречу сам - не поверил бы. Как же у него из мозгов-то вылетело?
  Неважно. Теперь всё будет хорошо.
  Только... Надо ещё в милицию сообщить.
  
  
  Теперь вопроса о том, необходимо ли это, почему-то не возникало. Такой поступок соответствовал закону и нужен был хотя бы для очистки совести. Но звонить с домашнего номера... Тут же Илья вспомнил: у него же карточка на таксофон ещё не вся вышла! Он вышел в коридор, выдвинул верхний ящик тумбочки. Среди неизвестно что открывающих ключей, старых билетов, пуговиц и пакетиков, под клетчатым носовым платком нашлась пластиковая карточка.
  Секунду Илья любовался цветущей веткой сливы на её лицевой стороне, затем упрятал в карман джинсов. Повинуясь внезапному импульсу, затолкал туда же носовой платок. Накинул куртку, сунул ноги в кроссовки и отправился искать телефонную будку. Обычно-то он не обращал на них внимания, да и проредили их в последнее время - видимо, пейджеры и мобильники оказались удобнее.
  
  Будка нашлась на перекрёстке возле закрытого универмага. Внутри кабинки пахло застарелым дезинфектором. Илья снял трубку с рычага, вставил карту и одним махом, как в воду головой, набрал "ноль-два". В трубке зашипело, квакнуло, затем послышался сонный мужской голос.
  - Дежурный слушает.
  - Разрешите обратиться!
  - Что у вас?
  - Я хотел бы сообщить, что знаю человека, который способен устроить групповое самоубийство. Не знаю, где и как, но он точно собирается это сделать.
  - Так, продолжайте.
  - Он ростом где-то метр семьдесят пять, - начал перечислять Илья, - длинные рыжие волосы, носит шляпу и длинное пальто, с ним тряпичная сумка, на неё нацеплены значки такие кругленькие, а самое главное - у него глаза разного цвета, зелёный и ярко-красный.
  
  В ответ на это послышался тот самый звук, которого Илья боялся: сдавленный смешок. Всё же он попытался убедить дежурного:
  - Этот парень совершенно серьёзно настроен, честное слово. Иначе зачем бы я вам звонил?
  
  На той стороне кашлянули.
  
  - Молодой человек, ну откуда я знаю, для чего вы звоните. Может, это розыгрыш. Может, вы хотите подставить своего дружбана, понимаете ли. Нам кто только не звонит! Хулиганы всякие, сумасшедшие.
  - Я не сумасшедший! - выкрикнул Илья, тут же ужасно смутившись. - Извините. Раз так, вы просто запишите, пожалуйста, его приметы, хорошо? На всякий случай. Это очень важно, поймите.
  - Не нервничайте так. Я всё записал. У нас каждый звоночек всё-таки регистрируется, мы обязаны реагировать... Согласно ситуации. Вот будет ситуация, мы отреагируем, понимаете? Я ваши, так сказать, показания к сведению принял. Больше ничем не могу помочь, до свидания.
  - Спасибо большое, извините, до свидания, - сказал Илья. Трубка грохнула о рычажок. Тяжёлая, а на сердце ещё тяжелее. Вот и сделано.
  
  Казалось бы, время радоваться победе над противником, но в том-то и дело, что не получалось видеть в нём противника - в открывшемся, протянувшем руку, назвавшем имя.
  Это что же получается - он напал на хищника в ответ, хотя его дело - зверьков отлавливать. Имеет ли он вообще право вмешиваться? Может, всё идёт так, как должно. Вон, в природе волки санитарами считаются... Некстати всплыло в голове: "Хотелось бы, да я права такого не имею".
  Упущенная девушка-лемминг, знать бы, что с ней стало.
  
  
  Мысли были трудные, но тревога не спешила возвращаться. Илья не забывал подставлять лицо солнцу и осматриваться по сторонам. Вот навстречу идёт женщина, с ней за руку - маленькая девочка с рюкзачком. Наверное, идут в садик или школу. Они спорят о чём-то, но это просто часть жизни, поэтому они - до сих пор люди. Здорово же!
  Поравнявшись с ними, Илья услышал раздражённое:
  - Мася, сколько раз говорить, ну нельзя трогать ручками всякую дрянь на земле.
  - Птичка...
  - Голубь заболел, мася, ты тоже хочешь заболеть, я не понимаю?
  
  Замедлив шаг, Илья обернулся на уходящих, проводил их взглядом. Он догадался, о чём речь.
  
  Птицу, ещё живую, он нашёл у поворота во дворы, под клумбой-чашей. Растопырив крылья, голубь встряхивался, словно ему было тесно в собственных перьях. Бился, бился, наконец вывернул шею, задрал голову и так замер. Клюв голубя целился в солнце, как бы во взлёте.
  Когда блеск окончательно покинул глаза птицы, Илья наклонился над ним.
  
  - Прощай, маленький рядовой незримой войны, - пробормотал он.
  
  Он не мог просто выбросить тельце в мусор, как в прошлый раз. Поразмыслив, Илья закутал птицу в носовой платок и отнёс в непролазный кустарник одного из окрестных палисадников. Напоследок он сказал еле слышно:
  
  - Ты сражался со смертью, которая вдруг пошла в наступление на живущих - значит, мы с тобой в одном ряду. Ты держался смиренно и мужественно, я тебя не забуду.
  
  Если не считать этой маленькой смерти, всё в мире стояло на своих местах: над деревьями виделись крыши домов, высоко над антеннами и чердаками летели облачные перья. Всё - неделимое, потому что пронизано общей нотой, чистой до серебристости.
  Глядя на полный порядка мир, Илья почему-то вспомнил, как пропустил свою первую в жизни Пасху, гоняясь за леммингами - за аномалией, дырой в полотне мира. Такой же дырой сейчас казалась эта несчастная птица.
  
  Дома он снова попытался связаться с Титаревым, но не получил ничего, кроме длинных гудков. Положив трубку, Илья попытался представить, как рассказывает профессору о столкновении с хищником. Бред, невозможно! Даже если найдутся слова, чтобы обозначить ускользающие ощущения - для другого человека происшествие покажется сном наяву, не более. При всём уважении, Титарев едва ли поймёт, тем более - едва ли поможет советом. Особенно если спросить главное: правда ли, что сам Илья может оказаться... Ну... Не человеком.
  В милиции, вон, сразу обозвали безумцем, а ведь Илья только внешность описал. Профессор - ну, что он может... Сначала отчитает, понятное дело, за лишнее рвение в сторону хищной стаи, потом опять скажет: "вы возбуждены", мол. Нет, Илья совсем не был уверен, что хочет созваниваться.
  Впрочем, одно вещественное доказательство всё-таки появилось. Илья достал из кармана значок и спрятал, не глядя, поглубже в ящик коридорной тумбочки. Даже находиться в одной комнате со зловещей безделушкой не хотелось. Порешив, что перезвонит профессору ближе к вечеру, а рассказывать будет лишь о материальной стороне событий, Илья прилёг на кровать, раскрыл одну из книг со стола, но скоро задремал над ней.
  
  Проснулся он утром следующего дня. Вчерашнее возвращалось с трудом - кажется, он подумывал что-то сделать, но что? Вопросы сплелись в один моток, откуда иглой торчало: почему уже второй раз хищник счёл его не за врага, а за своего? Путаница, из которой не выбраться без совета. Только у кого же спросишь о надреальном, о невидимом?
  Ах да.
  Завтра как раз воскресенье.
  
  
  
  Глава анти19. Наяда
  
  Я знала, что она смотрит на меня из окна, поэтому вошла в тот же троллейбус, что и обычно. Но вместо того, чтобы выйти через остановку, возле школы, я села у окна. Троллейбус проехал ещё несколько кварталов и стал огибать район, подбираясь к старому городу.
  Мне пришлось разглядывать всю эту убогую дрянь, что разрослась между нами и частным сектором - балконы размером с гараж, ряды торговых будок, врытые посреди бывшей зелёной зоны. Разнообразие, как в колонии бледных поганок. Всё, что здесь осталось от травы, разворотили колёса торгашеских автомобилей. Рваная кромка района... Человеческие особи обречены на творчество, а творчество обречено выражать суть творца.
  Скоро мир встряхнётся так, что весь этот мусор разлетится пылью.
  
  Я вышла на привокзальной остановке, толпа вынесла меня наружу - баулы, пот, толчея, а другая толпа, эти мясные мешки, уже спешили навстречу, чтобы запихнуть себя в мешок металлический. Смешно! Однако мне было совершенно не до них. Я впервые оказалась одна на вокзале. Прижав к животу сумку, чтобы уберечь её от цыган, я потащилась на перроны.
  Лисичество стоял у шестого. Я не удивилась совпадению цифры - шестёрка преследовала и меня. Мы вообще удачливые, далеко не только в таких вот небольших знаках. Это - один из видов превосходства детей Бездны над людской чернью.
  
  Он стоял и смотрел вдаль, сунув руки в карманы плаща. Когда я подошла, Енле с трудом оторвался от созерцания, откинул с лица длинную прядь, и лицо его прочертила однобокая усмешка. Тут мне в голову пришла одна мысль.
  - Сними значки и зрачки, - велела я. - Не стоит быть заметным.
  Зрачками я называла его цветные линзы. Сегодня почему-то он надел лишь одну.
  
  
  - Что ты, милая сестрёнка! Даже если кто-то заметит, какая разница? Никто не может нам помешать. Тому, кто захочет, просто
  не повезёт
  в достаточной мере.
  
  - Эгрегор людской власти силён, он обязательно будет сопротивляться - хмыкнула я, хотя очень хотелось просто согласиться. Тем более, он так тепло назвал меня сестрёнкой.
  
  Всё-таки он послушался - стал откалывать кругляшки от сумки.
  - Слушай, а я потерял один, оказывается, - растерянно сообщил он.
  Я взглянула. Недоставало самого удивительного - красно-чёрного. Он идеально повторял и дополнял наш символ. Вот это пропажа!
  - В транспорте оторвался?
  - Наверное... Хотя нет, это могло быть у Арта. Слушай! Я ведь встретил того парня, о котором сообщал Глазок. Ты читала "аську" этой ночью?
  - Нет, уснула, - призналась я.
  - Короче, Зря-Чей написал Кобре из интернет-клуба аж часа в четыре, и Кобра такой: это тот самый, которого я выцепил на улице, он ещё перебил мне охоту. Представляешь? Тогда они кинули мне эсэмэску, и я прямо перед отъездом помчался проверять. Пришёл на эту хату, значит, подъезд еле нашёл - надо его тоже пометить, кстати... А меня-то Арт не знает, а я-то чуть не забыл, уже торча под дверью, что Зря-Чьего там знают как Шамана! Короче, заморочился, но в итоге меня впустили, я с этим парнем поговорил.
  - Ну? Какой он?
  - Он и похож на нас, и нет. Но чутьё у него есть, глаза открыты. Он тоже поёт свою песню... Но мелодия непонятна мне: сладость и строгость в том звуке, две противоположности. Обе чересчур сильные, но не гасят друг друга. Как бы сказать? Там такая как бы неприятная строгость, одновременно жгучая сладость, они звенят трепетным колокольчиком, однако иначе, чем твои бубенцы. Слишком ярко! Песня ускользает, обещает невиданное, манит непрошеной новизной, но при этом мне хочется спрятаться в родной мрак. Сестрёнка, она до сих пор звучит во мне! Вдруг Фатум складывает для нас дорожку на уровень ещё выше прежнего, или же повернётся так, как мы не ожидали? А может, всё наоборот - парень просто не созрел, не продвинулся достаточно по пути развития. Однако он к нам близок реально, конкретно! Даже имя у него есть, прикинь?
  - Ничего себе!
  
  Укол зависти: у меня не было имени, пока Фатум не свёл нас с Коброй, да и тогда оно появилось не сразу. Как будто Бездна долго не могла разглядеть, на что же я гожусь, как будто моя истинная сущность слишком глубоко захоронилась под ложной личностью плоти. Но нет, я не буду осквернять себя обидами - мы все равны.
  
  - Ага, полное ничего себе! Его зовут... Кажется, Звонкий. Совершенно неожиданное имя, но соотносится с тем, что я от него учуял. Какой же из аспектов Бездны собирается воплотиться в нём, интересно?
  - Жаль, что я всё ещё не свободна. Могла бы тоже там быть, - вздохнула я.
  - Не печалься, крылатка. Голубиная Княгиня вообще прикована к дому, но её сила огромна, а вклад бесценен.
  
  Лисичество ссыпал значки в карман сумки. Взгляд его стал печальным - таким печальным я редко его вижу, только когда он тоскует по Дому. Тогда обе половины его рта грустят, а не только одна. Так было и теперь.
  - Я вот думаю, сестрёнка... Что было бы с нами, если б не Фатум? Куда бы мы пошли тогда со своими стремлениями? Просто - куда?
  Я не поняла тогда, почему он это сказал. Но когда попыталась переспросить, он однобоко усмехнулся и ответил лишь:
  - Мне пора. Пойду уже в вагон. Давай обнимемся напоследок.
  И мы обнялись.
  
  - Удачи, - прошептала я в страшном волнении, ведь мне, школьнице на коротком поводке, любая поездка казалась путешествием на край света. Лисичество вёз с собой нашу миссию, наш дар. Пусть это была всего лишь соседняя область, но для начала экспансии сойдёт и так, а вскоре мы предадим Исконной Бездне весь мир.
  Я думала, он повторит, что удача всегда при нём. Но что-то изменилось в его глазах, я видела это даже через так и не снятые линзы. Нездешняя прозрачность появилась в них, совершенно не свойственная его обычному взгляду, лукавому и жадному.
  - Я иду, - просто сказал он. На губах его дрожали какие-то ещё слова - прощание? просьба? - но паровозный гудок унёс их не сказанными.
  
  Я долго стояла потом на перроне, ёжилась на утреннем холоде - взмокла в дурацком трикотажном гольфе, а от сарафана вообще никакого толку. Но я должна была смотреть, как отходит поезд, чтобы послать ему вслед лучи успеха, энергии и всего самого лучшего, что у меня хранилось в душе. Я даже устала.
  А потом я поняла, что начинается мой собственный, единственный и неповторимый день. День, про который она думает, что у меня четыре урока - физкультура, которую я прогуляла прямо сейчас, ОБЖ, два английских. Наверное, очень полезные вещи для будущего - но дело в том, что будущее отменяется.
  
  Я затянула два хвоста волос покрепче и смело вступила в свой день. Весна вонзилась в меня, словно булавка в стрекозу. Хаос весеннего пробуждения кипел в крови, заряжая мой голос той самой силой, которая влечёт за собой бессмысленную чернь.
  Но я пока ещё не стрекоза.
  Я - Наяда.
  
  
  Я шагаю по залитой солнцем улице. Вдоль по улице на первых этажах беспорядочно гнездятся магазины, из салона мобильной связи несётся музыка. Пульсирующий транс. Пронзительная дрожь клавиш, дробный бит, рваное пение возносят моё сердце. Это - гимн моему шествию. В салоне не знают об этом. Автор трека не знает об этом. Никто не осознаёт, но все они идут по сюжету, по линии Фатума.
  Каблуки моих туфель вбивают ритм в асфальт. Пешеходная дорожка незримо корёжится от боли. Я мысленно подпеваю, на ходу вытягивая браслеты из меньшего кармана школьной сумки. Мои бубенцы занимают своё место на запястьях.
  Источая атмосферу смерти, я приманиваю тех, кто уже познал её вкус своими силами. Они слетаются, как бабочки на янтарную смолу. Сквозь их души, настроенные на волну, я торжественно проношу скорбную и сладкую нить. Свою песню.
  
  Я прохожу мимо ссорящейся пары, и они, заледенев, умолкают - у них больше нет сил на гнев, разве это не благо?
  Я миную женщину с детёнышем, мальчишка будто сопротивляется, но он слишком зависит от матери и неизбежно провалится в её тень.
  Старик, заслышав мои бубенцы, сбивается с шага, словно ноги уже ведут его в нужном направлении.
  Все они слышат мои непроизнесённые слова. Бубенцы стрекочут, в них - голос Бездны:
  
  
  
  ...Эхо подводных залов, шорох змеиной кожи в ядовитых лианах. Лисьи головы клацают зубами, с них капает осиный мёд.
  Скрип насекомых. Судорожные щелчки клювов, вечерняя лихорадка. Гулкий треск тысяч пар стрекозиных крыльев...
  
  
  Понемногу, удар за ударом, слово за словом, я взгрызаюсь в их защитную оболочку. Нити, продетые в их сердца и конечности, сделают из них кукол Фатума. В покорности судьбе они найдут свою лучшую долю. В этом путь. Бездне равно нужны все они, нет ни первых, ни последних, все они - чернь, то есть пищевая масса.
  Фатум - притяжение, исходящее от Бездны. Он замещает бессмысленные метания черни по иллюзорным вариантам. Иллюзии их похожи на вот эти вот модные магазины слева и справа от меня: разницы по сути нет, тряпьё, даже покрой схож. Я лишь рассказываю страдальцам, что самое ценное в магазине - дорожка к выходу. По той же дорожке иду я сама, но в моей душе больше смысла, чем у тысячи этих стадных животных. Путь мой куда замысловатей и веселей.
  Эй, за мной!
  
  Я шагаю, а вдоль дороги торчат столбы афиш, рекламные борды. Лик Анубиса на флаконе духов Trussardi; кулон со стрекозой на неестественно тонкой шее модели. Это - декорация моему шествию.
  Их будет становиться только больше, этих воплощений. Творцы мод чувствительны к веяниям, улавливают их жадно - что бы ни принёс им ветер перемен. Сегодня он несёт пепел, и плесень, и дыхание вечной пресветлой ночи. Наш ритм разносится по ветру, наши вибрации.
  
  Значки Лисичества - ещё одно тому доказательство. Он купил их вместе с линзами, когда ездил на "Ранму", фестиваль косплея. Собирался затарить значков из сериала про алхимика, но в итоге обрёл тот самый, будто специально для нас изготовленный. Красно-чёрный, с изображением "капут-мортуума", у которого посередине разверзнута идеальная окружность Бездны. Самое смешное, что это картинка из попсового аниме вовсе другой тематики, она означает что-то совершенно иное, но разве нам это важно? Одно имеет значение: этот образ вытатуирован на мире, мир принял клеймо. Тем самым шестерни всеобщего сюжета - сдвинулись.
  Теперь значок потерян. Что это значит? Для тех, кого прикрывает Фатум, случайности неслучайны.
  
  Год в разгаре весны, день в разгаре утра. Птицы в разгаре мора, город запятнан. Хаос рвётся из-под земли - и не в порядке мир!
  
  Я шагаю, пока дыхание не сбивается настолько, что начинаю спотыкаться. Тогда отнорок улицы принимает меня в свои недра. Заползаю меж розовых боков зданий, утирая лоб рукавом. Во дворе за клумбами из покрышек лежит бревно. Я сажусь - кора сыровата, достаю из сумки тетрадь, подкладываю. Следом тащу пожёванный пенал в пятнах чернил, оттуда - чёрный спиртовый маркер. Она возмущается, если я пользуюсь лаком для ногтей, но я хитра. Краска ложится на мои ногти, награждая их обсидиановым блеском, который легко можно будет стереть позже. Вслепую рисую капельку на щеке.
  Это тоже - часть воплощения Фатума. Сюжетной линии, по которой обречено пойти вслед за нами всё человечество.
  На миг становится легче, но вскоре кровь закипает снова. Я чувствую себя точкой притяжения, чёрной дырой с огромной гравитацией - Бездной в миниатюре. Мало! Нужно больше тяги, намного больше!
  Я осматриваюсь и замечаю доску для объявлений, приколоченную возле двери подъезда. И ещё одну, и ещё...
  
  Прямо на объявлениях я пишу приговор человечьему миру - облекаю в слова ту синюю, зелёную, лиловую тьму, что набухает во мне. Всё, что приходит в голову, но всё об одном, об одном.
  - Асфальту нужно больше... - надиктовываю я себе.
  Маркер поскрипывает. Как долго! В груди холодеет, я оглядываюсь на каждом слове: вдруг заметит кто?
  "Асфальту нужно больше ДЫР", сообщает бывшее объявление об аренде офиса. Радуйся, бумажка, несёшь теперь глубинный смысл, а не копию копии.
  Перебегаю к соседнему подъезду. "МЫ - лезем из норы", пишу прямо на фонарном столбе. Жало маркера треплется о грубую поверхность. Чуть не пропускаю букву. Сердце колотится до удушья.
  - Хватит, - умоляю я, но жажда не стихает, она заполоняет меня всю, и слов больше не остаётся. Поэтому на третий раз я нацарапываю три чёрных окружности.
  
  Наш символ, подаренный нам улицами. Кто-то по воле Бездны воплотил его, но ещё задолго до того "мёртвая голова" представлялась мне в муторном полусне - на шестом или седьмом уроке подряд со мной бывает. А вот Кобра, например, нашёл его для себя в старинной книге, подобранной на помойке. Случайная-неслучайная находка.
  Не выдержав напряжения, я бегу. Хвостики волос бьют по разгорячённым щекам, сумка колотит по ноге.
  Куда?
  Куда угодно. Наугад. Все дороги ведут к центру гравитации.
  
  Я всегда знала, что я не отсюда, искала выход, алкала нездешнего покоя. Со временем поняла: покой - распад и остановка процессов. Самые сильные эмоции - негативные, а самые насыщенные ощущения мои всегда пропитывали тоска и страх.
  Я углублялась в свою реальность - и однажды из глубины ответили.
  С тех пор всё прочее стало неважным. Я больше не искала - радости, там, заботы чьей-то. Если меня обижали, я просто уходила вращаться вокруг чёрной дыры. На этой карусели мой убаюканный разум иногда начинал создавать обрывки мелодий, сочетать ритмы.
  А потом я поняла, что чем больше их мысленно напеваю, тем больше чернь сторонится меня, словно ощущая чужеродность того, что во мне. Да я и сама себя чувствовала кем-то новым и с удивлением познавала отвагу и целеустремлённость этого существа - моего подлинного "я". Личинка начала своё превращение.
  
  ...На самом-то деле это Голубиная всё начала. Она в бесконечных сетевых путешествиях отыскала Кобру. До тех пор центром его жизни было творчество. Узнав, что не только он обладает хищной душой, Кобра понял, что центра нет, или вот так: центр это само Отсутствие, бесконечно глубокая чёрная точка. Ничто из суетного мира не может заменить её.
  Они строили планы в открытую, прямо в дневниках "Беона", ещё треки свои выкладывали, так я их и заметила. Изящные образы из их заметок оказались ничем иным, как моим собственными кошмарами, видениями сна и яви. Да, когда-то меня пугала Бездна и её порождения, но разве страх и любовь - не одно и то же?! В компании этих двоих мои видения обернулись стихами и песнями. Енле увидел их и пришёл к нам. Затем подключились многие другие, но только Зря-Чей из этих новых оказался готов к масштабным действиям и предложил план.
  
  Кобра перебрался из глухого посёлка, свой тамошний дом продал, а здесь ему помогли устроиться знакомые - у его творчества почитателей в сети навалом. Потом к нему присоединился Зря-Чей - хотя, кажется, даже Кобра не знает, где у того постоянное лежбище. Покупатели зовут его Шаманом, мы его для краткости - Глазом, а вообще его ник означает "Пустоте Принадлежащий". Наконец, Енле приехал к нам под предлогом поступления в вуз. Живёт он в общаге, а на занятия плевать хотел: к тому времени, как подойдёт срок его отчисления, людской мир уже полетит вверх тормашками.
  
  Наша хищная стая - моя подлинная семья. Куда там
  ей
  и
  её
  душащей заботе до нашей смертной любви.
  
  
  Голубиная Княгиня - милосердная сестра. Она, в искалеченном теле, лучше нас всех познала страдание плоти. Её ник в сети пишется "Кн(и)/(я)гиня", отсылаясь к Голубиной или Глубинной книге. Нет ничего глубже нашей Бездны, поэтому вот так.
  Из столицы, из сердца страны вещает она песнь гибели. Голуби, что сидели на её подоконнике, питались её хлебом, разносят песнь по округе. Не отравой разносят, но собственной грязью, что отзывается в их телах на вибрации разрушения. Не инфекция распространилась, породив мор, но идея. Повсюду голуби засыпают на асфальте под колыбельную Княгини.
  Вот и люди для Княгини подобны голубям - смешным символам духовности, полным заразы и паразитов. Она знает, как сшить их внутреннюю нечистоту и абсолютную извращённость Бездны, отчего они становятся послушными воле Фатума.
  Для Зря-Чьего пути человеков - игрушка-лабиринт, который он встряхивает импульсами варгана, пока события не покатятся должным образом. Людишки так смешно бьются о стенки! Для Енле они словно куклы, в чьи шарниры затекает яд и мёд. Об этом его пронзительная песня - визг перенастроенной губной гармошки. Для меня...
  
  Для меня они - мелочное копошение, послушное ритму. Годятся на то, чтобы пожрать их жвалами, отнять силы, приспособить для своего развития.
  Жвал у меня пока нет... Воля Фатума не вполне поглотила во мне те нелепые метания, которые чернь зовёт свободой выбора. Людская толстокожесть ещё не сошла, и моя сущность подобна кокону насекомого, в котором зреет невиданное.
  
  И всё же я танцую в такт. Фатум только что доказал мне это, поскольку вывел меня на мост.
  Да, приметив на одном из домов проржавелый номер 19, я обогнула его и обнаружила пешеходный переход, откуда меня повела совершенно пустая дорога, заросшая по обочине лопухами. За ними в диком кустарнике догнивали железнодорожные контейнеры.
  
  Гравий колется через подошвы, шурша, да ещё на бегу натёрлись щиколотки. Дорога тысячи ножей. Это подходит. О, как это подходит!
  Мост над оврагом - широкий, но тонкий - слегка покачивается, когда я выбегаю на середину. Потустороннее чувство.
  А когда я вижу, что там, по ту сторону моста, то несколько раз подпрыгиваю, так опьяняет меня вкус победы.
  Бубенцы захлёбываются. Я выиграла, выиграла у города, вырвала ценность из людской системы. Место просто идеальное. Нужно только открыть на той стороне ворота или пропилить дыру в заборе, но с этим Кобра поможет, у него инструментов всяких масса.
  Здесь-то всё и изменится.
  
  Я расцвету крылаткой, хищной и прекрасной, и слюда моих крыльев отразит весь мир, и станет мир отражённым, и Бездна будет наверху, воцарившись над миром.
  А пока я плаваю в несотворенных тёмных водах Исконного. Я - Личинка Пустоты.
  Я - Наяда.
  
  
  
  
  Глава 20 Керигма
  
  Под резным сводом сияла голубизна. Белые, свободные, ангелы вздымали крылья, а посреди них стоял Царь Всяческих в славе, наблюдая понимающим взглядом малых сих - тех, кто собрался поутру у Него в гостях.
  Ближе стояли жители Царствия, приветствуя младших братьев и сестёр. На ясноглазых лицах - ни тени суеты.
  
  То, увы, были только образы. Образа́, вернее
  .
  Возвышаясь над разномастным собранием смертных, они могли показаться отпечатком другой, неповреждённой реальности.
  
  Далёкой, недоступной из бренного телесного мира...
  Так ведь?
  Так мог бы посчитать кто-то, но не Илья. Обычно здесь он яснее всего чувствовал: оба мира, небесный и земной - едины, и до неба можно дотронуться. Пусть не рукой, как до тонкой жаркой свечки, но сердцем уж точно. Даже стены умвельтов, впопыхах понастроенные людьми вокруг самих себя, не могли рассечь этого единства, по крайней мере - пока не могли.
  
  Правда, сегодня внимание Ильи на этом чувстве не задерживалось. Может, он слишком привык к литургии, может, наоборот, отвык - сколько он уже не ходил на службу, месяца четыре? Или сказался недосып. Утром он встал непривычно рано, чтобы успеть сюда.
  Сегодня он просто стоял в душной толчее незнакомых людей. Не вливалась в него полнота радости, и всё тут. Наверное, не хватало места.
  Когда священник встал перед вратами, читая протяжно: "О мире всего мира... О соединении всех...", Илья очнулся, повторил эти слова про себя, но через минуту вновь погрузился в полусонную мечту.
  
  Первыми своими литургиями он дышал, как свежим воздухом, и вовсе не из-за очарования храма. По правде, украшений было раз-два и обчёлся: деревянные оклады, вытертые ковры, пожертвованные прихожанами. Нет, не в эстетике была причина, а в том, что Илья наконец-то ощутил, что нашёл... Или нашёлся.
  Однако сегодня он явился с другой целью: поговорить. Ему бы хоть одного человека, умеющего ответить на самые странные вопросы.
  Раз уж его назвал братом такой одичалый тип, как Енле, то в храме-то тем более должны отыскаться братья по духу.
  - О благорастворении воздухов... - басил священник.
  Илья подавил непроизвольный зевок и стал представлять, что один-одинёшенек стоит посреди древнего храма, мраморно-золотого, из купола бьёт солнечный луч, а серебристые колокольчики...
  
  Чья-то рука коснулась его плеча, вынося Илью из стоячей дремоты.
  - Извините, вы на исповедь? - спросила незнакомая женщина в синем платке. Обратилась с улыбкой, от которой изношенное лицо её сделалось симпатичным. Илья неловко улыбнулся в ответ, отходя назад, чтобы пропустить женщину.
  Нет, он к исповеди не собирался. Что ему сейчас называть? Всё, что может, делает. Никого не обидел, ни над кем не заносился. А сегодняшние вопросы - не то, в чём следует раскаиваться.
  Забавно, раньше он рвался к Таинствам чуть ли не каждую неделю, подмечая в своих поступках и настроениях какие-нибудь ущербинки.
  
  "Может, я действительно стал крепче и ошибаюсь меньше? Раньше таких вопросов уж точно возникло бы. Далеко же я ушёл от того наивного начала... Может, и правда - не человек вовсе. Другой потолок развития. Лемминги почему-то внимают мне, как никому другому, но слушаются и хищников - те вообще способны довести их до края, буквально. Значит, что-то есть у меня с этой стаей общее. Да! Да, это аргумент. Но не рассказывать же отцу Ферапонту всю историю? Тогда с чего бы начать разговор..."
  
  Пока проходила длинная череда причастников, Илья дожидался около выхода, у ног Архангела Михаила, полностью погружённый в планы будущей беседы. Вот затихло пение, вот уже отец Ферапонт вышел с проповедью.
  - Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа! Сегодня мы с вами читали из Евангелия притчу о расслабленном. Парализованный человек лежал около целебной купальни много лет, но не мог сделать единственный шаг, чтоб исцелиться. Что это за человек, братия и сестры, кого нам показывает Писание? Так выглядим все мы, когда душа наша, кхм, каменеет, от страстей восстать не может. Итак, Господь сам пришёл к расслабленному, которому никто не желал помогать. Исцелил его. Но что, кхм, что же перед тем спросил у него Господь?..
  Илья думал о своём.
  
  
  Наконец, служба завершилась. Прихожане, из постоянных, со смехом обменивались семейными новостями. Почему-то никто не торопился расходиться, даже те, кто остался в стороне от бесед. Люди вроде как ждали чего-то.
  Отец Ферапонт примостился на дальней скамейке у аналоя, под иконой Серафима Саровского. Пожилой священник, широкий лицом, утонувшим в несколько потрепанной седой бороде - сегодня он выглядел таким измотанным, будто первый раз за сутки присел. Впрочем, так оно и могло быть: когда Илья на первых порах спрашивал про "своего" священника, ему всякий раз отвечали: мол, уехал причащать больных, до позднего вечера не появится.
  
  Даже сейчас Илье помешали поговорить с ним. Вперёд проскользнула какая-то пожилая дама.
  - Батюшка, исповедаться хочу, - зашептала она, дёргая священника за рукав.
  Отец Ферапонт приоткрыл выцветшие глаза, улыбнулся, будто его отдых вовсе не потревожили, пригласительно повёл рукой:
  - К аналою, чадо?
  Но тётушка не последовала приглашению, а вместо этого подсела к нему - не сочла себя чадом, наверное.
  - Батюшка, каюсь во грехе осуждения ближнего, - тут она заговорила громче, - а именно, Тамары, которая вчерась цветочки-то у храма поливать не стала, одну только леечку опорожнила и ушла домой свои сериалы смотреть.
  
  Эти излияния услышала другая старушка. Маленькая, щупленькая, она покосилась в сторону говорившей и сжалась, словно загнанная в угол мышь. Инстинктивно приподняла руки. Белёсая их кожа потемнела на глазах, пальцы скрючились. Илья перевёл взгляд на жалобницу. Та оглаживала на себе вязаную кофту, на животе переходящую в пушистое брюшко лемминга.
  Сколько бы он ни бегал по городу, лемминги множатся быстрее. Даже святое место им не помеха.
  Отец Ферапонт с тем же безмятежным видом поглядел на тётушку и сказал:
  - Благословляю в таком случае молиться за здравие духовное сестры Тамары. Да непременно искренне, чтоб слёзы пролились от сострадания к ея душе. Знаешь, как блаженный Силуан Афонский говаривал? Молиться - это словно собственную кровь проливать. Уж он-то, голубушка моя, разбирался!
  У Ильи часто застучало сердце. Священник продолжал:
  - Вот ежели поднимешь такой подвиг, то исцелит Господь вдобавок и твои два греха.
  - Это какие же два, батюшка?
  - Один - осуждения, а другой - что порядок исповеди не блюдешь и ближнюю свою Тамару искушаешь, - пояснил отец Ферапонт, понизив голос.
  Женщина тут же встала со скамьи, сжав губы и сложив руки поверх уязвимого шерстяного брюшка.
  - Вы знаете, что ей жизнь не мила? Видите в ней это? - спросил Илья, дождавшись, пока она отойдёт подальше. Отец Ферапонт с интересом прищурился на него:
  - Знаю, что постами себя терзает без благословения, а самого главного поста не блюдёт: "не ешь ближнего", значится.
  - Ведь сказано, "Возлюби ближнего, как самого себя", - процитировал Илья, чтобы звучать убедительнее. - Логично, что исполнить эту заповедь не выйдет, когда себя - творение Божие - ненавидишь.
  Священник подвинулся на лавке, приглашая Илью сесть. Похоже, эта тема пришлась ему по душе:
  - Тут, братец, опасная путаница бывает. Кхм! Себялюбие ведь и есть наипервейший грех. Не одни только монахи, но и миряне ведут с ним духовный бой.
  
  Себя любить - грех?
  
  - Так же нельзя, - потупившись, выговорил Илья.
  Весь его опыт спасения леммингов восставал против сказанного. Но спорить с отцом Ферапонтом ему было страшно - вдруг сочтёт его еретиком каким-нибудь? Погонит прочь?
  Священник хмыкнул в бороду:
  - А вот гляди, какая закавыка - именно страстями раненая любовь к себе заставляет иного человека унывать, а там и проявлять к себе насилие. Такой вот, кхм, парадокс: одни из себялюбия холят плоть пищей, развлекают душу впечатлениями, ну, а другие - напротив, ненавидят тело, истощают его. Даже вроде бы из аскетических побуждений.
  - Ради чего? - спросил Илья, понимая, что вконец запутался. - Как так может быть, что ненавидят из любви?
  - Из себялюбия, братец, из страсти себялюбия. Не из любви, нет.
  Противоречие, которого Илья опасался, растаяло. Но на всякий случай он уточнил:
  
  - Можно ли сказать, что себялюбие - это привязанность к некоему образу, тогда как любовь к себе - отказ от образов вообще, честный взгляд на личность?
  - Так ведь оно самое и есть! Себялюбивое изнурение подвигами - это пристрастие к образу себя как подвижника. Человеку бы оглянуться трезвенным взглядом на свою персону, он бы и увидел, что нет в нём для этого подвига ни силы достаточной, ни любви к Богу. Нет понимания, куда и зачем он возрастать-то собрался! Будет понимание, будет и рост, а иначе это не святость, как они себе придумывают - это, кхм, игра в святость. Образ, маска.
  - Умвельт, - прошептал Илья. Старик не расслышал, он вдруг углубился в собственные мысли, затем вновь прояснел:
  - А ещё, раз уж у нас тут серьёзный разговор вышел, - тут он чуть наклонился к Илье, - это древняя гностическая ересь так подымает голову, помяни моё слово. Идёт войной лжеучение на веру праведную. Вот так-то.
  Илья не знал, что такое "гностическая ересь", но на всякий случай кивнул.
  - Дескать, всё земное греховно - разрушай его, уничтожай, это есть цель веры, тогда только спасёшься. Врут, паразиты! - отец Ферапонт заговорил громче, спокойствия как ни бывало, даже голос его подсиплый окреп. - Стать Богу чадом, вот какова есть цель веры. Добродетельные землю наследуют, а не сжигают. Диавольская она - ненависть ко творению Божьему! Не мытьём так катаньем пытается враг отвратить нас от благой жизни. Любая крайность диавола тешит, лишь бы не по-Божьему! Вот, кхм, и получается - к Богу узкий путь ведёт.
  Илья опять кивнул и быстренько, пока отец Ферапонт не успел заговорить снова, начал заворачивать беседу в задуманное русло:
  - Тогда представьте, что некие люди, гипотетические, делают так, что всем вокруг так и хочется, ну, вот этого, что вы сказали: разрушать, уничтожать себя самих. Эти люди, если они вообще люди, создают такие условия особые, причём как бы невидимые. Поговорил с таким типом - сразу всё начало видеться в другом свете. Или, например, попавшие под их влияние начинают вандалить город, то есть вносят в него постоянные напоминания о гибели, о тлении, как бы указующие стрелки на путь разрушения. Что с такими можно сделать?
  - А что ты, кхм, с диаволом поделать мог бы? Ничего. - Священник снова принял невозмутимый вид. - Та же петрушка с его соработниками. Таковые всегда были и до скончания века сего будут.
  
  Непонятно было Илье такое равнодушие. Если подумать, то как раз подобным образом отец Ферапонт когда-то высказался о его собственном даре: мол, главное - соблюдай правила, как все прочие.
  - Но нельзя же сидеть, сложа руки, - робко возразил он. К его радости, старый священник кивнул:
  - Всякий христианин зато - соработник Богу. Так всё и перемелется.
  
  И всё?
  Нет, отец Ферапонт явно не разделял тревог Ильи. За весь разговор он только раз напрягся, а так - знай себе, моргал сонными глазами.
  "Был бы я так спокоен - стал бы вообще отдавать леммингам все свои дни?", - подумал Илья. Но деваться было некуда, и он задал, наконец, свой главный вопрос:
  - А ещё, если... Другой гипотетический человек просматривает эти процессы так же ясно, как свои пять пальцев. - Тут Илья позволил себе преувеличить. - Видит, как некоторые люди идут по дорожным указателям гибели, при этом умеет развернуть их в другую сторону. Так вот, можно ли считать, что некто с подобными глазами, ну, принадлежит к роду человеческому?
  - А к чему ещё он принадлежать-то может? Или он дух какой бесплотный, этот твой некто?
  - Не знаю, - огорчённо признался Илья. - Может, какой-нибудь перерождённый... Воплощённый? Нет, не уверен. Но вы-то знаете?
  - А ведь я тебя, чадо, помню, - заметил отец Ферапонт. - Крестил тебя Илиею, приходил ты частенько, потом исчез. В новый храм, что ли, ходишь? На Пасху не видел тебя тут.
  Тут священнику пришлось прерваться, потому что к нему с громким "батюшка, благословите" поднырнул высокий, крепкий мужик.
  
  - Да я не праздновал Пасху, - рассеянно ответил Илья, провожая мужика взглядом и привычно оглядывая всех вокруг. Сейчас люди сгрудились ближе к дверям - наверное, собирались расходиться. Запах ладана, отдающий мёдом и костром, понемногу развеивался.
  
  - Это как так? Это ты, братец, шутишь, что ли?
  - Ну, я занят был.
  - Нет, - сказал отец Ферапонт, да вдруг как хватил ладонью по скамье - Илья чуть не подпрыгнул. - Нет такого занятия, чтоб православному не позволило приобщиться к Воскресению Христову!
  
  - Я людей спасал! - выпалил Илья больше от неожиданности.
  - Многие спасают. А пропускать Пасху негоже, преступление самое натуральное. Ах, Маринушка, сюда! Подходи к благословению! - это он уже обращался к иссушенной, сгорбленной девице с вывернутой ногой. Узнав голос священника, она просияла и заковыляла к нему, тот поднялся навстречу, подхватил оттопыренный локоть.
  
  Вот те на. Разговор так хорошо начинался. Ни разу Илья не видел, чтоб отец Ферапонт выходил из себя - тот самый добродушный дедуля, который даже признание Ильи в особом зрении принял с полным равновесием.
  
  - К чему такие рамки? - спросил Илья, когда суета вокруг девицы завершилась и отец Ферапонт вернулся на лавочку. - Ну праздник, и что? Я любые выходные пропускаю, я вообще всю жизнь отдал этой работе. Может, это не специальность из трудового кодекса, может, у меня никогда не будет отпусков, пенсии, но моя работа реальна, понимаете?
  Отец Ферапонт недоуменно заморгал, как будто ему рассказали чересчур путаный анекдот.
  
  Значит, опять. Арт со схожим недоумением глядел в ответ на просьбу позаботиться о накуренном лемминге. И многие, многие другие... Вот так смотрел директор, когда Илья увольнялся с первого рабочего места. Не сердился даже. Просто не понимал.
  Никто ничего не понимает.
  - Всё могло быть иначе, если бы больше людей видели проблемы своих ближних, замечали, как те уходят всё глубже в свой личный мрак, - заговорил Илья, склонив голову. - Я мог бы сейчас дурью маяться на каком-нибудь складе или за прилавком. Получал бы деньги за просиживание штанов, катался бы, как сыр в масле, по выходным веселился бы с друзьями. Книжки бы читал, сколько влезет - и голова бы не болела, когда в сюжетах встречалось бы зло. Так вы говорите, я виноват, что пропустил праздник? Да нет у меня никаких праздников, пока их нет у других - у всех потерянных, что погрязли в образах, в иллюзиях!
  
  - Какие уж тут, братец, обвинения. Ты сам себя осудил, большой радости лишил, когда в стороне остался. Оно конечно, работа - я понимаю, но неужто запас
  веры торжествующей
  не нужен, чтоб людей от уныния выручать? Святой Серафим неспроста поучал: "спасись сам, и тысячи спасутся вокруг тебя". Ты подумай об этом. Пасха ведь не просто, - морщинистая рука повертела в воздухе пальцами, - какое-нибудь застолье, песни с плясками. Пасха - праздник праздников, потому что Господь лишил ад силы, смерть нашу попрал раз и навсегда.
  
  - Но ведь в наше время эти события не происходят. Это вроде как символ, да? Или воспоминание. Иначе... Иначе почему по всему городу прямо в праздничную неделю начали умирать голуби?
  Отец Ферапонт сложил губы трубочкой.
  - Или этого вы тоже не заметили? - не удержался Илья.
  - Вот ты, чадо, говоришь - по городу. А это ведь... - старик прочистил горло и долго не продолжал, наконец заговорил напевно, почти торжественно:
  - Город - это ведь, значится, пространство, людьми созданное, людьми обжитое. Разные в нём обитают, праведные и нечестивцы... Кому принадлежит город? - неожиданно спросил он.
  Илья растерялся.
  - Так это, государству. Кесарю кесарево. Ну, там, вообще всем людям принадлежит, наверное.
  - Так, так. И что люди? Привлекают ли они в город благодать Божию или, может, какую другую силу? Хотят ли жители, чтоб в их городе правил Царь, пустят ли его на улицы? Или откровеннее: позволят Ему навести здесь порядок небесный, как думаешь, чадо?
  Илья молчал. Он хотел спросить о "другой силе", но постеснялся. Да и так понятно было.
  - Во-от, - сказал священник. - Птица - тварь подчинённая, людского хозяйства раба. По всему выходит, что когда в городе Пасхи нет, то даже бессловесная животина задыхается.
  
  Со стороны храмовых дверей донеслись приветствия, смех. Илье вдруг стало неприятно. Прихожане, наверное, праздновали всё подряд, пока он гонялся за обделёнными радостью. Хорошо им.
  
  - Есть же в городе церковь, - возразил он. - Почему, в таком случае, она не содействует? Не хочу никого упрекнуть, но... Если творятся такие дела - может, это всё-таки означает, что символы и ритуалы не ахти как весомы?
  - Вот так вот многие думают, да. Многие судят, мол, если их острому зрению нечто недоступно, - отец Ферапонт метнул на Илью быстрый взгляд, - то этого нету вовсе. А ведь человек не всё может узреть, ой, не всё... И символы, и ритуалы - не выдуманы, как не выдуманы улицы и дома. Просто они, кхм, собой составляют высшее, сакральное пространство, что лежит между людской душой и горним, которое непознаваемо вовсе. А человек считает: ну что там, картинки какие-то? Вот тут я вижу, вот тут я чувствую теплоту сердечную - значит, это работает, а ничего сверх чувств и нету. Так думают те, в ком веры нет, вот что я тебе, чадо, скажу! Вот, скажем, Символ Веры, который ты перед крещением выучивал не без труда - помню, помню... - Священник закашлялся, но перебить себя не дал. - Почему он так называется - Символ? Ты его, кстати, не позабыл ещё?
  - Он же только для крещения был нужен, - пожал Илья плечами, раздумывая тем временем, что бы Полина сказала насчёт "пространства". - Я больше о других молюсь, а просто говорить "верую"... Вроде, и так понятно, что верую.
  - Батюшка Ферапонт!
  К их скамейке подбежала тётка-свечница - худенькая, маленькая, сущий воробушек. Если можно представить себе воробья в косынке и с цветным хвостом-юбкой.
  - Иваныч звонил, батюшка!
  - Сейчас, Танюш, сейчас. Молодого человека отпущу и приду.
  В храме уже почти не оставалось людей. Илья надеялся, что больше их никто не прервёт. Он снова кинулся говорить, чтоб опередить возможные упрёки. Всё, что он наблюдал в храмовом зале по ходу беседы, да и всё, что они со священником сейчас обсуждали, натолкнуло его на дерзкую, но крайне заманчивую идею:
  - Послушайте, может, вы мне поможете? Если попросить прихожан сообща...
  - Символ Веры, - перебил отец Ферапонт спокойно, однако настойчиво.
  - Да не до того мне! Странные дела творятся. Вы, вон, сами сказали: диавол и его соработники. А где же соработники Божьи, почему никто ничего не делает и даже не замечает, как сгущаются тучи? Почему... Почему, в конце концов, я сам ничего не понимаю ни в себе, ни в происходящем, а свыше - никаких ясных указаний?
  - Потому что ты боишься, чадо. А следует - верить.
  
  - Батюшка Ферапонт! - снова послышалось вместе с топотком туфель по каменным плитам.
  "Двух минут не прошло", - с досадой подумал Илья.
  - Батюшка Ферапонт, вас там из областной вызванивают! - страшным шёпотом провозгласила свечница, глядя почему-то на Илью. На этот раз отец Ферапонт, охнув, тут же поднялся и с неожиданным проворством кинулся в сторону свечной лавки.
  - Ну, договорим, дай Боже, - бросил он Илье на прощанье.
  - Но это важно! - с недоумением возразил Илья в спину священнику. Ему не ответили. Тогда он пошёл следом, втиснулся в лавку, повторяя свой вопрос:
  - Скажите, хоть кто-нибудь замечает, что надвигается неладное?
  - Ты машину водить умеешь? - рассеянно спросил отец Ферапонт, кружа пальцем по старому дисковому телефону.
  - Нет...
  На момент отвлекшись от телефона, священник высунулся из окошка лавки:
  - Танюша! Слышишь? Зови Вовку, пусть подгонит жестянку-то свою, ехать надо. Алло? Областная?
  При этом ни тени волнения не легло на отрешённое лицо отца Ферапонта. Разве что лоб прочертила глубокая морщина. Как будто кора древесная, а не лицо. Ему вообще на всё наплевать, что ли?
  Делать было нечего. С огорчением Илья выбрался из тесной дверцы лавки. Эх, вот бы ему машину - сколько бы он тогда леммингов наловил...
  
  Он немного постоял у иконостаса. Рядом, вздыхая, била поклоны какая-то старушка - кто её знает, о чём просила, понимала ли, к Кому обращается, или опять - самоуничижение... впрочем, меха или противных крысиных резцов было не видать.
  С икон на двоих людей смотрели двое архангелов, стражей врат: не лица - простор, не руки - воздух. Но Илья отвёл внимание, вновь размышляя о своих вопросах. Тут же закралось непривычное: понимают ли эти высшие существа, каково бродить по земле, когда на город ложатся хлопья смысловой сажи?
  Далеко не все люди, вон, понимают, хотя их это прямо касается...
  Может, наивно было спрашивать о тайном, почти мистическом действе - у человека? Что оно мистическое - сомнений нет: нежный неслышимый звон оставался выше материи, как бы прошивая её по законам вне людского познания.
  
  Возведя глаза к лучистому солнцу над вратами, в чьём свете купалась посеребрённая фигурка голубя, Илья с тоской помыслил:
  "Чем я такой особенный, Утешителю мой, что лемминги слушают меня? Отчего другие не могут того, что могу я? Почему хищники так настойчиво зовут меня, держа за своего?"
  Но потолок не разверзся, не раздались громовые слова ответа. Тихие тоже не раздались. На что он вообще рассчитывал - непонятно. На приятное ощущение серебристой чистоты на душе, простора, свободы? Ну есть оно, толку-то...
  А ведь он просил ответа столь крепко, что сердце саднило, как от горя.
  Ну и ладно.
  Илья наскоро помянул всех, о чьей участи беспокоился, и отправился на выход.
  
  В дверях он ещё раз оглянулся. На всех этих, в платочках, со свечами, с кружечками-стаканчиками, над записочками. Пусть у них будет ещё один безмятежный воскресный день. Ему же, особенному, стоять на страже в звонких серебряных латах - груз, какого не носил никто из них, но и красота, недоступная их пониманию. Вот так вот. Пусть держатся символов... Если им дела нет, что совсем другой символ, похожий на череп, наводняет город.
  Тяжёлая дверь с трудом подалась, выпуская Илью в небольшой дворик, мощёный свежей плиткой.
  
  Тут он увидел, куда, оказывается, перешла большая часть прихожан. Они собрались вокруг некоего человека в чёрном клобуке. Женщины, мужчины, старики... А малышни-то сколько! Это что, воскресной школы ученики? Да уж, тут собственная жизнь кипит.
  Не в силах оторвать взгляд от клобука, Илья подошёл поближе.
  
  Схимонах казался ненамного выше обступивших его детей. Неясно было: то ли он сгорблен годами, то ли застыл в вечном полупоклоне. Протискиваясь между взрослыми, выбирались к нему девочки-подростки, а отходили - на цыпочках, с ошеломлёнными лицами. Родители подносили на руках младенцев. Илья понаблюдал за этим немного, а потом сам шагнул в медленный людской поток.
  Его пихнули локтем, толкнули сзади, пухлый мальчишка наступил ему на ногу - так Илья довольно быстро оказался рядом с центром всеобщего внимания.
  
  Он попытался разглядеть схимонаха получше, однако чёрная ткань надёжно укрыла всё, что могло бы выразить индивидуальность. Из-под накидки виднелся только нос да рот в обрамлении сизо-белой клочковатой бороды. Казалось, знаки на клобуке этими седыми волосками и вышиты.
  - Чадо, - приглашал старик, и очередная девочка в газовом платочке протягивала ладони. - Принцессой станешь, - говорил, перекрестив. Голос надорванный, как осенняя паутинка. Подходила другая, старец сообщал: - Чадо, а ты профессор, - и та, смущённо опустив глаза, покидала толпу так быстро, будто ей вручили тайное письмо.
  О чём это он?
  
  С каждым отошедшим Илья делал шажок вперёд, потому что за спиной и по бокам продолжали толкаться. Вот отошёл мужчина с ребёнком на руках - Илья оказался прямо перед иеромонахом. Как так вышло? Он вроде бы собирался только со стороны посмотреть, послушать... Старец поднял голову. Глаза у него оказались совсем прозрачные, но сосредоточенные, как у юного послушника перед постригом. Однако фокусировался взгляд не на Илье, а словно глубже и дальше.
  - Керигма, - отчётливо проговорил схимонах. Кивнул пару раз, словно утверждал нечто совершенно очевидное. Скрюченные пальцы вывели в воздухе стремительный высокий крест - благословение. Илья растерялся, а старец сразу развернулся в другую сторону, где собралось точно такое же беспорядочное подобие очереди. Илью оттеснили, выдавили наружу, и больше он, как ни старался, ничего не мог разглядеть за спинами прихожанок.
  Да, опять оттеснили. У всех есть дела поважнее.
  
  
  Вечером, добравшись до квартиры, Илья не улёгся отдыхать, а стал копаться в книжном шкафу.
  Икону он на сей раз не трогал. Вместо этого с большим трудом вытащил из глубины шкафа толстенный энциклопедический словарь. Пришлось выложить на пол сборники советской фантастики и Александра Грина, но всё равно книга подавалась туго. От неосторожного движения хрустнул зелёный корешок, из которого и так лезли переплётные нитки.
  В нетерпении Илья уселся прямо на остальные книги, уложил словарь на колени - ух, тяжёлый. Раскрыл наугад. "О", областной комитет, "Н", наяда - личинка стрекозы... Не то. Буква "К" должна быть куда ближе к началу.
  Он долго терзал словарь, но во всей толстенной книге не нашлось ничего похожего на "керигму".
  
  Сложив книги, он попробовал было встать на вечернюю молитву, но внутри воспротивилось: сколько можно рвать себе грудь за одних и тех же людей? Не глядя на икону, один вид которой тормошил все чувства, Илья выговаривал привычные слова, не проживая их. Как будто осторожничал. Как будто из недоумения этих дней проросла усталость, колючая ветка: шевельнись - оцарапаешься.
  "Молиться - это кровь проливать", так сказал отец Ферапонт. Он ещё какую-то цитату приводил, но её не вспомнить, а эти слова впеклись, как ожог.
  Вот ещё новости. Значит, надо быть осторожнее, ведь эдак можно совсем опустошиться. Кому тогда отлавливать леммингов? Нет, мысль о такой жертве побуждала оттолкнуться двумя руками, оградиться... Проще говоря, выводила из равновесия.
  
  
  В общем, тем вечером Илья опять не позвонил Титареву и не рассказал о значке и новом хищнике. Не то, чтобы ему боязно было признаться... Но сегодня одна беседа уже пошла совершенно не туда. Теперь вообще ни с кем общаться не хотелось, ну разве что с Полиной, но она так и не дала свой номер.
  Пока Илья раздумывал, стоит ли связываться с профессором сейчас или уже слишком поздно беспокоить его, телефон зазвонил сам.
  
  Илья с некоторой опаской взял трубку, но услышал не голос Титарева и даже не милицейское сухое приветствие. Онеле вспомнил обладателя голоса, но когда узнал-таки его - с трудом подавил тягостный вздох
  .
  
  - Кто?.. Да, здравствуйте. А... Значит, квартал уже закончился? Да, могу. Хорошо, подъеду послезавтра.
  
  Вот, возникло оправдание: послезавтра Илья будет занят делом, ради которого нужно морально собраться. И Евгению Витальевичу сейчас нужно готовиться - у него конференция. Разволнуется, а что пользы? Нет, не в колебаниях было дело, не в сомнениях - кому теперь следовать и чему принадлежать. Возникла масса поводов отложить разговор. Всего лишь на два дня. Ничего, бывает.
  Так и вышло, что Илья тем вечером ни с кем больше не созвонился.
  
  
  
  Глава 21. Адрес был заклеен
  
  Маршрутка всё не подходила, и это было неприятно - затянутое ожидание, размазанное, как цемент. Илья уставился на ближайший столб, покрытый объявлениями.
  Розовые и жёлтые, с обещанием космических зарплат за несложную работу, лепились поверх белых отрывных - продам, куплю, пропала собака, а уже под теми - холёный глянец афиш. Там же - размером с флаер: реклама мебельного салона, новый фитнес-центр "Стрекоза", выставка современного искусства. Илья недавно что-то слышал об этой выставке, что-то важное. Но не успел он навести фокус, как зашевелились ожидающие, сдвинулись от остановки к бордюру, и он вскочил вместе с ними, чтобы втиснуться в "газельку", думая только: не въехать бы макушкой в низкий проём.
  Он нырнул в пробензиненное нутро, прошёл, согнувшись, в хвост автобуса, где под сидениями дребезжали колёса и пряталась бутыль воды. Обивка кресла, обивка салона - всё пыльная ковровая ткань, что наросла до потолка. Илья прижался к этой шершавой поверхности, пару раз чихнул, но не отстранился, а упрямо ткнулся в маленькое закругленное окошко. Его колени упёрлись в спинку сидения впереди.
  Дремотно до уютности. Но он не давал себе спать. Он смотрел.
  
  Широкий проспект, на который вскоре завернула "газелька", соединял нужный Илье район с остальным городом. Тополя по обочине и заросшие плющом фонарные столбы - гвардия охранников горизонта.
  Такой Илья помнил эту улицу, такой она и осталась - разве что стройный ряд деревьев рассекали огромные билборды, двойные, чтоб наверняка. Их было слишком много, этих щитов, напичканных картинками и буквами до отвала. Взгляд цеплялся за подкачанных девиц, прилипал к малиновому фону, как к варенью, поневоле считывал слова:
  "Делай то, чего нельзя!" - ниже название какого-то спортивного магазина.
  Вдоль домов, некогда ровных - будки, лавки, вывески, короба пристроек. К пристройкам вели дорожки, изрезав газон. Ряды белоцветных кустов спиреи сильно поредели.
  Устав от всего этого, Илья в конце концов закрыл глаза. Оставалось ещё две остановки до нужной, а тот заветный поворот он помнил всей кожей.
  Когда-то он часто сюда ездил, иногда сбегая для этого с занятий, хотя никто не ждал уже много лет. Легче от этого не становилось, он и перестал. Совсем. Теперь только раз в квартал. Только по делу.
  
  Он стал вспоминать о хорошем. О том, как они с Полиной вчера здорово погуляли. Да, он опять с ней виделся вне всяких планов, потому что после корявых бесед в храме его знобило от стыда, зато шуточки Полины... Они давно уже потеряли для него малейшую обидность, помогая на время забыться.
  Вчера снова обсуждали вдвоём его теорию, Полина в самозабвении объясняла что-то о векторах и параметрах, как изменение в одном из них может повернуть всё направление, а он в ответ рассказал ей про шар и опорные точки - ни словом не обмолвившись о том, при каких обстоятельствах он это услышал. Спросил, можно ли в математике вывернуть наизнанку шар, и Полина обещала посмотреть, а потом они снова услышали модный трек "Voiceless", похожий на ночные звёзды, и стали болтать о космосе, о научной фантастике, которую она тоже, оказывается, когда-то читала.
  Болтали и смеялись. Хохотали, как добрые друзья. А ещё он украдкой смотрел на её лапки. Они всё больше напоминали тонкие девичьи кисти, отчего у Ильи в груди подпрыгивал весёлый мячик.
  
  Cо времён младшей школы он не проводил время так здорово. Жаль только, что под конец Полина сказала:
  - Круто погуляли, но надо сделать перерыв. У меня всё-таки сессия надвигается... Ещё разок увидимся - скажем, числа тридцатого - после я засяду ботанить и сдавать, это возня на целый месяц. Не проблема?
  - Не проблема! - ответил он тогда, а сам подумал, что если так пойдёт дальше, то в следующую встречу обратное преобразование закончится. Полина будет спасена.
  От одной этой мысли в груди что-то искрилось, как праздничный фейерверк... и немного щемило грустью. Совсем чуть-чуть. Он ведь здорово привык к тому, как увлечённо Полина переводит его размышления на язык алгебры, даже понимать начал.
  
  На этом моменте воспоминаний пришлось прерваться, потому что знакомый поворот наконец качнул Илью вбок. Пора было выбираться из кресла и ползти наружу.
  
  ***
  Многое сбереглось в прежнем виде.
  Двойные стёкла заколоченного магазина с полустёртым "Соки-Воды", шрифт надписи с закосом под "пепси". Узкая дощатая дверь почты, откуда за версту слышен особый запах старой полировки, клея, сургуча. Аптека с травлёными вензелями на высоких окнах. Илья задержался у двери, заглянул - камфара защекотала ноздри.
  Словно пружина разжалась в нём, ослабли засовы памяти. Мир стал неторопливым, дружелюбным и полным нестрашных загадок. Как тогда.
  Как тогда, окружали детскую площадку перед домом вкопанные покрышки: от большущей синей до промятой посередине оранжевой. Выцветшая шведская лесенка с погнутым кольцом. В самом-самом начале, когда они гуляли ещё втроём, это кольцо покрасили в ярко-красный.
  Даже когда не втроём, всё равно, те мягкие ладони бережно, но твёрдо поддерживали его, а он карабкался на большую-пребольшую лестницу, откуда столько всего видно...
  
  Только чего-то очень важного, по чему ненасытно тоскует сердце, он высмотреть не мог. Нет, ему не было плохо в маленьком дворовом мире, тогда ещё не было. Почему хищник сказал, что такая тяга сближает Илью с ними?.. А ну его, об этом сейчас думать не следует. Только о хорошем.
  Просто он знал - может, из фильмов или из снов: есть высоты чище, а лестницы прямее, чем их дворовая "стенка". Должны быть. Вот он и верил, что однажды заберётся ещё повыше, и найдёт их, обязательно. Не упадёт - ведь добрые руки поддержат его в любой переделке.
  
  Он вообще любил держать маму за руку, даже когда "стал совсем большой мальчик", то есть шёл в первый класс на линейку. Через месяц мама, стискивая сухими пальцами его пыльную от игр ладошку, привела Илью в школьную библиотеку, чтобы он мог на продлёнке листать тут "Юного натуралиста", всякие другие журналы и книжки. Илье больше понравились сказки о животных и людях, чем "Натуралист": реальные звери оказались сложными, поступали непонятно. Не по-людски, если можно так выразиться!
  Взять хоть стаи полярных грызунов, которые настолько глупы, что если один из них топится в море, то все они...
  В общем, когда Илья натыкался на очередную книгу сказок, то мог сидеть над ней с горящими глазами не один час, ведь мир в ней выглядел правильнее, чем дикие девяностые вокруг. Будто бы честнее, что ли.
  Знал бы он заранее! Ни одной лишней минуты бы не гонялся за выдуманными приключениями.
  
  
  Поднявшись пешком по лестнице, Илья почти не запыхался, но долго, дольше необходимого переводил дух, стоя под дверью на половичке из старого свитера. Затем коротко нажал кнопку звонка.
  В глубине квартиры тренькнул знакомый колокольчик.
  Замок щёлкнул, дверь открылась.
  - Проходите, - сказал квартирант. Он был в футболке хаки и в трениках. Брюшко его, кажется, за прошедшие три месяца подросло.
  - Да я только за деньгами, - робко возразил Илья.
  - Давайте, чего в дверях топтаться? Ваша же квартира. Жена, вон, к чаю всякого купила.
  - Нет, нет, только заберу деньги и пойду...
  - Вы бы хоть осмотрели жильё-то, - сказал квартирант с еле приметным неудовольствием. - Мало ли, скажете потом, что мы вам тут что-то испортили. Давайте покажу, что у нас всё в порядке.
  Пришлось войти. Илья стащил кроссовки на пороге. Многое оставалось по-прежнему: лампа-рожок на стене, вешалка, зеркало с наклейкой в виде букетика. Эту наклейку когда-то прилепили, чтобы отвлечь его от боли в простуженном ухе. Хорошо бы жильцы не ободрали её однажды.
  В гостиную смотреть не хотелось: он знал, что там синтетический ковёр на полу, на стене - часы на батарейке вместо тех, что с боем и маятником, а на буфете восседает новенький музыкальный центр, японский, гордость хозяина. Имеют право, это ведь просто вещи, не перепланировка...
  Поджав пальцы, чтоб не было видно дырочек на носках, Илья прошёл за квартирантом в ванную, для вида наклонился к трубам. В своё время, как раз когда он вступил во владение, слив из раковины вздумал протечь. Затем Илья отказался от чая, не глядя в лицо хозяйки, и вернулся в коридор - подпирать стену, пока квартиранты отправились в гостиную отсчитывать деньги за три месяца сразу.
  
  Из меньшей комнаты послышалось детское хихиканье, возня, и мимо Ильи пробежал на кухню мальчик лет семи в вельветовых штанишках. Босые ноги топотали по линолеуму.
  - Колюня, ты гулять? Вынеси бутылки! - крикнула женщина ему вдогонку.
  - Ща-а...
  - Бутылки? - пробормотал Илья с отвращением. У жильцов-то плохи дела, оказывается. Пусть это не лемминговая семейка, но с алкоголем всё быстро может пойти под откос. Да ещё ребёнка втягивают!
  
  Снова послышался топот, и мальчик выскочил из кухни. В каждой руке он держал по пустой бутылке из-под дюшесного лимонада. Перед Ильёй он затормозил, растерянно приоткрыв рот.
  - Вкусно? - спросил Илья.
  - У меня вчера деньрождений был! - заявил ребёнок после короткого раздумья.
  Илья с облегчением усмехнулся.
  - Ну, желаю тебе, чтоб на днях рождения ты пил один только лимонад. Каждый-прекаждый год, до самой старости.
  - Пожелание сладкой жизни? - Квартирант вышел в коридор с пачкой денег. - Вот, пересчитайте...
  Не просмотрев купюр, Илья кое-как засунул их в задний карман джинсов. Кажется, смял. Так же скомкано попрощался.
  Сердце бешено колотилось, пока он спускался по лестнице, хотя пролёты давно перекрасили из бурого в строгий салатовый, заделали цементом выбоины в ступенях. Это был уже не тот подъезд, не та площадка... Но сердце помнило, и когда Илья дошёл до первого этажа, которого ремонт не коснулся - оно захлебнулось.
  
  
  ...Его вёл вниз участковый, крепко сжимая ему плечо. Видно, боялся, что девятилетний мальчишка с синячищами под глазами грохнется-таки в обморок. Под подъездом, одним колесом заехав в глубокую лужу, стояла "буханка" с красным крестом. Водитель в куртке поверх сероватого халата курил длинными, дымными затяжками. По луже корабликом плыл кленовый лист.
  "Она говорила, что поспать ляжет, голова у ней болела", - кинулся он объяснять халату, вырываясь из-под руки участкового. Тогда-то он услышал первый раз:
  - Мальчик, твоя мама умерла. Не поможет уже скорая.
  
  Возможно, Илья действительно терял тогда сознание, потому что дальше память сыпалась. Как кирпичной крошкой в лицо - обрывки: тусклый свет лампы в тёмной комнате, форменная одежда, пятна вместо лиц. Ему задавали вопросы. Они жили только вдвоём? Принимала ли она те таблетки раньше?
  Никаких подозрений, правда, правда... но не ссорился ли он с мамой, а также не заходил ли кто посторонний, а также кто в тот день звонил, не выпивала ли погибшая, не вела ли разгульный образ жизни...
  - Нет, нет, нет, - твердил он, отчего в какой-то момент один из форменных решил, что пацана заело: стукнул по столу, эй, сосредоточься, мы тут не в игрушки играем, а прорабатываем версию суицида. Дальше - пустота.
  
  Там нечего было прорабатывать, на самом деле. Спустя несколько дней, когда Илья в приютской столовой клевал пустые щи, безразлично глядя в календарик с петухом на стене, он услышал от кого-то из взрослых:
  - Да что ж ты ложку-то до рта донести не можешь, кулёма? Смотри, тощий какой! Сам уже скоро, как мамка-то твоя, с ног повалишься.
  Ложка со стуком грохнулась в тарелку, напугав лопоухого пятилетку на лавке напротив.
  Как это? Дома всегда хватало еды. По крайней мере, Илья кормился досыта.
  Так он, болван, даже не замечал, что мама отказывает себе в пище! Верил, когда она с красными, мокрыми глазами уверяла его, что просто зевнула, вот и слезятся. Когда называла свои таблетки "лекарством от головы", не сомневался, что это правда лечебно, полезно... Что она просто спит - не сомневался тоже, пока не понял, что холодна и не дышит.
  Он ничего не заметил, пока не оказалось слишком поздно.
  На следующий день Илья запихнул в себя весь суп, до донышка, вопреки тошноте.
  Мама ведь так хотела, чтобы он жил полной жизнью.
  
  ...Намного позже, одним субботним утром, когда бабка с дедом ушли на базар, он забрался в тумбочку с документами и там, под слоем квитанций о квартплате, под собственным свидетельством о рождении нашёл справку о смерти. Выходило, что на фоне истощения мама напилась обезболивающих выше всякой нормы, и организм с ними не справился.
  Но это всё было намного позже.
  
  Сначала - приют, мельтешенье незнакомых лиц. Затхлый, чужой запах кровати, на которой он не мог уснуть. Пожилая нянечка - намывая красно-зелёный бетонный пол, она вечно бубнила:
  - Прежжывременна смерть... Ой, бедолашные дети!
  Сколько времени прошло, пока милиция провела экспертизу, пока разыскала бабку с дедом, пока те собрали деньги на похороны дочери? Этого Илья не знал. Он тогда вообще мало что замечал вокруг себя, но когда нянечка начинала причитать - оглядывался. Вокруг сидели такие же, как он: тихие, бледные, иногда совсем малыши. Некоторые за всё время не проронили ни слова, ни слезинки.
  Среди этой обритой молчаливой стайки он, сидя на штопаной простыне, швырял мольбы в пространство. Каждую свободную минуту - просил. У кого? О том не задумывался.
  "Пожалуйста, пусть я буду всё замечать теперь, заранее видеть. Чтоб никогда больше не пропустить! Плевать, что смерть неизбежна. Нельзя, чтоб она наступала... преждевременно!"
  Просил с той же настойчивостью, с какой билось его сердце - даже в безграничном горе оно не соглашалось замереть навсегда.
  
  И ещё одна сцена всплывала из памяти беспощадно, словно цепляясь за страх, а страх возникал сам собой каждый раз на пороге подъезда, на выходе, мощёном горчичной плиткой, рядом с гроздью почтовых ящиков, где у его номера начисто оторвана дверца за ненадобностью.
  Пожилые соседи вокруг катафалка. Илью, одетого в первосентябрьский пиджачок, держит за руку полузнакомая старуха в сизом плаще. Блестят выпуклые пуговицы. Вдруг все расступаются, и старуха силой тащит его за руку, будто он не подошёл бы сам.
  Подтащив - толкает к катафалку.
  - Прощайся! - сурово так, ведь это Илья упустил, это он не спохватился.
  Но теперь он видит, всё ему открылось, отныне будет открыто всегда: в чёрном ящике нет родного ему человека. Этот человек куда-то исчез ещё давно, пока никто не смотрел, а перед Ильёй, утопая в фальшивом белом атласе, сжимая тонкими лапками две гвоздики, лежит большой грызун с вытянутой мордочкой, весь покрытый тусклой, свалявшейся шерстью.
  Он поднимает глаза - а в жидких рядах соседей такая же морда. И ещё одна. И ещё...
  
  
  Всякий раз, как Илья выходил от своих квартирантов, в груди колотилось до темноты в глазах, до удушья.
  Вот и сейчас.
  Глотая воздух, он быстрым, насколько получалось, шагом отошёл от подъезда к первому попавшемуся дереву. Старая яблоня. На ветвях бутоны - пока спелёнатые, берегутся от прохлады весенних ночей. Красиво она цвела в те годы! Кажется, его ещё на коляске катали, когда он познакомился со старушкой яблоней. Да? Ну же, хорошие воспоминания, где вы?..
  
  
  После похорон его вновь свезли в приют, пока бабка с дедом решали, забирать ли неожиданную обузу. Если да, то на какие шиши кормить пострела, когда сами без штанов, где ему спать и учиться?
  Наконец, в приют явился один дед. Сказал:
  - Ну что, Бибигон, пойдёшь к нам жить?
  - Это кто - Бибигон?
  - Вот обувайся быстренько, привезу тебя к нам с бабулькой, узнаешь. Читать-то обученный? Только не канючь по дороге! Я у тебя строгий дед.
  
  Дед оказался не строже бабки, но главным было не это. За пределами приюта Илья вскоре узнал, что одним из мохнатых существ может стать кто угодно. А вот почему они такие?
  Укутываясь в беспомощность, как в мех, они движутся к незримой бездне, словно влекомые зовом. Как глупо, как стыдно, что Илья до сих пор не разобрался, откуда берётся этот зов и почему он так силён. Неизвестно даже, что за сила сделала его видящим.
  Тот хищник, самый первый, что-то говорил про искру, а Енле - про родство... Мурашки промчались по спине. Будто у Ильи с этими злодеями могут быть общие корни!
  К чему рассуждать о том, откуда взялось умение видеть леммингов? Страшно и не нужно. Главное - помнить, ради чего он действует. Поэтому нужно взять себя в руки, улыбнуться и приготовиться нести надежду. Ему вдвойне нельзя киснуть, иначе не получится стать рупором иного чувства, иного зова - если на что и похожего, так это на чистый и лёгкий звон колокольчика.
  
  Глубокий вдох. Медленный выдох. Вот яблоня, вот под рукой шершавый ствол. Всё прошло. Не до горевания сейчас. Нужно думать о деле. Исправлять, наблюдать, разгадывать тайну леммингов, чтобы однажды всё это закончить.
  Илья посчитал до десяти, заставляя себя переключился на вчерашний день, такой богатый на события. Вектора, вектора... Достаточно подменить один ключевой параметр, чтобы весь объект двинулся в противоположную сторону. Все стремления останутся прежними, но будут лишь приближать к погибели.
  Что же это за ключевой параметр?
  Стрелки движений, у каждой - свой наклон, а у каждого человека - своя наклонность, в соответствии с которой он бежит. У стрелки есть цель. От неё и зависит, каким будет вектор - каким будет движение.
  Может, у леммингов ключевой параметр равен нулю, ничто, Бездне. Тогда все желанные цели кажутся недостижимыми, уходят из поля видимости... Вектор бега лемминга перенастраивается на пропасть. Хомячий шарик-умвельт смыкается над головой, создавая картину мира, состоящую из сплошных преград. Катится по наклонной...
  
  Значит, всё зависит от человека, хоть десять умвельтов на него набрось. Если он твёрдо будет держаться своего вектора, пусть вслепую, вопреки зримому здравому смыслу... Если он будет нацелен на что-то важное...
  Такого всё равно утянет, понял Илья. Полина говорила, что у вектора есть нечто вроде мощности, длины, то есть самый длинный при суммировании всё равно перетянет остальные. А вектор, направленный в ничто - это же, наверное, ужасно далеко. Аж за пределы жизни.
  Вот разве что если схватиться за такого человека и нацелить себя в бесконечность...
  Он посмотрел наверх, в высокое небо. Словно отлитое из хрусталя: тронешь пальцем - зазвенит.
  Да, это подошло бы.
  
  С трудом отлепив взгляд от бездонности над головой, он вернулся на бренную землю.
  - Так. Ну, а теперь - за работу!
  
  И тут он почувствовал, что самым подходящим делом сейчас было бы, наоборот, отправиться домой. Сесть на маршрутку, закрыть глаза на заднем сидении, затем выйти у магазина в своём районе, купить макарон, сосисок и тягучей ряженки. Дойти до подъезда прогулочным шагом, ощущая кожей тёплое дыхание земли. Неторопливо поужинать, глядя в окно на серебристый месяц в ещё светлом небе - самый краешек вечера. Постоять перед иконой, слиться с мирным словом молитвы, в которой умерших вспоминают, как живых. Быть может, погрустить немного. Нырнуть под одеяло, умоститься на промятом матрасе, тут же накрепко уснуть часов на десять.
  - За работу, - упрямо повторил Илья.
  Он погладил на прощанье ствол дерева и пошёл прочь.
  
  
  Не к остановке, нет - в противоположную сторону: патрулировать район, прочёсывать наиболее людные улицы. Сделать петлю, а потом уже кружным путём вернуться на подходящий транспорт.
  Преодолев несколько дворов, Илья наткнулся на бывшее здание магазинчика, теперь, увы, заколоченное. Когда-то ему под этой вишнёвой крышей купили отличный заводной вертолёт на шнурке... тише, память, тише. Сейчас стёкла закрывали фанерные щиты, обильно изукрашенные баллончиками. Пухлые красно-жёлтые буквы, чьи-то подписи - ах да, "теги", говорил Арт. Поверх одного из рисунков - надпись:
  "Звэри тожэ люди"
  Илья не сразу понял даже, чем фраза вынудила его задержать взгляд. Почерк шатался из стороны в сторону, надпись явно оставила не Артова уверенная рука. "Звэри", которые люди. Такие, как лемминги или хищники, да? Буква "э" на месте "е" - перевёртыш.
  Присмотревшись, он заметил ещё кое-что. Несколько набитых подряд наклеек с бешеной белкой из хитового "Ледникового периода", только вместо неизменного ореха персонаж держал чьё-то очередное граффитерское прозвище. Вспомнилось корявое поделье из заброшенного завода, где бродил хищник... Хватит тратить время. Противник, судя по этим отметкам, его не тратит.
  
  От магазинчика Илья вышел к проезжей части и медленно двинулся вдоль неё, осматриваясь. Тополя блестели на дневном солнце, в глубине их крон что-то обсуждали синицы. То и дело пролетали стрекозы. Одна едва не врезалась Илье в лицо, глупышка, но даже это маленькое происшествие не заняло его.
  Главное - кругом были люди. Люди ходили парами или поодиночке, останавливались или спешили. У некоторых был сердитый, усталый вид, но не вид лемминга; это означало, что в глубине души они любят жизнь, даже если по ним не скажешь. Это означало, что они идут дорогой жизни, борются за лучшее будущее и сохраняют свойства человека: надеяться и выбирать свою дорогу... свою судьбу.
  Ищут правильные значения параметров вектора, так сказать.
  На секунду ему показалось, что мир в полном порядке. Словно всё зло осталось где-то лежать комком, смятым рисунком внутри мусорного пакета, а все ушли на воскресную прогулку.
  Таким невинным и нерассыпчатым - Илья помнил по себе - видят город малыши.
  Да, это хорошо. Прекрасно, когда люди выглядят нормально. Но где же лемминги?
  
  Осматриваясь, Илья впивался взглядом в каждую деталь. Витрины магазинов: не мелькнёт ли кто? Окна машин: не вцепились ли в руль грубые косматые лапы, неспособные толком рулить? Деревья закрыли обзор, тьфу на их... Вон дворник что-то смахивает на лопату с газона. Взметаются сизые перья.
  
  
  У основания фонарного столба на остановке крепились по кругу рекламные щиты. Илья спросил в газетном ларьке чаю и стал рассматривать афиши, ожидая стаканчика.
  "Концерт группы Звери". Ощущение - как будто в муравейник сел. А ведь ничего особенного, просто совпало так.
  Взяв чай, он привычно бросил: "Хорошего дня" и пошёл дальше. С полным стаканчиком приходилось смотреть не только вокруг, но и себе под ноги, чтоб на бугристом асфальте не споткнуться. Реклама эта ещё.
  Слишком много всего. Люди. Стены. Столбы. Дорога. Стены. Не упустить.
  
  Он прихлёбывал чай на ходу, почти не ощущая сладости. Жара крепчала, следовало снять куртку - ладно, потом, не до того... Внутри что-то просило: расслабься, расправь плечи! Автомобили притихли на минуту, когда зажёгся красный - Илья наконец расслышал, как в вышине жарко спорят с небом стрижи. Звуки лета. Звуки отдыха...
  Нет. Он решил, что даже сегодня не станет тратить время впустую. Зла не видать - но оно оставляет следы из бумаги и краски, песен и мёртвых перьев. Протоптана дорожка для леммингов: найдут её - побегут быстро-быстро. Значит, Илья должен быть ещё быстрее. Как ветер. Как звон!
  Кто его знает, почему звон сегодня похож на колыбельную, а не зовёт в бой. Может, кажется просто?
  Неважно. Решение принято: идти, искать. Люди, стены, рекламные щиты, люди...
  
  Только вконец запыхавшись, Илья замедлил шаг. Потянулся вытереть пот с лба, но заметил, что до сих пор сжимает в руке прозрачный стаканчик. Смяв тонкий пластик, он двинулся в сторону ближайшей урны недалеко от пешеходного перехода, не прекращая озираться.
  Когда лихорадочный взгляд упал на столб у остановки, то внимание Ильи привлекла смутно знакомая бумажка, наполовину скрытая под другими объявлениями. О! Такую он видел утром, когда выезжал сюда.
  
  
  Открытие арт-центра
  
  
  "КадаврДак"
  
  
  Очевидная опечатка, не так это слово пишется! Илью слегка покоробило. Но дальше блестело глянцем: "Выставка современного искусства", и вот тут Илья наконец вспомнил Арта, его несостоявшееся приглашение - а ещё "не трожь Шамана, он мне нужен".
  Значит, Шаман тоже может оказаться на выставке, а с ним и другие из хищной стаи. Можно будет снова с ними пообщаться.
  
  Испепеляемый азартом, Илья дотронулся до объявления.
  Хищники. О, ему есть о чём поговорить с любым из них, не выдавая себя! Как они видят леммингов? Почему? Какое заблуждение привело их на путь охоты, можно ли переубедить их?
  Пусть их слова на вкус ядовиты, но хищники говорили с Ильёй на одном языке. Вдобавок, они знали что-то за пределами известного простым людям, но напрямую касалось его самого. Наверняка, наблюдая за ними, он мог бы стать сильнее, хитрее. Он мог бы понять их логику...
  Илья сжал пальцы в кулак до скрипа.
  Предсказать их действия! Предотвратить новую атаку! А уж в леммингах больше всего смыслят именно те, кто охотятся на них.
  Годы наблюдений, догадок и ошибок наконец закончатся. Такой шанс нельзя упускать.
  Даже в церкви не разбираются в таких материях... а, что говорить. Как видно, у священников специализация - проводить ритуалы, воплощать символы. Тоже дело важное, да, ну а Илья будет заниматься тем, в чём специализируется только он один.
  А если совсем повезёт, он приоткроет собственную тайну: на что он, с особым зрением и убедительной речью, поистине способен. Енле не лгал - разве можно так пламенно лгать? - но сказал недостаточно.
  
  Но куда идти-то? К разочарованию Ильи, адрес был заклеен. Он попытался отодрать верхний листок, зазывающий в парикмахерскую, но только повредил оба объявления. Всё же теперь из-под белых бумажных лохмотьев показалось начало названия улицы.
  Улицу Илья знал: длинная, надломанная посередине, она связывала один из старых кварталов с новым. К ней по адресу привязывались десятки широких дворов, зданий с дробными номерами и тому подобного. Там можно два полных дня рыскать, ничего не обнаружив. А между тем...
  "Состоится 25.05" . Завтра!
  Оставалось надеяться, что ещё хоть одно объявление встретится, например, в окрестностях самого арт-центра. Иначе только слепой случай мог бы привести Илью на выставку.
  "Человек с позицией", так его назвал граффитчик. Он явится со своей позицией в самую гущу таких же буйных, ветром носимых творческих личностей, как Арт. Уж там-то, где не нужно ограничиваться канонами, а каждое мнение равноценно, его не смогут проигнорировать.
  
  ***
  
  Днём, двадцать пятого мая, Илья брёл вдоль стихийного овощного рынка. Всё утро он провёл в поисках арт-центра в девятиэтажных кварталах, рассудив, что новые галереи открывают в новых районах. Он нашёл супермаркет и огромный строительный магазин - обшитый дешёвыми панелями короб походил на антирекламу самому себе. Он почти зацепил крупного лемминга, но тот увернулся, скользнув в лабиринт этого самого магазина, где скрылся начисто. Прямо сейчас позади Ильи громко ругалась торговка, обнаружив у себя под прилавком голубиную тушку.
  Короче говоря, Илья был раздосадован.
  Старый квартал, в который он перешёл, не сулил ничего интересного. Высокий каменный забор скрывал дома так, что одни крыши торчали. Улица стала тесней, пешеходная часть растаяла. Мимо сновали автомобили, всё больше старого образца, а вот люди не ходили вообще. Видно, жители застревали на работе допоздна, или... Кто их знает, в общем.
  Вот из-под калитки вылез, еле протиснувшись, крупный чёрный кот. Задравши хвост, он неторопливо прошествовал вперёд Ильи.
  
  С компанией всяко веселее. "Кис-кис!" - позвал Илья и осекся: кот обернул на него морду, изрезанную шрамами. Носа, считай, не было, а один глаз оказался мутным шариком.
  Смерив Илью взглядом, кот припустил вперёд трусцой. Следующий двор оказался не заперт. Вела в него длинная арка с бельэтажем, проброшенная между двумя домами. Солнечный свет не попадал туда, изнутри тянуло сыростью. Кот ещё раз оглянулся и забежал в арку.
  Илья вдруг понял, что у него нет иного выбора, кроме как следовать за неожиданным проводником. Или есть? А, какая разница. Воздух на входе в арку оказался неожиданно вязким, несмотря на сквозняк, который будто подталкивал в спину. Отдавшись этому потоку, Илья вошёл в полумрак.
  Впереди еле заметной тенью уверенно вышагивал чёрный кот.
  
  
  
  Глава 22 Посыл
  
  За аркой оказался не двор, а длинный безымянный переулок, мощёный каменными плитами. У одного из домов кот запрыгнул на подоконник крошечного окошка, еле заметного за кустами, повертелся, отёр исковерканную щеку об стену... а потом вдруг исчез. Илья так и не понял, куда тот делся, даже когда пошарил рукой в кустарнике. Устал Илья, отвлёкся - и кот просто сбежал в какую-нибудь подвальную щель, которой не видно. Видимо, так. Что-то одышка мучает, да и внимание рассеивается... Илья бросил поиски и пошёл дальше по переулку.
  Через два дома он заметил поверх крыш двухэтажное здание-стекляшку, явно построенное совсем недавно. Ещё спустя поворот послышался людской гомон.
  Когда же Илья наконец добрался до цели, то обнаружил над входом вывеску "КадаврДак" с эмблемой развёрнутой вверх тормашками резиновой уточки. Отдышавшись, он несмело приблизился к нескольким молодым людям, которые как раз выходили из здания, придержал за ними дверь и сунулся внутрь.
  
  Похоже, стекляшку надстроили поверх какого-то учреждения, потому что внутри обнаружился просторный холл с обшитыми под мрамор пилонами. От него отходило несколько лестниц на второй этаж, а в стене напротив входных дверей имелся проход, закрытый решёткой. За решёткой виднелся ещё один лестничный пролёт. По стенам висели небольшие ртутные лампы, отбрасывая яркий, но холодный свет, из-за чего середина помещения казалась темнее, чем его углы. Подсветка для экспозиций? По холлу бродили посетители - на удивление много народу для настолько глухого местечка. Причём на людей стоило поглазеть не меньше, чем на картины - а их как раз только-только начали развешивать.
  - Ирония и майевтика, ребята! Ирония и майевтика! - увещевал нескольких слушателей немолодой осанистый мужчина при костюме. Лоб его потел. Девчонка в широкополой фиолетовой шляпе, с большим пакетом у ног натянуто улыбалась в ответ, но втихаря тянула за руку своего спутника: пойдём, мол.
  
  Действительно они скоро отошли, но у пустой стены остановились. Девчонка принялась доставать из пакета картонки не крупнее школьной тетради, парень поочерёдно прилеплял их скотчем. Илья присмотрелся - розовато-серый картон оказался рамкой для рисунков. Эти ребята не посетителями оказались - авторами. А может, тут вообще нет разницы между теми и другими?
  Он подошёл и стал разглядывать рисунки, сунув руки в карманы. Это были... портреты, пожалуй? Некие существа, похожие разом на оленей, сов и носатого льва Бонифация, выписанные гибкими, плотными линиями серых и бурых тонов. Неяркость картона придавала им загадочный вид. Особой разницы между существами Илья не заметил, заскучал и отвернулся.
  В другой стороне парень в олимпийке и мешковатых штанах, увешанных цепями, выставлял куда более яркие картинки. Они походили на иллюстрации к комиксам: стремительные позы, сочный закрас чем-то вроде фломастеров, голубые и сливовые тени. Звери, наряженные в героев шпионского детектива. Вот лисица в шляпе и плаще... Илья вспомнил про Енле.
  
  Ему стало не по себе. Зачем только он сюда припёрся? Даже плана действий толком нет. Та особая звонкая ясность ума, которая помогала ему с леммингами, тоже не возникала.
  Что ж, когда нет плана - нужно ждать возможности.
  Илья облюбовал пилон возле лестницы, по которой никто не ходил, прислонился и стал наблюдать за тем, как выставка обрастает экспонатами.
  
  Вот кто-то в разноцветном капюшоне потащил на дальнюю лестницу фанерный щит, углами торчащий из упаковочной бумаги - а щит-то раза в полтора длиннее, чем сам человек, еле в проём умещается. Илья чуть не кинулся помогать, но вовремя вспомнил, что решил пока не отсвечивать, а всех рассмотреть.
  Вот двое парней пронесли через весь холл продолговатый ящик. Поставили его у закрытой решётки, погремели ключами и понесли по лестнице наверх. После ящика в холле остался витать больничный запах.
  Вот несколько растерянная женщина в длинной ярусной юбке, обвитой поясом с огромными узорными бляхами, заходит в холл, беседуя с девушкой весьма официального вида: белый верх, синий низ. На спине женщина тащит огромный рюкзак вроде туристического. Девушка указывает ей на... о, прямо на тот угол около лестницы, рядом с которым устроился Илья.
  Чего это им понадобилось?
  
  Прозвенев бляхами, а кроме того несколькими рядами подвесок и бус, женщина прошла мимо Ильи к свободной стене. С кряхтеньем опустив на пол рюкзак, она вытащила квадратный холст, разукрашенный сине-зелёными концентрическими узорами, прислонила к стене. Следующий, на этот раз лиловый, стала прилаживать на гвоздик.
  Тут уж Илье стало неловко стоять без дела. На хищницу женщина не походила... впрочем, даже если окажется одной из них, горя мало. Не за тем ли он явился сюда? Вот с милой тётеньки и начнёт общение с местными.
  - Позвольте вам помочь?
  Тётенька просияла.
  
  
  Когда они вешали пятый по счёту узорный квадрат, для чего пришлось позаимствовать от соседней экспозиции стремянку, со стороны лестницы послышалось:
  - Выражение молодежного протеста, выражая остросоциальные проблемы прямым, честным языком треш-эстетики, благодаря чему актуальные работы... Гм... заостряют наше внимание? Ах, нет, не так...
  
  К ним спускалась женщина, чей брючный костюм переливался вышивкой. Она словно в гобелен нарядилась, и этот парад узоров ошеломлял не меньше, чем быстрая речь, которую Илья с трудом успевал разбирать. Подвижный рот, окаймлённый вишнёвой помадой, не замолкал:
  - ...Акцентриуют наше внимание на главном. Инновационные техники современной живописи отсекают всё лишнее, не сосредотачиваясь на деталях, форма объектов изменяется в угоду выражения искажённой, больной сути, обличая...
  
  Сперва Илье показалось, что она беседует по мобильнику, но нет - когда женщина вышла в холл, он разглядел в её руке коробочку диктофона.
  
  - Обличая проблемы... Гм... Ефросинья, милая, рада вас здесь видеть.
  - Анна Авдеевна, намасте! Я принесла свои лучшие мандалы.
  
  Женщина клацнула диктофоном и спрятала его в кармашек. Пройдясь из стороны в сторону вдоль заботливо развешенных холстов, она отошла назад, оценивающе прищурилась.
  
  - Миленько. Такие, гм, насыщенные цвета.
  - Живые!
  - Но должна сказать вам: нужно развиваться. Мы очень вас ценим за то, что вы первая откликнулись на коммуникативный призыв пополнить наши ряды свободных творцов, но если так дальше пойдёт... Понимаете, нужен месседж, актуальность. Нельзя застревать в декоративно-прикладном ремесленничестве.
  
  Пытаясь сообразить, что такое "коммуникативный призыв" и чем он отличается от обычного, Илья разглядывал пришедшую. Её лицо казалось вытесанным из бархатистого песчаника ликом сфинкса - главным образом, из-за обилия тонального крема и пудры. Однако шея, украшенная тяжёлой цепью со вставками ярких стекляшек, выдавала в ней даму лет сорока с лишним.
  С цепи на Илью уставилась голова Медузы Горгоны - кулон. Захотелось отвести взгляд.
  
  - Анна Авдеевна, вам не хватает астральной открытости, - ласково сообщила Ефросинья. - Сам символ является посылом, верней, он больше любого посыла, поскольку самим своим присутствием очищает пространство от негативных вибраций. Мандалы, как известно, воздействуют на подсознание вне зависимости от того, знают об этом зрители или нет.
  Символ очищает пространство? Илья вклинился в разговор:
  - Значит, правду мне в церкви сказали, что символы воплощают чего-то там очень важное?
  
  Ефросинья оглянулась с озадаченным видом:
  - В церкви? При чём тут церковь... до правды?
  - Фросенька, он с вами? - осведомилась Анна Авдеевна, разглядывая Илью всё тем же цепким прищуром, будто он был картиной. Не зная, куда деть руки, он огладил сбитый воротник водолазки, под которым скрывался шнурок нательного креста.
  - Я посетитель, - объяснил он придушенным голосом.
  - Как приятно видеть, что посетители интегрируются в арт-процесс! Молодой человек, мне как куратору это очень важно. Именно такие ситуации позволяют говорить о мероприятии как о удачном!
  Произнося эту радушную речь, она снова достала диктофон. Илья, успокоенный, перестал терзать воротник.
  - Рад помочь. Уверен, такая...м-м... разнообразная выставка обречена на успех.
  - Да, благодарю... Так, Артём! Артём, я вас искала, насчёт подпорок. Спускайтесь сюда.
  
  По лестнице захлопали чьи-то кроссовки, и через несколько секунд Илья увидел Арта, чьи округлые, невыспанные глаза мрачно глядели на Анну Авдеевну из-под пёстрого капюшона.
  - Я бы не хотел светить своё реальное... Опа, Илья, всё-таки явился?
  - Вы знакомы?
  Арт вытащил руки из карманов, проскользнул к Илье и похлопал его по плечу.
  - Ага, это кореш мой.
  - То есть друг?
  - Ну типа.
  
  Губы Ильи сами собой растянулись в ухмылке. Друг? Если не считать Енле, то последний раз его так называли классе в седьмом.
  
  - Очень интересно. Друг тоже что-то живописует?
  - Илья, ты живописуешь?
  - Нет. Но у меня есть позиция!
  
  Хохотнув, Арт крепче сграбастал Илью за плечи:
  - Идём, позиция, будем мои работы позиционировать. Нужна пара свободных конечностей.
  
  Ошалелый от незнакомого прикосновения, Илья последовал за Артом наружу. Теперь в ткань его куртки просочился тот же запах табака, каким несло от одежды граффитчика. Илья отстал на пару шагов, чтобы украдкой отряхнуть плечо, но это не помогло.
  - Эта Анна, она кто? - спросил он, нагнав Арта у дверей.
  - О, это кураторша, важный человек. От неё зависит, кому сколько внимания уделят.
  - Кураторша чего?
  - Да выставки же... Точнее, она вообще определяет, что в этом арт-центре будет происходить. Считается, что Авдеевна разыскивает новые таланты и раскрывает их. Ей интересны любые свежие идеи, так что если у тебя какой-то проект задуман, то обязательно надо припасть ей на уши.
  
  Они вышли во двор, завернули за угол. Здесь сновали туда-сюда молодые люди, некоторые - в пыльных робах, забрызганных всеми цветами радуги. Они перебрасывались неясными для Ильи репликами типа "хочу акцентировать освещением" или "тут у тебя что, терпентин или льняное масло?".
  Забор, отделивший ряд домишек от нового арт-центра, покрывала корявая роспись. Илья приметил знакомые теги, но спрашивать не решился. Вместо этого он признался:
  - Да я рисовать-то не умею... Медведь на руку наступил, если можно так выразиться.
  - Но что-то же умеешь? Водить кисточкой не обязательно, чтобы создать арт-объект. Вон, смотри, - Арт указал на парня, который устанавливал на внешний подоконник фигурку насекомого, скрученную из проволоки. В качестве брюшка - лампочка. Его напарник сосредоточенно наставлял на букашку фотоаппарат, то и дело сверяясь с экспонометром.
  - Мало солнца, - ворчал он.
  
  Рядом мальчишка, совсем школьник, пытался затащить в "КадаврДак" сразу три разукрашенных скейта. Илья придержал для него дверь.
  
  Значит, выставить можно что угодно? Но это значит, что можно даже профессорскую схему превратить в арт-объект! В храме не подсобили с тем, чтоб оповестить людей об угрозе. Помогут ли деятели искусства? Любые свежие идеи интересны, значит... Осталось затеять с куратором разговор, годится любой повод. Илья потёр ладони:
  - Давай, где там твои картины?
  - Картины я развесил уже. Сейчас нужно ставить типа декорации, там ещё интерактив с ними будет. Авдеевна тащится от интерактива, считает, что он равносилен акционизму, но ведь это в лучшем случае перформанс...
  У Ильи пошла кругом голова.
  
  Вдвоём они легко втащили фанеру на второй этаж и уже там распаковали. Оказалось, её покрывали целые вихри ярких изогнутых букв. На чёрном фоне они казались неоновыми вывесками в ночи.
  Здесь, на втором этаже, деятельность кипела не так бурно, как внизу. Илья не успел разобраться, почему - Арт подгонял его, чтоб скорее установить щит на специальную подставку, отдалённо похожую на огромный мольберт. Другая панель, которую граффитчик сам притащил до того, стояла на таком же, а рядом на стене висел уже знакомый Илье коллаж из газетных вырезок. Вокруг него - штук пять маленьких неряшливых набросков тушью в широких рамках. На полу стоял вытертый пакет, откуда торчали баллончики с краской.
  Подставки Илья с Артом сдвинули так, чтобы щиты стояли друг напротив друга.
  
  - Годится. - Закончив, Арт одобрительно покивал, рассматривая щит. - Видишь, теперь зритель проходит к коллажам типа через подворотню, исписанную граффити. Передаётся дух улицы, шаришь? Теперь ещё две фанерины надо занести.
  - А где подставки под них?
  - Не, ты не понял. Вот эти стойки двусторонние. Видишь тут крюки сверху и снизу? Мы сейчас принесём два чисто-белых щита и поставим их снаружи, а рядом накидаем баллонов. Все желающие смогут порисовать. Это и есть интерактив.
  - Ого, круто!
  
  Они вновь спустились на первый этаж. Парня со фломастерным зверьём пытала очень растрёпанная девчонка-школьница, увешанная фенечками:
  - Слух, а это "копиками" разукрашено, да? Они ж дорогущие! Где достал? Слух, а у тебя страничка на "ДроуМанге" есть?
  Парень с тоской озирался по сторонам. Заметив Арта, он прямо-таки просиял:
  - Ёу, мэн! Ты тоже здесь! Принёс что-нибудь или так, заглянул на огонёк? Подходи к нам, камон!
  - Прости, Санни, занят. У меня экспозиция на втором этаже.
  Парень присвистнул, покачал головой и отвернулся.
  - Завидует, - объяснил Арт Илье. - Второй этаж - для работ посильнее, там сейчас весь бомонд тусит. Санни такое внимание не светит.
  
  
  Второй лист фанеры показался Илье тяжелее первого, хотя по размерам казался таким же. Третий и последний он подымал с трудом, мышцы словно забыли, как слушаться.
  
  - Почему они белые, кстати? - поинтересовался Илья, разминая плечи, когда щит наконец занял своё место.
  - Экономим. Белым дешевле грунтовать, зарисовывать его легче. Есть такое понятие, как укрывистость. В дешманских баллонах светлые тона содержат меньше пигмента, поэтому плохо кроют тёмный фон. На чёрном щите ничего не будет видно. Зато тёмным по белому пшикать офигенно, народу понравится.
  - Укрывистость, значит...
  
  Илья вспомнил, сколько намучился со своим баллончиком, пока закрашивал художества Арта за спортплощадкой. Ему стало немного стыдно.
  
  - Скажи лучше, который час. - Арт кивнул на запястье Ильи. Лицо граффитчика поблескивало от пота, однако он всё равно оставался в капюшоне.
  - Пять минут третьего.
  - Нормально, успеваем. Давай поглядим пока, кто ещё тут есть.
  - До чего успеваем-то? Посетители, вроде, уже заходят вовсю.
  - До прихода журналистов. Иди сюда.
  
  По соседству с ними оказалось несколько картин и рисунков в землистых тонах. Илья не сразу рассмотрел изображения, а всмотревшись - захотел отвести взгляд. Картины изображали обнажённые фигуры, иногда мужские, но чаще - женские: простёртые или неестественно надломленные, они выражали даже не отчаяние, а безграничную покорность. Чему? Верх полотен заволакивал бурый туман - как бы эссенция грязи.
  - Знаешь, чем нарисовано? Нет, не догадываешься? На оттенок посмотри. Ну?
  - Неужели... Фу.
  - Вот тебе и фу. Ты в суть копай: использованный материал дополняет визуальное выражение. Усёк?
  - Усёк. Грустная работа, репортаж внутренней катастрофы какой-то.
  - Тут спорить не стану. Пойдём, весёлое покажу.
  
  Они прошлись дальше по залу, миновав какой-то проход, занавешенный шторой. Арт остановился у группы из трёх холстов.
  
  - Лютая тема, скажи?
  - Не то слово, - протянул Илья.
  
  На одном холсте человек в спортивном костюметыкал ножом в Чебурашку. Какие эмоции его при этом посещали, оставалось загадкой - у комиксных зверушкек Санни и то мордахи смотрелись выразительнее. Рядом зрителю предлагались: казнь телепузика и портрет давно почившего политического лидера в неприглядном виде.
  
  - Ребята тут хорошие, - заверил Арт.
  - Да уж... Дурновкусие, так ты говорил?
  - Ага, оно самое. Кстати, сейчас проверим твой уровень, - Арт повернулся к Илье. - В чём совокупный месседж этих трёх работ? Что в них общего?
  С полминуты поразмыслив, Илья предположил:
  - Низведение того, что для кого-то священно и чисто?
  - Я в тебе не ошибся, - кивнул Арт.
  Илья сунул руки в карманы, собираясь с мыслями. Одобрение Арта воодушевило его.
  - Но откуда исходит этот посыл? - стал он рассуждать вслух. - Возможно, проявление зависти?
  - Чего?
  - Грубо так называть, да? Извини. Я хотел сказать, что автор, ну, явно же обделён чувством священного. Наверное, когда-то обстоятельства или злые люди растоптали его собственное переживание высокого. Вот, когда автор видит те же ростки в других, ему становится больно, а потому он стремится причинять боль в ответ...
  - Погоди, погоди, - оборвал его Арт. - Что ещё за чувство священного?
  - Ох, ну и вопрос. Всё равно, что попросить объяснить любовь или, там, радость. Больше всего похоже на... уважение, что ли. Огромное уважение. Любовь там тоже есть. Даже, я бы сказал, некоторый страх, потому что очень большую ценность всегда очень страшно утратить. Или нет, не поэтому, а просто священное ласково, но уверенно выдёргивает человека из привычного потока компромиссов. Новизна немного пугает, знаешь? Ещё есть выражение - "священный трепет". Вот примерно так.
  
  Арт слушал внимательно, даже как-то задумчиво, однако под конец замотал головой:
  - Не, я без понятия. Какая-то надуманная экзальтированность.
  - Это на примере надо показывать, но тут нет... О!
  
  
  В дальнем конце зала, под глухой стеной находился стол с какими-то предметами. Но привлекли внимание Ильи не они, а изображения на стене. Знакомый оттенок тёмного золота - иконы! Илья быстрым шагом подошёл к экспозиции.
  Оказалось, это всего лишь распечатки. Но даже зернистая картинка передавала главное: спокойную, но бодрственную серьёзность ликов.
  
  Илье сразу стало мягче на душе.
  - Ну... Вот. - С улыбкой он повернулся к Арту.
  - Смотри, - сказал Арт. - Топор.
  На столе действительно лежал большой, очень старый и несколько заржавелый топор. Не лёгкий топорик пожарного, а полноценный, для рубки дерева.
  - Хм... В чём тут посыл, спросишь ты? - Илья потёр подбородок. - Знаю! Это экспозиция на тему Достоевского.
  - Что вы, молодой человек, - проворковал третий голос. - Какой Достоевский? Забудьте, как ругательное слово.
  
  Всё та же дама-куратор подошла к ним. Но не одна. С лестницы в зал вошла группа... Посетителей? Они сильно отличались от тех, кого Илья видел внизу. Во-первых, возрастом: среди мужчин в летах был только один молодой парень, он сразу привлекал внимание ониксовыми серьгами в обеих мочках. Во-вторых - лоском одежды. Не официозной, нет, никаких галстуков или рубашек, но тем не менее на всех были пиджаки, серые и синие, а один выделился красным жакетом поверх канареечного свитера.
  Вся эта компания отправилась осматривать единственное широкое полотно, где розовые людские фигурки с корявыми и толстыми ручками-ножками кусали друг друга.
  
  - Актуальное искусство сбрасывает классиков с парохода современности, а не рефлексирует над многократно пережёванным мифом, - объяснила Анна Авдеевна прежде, чем отойти к своим спутникам. От неё слегка пахло перечной мятой.
  
  
  
  Глава 23 Война
  
  Она отошла, не дожидаясь ответа, будто сообщила прописную истину. Скоро Анна Авдеевна уже стояла возле остальных костюмных посетителей, рассказывая:
  - Радикальное отрицание прошлого требует конструирования через деструкцию, новый опыт и новая эстетика обязаны работать с табуированными категориями...
  
  Голос женщины вибрировал, взлетая и нисходя, словно полноводная струя фонтана. Он и окутывал, точно вода: Илья непроизвольно сделал несколько шагов к беседующим.
  - О, вот они, гости дорогие. - Арт подошёл к нему. - Смотри-запоминай. Вон те двое, красный пиджак и рядом с ним - критики из самой столицы. Обнюхают тут всё, распробуют, потом потащат в свои журналы и жежешки... лидеры мнений, блин. А тот тип - эксперт по концептуализму, его во всякие Франции приглашают.
  Концептуалист оказался лысеньким, в толстых, как у черепахи Тортиллы, очках.
  - Я думал, тебе не нравится всё, что связано с общественным признанием.
  Арт потянул себя за капюшон и произнёс с неохотой:
  - Та-а потому что, ну. На эту выставку вся надежда.
  - Часто в таких местах картины покупают?
  - Да не, о чём ты? Работы не продадутся, тут без вариантов. Неделю уже сушу голову, на что брать новые баллоны... Но соль не в деньгах, понимаешь? Я за сотку убитых енотов не стану малевать заказную символику, а вот за кружочек свой, за капут-мортуум, по сути доплачиваю - пшикалки-то недешёвые.
  - Тогда ради чего...
  - Не врубаешься, нет? Причастность к необычному. Вот это ценно. Зуб даю, мой символ ещё свою роль сыграет, прям он у меня пульсирует в башке. Считаю, его рисовать - вопрос чести, что ли. Я всё жду, может, кто-то ещё узнает его, подойдёт пообщаться... Нужно же выцеплять своих? Жду, ищу...
  Илья мог бы много, ох как много рассказать о подобном ожидании. Но он только кивнул в ответ. Арт покосился на ближайший холст:
  - У остальных, кто тут участвует, схожий мотив: развитие. Некоторые говорят, мол, рисуют чисто для себя, самовыражение... Это всё кокетство. Те, кто творит для себя, не обивают пороги кураторов. Галерейное творчество - разновидность войны за любовь. Понимаешь, не почести нужны, а общение, кооперация. Не внимание, а понимание, шаришь? Суммарно - любовь. Может, у кого-то иначе, но у меня - так. Андерграунд развивается, поэтому неизбежно вылезает на свет. Лучших из лучших подцепляют такие вот стервятники. Симбиоз у нас с ними, взаимовыгодный паразитизм. Это нормально.
  На последних словах он блеснул выпуклыми глазами в сторону Ильи. Пришлось на всякий случай кивнуть ещё раз.
  
  Тем временем, эксперты двинулись к следующему полотну. Воспользовавшись паузой, Арт подошёл к кураторше.
  - Анна Авдеевна, где же тот, - граффитчик указал на коричневые рисунки, - борзописец? До журналистов минут двадцать...
  У Авдеевны сделалось обеспокоенное, насколько позволял тональный крем, лицо.
  - Она не смогла прийти. Побеждена социофобией, бедная девочка.
  - Тю, я-то поболтать хотел, - протянул Арт.
  - Ну ничего, ничего. Не последняя выставка.
  
  Илья окончательно уверился, что Анна Авдеевна - хороший человек. А что выставляет у себя картины умвельтов-перевёртышей - так мало ли причин? Вероятно, старается привлечь внимание к проблеме. Здорово, что он её встретил.
  
  - Вы так заботитесь о своих авторах. Думаю, с таким покровителем, как вы, у той девушки всё будет хорошо, - сказал он, подходя.
  Авдеевна чуть склонила голову набок.
  - Приятно слышать. Сейчас придут с телевидения, не могли бы вы сказать пару слов о выставке?
  - С удовольствием!
  
  Когда на лестнице показалась съёмочная группа из двоих человек, Авдеевна ткнула пальцем в одну из картин покрупнее:
  - Так, вы осматриваете это произведение... Нет, Артём, вы тоже остаётесь здесь! - Арт попытался было слинять к своей экспозиции.
  Илье было только в радость, что граффитчик остался, поскольку он тут же пожалел о своём поспешном согласии. Пришла молоденькая репортёрша, с ней оператор в куртке с дюжиной кармашков, с камерой на плече. Они перебросились парой фраз с Авдеевной, а затем - ох, стрёмно! - подозвали "обычных посетителей" Илью и Арта.
  
  Когда репортёрша подсунула им обоим микрофон с дежурным "Что, по вашему мнению, является основным посылом выставки?", Илья ожидал, что Арт повторит свой монолог с прокуренной кухни. Но тот вдруг стушевался и буркнул только:
  - Ну эт... Высмеять обывательство. Серые будни.
  - Я бы сказал радикальнее, - встрял парень с ониксами в ушах, отделившись от группы критиков. - Редактор журнала "Кутч" к вашим услугам. Итак, цель - обнажить людское убожество, выставить напоказ всё то, что веками лицемерно скрывалось, перевернув представления о том, что же такое человек. И да, высмеять!
  Илья ощутил, что самое время произнести своё слово.
  - Да, их нужно перевернуть, а то куда-то в тень уходят представления о человеческой подлинности. Я знаю, как! Человеку необходимо чувствовать себя ожившей античной статуей. Не меньше! Пусть он ощутит, как перекатываются его мышцы, когда он встаёт с кровати, опирается на подоконник... Чудо! Каждое тело - произведение искусства! Человек должен осознать себя Лаокооном. Помнишь эту статую из Эрмитажа? - переспросил он у Арта. - Стареющий мужчина, одутловатый, но всё же могучий, он напрягает все мускулы, потому что старается отбросить прочь многоглавого змея. Борьбе со змеем не видно конца, но человеческое существо в ней наиболее прекрасно. Если бы люди видели себя такими! Ведь эта битва идёт, не прекращаясь, и неважно - осознаём мы её или нет.
  - Но где же она, эта битва? - спросила репортёрша.
  - Да вот же она.
  Илья с надеждой взглянул на девушку с микрофоном, но её лицо оставалось непроницаемым.
  - Вот же. Вокруг. - Он повёл рукой в сторону кровавых, землистых и мрачных холстов. - То, что вы видите - это картина поражения, а ведь поражения без войны не бывает. Ну? - Он повернулся к парню, назвавшемуся редактором. - Вы же сами сказали: нужно высмеять, а высмеивают недругов. Вот, на всех этих работах торжествует враг. Но где же образы побед? Они существуют, я точно знаю! Почему их не изображают?
  
  Немая телекамера ответила ему бесстрастным взглядом. Вокруг молчали. Илья растерянно оглянулся на кураторшу, на Арта. Граффитчик сделал такое лицо, словно поперхнулся конфетой-шипучкой.
  Он что-то не так сказал? Но ведь любые мнения...
  Уголки ярких губ Анны Авдеевны держались, как прищепкой подцепленные.
  - Давайте опросим ещё кого-нибудь, - выдавила она. - Чтобы собрать разносторонние взгляды, хорошо? У нас сейчас будет очень почётный гость и очень интересное событие, а вот после этого... Ах, вот и он! Запомните эту фамилию: Мумевич. Это настоящий подвижник современного нео-авангардизма. Сюда, прошу вас...
  
  
  Мумевич оказался леммингом. Полноценная морда с торчащими ушками в меху переходила во всклокоченную грудь и брюшко, уходившее под расстёгнутый пиджак, а тот в свою очередь терялся во всклокоченной шерсти спины и холки. Здороваясь, он противно скрипел зубами.
  Зато руки оказались в порядке: подвижные, с артистичными длинными пальцами. У Ильи щемануло в груди. Как горько! Такие выдающиеся руки у человека, в них словно талант стал плотью - а голова витает в тёмных облаках смертной мысли!
  Может, если удастся подстеречь его в одиночестве... Илья непроизвольно подобрался. Теперь он не сводил с Мумевича глаз.
  
  Лемминг приблизился ко столу с топором. Там он одарил рукопожатием каждого эксперта, не забыв про молодого редактора "Кутча", взял Авдеевну под локоток и стал переговариваться. Арт пожал плечами, махнул Илье рукой и ушёл ко своим коллажам и щитам.
  Наконец, оператор закончил вертеться по залу. Он поснимал экспертов, а после нацелил камеру на стол, лемминга и Авдеевну рядом с ним.
  - К сожалению, - рассказывала Анна Авдеевна, - весьма консервативные руководители столичных галерей не признали таланта Мумевича, поэтому теперь свежий, ироничный взгляд творца украсит культуру нашего города.
  
  Лемминг взял топор в в руки. Похоже, он собирался позировать с ним на камеру. Его голос резанул Илье по ушам писклявостью, но остальные, как водится, не заметили.
  - Развитие искусства происходит за счёт введения новых средств выразительности, в том числе новых инструментов. Что нового мы можем сказать, используя только пигмент?
  Молчание, одобрительные кивки. Мумевич надул мохнатые щёчки и фыркнул:
  - Ничего не можем! Посмотрите на эти ксерокопии. Это новейшая технология, которая не сообщает новизны, потому что в её основе - ай, беда какая, опять пигмент. Понятно?
  
  Илье не было понятно, отчего так важно сказать новое о вечном, которое ценно само по себе, а не по трактовке художника. Зато Анна Авдеевна без запинки комментировала, взмахивая руками, как сурдопереводчица:
  - Чтобы выйти на новый виток, нам нужно раскрепостить сознание, перевернув свои представления о том, что можно и чего нельзя в живописи.
  - Вот он, инструмент самовыражения нашего времени! - Мумевич потряс топором. - Вот она - кисть и краска разом. Доступная любому, заметим. Кто хочет быть первым? Ну же!
  Критики переглянулись. Послышались смешки. Подбодрённый общим весельем, Мумевич шутливо затянул по-базарному:
  - Предлагается самовыражение! Один топор - в одни руки, товарищи, не напирайте, предъявите талончик. Один удар - и вы делаете шаг ко внутреннему перевороту, чтобы разрушить в себе каркасы былого мира.
  
  Илья мысленно повторил последнюю фразу лемминга. Внутреннему перевороту? Разрушить в себе былой мир - он не ослышался?
  - Это что значит? - проговорил он, по неосмотрительности - вслух.
  - Речь идёт о переосмыслении опыта, - вставила Авдеевна.
  
  Мумевич подождал ещё, затем перехватил топорище половчее:
  - Ну что, ребятки, не хватает вам духа вольности? Так я покажу, как надо!
  Илья не успел ничего понять в тот момент, когда лемминг размахнулся, и только ахнул еле слышно, когда лезвие рассекло лик на два обрывка.
  
  Бедный, безрассудный зверь! Что же он наделал? Как стыдно ему теперь будет за себя, когда превратится в человека! Да что там - именно стыд теперь помешает ему повернуть свои пути. Работа Ильи только что стала вдвое сложнее. О, если бы догадаться, как ещё надёжнее приманить лемминга, если бы вместо непонятной "керигмы" ему кто-то выдал тайное знание!
  Парень с ониксами в ушах пару раз хлопнул в ладоши. Илья непонимающе оглянулся на Авдеевну, но та не высказывала никакого удивления. Она объясняла в протянутый микрофон:
  - Перформанс происходит не с иконой, а с её репродукцией, поставленной на поток. Всё, что стало массовым, теряет свою ценность.
  - То есть, - уточнила репортёрша, - перед нами не икона, а некий отвлечённый объект?
  - Именно! Это объект из пространства искусства, поэтому искусство может с ним делать, что угодно. Человек, который одинаково ценит предмет и его изображение - идолопоклонник, а такое следует обличать. Именно это автор хочет показать - да?
  Мумевич возмущенно пискнул. Он, кажется, не соглашался.
  
  Илья сделал глубокий вдох и сказал так громко, что остальные речи стихли:
  - Если образ не имеет ценности, то что же вы цените, поклонники искусства? Доски, ткань и краски?
  
  С этими словами он шагнул к леммингу. В первую секунду Илья был почти уверен, что вот-вот зазвенит воздух, за спиной распахнутся крылья, и уверенным шагом паладина он встанет на защиту... Нет. Вместо этого Илья на ватных ногах протоптался к столу, ссутулив плечи.
  Позади обсуждали:
  - Одна из главных творческих задач художника, я не хочу сказать, что главная, но всё же, так вот, это задача выработки оригинальной формы... - Да, да, вы правы! Именно форма делает картину уникальной. Утрата тонкостей формы низводит произведение искусства до символа... - Я знаю прекрасный анекдот: "Вам нравится Паганини? - Нет!"...
  Дышалось вязко, как под водой. Илья вдруг понял, что чувствует это ещё от входной арки. Просто забыл обращать внимание, а сейчас вдруг заметил.
  
  - Хочешь попробовать? - возбуждённо пискнул Мумевич. Мокрый нос зверька подрагивал. Илья покосился на критиков, как бы заранее извиняясь, и принял из рук лемминга топорище.
  - Так, ну зашвырнуть я его не могу, - проговорил он. Ни капли чистого металла в голосе. - Пожалуй... Да, пускай пока тут полежит.
  Он наклонился и задвинул топор под стол.
  Мумевич потянулся следом.
  - Та-та-та, - сказал Илья, отводя лемминга за плечи в сторону. Прозвучало так нелепо, что желудок комком свернулся. Почему же не разверзается потолок, чтобы впустить серебристую молнию? Мало света от ртутных ламп, черны и мутны глазёнки лемминга!
  Потолок продолжал давить. Быть может, если бы Илья что-то сказал или сделал, духота развеялась бы, он ведь уже поступал так... Взгляды лазерными точками жгли ему затылок, сбивая с мысли.
  Не вспыхнуло неземное сияние и никто не пал ниц, а ноги не понесли Илью сами собой, но деваться было некуда, поэтому он развернулся лицом к леммингу, а также к экспертам, редакторам и офранцуженному концептуалисту, а также к репортёрше и камере, а также к приятнейшей Анне Авдеевне и своему новому другу Арту позади их всех.
  Спиной к стене.
  
  Осталось последнее - может, не лучший вариант, наверняка не лучший, но пространство галереи валилось на Илью, накренивалось, до отказа набитое ломаными линиями и резаными телепузиками, из-за чего места для перебора вариантов в нём не оставалось.
  Он медленно, как сквозь гель, поднял руки, заслоняя собой иконические лики.
  - Ну... Вот, - он неловко усмехнулся. - Вы приглашали поучаствовать - я и поучаствовал.
  Раскинув руки, он стоял, чувствуя себя скособоченным пугалом на огороде.
  - Вы говорили про свободу самовыражения, правильно?
  
  У Мумевича холка встала дыбом.
  - Это ретроградство, - пискнул он.
  - Я тоже участник перформанса, - виновато сообщил ему Илья. Руки начали уставать, но он их не опустил. - Что захотел выразить, то и выразил. Делаю этот... Интерактив. Доступными любому средствами, как вы просили.
  
  Посетители вскользь поглядывали в их сторону. У дальней лестницы стоял человек в ношеном хаки - вероятно, охранник. Не отворачивается, смотрит! Сейчас всё кончится... Нет - ушёл.
  Не выдержав, Илья сам опустил руки и слегка поклонился: мол, театр окончен.
  Репортёрша мило улыбнулась Авдеевне, развернулась к камере и начала щебетать что-то о свободном взаимодействии, стирающем границы. Концептуалист сделал в блокноте пару пометок. Мумевич, тщательно изучив реакцию публики, повёл носом и отошёл побеседовать к молодому редактору.
  - Так, - сказала Анна Авдеевна, избегая смотреть на Илью. - После нашей маленькой провокации весьма логично перейти к центральному хэппенингу. Пройдёмте.
  Цокая каблуками, она двинулась в сторону той шторы, которая закрывала проход недалеко от Артовых граффити. Мумевич сорвался с места, чуть не обгоняя её, остальные потянулись следом. Никаких комментариев. Только критик старшего возраста утрудился пройти мимо Ильи, пахнув табаком и горечью:
  - Эх, всюду конформисты! Где ж та молодая шпана, что сотрёт нас с лица земли?
  Но для Ильи было важнее, что лемминг уходит... а его самого не прогнали, следовательно, он тоже может присутствовать на центральном чём-то-там. Пусть только на секунду Мумлевич останется один!
  
  Проходя мимо Арта, он задержался. Возле щитов вертелась недавняя лохматая школьница, а с ней ещё одна - совсем ребёнок в пыльной летней одёжке. Они в четыре руки схватили один баллон, старшая ткнула в насадку большим пальцем.
  - Арт, ты пойдёшь? - спросил Илья.
  - Смысл? Мало я чужих работ видел? Вообще-то меня туда не приглашали.
  Граффитчик выглядел поникшими, прямо как его знакомый Санни до того.
  - Тем более, тут эти. Блин, дай сюда, чё ты творишь!
  Выдернув баллон из рук девочки, он растряс его и повёл линию, приговаривая:
  - Вот так надо, вот так, указательным, руку не наклоняешь... Ну, въехала? Пробуй теперь.
  Школьницы заверещали от восторга.
  
  Убедившись, что никто не обращает на него внимания, Илья сунулся под шторку. Заходя почти последним, он услышал, как Анна Авдеевна вежливо, но настойчиво просит телеоператора остаться снаружи: камера-де занимает много места и будет мешать просмотру.
  Затем, проходя неосвещённый коридор, где старые бархатные занавеси по стенам крали звуки шагов, Илья ощутил еле заметный запах.
  Химический такой - он сегодня уже с ним сталкивался.
  
  
  Запах слегка усилился, когда он вошёл в небольшой зал. Сидений не было. Гости стояли перед возвышением, вроде как низкой сценой. Всё те же бархатные занавеси скрывали её задник и бока.
  Девушка, которую Илья уже видел с Ефросиньей, стояла посередине, объявляя:
  - Вашему вниманию представляется интермедия молодого, подающего надежды автора - Глеба Кобры. Поприветствуем!
  Справа возвышался длинный узкий постамент, а скорее даже металлический ящик, накрытый полотном. Его дальний конец уходил в тень, там ткань набухала от некоего сокрытого содержимого.
  
  А в левой стороне зала стоял он.
  Хищник.
  
  Всё та же тельняшка, те же берцы, что и в день первой встречи. Сменилась куртка: теперь на плечах хищника лежал огромный капюшон, отороченный мехом. Смотрелось это довольно странно - казалось бы, на дворе почти лето. Однако хищника это не смущало. Капюшон был единственным, что напоминало в плечистом, широколицем Кобре настоящую змею. Хотя нет - ещё взгляд этот, полный убийственной внимательности к любому движению, каждому вдоху.
  Скрестив руки на груди, он рассматривал зрителей. Зрачки метались, на мгновение фокусируясь прищуром. Казалось, он не глядит - жалит.
  
  - Господа, - сказал Кобра. - Дамы, - он слегка поклонился в сторону Авдеевны. - Вам объявили, что сейчас вы увидите перформанс, но я хочу быть с вами честным. Мы ведь можем себе позволить такую роскошь? Дело в том, что я подготовил для вас не перформанс, а ритуал. Конечно, - тут в его голосе прорвалось нечто вроде угрозы, - любители искусства наивно думают, что это лишь постановка, нечто нереальное...
  - Каков актёр, а? Как пробивает четвёртую стену! - шепнул концептуалист, протирая очки. Молодой редактор атаковал свой блокнот, кроша грифелем.
  Кобра продолжал ронять слова нараспев, размеренно повышая голос.
  - ...Но мы знаем: всякая постановка - способ ввести в реальность нечто иное, противоречащее её законам. В отличие от привычных вам лицедеев, я создаю в своём перформансе образ мира - а значит, миром становится образ, и слово становится плотью, и ваши души принимают гостей!
  Он взмахнул рукой, дёрнув невидимый шнурок. Драпировка слетела на пол.
  
  На дальнем краю постамента стояли крысы. Фигурки зверьков замерли у начала какой-то прорези, что расчертила металл посередине. В первую секунду Илья подумал ещё: дрессированные, что ли? - а затем понял.
  Стая чучел.
  Кобра приложил панфлейту к губам - тонкий металл взвизгнул, а чучела... пошли. Вразнобой, нелепо раскачиваясь, крысы ковыляли вдоль прорези, как будто дисссонансы вселили в них некую альтернативу жизни, и теперь подобное тянулось к подобному. Закрыв глаза, Кобра играл на самом расстроенном инструменте, какой Илье доводилось слышать. Словно целуя панфлейту, он рывками извлекал неожиданные ноты: высокую после низкой, полутон после высокой.
  
  - Этот тритон называется diabolus in musica, - пробормотал редактор с серьгами и оглянулся: все ли слышали? Концептуалист возле Ильи принялся делать пометки:
  - Многогранный талант. Полностью живое выступление... Импровизация?
  
  Крысы медленно шли, достигнув уже середины постамента, иные подёргивали лапами, как игрушки на батарейках, качали головами. В ужасе морщась, Илья всё же не отводил взгляда от неживого шествия. В голове застряло нелепое: внутри у чучел шестерёнки или какие-нибудь подшипники? Вдруг Кобра сделал рукой приглашающий жест.
  В толпе послышались смешки, но вот лемминг - он без колебаний сделал шаг вперёд.
  Пример прогрессивного художника оказался действенным: за ним последовало ещё несколько зрителей. Лица у них сделались довольные, как у детей на представлении - вот-вот попросят у Кобры шарик.
  - Охотно вклю-чи-лись в иг-ру, - одними губами диктовал себе дядька с блокнотом. "Она просто играет", невпопад вспомнилось Илье: злая собака из дождливого дня.
  Зрители полностью заслонили постамент. Чтобы лучше видеть, Илья тоже протиснулся вперёд.
  - Иронично приняли участие, - продолжал нашёптывать критик, шагая вслед за остальными.
  
  Крысиные тельца всё быстрей волочились по своему плацдарму, металлический свист походил на вой ветра в бурю. Панфлейта взвилась перекошенной квинтой - в этот самый миг стая добежала до края.
  
  И полетела вниз!
  Нет - в наступившей тишине крысы всё-таки повисли, не достав до пола. Гибкие прутья и пружинки, на которых держались чучела, высунулись из прорези на всю длину. Меховые комки остались в воздухе, покачиваясь в растянутом до бесконечности миге гибели.
  Тишина сменилась бурными аплодисментами. Кобра открыл глаза.
  Сжатые зрачки уставились прямо на Илью.
  
  Отняв от губ панфлейту, Кобра произнёс, не отводя немигающего взгляда:
  - Я же говорил, что ты придёшь к нам. Все нужные приходят. Таков Фатум.
  
  
  Илья не успел ответить, потому что за спиной раздался топот. Он приближался - грохот сапог, стук от падения каких-то предметов, а затем в зал ворвались люди.
  Десятка полтора мужчин в разномастной одежде, у некоторых - штаны и куртки расцветки хаки, у других - обычные спортивные ветровки поверх джинсов, футболки с оскаленными волками. На одном вообще была синяя униформа, нагайка за поясом и фуражка, как у товарища Сухова. Один из одетых под военного - Илье сразу бросилось в глаза - носил выпущенный из-под одежды крест размером чуть ли не со священнический.
  Пока Илья безуспешно пытался вспомнить, для чего и при каких обстоятельствах носят такие кресты, человек в фуражке прошёл вперёд, раздвинув толпу зрителей, встал возле крысиной инсталляции и как бы нехотя поставил ногу на край платформы.
  
  Он не был стар, но глубокие морщины под глазами добавляли возраста. Лицо не выражало ни тени раскаяния или смущения. Человек стоял, как полководец на параде, оглядывая зрителей. Его компания, тем временем, редела. Часть людей просто развернулась и куда-то ушла.
  - Ну что, граждане-товарищи, авангардисты-нечестивцы, поглумились - и будет. Наш черёд теперь глумиться.
  Одним ударом он повалил платформу на пол. Металлический дребезг врезал по ушам.
  - Вы что себе позволяете? - осведомился дрожащим голосом эксперт в толстых очках.
  
  Не веря глазам, Илья таращился то на фуражку, то на Кобру. Он ничего не понимал.
  
  - Хамство! Варварство! - повторяла Анна Авдеевна, пятясь. Зрители по стеночке ползли к коридору. Путь был свободен - когда инсталляция рухнула, остальные спутники человека в синем отступили в выставочный зал, как по сигналу. Главный из нападавших не удостоил эксперта ответом, тем более, что из зала снова послышался красноречивый грохот, за ним - крики. Нет, человек в синем смотрел на Кобру, поигрывая нагайкой.
  
  Испуг, который передался Илье от толпы, уступил место надежде.
  Кажется, вот молния, которой он ждал, хоть и не успел попросить о ней! Только почему, скажите на милость, побледневший Кобра смотрит на оппонента с таким удовлетворением, почему весельем растянут его тонкий рот?
  Словно из глаз в глаза натянулась и фальшиво дребезжит незримая струна...
  Но обоюдное молчание продержалось недолго. Человек в форме только начал замахиваться, а Кобра уже скользнул к портьере и за ней исчез. Человек рванул на себя бархат, открывая ещё один проход с лестничным пролётом. На секунду замешкался. Кинулся бежать по ступенькам вниз.
  В зале снова что-то треснуло, а громкая ругань теперь явно принадлежала Арту. Илья заколебался: следом за хищником или на помощь? Тут он вспомнил про школьниц и в несколько прыжков вылетел в зал.
  
  
  Галерея пребывала в полном разгроме. Один из одетых под военного старательно закрашивал из баллончика холст с портретом вождя. Картина с человечками-каннибалами лежала в растоптанном виде, будто по ней скакали, а возле остатков фанерных щитов Арта валялся злополучный топор. Сам граффитчик торопливо запихивал раскиданные баллоны в пакет. Один из пришлых отвесил ему пинка. Арт отскочил от обидчика, ругаясь последними словами, и ретировался в сторону лестницы.
  Пробегая мимо Ильи, он прошипел:
  - Это ж ты их навёл, да, козлина?
  - Нет!
  Но Арт не обернулся.
  
  Тогда Илья побежал за ним вниз. По пути он встретил школьниц, которые жались к стене лестничного пролёта. В руках у них обнаружилось по баллону.
  На первом этаже творилось что-то невообразимое: туда стащили пару работ со второго, и теперь клочья холста с телепузиками валялись повсюду, а мужики в военной форме неведомых годов добивались у Санни и девушки в фиолетовой шляпе, нравится ли им выставка, и кстати, кто заплатил за их участие здесь.
  - Да что ж это деется-то! - ахала Ефросинья из уголка. Она старалась прикрыть свои узорчики, однако никто не думал её трогать.
  "Все нужные приходят", - вспомнил Илья и закричал:
  - Это всё неправильно! Это панфлейта, это она вас навела!
  Но его никто не слушал.
  
  А у самых дверей человек в синем монотонно, с какой-то ленцой взмахивал нагайкой. Прикрывая голову, перед ним валялся на спине редактор журнала "Кутч". Он отбивался ногами и орал:
  - Вы не заткнёте неприглядную правду! Мы изображаем мир таким, какой он есть! Это вы сделали его таким, вы - подобия человека! Эмпатии у вас нет, чуткости! Зашоренные... Орки! Истинное величие личности рождается в хаосе, в танце на краю смерти, а не в ваших сытых, спокойных загончиках!
  - Ща ты у меня потанцуешь! Ты мне будешь про смерть пояснять? А? Н-на! Смерти, значит, захотел? Н-на! Я в Чечне служил! Я про смерть поболе твоего знаю, молокосос, трепло!
  - Служил, служил! - надрывно кричал редактор, едва уворачиваясь от ударов. - Псина дрессированная, вот и служил! А-ай...
   Вокруг обоих, еле удерживая на плече камеру, сновал телеоператор.
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"