Ведерников Сергей Иванович : другие произведения.

Пятицарствие Авесты Часть 3 Ухмылка Пандоры (продолжение)

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

  Через два дня, проводив семью, Виктор вышел на работу и всё пошло своим обычным чередом. Жена с детьми устроилась в гостиницу в одном из окраинных районов Москвы, а дочь, решившая поступать в МВТУ, успешно сдала пробный экзамен по математике и без оговорок была зачислена на кибернетический факультет. Вера же, завершив дела с поступлением дочери, уехала с детьми отдыхать к Азовскому морю в пансионат, непритязательный и уютный, расположенный на самом берегу моря, зелёный и тихий, с чистыми песчаными пляжами, где однажды Виктор уже отдыхал вместе с семьёй. В это же время он получил письмо от Инны, а затем сам позвонил ей по телефону, благодарный за её участие, за дни, проведённые рядом с ним, но вместе с тем постарался не давать ей повода для особых надежд, сам не понимая - зачем.
  Однажды друг, с которым они ранее долго вместе работали и дружили семьями, пригласил его на субботнее вечернее торжество, обещав, что не будет ни пышности, ни большого количества гостей, и Виктор не отказался от приглашения, обычного в их отношениях, знакомый со многими родными этой семьи. С самим же Женей Колычевым он познакомился в Челябинске, куда, только начав работать, они были направлены на учебу по специальности; и дружба их была по-настоящему мужской, без обид и притязаний, с безусловно решаемыми разногласиями, если те случались между ними. Позднее Виктор и Вера познакомили его с Анной, подругой Веры, а те, поженившись, теперь воспитывали двух дочерей-подростков; день рождения одной из них они и справляли в этот раз.
  Колычевы встретили его радушно, а девочки наперебой интересовались детьми Виктора, с которыми были дружны, и больше всего их интересовало то, как Наташа поступила в институт, очевидно, по той простой причине, что уже сами задумывались над этой перспективой. Гости ещё не собрались, и он, развлекаемый детьми, разглядывал книги на полках шкафа; многие из них уже были ему знакомы, но появились и кое-какие новинки. Его внимание привлек томик Эсхила - произведения, ещё не встречавшиеся ему до сих пор, и он открыл книгу, увлекшись её просмотром, между тем как дети ушли на кухню по зову матери. Перелистывая книгу, он вдруг обнаружил несколько долларовых купюр между её страницами и незаметно подозвал друга, передав ему книгу.
  - Да ты что?! - воскликнул тот полушёпотом. - Это же моя заначка!
  - Ну, ты и нашёл же место, куда её положить! Самое заметное.
  - Да эту книгу, кроме тебя, никто в руках-то не держал. Но, видимо, надо перепрятать.
  Гости постепенно собирались, проходя в большую комнату, приветствуя друг друга и устраиваясь за столом; все они были родственниками Ани: дядя и его сын с женой, а также младшая сестра с мужем и детьми. Впрочем, за обширным столом не было тесно, а Виктор помнил случаи, когда здесь умещалась и вся семья Евгения с его родными, жившими в соседнем городе, расположенном неподалеку.
  За столом царила обыкновенная семейная атмосфера с поздравлениями, пожеланиями и обыденными разговорами, постепенно становившимися более оживленными и более громкими после ухода детей из-за стола. Центром вскоре стали дядя Ани, Николай Петрович, пенсионер и старый коммунист, и её младшая сестра Тамара, окончившая два института и, как знал Виктор, работавшая на каком-то частном предприятии. Он и ранее бывал свидетелем их словесных дуэлей, никогда не вмешиваясь в них, понимая, что жёсткий тон, на который они иногда переходили в разговоре друг с другом, позволялся их родственными отношениями. Впрочем, остальные члены застолья также старались не особо встревать в этот спор, однако, когда вновь прозвучало заявление о естественном отборе, Виктор всё же не выдержал и изложил свою точку зрения. Его выслушали внимательно, а потом прозвучал вопрос, говоривший о явном неудовлетворении тем, что было услышано.
  - По-твоему, естественный отбор не действует в среде людей?
  - А вы думаете, его проявления настолько часты и очевидны для всех каждый день? Это только последствия лучевой болезни дают такие частые мутации, но они никого не радуют. Человечество пока не выделило из своей среды какую-то особую породу гениев и не выделит. Однажды Айседора Дункан сказала Бернарду Шоу: "Давайте, родим ребёнка, который будет умным, как вы, и красивым, как я". На это Шоу ответил: "А вдруг он окажется таким же красивым, как я, и таким же умным, как вы?"
  За столом весело засмеялись, а Виктор продолжал:
  - Потомки какого гения были так же гениальны во всех последующих поколениях? По-моему, гениальность - это не мутация, а всплеск способностей человека под воздействием определённых условий, в каких он жил и развивался. Общественных условий.
  - Неправда! - возразила Тамара. - Ведь есть же люди, обладающие экстрасенсорными способностями.
  - Многие получили эти способности в результате каких-то трагических обстоятельств в своей жизни, что говорит о том, что, возможно, при соответствующих обстоятельствах каждый человек может иметь такие способности, хотя есть и такие, кому это и передалось по наследству; но если бы они давали реально видимую пользу для человечества, то давно были бы его всеобщим достоянием.
  - А как же дети индиго, о которых сейчас так много говорят?
  - Не правда ли, они ведь воспитывались в человеческом обществе?
  - А вы слышали о детях, выросших в волчьей стае? Это другая сторона детей индиго.
  - Да, я читал где-то о двух девочках, которых нашли в Индии, воспитанных волками, - подтвердил Евгений. - Младшая умерла вскоре, а старшая так и не научилась говорить. Причем они обе не ходили, а ползали на четвереньках.
  - Но ведь это же исключение, вызванное случаем!
  - В судьбе некоторых людей случай играет такую же определяющую роль, как в судьбе Паганини его отец.
  - А что отец Паганини? - послышалось из-за стола.
  - А он его заставлял играть на скрипке, - засмеялся Николай Петрович.
  - У меня знакомый пострадал в драке. На него напали вечером на улице. Он был студентом пятого курса. Такие надежды подавал! А вот теперь постоянно сидит в коляске; его вывозят летом к дороге, и он весь день смотрит на проезжающих, а голова постоянно падает ему на грудь, - говорил Владимир Николаевич.
  - Ну не знаю, не знаю... - поддержал Тамару её муж Анатолий. - Все-таки есть мутации в среде людей, которые сохраняются.
  - Конечно же, есть, но они становятся достоянием всего общества гораздо раньше, чем из него выделится порода гениев или порода ублюдков; иначе не были бы запрещены во всём мире близкородственные связи, а к инцесту относились бы по-другому. И мне кажется, что не надо делить людей на достойных и не совсем достойных, как это делали в своё время в Германии.
  - Мне не всё ясно в отношении группового отбора. Если считать, что этот вид отбора действует и в человеческом обществе, а законы - его инструмент, то как же он работал в доисторическую эпоху, в первобытном обществе, ведь тогда не было никаких законов? - спросил Владимир Николаевич.
  - Законов в нашем понимании, конечно же, не было; но были традиции, были заветы, были религиозные какие-то правила, обряды и, наконец, были и первые законы - абсолютные запреты - табу, нарушение которых каралось смертью. Откуда в морали человечества появились такие понятия, как добро и зло, а в мифологии - бог и дьявол или "человеческое" и "звериное" в понятиях о проявлении человеческого характера? В первых понятиях содержится представление об ограничении личных амбиций, собственных желаний, чтобы не сделать вреда другим людям, а во вторых - об отказе ограничить проявление своих инстинктов во вред им. Вся история человечества - это борьба за ограничение основных инстинктов человека. Вспомните Нагорную проповедь Иисуса Христа: она - абсолютное отрицание индивидуализма.
  - Такое, наверное, можно сказать только о первобытном обществе. Цивилизованные отношения - это совсем другое, - возразила Тамара.
  - Ан нет! - воскликнул Николай Петрович. - Начало цивилизации - это начало воинствующего индивидуализма, продолжающегося по сей день и обеспечиваемого государством, поддерживающим интересы богатых. Это вы, "демократы", открыли "ящик Пандоры", вы провозгласили свободу эгоизму со всеми последствиями, вы разрешили то, против чего люди боролись тысячелетия. Это ли не преступление?! С чего это вы заговорили вдруг о милосердии? Да потому, что вы разрешили то, что раньше было запрещено. Можно воровать, грабить, убивать - но нужно помилосердствовать: не всех убивать.
  - У меня есть знакомый, - торопливо сказал Владимир Николаевич, - сын которого на экзамене по литературе в этом году по теме о милосердии в заключительных словах сочинения написал строку из "Морального кодекса", так ему за это снизили оценку! А написал-то он: "На знамени будущего уже начертаны слова: "Человек человеку - друг, товарищ и брат"".
  - Да это ж вы, коммунисты, издевались над лучшими людьми России, изгоняли из страны, расстреливали, губили в ГУЛагах. Сколько миллионов инициативных, талантливых людей вы загубили в угоду безликой, серой массе шариковых.
  - Чтобы позднее из этой массы шариковых снова выделить часть общества, посчитавшую себя его элитой, посчитавшую себя достойней остальной, гораздо большей её части, прикрываясь лозунгами о свободе. Не зря сказал - уж не помню кто, - что если в каком-то государстве заходит вдруг разговор о свободе, то там присутствует шкурный интерес, - не отступал Николай Петрович.
  - Согласись же, наконец, что всё время вашего правления - это время издевательства над собственным народом. Для большей наглядности вспомни хотя бы вашего кумира - этого изверга Сталина.
  - Если ты причисляешь меня к "этим извергам", тогда давай говорить о твоих кумирах, выкалывавших глаза зонтиками парижским коммунарам, зверски убивавших Либкнехта и Люксембург, издевавшихся над прогрессивными людьми во всем мире: топивших в траншеях с нечистотами в Парагвае, засовывавших змей в половые органы женщин в Южной Африке, а ещё гораздо раньше выбрасывавших новорождённых младенцев рабынь свиньям, бродящим по улице, избивавших илотов-рабов в Спарте, которых было в десять раз больше самих спартанцев. В Древней Греции это тоже считалось демократией! Если говорить о ваших издевательствах над простым народом, давай вспомним все восстания рабов, все крестьянские войны во Франции, в Германии, религиозные войны и крестовые походы в Чехии, все крестьянские войны в России, где процветало рабство почти до двадцатого столетия. И всё это происходило от хорошей жизни восставших?! Вспомни ваших торговцев "чёрным деревом", вывозивших рабов из Африки, вспомни Конкисту и колониальные войны. Вспомни все права привилегированных классов по отношению к угнетённым: пресловутые права сеньоров, право первой ночи в Европе, право первого удара в Японии и тому подобное. А когда с приходом к власти коммунистов вдруг оказалось, что всё это рухнуло, и стало понятно, что возможны отношения, противоположные прежним, что новое государство уже не защищает агрессивный индивидуализм, а последняя попытка противопоставить ему фашизм провалилась, тогда на Западе вдруг возникло понятие "права человека". В связи с этим тебе не кажется, что коммунисты воспитали мир?
  - Ты забыл, сколько народу погибло за время правления ваших "воспитателей"? Тех, что отняли у народа свободу?
  - Свободу?! Ты думаешь, на Западе в то время была свобода? Я вот недавно слышал, как один из ваших умников, оправдывая Кровавое воскресенье, говорил, что в Англии примерно в то же время правительство расправилось с рабочим выступлением покруче царя. Может быть, ты забыла, что уже в тридцатые годы в Италии у власти был Муссолини, в Германии - Гитлер, в Испании - Франко, что многие западные страны имели колонии в Африке, в Азии, где беспощадно подавляли все национальные выступления. А в США? Помнишь, почему начали праздновать Первое мая? А Мексика и Латинская Америка? Это те же колонии для США. Я уже не говорю про Японию, которая воевала во всей Юго-Восточной Азии.
  - Ну, всё, всё! Перестаньте! - вмешалась решительно Анна, понимая, что перепалка усиливается не в меру. - Давайте лучше выпьем. Женя, что ж ты не наливаешь дамам?
  - Нет, подождите! - сопротивлялся Николай Петрович.
  - Отец, успокойся! Не порть настроение, - уговаривал его Владимир Николаевич.
  - Всё! Больше не буду. Давайте выпьем.
  - Да ты и так уже пьяненький.
  Виктор жалел, что встрял в разговор, спровоцировав тем самым этот спор, хотя и понимал: возникновение его было неотвратимо, поскольку такие споры теперь происходили повсюду, словно люди начали вдруг делить что-то, одни - считая, что имеют на это право, другие - что те не имеют на это никаких прав. Вспомнилось: "Посеяно зло, но ещё не пришло время искоренения его".
  Веселье продолжалось уже в благодушной атмосфере, словно все сговорились не переступать некий обусловленный порог общения, чему, впрочем, содействовало и то обстоятельство, что Николай Петрович вскоре заснул на кушетке в спальне хозяев. Танцевали много и охотно; а Виктор, постоянно востребованный женщинами как постороннее лицо в их семейном кругу, вынужден был следить за тем, чтобы не давать повода для ревности, что, впрочем, вряд ли было обоснованно: к нему относились почти по-родственному. Танцуя медленный танец с Тамарой, он прилагал немало усилий, чтобы опасная близость их тел, старательно возобновляемая ею вновь и вновь, не бросалась в глаза окружающим.
  - Помнишь, я приглашала тебя помочь мне, когда у меня потёк кран в ванной? - спрашивала она, улыбаясь.
  - Ну как же, помню.
  - И что ж ты не пришёл?
  - Но у тебя ведь есть Анатолий.
  - Анатолий был в командировке, ты же знаешь.
  - Тем более... Как же я мог поступить так по отношению к нему?
  - Странный ты!.. Мы что, детей с тобой собирались бы делать?
  - Тамара!.. - воскликнул он укоризненно.
  - Да ладно тебе! Надо ж иногда давать себе выходной от семейной жизни. А Анатолия я всё равно люблю.
  - Нет, я так не могу.
  - Может быть, я не нравлюсь тебе? - говорила она игриво. - Или наши идеологические разногласия тебе мешают?
  - Зачем ты так говоришь? Ты мне очень нравишься, но ты замужем за Анатолием, а это непреодолимое препятствие для меня.
  - Ну, хорошо! Может быть, позднее ты изменишь своё отношение ко мне. Вот уже сейчас я чувствую, что оно изменилось, - заявила она, на секунду тесно прижавшись к нему.
  - Господи! Что ты делаешь! - смущённо отстранился Виктор.
  - Ничего, я подожду, - улыбалась она, как ни в чём не бывало.
  Позднее, опять танцуя с ней, он, стараясь избежать похожего разговора, спросил о её работе, о том, как дела у них на предприятии.
  - Ты знаешь, я ушла от своей прежней хозяйки. Надоело работать на чужого дядю. Сейчас занялась челночным бизнесом. Два раза уже съездила в Турцию, потихоньку торгую, но результат скорее отрицательный - очень много конкурентов, а ведь город наш не такой уж большой. Хотелось бы заняться чем-нибудь посерьёзнее, но никак не могу придумать - чем. Все ниши уже заняты, да и наличных средств у меня нет, чтобы открыть своё дело. То, что удалось сберечь ранее, пропало, а кредит взять в банке не так-то просто: желающих много, гораздо больше, чем у них возможностей. Поэтому и получают только избранные, да и то с определёнными условиями.
  - Что же за условия?
  - Говорят, до двадцати пяти процентов надо отдать кому нужно.
  - А кому нужно?
  - Неважно, потому что без связей всё равно его не добьёшься. Но у меня даже нет определённых целей, хотя вполне возможно открыть свой приличный магазин - это наиболее реальный вариант. Надеюсь, мне всё же удастся это сделать.
  - А что Анатолий?..
  - Ты же знаешь - он геолог. Работа их сейчас практически свёрнута, но он купил гусеничный вездеход и надеется наладить своё дело: хочет договориться с местными рыбаками, оленеводами о заготовке рыбы, мяса. Думаю, у него всё получится.
  - А ты не хочешь устроить своё дело? - спросила она чуть позднее.
  - Нет! Мне это претит. Я не смогу стоять за прилавком, хитрить, изворачиваться, обманывать. Можно, конечно, заняться автосервисом, что хорошо могу делать, поскольку я механик в широком понимании этого слова, но и это меня не прельщает, потому что хочется участвовать в значимых делах, в масштабных проектах, в больших стройках, как до сих пор.
  - Но со временем ты можешь достичь этого в собственном деле.
  - Не смеши меня: эти места давно застолблены теми, кто находился непосредственно рядом. Как говорят, в нужное время и в нужном месте.
  - А в отношении автосервиса?
  - Город наш небольшой, и, я думаю, здесь тоже всё схвачено давно и "крышуется". Новичков тут не любят. Да я уже говорил, что меня это не прельщает.
  - Что ж, так и будешь всю жизнь работать на кого-то, а не на себя?
  - Пока я работаю на государственную компанию, это утешает. Если вдруг изменится что-то?.. Есть кой-какие мысли, но пока я ещё не готов и буду ли готов - не знаю.
  Гости разошлись, а поскольку Виктору некуда было спешить, то он согласился остаться ночевать в доме друга.
  Разговаривая утром с Евгением о прошедшем вечере, Виктор упомянул о планах Тамары по устройству собственного бизнеса, что было сделано им больше из попытки выяснить, как восприняли окружающие её поведение по отношению к нему, потому что было несколько неловко из-за своего, как ему казалось, неумения установить между ними нужную дистанцию.
   - Я боюсь, что у неё вряд ли что выгорит. Во-первых, кредит получить почти невозможно, а во-вторых, я чувствую, что у неё не хватит терпения добиваться своей цели, потому что толку от торговли на рынке очень мало, а ей надо всё и сразу. Ты даже не знаешь, что это за стерва; Анатолий при ней как теленок. Она же его бьёт всерьёз.
  - Я и правда видел однажды как она ударила его по лицу, приревновав к моей Вере, но подумал, что это случайно.
  - Да ты что?! Смотришь - тихая, тихая, но никто не знает, что с ней будет через минуту.
  - Однако она как-то ладит с Николаем Петровичем?
  - Мне и самому это не совсем понятно: они могут разругаться вдрызг, но потом, пусть не сразу, всё-таки помирятся. Вот с Аней они ладят.
  - Ну, твоя Аня - тактичная и прощать умеет. Она мне вчера рассказала, как ты ночью назвал её чужим именем. Говорила: "Лежим мы ночью, обнялись уже, а он мне говорит: "Хорошо-то, Маша!" - "Какая я тебе Маша?!" - "Всё равно - хорошо!" - "Вот подлец!"
  - А что мне было делать?! - смеялся Евгений.
  Они сидели за столом на кухне, пили кофе. Анна и дети ещё спали, утомлённые прошедшим торжеством; впрочем, даже детям торопиться было некуда. Под утро прошёл дождь, и погода была пасмурная, но вместе с тем тихая и явно не холодная; а за окном, среди молодой зелени ольхи и берёзок и ближе, стучась в стекло, колыхались внушительным облачком то ли проснувшиеся после зимней спячки, то ли вновь народившиеся комары. За недалёкими пятиэтажками, за дорогой, проходившей по окраине города, начиналась тундра, словно окутанная лёгким зелёным дымком - впечатление, создаваемое молодой зеленью, распускавшейся на ущербных видом берёзках и лиственницах, - а на фоне этой неглубокой дымчатости тёмными пятнами выделялись низкорослые, чахлые ели. Колычевы недавно поменяли свою двухкомнатную квартиру в центре города на более вместительную, но расположенную несколько ближе к окраине, что не имело большого значения при таком компактном расположении города, построенного за последние полтора-два десятка лет.
  - Не жалеешь, что переехал сюда? - спросил Виктор Евгения.
  - Нет! Что ты! Мне здесь нравится, и соседи хорошие. Вот только дети не хотят переходить в другую школу, но учиться им уже немного, да и автобусы ходят рядом. В общем, сложностей почти не прибавилась.
  - Ну а как на работе?
  Они уже несколько лет работали порознь.
  - Как обычно... Зарплату задерживают, дают беспроцентные ссуды. Не кому попало. Мне - не попало.
  - А что ж ты не потребуешь?
  - Ты что, смеёшься?! Это раньше можно было что-то сказать - прислушаются. Заставят прислушаться. Теперь что ни говори - никому дела нет. Да хрен с ним - не очень то и хотелось. Недавно был в командировке в Сосновом - две недели, как приехал, - так там на установку, что ты построил для изоляции труб, в этот цех под дернитовым тентом специально, как я понял, приезжали американцы из какой-то совместной компании, что там работает, посмотреть, что ты натворил. Позднее, на планёрке, я слышал, как начальник управления, довольный, рассказывал, что им понравилась и конструкция установки, и то, как она работает. Но вот дизайн!
  - Ещё бы! Топором сделано, точнее - резаком. Наплевать!.. Мне надо было, чтобы она работала и работала безотказно. Если б ещё и о дизайне думать, на неё ушло бы в два раза больше времени и средств.
  - Ты слышал?.. У Каутца сын помер в тюрьме.
  - Да ты что?! Нет, не слышал!
  
  Вольдемара Ивановича Каутца Виктор знал с того времени, как после демобилизации начал работать в организации по строительству газопроводов, где тот был исполняющим обязанности начальника управления взамен прежнего, находившегося под следствием по поводу каких-то махинаций в финансовых делах. Положение управления, в котором Виктор начинал работу, было достаточно сложным, он и сейчас не мог понять, как при том состоянии конторы его приняли на работу, больше того - отправили на учёбу по новой специальности. Он воспринял тогда Каутца как растерявшегося человека, совершенно непригодного для той роли, какую ему приходилось исполнять, имея в характере комплексы, не способствовавшие ни коммуникабельности, ни доброжелательности или, по крайней мере, терпимости по отношению к подчинённым. Впрочем, в те времена с рабочими он практически не общался, а в каких отношениях был с младшим руководящим составом, Виктор не знал. Ему лишь помнилось, как Вольдемар Иванович однажды приехал на участок, где Виктор находился в командировке; а участок тот располагался в большом посёлке со своим спокойным укладом, со своими традициями, и газовикам поневоле приходилось считаться с этим. К полудню начальник управления вместе с начальником участка на несколько минут появились на трассе строительства газопровода и быстро исчезли, ни с кем не поговорив, однако некоторые из рабочих заметили "фингал" под глазом у Каутца, которому тут же было найдено объяснение: слухи быстро распространялись в таких населённых пунктах.
  Через несколько месяцев финансовое положение управления выправилось, на должность нового начальника был назначен Иван Васильевич Черёмин, человек крепкого телосложения, с бычьей шеей и большим животом; внешнему его виду соответствовал характер - крутой и властный, не приемлющий ни сопротивления, ни пререканий подчинённых; с ним у Виктора позднее установились сложные отношения, характерной чертой которых была постоянная конфронтация на фоне безусловного выполнения Виктором своих производственных обязанностей. Теперь, позднее, он понимал, что при большом желании начальник мог бы избавиться от столь неуживчивого работника, но как мудрый управленец просто мирился с ним как с необходимым злом, считая, что умеет контролировать его, а тем самым обеспечивая предсказуемость событий в подчинённом ему коллективе. С приходом нового начальника Каутц был назначен главным инженером управления, и в этом качестве он оказался на своём месте, постепенно изжив свои комплексы и став настоящим производственником и великолепным организатором. Отношения его с рабочими стали сколь требовательными, столь и доброжелательными; его не боялись, как начальника управления, но, безусловно, уважали. Он умел прислушиваться к мнению окружающих, выделяя из него рациональное зерно, умело используя его в производстве, и в этом Виктор убеждался много раз, но больше всего ему помнился совершенно замечательный случай, происшедший в конце апреля на одной из строек Тюменской области при строительстве газопровода, трассу которого пересекала река. Эта река, шириной около сорока метров, делила их участок на две половины. Была весна, уже всё таяло, уже гусеницы тракторов месили грунт, превращая его в непролазную грязь, уже осыпалась, оплывала бровка траншеи, куда укладывали изолированный трубопровод; хотя восемь километров его из шестнадцати уже успели уложить в траншею, но вторая половина оставалась на другой стороне реки, и, несмотря на все усилия, успеть переправиться на другую сторону до её вскрытия их бригаде не удалось.
  Положение на строительстве было авральное: кроме политического фактора - закончить строительство к Первому мая подгонял строителей ещё и природный фактор - неумолимо наступающая распутица. Ситуация сложилась критическая: свободной техники на другом берегу, даже у соседей, не было, а изменение в планах строительства было исключено, поскольку даже первоначальный план, предполагавший оставить нитку газопровода на этом участке не закопанной в траншею, но лишь обвалованной, был отменён и траншею выкопали усилиями взрывников и асов-экскаваторщиков, собранных по всей трассе. Они не успели всего на одни сутки. Последний рабочий день на этом берегу они начали с переправы через реку - кто на гусеничном вездеходе, медленно передвигавшемся плавом по вскрывшейся реке, лёд которой поднялся по ту и по другую сторону дороги, оставшейся под водой, потому что ранее её предварительно наморозили с использованием лежнёвки - бревенчатого настила, обливавшегося водой по мере намерзания, кто по воздушному переходу, образованному предыдущим трубопроводом и представлявшим собой широкую букву "П", положенную набок под углом сорок пять градусов с одной стороны на другую. Высота от верхней точки этого перехода до уровня реки была не менее семи метров, а передвижение по трубе диаметром чуть больше метра, покрытой полиэтиленовой плёнкой, было очень рискованным предприятием. Виктор помнил один случай, происшедший с ним осенью, когда, добираясь от проезжей дороги до изоляционной колонны, расположенной несколько вдалеке, они вдвоём с товарищем, вопреки здравому смыслу, пошли по трубе газопровода, уложенного уже в траншею, заполненную водой. Было довольно холодно, и капли дождя, прошедшего ночью, оставили после себя ледяную корочку, поэтому идти приходилось осторожно, дабы не упасть в студёную воду. Они прошли значительное расстояние; было заметно, как плавающая труба реагирует на их шаг, а шедший впереди товарищ Виктора вдруг спросил не к месту:
  "Интересно, какая тут глубина?" - и тут же, поскользнувшись, потерял равновесие и забалансировал на скользкой трубе, стараясь удержаться на ней.
  Заколыхавшаяся на воде труба вывела из равновесия и Виктора, попытавшегося, оттолкнувшись от неё, хотя бы грудью лечь на бровку траншеи, но после нескольких мгновений попытки осуществить это намерениє он решил: "А, хрен с ним!" - и соскользнул вслед за своим впереди шедшим товарищем, оказавшись по грудь в отнюдь не ласковой воде.
  Перспектива падения в воду реки с семиметровой высоты вряд ли кого вдохновляла, однако погода пока благоприятствовала строителям в этом отношении: днем было тепло и тихо, а нагретый на солнце трубопровод перехода не был скользким, и взбалмошный и безалаберный помощник машиниста изоляционной машины несколько раз бегал по переходу с двумя ведрами клея для изоляции газопровода.
  Никто не ожидал того, что произошло: погода смешала планы строителей; все были в растерянности, а обсуждая с бригадой сложившуюся ситуацию, главный инженер, очевидно, очень надеялся найти выход из неё всеми возможными путями. Положение оставалось тупиковым: восстановить скрывшуюся под водой переправу было невозможно, и в процессе обсуждения кто-то высказал полушутливое мнение, что, де, во время войны технику постарались бы переправить по дну реки. Мгновенно поняв, что это единственный выход из того положения, в каком они оказались, Каутц немедленно начал действовать. Вертолёт, вызванный на следующий день, перевез изоляционную и очистную машины на другой берег реки, а третьим рейсом взял троллеи, которыми поддерживался трубопровод в процессе передвижение трубоукладчиков, и печку для обогрева изолируемой трубы. Этот рейс закончился трагически для экипажа вертолёта. Уже перемещённый и опускаемый на землю груз, очевидно, из-за своей лёгкости и парусности, создаваемой "печкой", начал сильно раскачиваться, что вынудило экипаж аварийно сбросить его на землю, но сильно размотавшийся трос подвески был подхвачен лопастью вертолёта и, скользнув по его борту, оторвал голову командиру, высунувшемуся из окна кабины. Экипажу удалось всё же посадить вертолёт, ещё неделю после происшедшего стоявший чуть в стороне от трассы газопровода.
  Несмотря на происшедшую трагедию, работа бригады продолжалась обычным порядком. Установленный перед находившейся в воде переправой трубоукладчик старательно подготовили для погружения под воду, закрыв все возможные отверстия, чтобы исключить попадание воды в заправочные и масляные ёмкости машины, и, сняв электрооборудование, могущее пострадать при погружении в воду, а затем зацепив трос для буксировки, начали тянуть тяжёлым бульдозером, находившимся на другой стороне реки. Медленно тронувшийся с места трактор, дойдя до берега, вдруг быстро скатился в воду, по самую верхушку кабины скрывшись в ней. И всё было бы хорошо, но, неуправляемый, он свернул несколько в сторону от наезженной части переправы и упёрся в крутой откос берега; трос, прицепленный к нему, лопнул, и машину пришлось оставить на ночь в воде речки. Наутро были вызваны водолазы, зацепившие новый трос за оставленный в реке трубоукладчик, и после некоторых усилий, он был вытащен на берег. Первый успех воодушевил бригаду, работавшую теперь с редким подъёмом, перетаскивавшую толстый, тяжёлый металлический трос большой длины по колено в грязи дороги, размешанной бульдозером. Каутц, наряду с остальными участвовавший в этом, весело шутил: "Возимся, право, как малые дети, в грязи". Укреплённая лежнёвкой дорога, размятая тяжёлым трубоукладчиком, всплыла на поверхность и была снесена течением вниз по реке, поэтому следующая машина скользнула в воду, оставив на поверхности только полтора-два метра своей десятиметровой стрелы. История повторилась снова: дойдя до берега, трактор упёрся прицепной скобой в ледяной обрыв, оставленный всплывшей дорогой, и трос опять оборвался. Лишь водолазы, заложившие взрывчатку, подорвавшие оставшийся ледяной уступ и вновь зацепившие трос за находившуюся в воде машину, помогли вытащить её на берег. То же произошло и с остальными двумя трубоукладчиками: каждая машина ночь провела в воде реки, а когда работа по переправе подходила к концу, вдруг ударили морозы и рабочие всей бригады простыли, чихая и кашляя несколько дней после этого.
  Заменив смазку во всех ёмкостях трубоукладчиков и запустив наконец переправленную технику, они продолжили работу, укомплектованные уже второй бригадной сменой.
  Это были незабываемые дни! Пришедшие после недавней оттепели морозы были, впрочем, не такие уж сильные, а ночи не совсем тёмные и беспроглядные, и каждое утро было отмечено неизъяснимым признаком наступающей весны, а воздух был насыщен её незримым присутствием, когда радовал даже твёрдый наст в лесу, куда они ходили собирать чагу со стволов берёз. Её заваривали потом в ведре, вскипятив для этого воду на костре, и пили черпаками из бересты, сняв её кусок со ствола берёзы, затем сложив "кульком" и защемив расщеплённой веткой, чему их научил Виктор.
  Они успели сделать работу в срок, снимая оборудование с трубопровода утром двадцать девятого апреля, и в это время вдруг пошёл дождь, означавший окончательный приход весны; а к полудню прилетел МИ-6, вертолёт, забравший одним рейсом всех желающих вылететь домой на весенние праздники; и Вольдемар Иванович неизвестно какими путями раздобыл ящик водки, которую они пили, расположившись вокруг открытого и ограждённого люка машины, использовавшейся до этого для перевозки грузов всё той же "подвеской".
  Дружеские, доверительные отношения Виктора с Каутцем оборвались самым неожиданным и непонятным вначале для него образом; поводом к этому послужило невыполненное задание, к которому он как бригадир колонны не имел прямого отношения; впрочем, задание было поручено другому, но, оказавшись в тот момент в том месте, он был ошеломлён грубостью, с какой отнёсся к нему главный инженер. Ещё в детстве он пугался грубого к себе отношения, а позднее, повзрослев, приходил в неконтролируемое состояние, пережив первоначальное остолбенение в подобной ситуации. Каутц должен был знать об этой черте его характера, но, очевидно, не захотел с этим считаться; ошеломлённый потоком этой ярости, он молча повернулся, сел в машину и уехал с места события, где Виктор, дрожа от возбуждения, долго не мог прийти в себя.
  Потом они не здоровались и почти не разговаривали друг с другом, избегая даже редких деловых контактов, а затем Вера ушла из дома и Виктор должен был уволиться и перейти на другую работу. Уже гораздо позднее он понял, в чём была причина этой ссоры, когда узнал, что Вера ушла к нему.
  Каутц переехал потом в Москву, где работал каким-то заместителем начальника главка, а года через три после этого был застрелен в подъезде своего дома в начале перестройки, пережив два инфаркта, надсадив сердце нагрузками, какие оно было не способно выдержать, потому что и эти последние годы жизни зачастую находился на трассах, курируя стройки и находясь в тех же стрессовых условиях, будучи психологически слабым для них. По мнению многих, его знавших, лучшим вариантом в его судьбе была бы должность прораба или начальника небольшого оседлого управления, но и в этом случае оставался шанс окончить жизнь от запоя, чему благоприятствовало и то обстоятельство, что его жена разделяла с ним пристрастие к алкоголю, от чего и умерла спустя некоторое время после его похорон. Виктор знал о судьбе их сына, жившего после смерти родителей в одном из подмосковных городов и в компании с каким-то своим родственником, приехавшим из Киргизии, занявшегося торговлей наркотиками. Бизнес процветал недолго: всё подобное подконтрольно серьёзным структурам и их просто сдали следственным органам, причем подельнику сына Каутца удалось скрыться, а тот загремел в колонию на длительный срок, где заболел туберкулёзом. Кроме того, выяснилось, что ещё ранее он уже был болен СПИДом и гепатитом.
  Виктор думал о том, сколь нелепа судьба этой семьи, и Евгений, словно слыша его мысли, подтвердил их.
  - Да... Досадно, когда думаешь, как всё у них сложилось. Ты помнишь Удалова, что работал с нами тогда? Так вот, он привёз гроб с телом своего племянника - он ведь свояк Каутцу - и похоронил рядом с отцом и матерью. Больше у них никого не было. Теперь вся их семья вместе. Все трое - рядом.
  - Жаль. Чисто по-человечески их жаль. Несуразно... Несуразная судьба вопреки всем стремлениям. Он уж, во всяком случае, не хотел, чтобы всё так случилось.
  - Что сделаешь. Жизнь есть жизнь. Черёмин тоже что-то стал сдавать. Постарел. Но у него в семье всё ладно: дочь - актриса, сын - инженер. Впрочем, он ещё хорохорится. Недавно одна женщина у нас на участке рассказывала, что застала его и кладовщицу на складе во второй классической позиции.
  - Ну что ж, он давно по стройкам, в отрыве от семьи - как-то выкручивается.
  - Положением пользуется. Некоторые женщины просто не решаются отказать.
  - Ты думаешь?
  - Что тут думать? Моемся мы однажды в бане - человека три нас было, - пришёл Черёмин с одним из прорабов. Ну, разговор обычный - банный. Черёмин мне говорит: фигура у тебя, Женя, хорошая, женщинам такие нравятся. Тут Коцур встрял (ты же знаешь - какой он на язык), мол, тебе-то, Иван Васильевич, грех жаловаться - любая даст. А тот отвечает: "А что толку! Её е...шь, а она морду воротит".
  - Может быть, и пользуется положением, но ты же сам знаешь, как женщины на трассе избалованы нашим вниманием; поэтому и позволяют себе иногда сверх меры.
  - Что-то ты его защищаешь, а раньше так к нему не относился.
  - Ты знаешь, что раньше я позволял себе много лишнего, хотя правды было больше.
  Виктор встал из-за стола.
  - Ну ладно! Спасибо за гостеприимство! Мне идти надо - скоро твои встанут, не буду вам мешать.
  - Останься! Всё равно дома у тебя никого нет.
  - Нет, хорошего - помаленьку. Вот вам будет охота - приезжайте ко мне. Можно с детьми - покажу новые фотографии, можно - без: посидим, выпьем чего-нибудь. Машина у вас есть.
  - Подожди, я довезу тебя.
  - Ты что, забыл?.. Мы же похмелялись.
  - Вот чёрт! Тогда такси вызову.
  Лето незаметно подходило к концу. Вернулась из отпуска Вера с детьми, и пришло время собирать Наташу к отъезду на учёбу. Он снова взял оставшиеся неиспользованными дни отпуска, и вскоре они были в Москве, где остановились в той же гостинице в районе Солнцева, в которой Вера жила с детьми при сдаче экзаменов дочери в университет. Виктору понравилось доброжелательное отношение персонала гостиницы, а расположение номера, находившегося на солнечной стороне, весьма радовало его и Наташу, впрочем, ночевавшую так лишь три ночи и поселившуюся затем в общежитии университета. С его комендантшей у Виктора сложились великолепные отношения: она приняла как должное ту знаменитую рыбу, какой не найти было в московских магазинах, и не скрывала, что пользуется подарками, предлагаемыми ей родителями студентов и шедшими на нужды, как потом понял Виктор, всех работников общежития. Она, впрочем, не могла предложить чего-либо особенного, в своих услугах, но лишь более удобную комнату из тех похожих одна на другую в здании хрущёвской постройки или более приличную кровать, оставшуюся от прежних студентов, приобретённую за личные деньги. В комнату с дочерью поселили ещё двух девочек: одну с Камчатки - её отцом был морской офицер, - а другую родом из Свердловской области, росшую в семье без отца, с матерью, работающей учительницей в городской школе. Комендантша не скрывала, что специально поселила девочку, мать которой не могла обеспечить её в полной мере, в компанию более благополучных детей, но на Виктора угнетающе подействовало это обстоятельство: он не знал, как скажутся на характере дочери те отношения, что сложатся в их комнате.
  Он ещё несколько дней жил в той гостинице в Солнцеве и, добираясь до неё пешком от метро, не раз наблюдал, как дети ползают в придорожных посадках акаций, собирая шампиньоны по приметам, известным только им. Стоя вечерами на согретом солнцем балконе, он никак не мог понять, что за запах преследует его в эти дни при выходе на свежий воздух. Ему начало казаться, что кто-то из соседей курит наркотики, но позднее понял, что запах, не дававший ему покоя, был запахом перегоревшего постного масла, словно пропитавшим весь воздух вечерней Москвы, как будто повсеместно жарящей на ужин картошку. Однажды вечером, поужинав и отдыхая раздетым по пояс, он услышал стук в дверь номера, а открыв её, изумился, увидев двух незнакомых в гражданской одежде и двух милиционеров с автоматами. Вошедшие, не торопясь осмотревшись, потребовали документы, а Виктор, доставая их из кармана пиджака, заметил ухмылку на лице вооружённых рядовых и понял, чем она была вызвана: на столе стояла начатая бутылка водки и кое-какая провизия; очевидно, у "гостей" были подозрения, что в номере присутствует женщина; ей, впрочем, было куда скрыться: в углу комнаты находился закуток, назначение коего было известно только строителям.
  Предъявив документы, Виктор услышал вопрос о том, почему он не зарегистрировался по прибытии в Москву, и ответил невпопад: "А откуда это известно?" - имея в виду это нововведение для приезжих. Не задавая больше вопросов, пришедшие забрали документы, предложив на следующий день к одиннадцати часам прийти за ними в районное отделение милиции, оставив без внимания его заявление о том, что у него не будет такой возможности, и ушли, оставив его в негодовании: никогда ничего подобного, чтобы вооруженные люди входили в номер гостиницы, в его жизни не было. Виктор всё же опоздал на следующий день и, придя в гостиницу, с тем чтобы вместе с администратором отправиться в отделение милиции, встретил её в коридоре, вернувшейся оттуда и протянувшей ему паспорт со словами:
  - Вот ваш паспорт, извините нас за неувязку и, пожалуйста, не придавайте этому случаю большого значения. Не говорите никому об этом.
  Он ответил просто:
  - Ну что ж, пожалуйста, - и понял, что, очевидно, администрация намеренно не поставила его в известность о необходимости регистрации, извлекая из этого свою какую-то материальную выгоду.
  Был конец августа, занятия в университете ещё не начались, а дела с устройством дочери в общежитии были практически уже улажены, когда Виктор позвонил домой и Вера передала ему просьбу начальника управления съездить в Воронежскую область, помочь наладить полуавтоматную сварку трехтрубных плетей для строительства трубопровода работникам участка управления, принадлежавшего к одному с ними тресту. Не обременённый уже личными заботами после того, как дочь поселилась в общежитие, Виктор согласился съездить в указанное место, но, не владея информацией о движении поездов, вынужден был ждать на Павелецком вокзале, приехав туда вечером в расчёте добраться до места ночью, чтобы с утра приступить к работе.
  Побродив по вокзалу, он направился в зал ожидания на втором этаже, где, попив кофе, устроился в свободной его части, не обратив внимания на странное поведение людей, в нём находившихся. Особенностью зала было то, что одна, меньшая его часть была заставлена стульями чёрного цвета, а другая, большая, - стульями зелёного, и вот у стены, рядом с этой зелёной частью, почти пустой, он и устроился, смотря телевизор и наблюдая за окружающими. Невдалеке расположилась беспокойная компания, состоявшая из женщин разного возраста и довольно фривольного поведения, подшучивавших друг над другом, и шутки эти состояли иногда в том, чтоб, незаметно подкравшись, сдёрнуть юбку с какой-нибудь своей подруги, не спешившей после этого вернуть её на место. Между ними Виктор заметил молодую шуструю девушку лет шестнадцати, довольно миловидную, с "фингалом" под глазом, и совсем ещё ребенка - девчушку лет двенадцати, постоянно исчезавших куда-то; было похоже, что они находились под контролем заметного мужчины, единственного в их компании. Несколько позднее Виктору показалось, что они жаловались на кого-то из находившихся в зале, показывая на него пальцем, и он никак не мог поверить, что тот, кому они жаловались, сутенёр, а все, кто рядом с ним, его подопечные.
  Немного погодя напротив Виктора остановилась пожилая пара. Мужчина предложил спутнице устроиться там, на зелёных стульях, на что та возмущённо прошипела что-то не очень внятное, и они удалились в сторону, где стояли стулья чёрного цвета, почти сплошь занятые людьми. Размышляя над этим обстоятельством, он вдруг понял, что сказала та дама, отказавшись сесть в свободной части зала: "Что?! Рядом с извозчиками?!" Лишь позднее он понял, что не ошибся в услышанном, и это обстоятельство самым неприятным образом подействовало на него: невозможно было предположить, что такие отношения к людям ещё могли сохраниться в обществе. А сам факт, что это высказала особа, отнюдь не выглядевшая интеллигентной, угнетал ещё больше. Теперь было ясно, почему зелёная часть зала была свободна от пассажиров, а чёрная - полностью занята.
  Промаявшись несколько часов на вокзале и переночевав в вагоне поезда, он утром вышел на станции в Воронеже, где его встречали на машине, специально присланной за ним.
  Было около десяти часов утра, когда они подъезжали к трубосварочной базе, расположенной на опушке бора, с его мачтовыми соснами и песчаной почвой, уже с признаками степной полосы. Ленивые бурые коровы, лежащие прямо на пыльной дороге, даже не пошевелились перед приближавшейся машиной, что необычайно поразило Виктора, знакомого с тем, как ведут себя их сородичи в его родных местах в летнюю жару, стараясь спрятаться в тень или, ещё лучше, переждать самые жаркие дневные часы в прохладной воде речки.
  Немедленно приступив к делу и потратив несколько часов на расчёты, пробы и выйдя наконец на "режим", он заварил несколько стыков, а дождавшись результата рентгеновского просвета, попросил отвезти его на станцию, намереваясь вернуться в Москву. Отпустив машину, Виктор прошёл в здание вокзала, направляясь к кассе, где оказалось, что ближайший поезд следует до Санкт-Петербурга. Решив, что это судьба распорядилась таким образом, он купил билет до города, про который не забывал в последнее время.
  
  Через несколько месяцев после возвращения из Москвы Виктор уже реже вспоминал о Санкт-Петербурге, по прибытии в который из Воронежа позвонил сестре Юлии, попросив объяснить, на каком кладбище та похоронена и как найти её могилу. Лишь со второй попытки он смог дозвониться до Зои Александровны (так звали сестру Юли), работавшей учительницей в сельской средней школе. Он подробно записал все приметы и на другой день, взяв такси, поехал на кладбище, купив по дороге букет жёлтых тюльпанов и большой букет полевых цветов. Не сразу, но он нашёл могилу, выглядевшую вполне прилично, несмотря на прошедшие девятнадцать лет. Простенький бетонный памятник располагался на чистой маленькой площадке, очевидно, не так давно засеянной специальной травой для газонов. Непритязательная металлическая оградка, окружавшая могилу, была покрашена в зелёный цвет, и краска кое-где уже шелушилась от времени. Внизу, под керамической фотографией Юли, неотрывно глядевшей на Виктора, ниже имени и дат рождения и смерти, на бронзовой пластине были выгравированы слова: "Я - с тобой".
  Ошеломлённый Виктор встал на колени на траву перед памятником, не в силах отвести глаз от такого дорогого ему лица девушки, с которой словно вчера расстался, а сегодня встретил снова, и это впечатление, яркое, неожиданное, вспышкой счастья обдало его сознание, но тут же схлынуло, оставив после себя невероятную боль, судорогой перехватившую дыхание. Он не смог сдержаться и, сдавленно всхлипнув на выдохе, безудержно разрыдался, руками и лицом припав к холодному камню памятника.
  Прошло немало времени, прежде чем, успокоившись, он вытер глаза, поцеловал её фотографию и произнёс уже ровным голосом:
  - Привет, милая! Прости, что заставил тебя ждать так долго, - а дорогое ему лицо на фотографии спокойно и, казалось, понимающе неотрывно смотрело на него.
  Поверить, что слова на бронзовой пластине были адресованы ему, было страшно, как страшно было чувствовать себя виноватым вдвойне, в первую очередь перед ней, видя её зримый, безгласный укор, а потом уже перед собой, чувствуя стыд, внезапно нахлынувший на него.
  Отойдя в угол оградки и раскрыв пакет, что принёс с собой, Виктор вынул из него бутылку марочного среднеазиатского портвейна, с трудом найденного им в специализированном магазине города, и пластиковый стаканчик, а распечатав бутылку, налил в него до краёв тёмно-красное вино и, вылив половину к изголовью могилы, выпил остальное, горько подумав: "Вот мы и встретились!"
  Солнце склонялось к закату, когда Виктор, истязавший себя укорами за смерть Юли, за эту глупую, нелепую утрату, прибрался на могиле, поцеловал фотографию девушки и вышел из оградки, взглянув последний раз на памятник и мысленно попрощавшись. Этим же вечером он сел на поезд и утром вернулся в Москву, встретившую его тоскливой сырой погодой, хмурым, безрадостным днем, соответствовавшим его настроению.
  Он приехал в общежитие к дочери, и та, наоборот, была жизнерадостна и деятельна, готовясь к предстоящим занятиям в университете. Он, поняв, что для неё началась новая жизнь, в какой родные занимают уже второе место, покорно подчинился обстоятельствам и в тот же день уехал из Москвы, позволив ей проводить себя только до подъезда общежития. И хотя его успокаивало то, что дочь без грусти и тревоги проводила его, занятая собой и новыми подругами, он, сидя у окна вагона и наблюдая, как Останкинская вышка, то забегая вперед, то отставая или скрываясь за ближними зданиями, сопровождает поезд, готов был выпрыгнуть из вагона на ходу и вернуться к ней в общежитие. Теперь он вспоминал это, думая, сколь трудно рушатся старые привычки, связанные с беспокойством за благополучие родного человека; оставляя дочь впервые в жизни одну на длительное время, он лишал себя возможности ежедневного участия в её судьбе.
  Время проходило почти за теми же, что и раньше, заботами, но только дома стало гораздо тоскливее, а на работе вошли в норму постоянные задержки зарплаты, доводя его иногда до бессильной ярости, лишая возможности собственными средствами помогать дочери, получавшей мизерную стипендию. Зачастую выходило так, что, получив задолженность и раздав накопленные долги, семье через некоторое время снова приходилось занимать. Впрочем, у дочери всё было в порядке; она еженедельно звонила домой, и было видно, что ей по душе учёба в университете. Сын, очевидно, задавшийся целью окончить школу с медалью, готовя уроки, иногда в категоричной форме требовал помощи отца, мечтавшего отдохнуть после работы, но поневоле вынужденного уступать его требованиям. Часто звонила Инна, и в разговорах с ней всё настойчивее звучали упрёки в его нежелании найти повод для встречи. Отношения же его с женой были ровными и обыденными, но возобновившаяся близость между ними не приносила Виктору большой радости, и Вера, чувствуя это, никогда не настаивала на ней.
  Сестра Лида писала редко, но можно было представить, что у них с матерью и детьми брата всё сносно; племянники почти каждый день навещают свою мать, даже оставаясь иногда ночевать с ней, однако живут постоянно с тётей и бабушкой. У брата тоже, кажется, всё налаживается, но возникли проблемы со здоровьем матери: она стала терять память.
  Приближался Новый год, и Вера, соскучившись по дочери, была настойчива в своём желании провести его рядом с ней, сын заявил заранее, что также намерен справлять праздник в компании своих друзей. Виктор знал его характер, позволявший не сомневаться в его добропорядочности, и не был против, а сам раздумывал над приглашением Колычева встретить Новый год у него дома.
  Женя сообщил, что компания будет та же, как и на день рождения дочери, но, возможно, приедут его мать и сестра из соседнего города. Выбор места встречи праздника у Виктора был, но, несмотря на это, он принял приглашение, ценя товарища и дружеские отношения своих и его детей.
  Вслед за суматошным приготовлением к празднику незаметно пролетело и застолье, после которого младшие его участники, вызвав такси, отправились на городскую площадь к большой ёлке, там установленной. Виктор ежегодно приходил туда на Новогодний праздник, но если раньше там было почти безлюдно из-за сильных морозов, то последние годы, по странному капризу погоды, морозы были слабые, и на площади в Новогоднюю ночь год от года становилось многолюднее. Вот и в этот раз погода была тихая и не сильно морозная, а при ясном звездном небе падал лёгкий редкий снежок - такое бывает иногда зимою в здешних местах.
  Народу было значительно больше, чем в прошлые годы, и основная часть присутствующих находилась ближе к большой, красиво украшенной ёлке, собранной на металлическом стволе из веток и стволов маленьких настоящих ёлок, заготовленных в тундре: цельную красивую ёлку такой величины не найти было в этих местах. Кроме больших ледяных горок и Деда Мороза со Снегурочкой, сделанных из снега, облитого водой, на площади было много других мифических существ, изготовленных тем же способом, а гуляющие, толпясь около них, веселились, кто как мог. К их компании, остановившейся около ёлки, сверкавшей шикарной гирляндой разноцветных огней, вдруг подошла молодая женщина, взявшая Виктора за руку и потянувшая его за собой; он не стал сопротивляться и, отшучиваясь на весёлые замечания спутников, последовал за ней. Обойдя ёлку, женщина остановилась около какой-то снежной зверушки, поставила ей на спину свою сумочку и, раскрыв её, вынула оттуда бутылку водки и пластиковые стаканчики.
  - Открывайте, прошу Вас, - обратилась она к Виктору.
  - Что ж, с удовольствием, - он взял бутылку, распечатал её и налил водку в стаканы.
  - Говорят, как встретишь Новый год, так и проведёшь его, - сказала незнакомка. - Я вижу, Вы один, как и я?
  - Но я не один, - возразил Виктор. - Я с друзьями, а с Вами - всё равно приятно.
  - Но без женщины, ведь правда? Поэтому давайте выпьем и в новом году не будем одиноки. С Новым годом Вас!
  - Ну что ж, и Вас с Новым годом! Пусть у Вас всё будет так, как должно быть у счастливых людей!
  - И Вам желаю того же самого! С Новым годом!
  Они выпили, закусили мандаринами, вынутыми из сумочки, постояли, поговорив на ничего не значащие темы, поддерживая всё тот же шутливый тон, и Виктор не торопился уходить, понимая, сколь важно собеседнице его присутствие, возможно, дающее ей надежду на чисто женское счастье в новом году. Он не расспрашивал ни о чём, как и она ни о чём не спрашивала; очевидно, ей нужно было именно это событие, сам факт, что оно произошло, и это давало ей некоторую уверенность на будущее. Подошёл Женя, сказал, что они уходят; они выпили ещё раз, уже втроём, попрощались с собеседницей и отправились догонять спутников Евгения. Бесшабашное настроение Виктора, не покидавшее его весь вечер, ещё более усилилось после выпитого около ёлки, и, уже намереваясь отстать от спешащего товарища, он вдруг остановился, словно наткнулся на забор, не заметив его. Обходя группу людей, явно не желавших влиться в общую толпу веселящихся на площади, он вдруг встретился взглядом с женщиной, чьё лицо поразило его до такой степени, что заставило непроизвольно и резко остановиться в растерянности. Если бы он был трезв, то, очевидно, молча удалился бы, не решившись заговорить с незнакомкой, но состояние беззаботности, даже какой-то безалаберности, толкнуло его на поступок, приемлемого объяснения которому долго нельзя было найти; ещё больше его потом поражало то, что женщина пошла ему навстречу, когда он предложил поцеловаться с ней. Она уверенно поцеловала его в обе щёки, но несколько помедлила, словно не решаясь уступить молчаливому настойчивому его требованию поцеловаться в губы. Однако это произошло, и он, восхищённый и взволнованный, смотрел на неё с признательностью, но заметив недоуменные взгляды тех, с кем находилась незнакомка, благодарно кивнув ей, молча удалился.
  Сын был уже дома. Виктор поцеловал его, поздравив с Новым годом, и они вместе позвонили в Москву, в общежитие дочери, где находилась и Вера, упрашивая вахтершу сообщить о звонке в комнату дочери. Однако и на повторный звонок их не было около телефона; пришлось мириться с обстоятельствами.
  Уже лёжа в постели и намереваясь заснуть, он никак не мог этого сделать, с некой тревогой вспоминая происшедшую встречу и свой сумасбродный поступок, закончившийся таким восхитительным образом, но, к сожалению, пришедшему сейчас, оставшийся без последствий. Однако все сожаления о возможности завязать знакомство были бессмысленны: она была не одна, и это вряд ли входило в её планы и в планы её спутников, что было видно по поведению находившихся рядом мужчин. Подобным образом наткнуться на такой же взгляд, заставивший его оторопело остановиться, ему пришлось несколько месяцев назад перед женщиной, только что отошедшей от прилавка в книжном магазине. Он и сейчас до конца не старался понять: взгляд ли подействовал на него так убийственно или весь облик женщины, встреченной им так неожиданно, однако было ясно, что и неожиданность в этом случае носила зависимый характер.
  Она была, безусловно, красива, но не только красотой объяснялась его откровенная растерянность перед ней: было что-то особенное во взгляде, в выражении её лица; видимо, это действовало на подсознательном уровне и только на него, потому что в поведении окружающих ничего не изменилось. Его спросили однажды, какие женщины ему нравятся. Даже не будучи сильно искушённым в любовных делах, любой мужчина имеет по этому поводу своё мнение, и это понятно. Тогда он ответил, что ему нравятся разные женщины, но главное, чтобы они были женственными, и в данном случае эта черта незнакомки была определяющей, но не только; было ещё что-то мистическое, какой-то мысленно не оформленный фактор, давший команду "Стой!" его сознанию. Она явно заметила оторопь, поразившую его, но, не проявив ни досады, ни удивления, отошла к книжным полкам, долго разглядывая затем стоящие там издания.
  Можно было жалеть об упущенной возможности завязать знакомство, но в жизни каждого человека есть достаточно случаев, о которых вспоминается с грустью потерь.
  Праздники кончились, и жизнь продолжалась своим чередом, буднями сгладив впечатление о необычной встрече. Из Москвы приехала Вера, довольная днями, проведёнными рядом с дочерью, с которой всё было в порядке, в том числе и учёба в институте, а спустя месяц Виктора попросили выехать на удалённый участок трассы строительства газопровода, где произошло несчастье: упала в траншею изоляционная колонна и погибли три человека. Похожее уже происходило однажды в этой колонне, но трагических последствий тогда не было, и хотя Виктор заявил главному инженеру о том, что технология работ, изменённая в последнее время, ущербна по своей сути, к нему тогда не прислушались.
  
  Он приехал к месту аварии в полдень. Был ясный, морозный день с ощутимым ветром, делающим его ещё более холодным; а низкое - прямо над горизонтом - солнце холодно краснело в снежной пелене позёмки над безлесной белой и ледяной тундрой. Много повидавшему за время работы в колоннах по изоляции трубопроводов, побывавшему в напряжённых ситуациях, требовавших чрезвычайной выдержки, самообладания и энергии, ему не показалось невероятным состояние машин, навешенных на трубопровод и прицепленных к нему; во всяком случае, если приходилось, он всегда представлял общую аварию в колонне именно такой. Перед спуском в приличной глубины низину, прямо на взгорке, в глубокой и широкой траншее, куда укладывался заизолированный трубопровод, на трубе почти полутораметрового диаметра лежали три трубоукладчика, три тяжелых трактора, весящих каждый более пятидесяти тонн, американского и японского производства, со сломанными или согнутыми стрелами, при помощи которых они поддерживали этот трубопровод. Правые гусеницы и противовесы над ними неестественным образом возвышались над траншеей, а смятые кабины с разбитыми стеклами были местами разрезаны газорезкой или разорваны в клочья - последствия того, как вынимали из них погибших машинистов. Следов крови было немного: все погибшие были одеты в толстые ватные костюмы. Четвертый трубоукладчик лишь наполовину находился в траншее; его спасло то, что высота подъема трубопровода в этом месте была меньше, чем у предыдущих машин, то, что опустившийся на дно комбайн удержал трубопровод на некоторой высоте от дна, а кроме того, обвалилась бровка траншеи, она в этом месте была менее прочной, разрыхлённая взрывами, предшествующими копке. Своей стрелой десятиметровой длины, вплотную прижатой к порталу, на котором она крепилась, машина опиралась на раму изоляционного комбайна, удерживающего её от окончательного падения.
  Перебравшись по гусенице трактора на раму комбайна, а затем на противоположную сторону, Виктор по скользящим и стучащим друг о друга осколкам грунта отвала, похожим на ледышки и почти таким же лёгким, так как болотистая и торфяная почва тундры была насквозь пропитана водой, взобрался на самую его вершину и огляделся. Картина была удручающей: плеть трубопровода, придавленная искорёженными машинами на расстоянии почти ста метров, далее спускалась в низину по дну траншеи и выходила из неё на бровку только перед подъёмом из низины. Следом за ним перебрался на отвал главный инженер управления. Достав из-под полушубка фотоаппарат и сделав несколько снимков этой катастрофы, он снова спрятал его и сказал:
  - Вот так всё и получилось. Они приехали утром, отцепили два трубоукладчика, и Кудеяров с двумя рабочими начали подвигать плеть ближе к траншее.
  Виктор уже знал кое-что о происшедшем, а сейчас в полной мере мог представить, как всё произошло. Кудеяров когда-то работал в его бригаде, а последнее время сам был бригадиром в той же колонне. Он, видный мужик, спокойный, рассудительный, острый на язык, был толковым организатором, его слушались и уважали рабочие. Особенностью же их работы было то, что плеть трубопровода, сваренная ранее, находилась на некотором расстоянии от вырытой траншеи, что объяснялось спецификой землеройных и сварочных работ, а перед изоляцией её нужно было подвинуть ближе к траншее, причем, чем ближе - тем лучше. Вот и сейчас из рассказа главного следовало, что бригадир взял два трубоукладчика и бульдозер начал двигать впереди лежащую плеть трубопровода.
  Происходило это так: когда трубоукладчики поднимали её, а затем, меняя наклон стрелы, старались переместить ближе к траншее, бульдозер помогал им, толкая трубопровод, предварительно захватив отвалом побольше снега, чтобы не повредить трубу. Машинисты оставшихся в колонне трубоукладчиков, то ли проверяя машины, то ли просто потому, что в кабинах было уютнее, чем в вагончике, зацепленном за последний трубоукладчик, где находились изоляционные материалы и где было достаточно тепло, остались в кабинах, и ошибка бригадира, позволившего это, обошлась им дорого. При очередной переброске плети машинист тяжёлого бульдозера, своенравный и упрямый, переусердствовав, толкнул плеть больше, чем нужно, и она, тяжёлая, многотонная, сорвавшись, пошла "винтом" в траншею до самой колонны. Всё произошло в какие-то секунды, и спастись находящимся в кабинах машинистам не удалось, за исключением тех, кто забрасывал плеть. Их только слегка тряхнуло. Повезло и помощнику машиниста изоляционного комбайна, находившемуся на подножке машины и получившему только ссадины и сотрясение мозга.
  - Вот такие вот дела, Виктор Иванович, - закончил рассказ главный инженер.
  - Да, - задумчиво проговорил Виктор. - Явная вина бригадира и бульдозериста, хотя последнего и больше. Однако помните, Николай Иванович, я вам говорил прошлый раз, когда колонна завалилась в траншею, что технология изоляции неверная? Нельзя было совмещать очистную и изоляционную машины. Очистная очень тяжела, а кроме того, движется неравномерно, и это вредит качеству изоляции. Надо вернуться к старой схеме: там трубопровод на вису более управляем, и лёгкая изоляционная машина движется ровно. Качество изоляции гораздо лучше.
  - Я уже не помню, сохранились ли где старые изоляционные машины. Но это мы выясним, и если они ещё есть, то доставим.
  - И ещё... В отличие от прочих трасс условия работ здесь другие.
  - Почему это?
  - Дело вот в чём... Траншея здесь широкая, гораздо шире, чем в других местах, а это опасно тем, что возможно увеличение амплитуды раскачки трубопровода на вису.
  - Ну, ширину траншеи мы не можем изменить, это требуется балластировкой трубопровода.
  - Николай Иванович! - укоризненно протянул Виктор.
  - Хорошо, хорошо! Мы выделим в колонну ещё один трубоукладчик, Виктор Иванович.
  - Вот и слава богу.
  - А что мы будем делать с этими?
  - Что делать? Вытаскивать и ремонтировать.
  - Но только побыстрее. Время не терпит. У меня и так неприятности. Начальника изоляционной колонны уже сняли.
  Виктор попал в трассовый городок к вечеру, а устроившись с жильём, отправился в вагончик, где жил Кудеяров. Этот вагончик, круглый с торца, имел цилиндрическую формуй назывался "бочкой", а внутри перегородками был поделён на четыре части; первая из них служила прихожей, раздевалкой для рабочей одежды, и тут же стоял изначально отопительный котёл, заменённый сейчас на металлический бак с вделанными внутрь электрическими нагревателями. Во втором отделении были умывальник и душевая, а также здесь готовилась еда обитателями "бочки". Третье отделение было занято столом на четыре посадочных места и шкафами для верхней одежды и продуктов; четвёртое же, занимавшее большую часть вагончика, служило спальней, в конце которой на маленьком столике стоял телевизор.
  Кудеяров в ковбойке и трикотажных брюках сидел лицом к телевизору, у которого был выключен звук, за столом перед полупустой бутылкой водки, а увидев Виктора, усмехнулся и сказал тоскливо:
  - Вот видишь, как получилось? Нехорошо... Будешь обвинять меня?
  - Здравствуй, Володя! Можно мне раздеться?
  - Садись, давай выпьем.
  Виктор, раздевшись, положил полушубок на первую попавшуюся кровать и сел напротив. Владимир Иванович достал ещё один стакан, налил водку, и Виктор, подняв стакан и потянувшись к нему, сказал:
  - Со встречей!
  - Я не буду чокаться!
  - Как скажешь.
  Они выпили, закусив маринованными огурцами, выуженными из трёхлитровой банки, поднятой Виктором из-под стола.
  - Плохо мне... Паскудно.
  Голос Владимира был всё так же негромок и тосклив, а проговорив это, он обхватил голову с вьющимися и разлохмаченными волосами своими крупными мужицкими руками, опершись локтями на стол.
  - Да не мучь ты себя! Расскажи, как всё случилось?
  Повременив немного, тот поднял голову, закурил и начал тихо.
  - Пошли мы закидывать трубу. Все были ещё в вагончике, где плёнка. На улице холодно, а там тепло всё-таки. Нас шестеро было вместе с машинистами: я взял двоих подсобных рабочих, что плёнку подносят. Остальным сказал, чтобы не подходили к машинам. Не было только машиниста последнего трубоукладчика - находился около трактора. Я сказал ему, чтобы шёл в вагончик, и мы поехали подвигать плеть. А тот, как оказалось, придя к остальным, заявил, что у него пропало давление масла в двигателе и он подозревает, что масло, которым они пользовались, плохого качества. Позднее выяснилось, что у него просто отказал датчик давления. Машинисты забеспокоились и пошли проверять свои трактора. Мне в низине ничего не было видно, а они, успев всё проверить, снова запускали машины, когда всё случилось. Мы их достали только к вечеру. Кто-то просто задохнулся, кого-то поломало всего.
  Он икнул, словно поперхнувшись.
  - А что бульдозерист?
  - А этот - увольняется; если не будет следствия - уволят, - оправившись, отвечал Кудеяров.
  - Я его не знаю? Что он?
  - Ты же знаешь, рабочих в бригаду мы не всегда сами выбираем, особенно на технику.
  - Как же вы не досмотрели.
  - Да вот так... Этот упёртый, гонористый, в мою сторону даже не смотрел. Я ему машу, ору - всё бесполезно. Ещё раньше, бывало, выговариваю ему, что не так, - отмахнётся, словно от мухи, с гонором: "Да понял я, понял!" Вот так и угробили троих.
  Он снова налил, выпили, помолчали.
  - Ты ни в чём не виноват, - уверенно сказал Виктор. - Тебя даже при всём желании нельзя обвинить.
  - Спасибо тебе. Я и сам понимаю, но всё равно будут говорить и думать, что виноват.
  - Никто не будет. Я не позволю, чтобы тебя сняли с должности бригадира.
  - Знаешь, не столько чувствую себя виноватым, сколько погибших ребят жалко. Ещё совсем молодые, кроме Павла.
  Он назвал имена погибших, двое из которых были мало знакомы Виктору, а третьего, пожилого мужчину, он очень хорошо и давно знал; можно было даже сказать, что они были дружны с ним какое-то время, но затем Виктор ушёл из колонны, и они виделись очень редко. У того где-то в средней полосе России была жена, но детей не было.
  Виктор спросил, где жил погибший Павел.
  - Да вот здесь и жил. Вместе со мной. Спал вон на той постели у окна, напротив моей.
  - А кто ещё с тобой?
  - Ты их знаешь. Коля Грачёв да Барон, - он назвал по кличке второго своего соседа, бывшего его большим другом, больше, наверное, по той причине, что Кудеяров был родом из Подмосковья, а Барон - из самой Москвы.
  - Где они сейчас?
  - Повезли Павла домой. Должны скоро вернуться. Ты где устроился?
  Виктор назвал номер вагончика.
  - Переходи сюда, - предложил Владимир.
  - Нет, не стоит. Ребята скоро приедут, а на место Павла я пока не решился бы поселяться.
  - Ты прав, наверное.
  Виктор встал, надел полушубок. Кудеяров предложил:
  - Выпьешь ещё?
  - Нет, спасибо. Да и тебе хватит. Успокойся и ложись спать. Завтра надо поднимать машины из траншеи. Главный торопит. Я пойду - устал с дороги.
  Он легонько хлопнул Владимира по плечу и вышел. На улице было морозно и давно уже темно. Вагон-городок, состоящий из полусотни вагончиков, не освещённый излишне, был безлюден и только светился маленькими окнами около входных дверей балков. Виктор подумал, что в каждом из них четыре взрослых мужика, если не заняты приготовлением пищи, то скорее всего смотрят телевизор с бесконечными сериалами, и его вдруг пробрала дрожь от такой перспективы для себя.
  Неделя прошла напряжённо. Работали допоздна и без выходных. Угнетали морозы и полярная ночь. Световой день начинался в одиннадцать часов и заканчивался в три часа, поэтому рабочая площадка освещалась прожекторами, для чего специально была привезена передвижная электростанция.
  Наконец колонна была готова к работе. Все шесть трубоукладчиков, отремонтированные и проверенные, стояли под плетью трубопровода, вынутой из траншеи, держа её на троллеях - специальных тележках, перемещающихся по трубе.
  На промбазу вагон-городка привезли старую изоляционную машину, неизвестно где найденную, и её надо было ремонтировать, чем намеревался заняться Виктор, но главный инженер попросил его несколько дней поработать в колонне, чтобы снять стрессовую ситуацию в бригаде. Всегда старавшийся довести задуманное до конца как можно быстрее, Виктор всё же вынужден был согласиться на его просьбу. К этому времени вернулись сопровождавшие гроб с телом Павла Николай и Барон, и Виктор, когда было свободное время, пропадал у них в гостях. В собственном же его вагончике кроме него жили ещё два человека, работавшие дизелистами на электростанции вагон-городка, оба верующие; во всяком случае, он знал, что один из них баптист, все его так звали. Работали они посменно, так что обоих вместе их редко можно было видеть дома. Отношения его со своими соседями были ограничены рамками сугубо бытовых проблем, обусловленных необходимостью совместного проживания в вагончике. Ещё по приезде, понимая, что его выбор в отношении будущих соседей ограничен, потому что постоянно живущие на трассе рабочие, может быть, годами раньше определились, с кем будут проживать в вагончике, он согласился на первое предложенное ему место.
  Вечером первого дня возобновившихся изоляционных работ, кое-как поужинав, он прилёг на кровать, расслабившись, и что-то читал. Напряжённо начавшийся день постепенно выправился, и к вечеру в бригаде уже была обычная рабочая обстановка, хотя по возвращении домой явно проявилось приподнятое, весёлое настроение рабочих, стряхнувших с себя стрессовое состояние последних дней. Благополучно пройдя низину и уложив участок трубопровода не менее того, что делалось до сих пор, бригада решила пораньше закончить работу. Держа книгу в руках, Виктор мало вникал в прочитанное, думая о том, что ему не нравилась новая технология работ, от которой страдали и их качество, и производительность, и прикидывал, что нужно будет сделать в дальнейшем. Его сосед, баптист, был занят своими делами, готовя ужин, а потом и ужиная, когда в вагончик вошёл Барон, приветливо, но с некоторой смешинкой поздоровавшийся с ним:
  - Здравствуйте, Иван Петрович! Здравствуй, дорогой ты наш сектант! Приятного аппетита! Можно мне войти?
  - Здравствуй, здравствуй, Александр Дмитриевич! Да ведь уже вошёл; ну а раз вошёл, будь гостем, проходи.
  - Спасибо, спасибо, Иван Петрович, - улыбался пришедший. - Как дела на Вашем праведном фронте?
  - Да нашими молитвами, Александр Дмитриевич.
  - Вы же, Иван Петрович, собирались бросить трассу?
  - А я и сейчас собираюсь. Вот только поработаю до весны.
  - Ну, значит, мы с Вами одинаково настроены: я ведь тоже весной хочу вернуться домой.
  - Что так, Александр Дмитриевич?
  - Да вот, надоело без семьи, без жены, без сына. Ну, а Вы-то почему? - он присел на стул рядом с поднявшимся с постели Виктором.
  - Вы знаете, Александр Дмитриевич, я же вынужден был из-за этих коммуняк сюда приехать.
  - Что ж вы так к ним неласково, Иван Петрович, - усмехался гость, подмигивая Виктору, начинавшему понимать его нарочито шутливый тон.
  - Запарили они всех своей белибердой об историческом материализме, жить нормально не дают.
  - Так Вам не нравится "Интернационал", товарищ баптист?
  - С души воротит. Как только вспомню слова: "...кто был ничем, тот станет всем"!
  - Как Вас понять, скажите, пожалуйста?
  - Ничто - это и есть ничто, и чем-то ещё быть не может. Ноль - он и есть ноль.
  - Ну как же, Иван Петрович?! Нехорошо!.. Вы ведь сейчас тоже не в элитном классе состоите?
  - Да я чертежником работал на большом Коломенском заводе. Подзаработать здесь надеялся.
  - И что же?
  - Сейчас этим много не заработаешь.
  - Бизнесом решили заняться?
  - Возможно...
  - Но давайте вернемся к "Интернационалу", Иван Петрович. Как же Вы, верующий человек, можете говорить про другого человека, что тот ноль? Вы ведь наверняка знаете, что говорил по этому поводу Иисус?
  - А что он говорил? Что Вы имеете в виду?
  - А говорил он вот что: "Кто возвышает себя, тот унижен будет, а кто унижает себя, тот возвысится".
  - Совершенно верно, - поддержал Александра Виктор. - И ещё он говорил: "Многие же будут последние первыми и первые последними". Как в "Интернационале": "Кто был ничем - тот станет всем".
  - Да, но не в этом мире, - отвечал баптист.
  - Стало быть, Иван Петрович, в этой жизни не стоит следовать его заповедям, поскольку после смерти всё будет по-другому?
  - Не приписывайте мне того, чего я не говорил.
  - Как же вы не говорили, когда только что поделили людей на достойных и недостойных? Ну да ладно. Я понимаю, Иван Петрович, что Вы это впопыхах сказали, так сказать, не подумав. А помните, Вы говорили мне о двух пророках, которые будут возвещать второе пришествие?
  - Как же, помню. И все будут видеть их, и все будут слышать.
  - А Вы не считаете, Иван Петрович, что они уже приходили - эти пророки?
  - И кто же они, Александр Дмитриевич?
  - А Карл Маркс и Фридрих Энгельс, Иван Петрович.
  - Вы шутите, Александр Дмитриевич!
  - Нисколько. Об этих пророках, о Хошедар и Хошедарма, говорил ещё Заратустра. О них и о Сосиоше. Пророки будут утешать человечество, предвещать земной рай и приход мессии - в данном случае, Сосиоша.
  - И кто ж тогда Сосиош, Александр Дмитриевич?
  - А Ленин, Иван Петрович.
  - Вы смешите меня, Александр Дмитриевич.
  - Рад был Вас развеселить, Иван Петрович. Но я чего пришёл-то? Сегодня девять дней ребятам погибшим, пойдём, Виктор, помянем их. Вы пойдёте, Иван Петрович?
  - Нет, спасибо, Вы же знаете - я не пью.
  - Ну что ж, ладно. А мы пойдём.
  В вагончике Кудеярова собралась вся бригада - все пятнадцать человек, работающих в ней; не было только прежнего бульдозериста, по чьей вине погибли машинисты. Кто-то сидел за столом, кто-то стоял около, а кто-то сидел на кроватях в спальном отделении. Вспоминали прошлое, сожалея о происшедшей трагедии. Трижды помянули покойников, не чокаясь, а потом Виктор предложил выпить за общую память, посетовав, что мало знал двоих из них. Возвратившись к себе, он с грустью думал, как несправедливо обошлась с ними судьба, перечеркнув одним махом все их стремления, все надежды - всю жизнь, такую недолгую и такую желанную.
  На другой день Виктор уже понял, что его помощь нужна бригаде в изменении метода работы, а не в участии в её работе, которая шла спокойно и не нуждалась в его присутствии, поэтому назавтра решил заняться другими делами. В обеденный перерыв бригада собралась в вагончике, прицепленном за последний трубоукладчик колонны, где хранилась и обогревалась плёнка для изоляции трубопровода; поскольку она должна быть тёплой при использовании, там всегда было тепло: топилась "буржуйка".
  Располагались кто как мог: кто у стола в половинке вагончика, свободной от изоляционных материалов, кто на рулонах плёнки в другой половине. На "буржуйке", специально приспособленной для этого, стоял большой бак с только что заваренным чаем, потому и горячим долгое время. Николай Грачёв рассказывал, как они сопровождали погибшего Павла, как знакомые на его родине не верили, что тот погиб в аварии, предполагая, что его просто убили; как вдова покойного, не проронив ни слезинки, интересовалась только деньгами, что ей привезли, да тем, всё ли ей будет переведено из зарплаты мужа. На Виктора эти подробности подействовали угнетающе, как, очевидно, и на остальных слушателей.
  
  - Никак не пойму - что ему ещё было нужно? Ведь ни детей, ни больших проблем в жизни. Квартира - была, дача - была, машина - была. Что здесь делать вдали от жены, от дома?
   - Она, небось, не слишком страдала верностью, - сказал кто-то в раздумье.
  - Похоже на то, - согласился Грачёв.
  - Так в чём для него был смысл жизни?
  - А смысл жизни меняется от индивидуализма к альтруизму, - уверенно сказал молодой и вечно весёлый помощник Кудеярова Коля.
  - Хорошо сказано, - рассмеялся Барон. - Ты хоть сам-то понял, что сказал?
  - Понял, - неуверенно отвечал тот.
  - Ну, тогда бухти мне про категорический императив, - продолжал Барон, устраиваясь поудобнее с намерением вздремнуть.
  - А что это такое?
  - Вот тебе и здрасте! Я думал, что ты нам Канта будешь преподавать.
  - Нет, правда, что такое категорический императив?
  - А что такое альтруизм - ты знаешь?
  - Ну, это что-то равносильное самопожертвованию.
  - Молодец! Правильно. А категорический императив гласит примерно следующее: поступай так, чтобы твои намерения могли стать правилом всеобщего поведения, почти законом.
  - То есть надо быть абсолютно идеальным?
  - К идеалу надо стремиться.
  - Короче, это всё из недостижимого?
  - Но жизнь всё-таки этого требует, а некоторые и сознательно к этому стремятся. Недавно один человек сказал: "Можно не делать подвигов, но не надо делать подлостей".
  - Да брось ты! - вступил в разговор Грачёв. - Сейчас другое время. Этого коммунисты требовали, это их пропаганда. Для того они и выдумали своих героев, которые оказались липовыми, как Павлик Морозов.
  - Да что вы привязались к бедному Павлику? У вас что, совсем крыша поехала?
  - Это у вас, коммунистов, крыша поехала. Он отца предал!
  - А если бы он его убил?
  - За что? И как это ребёнок может убить взрослого мужика?
  - Ах вот как! Значит, судить, как взрослого, вы его можете, а в праве на взрослые поступки отказываете?
  - А за что же убить-то?
  - А за что в такие времена убивал брат брата, отец сына, сын отца? За идею.
  - Какая идея у ребёнка?! Не смеши меня.
  - Во даёт! Недавно ваше же "демократическое" издание напечатало Декларацию прав ребёнка. Так вот, там сказано, что у ребёнка есть право иметь и отстаивать своё мнение.
  - Но он же просто трусливо донёс на него.
  - А вот те, кто его знал, говорят, что Павлик был не робкого десятка. Один даже утверждал, что в дальнейшем по нему могла тюрьма плакать. Все говорили, что в деревне он открыто угрожал кулакам. И под топором он не стал убегать.
  - А ты знаешь, что предатели родных находятся в девятом круге Дантова ада?
  - Это сегодняшние "герои" - будущие клиенты восьмого и девятого его кругов. А что Павлик?.. Это отец их предал. Ушёл из семьи, а навещая, издевался над ними и матерью. Уже вот в недавнее время были случаи, когда суд оправдывал сына, убившего своего отца по тем же мотивам. А вы, милосердцы, устроили избиение младенцев.
  - Ну уж нет! Это коммуняки убили царевича Алексея.
  - Что Павлика Морозова убили - это точно, а что царевича Алексея - можно сомневаться.
  - Что тут сомневаться, и так всё ясно. Зачем большевикам был нужен живой наследник престола - заметь! - законный!
  - А ты думаешь, вам он нужен живой?
  - Не понял... А какой резон, чтобы он был мертвый?
  - А такой! Вы же отрицаете законность власти коммунистов, считаете революцию большевистским переворотом, а это значит, что власть царя законна до сих пор. А зачем вам это надо? Вы тем самым ставите под сомнение законность, как теперь говорят, легитимность своей власти. И вы ещё найдёте останки и царя, и всей его семьи, потому что вам это надо.
  - Всё равно ты меня не убедил. Оболванивали коммунисты народ своими липовыми героями - политика такая была.
  - Ты знаешь, после войны в Германии проводилась политика, которая условно называлась "Три Д".
  - И что это такое?
  - Это денацизация, впрочем, я не уверен, демократизация и демилитаризация. Так вот, у нас, в России, сейчас то же самое, и выразить это можно так: дегероизация, деидеологизация и денационализация, а закончится всё это деградацией всей страны. Зачем вам советские легенды и советские герои? Вы вон даже Зою Космодемьянскую чуть врагом народа не сделали, если б не заступился один высокопоставленный чиновник. А ведь она не партизанкой даже, а рядовым Красной Армии была. Короче, сейчас нужна просто смена морали.
   - А помните, фильм был - женщина сжигала свой новый дом вместе с фашистами, - донеслось со стороны.
  - Вот именно. Я недавно говорил с одним генералом, он мой сосед, - вмешался Барон. - Так вот, в его представлении, мы зря старались победить в этой войне. В Отечественной...
  - Ну и правильно он говорил, - снова вступил в разговор Николай. - Я тут в Подмосковье в очереди за пивом стоял. Подошёл один мужик, старик уже, просит пропустить без очереди как старого солдата, участника войны. В очереди смеются, а один говорит: "Слышь, дед, вот если бы вы не сопротивлялись очень, то теперь мы бы "баварское" пили".
  - Ну и что очередь?
  - А что? Очередь хохочет. Это ведь шутка.
  - Некоторым сейчас свои шутки придётся поумерить. Недавно в Москве мужик за такие разговоры одного козла убил.
  - Я вот что думаю, - подал голос со стороны Стрый, хохол в годах, машинист трубоукладчика. - Многие не понимают, что сами говорят. Они думают, что мы живём хуже всех в Европе. Поэтому кое-кто думает, что немцы научили бы нас жить. А я вот ребёнком был вывезен в Германию, где несколько лет работал на бауэра, и знаю, что почём.
  И кроме того, меня мучает один вопрос... Очень мучает, потому что у меня родные погибли: мать и сестра маленькая. Всего пять лет ей было. Так вот... Смотрел я фильм "Судьба человека". Погибла у него, у главного героя, вся семья. Когда погибла? Тогда ли, когда он в плену был, или в другое время? Дело не в этом, но в том, что в плену он работал на немцев, то есть он им помогал. Вольно ли, невольно ли, но помогал. Как угодно можно к этому относиться, но моя мать и маленькая Оксана погибли, и мне кажется, что я этому помогал. Мне и сны снятся, где я вижу мать, уже не такую, как в жизни, словно понимаю, что она не живая, и смотрит она на меня с укором, как будто я обидел свою сестру. И боюсь я, что с таким сном и умру, - он помолчал, затем продолжил. - А в моей родной деревне до сих пор жива одна умалишённая, которую ещё девчушкой изнасиловал немецкий солдат. Вышел из сарая - здоровая, рыжая морда - и хохочет нагло: "Ха-ха-ха"!
  - Я где-то читал, - продолжил помощник Кудеярова, - что ещё в древности, когда в одном бою русичи стали отступать, вышли в поле женщины, подняли юбки и нагнулись, говоря: "Раз вы все такие трусливые, идите обратно, откуда пришли". Устыдились те, вернулись в бой и победили.
  - Да мы и так уже проиграли третью мировую войну без единого выстрела, - заявил Барон.
  - Как это? - донеслось недоумённо.
  - Все войны шли за передел мира, за рынки сбыта. А мы, мало того что сдали свои рынки, развалили соцлагерь, но и оттолкнули от себя все союзные республики.
  - А почему?
  - Да потому что кое-кто не хотел делиться с ними природными богатствами России.
  - И всё равно нам придётся поделиться, - заявил Грачёв, - потому что пять миллиардов населения Земли не будут терпеть того, что богатствами одной шестой её части пользуются всего лишь сто пятьдесят миллионов человек.
  - То же самое можно сказать и про другие страны. Ведь есть же "золотой миллиард", пользующийся большими богатствами, чем остальные, и - ничего. Возможно, позднее что-то и изменится, потому что сейчас, вон, Европа уже мало-помалу объединяется.
  - Так!.. Хватит, политики! Пообедали, поспорили - пора и за работу, - поднялся Кудеяров. - Вам бы так работать, как языками чесать!
  - Да и так уж работаем, жизни не жалея, - сказал кто-то беззлобно.
  Кудеяров взглянул молча на говорившего, а потом вопросительно на Виктора, отрицательно мотнувшего головой, не видя в сказанном намерения кого-либо обидеть, понимая ранимость бригадира после происшедшей трагедии.
  Споры же в бригаде, случавшиеся в рабочие перерывы и в прежние времена, сейчас всё больше напоминали притчу о слепом, глухом и немом, заблудившихся в незнакомой обстановке, потеряв привычные ориентиры.
  На следующий день Виктор, оставив бригаду, занялся восстановлением изоляционной машины, добытой где-то главным инженером, как тот и обещал. Восстановив её, он подготовил ещё и дополнительный скребковый ротор, вычленив его из старого комбайна, с тем, чтобы с его помощью очищать изолируемую плеть трубопровода от налипшего на неё снега и льда. Затратив на это более десяти дней, он к следующему технологическому разрыву плети, где колонна должна была сняться с трубопровода, доставил машины на место, и новая насадка прошла уже почти в старом, прежде используемом порядке, но с дополнительным очистным ротором и седьмым трубоукладчиком. Первый же день работы колонны по новой технологии показал её неоспоримое преимущество. Помимо того что был заизолирован вдвое больший участок газопровода, чем ранее, расход топлива на обогрев и сушку трубы этого участка оказался даже меньшим, чем прежний; кроме того, Виктор заметил, как изменилось настроение Кудеярова и машинистов трубоукладчиков, теперь заметно повеселевших, а сам он, как в прежние времена, управляя последним трубоукладчиком, ведшим изоляционную машину, играючи вёл колонну, наслаждаясь привычным делом.
  Утро следующего дня, впервые за последний месяц, началось несколько необычно для Виктора, не спешившего встать с постели, удовлетворённого сделанной работой и не обременённого новыми заботами. Он нежился под тёплым одеялом, слыша негромкий храп баптиста, ночью пришедшего со смены, когда в вагончик без стука вошёл Кудеяров.
  - Ты не спишь, - включил он свет в прихожей.
  - Тише!.. Проходи сюда, - сказал Виктор, не вставая с постели.
  - Здравствуй, - сказал Кудеяров, присаживаясь в ногах на край кровати.
  - Здравствуй, - отвечал Виктор.
  - Я из конторы, - продолжал Кудеяров. - Тебя вызывает к рации начальник управления. В общем, я думаю, тебе надо ехать. Ну что ж, до свидания. И спасибо тебе от меня лично.
  - Володя!.. Ты ж меня знаешь... К чему это?
  - Всё бы хорошо, но со всеми этими делами я уже не знаю - радоваться мне или огорчаться.
  - Я не понял...
  - А что тут не понять; работу свою мы как-никак успевали сделать вовремя. А вот сейчас, я чувствую, у нас остаётся свободное время, и нас, очевидно, будут привлекать к балластировке трубопровода. Понимаешь?
  - Ты боишься, что зарплата у вас будет та же, а прибавится работа, вам не нужная?
  - Вот именно.
  - Ну, с зарплатой, я думаю, ты сам разберёшься, как и с балластировкой, а я вообще-то рад за вас. Я вчера вёл колонну, как помнишь, в старые добрые времена, когда перед опасным участком я говорил тебе: "Пацан, жизни не видел? Сейчас я буду показывать тебе жизнь". Я не забуду, как на Каменной горе сменная бригада оставила колонну перед самым перевалом, а ты ночью, в темноте, позвал меня на машину - что-то у тебя там случилось... У меня коленки затряслись, когда я туда поднялся. Я понимал, что перед спуском это самое трудное место, тем более что срезка перевала для колонны не сделана и высота до дна траншеи очень большая, а труба, уходящая на спуск, тянет.
  - Ты думаешь, я зря тебя позвал?
  - Так ты хотел показать мне ситуацию?! Но, всё правильно.
  - А тут как раз главный инженер треста с корреспондентшей, - улыбался Кудеяров.
  - Чего ты усмехаешься? Ты думаешь, меня это сильно интересовало? Ничуть. Ты сам знаешь, сколько мы их видели. Просто я ждал рассвета и тянул время. А по-светлу мы осторожно, хотя и с трудом, но прошли этот перевал и уже свободно, налегке, сделали ту самую норму, что предполагалась.
  - Да!.. - произнёс Кудеяров мечтательно. - Весна уже наступала. Я вскоре после этого в отпуск ушёл.
  - Ты знаешь, там же, на Каменной, но только с другой стороны, у меня был случай, который не даёт мне покоя до сих пор. Как-то весной - уж не помню, зачем, - я оказался на спуске с этой горы. В апреле это было. Ты помнишь, какие деревья там были зимой, покрытые снегом? А вот тогда около дороги - и склон был приличный - на ровном, нетронутом снегу, но не на самой обочине, лежали комочки снега, как снежки, которые скатывают для снежной бабы. Маленькие... Но что интересно: след, откуда они катились до своего места, начинался внизу. То есть они катились не вниз, а вверх! И росли в размере при этом.
  - Так, ладно! Мне сейчас не до твоих сказок, да и тебе надо к рации. Пошёл я... - он встал. - До встречи! Спасибо тебе за всё!
  Поднялся и Виктор. Они обнялись, а затем Кудеяров, отвернувшись, торопливо вышел из балка. Оставшись один, Виктор подумал: зачем он рассказал Кудеярову про те снежки, но тут же забыл об этом, вспомнив, что его ждут на рации. Он оделся не спеша, хотел поставить кипятить воду для кофе, но подумал, что ещё будет время для этого, отправился в вагончик, где располагалась рация городка. Недовольно бормоча по поводу того, что его уже давно требует к рации начальник управления, радист вышел на связь с офисом. Диспетчер главной базы управления ответила, что начальник срочно выехал куда-то, но просил передать, что если у Виктора нет срочных дел на участке, то ему нужно сегодня же выехать домой.
  - В общем, это приказ! - сказала она, добавив, что с начальником участка уже всё согласовано, в том числе и транспорт.
  В кабинете начальника участка было пусто, все уже разъехались по объектам, и Виктор почувствовал непривычную отстранённость от дел, как будто бы он опоздал или намеренно не вышел на работу.
  - Проходи, проходи! - позвал Александр Гаврилович, не вставая из-за стола, занятый какими-то бумагами. - Здравствуй и садись! Спасибо тебе за всё: за хорошее настроение, что нам вернул, за отличную работу, за сэкономленное топливо. Знаешь, как это сейчас нам надо! Обогрев трубы съедал все мои средства, а с приобретением топлива и так много проблем. Вот так... Если ты готов, то можешь выезжать прямо сейчас. Пойдёт на базу грузовой "Урал" Мазура, с ним и поедешь. Поедет ещё Загоруйко с вами, ему надо домой - свадьба у его дочери.
  - Хорошо, сейчас я соберусь, - отвечал Виктор, подумав, что ему так и не удастся попить кофе.
  Попрощавшись, он пришёл в свой вагончик, потихоньку собрал вещи, чтобы не разбудить соседа, и вышел, оставив ему записку, где просто написал, что уехал. День был морозный и ветреный, обычный для конца февраля в этих местах, безлесных и пустынных, забытых богом, словно отхожее место природы. На протяжении многих километров дороги изредка покажется вдали и промелькнёт незаметно чахлое хвойное деревце, и вновь снежная равнина, насколько охватывает взгляд, вызывающая гнетущее ощущение, словно само одиночество, суровое и холодное, поселилось здесь.
  Думая об этом, Виктор вспоминал недавно виденные полуистлевшие остатки стволов толстых деревьев в отвалах грунта выкопанной траншеи. Очевидно, и в этих местах когда-то рос мощный лес, оставивший после себя такие останки.
  Они проехали уже половину пути. В кабине было тепло и хотя несколько тесновато, но уже само ощущение, что за стеклом мороз, создавало впечатление некоего уюта, потеря которого была нежелательна. Загоруйко, хохол из Полтавы, работавший слесарем в сварочной бригаде, с утра уже выпивший, изредка прихлёбывал из поллитровой бутылки, закусывая кое-как и предлагая Виктору составить ему компанию. Его приставания вскоре надоели попутчикам, вынужденным в конце концов грубо одёрнуть его, успокоившегося после этого и наконец заснувшего. Мазур, водитель грузовика, ещё с утра раздражённый тем, что пришлось заправляться топливом, привезённым на участок за день до того и уже вызывавшим нарекания других водителей из-за плохого качества, был мрачен и неразговорчив.
  - Хоть бы одна машина, хоть встречная, хоть попутная - ничего, - раздражённо повторил он уже во второй раз.
  - Я не понял, чего ты волнуешься? Пока ведь всё нормально? - спросил его Виктор.
  - Что-то беспокойно мне... Что-то не то, но пока не пойму - в чём дело? Словно двигатель ослаб, не развивает прежней мощности.
  - Может, обойдётся?
  - Дай-то бог!
  Виктор попытался поменять позу и сесть удобнее, поскольку был прижат размякшим Загоруйко в угол кабины к "двустволке", закрепленной рядом с сиденьем.
  - Размяк, зюзя - недовольно пробурчал он. - Оделся, как в городе. В ботиночках...
  Ты-то что, не сказал ему ничего?
  - Да мне не до этого было из-за той заправки. А сам-то что молчал?
  - Да вы уже в кабине сидели, когда я пришёл. А зачем ты ружьё с собой возишь, только мешается?
  - Мне не мешается, - усмехнулся Мазур. - Волки тут водятся, мало ли что...
  И словно в ответ на его слова машина, резко сбавив скорость, задёргалась, двигатель заглох.
  - Вот и приехали, - тоскливо сказал водитель, выключивший "печку", как называли обогрев кабины, и наружное освещение. - Топливо прихватило.
  Подождав немного, он попробовал прокачать топливную систему насосом из кабины и снова запустить двигатель. Всё было тщетно. После третьей попытки проделать это обеспокоенный Виктор остановил его.
  - Всё, довольно! Не хватало ещё, чтобы сел аккумулятор, тогда, и правда, хана! Давай смотреть - что, где.
  Они выбрались из кабины, открыли капот, из-под которого теплом пахнуло в лицо. Топливо не поступало и с принудительной прокачки, что заставило проверять всю систему, начиная от бака, а сетка вынутого из него заборника была сплошь покрыта беловатой кашицей.
  - Парафин, твою мать! - выругался Мазур.
  Он достал паяльную лампу, разжёг её, отогрел сетку, а Виктор, понимая бесполезность этого, предложил просто пробить её в нескольких местах, чтобы избежать хотя бы её засорения. Управившись с заборником, они забрались в кабину, чтобы немного отогреться.
  Однако в кабине было уже тоже не тепло. Виктор грубо растолкал спящего Загоруйко. Тот, ничего не соображая, продолжал спать.
  - Что-то надо делать. Ведь он замёрзнет. Да ещё в ботиночках.
  Он сильно ударил соседа по лицу. Тот застонал и открыл глаза.
  - Ты что дерёшься? - угрожающе потянулся он к Виктору.
  - Всё! Проснись! - грубо отвечал тот. - Возьми себя в руки и не спи. Иначе замёрзнешь.
  - А что так холодно? Что случилось?
  - Ещё раз повторяю - не спи!
  Они снова вышли на мороз. Паяльная лампа, оставленная Мазуром на бампере, потухла. Матерясь, тот попытался снова разжечь её, но безрезультатно.
  - Я ж её утром давал одному придурку. Полная была. Он, сука, не заправил - мне вернул пустую.
  Двигатель уже остыл, и тепла от него было мало, а мороз, усиленный ветром, давал о себе знать, сводя судорогой замерзающие руки, которые можно было отогреть только дыханием или долго держа в тёплых рукавицах. Несмотря на то, что одежда Виктора соответствовала погоде, холод всё же начал проникать и под неё. Ещё пару раз они взбирались в кабину, где уже давно не было тепла, а напрочь озябший Загоруйко дрожал, стучал зубами и подошвами ботинок. Развести костёр было не из чего: не было ни дров, ни даже простой ветоши. Кроме всего прочего, отказала подкачивающая помпа топливного насоса. Видя, что Мазур впадает в панику, Виктор грубо прикрикнул на него. Вдвоём, по очереди, они сняли помпу, и к счастью, в машине оказалась запасная. Почувствовав, что в кабине утих оставшийся там Загоруйко, Виктор решил заглянуть в неё. Тот спал, спрятав лицо в воротник пальто. Поняв, что он замерзает, Виктор попытался снова разбудить его и, когда ему это удалось, за руку вытащил полузамёрзшего попутчика из кабины и грубо приказал, чтобы тот плясал на дороге. Мало что соображавший мужчина бестолково переминался около машины. Понимая, что иначе ему не спасти человека, Виктор вытащил из кабины ружьё, взвёл курки и сказал твёрдо:
  - Пляши, иначе застрелю!
  Тот непонимающе глядел на него.
  - Пляши! Дурак! - сказал снова Виктор и выстрелил тому под ноги.
  Инстинктивно отпрянув, он начал подпрыгивать довольно неуверенно. Понимая, что человеку надо согреться, Виктор приказал снова:
  - Быстрее! - и ещё раз выстрелил таким же образом.
  Теперь тот, уже не останавливаясь, смешно перебирал ногами, а по лицу его текли слёзы. Увидев, что Загоруйко несколько отогрелся и даже немного вспотел, Виктор, вынув концы шарфа у него из-под пальто, вытер ему лицо от слёз и ледышек и приказал забраться в кабину и оттереть побелевшие нос и щёки, а сам помог Мазуру завершить ремонт. Наконец дело было сделано, и после третьей попытки двигатель удалось запустить; несмотря на то, что в кабине было так же холодно, все были уверены, что им удалось избежать неминуемой смерти.
  Машина тронулась, вначале не спеша, затем всё более прибавляя скорость с тем, чтобы побыстрее прогреть двигатель и систему отопления, а вскоре в кабине стало теплее, и повеселевший Загоруйко снова достал свою бутылку.
  - Ну, уж нет! - смеясь, сказал Виктор. - Теперь ты не будешь пить один.
  Он взял у него бутылку и, отхлебнув глоток, передал Мазуру.
  - Да, ему ж нельзя, - запротестовал Загоруйко, всё ещё стучавший подошвами ботинок.
  - Ему сегодня всё можно - он тебя от смерти спас.
  Получив бутылку обратно, Загоруйко с наслаждением опрокинул в себя остатки содержимого и, вполне успокоившись, начал строить планы на предстоящую свадьбу дочери. Однако вскоре настроение его изменилось: он беспокойно поджимал ноги, массируя их руками, и наконец, разувшись, оголил ступни. Кожа на них была синюшной, а сами ступни припухли; доставала острая боль и зуд.
  - Поздравляю, - удручённо произнес Виктор. - Ты обморозил ноги, и водку всю выпили - растереть нечем. Согревай немного руками, делать нечего.
  Через час они были на месте, где первым делом отвезли Загоруйко на станцию скорой помощи, оставив там, поскольку оказалось, что ноги его покрылись водяными волдырями.
  Дежурный врач сказала:
  - Обморожение первой степени, а может быть, второй. Придётся помаяться недельки две.
  - Но у меня у дочери свадьба! - жалобно простонал больной.
  - Ну, на свадьбу ты попадешь, а вот плясать - едва ли сможешь.
  - А он уже наплясался, - ехидно заявил Мазур.
  - Да уж, - угрюмо подтвердил тот. - Никогда не забуду.
  - Так... Ты оставайся, пока тебя обрабатывают, - сказал Виктор. - Мне - на базу. Поезд завтра, а в гостиницу тебя довезут на "скорой".
  - Ладно, до свидания! В крайнем случае, вызову такси. Спасибо тебе, что не дал мне замёрзнуть.
  - До свидания! Выздоравливай и гуляй свою свадьбу.
  Проезжая объездной дорогой на базу управления, Виктор вдруг решил, что не поедет туда, и попросил Мазура остановиться в удобном для него месте.
  - Не поеду я сегодня. Не хочу. Здесь мне недалеко, да и остановка автобуса рядом.
  - Сегодня тоже никуда не поеду - пусть даже не просят, - сказал тот категорично, и машина, тронувшись, вскоре скрылась за поворотом.
  Был третий час, когда Виктор подходил к дому. Своим ключом отперев дверь квартиры, он вошёл внутрь и не успел даже снять шапку, как вихрем налетел рослый Андрей, обняв отца.
  - Да ты что, сын?! Маленький, что ли? И месяца не прошло, как я уехал.
  - Папа приехал! - подпрыгивая от радости, тот побежал в комнату звонить матери.
  Раздевшись и прибрав свою дорожную сумку, он прошёл к телефону, чтобы поздороваться с Верой. Она ответила сдержанно и, сославшись на занятость, положила трубку, сказав, что скоро придёт домой.
  - Как дела в школе?
  - Да всё хорошо. Только ты помоги мне по математике и по физике.
  - Не сегодня.
  - Нет! Сегодня! Я задачу не могу решить, - требовательно настаивал Андрей.
  - Сын, мне же надо опять столько в книгах рыться...
  - Разве ты не помнишь ничего? Ведь ты же учился.
  - Господи! Когда это было! Чего я только не забыл, так то, как с книгами работать.
  - Вот и меня научи.
  - Этому тебя в институте научат, а я только стараюсь дать вам первые навыки.
  - Мне обязательно надо кончить школу с медалью. Не хочу сдавать экзамены в институт.
  - Но ведь Наташа что-то всё равно сдавала.
  - Я знаю: какой-то пробный тест, а если бы она его не сдала, то стала бы сдавать на общих основания. Но мне этого не хочется.
  - Ну ладно. Мне помыться надо и поесть чего-нибудь.
  - Ты мойся, а я подогрею борщ - мама утром сварила.
  Виктор набрал воды в ванну и забрался в неё. Вода, показавшаяся ему слишком горячей, больно резанула по всему телу, замёрзшему на длительном холоде, и он уже хотел вылезти из ванны и добавить в неё холодной воды, но, притерпевшись, полулежал неподвижно, ощущая ломоту в ногах, зуд и покалывание в кистях и пальцах рук. Вскоре тело согрелось, неприятные ощущения прошли, и он не заметил, как уснул, полулёжа в ванне. Его разбудил Андрей, постучавший в закрытую дверь ванной комнаты.
  - Папа, ты что, спишь?
  - Да, сынка, заснул вот.
  - Я подогрел тебе поесть.
  - Хорошо, сынок, сейчас помоюсь и приду.
  Он вспомнил, как однажды в гостинице Уренгоя к ним в номер вошла администраторша и с беспокойством заявила, что с его другом что-то случилось в ванной. Виктор, забывший было, что Колычев пошёл мыться, испуганно бросился туда, но дверь просторной комнаты была заперта изнутри, и оттуда был слышен шум льющейся воды. Кое-как открыв дверь с помощью администраторши, он смог попасть в ванную. На полу была вода, а Евгений лежал в ванне, и сверху на него струился тёплый душ. Вода же, переливаясь через край, стекала на пол. Шлёпая по лужам прямо в унтах, Виктор поспешил к нему, а подойдя, понял, что тот просто спит под тёплыми струями. Плюнув, он закрыл кран с горячей водой и ещё больше открыл кран с холодной.
  - Ты что, обалдел?! - возмутился проснувшийся Евгений и быстро закрыл кран.
  - Ты хоть помнишь, сколько ты тут спишь? Больше часа тебя нету!
  - Вздремнул маленько... Намёрзся днём.
  - Из-за тебя все унты промочил.
  - Сам виноват: нечего было ломиться сквозь лужи.
  - Да я ж думал - случилось с тобой что.
  - Ну ладно. Идите уже. Помыться не дадут спокойно, - ворчал Евгений, оглядываясь на дежурную администраторшу.
  Виктор помылся, поел и занялся делами сына. Всё было сделано к приходу Веры; довольный Андрей вышел навстречу матери, чтобы поцеловать её.
  - Он у нас просто молодец, занимается на подготовительных курсах, - она обняла Андрея и любовно поцеловала в переносицу.
  - Не слишком ли ты его хвалишь? - слегка насмешливо спросил Виктор. - Ведь учёба в школе уже подходит к концу.
  - Да ладно, пап!.. Я же всё успеваю, - прозвучало несколько виновато в ответ.
  - Ну-ну! - ответил отец.
  Уже в постели Вера рассказывала о дочери, о том, что её соседка по комнате ушла из общежития, сняла квартиру и занимается проституцией. Девочка пыталась где-то подрабатывать: мать не может обеспечить её мало-мальски, потому что у неё ещё двое детей, а учителям сейчас платят смехотворно; стипендия - одно название, к тому же получала ли она её или нет - неизвестно. Наташа с другой соседкой помогали ей, как могли, но она, щепетильная, в конце концов, отказалась от их помощи; учиться однако не перестала. "Подрабатывает", видимо, ночами.
  - Может быть, помочь девушке? - неуверенно спросил Виктор.
  - Теперь уже поздно. Да, насколько я понимаю из рассказов Наташи, она и раньше вряд ли согласилась бы.
  Она помолчала некоторое время, потом, видимо, вспомнив, сказала обеспокоенно:
  - Да, совсем забыла! Тебе Женя Колычев звонил уже два раза. Спрашивал, когда приедешь.
  - Что за дела у него, не говорил?
  - Помочь ему в чём-то надо.
  За собственными делами Виктор забыл об этом разговоре с женой и несколько растерялся, когда Женя через два дня позвонил снова.
  - Ты когда приехал?
  - Два дня назад, - ответил он виновато. - Ты извини, закрутился со своими делами. Жена говорила, что ты звонил.
  - Да ладно... Завтра воскресенье. У тебя выходной?
  - В общем-то, я разгрёб тут немного, можно и отдохнуть.
  Он и правда эти два дня работал допоздна, и работа, начатая им ранее, была близка к завершению, но у него ещё было время, хотя и торопило начальство.
  - Ну, отдохнуть, может, и не удастся, потому что нужна твоя помощь.
  - А в чём дело?
  - Понимаешь, мне тут надо, чтобы ты поработал автогеном.
  - Тебе что, газосварка нужна?
  - Да, да, именно сварка.
  - А зачем?
  - Придёшь, всё объясню.
  - Хорошо. А материалы-то у тебя есть?
  - Да есть, есть.
  - Тогда заедешь за мной завтра утром.
  - А сам что?
  - Да я свою машину уже больше месяца не трогал. А мороз - вон какой.
  - Ладно, договорились. До завтра.
  Женя положил трубку, а Виктор пошёл предупредить руководство, что завтра не выйдет на работу. Встретив вначале категорический протест начальника участка, заявившего, что даже себе он не может позволить сейчас такую роскошь, Виктор всё же убедил его, что сделает свою работу ещё раньше, чем нужно. Тот сдался, попросив всё же не подвести его.
  - Я когда-нибудь подводил тебя? - выходя из кабинета, спросил Виктор.
  Рано утром его разбудил звонок в дверь квартиры. Набросив халат, Виктор пошёл открывать её, а следом за ним, шатаясь спросонья, прошла на кухню Вера.
  - Ты совсем озверел, - сказал он вошедшему Евгению. - Я так рано даже на работу не встаю.
  - Раньше начнёшь - раньше кончишь, - отвечал Колычев, раздеваясь.
  Они прошли на кухню, где зевающая Вера готовила завтрак, Женя поцеловал её в щёку и сел за стол, а Вера, поставив перед ним дымящийся омлет, ушла в спальню, сказав на прощанье, что если им наплевать на своих жён, то они могут работать и ночами.
  Умывшийся Виктор тоже устроился за столом и взял вилку.
  - Ну, рассказывай, - сказал он Евгению.
  - Ты, давай, ешь! По дороге расскажу.
  Они не спеша поели, и уже в машине, в прогретом и показавшемся Виктору уютном салоне, Колычев рассказал ему, что собрал кое-какие деньги, купил ещё один гараж, стоящий рядом с его гаражом, а довольно широкий промежуток между ними закрыл "сэндвичем" - строительными панелями, бывшими уже в деле и доставшимися ему по дешёвке. Получилась хотя и не очень большая, пусть даже маленькая, но мастерская, где можно одновременно ремонтировать, по крайней мере, две, а то и три машины, если ремонт мелкий.
  - Ну, а как с теплом в мастерской?
  - В гаражах, ты же знаешь, тепло, а вот между ними, в мастерской, пока не очень. Но там и не надо. Там у нас механические работы: резка, сварка, шлифовка.
  - У кого это - у нас?
  - Со мной работают Николай Петрович с Володей, сыном. Пока всё, весь наш кооператив. В общем, семейный подряд. Возможно, придёт ещё Толик Тамарин. Что-то дела у него со скупкой не очень. И вот ты нам нужен.
  - Ну-у-у, я-то уж пока не собираюсь.
  - Придёшь потом, куда ты денешься. Нам без тебя нельзя: уже сейчас заказов хоть отбавляй.
  Виктор понимал шутливый характер напускной самоуверенности Евгения в этой фразе, но, несмотря на это, она его всё же озадачила.
  Они подъехали к гаражам. Было темно, и в ярком свете фар автомобиля крупными редкими снежинками тихо падал снег.
  - Ват наши апартаменты, - показывал Колычев свои мастерские вышедшему из машины Виктору.
  Это был просто большой гараж шириной около десяти метров и длиной около шести под односкатной крышей, снег с которой убирали, очевидно, уже не один раз.
  - Ну как? - весело спросил его Евгений, на что Виктор только пожал плечами.
  - Ладно, это только начало, - продолжал он, включив наружное освещение. - Никто ещё не пришёл. Что-то они не больно торопятся, - ворчал он, открывая замок на входной двери, и, открыв её и достав лопату, стоявшую за стеной рядом с дверью, почистил от снега небольшую площадку перед входом.
  Они вошли внутрь. Виктору был знаком порядок, что царил здесь: по всем углам были разбросаны запчасти к автомобилям, приспособления для ремонта, инструменты.
  - Вот здесь мы и обитаем, - сказал Евгений. - Ну как?
  - Что, ну как? Я что, гаражей не видел?
  - Да я не о том... Видишь, сколько мы запчастей приобрели? - он помолчал немного, потом продолжил: - Это, так сказать, на перспективу. Переодевайся! Мы здесь пока обитаем, когда перекуриваем. Весной сделаем пристройку поуютнее, а дальше... Дальше - видно будет.
  - Да, у тебя большие планы.
  - Знаешь, - сказал Евгений доверительно, - дела пока неплохо идут. Мы только начали работать, а уже сделали три автомобиля, а на выходе ещё два. Если ты нам поможешь, конечно.
  - Ты мне робу-то дай, - отвечал Виктор, раздеваясь.
  Переодевшись, они прошли в соседнее помещение, бывшее гораздо шире этого: во всяком случае, около стоящего внутри него грузопассажирского фургона модели УАЗ было достаточно просторно для серьёзных работ.
  Обойдя вокруг машины, Виктор сказал уверенно:
  - Что ж, мне нравится. Просто потому, что работать можно. Только ты мне объясни: зачем вы меняете обе боковые стенки? Разве выровнять нельзя было?
  - Клиент выкупил эту машину после ликвидации предприятия. После банкротства... Он на ней работал несколько лет. Душой прирос. Говорит, что можно бы было и подороже и поновее купить, но хочет восстановить эту.
  - Понятно, - отвечал Виктор. - Да вы почти всё уже сделали: листы подогнали замечательно, прихватили, выровняли. Моей работы тут - тьфу.
  - Ну, не скажи! - отвечал Женя. - Без тебя нам не справиться.
  - Я научу тебя как-нибудь. Потом справишься и без меня.
  - Если по-честному, то я хочу, чтобы ты работал с нами. Понял ты?
  - Не знаю, не знаю... - Виктору почему-то неприятно было думать, что он поменяет производство на своём предприятии на такое мелкое, незначительное дело.
  - А там что? - спросил он, показывая на соседний бокс.
  - Там мы БМВ ремонтируем.
  - Надо же! Откуда у вас такие навыки?
  - Ты же сам как-то говорил, мол, железо - оно и есть железо. К тому же у меня самого, как ты заметил, - старенькая БМВ. И, кроме того, учимся, брат, учимся.
  - Ну ладно, давай аппарат.
  Он открыл баллоны, устроенные на передвижной тележке, зажёг горелку, отрегулировал работу с факелом и присадочным материалом на двух независимых пластинах и приступил к сварке боковин автомобиля. Они уже начали сварку второй боковины, когда в бокс вошли Николай Петрович с сыном Владимиром.
  - Ну, вы молодцы! - иронично встретил их Евгений. - Помогать пришли?
  - А ты как думал! - отвечал Владимир. - Работать? - Не мы! Пить-гулять - это мы!
  - Мы порассуждали и решили, что нам рано тут нечего делать, разве что толкаться у вас под ногами. Видишь, мы правы. А вот теперь эту сторону, заваренную, можно и обрабатывать.
  Заверещала шлифмашинка: отец с сыном обрабатывали сварочный шов на левой стороне автомобиля, готовя боковину к покраске, а через час сварка была закончена, и Виктор потушил горелку.
  - Всё, Николай Петрович! - сказал Евгений. - Бросайте свою жужжалку. Перекур!
  - Сейчас, Женя, - отвечал тот, - чуть-чуть осталось.
  Виктор с другом уже помылись и переоделись, когда в бокс вошли Николай Петрович с Владимиром.
  - Всё-таки приятно, когда в выходной день не сильно утомишься, - говорил старший, снимая с головы вязаную шапочку и защитные очки. - После перекура мы всё быстро закончим, ну а красить уже придётся завтра.
  - Да, да, - отвечал Евгений.
  - Мы не поговорили с тобой сегодня, - обратился Петрович к Виктору, садясь рядом.
  - Как там дела на трассе?
  - Знаешь, Петрович, мне недавно сказал один прораб, что времена авралов прошли. Я спросил его: а времена чего настали?
  - Я же почему сказал, что приятно отдыхать в выходной? В своё время, в семидесятые, мы же как работали: по десять-четырнадцать часов и без выходных, зато сейчас авралов нет, потому что масштабное строительство газопроводов прекратилось; страна живёт тем, что наработано было ранее, за счёт продажи нефти и газа, по сути тем, что мы простроили, - он вздохнул, прикурил. - Нас, пенсионеров, на работу уже не берут, и на так называемые "престижные" места старше сорока - сорока пяти лет не берут тем более.
  - Подожди, отец, - остановил его Владимир. - Женя, утром звонила Тамара, спрашивала, не слышал ли кто что-нибудь об Анатолии.
  - Не понял... - удивлённо произнёс Колычев.
  - Оказывается, он уже неделю назад уехал на своём вездеходе в тундру, и до сих пор от него нет известий.
  - Да, ладно!.. Такое с ним и раньше бывало, - успокоился Женя.
  - Бывало, конечно, но всё пошло хуже; ему и намекать уже начали, чтобы сворачивал свои дела.
  - Ну и правильно! - воскликнул Евгений. - Куда он лезет? Там всё уже схвачено.
  - Ему говорили, чтобы бросал это занятие, - вмешался Николай Петрович. - Ханты уже ничего кроме чёрной рыбы не предлагали.
  - Что значит "чёрной"? - поинтересовался Виктор.
  - Ну, щучка, там, налим и мелочь всякая.
  - Ты знаешь, Женя, что Тамара связалась с сектой пятидесятников? - спросил Колычева Владимир.
  - Анна говорила, - досадливо отмахнулся тот.
  - Что? Уже здесь такое есть? - поинтересовался Виктор.
  - Да и эта не одна уже. Причём это секта трясунов.
  - Вот оно - лицо наших интеллигентов! - усмехнулся Николай Петрович. - Сначала возмущались старыми порядками, которые им жить не давали, потом ринулись делать жизнь, какую им хотелось, а как не получилось, ударились в мистику. Но что интересно, обижаются, когда интеллигенцию называют дерьмом.
  - Ну, я думаю, обобщать-то не стоит, - возразил Виктор.
  - Стоит! - уверенно отвечал Николай Петрович. - Стоит, если поглядеть, как она вела себя в последние годы. Где тот гуманизм, человеколюбие, желание справедливости, равенства, которые присущи были интеллигенции девятнадцатого века? Ничего не осталось, кроме собственного "эго". Недавно я читал книжку одну на тему смысла жизни. Так её автор "категорический императив" даже не рассматривает, называя его просто прилагательным и существительным.
  Все увлеклись разговором, и никто не понял, почему Колычев встал и пошёл к двери.
  - А вот и Тамара! Легка на помине, - сказал он, впуская гостью.
  Та вошла, отряхнула снег с воротника пальто, с песцовой шапки, сняла перчатки, поздоровалась.
  - Косточки мне перемываете? Ну-ну... А ещё говорят, что мужики не сплетничают.
  - А мы и не сплетничали, просто некоторые интересовались, правда ли, что пятидесятники говорят на иноязыках, когда в трансе? - подмигнул Владимир Виктору.
  - Правда, - просто отвечала женщина. - Во время общения с Богом на некоторых из нас снисходит святой дух, который говорит их устами с остальными.
  - Ну, вот! - укоризненно сказал Евгений. - Дайте женщине сесть.
  Он подал ей стул, единственный в гараже, остальными сиденьями были табуретки.
  - Мне интересно, племянница, вот как ты, простая, грешная женщина, которая и выпить - выпивала, и... Вот насчёт других грехов я не буду - не знаю потому что, - как ты святой-то стала? - спрашивал Петрович.
  - Стала вот.
  - Но ведь ещё полгода назад... Да ещё меньше... ты думала по-другому! - он казался растерянным.
  - Когда-то надо задуматься о душе, о вечном... Ты, вон, тоже поменял свои взгляды на частную собственность.
  - Ну, уж нет! Просто правила игры изменились. Я был против этого, но вы приняли новую Конституцию, и я вынужден жить по новым правилам. Хотели капитализма - получите капитализм. У меня соседка есть... Всю жизнь проработала уборщицей в конторе, в общежитии. Так ждала этого капитализма! Спрашивал её: зачем он тебе, ведь кто-то будет богатым, кто-то бедным. Смеялась, говорила: все будут богатыми. Молчит теперь, не смеётся.
  - Бедными, богатыми, зато не коммунистами.
  - Но при коммунистах-то все были равны, а сейчас только и слышно - средний класс. Если есть средний класс, значит, есть низший класс и высший?
  - Это жизнь, дядя.
  - Вот от этой жизни некоторые и сбегают в секты.
  - Петрович, оставь в покое человека, - решил вмешаться Колычев. - Ты мне звонила? - продолжал он.
  - Звонила. Аня ответила, что вы в гараже. Я хотела спросить, не знаете ли вы что-нибудь об Анатолии.
  - Нет, ничего... Я только сейчас узнал, что он уехал.
  - Неделя уже прошла, а я не знаю, что и думать.
  - Зря ты волнуешься, Тамара, - сочувственно сказал Петрович.
  - Мне тоже кажется - зря. Ведь это же не первый раз с ним.
  - Не первый... Но мне всё равно что-то тревожно. Короче, я буду у Ани. Разузнайте, что сможете, - она встала, надела свою песцовую шапку и вышла из гаража.
  - Я даже не знаю, чем помочь, - проговорил Владимир.
  - Я знаю, - сказал Колычев. - Я знаю знакомых Анатолия. У меня есть телефоны. Завтра всё будет известно.
  Он помолчал, потом, обращаясь к Виктору, сказал:
  - Ладно, одевайся, я отвезу тебя, - а прощаясь, поблагодарил за помощь и пообещал позвонить при нужде.
  Однако случилось так, что Виктор простыл, выйдя вспотевшим на открытый воздух в морозную и ветреную погоду. Более десяти дней он принимал различные антибиотики, но простуда не проходила, и в конце концов был вынужден пойти в больницу, где его немедленно направили на флюорографию. Но после этого у него появилась надежда на новые лекарства, более эффективные, как казалось, и можно было попытаться ими воспользоваться. Прошло пять дней после посещения поликлиники, но кашель не проходил, и в это время ему сообщили, что звонили из больницы с требованием немедленно прийти на приём к врачу. Виктор, озадаченный, вынужден был явиться к терапевту, принимавшему его в последнее посещение.
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"