Watim : другие произведения.

Я - Sosка 11-20

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Исповедь 13-летней

  11
  
  Я бы и не прочитала эту газету. Зачем мне какие-то объявления? Я ничего кроме программы передач в газетах не смотрю. А это... само в глаза просится, красным фломастером обведено.
  
  "Обеспеченный ласковый мужчина познакомится для интима с беременной женщиной.
  Окажу материальную поддержку".
  
  Для какого такого интима он познакомится, я не знаю. Но про беременную женщину... маманька это, кто же еще у нас в доме беременный? Кроме нее только тараканы. А матери-альная поддержка нам нужна. Когда ее нет, даже тараканы чувствуют, ходят воровать хлебные крошки в другие квартиры, или по мусоропроводу лазают, побираются, бедные.
  Я немного догадалась, что теперь будет.
  И стала мечтать. Вот бы пришел молодой такой, красивый. Короткие волосы, в очках, а глаза у него добрые такие, а руки... Такого насобирала. А потом вдруг поняла, что это я себе нарисовала Вовика из десятого класса. Он один раз, когда я по лестнице вниз бежала и налетела на него, он поймал меня, прижал к себе одной рукой и сказал так ласково:
  - Куда летишь? Убьешься!
  А я смотрела на него снизу вверх и мне захотелось, чтобы он меня вот так всегда держал и никогда не отпускал. А он взял и сразу отпустил. Я потом несколько раз мимо него проходила и на переменах и после уроков его дожидалась. Но он ни разу на меня даже не посмотрел, даже не вспомнил, как обнимал меня. У мальчишек память совсем короткая, непомнящая ничего у них память.
  Жалко, что маманька для него немного старая, а то бы... Интересно, подумала я опять, а если он придет, он же не ко мне придет, а к маманьке? Мне будет обидно, что он с ней, а не со мной. Ну конечно, не я же ему письмо написала, не я же его пригласила. А, может, мне самой дать объявление в эту газету? А что я напишу? Такая-то и такая-то восьми, нет, девятилетняя, немного можно и приврать, девушка нуждается в материальной помощи? И тогда маманьке не надо будет ничего делать. Пусть себе спокойно отдыхает, ждет, когда лялька сама родится.
  Он пришел.
  Совсем не такой, про какого я думала, о каком мечтала. Маленький, кругленький, как арбуз, такой шумный. И нерусский. Черный весь. Но по-русски говорит очень хорошо, правильно, как наша учительница.
  - Ты думаешь, я ненормальный? - весело спросил у маманьки, помогая ей освободить от продуктов два огромных пакета.
  Я выглядывала из-за двери кухни. Он заметил, спросил, как зовут. Подозвал, как будто сто лет меня знает, угостил яблоком и огромным, даже одной рукой не удержишь, гранатом, а потом увидел, что у меня в руках больше места свободного нет, посадил за стол и стал складывать передо мной всякие чудеса.
  - Ничего я такого не думаю, - настороженно ответила маманька.
  - Ну, как же! Я такое объявление поместил в газету. В редакции девушка молоденькая сидит, смотрит на меня, объявление перечитывает. Думает, наверное, псих. Мне ара Эдик так и говорил, за сумасшедшего примут.
  - Да нет, что ты! Я бы не написала тебе.
  - Я хочу тебе объяснить, чтобы ты не боялась меня.
  - Не боюсь я нисколько.
  - А, подожди, дай сказать, - вроде и остановил маманьку, мол, не перебивай мужчину, но сделал это не обидно, с веселой искоркой в голосе. - У меня своих детей трое. Там, в Севане. Я здесь был, когда жена рожала. На шабашке был. Все три раза. Я со школьной скамьи на шабашке. У нас работы нет, денег негде взять. А деньги все любят. Все к вам, в Россию стремятся. Сначала с отцом ездил, с братьями. Потом отец старый стал, тяжело ему. Я сам стал бригадиром, сам людей привозил. А жена... Я на месяца три домой приеду, когда совсем холодно, снег выпадет. И опять уехал до белых мух. Она всех детей без меня выносила, родила и вырастила. У нас почти все так живут. А я... я беременных женщин очень люблю. Как увижу, как представлю, что это она моего ребенка в себе носит. Упустил я в жизни свое. Так хоть на чужое посмотреть, пережить.
  - Я понимаю.
  Нет, еще не понимаешь. Я чувствую. Голос твой слышу, глаза вижу. Как бы тебе лучше объяснить? Знаешь? Я вот маленький был, велосипед хотел. Ну, прямо до слез. Не покупали мне родители, денег нет таких. А у Марека есть. Ему отец купил. Я завидовал, ждал - даст мне покататься. Он не давал. Я даже хотел украсть. Думаю, украду, накатаюсь и назад привезу. А вдруг узнают, что это я? Стыдно. Какой позор родителям! Так и вырос без велосипеда. А потом, веришь? Уже деньги настоящие заработал, уже машину купил дорогую, иномарку. Увидел один раз велосипед, почти такой, как у Марека был, спортивный, с таким кривым рулем, многоскоростной. Пошел и купил. Сначала падал, не получалось никак. Я же не мальчик уже! Ничего. Научился! Вечерами в деревне, мы там ферму ремонтировали, по проселку ка-тался. Песни орал на весь лес. Опять себя ребенком чувствовал. И гордился. У меня велосипед даже лучше, чем у Марека был! Скоростей в нем больше. И не наш, иностранный. Я представлял, что не среди берез еду, а это друзья мои и все из села вдоль дороги стоят и смотрят, как я на таком красивом велосипеде еду. День катался, неделю катался. Потом нака-тался. На всю жизнь накатался. Насовсем. Взял и подарил велосипед парнишке нашей хозяйки. Мы у нее квартировали. Теперь понимаешь?
  
  12
  
  Интересно рассказывает. Мне прямо жалко его, маленького, стало. С велосипедом его. Я тоже иногда чего-нибудь хочу, а не покупают. Или нет совсем, или мало, на всех не хватит. Сама себе обещаю, когда вырасту и денег у ме-ня будет много, накуплю и наемся до отвала. Или, когда вырасту, не захочу уже? Как недавно с холодцом. Мало его было - я хотела, думала - дали бы волю, все бы до крошки... даже тарелку мыть не надо, все вылизала бы. А потом, когда передо мной поставили - ешь не хочу, и не надо стало.
  Я сначала немного расстроилась, какой несуразный дядька к маманьке пришел. А он такой веселый, подарков всяких принес. Я сразу подумала, а чего? Ну, маленький, ну толстенький. Так и квартирка у нас маленькая. И я маленькая. И маманька у нас маленькая. Чего уж к этому придираться? Бабушка бы сказала: - "Не до жиру..."
  Я думала, он у нас на ночь останется. А он не остался. Меня на улицу погулять отправили, ненадолго. А потом маманька вышла на балкон и позвала домой. Когда он ушел, я и не заметила, хоть и играла возле подъезда. Я посмотреть хотела, какая у него иностранная машина. Но возле подъезда ни одной иностранной не стояло. Я вспомнила, что он из другой страны приехал, которая когда-то наша тоже была, а потом захотела жить без нас и стала чужая. У него, наверное, какие-нибудь "жигули" или "волга". Для них же любая машина иностранная, когда своих нет.
  А на следующий день маманька опять нас рано спать погнала. И я поняла, что сегодня он к маманьке ночевать придет. И такой на меня азарт напал! Я в ванной кое-как Натку подмыла, отнесла в кроватку, и сама под душ. Никак не могла насытиться, все кто-то не отпускал выйти. Все мылась и мылась. Душ целый час не-прерывно работал, целое море воды на меня вылил. Только когда в дверь позвонили, маманька прикрикнула на меня и я убежала спать.
  Пока они болтали на кухне, я трогала себя. А потом и они пришли.
  Чебурек, так зовет всех черных бабушка, ворковал без умолку, я даже следить за его словами не успевала. А он, даром что колобок, был удивительно прытким. Крутился на диване - то маманьку в губы целует, то в живот, даже пятки ей языком щекочет, она взвизгивает негромко и ноги у него вырывает. А он просит её:
  - Чего ты? Не нравится?
  - Нравится, но... утерпеть не могу... сама нога подгибается, - оправдывается как маленькая девочка маманька.
  - У тебя молоко уже есть? - это он набухшую грудь маманьки вылизывает
  - Рано еще.
  - Совсем нет?
  - Ну... немного... если давить... капельку.
  - Мне хватит. Мне вкус только надо. Я сразу по-новой готов буду.
  И опять целовал округлый маманькин живот, ворковал по-своему. Такие длинные речи ему говорил, тому, который там у маманьки в животике еще сидит. Я только и запомнила "эрку соф" да "эрку соф ".
  А потом зарывался в ее волосах и чмокал там, а маманька извивалась и про-сила:
  - Ой, не могу! Дай вздохнуть! А то я раньше времени рожу!
  Палка у него была небольшая, меньше чем у того дядьки с маманькиной работы. Такую и я бы, наверное, могла выдержать. А, может, не смогла бы. А колобок этот сам был похож на беременную тетку. Живот больше чем у маманьки. И все спрашивал у нее:
  - Мы ребенку не навредим? Ты скажи, если я не так делать буду.
  - Скажу-скажу, - обещала маманька.
  Но я ни разу не слышала, чтобы она ему про это говорила. А я подумала, если тот дядька со своей колбасиной не навредил, чего этому-то бояться?
  Он хотел, чтобы маманька встала перед ним на колени. Она замешкалась, никак не хотела нагибаться.
  - Больно?
  - Нет.
  - А что?
  - Я не знаю, как тебе сказать...
  - Не любишь так?
  - Люблю... но...
  - Чего "но"? Говори, не бойся!
  - А ты куда хочешь? А то я...
  - Чего? Разговоров наслушалась?
  - Ага. Про вас говорят, что вы всегда "не туда" вставить норовите.
  - Ха! Говорят! А почему говорят, не говорят?
  - Нет.
  - Ну, так я тебе расскажу.
  Я думала, он рассердится на маманьку, выговаривать ей начнет. А он сел рядом, обхватил ее живот руками и стал рассказывать.
  - Я знаю, что про нас товарки говорят.
  - Что их слушать? Болтают по-бабски.
  - Мы, говорят, переворачивать любим. Мол, такие вот извращенцы, мало им по нормальному, как все люди, так им еще в... ну в... туалет... как это правильно сказать, по-книжному?
  - Анально.
  Точно, я еще запоминал - канал в телевизоре, а анал в ж...
  
  13
  
  Я тебе расскажу о наших обычаях сначала.
  Вот у вас женщина захотела родить, родила. Не захотела родить - в больницу бежит, аборт делать. Доктор-моктор там ей что надо убрал, почистил, и живи себе спокойно. У нас аборт нельзя, в больницу идти, доктору показать то, что только один муж видеть может, тоже нельзя. Много чего нельзя. А вот мужу жена должна угождать, чтобы он всегда доволен был и другой не захотел. Девочек с младенчества премудростям учат. Твоей дочке сколько? Семь-восемь?
  - Восемь, девятый пошел.
  - Ты ей уже рассказала, для чего она живет? Зачем замуж выходят, как детей делают, как мужчине служить?
  - У нас не принято.
  - У вас не принято почему? Вы этого сами не делаете?
  - Да стыдно как-то об этом ребенку.
  - Делать не стыдно, рожать не стыдно. А рассказать и научить, как надо это правильно делать, стыдно! О чем ты говоришь? Кто ей расскажет, если не родная мать?
  - Ну... подружки... на улице, в школе.
  - В самом извращенно-грязном виде?
  - А как иначе?
  - Что может знать ее подруга? То же что и твоя дочь, - ничего. Это же культура многовековая! Ее из поколения в поколение передают, совершенствуют. Толстые и умные книги пишут, фильмы снимают, диссертации пишут. Целые институты и академии создают, чтобы мы относились к этому не на уровне животно-го, как ее подруги научат, а на уровне искусства, любви! Вот скажи мне, почему вы, русские, кавказских мужчин любите? Нет, ты честно скажи, мы с тобой не в поддавки играем, мы с тобой серьезные слова говорим.
  - Ну... обходительные вы, - мнется маманька, - к женщинам как-то по-особому относитесь. Внимательней, с подходом. Не как наши мужики - без слов взял за руку и в кровать потащил. Вы как бы уговариваете, заманиваете, чтобы попалась на ваши уговоры, сама согла-силась. Подарки там всякие, деньги.
  - Не задумывалась, почему мы так делаем?
  - Нет, не приходилось. Где мне? Да я и не знаю вашего брата, на курорты не ездила, дома все больше сижу. Ты у меня первый нерусский.
  - Я и мои братья, пока не женились, много мудрых слов выслушали. Кто такая женщина, почему она выше всего, почему к ней надо относиться как к матери. Она - мать всех людей. Без нее ни меня не было бы, ни тебя. Ни отца моего, ни деда. Дома тоже не было бы. Есть женщина-мать. Есть женщина-жена. Есть женщина-дочь. Кого я больше любить должен? Как разделить? Я каждую люблю. Каждую своей любовью. О моей матери как о женщине мой отец заботился. О своей жене я забочусь. О дочери как о женщине ее муж заботиться будет. А она о нем.
  - Чудно ты говоришь. Сказку какую-то рассказываешь.
  - Я знаю, у вас так не говорят и не думают.
  - И никогда делать не будут, - погрустнела немного маманька.
  - Ну почему ты так думаешь? Вырастут новые люди, переделают эту жизнь.
  - Ага, а я разве дождусь?
  - Ты не о себе думать должна, ты о детях своих думать должна. Ты уже что-то знаешь, что-то умеешь, наошибалась, наобжигалась. Мудрости понабрала. Учи их.
  - Тебя кто учил?
  - Нам старшие мужчины говорили, что надо делать, как надо делать, чтобы женщине хорошо было. Нам старшие женщины говорили, что надо делать, как надо делать, чтобы женщине хорошо было.
  - Ты хочешь сказать, что вы со старшими женщинами?..
  - А, слушай! О чем ты говоришь? О плохом, грязном? Или о хорошем, чистом? Учитель в школе всегда старше ученика. Да? Кто будет слушать того учителя, который младше ученика? Или сам ничего не знает, а других учить бе-рется. Ты? Я? Они? Нас наши старшие готовили не в игрушки играть. Нас к семейной жизни готовили. Учили. Семья - это что?
  - Пьяный муж, случайные дети.
  - Это главное в жизни любого человека, основа всех его основ. Дети, это что? Это - главное в жизни. Я работаю для кого? Для жены своей, для детей своих. Я уезжаю на заработки, меня долго нет, совсем долго. Но я каждую минуту, каждую секунду знаю - есть дом, где меня как самого дорогого человека ждут мои самые дорогие люди. Больной я или здоровый, богатый или бедный... Они там без меня маются, но знают, - я здесь потому что люблю их и для них я здесь стараюсь, работаю от рассвета до заката. Потому, что у нас так принято, нас так воспитали. Думать о тех, кто рядом. И меня, - мужчину, и жену мою, - женщину.
  - И все у вас такие?
  - Ну, все не все...
  - Что, тоже попадаются как у нас?
  - В семье не без урода, так у вас говорят. У нас тоже есть пьяницы. И проститутки теперь есть. Мой отец говорит, в его молодость такого беспорядка не было. Сразу бы приехал отец, приехали братья. Сами бы пьяницу перевоспитали. А дочь-проститутку убили, чтобы род не позорила.
  - Насмерть?
  - Нет, понарошку. Ты что! Конечно, насмерть.
  - Жестоко. Но, наверное, правильно.
  - А сейчас все живут как в Америке. Это все от Америки. И разврат, и Союз наш развалили американцы.
  - А переворачивать?
  
  14
  
  Алик засмеялся безобидно.
  - Тебя только это волнует?
  - Ну... и это.
  - Можно и про это сказать. У нас аборт нельзя.
  - Ты уже говорил.
  - К врачу показываться нельзя.
  - Врач-то чем виноват?
  - Женщина воспитана по-другому.
  - А если заболела?
  - Если заболела, пусть горло, ухо, нос смотрят. А там не смотрят.
  - Ну а вдруг?
  - Есть мать, есть сестры, есть бабушки. Они помогут.
  - Да, лучше у вас не болеть.
  - Не болеть всегда лучше, чем болеть, хоть у вас, хоть у нас, - согласился Алик и продолжил. - Мужчина для чего придуман? Он зарабатывает, содержит жену, детей и дом свой. Жена дом держит, детей рожает и воспитывает, мужу служит. В постели мужчина должен свое получить, любым путем, отговорок быть не должно.
  - А если он нажрался как свинья? Как я его наказать еще могу?
  - Постель не место для торга.
  - Я рабыня? Или машина - перевернул, как ему надо и вперед?
  - Мужчина не примет любым путем, если он любит. Настоящий мужчина, - он о женщине думает, о ее удобстве. Но настоящая женщина тоже думает, даже больше, чем мужчина. Она далеко вперед думает, и на завтра думает, и на следующий год думает, и намного следующих годов думает. Как сделать так, чтобы родной дом был всегда притягательным, а ложе, где она правит бал, желанным. Ее мама думала, и ее бабушка думала. Все думали. И придумали. Как угождать мужчине и не рожать каждый год? Чтобы здоровье свое не угробить, надо знать, когда можно, когда нельзя.
  - Когда можно, никаких вопросов.
  - А вот когда нельзя, женщину и научили переворачиваться. Заметь, не я ее переворачиваю. Она сама знает, что сегодня ей нельзя, можно забеременеть. Она сама, глядя по обстановке, делает это явно, напоказ - мол, смотри, я для тебя готовилась, чтобы тебе еще слаще было. Или неявно. Как бы инициативу на себя берет и незаметно садится не тем местом. В каждой семье свои правила, каждая женщина лучше знает, как ей со своим мужчиной себя вести. Девочке сызмальства мама анус готовит, массирует, разминает, тренирует, одним словом. И не просто готовит принять таким образом мужчину, а и удовольствие получать.
  - Как же это совместить? У каждого места свое назначение.
  - Слушай, да! Ты маленькая девочка, да? Ты не знаешь, что так все делают? Ты кино по видику не смотришь, да? Сейчас тебе любой пацан расскажет - как замкнуть логическую цепочку.
  - Я не знаю! Правда.
  - У тебя клитор очень заводной. Ты мне его даже минуту поцеловать не даешь.
  - Я вынести не могу, сразу приплываю.
  - Вот, допустим, я начинаю тебя учить. Я трогаю твой клитор и одновременно пальчиком анус массирую. Ты сначала будешь противиться. Но я не буду трогать твой клитор сам по себе, а только в паре с анусом. И ты быстро при-выкнешь: приятно, когда трогают клитор, и не будешь дергаться от прикосновения к анусу. Через некоторое время прикосновение к анусу вызовет у тебя прилив крови к клитору. И ты уже будешь приятное чувствовать. Терпение и настойчивость, неделя, месяц, или год, кому сколько времени нужно... Девочек долго учат, до замужества, даже иногда десять лет, или больше. Ну и...
  - Говори, говори. Мне, правда, интересно. Я же не знала ваших законов.
  - Я не могу жениться на женщине другой нации.
  - Да ты что! Ваши многие здесь осели.
  - Вернее, могу, я не так выразился. Но в дом родителей ее не смогу привести. Не примут. И ко мне в гости не приедут. Имей хоть сто женщин любой нации, детей на стороне заводи - это не за-прещено, но женись только на своей. Так же и для женщины. Она замуж за своего должна выйти. Хоть какого, хоть немного краше обезьяны.
  - А любовь? А чувства?
  - У нас строго с первым мужчиной, с девственностью.
  - Совсем никак?
  - Ну... Некоторые, особенно, которые уезжают учиться в Россию, живут с мужчинами долго. Годами живут как муж и жена, а она остается девствен-ницей.
  - Ну, мужика обмануть нетрудно.
  - Это у вас мужчину обманывают. У нас женщины невесту проверяют. Со стороны жениха. Но и тут хитрят. Будущий муж через товарок своих одно место может проконтролировать, а вот второе, которое неконтролируемое, может хоть сколько быть в постоянной эксплуатации. К нему претензий нет, оно, как ты правильно говоришь, для другого предназначено. Такая вот предыстория у тех разговоров, что про нас говорят.
  - Ты хочешь, чтобы я перевернулась?
  - Зачем! У тебя опасные дни еще не скоро придут. А мне и так с тобой хорошо, так хорошо, что лучше и не надо!
  И давай опять маманьку нацеловывать.
  
  15
  
  Алик - это у него имя такое. Сам старый, как... ну, то есть, не старый... и не пожилой... а взрослый, как маманька. А имя детское. Алик. Нет чтобы Александр, или Алексей, можно было бы сказать, дядя Александр. А тут как? Дядя Алик!
  Мне он не то, что там нравился, или не нравился. Меня он не трогал, не обращал внимания, что я рядом с маманькой лежу. Я сначала ждала, специально раскрывалась, как будто во сне. А он никак, даже не подглядывает за мной. Все маманьку гладит да живот ее целует. Ли-зунчик какой-то.
  Я раньше как думала? А как люди вокруг меня говорили, так и думала. Все мужики одинаковые, им лишь бы на бабу залезть, а какая она - красивая или старая, все равно. А потом думала, вот какой дядька, с маманькой любится, и ему еще мало, еще меня трогает. И, думала, все они такие, кобели собачьи.
  А дядя Алик совсем другой. Он, видишь, как разговаривает, как маманьку любит, столько ей слов красивых говорит. Я и не знала, что такие простые слова могут так красиво звучать. Он много по-своему говорил, по... не по-русски. И тоже нежно, ласково, и все гладит, все нацеловывает. А она, я вижу, радуется его приходу, и на следующий день такая веселая, приветливая. Иногда даже спро-сишь ее о чем-нибудь, а она как не слышит, как где-то далеко, не с нами. Потом встрепенется, спросит: "А? Чего?" И как будто к нам вернется.
  Я сразу заметила в маманьке новое, чему ее Алик учил. Теперь она никогда не переключала телевизор и звук не убавляла, если показывали, как любятся дядьки и тетки. Она даже иногда начинала мне рассказывать, что они делают и зачем. Но она еще не совсем на учительницу тянула, она еще плохо объясняла, терялась, слова не могла нужные подобрать. Потому что какие у нас слова для этого придуманы? А ру-гательные, матершинные. А у Алика все слова другие получаются: хорошие, ласковые. Как будто он русский, а я и маманька нерусские, слов своих не знаем, на родном языке объясниться не можем.
  Но я все равно многое понимала. А самое главное, когда маманька про это стала иногда говорить, мы с ней как бы ближе, роднее друг к дружке стали.
  А один раз она в ванную пошла, помылась немного, а потом меня зовет.
  Я когда пришла, она сидит в воде, я подумала, а как она мылась, если вода в ванной вся чистая, прозрачная. А она старую, мыльную выпустила и свежей набрала.
  - Залазь ко мне, - говорит.
  - В ванну? - переспрашиваю.
  - Ну да. Поможешь мне, - а голос немного с дрожью, волнуется.
  Мне сразу стало тоже волнительно, чего это она? И как я полезу в воду? Я же одежду замочу. Я немного замешкалась, а маманька меня подгоняет:
  - Давай, давай, раздевайся и прыгай.
  А когда я залезла к ней, она осмелела и говорит.
  - Рожать мне скоро, сроки подходят. В больницу поеду, - а сама гладит меня и нисколько уже не волнуется, спокойная такая, близкая. И я сразу успокоилась и не волнуюсь нисколько.
  Ванна у нас маленькая, сидячая. А когда в ней вдвоем, она стоячая должна называться, или на-корточная, потому что маманька со своим животом много места занимает.
  - Мне побриться надо, а я не достаю путем. Поможешь?
  - Ага, - немного растерялась я, поняв про что она говорит. Вспомнила, как папанька иногда после бритья кровь на щеках газетными бумажками останавливал, послюнякает и приклеит на ранку. - А если порежу?
  - Не порежешь, бритва безопасная, - и протягивает мне помазок и станок с лезвием. - Намыль сначала.
  Я делала, как она говорила, сначала увидела так близко много волос, и подумала, что когда-то и у меня такая будет. А потом, когда волос все меньше становилось, оказалось, что у маманьки, такой уже ста... взрослой она такая же как у меня, только побольше немного. А ма-манька не молчала, она мне подсказывала, как надо за складку оттянуть, чтобы везде волосы убрать, и как и что у девочек называется, какие губы есть. А я еще подумала, ну и что здесь такого, запретного, что все друг от дружки пря-чут, мамы от дочек, дочки от мам, а сами по сто раз на дню пользуются этим, трогают, вытирают. А я трогала у маманьки и ничего такого, я же ей в ушах серу чистила ваткой, и Натке чистила. И здесь тоже как в ушах. Ничего осо-бенного. У себя так не порассматриваешь, у себя неудобно, у Натки еще почти ничего нет.
  - Вот это ты сейчас клитор потрогала, он у женщины самый главный, когда она с мужчиной любится.
  - А ребеночек откуда родится?
  - Вот отсюда, - она сбоку, мимо живота просунула руки и оттянула в стороны большие складки. - Видишь?
  Я увидела и не поверила, что из такой маленькой дырочки может такой большой ребеночек вывалиться.
  Маманька немного заулыбалась.
  - И ты, и Натка отсюда вылезли. Ну-ка, намыль руки.
  А потом я, как велела маманька, сначала один кулачок ей в эту дырочку просунула, он легко провалился, потом второй рядом. Потом руки в сторону немного развела, "только не спеши", - подсказывала маманька, а голос у нее опять задрожал, и глаза призакрылись.
  - Покрути руками, разомни мне, - тихо попросила. Я немного руками пошевелила, а руки у меня устали все время кулачки держать, я их разжала, прямо там, в маманьке, она задрожала, ее... ну эта... которую я побрила, сильно-сильно меня сжала, я руки сама не знаю зачем из маманьки выдернула, а она вскрикнула и повисла на мне.
  - Мам, ты чего? - испугалась я.
  - Ничего, доченька, ничего, - шептала она мне в ухо. - Хорошо мне. Все хорошо. - Так дышала, будто на наш этаж без лифта забралась. Немного отошла и стала объяснение искать. - Живот сильно давит. Видать, кровь застаивается. Алик разминает, мне хорошо. Ты вот сейчас помогла. Когда он еще придет? Я ж не знаю. А оно жжет, требует свое...
  - Мам, ты это... если надо... я тебе помогать буду... когда его нет.
  
  16
  
  Алик долго к маманьке ходил, наверное, целый год, и еще немного. Уже маманька Толика родила, Толик вырос и садиться начал.
  А потом простился с нами. Пришел днем, в субботу. Торт принес, фрукты - целый пакет. Дыню большую. И еще много всего. Он сезонную работу закончил, домой возвращался.
  Маманька заранее знала, что его больше не будет. Она немного совсем погрустила, но когда Алик пришел прощаться, опять повеселела и щебетала без умолку.
  - Спасибо тебе, - говорит маманьке. - Ты в моей жизни пустоту заполнила. Я теперь спокойнее жить буду, все на место встало, как быть должно.
  Мы долго сидели за столом, разговаривали. Алик очень детей любит, всем нам подарки принес, Толика с рук не спускал, и Натку тоже. А потом мы их с маманькой одних оставили...
  Он ушел, и в квартире нашей стало так тихо, как после папанькиной смерти.
  Мы его, когда он был, почти и не видели, но каждый день ощущали, что он есть. Особенно, когда за стол садились. Да и маманька о нем только хорошее говорила. И я... теперь о нем только хорошо думать буду. Даже рада, что он меня не трогал, я его даже за это немножко полюбила.
  Он много всего маманьке рассказывал. Про женщин, про мужчин. Как они жить должны, как любить надо, заботиться друг о друге. Я ничего еще в жизни не понимаю, но все равно что-то поняла. У них другие правила, ну... женщина и мужчина по-другому отношения строят. Иногда мне кажется, что я бы по их правилам хотела бы жить. А иногда не знаю, как лучше, у них или у нас. Может потом, когда вырасту, разберусь.
  Я не все запомнила, но главное, как надо себя вести, чтобы мужчинам нравиться, надо очень сильно стараться, надо учиться много, - на всю жизнь сохраню...
  Я все, что он говорил, и что я запомнила, делала. И массировала, и разминала. И ничего, совсем даже не больно, а даже приятно, особенно в самом начале, где как колечко упругое, от прикосновения сжимается, пульсирует, слабостью ноги наполняет. Когда уроки школьные делаешь, или маманька что-нибудь велит делать, приходится заставлять себя. Я всегда отговорки всякие ищу: вот песню по радио допоют, потом начну; или мультик досмотрю, по-том начну; или до ста досчитаю, или еще что. А этим заниматься - никаких отговорок не надо. Само просится, само получается. Раньше маманька один раз меня маленькую поймала, что я пальчиком себя трогаю, - я еще в школе не училась, и настыдила меня, наругала. Я потом от нее пряталась всегда, руки поверх одеяла клала, чтобы она опять чего не подумала. Теперь она даже сама меня трогает, показывает и рассказывает иногда. И мне велит себя там, сзади, тро-гать, ну... не велит, как приказывает, а как советует, просит. Говорит, мол, знать по-ра, скоро большая вырастешь, взрослая, у тебя мальчик появится, надо быть гото-вой.
  Спасибо, Алик, дядя Алик.
  Ты хороший.
  У меня, когда вырасту, обязательно кто-то похожий на тебя будет...
  Теперь бабушка приходила к нам каждый день. Ну не днем, а утром, но каждый день. Даже в выходные. Она с Толиком нянчилась. Его в ясли не берут, маленький еще. А Натка уже в садике, а я в школе. А маманьке на работу во вторую. А часто и в ночную смену остав-ляли. Приходила под утро, немного пьяная, падала на кровать и спала, как убитая.
  Она долго, целый месяц, или даже три месяца искала работу, чтобы там деньги платили, а не обещания. Ее по блату устроили, через какую-то хорошую знакомую. Пожалели, что у такой молодой уже трое детей и мужика нет. Она теперь в элитной бане работала. Какой-то большой начальник приватизировал какой-то спортивно-оздоровительный комплекс, подарил его своей жене, а та устроила там всякие тренажерные залы, массажные кабинеты и сауны с солярными. Это маманька нашей бабушке и нам рассказывала.
  - Обещают сто долларов в месяц.
  - А это сколько? - спрашивает бабушка. - Много или мало?
  - Ой, мама! - растолковывает маманька. - Если бы я в свою больницу вернулась, или в депо опять пошла, я бы там сейчас тридцати этих самых долларов не получала бы! Да еще с задержкой на полгода, да продуктовыми наборами, да через магазин главврачихи с ее инте-ресом.
  - Ну, тогда ничего, тогда иди, работай.
  - Деньги, хоть и доллары эти ихние, это не самое главное, - продолжает маманька полушепотом, как будто кто подслушать может и украсть их у нее. - Мне так и сказала Лидия Витальевна. Ну, хозяйка моя!
  - А! Ну, поняла.
  - Она сказала, время сейчас новое, люди легкие деньги научились зарабатывать. Им хочется их так же легко и тратить. А мы должны помогать им тратить.
  - Это как? Обманывать?
  - Ну, ты мама, чего говоришь? Сразу тебе и обманывать! Предлагать много услуг, чтобы на любой вкус и цвет, чтобы любое их желание.
  - А! Ну, так бы и сказала. А чего они желают?
  - Ой, сейчас всего желают. То им похудеть быстро надо, к купальному сезону. А там жира полтонны как на супоросной свинье. То загореть в январе как летом у моря. То массаж расслабляющий, усталость от ихнего безделия снять. То массаж возбуждающий. То попариться, то "пожариться".
  - И чего? И это у вас есть?
  - Ты, мама, как дикая! Чего, телевизор не смотришь? Все мыльные оперы утром и вечером для закрепления глядишь, а туда же!
  - Так это у них!
  - Теперь все, что у них, есть и у нас. Только втрое супротив ихнего и без-образней.
  - Да ну! - вытянулась по столу бабушка, заглядывая от гложущего ее любопытства в маманькин рот. - И чё, это тоже?
  - Там, мама, под благородной вывеской да под вооруженной охраной такое творится... Сплошное бля...
  - Ну-ка, ты чего при ребенке-то?
  - А то он рядом с тобой шары в экран не пялит, - отмахнулась маманя.
  Я, бабушка, побольше твоего знаю, - встряла я и тут же получила подзатыльник, а маманька меня еще и выгнала из кухни, велела идти уроки учить.
  
  17
  
  Сама виновата. Нечего было в разговор лезть. Теперь сиди, посапывай тихо в две дырочки, сердись на себя. У них там сейчас самый интересный разговор начнется. Иначе зачем бы маманька меня выставила.
  Секретничать будут. Я секреты ух как люблю. Особенно когда про это. Раньше, когда у маманьки еще не было дяди Алика, она мне даже телевизор не разрешала смотреть, когда там голых показывали, ну и все с сексом связанное. Выгоняла, или каналы переключала. Только невинные поцелуи и все. Теперь успокоилась. Раз дядя Алик сказал, что учить надо.
  Я думала, она и вправду меня теперь учить начнет, расскажет, зачем женятся и замуж выходят, зачем у мужчин такой член и как он в женщину входит. Я прикинусь дурочкой, что ничего не знаю, первый раз слышу, и самое большее, что видела, это писюнчик нашего Толика, маленький, как зародыш огурчика.
  Но она, как в этой бане противной работать стала, больше никаких взрослых разговоров со мной не заводила. Как будто сразу все забыла, или кроме того, что уже рассказала, больше ничего и не знает вовсе.
  А вдобавок еще и выгнала меня.
  Я, конечно, села им за уроки. Я на табуретке разложила тетрадь, книжку сверху положила, вместе по отдельности они не умещаются. А потом тихонько к двери пододвинулась. Чего там двигаться? Два детских шага. Интересно же, чего маманька про свою работу го-ворит.
  - ... ни в чем, говорит, не отказывайте гостям. Даже если они... ну, ты понимаешь...
  - Чё, прямо так и говорит?
  - За это.... говорит, у нас тарифы вот такие...
  - Сколько?
  - Бумагу мне показывает. И предупреждает. Половину этой суммы отдавать ей, а половину себе брать, потому что главная работа - ею делается.
  - А она чего, тоже?
  - Она крышу дает, ну, охраняет нас от всех, она клиентов таких денежных подбирает, и все что надо, им объясняет.
  - А, ну это, конечно, уметь надо.
  - Это, говорит, не в частном борделе служить, где тебя вдоль и поперек могут, и никто за тебя не заступится. Здесь клиент солидный, с положением. По телевизору увидишь, в газете там портрет, или на улице встретишь его, даже полунамеком узнать не думай. И чтобы никто! Молчание и послушание больших денег стоит!
  - И сколь это?
  - Да много, мама, много. За ночь можно заработать больше, чем в поликлинике за месяц. И никаких задержек, никаких налогов.
  - Бог ты мой! За такие деньги язык свой съесть можно.
  - А еще... все, что подарит клиент, если я понравлюсь ему, это уже мое, этим уже делиться не надо... это уже как премия.
  - Ты уж постарайся там.
  - Стараюсь. Только капризные они. Богатые всё, им просто так не надо, им с вывертом подавай, чтобы не как дома, с опостылевшей женой.
  - А ну как опять забрюхатишь или болезнь какую?
  - Там строго. Врач свой имеется, с нашей же поликлиники гинеколог.
  - Тоже у их робит?
  - Не у них, на них. К нему на прием на машине привозят, так он вне очереди, все дела сразу в сторону.
  - Чего это расстарается-то? Плотят хорошо?
  - Клиент он постоянный. Ему самое лучшее и со скидкой.
  - Тоже любитель, значится.
  - Проверки у нас похлеще чем в больнице или в садике. Ну и предохраняться обязательно. Чуть что не так, сразу вылетишь.
  - Оно понятно, раз такое дело.
  - Я там штук десять разных бумаг подписала. И про служебную тайну, и про свое здоровье, и про трудовую дисциплину. И что я сама, если застукают, добровольно, без ведома зако-нопослушной администрации тут такое вытворяю.
  - Ох-хо-хо!
  - Так что, мама, теперь с голоду не умрем.
  - С голоду-то, может, и не помрем. А как людям в глаза смотреть?
  - Ты, это, брось такие разговоры. Перво-наперво запомни. Никому ни слова, знаю я тебя! Начнешь свистеть где не попадя. А меня сразу на улицу выбросят. Или еще похлеще, в сауне этой однажды угорею.
  - Окстись! Тьфу на твой язык!
  - А потом... Мне это место накой дано? А? Им сколько пользовались задарма? А? Да хоть у тебя, возьми тоже? Всю жизнь тебя как хотели и когда хотели имели, а чего ты сама от этого поимела?
  - Ну дак... а чего... ничего, вечно недовольны были... верно говоришь.
  - Пусть хоть сейчас, когда другие мои знания и места государству не нужны, и оно, родимое, меня на улицу с голоду умирать выбросило, дыра моя бездонная скатертью-самобранкой поработает, - разрешила свои сомнения маманька.
  - Пусть поробит, доченька, - согласилась бабушка. - С богом.
  
  18
  
  Опять я все премудрости узнавала из телика, - девчонки давали смотреть видеокассеты. Вот там уж насмотришься вдоволь. Чего только нет! Каких только нет!
  Я смотрела сначала запоем все подряд. Постепенно начала соображать, где актеры просто играют перед камерой, - деньги отрабатывают, а где по-настоящему любовью занимаются. Маманьку вспоминала, и сразу понятно становилось - "в кайф им", или "картину гонят". В одном фильме одна тетка сразу раскалывалась, что она плохая артистка, не ради съемок перед камерой ложится. Она такими мелкими бусинками покрывалась, я даже, как будто запах ее пота чувствовала. А потом, когда ее доставало, дрожала и царапалась совсем не по-киношному, а по-настоящему. Видно было, что она не соображает, что делает, унеслась далеко-далеко. А потом разговаривала таким же счастливым го-лосом, как маманька. И, хоть слова были не наши, на английском, я все равно по-нимала, что она мужика своего благодарит.
  Иногда, когда уроков мало было, мы ходили к кому-нибудь, вместе смотрели и хвастали, кто что уже умеет, кому что и где приятнее. Но я при девочках не хотела себя трогать, мне нравилось, когда я одна, когда никто не видит и не отвлекает. А у меня указательный палец левой руки сзади, на сколько войдет, а правой рукой я спереди глажу. Девчонки никто так не делает, они еще маленькие, они не знают то, что знаю я. Фиг я им расскажу. Это мой секрет, я, когда вырасту, счастливее их буду. Пока они сообразят, пока научатся...
  Я уже теоретически больше маманьки и бабушки знаю. И даже кое в чем на практике преуспела. С сарделькой, огурцом и бананом. Мне фильм один давали, там много всего про подручные средства. Только я не решилась их вставить по-настоящему. Пока понарошку только, чуть-чуть.
  Мы теперь жили почти без маманьки. Она уходила на работу к двум часам, я приходила из школы в четыре. Виделись мы иногда утром, если маманька приходила поздно и не спала сразу. Но чаще всего она возвращалась ночью, падала замертво. Мы утром подкрадывались к ней, ползали вокруг, целовали ее, не боясь разбудить, - она только мычала, делала слабые попытки приобнять нас, погладить. Но сил у нее совсем не было. А была большущая сонливость. Даже глаза не открывались ни на сколько, ни на щелочку. Нам становилось жалко ее, мы тихонечко уползали от маманьки. И расходились, кто в садик, кто в школу.
  Я шла и слезки у меня были на колесиках.
  Это из-за нас маманька так урабатывается. Я видела у нее на груди засосы, на ногах синяки. И вином от нее теперь всегда пахнет.
  Лучше бы она работала в больнице, там всегда красивая была, в белом халате. Я часто с ней на работу ходила, больница рядом, там всегда много стареньких, бабульки и дедульки любят по больницам ходить. Им дома скучно сидеть, некому пожалиться. А в больнице есть кому, врачи выслушают и пожалеют, - что еще старому надо? Он в жизни столько всего накопил, столько всего знает, ему не терпится с кем-то поговорить, кому-то нарассказывать. А если кому нечего умного сказать, они про свою жизнь говорят, или про свои болячки, или про детей, которые сами по себе, а старички эти и старушки тоже сами по себе. Но если детям лучше жить, когда они сами, то стареньким совсем плохо одним. Они же на работу не ходят, они же совсем одинокие остались, пенсионерские.
  Мне они тоже всегда что-нибудь рассказывали. Про своих внуков. Или про то, как было хорошо, когда бабульки еще не были бабульками, когда они еще в школу ходили. Я сначала думала, как это они маленькими были? Это, наверное, при царе еще было. А потом думаю, они же как моя бабушка. И совсем еще не древние, нормальные, только пожилые немного. И добрые. Мне всегда кто-нибудь конфетку или печенинку даст. У бабушек есть такие старенькие, как сами бабушки, сумки, в которых всегда есть что-то вкусненькое. И они всем ма-леньким это вкусненькое за просто так раздают. Ловят маленьких за руку и угощают их. В какой-то сказке было написано, что это они так стараются молодость свою вернуть. Каждый ребенок им "спасибо" скажет, бабушка сразу на сколько-то моложе станет, здоровья ей и силы добавится. Это, конечно, сказка, я и не верю нисколечко. Это я сначала, когда прочитала, "спасибо" говорить боялась, страшно в детстве старенькой становиться. Но маманька мне сказала, что не хорошо быть букой, и сказка не всегда взаправду. И я опять стала как все-гда.
  И когда потом маманька ушла в это депо работать, там тоже нормально было. Конечно, грязно и шумно, и люди все рабочие, с мазутными руками. Но тоже приветливые. И маманьку не били до си-няков, не ставили засосов. Я там всего один раз у нее была, когда ключи потеряла и домой не могла попасть. А маманька туда работать пошла, потому что там платили больше, а она в декретный отпуск собиралась, когда Натку потом родила, и по уходу сидела. Она там проработала совсем немного. Все говорила, вот поставлю вас на ноги и опять в больницу вернусь.
  Натка маленькая, она ничего не понимает. Она утром визжит, когда маманькину сумку раскрывает. Там "суплизы". Или сниккерс, или шоколадка, всякие сосачки, жвачки. Ей чего еще надо? Радости - полные штаны.
  А я даже смотреть теперь на эти подарки не могу, знаю, каким местом они заработаны.
  Я не потому так говорю, что презираю, - маманьку, это место, или работу ее. Я потому так говорю, что мне маманьку жалко. Она же не по любви, она же не выбирает, с этим я буду, а с этим нет. Ее как корову на привязи ведут, куда им надо и делают то, что им надо. А потом эти засосы, эти синяки на бедрах. Я уже знаю, это так лапают пьяные дядьки.
  
  19
  
  Теперь я в продленку хожу - у маманьки есть деньги платить за меня. И в бассейн я хожу. Каждую субботу. И в музыкалку. Два раза в неделю. Хотели на пианино учиться. Но пианино у нас некуда ставить, тесно. Маманька сказала, пока на скрипке поучишься. И Натку научим. Скрипку на стену повесил и пусть висит, места специального для нее не надо. Место для скрипки - гвоздь. Вот бы и нас так - за шиворот и на гвоздь повесил. Стены у нас в квартире по площади намного больше пола. О чем думали строители, когда строили? Они что, не знали, что всегда в самую маленькую квартирку самое большое количество народа впихнуть стараются? Маманька сказала, подкопит немного деньжат и обменяется. Хватит в тесноте жить.
  Мы уже не перебиваемся с копейки на копейку. Мы теперь нормально питаемся. И колбаса есть, и масло. И даже конфеты к чаю всегда какие-нибудь есть. В мешке в шкафу лежат, в полиэтиленовом. Маманька каждый день в маленькие вазочки раскладывает, в три штуки: одну вазочку для Натки - здесь всегда пусто бывает, Натка у нас сладкоежка, ей сколько ни положи, все сметет, мало не покажется; вторую вазочку для меня. Я конфеты люблю, но я уже большая, мне как-то неудобно метать их как Натка. Я тоже беру, но всегда оставляю две конфетки на дне вазочки, чтобы маманька видела и знала, я не жадная, и о других думаю. А третья вазочка для маманьки и для всех остальных, чтобы когда вдруг кто-нибудь придет, на столе завсегда конфеты к чаю есть. Натка вечером цыганит из этой вазочки. А я ворчу как-будто, даю ей немного, но за это она или посуду моет, или еще чего полезного по дому делает, например, сама свои вещи прибирает, на спинки развешивает. Надо же ее как-то к порядку приучать?
  А еще маманька нам обновки всякие покупает. Красивые!
  И сама себе тоже покупает.
  У нее теперь такое классное белье! И не просто там нарядное на выход. Она теперь на работу в таком ходит. Иностранное. У них каждый комплект в коробочке с картинкой. Все такое воздушное, маленькое, а растягивается сильно.
  Я, когда дома нет никого, мерила. Трусики подходят, а лифчик... у меня еще нет ничего, что в него прятать. Я так просто надену, носками чашечки заполню и перед зеркалом кручусь. Представляю, как дядя Алик как будто был моим, и меня раздевает, а потом ласкает.
  Когда в своих старых трусах, рабоче-крестьянских, совсем не то было. А в красивых, которые "одно название", быстро заводишься. На них даже смотреть просто и то приятно. И ноги в них сразу другими становятся. Не огрызками какими-то, а стройными. Я когда маманькины трусики надела, подтянула их, у меня ноги сразу от живота начались, не то что в старых, от середины бедра. Я сначала, когда первый раз себя в зеркале такой увидела, даже не поверила, что это я. Думала - зеркало издевается надо мной, запомнило когда-то, как перед ним крутились, сфотографировало и теперь мне напоказ выставляет: на-ка, посмотри, какое на свете бывает. Чтобы я расстроилась и заплакала от горькой обиды. Не на ту нарвалось, щербатое!
  Когда Натка пришла из садика, я ей показала себя новую. Она завизжала:
  - Дай мне! Я тоже хочу такой красивой быть!
  Мы на нее надели. Но Натка совсем маленькая. На ней даже такие, которые растягивающиеся, и то болтаются.
  - А-а-а! - заплакала Натка. - Всегда так! Прическа у меня старая! Ноги у меня некрасивые! Никто меня к себе не возьмет...
  Смех над ней да и только. Я Натке свои подарю... когда у меня будут.
  Я раньше думала, ну трусы. Для чего они? А чтоб не видно было того, что прятать положено, и тепло держалось. А у них, у иностранцев, совсем не как у нас, у них наоборот. Никакого тепла в них не удержится. И специально все так придумано, чтобы видно было то, что мы прячем, и мужчинам нравилось. И они сильно-сильно хотели посмотреть сначала на хорошее белье, а потом и на саму женщину, которая такую дразнилку на себя нацепила. Чтобы захотели ее, денег ей дали, и побольше, потому что она для них вон какое дорогое надела, не пожалела. Им надо, чтобы мужчина тоже не пожалел, дал ей денег, а она ему... потом... и другие, еще красивее наденет.
  У нас в школе некоторые девчонки из старших классов тоже напоказ надевают. Юбочки короткие, встанут в коридоре, на подоконнике разложат что-нибудь и как будто в тетрадки или книжки заглядывают, а сами всей школе свои трусики показывают, нате смотрите! А у вас такие есть? Или в столовке сидят, столы там какие? Это не парты! В столовке столы на трубках, под ними все видно. Вот они и раздвигаются, тут даже можно и тем, у кого юбки не совсем короткие. А пацаны некоторые как будто уронят вилку или ложку, нагнутся и смотрят сближины. А девчонкам нравится, когда на них заглядываются. Даже на их трусики. Они потом друг перед дружкой хвастают, кто сколько раз за ними подглядывал, как носом шмыгал и сопли глотал.
  Маманька спит всегда теперь только в трусиках. Чего прятаться, "одни бабы дома"? Когда мы ее по утрам целуем, я вижу - она даже волосы там подбрила, чтобы не видно было. Мне иногда всегда так хочется ее потрогать, носом зарыться. Там так хорошо пахнет. Если бы она спала очень сильно, как мертвая, чтобы не проснулась, и Натки бы не было, я бы ее там поцеловала даже. И не украдкой, случайно, как сейчас иногда делаю, а долго, по-настоящему, до потери сознания.
  Почему она мне больше не дает себя потрогать? Потому что живота нет и ничего ей не давит? Или потому что ей там дядьки так начешут, надолго хватает?
  Мама, мамочка! Я так люблю тебя. Я скучаю по тебе. Я даже во сне вижу...
  
  20
  
  У нас во дворе есть мальчик. Тёма. Он говорить не умеет. Только бу-бу там разные да гы-гы. Он не дурачок, он напуганный. Его в детстве собака покусала. У них папа собаку взял, щенка. Ротвеллера. А потом, когда собака вы-росла, ее научили охранять дом от чужих. А Тема не знал, что собака теперь злая и играть не любит. И она его сильно покусала. А он долго в больнице лежал, все думали, уже наверное умер, так долго его не было. Даже отвыкнуть от него успели. А он пришел потом, вытянулся, большим стал, а на лице, и на руках, и на животе шрамы.
  Он показывал, нас пугал. Нам очень страшно было. И Тёму жалко, как ему больно, наверное, тогда было. Теперь на всю жизнь отметины. Даже если он стареньким станет, как дедушка, шрамы не пройдут.
  Тема старше нас, он должен ходить в шестой класс. Но он ходит в какую-то другую школу, где с ним учителя по своей программе занимаются. Там нет классов, а есть "индивидуальный подход и развитие творческих способностей". Маманька говорит, это Темин папа вину свою заглаживает, мальчика в спецшколе учит. А собаку они пристрелили. Не они, милиционеры, потому что она взбесилась и никого к мальчику не подпускала. А он весь в крови, а она его охраняет и на врачей кидается. А дядя милиционер пришел и застрелил.
  У Тёмы есть компьютер, он на нем все умеет делать: и в игрушки играть, и слова печатать, и даже рисует всякие фантастические картинки. Красиво! А потом печатает их на принтере и нам дает. А внизу подписывает: художник Ар-тем, и фамилию пишет, но я ее называть не буду, вдруг, кто прочитает, а он мальчика этого знает! Вроде, ну и пусть, и что здесь такого. Но то, что я дальше расскажу, ну... ему... может, неудобно будет...
  Мне Вера говорит. Вера, это подружка моя. Мы у нее всегда видики смотрим. Ну, я рассказывала уже, порнушку. И сами себя... ну, учимся так. Родители же нас не учат! И в школе этому не учат!
  - Давай, - говорит Вера, - Тёму в гости позовем.
  - Зачем? - спрашиваю я, а по глазам Веры начинаю понимать, она что-то такое задумала, ну, из того, зачем мы у нее собираемся. Только раньше мы с девчонками были. А теперь она хочет попробовать без девчонок. Только она, я и Тема. Мне и страшно, и любопытно. А, думаю, я же не одна, мы же вдвоем, всегда сможем закричать, напугать его, если он вдруг что-то не то делать начнет.
  - Он никому не проболтается, - уговаривает меня Вера. - Я давно к нему приглядываюсь. Он хороший, не подлянит, - это она имеет в виду, что он плохого никому не делает из-под тишка. - И с бабушками со всеми здоровается, и одет всегда чисто.
  - А чего делать с ним будем? - спросила я, потому что совершенно не знала, как себя вести при мальчишках... ну, не вообще, а... ой, как это сказать?
  - Ну, я не знаю, - растерялась Вера. - Позовем, а там посмотрим. Может, он сам знает, что с девчонками делают, когда с ними наедине остаются и когда они со-гласные.
  - На что согласные?
  - Ну... не на это, ты уж совсем! Только на половину.
  Сколько это - "на половину" я не знала. Думаю, и Вера сама не знала. Но мне от ее слов легче стало сказать свое "да".
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"