Watim : другие произведения.

Оккупация 2 или Солдатский дневник

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    О событиях на Украине, год 2015. Издан в 2015 г. в Германии

Watim

СОЛДАТСКИЙ ДНЕВНИК

Антона Банщикова

из города Кыштым Челябинской области.

Призван 11 марта 2014.

Дембель (по плану) 11 марта 2015.

ЛиБо WaTiM

Магнитогорск 2015

В трех частях:

ЧАСТЬ 1

КУРС МОЛОДОГО БОЙЦА

ЧАСТЬ 2

Я РИСУЮ ЛЮБОВЬ

ЧАСТЬ 3

ОККУПАНТЫ

От Автора

   В январе 2015 года я получил такое письмо:
   "... сын служит срочную под Чебаркулем. В  конце сентября их на три месяца отправили в лагерь в Ростовскую область - на границу с Украиной. С автомобилями, бронетехникой и проч. Говорили, что на три месяца. Зачем - не говорили.  Перед отправкой отобрали в приказном порядке все сотовые телефоны и паспорта. Живут в палатках, холодно, спят по очереди у печки... Должны были вернуться через три месяца - то есть в конце декабря - начале января. Так обещали отцы - командиры, в том числе и обеспокоенным мамам, удивлявшимся отсутствию сынов в положенном месте и связи с ними. Располагается воинская часть в чистом поле. На сколько  задержали - никто ни им, ни мамам не говорит. Что они там высиживают в палатках  вот уже четыре месяца, если нет ни учений, ни передвижений? Военная тайна? А, может, и нет никакой тайны...
   Мой сын вел дневник. Часть его у меня."
   Ровно через 40 дней появилась эта повесть...

Мама, любимая!

Для тебя пишу и тебе посвящаю этот дневник.

Маленькое вступление для Мамы

   Я знаю, мам, ты будешь ворчать, что писем не пишу. А чего я писать буду? В письмах ничего толком и не пропишешь. Больно охота душу тут изливать, когда твою писанину не одно проверяющее рыло прочитает и, может, посмеется, да расскажет кому, что ты там, скажем, маменькин сынок, или еще какие телячьи нежности пишешь.
   Я же раз в неделю звоню, нам разрешают. В субботу телефоны выдают. Наши телефоны, которые в каптерке под замком до поры до времени лежат. У некоторых и заныканные есть, они иногда и в неурочное время калякают. Но, стуканет кто или поймают - заберут безвозвратно, еще и пару нарядов всучат.
   Это у кого любимая на гражданке осталась, тем рисковать есть смысл. А по другому случаю, ну его на фиг. Мы ж не в тюрьме, или там в изоляции. Если прижало, подойдешь к взводному, толково обскажешь, завсегда навстречу пойдут.
  
  

А это уже для тебя, Читатель

   Я мамке пообещал, что буду тут что-то типа дневника вести, для нее, ей же хочется знать, какая тут жизнь, кто меня окружает, и чем мы тут дышим. Но прочитает она это все потом, когда я домой вернусь и лично ей вручу свои опусы. Поэтому и писать буду из расчета, что не для себя стараюсь, для нее, пока единственной любимой мною женщины. Ну не встретил я пока ту, которая всё и всех вытеснит и одной собой мир мой заполнит.
   Да я знаю, мамка не обидится, здесь у нас с ней все в порядке. Она, наоборот, часто мне говорила - вон, мол, какая девка подрастает у Мининых. Глянь-ка. Или - смотри - смотри, Анютка Гришанкина совсем невеста уже! Это она как бы проверяет - какой у меня вкус, да какие девчонки мне нравятся. А то она не знает! Ну, это уже чисто бабское - всегда надо по сто раз проверить, чтобы точно знать, а не переменилось ли чего?

ЧАСТЬ 1

КУРС МОЛОДОГО БОЙЦА

ОККУПАНТ ПЕРВОГО ПОКОЛЕНИЯ

   Один из моих прадедов по материнской линии, Турукин Николай Захарович, 1926 года рождения, из маленькой таежной деревеньки золотодобытчиков Тыелги, что под Миассом, в июне 44 года был призван в Красную Армию. Уже через месяц его часть освобождала Вильно вместе с бойцами польской освободительной Армии Крайовой. Неделю шли ожесточенные бои, город был наполовину разрушен, но немцев прогнали.
   Это так прадед рассказывал.
   Потом прадед помогал НКВД арестовывать и этапировать в советские концлагеря аковцев, которые не захотели добровольно влиться в состав Красной Армии и принести присягу на верность великому товарищу Сталину.
   В конце июля там же, под Вильно, был тяжело ранен и до конца войны провалялся в госпиталях. Вернулся домой с культей вместо правой руки.
   В брежневские времена стало модно ездить на встречи однополчан. Ветеранам даже билеты на поезд в оба конца оплачивали и бесплатно селили в гостиницах. На 35-ю годовщину освобождения Вильно из военкомата прислали Николаю Захаровичу приглашение.
   Собрался в дорогу наш прадед.
   Десять дней его не было.
   Приехал чернее земли.
   - Ну как ты, дед? Повидал своих? - набились дети и соседи в старенький дом
   - Больше ни в жисть в энто логово не поеду! - машет ополовиненной культей руки.
   - Да что стряслось-то?
   - И-и-э-э! - утирает слезы. - Оккупантом обозвали.
   - Да как же так?
   - Все вспомнили! И что город мы им разрушили, и что настоящих освободителей аковцев в концлагеря сослали, и что мы хуже фашистов с ними обращались и до сих пор обращаемся. Мы им, оказывается, не свободу принесли, а жидовское коммунистическое рабство. И они ждут не дождутся, когда оккупация наша закончится, и они дышать свободно смогут! Вот, сволота!
   После поездки Николай Захарович слег. Что первично - тот прием, который ему в освобожденном им Вильно оказали, рана ли его, но вскорости умер. А и было ему неполных пятьдесят четыре года.

1

   Привет!
   Ты сейчас читаешь мой армейский дневник.
   Потому давай знакомиться.
   Меня зовут Антон. Фамилия - Банщиков. Мне в феврале исполнилось 18 лет, родом я из Кыштыма, это на Урале, совсем рядом со знаменитым Озерском, ну, тем самым, где производят на химическом комбинате "Маяк" топливо для атомных станций и начинку для атомных бомб. Я не военные секреты выдаю. Этой информации в интернете тоннами напичкано, а в сам город можно как на экскурсию ездить. Нас, пока мы в школе учились, раза три туда возили, показывали и рассказывали. Даже про взрыв говорили, - то ли американцы завод бомбили, то ли немцы, когда из окружения выходили, но я не запомнил. Я по сторонам глазел - город больно уж красивый, и чистый. Как ненастоящий, с картинки из книжки. А вот что в озере Иртяш купаться не стоит, особенно пацанам, это да, это уяснил.
   Я чего про Озерск-то вспомнил. А вот чего. Едем мы сейчас, так называемые призывники, на перевалочную базу, где нас врачи еще раз проверят и по всей стране служить отправят. А везет нас автобус от Озерского военкомата, по пути прихватив и Кыштымских. Всегда так делается, места вполне хватает, их семь да "партизан" в сопровождении, и мы пятеро. Так что в автобусе еще почти половина мест свободная. Их, озерских, раньше в армию не брали, бронь от комбината была. А сейчас и у них разруха, и у них безработица, и они, как и мы, этим мартовским утром пилят в стареньком ПАЗике в Че....
   Это недалеко, два часа езды даже на этом драндулете. Так что, пока мы в дороге, я успею как бы вводную дать к своему дневнику.
   Ну, первое, мамка мне дала пачку бумаги, такой тонкой и плотной, формат - в кармане ее удобно держать. А для других нужд она не пойдет, ну, вы понимаете, - она как почти калька. Но писать на ней очень удобно, хоть ручкой, хоть карандашом. Мы с ней договорились - я один листочек каждый день достаю и, сложив его вчетверо, заполняю в свободную минуту. Получается, что при шухере всегда можно листок спрятать, он же не больше игральной карты в свернутом виде.
   И еще, дневник я веду по просьбе мамки, ну, хочется ей знать, где я, в какой компании, и как это - служить. И, хоть мы с ней про все запросто, - и про пацанское, и про взрослое, все равно, про что-то я буду только намеком писать, без подробностей всяких. Кому надо, поймет, а интересно - сам додумает.
   Армии я не боюсь. Чего я - хуже других? Парень компанейский, общительный, не хлюпик. Я хоть и городской, в райцентре живу, но почти как в деревне, в своем доме, ну, в смысле, что в родительском. Так что кое-что умею. И метлой махать, и топором, и молотком. И пилить хоть ножовкой, хоть Дружбой-2, и постирать могу, и даже варить и жарить умею. Это тем, кто белоручкой вырос, в армии тяжело. Или необщительным.
   А еще я рисую немного. Так что думаю, годик моей службы не сильно меня ущемит. Надеюсь, силы поднабраться, заматереть. Батя говорит - в армию пацанами идут, а возвращаются мужиками. Вот и я хочу мужиком вернуться, стрелять научиться и на кости мои мяса малость навесить. Неплохо бы еще права получить, профессионала, тогда и с работой на гражданке легче бы было. Купили бы ГАЗельку, и возил бы я народ туда-сюда, все кусок хлеба.
   Про всякую дрянь в армии говорят много. Про дедовщину, про пьянки, про воровство. Пусть говорят, на их это совести. Я сам в военкомат пришел, не из-под палки. Я служить еду со своими целями - о них уже сказал. И в службе этой буду стараться искать положительное для меня. А в грязи пусть другие копаются.
   Такое вот получается у меня предисловие.
   Пацаны в автобусе балагурят, - кто пиво пьет, кто в карты играет. Двое на заднем сиденье пристроились, спят. Какой-то чудик книжку пытается читать - в такой тряске глаза портит. СМСки шлют, музыку слушают, короче, нормальные ребята, никто не хлыздит, не сидит, тупо в пол уставясь.
   Уже чувствуется, что скоро весна. Снег с солнечной стороны почернел местами, пластинки-проталины видны. И воздух! Я сегодня к автобусу вышел - запашище стоит! Сено, навоз, тепло! И от озера такой легкий рыбный дух. Мужики лунок наковыряли и проруби накрошили. Рыба к весне подо льдом задыхаться начинает, к этим дырам во льду пачками прет, самый лов сейчас. Чего-чего, а этого добра у нас и зимой, и летом завсегда полно, только не ленись.
   Ну вот, подходят к концу сразу два дела. Мой листок - последняя осьмушка незаполненной осталась. И дорога наша близка к завершению. Вот уже и Непряхино, и озеро Сунукуль. Минут десять-пятнадцать осталось пилить.
   Где мой рюкзак?

2

  
   "Партизана", сопровождающего нас, зовут Сергей Иванович. Он работает мастером в Озерском ПТУ, лицее по-нонешнему. Чтобы не залететь на три месяца на военные сборы, он согласился пять раз свозить призывников на пункт сбора. Это его последняя ходка.
   Уже впереди показались дома города, он встал около водителя и говорит нам.
   - Ребятки! Слушайте и запоминайте, - чувствуется, мужик с пацанвой работает, голос поставленный, громкий. - Сейчас приедем, зайдете через КПП и все, вы по другую сторону жизни, вы в армии. А там главное - дисциплина и подчинение любому, кто старше вас по званию. Приказы, если не хотите гнить в нарядах, сначала выполняют, потом обсуждают. И, вбейте себе это в мозг, не дай вам бог перепутать.
   Наши "гы-гы" и "ага" он мимо ушей пропустил, только паузу небольшую сделал, вроде, как дал выговориться. И продолжил тем же деловым тоном.
   - Прежде всего вытащите из ваших вещмешков все спиртное - там отберут вчистую. Хотите - в пакетики и адрес напишите, дядя Леша (водитель автобуса), по домам развезет. Можете просто здесь оставить, вон картонная коробка стоит. Автобус до вечера простоит, кто захочет, когда дела свои сделаете, придет сюда и воспользуется.
   - А выпустят?
   - Ну, вы, пока еще не солдаты, не под присягой, - намекнул неопределенно.
   - Ха, идея! - подхватили пацаны и тут же давай передавать водяру и пластиковые бутылки. Ни хрена себе затоварились! Как на пикник на природе собирались. Это ж нам и на неделю хватит. Но Сергей Иванович не впервой нашего брата везет, даже глазом не повел.
   Дождался, пока мы не разгрузились, и опять со своими советами.
   - Вас шмонать будут.
   - А что хоть можно?
   - Первое, телефоны у кого крутые, или там айфоны, айпады.
   - Так говорили же, что можно!
   - Вам говорили, что телефоны сотовые можно. Простые, чтобы позвонить или СМС отправить. А крутое - это же секретная воинская часть, тут ни снимать, ни в интернет без разрешения. Под этим видом всю вашу крутизну в свою пользу конфискуют, а вам что-нибудь простенькое и бэушное всучат рублей так по триста за килограмм.
   Я самую простую "нокиа" взял, - обрадовался я, - даже без камеры. И таких как я, послушных, - еще несколько человек оказалось.
   - Крутые можете так же дяде Леше оставить, потом мамкам сообщите, придут - заберут. У нас тут, не волнуйтесь, ничего не пропадет.
   Автобус уже стоял на площадке возле КПП. Это там, за железными воротами ждет нас наша новая жизнь. Молодец, Сергей Иванович, он нас бытовухой отвлек от горьких или печальных дум. Уже к водителю очередь, бросают в его вместительную сумку свои телефоны, а он и мешочков полиэтиленовых приготовил, и бумажек с карандашами - фамилия, адрес, телефон мамки или отца написать.
   - И самое главное, - приготовил на закуску Сергей Иванович, - деньги.
   - Тоже нельзя?
   - Вообще-то можно. Но, вас поведут на медкомиссию, а там раздеваться придется и почти голым по кабинетам. А в это время ваши карманы выпотрошат. Кто схитрил и хорошо спрятал, это еще не все! Потом всех в душ мыться. И опять прошмонают. Что нашли, пропало, и жаловаться некому, и претензии ваши никто слушать не станет.
   - Что же делать, подскажите!
   - А вы сами решайте. Хотите оставить себе, прячьте понадежнее.
   - А если догола, куда прятать?
   - А вот туда и прячь, - подсказал бывалый.
   - Или к телефонам прикладывайте и в сумку - мамкам передадим.
   - А можно вам оставить, а потом, вечером, вы их назад.
   - Сами решайте, - озадачил нас принятием решения. - И, пока мы не вышли из автобуса, посмотрите по вещмешкам - нет ли еще чего лишнего, что потерять не хочется. Куда девать - вы уже знаете.
   Налегке мы выскочили на площадку.
   Сергей Иванович негромко так не приказал, сказал:
   - В шеренгу по двое стройся!
   Мы суетно, толкаясь, встали вдоль нашего автобуса, ну никак не хотелось отрываться от него. Этот драндулетик был последней штуковиной, связывающей нас еще с нашим домом.
   - Смирно! - так же негромко сказал Сергей Иванович. - На-лево! К проходной ша-го-м-арш!
   Вот оно, крылечко в две ступени. Вот она, массивная железная дверь с квадратиком окна десять на десять сантиметров на уровне глаз. Тяжелая вертушка на стальной станине, пропускающая по одному человеку. И солдат в полной форме и с пристегнутым к поясу штык-ножом, обрывающий на год мой последний шаг по гражданке.

3

  
   Если кто думает, что сейчас начнется что-то захватывающее, сразу скажу. Ничего в этом первом нашем дне не было захватывающего. А была нудная тягомотина прописки нас в новом звании на этом пятачке полигона и в этих кабинетах, коридорах, каморках.
   Сначала "Партизан" исчез за дверью с портфелем, полным папок с нашими личными делами.
   - Ждите здесь, - сказал.
   И мы два часа честно морозили сопли, не решаясь отойти хоть на шаг от того пятачка, который примыкал к заветной двери. Единственная вольность, которую позволили - это сесть на свои вещмешки, да куряки сбегали под соответствующий грибок. Потом оказалось, что можно было посидеть в тепле в специальной комнате. Там даже какие-то журналы на столе валяются и телевизор на музыкальный канал настроен. И кулер с водой, и туалет теплый.
   Потом мы всем составом потопали на медкомиссию. Опять, как и при военкомате, такие же врачи и такие же вопросы, только эти лекари проверяли не нас, не нашу годность к службе, а тех, коллег своих, которые в наши личные дела свои заключения выносили и ответственные подписи ставили.
   Из всей медкомиссии единственным светлым пятном был хирург, женщина не старше пятидесяти, красивая, с высокой закрученной копной волос, и фигурка у нее классная. Пацаны прямо с удовольствием приспускали перед ней свои трусы, а она, и тоже, как мне показалось, с нескрываемым удовольствием, осматривала их, а у некоторых даже трогала - пальчиком, даже не пальчиком, а ноготком так в сторону отведет... Пустяк, а приятно. Ну и, естественно, ожившая реакция на такую докторшу. А она еще одному, особенно несдержанному, с легкой улыбочкой посоветовала.
   - Спокойнее, спокойнее, молодой человек! Учитесь быть сдержанным, - и, мне даже почудилось - благодарно глянув ему в глаза за такую откровенную реакцию на ее женское, пропела. - Команды не поступало!
   Все, кто рядом был - и врачи, и пацаны, взорвались гоготом. Пацан, конечно же, в краску. А она опять на помощь пришла.
   - Зря смеетесь, у человека отменное мужское здоровье и правильные рефлексы.
   Наш "партизан" Сергей Иванович куда-то потерялся, я думал - все, отработал - сдал нас и домой пилит. Но нет, потом увидел его в столовой - с каким-то офицером разговаривал. Знать и вправду до вечера ему тут торчать.
   А нас отправили на дактилоскопию. У всех взяли отпечатки пальцев и карточки заполнили. Я первый раз под такую процедуру попал.
   - Для чего это? - спросил у ребят.
   - Труп идентифицировать, - невесело пошутили доброжелатели.
   - И вам того же, - не остался в долгу и я. Ну уж хрен им, я домой вернусь! Я ж еще жениться должен, и детей настругать, хотя бы парочку.
   Мы уже все промеж собой поперезнакомились, думали, будем и дальше кучкой держаться, все веселей, чем по одиночке куковать. Но после медкомиссии нас прогнали через собеседование и распределили по воинским специальностям. Осталось дождаться "покупателей" на свои бесценные задницы и пилить за ними для дальнейшего прохождения воинской, значит, службы.
   - Куда бы ты хотел? - неожиданно спросил меня невысокий худенький капитан, усталый и постоянно шмыгающий носом. Он был в форме, с погонами, но даже она совершенно не делала его военным, завхоз в нашей школе такой же был, добрый и домашний.
   Я сказал.
   - Технику любишь? - спросил он пустым голосом, и слово "любишь" показалось мне каким-то обидным, замаранным, и не поймешь чем - равнодушием или его громким шмыганьем.
   - Я рисовать люблю, - на автомате вырвалось у меня.
   Я ж так просто сказал, чтобы слово "люблю" смыслом наполнить. А его как подкинуло! Он уже и ростом выше стал, и в глазах его тусклых жизнь блеснула.
   - Художник, что ли?
   В кармане у меня был блокнот двенадцать на восемнадцать, и карандаш в проволочный переплет вставлен. Мой завсегдашний походный набор.
   Капитан пролистал несколько страниц, встал, взял меня за руку, как будто я его сын, и бережно повел сначала по коридорам, а потом и через плац к свежепобеленному трехэтажному зданию.
   Короче, командир части, полковник, бегло посмотрев в мой блокнот, сказал коротко, как приказал.
   - Оформляй!
   И все. И потерял я всех своих земляков, с которыми утром в одном автобусе приехал. Их разбросали по стране, а я остался служить в Че..., в паре часов езды от своего родного дома и от мамки с батей.

4

  
   Повезло!
   Меня, молодого солдата, оставили служить практически рядом с домом. И, хоть к мамке на выходной не сбегаешь, все равно ощущение близости дома как-то греет. Это я не сам так возгордился. Я, может, еще и не ощутил величины свалившегося на меня счастья, - это пацаны мне позавидовали, они покивали головой и слово это теплое сказали - "повезло".
   Я тут же позвонил и обрадовал своих. Мамка сначала взвизгнула от радости, а потом расплакалась.
   - Что, плохо? - подколол ее я, чтобы вывести из ее слезного ступора. - Не угодили тебе?
   - Дурачок, - смеется сквозь слезы. - От радости я! Мы к тебе приезжать будем, часто-часто! Когда можно? В эти выходные?
   - Мам! Тут не пионерский лагерь! - осаживаю ее. - Вы приедете, забор поцелуете и все. Мне же надо увольнительную заслужить. А ее, пока присягу не примем, никто не даст.
   - Ну, ладно, служи, служи, дисциплинированный мой! Целую тебя!
   - И я тебя, мам...
   Капитан, фамилия у него хорошая, Лисичкин, повел меня в казарму. Теперь я уже не шел теленочком на привязи. Я по сторонам глазел. Это же теперь дом мой на год. Вот плац, огромный, как футбольное поле, размеченный линиями, кругами, прямоугольниками. Ага, для строевых занятий и маршей. Турников много, всякие полосы препятствий, брусья. Есть где и чем мышцы подкачать. И клуб тут, и столовая просто огромная. Ну и самих казарм, целый городок, пять или шесть улиц.
   Капитан Лисичкин завел меня в одну из них и поручил светловолосому старшине.
   - Обустрой, - и что-то ему на ушко шепнул. Видать, хорошее что-то про меня, потому что старшина тут же не по уставу лапу протянул и представился.
   - Илья. Гурьев. Из Тольятти родом.
   Да, любит Илья свой город и гордится им, слышали бы вы, как он произнес это слово: Толь-ять-ти! С ударением на двойное "Т". Ну что ж, одобряю. Я вон свой Кыштым, хоть и не могу так торжественно назвать, выделять в его имени кроме шипящей "ш" нечего, но люблю его не меньше. Всякий кулик, как бабушка моя говорит.
   Представился и я.
   И повел меня Илья в каптерку. Там выдали мне, опять же по рекомендации старшины, строго по размеру, кучу всякого армейского обмундирования. И берцы, и носки, и рубахи с гимнастерками, и бушлат... Короче, несли мы это богатство с Ильей вдвоем, одному мне не справиться. А потом, уже в его старшинской каптерке пили хороший чай с домашними харчами, что мамка мне в дорогу снарядила, и разговаривали за жизнь.
   А я еще примерил новое обмундирование и мне почти ничего не пришлось перешивать. 46 размер, рост второй, обувь сорок первый, короче, стандартный я, и форму эту как раз под мои параметры и шили, говорят даже, по рисункам какого-то известного модельера.
   Мне понравилось, что меня тут не пугали всякими тяготами армейской жизни, не накачивали словами, типа: дисциплина, порядок, по уставу. Все, с кем я уже успел столкнуться, были просто нормальными людьми. И врачиха эта, главврач медсанбата, и похожий на завхоза капитан Лисичкин, и Илья, который с охотой уплетал мамкину стряпню и нахваливал ее, и про мамку мою хорошие слова говорил.
   - Сейчас дембель идет. Каждый день пацаны улетают. В нашей роте половина старичков останется.
   - И много уже нас, новичков набралось?
   - Ну дак считай, полроты надо. До середины марта всех наберем. Мы же тут на перевалочной базе сами себе хозяева. Капитан ответственный за пополнение, он каждого под себя подбирает. А нюх у него, скажу я тебе! Пойдем, покажу тебе твое место в казарме. Тихое, и без сквозняка.
   Ну вот, подтверждается моя теория. Если ты сам хочешь видеть и замечать вокруг себя только плохое, оно и будет вокруг тебя. А если ты будешь стараться акцентировать внимание на хорошем...
   Люда, Людмила, мамкина подруга, говорила мне.
   - Молодые влюбятся, потом женятся. И пока любовь их молода и крепка, они друг в друге никаких недостатков не видят, и даже теща или свекровь каждый божий день пальцем аж в самый глаз тычут, все мимо. Потому что любовь сильнее невымытой посуды, грязных носков, подгоревших котлет и всего остального.
   Это потом, когда серый быт яркую любовь на второй план отодвинет, и, кажется, что глаза открылись. Да нет, Антоша, - говорила она мне. - Не глаза открылись. А эгоизм одного из них, или обоих сразу, как червяк яблоко, любовь большую подъел, гнили в нее подмешал.
   Мудрая женщина.
   Моя Учительница. Жизни.

5

  
   В кино всегда показывают солдатские казармы - огромная комната человек на сто и в два ряда двухэтажные кровати, а на входе стул, стол и место дневального. Короче, рота в полном составе. И батя про такое рассказывал, и еще учил, какое место занимать надо, где лучше, почетнее и прочую лабуду. А тут все в сознании перевернулось.
   Казарма!
   Хрена вам, - комната в современном студенческом общежитии. Три кровати и не панцирных, дедушкиных довоенных, а таких, как у нас дома - с деревянными спинками и толстыми матрасами. Каждому личная тумбочка! Вместо четвертой кровати большой стол и четыре! на три человека стула. Наверное, для гостя лишнее седалищное место предусмотрено. На три таких комнаты - один отсек - душевая с двумя рожками, опять же пара умывальников с горячей и холодной водой и два очка, каждый за отдельной дверью. Туалетная бумага в рулончике, ведро для мусора с черным пакетом, ершик. И чистенько, все в кафеле, в пластике.
   Видели бы они, какой душ у меня дома! Старая бочка из-под горючки на два метра от земли поднята, в нее вставили кусок трубы с вентилем, я сам рожок из консервной банки делал - гвоздем дырки пробивал. А чтобы теплая вода была, в черный цвет бочку выкрасили и на солнечное место поставили. Так я и такому душу рад. И все, что батя, что мамка, после домашней потовыгонятельной работы туда, за полиэтиленовую ширмочку бежим и обливаемся.
   А еще в этом нашем отсеке маленькая каптерка - чай попить можно - электрический чайник, маленький холодильник, ну и посуды немного - чашки, ложки, тарелки.
   Определенно, мне здесь начинало нравиться. И даже то, что порядок в своем доме поддерживать надо самим, ничуть не задевало. Да, еще Илья нам сразу прояснил - свои личные щетку, пасту, мыло хранить в тумбочке, и полотенце не оставлять.
   - А если забыл? - спрашивает Витек, он из Иркутска.
   - Ничего страшного, - смеется Илья. - Дневальный, как только вы в столовую уйдете, обход делает и прибирает. Вот в тот мешок с мусором. Так что, если что потеряли, не паникуйте, зажимайте нос, закатывайте рукава и копайтесь в ваших отходах в поисках своего, потерянного или позабытого.
   Классно! Действенный метод приучения к чистоте и порядку. Не орать, не раздавать налево и направо наряды вне очереди, а вот так просто - не прибрал за собой, копайся в своем дерьме. Посуду свою не помыл, тоже самое. А тут как-то сразу получилось, что каждая чашка, каждая кружка своего хозяина обрела - они, хоть и одинаковые по размеру, но все от разных наборов - ни одной с повторяющимся рисунком. Я так смекаю, и это тоже с умыслом сделано. Именная посуда и именная ответственность. Разумненько!
   Я привык просыпаться рано, шести нет, а у меня уже ни в одном глазу. Чтобы потом никому не мешать и очереди своей не ждать, в душ пошел и к подъему я уже и чистенький, и одетый. Думаете - вот всего по два - рожок в душе, умывальник, толчок, а нас десять. И давка, и споры? Ни фига. Кто сначала постель прибирает, а кто к свободному станку встает. И ни разу не поспорили. А старшина еще посоветовал.
   - Вы никогда на утро бритье не оставляйте. Вечером перед сном пошли умываться, вот и поскоблите свои щеки. И вам приятнее спать, и утром все не так суетно.
   Голова, Илья. Такой настоящий старшина, как старший друг или брат. Легкий у него характер. Мы это сразу оценили и уже сами старались на опережение сыграть, чтобы ему из-за нас под раздачу лишний раз не попадать. С него же и комвзвода спрашивает, и ротный.
   И еще одна приятная мелочь.
   Столовая. Ну, про чистоту и достойное оформление говорить не буду, это в армии естественно. А вот про кормежку.
   Батя мой дома никогда перловку не ест. И ячку не ест. Даже гречку раньше мамка не готовила. Говорил, в армии ему на всю жизнь этими кирзовыми кашами охотку отбили. Пока мамка для меня гречку рассыпную в печи не приготовила и он не попробовал. И после этого сделал исключение. Но только в сторону гречки.
   Так что я заранее настроился и готов был пойти по его стопам. Но...
   Дома мы так не едим. Дома чего? Мамка супа кастрюлю пятилитровую сварит - сытно и вкусно. Навернешь миску на завтрак, на обед или на ужин, и айда-пошел. Опустошили эту кастрюлю, другую сварят. А тут что-то на холодные закуски - салат или морковка тертая со сметанкой, и первое, и второе, и там булочка с компотом... Короче, ради одной хавки тут можно годик покоротать. Многие, особенно кто из сел, так вообще никогда так не питались. Масла пайка каждый день. Яйцо тоже. И чай не стакан, на две трети плеснули, а чайник на стол, наливай, сколь в пузо влезет. Вот компот, тот да, порционно.
   Короче, я своей службой доволен. Хотя всего третий день в армии, может, главного еще не видел?

6

  
   Ну вот, начались армейские будни, чтобы я и такие как я - караси-идеалисты, не сильно расслаблялись. Как говорится - получите и распишитесь, все, как заказывали.
   После завтрака построили всех молодых на плацу. Долго и терпеливо объясняли, что такое "в колонну", что такое "в шеренгу", как надо печатать шаг, как поворачиваться через левое и правое плечо, и началась муштра.
   - Левой-правой, - несется над плацем, - слушать шаг! Смотреть в затылок! Тянуть носок...
   Чего только не наслушались в свой адрес, ну, в смысле, что мы и стадо баранов, и про ослов немного.
   Ругают нас, а мне как-то необидно. Потому что за дело. Идем, действительно, как стадо. Уж, вроде, чего проще - в ногу идти, да ботинком на толстой подошве хлестко пристукнуть. У нас же получается дробный разнобой. И, вроде нам музыку громко включили, чтобы ритм чувствовали, и дублируют команды голосом. Нет в товарищах согласья, хоть убей.
   Час протопали, именно протопали, не промаршировали, перерыв дали. На асфальт не присядешь, все ж минус градусов семь-то есть. Стоим, с ноги на ногу переминаемся. Я чую, ступня в берце вроде как нагрелась. От ударов моих старательных. Кто-то попытался на бордюр присесть, разуться. Один чудак вообще босиком по снегу прыгает. Знать, хорошо настарался, теперь вон жар в ногах тушит.
   - Стройся! - команда летит.
   Встали по своим взводам, ждем. А вместо сержантов, наших гонятелей, старшина вышел. Илья.
   - Вы, пацаны, самую главную ошибку делаете, - негромко говорит. Это он специально голос не повышает, чтобы ропот в строю затих. - Вы идете, словно в походе, с тяжелыми рюкзаками за спиной. Я бы даже сказал, плететесь. А маршировать надо не так. Хотите, чтобы у вас нормально с первого раза получалось?
   - Хотим, - разноголосье по-над плацем.
   - Нет ничего проще, - говорит и шаг вперед делает, отдаляясь от команды сержантов. - Вы встаньте, как в струнку вытянулись, центр тяжести с пяток на носки перенесите. Живот подтянули, грудь надули, руки в кулаки сжали.
   Смотрю, строй наш, за ним повторяя, и вправду, как бы выше ростом стал. А старшина дальше учит.
   - И вот такие надутые, как полуроботы, и шагайте. Я вам гарантирую, такая маршировка сил меньше от вас потребует. Сэкономите сотню-другую калорий. А вот настроения добавляет. Если кто к концу занятий этого не почувствует, вечером жду в моей каптерке - буду чаем за свое пустобрехство по полной программе расплачиваться.
   - Гы-гы, - понеслось по плацу.
   - Ну, поехали! - махнул рукой, и веселый марш сорвал нас, надутых полуроботов, с места.
   Еще два пятиминутных перерыва было у нас сегодня. Четыре часа отстучали. Уже что-то похожее на строй, хотя и очень отдаленно. Прав был старшина, немного полегче по его методе шагется.
   Но в другом загвоздка. Пришел я в казарму, берцы скинул, - надо срочно ноги под холодную воду, не то, чую, загорятся синим пламенем и останусь я инвалидом. А ноги действительно синие, подошва. Отстучал напрочь. Ну дак, 4 часа по 60 минут - это 240, да еще на 60 умножить.
   Ё-моё! Я ж почти 15 тысяч раз по асфальту со всего размаха вот этими самыми, своими! Носки хоть выжимай, интересно, а кожа слазить будет?
   Вечером в роте подводили итоги. Я еще легко отделался. У некоторых пацанов в берцах по стакану крови. Стерли чуть не до костей. Обувь-то новая, кондовая, пока ее разносишь да под свои клешни настроишь. А кто еще с дуру ли, или по недогляду берцы не по размеру взял, или носки от ходьбы сбились.
   Первые раненые в роте.
   Вот тебе и тяжело в ученье.
   В армии тоже не одни идиоты служат. Знают, что после первой муштры с молодыми бывает.
   Старлей медицинской службы пробежал по нашим отсекам, перекиси, бинтов, мази какой-то принес. Особо пострадавшим перевязку сам сделал, остальным просто присоветовал. Все легче дышать.
   А после обеда новые занятия. Но уже не ногам работу дали, голове. Мозги нам парят про роль армии в современном обществе. Ладно бы, просто говорили, а мы бы послушали да подремали, нет, каждый должен речи эти конспектировать и после занятий сдать записи на проверку. Так и предупредили, кто не напишет положенного объема, после ужина не в комнату отдыха пойдет, а сюда, переписывать.
   Я понял - в армии главная задача - не дать солдату возможности мучиться от безделия. Занять все его свободное время от подъема до отбоя. Хоть чем, хоть просто снег с одного места на другое перетаскивать, или плац берцами до зеркального блеска полировать.

7

  
   В каждом отсеке назначен старший, командир отделения. Я уже говорил, что нас в комнате трое. И комната эта метров пятнадцать квадратных. А в угловой комнате четверо квартируют. Но и комната у них, как зал в квартире, под двадцать квадратов.
   Народ тут у нас со всего света. Леша Подгубняк из Якутии, Тоша Аверьянов из Краснодара, Витя Ларин из Иркутска... Со всех уголков насобирали. Я сначала думал, что их там призвали и к нам запихнули. Но все оказалось проще. Они на Урале в институтах, в лицеях учились, кто в Екатеринбурге, кто в Уфе или Челябинске, и оказались на службе. А уж если кто прямиком местный, с Урала, Башкирии там, или даже из Тюмени - это вообще земели!
   Нас в роте молодых ровно пятьдесят, весеннее пополнение, возраста разного, от 18, как я, до 26. Как год служить сделали, многие сами в военкомат поперли: лучше отпахать по-быстрому годик, чем до 27 лет по родственникам да по съемным квартирам прятаться. Как тут смеются старички - полгода мы к службе привыкаем, полгода замену себе готовим.
   Старшина еще на второй день моей службы командиров отделений собрал и дал задание. Чтобы каждый из нас, новобранцев, подробно расписал - что из личных вещей у него имеется.
   Нас в общем коридоре рассадили, - каждый пришел со своим стулом, - раздали по одинаковому листу бумаги и заставили написать. Если телефон есть, какой фирмы и марки; шахматы, шашки, нож, свитер, шерстяные носки, станок для бритья, очки или плеер, короче, все, что есть и что уставом не запрещено к хранению в тумбочке или в карманах.
   - На фига эта дребедень?
   - Если у одного пропадет, у кого-то обязательно объявится, - объяснил старшина особо непонимающим. - Я воровства не терплю. И, если поймаю кого, не обессудьте, накажу, молодой ты, или дед, разницы для меня нет. А еще, как совет, форму свою подпишите, не поленитесь. Всю, и бушлаты, и шапки, и кальсоны. У неподписавших претензии потом не принимаю.
   А потом списки эти у нас собрали. И в тот же вечер, пройдясь по списку, командиры отделений навели порядок в личных вещах и... конфисковали все сотовые телефоны.
   - С сего дня и для вас вводится принятый в части порядок. Телефоны можете получить раз в неделю, в субботу, после обеда, и зарядить успеете, и поговорить. А к ужину сдадите. В остальное время телефонами пользоваться можно только в экстренных случаях и по личному заявлению на мое имя.
   Ну и ладно, я двумя руками "за". Теперь проще, и мамка не будет все время вопросы задавать, мол, чего не позвонил, мы же тебе деньги на счет положили. И меня дисциплинирует - выдали телефон, будь добр, брякни родным. А про воровство старшина здорово придумал. По его теории бояться должен не тот, кого обокрали, а вор. Тут не гражданка, тут некуда спрятать и некому толкнуть. И не воспользуешься, сразу заметят, что у тебя еще вчера не было, а сегодня есть.
   Я помню, в первом классе учительница придумала нам оценки. Не 2, 3, 4, 5 нам ставит, а зверушек и рыбок рисует. Или грибки. У нее трафарет был с этими чудесами. Хорошо или отлично, красным обведет. Не очень довольна, - зеленым. Но никогда черным, и никого не ругала. Она же Учительница, и она должна нас всему научить.
   Тут примерно так же было. Старшина речь толкнул, мол, пацаны, давайте, втягивайтесь в армейскую жизнь. Смотрите по сторонам и на ус мотайте - какие здесь порядки и что от вас требуется, чтобы в коллектив влиться. Я, говорит, никого из вас десять дней за ваши провинности или ошибки наказывать не буду. Это как бы карантин и дни отпускания грехов, иммунитет. Десять дней.
   - А потом?
   - Потом по полной. Но, я садист! - говорит жуткие вещи, а сам лыбится. - Я не провинившегося накажу, я все отделение накажу.
   - А нас за что?
   - Это чтобы у вас чувство товарищества выработать, чтобы вы не только о себе думали, но и о тех, с кем завтра в бой идти. Чтобы в бою вы за свои фланги и тылы не опасались, а знали - там надежные ребята, за которых ты как за себя!
   - И еще, вы, наверное, заметили, что у старичков на кроватях бирочки - ФИО, звание и дата начала службы. А у вас таких бирочек нет. За десять дней вы узнаете друг друга и сможете, в пределах вашего взвода, поменяться - кто с кем хочет жить. Но только один раз можно поменяться, потом, остаток службы будете привязаны друг к другу как два берца. Крепостное право на армейский лад. И только взводный имеет право вас переселить, - рассмеялся в этом месте, - если до смертоубийства дойдет.
   Вечером до отбоя полтора часа личного времени. Можно посмотреть телевизор. Только и тут своя фишка. В 20 часов включают кино, наше родное, потом в 21 час перерыв на новости, и окончание фильма.

8

  
   Я думал, вот такой насыщенный день выпал, доберусь до кровати и усну, как убитый, и никакими пушками меня утром не поднять, но...
   Великая сила - привычка. Я опять проснулся до подъема. Прислушался к своему телу. Пошевелил пальцами ног. Одеревенелось подошвы чувствуется, вроде бы даже припухло, но боли никакой. И сразу настроение поднялось. Уже не мог просто валяться и пялиться в мелькающие пятна на потолке.
   В душе, пока пацаны спят, можно постоять и подольше. Я постепенно добавлял горячей воды, пока кожа не привыкала к температуре и не раскраснелась. Скоро я поливал себя почти кипятком. Потом резко, аж глаза ожиданием сощурились, полностью убрал горячую воду - кожу обожгло ледяной струей. Я стоял под ней, пока лоб и затылок не заломило болью, и снова добавлял горячей. Три захода, похлеще бани!
   Стукнула дверь - ага, пора. Я, самый счастливый, распаренный и расслабленный, вернулся в суету солдатской жизни.
   Ничего нового в расписании не придумали. После завтрака опять муштра, но сегодня только один час. Уже хорошо. Потом нас повели в парк, знакомить с техникой.
   Это было уже интересно! Полазить по настоящим БМП, БТР, потрогать своими руками то, что пока только в кино и видел. Внушительно! Не скажу, чтобы уютно, но защищённо себя чувствуешь под прикрытием брони, это точно.
   Старички сидели в сторонке, курили и подсмеивались, а мы, как дети, перепрыгивали от одной машины к другой, игрались взрослыми игрушками и не заметили, как пришло время обеда.
   В парке произошел первый инцидент. Кто-то уронил с полки пятилитровую жестянку с маслом. Ну, упала и упала. Но какой-то разгильдяй еще до нас крышку на канистре не закрутил, и масло сначала разлилось по бетонному полу, а потом и растащилось нашими ногами. Сержант из дедов заметил и как заорет.
   - Стоять! Не двигаться!
   Мы замерли, как будто граната с выдернутой чекой валяется у нас под ногами и вот-вот рванет.
   - Кто? - уже все старички скучковались и за свое любимое дело принялись - гнобить молодых.
   Никто не берет на себя ответственность.
   Тут и начался шмон. Нас разделили на две неравные группы. У кого подошвы чистые, согнали к выходу, кто успел в масло ступить, оставался на месте.
   - Я спросил, "кто"? - толкал речугу сержант. - Вы дружно промолчали. Виноватый за ваши спины спрятался, а вы по-товарищески не стали его сдавать. Уважаю, По-пацански.
   Я и сам себя зауважал после таких слов, стоял-то я среди тех, кто успел в масло вляпаться.
   - Вам обещали десять дней не наказывать. Заметано. Мы слово держим. Вон там ведро с солярой, - ткнул пальцем под стеллаж, - в том ящике - видите, написано для непонятливых, "ветошь". Солярой протираете масло на берцах, чтобы дальше не пачкать. Потом ветошью собираете все масло с бетонки. Из красного ящика на входе с надписью "песок"! берем этот самый песок, разбрасываем, заметаем, чтобы и следа вашего разгильдяйства не осталось, и догоняем взвод в столовке. Ясно?
   - Ясно.
   - Старшим назначаю, - и ткнул пальцем в того, кто стоял ближе к нему. Выждав с полминуты, рявкнул. - Когда я говорю, старшим назначаю, трэба отвечать: Рядовой такой-то! Ясно?
   Мы закивали, но ему нужен был другой ответ.
   - Для особо одаренных повторяю! Старшим назначаю! - и опять пальцем ткнул.
   - Солдат Камсюк Михаил!
   - Отвечать по уставу! Рядовой Камсюк! И все. Повторить!
   - Рядовой... Камсюк.
   - Вольно! Приступить к работе!
   После обеда полтора часа с небольшим перерывом, слушали очередную лекцию о боеспособности нашей армии и, лениво писали конспект. Похоже, все, что нам тут будут говорить, придется записывать. Чтобы, во-первых, не зевали, а главное, чтобы лучше усвоили. В одно ухо влетело, в другое вылетело. А то, что записано, хоть уголком, но в памяти останется. После этой нудной лекции разделили повзводно и на силовую подготовку, качать мышцы.
   Я не успел дойти до тренажерного зала, капитан Лисичкин потянул меня в клуб. И до ужина пришлось помогать начальнику мастерской набрасывать углем эскиз афиши. Я ж, вроде как, к рисованию способен.
   Капитан пообещал мне, что даст возможность втянуться и пройти вместе со всеми и муштру, и огневую. А рисовать я готов даже в свое личное время, даже от сна буду отрывать.
   Я ж еще не знал, для чего меня к полковнику водили и намалеванное мной ему показывали.

9

   Я проспал?
   Осознание этого кинуло в холодный пот.
   Проснулся от рева сирены, или как тут ее называют, ревуна. Потребовалось несколько секунд, чтобы я попал в действительность.
   По коридору бегал старшина и орал.
   - Подъем! Выходить строиться на плац. Форма одежды - берцы, брюки, гимнастерка, шапка!
   Взводные стояли на плацу с секундомерами в руках.
   Мы больше мешали друг другу в спешке, чем, естественно, добавляли безжалостному секундомеру дополнительные круги.
   Хорошо собирались или плохо, взводный не сказал. А мы стояли и гадали - чего затевают наши отцы-командиры. Морозец градусов за десять, пощипывает и щеки, и руки, а наши сержанты, не в пример нам, в майках и без шапок.
   Додумать не успели. Команда - Направо! Бегоммарш!
   И застучали сотни ног по асфальту через раскрытые ворота КПП.
   Ага, кросс. По пересеченной местности. Сержанты задают темп, ведут нас повзводно, от КПП уходим вправо, бежим в сторону озера Мисяш.
   "Неужели вокруг всего озера?", - мелькает в голове.
   Через пару минут густой белый пар вырывается из наших ртов, тело согревается. Еще через пять минут первые струйки пота по спине медленно сползают в...
   Взвод постепенно растягивается. Взводный бежит последним и подгоняет. Я что, я поджарый, и с физикой более-менее, и то чувствую, с дыхалкой напряг. Пытаюсь дышать как паровоз, на два шага - вдох, на два шага - выдох. Ноги до самого паха наливаются тяжестью. Оглядываюсь по сторонам. Да, толстеньким и пухленьким не в пример мне, тяжело. Эта мысль придает силы, ускоряюсь и стараюсь теперь держаться за спиной сержанта. А он бежит легко, дышит ровно и даже успевает разговаривать. Эх, мне бы так!
   Пока все эти мысли в голове гонял, смотрю, сержант возле озера поворот закладывает. Ух, в часть бежим!
   Нас пожалели? или не стали ломать? Пробежали мы всего километра 3-4. Забегая вперед, скажу - каждое утро нас, после подъема по графику, стали выводить на кросс, и каждый раз дистанцию увеличивали. Где-то через месяц, уже и снега не стало, мы спокойно десяточку проходили вокруг озера. А потом и навешивать на нас стали - подсумок, наполненный песком на четверть, на половину, доверху, бушлат... И мы все это перли, и дыхалку научились держать.
   Уже какое-то понимание армейской жизни начинает вырисовываться. Нас щедяще, но не очень, приучают к физическим нагрузкам. Можно было сразу на полную катушку, но пользы мало - сломаемся, на что годны будем? При таком разумном подходе я, честно говоря, не понял - зачем нас во второй день заставили маршировать почти четыре часа подряд? Чья-то дурь или умысел? Мол, можно так, а можно и эдак? Что заслужим, то и получим?
   Итак, физика - это первое, на чем нас натаскивают. Сейчас же новое поколение, самая рабочая мышца у него сидалищная. Компы, видеоигры, чаты, социальные сети - часами напролет привязаны к стулу. Как наркомана нельзя сразу с наркотика снимать, так и нас нельзя мгновенно нормально развитыми сделать. Комвзвода у нас лейтенант Базанов. Он не военное училище окончал, институт с военной кафедрой. Сам спортсмен, бывший мастер спорта. Уж он-то знает, как тренироваться, как набирать форму, чтобы не сломаться и не навредить. Но он служит второй год всего, а порядок этот, как мы поняли, в части давненько существует. Выходит, есть и в армии умные, которые не абы как, главное - выполнить, а с умом к любому вопросу подходят? Что это - показушность, чтобы мы вот такой армию изнутри увидели и другим после дембеля рассказывали? Да нет, вроде не похоже.
   На втором месте оружие, которое мы в совершенстве должны освоить, и авто и бронетехника.
   Потом промывание мозгов. Лекции, которые мы каждый день слушаем и записываем-конспектируем, кем-то продуманы - гладенько так все изложено. Читают их нам офицеры, постоянно подглядывая в бумажку. Тупо вбивают в нас - там, наверху, хоть в армии, хоть в правительстве, думают за нас и для нас, и все это единственно правильное. А наше дело - понять, осмыслить и следовать слепо и беспрекословно. И никакого обсуждения, никакого вольнодумства. Любая попытка задать вопрос, хмыкнуть или всхохотнуть тут же на корню пресекается.
   Даже, смотри-ка, фильмы крутят почти сплошь советского времени. Я многие и не видел. А тут смотрю, и начинаю что-то понимать - а, ведь, они неплохие! И душевные, и красивые, и, главное, в любой малой мелочи понятные, доходят! И не только я, большинство пацанов смотрят без ерничания, в удовольствие. И музыка, которая постоянно из динамиков звучит, тоже вся наша, ничего западного.
   Зомбируют или перевоспитывают в духе?..

10

   Хоть и говорил батя, да и здесь пацаны шептались, что подмешивают в пищу какой-то бром или еще какую гадость, чтобы солдат стояк не мучил, сегодня мне приснилась она, Людмила.
   Странно даже, - при огромном количестве новых впечатлений, событий, знакомств, я за семь дней ни разу не подумал о ней. И вот она сама напомнила о себе, сама пришла ко мне и мы... Я хорошо помню, всю ночь ласкал и целовал ее, мы занимались любовью, и это производило такой шум, что, казалось, не только наша казарма слышала, но и вся часть глаз ни на минуту не сомкнула.
   Я проснулся оттого, что поверил в реальность ее прихода. Долго шарил руками по простыне, глазами по комнате, и прислушивался к сонному дыханию на соседних кроватях.
   - Сон, - медленно рождалось понимание. Я расслабил напряженное тело, провел по вспотевшей груди, животу, и тут же рука наткнулась на мокрое пятно в трусах...
   Опять я первым побежал в душ. Мылся долго, все ждал, когда стукнет дверь. Но, в конце концов, надоело, и я вернулся в комнату. Только тут догадался посмотреть на часы. Ё-моё! Без четверти четыре! Два часа с лишком до подъема, а я водой так разогнал свой сон, что даже ложиться на кровать было невмочь.
   Руки чесались.
   Я достал из тумбочки блокнот, карандаш, и на кухне, приготовив полную кружку крепкого чая, стал рисовать.
   Сначала я рисовал Ее. Лишь легкая туника наброшена на такое любимое и красивое тело. Потом вместо туники нарисовал длинное платье - рисунок увидят пацаны, не хочу, чтобы даже думали в ту сторону. Чиркал, изображая платье, нервно, пока оно не стало черным пятном на странице. Но, странно, я смотрел на рисунок и не видел этого платья, а видел ее такой, какой она всегда была и будет в моих глазах и в моей голове.
   Любимой и желанной.
   Перевернул страницу. Быстро, в два глотка чая нарисовался капитан Лисичкин. Как так вышло, но он получился грустным и усталым. И я вспомнил, а ведь он действительно такой, грустный и усталый. Как он живет? Чем живет? Он же старый! Ему лет больше, чем моим родителям! И мне стало жалко его.
   Потом попробовал нарисовать полковника, но рука замерла и карандаш выпал из моих пальцев. Я понял, что не готов пока рисовать его, не узнал никакой даже маленькой черточки из его характера. Он хоть и стоял перед моими глазами в полной военной форме, но вместо лица - серо-землистое пятно.
   Подъем.
   Пока пацаны просыпались, я успел нарисовать дневального, спящего на стуле, а голова на скрещенных руках.
   Новый день!
   Утренний кросс, завтрак, марша, лекция, обед, оружейная комната, опять лекция...
   - Взвод занимается по штатному расписанию, - докладывает лейтенант заглянувшему к нам командиру роты.
   Мне кажется, на один вопрос из возникших у меня накануне, ответ я нашел.
   Ближе к обеду через КПП, в сопровождении дежурного офицера, вошла большая, человек на сорок, группа гражданских. Все женщины. Они по-хозяйски разбрелись по казармам, в столовую, в клуб. Было видно, - не в первый раз приехали.
   - Комитет солдатских матерей с проверкой, - полетел шепот по шеренге.
   Нам приказали: ни на кого не обращать внимания, заниматься своими делами строго по расписанию. Зададут вопросы - не тушеваться, отвечать спокойно, не мекая и не пряча глаза в пол.
   Вот оно что, проверки! Боятся народного контроля! Правильно, Челябинск рядом, час езды. А у комитета сейчас силы и прав много, вмиг шум поднимут.
   Ну и от подленькой мысли, что вот прессовали бы нас тут, били почем зря, кормили бы плохо, - мы бы сейчас им, мамкам, пусть и не нашим, наябедничали, стало в душонке теплее. И чуть позже, когда за такую мыслишку сам себя поругал, пришла уже честная радость, - может и правда, армия сейчас не та стала, какой много лет пацанов пугали и они предпочитали прятаться, в подполье, как партизаны, уходить, только бы не залететь к вечно пьяным садистам-воякам, и которая еще отцов наших унижала, калечила и ломала психически.
   А еще постоянно приезжали школьники, - одна казарма была типа под подростковый лагерь настроена. В субботу привозили человек по двадцать, переодевали, и они вместе с нами маршировали, преодолевали полосу препятствий, разбирали и собирали автоматы, и даже по три патрона каждому давали выстрелить.
   Блин! Ну почему нам это все не показывают, не рассказывают. Возили бы вот так из школы, да я бы с удовольствием в летние каникулы хоть месяц бы здесь побыл!

11

  
   Как одни сутки, пролетело десять дней моей службы.
   Старшина подобрал момент, когда мы, сытые и расслабленные, сидели после обеда под грибочками - куряки курили, остальные дышали их вонючими сигаретами и болтали, - и сказал.
   - Ну вот, пацаны, и закончили вы детсад и первый класс начальной армейской школы.
   - Да мы тут всего без году неделя!
   - Тут время другими мерками измеряется. Раз я говорю, что первый класс прошли, верьте на слово. Кто захочет поспорить, айда на это место через полгодика. С удовольствием выслушаю ваши доводы.
   Желающих спорить или забивать стрелку на полгода вперед не нашлось.
   - Сегодня, как и обещали, вам дарится Юрьев день переселения.
   - Что это такое?
   - Ну... это... Можно поменяться местами в наших комнатах.
   Черт, - всколыхнулось во мне, и, наверное в других - как-то не думалось - с кем бы лучше жить? И само собой получилось, что мы не стали меняться. Ни в нашей комнате, ни в нашем отсеке. Все остались на своих местах.
   - Ну и ладно, - обрадовался Илья. - Решили, пусть так и будет.
   - А почему день этот Юрьев? - спросил Миха Касымов из Казани.
   - А ты в школе историю России не учил? - спросил повеселевший старшина.
   - Учил, - признается Миха. - Юрий Долгорукий. Он, да?
   - Нет, рядовой Касымов! Был такой день, Юрьев, когда крепостному крестьянину разрешалось от одного барина к другому просто так, без выкупа и без порки переходить.
   - Мы тут крепостные крестьяне нашего барина товарища полковника?
   - Ты здесь, Касымов, крепостной солдат самого министра обороны, нашего товарища Шойгу и будешь таким целый год.
   Ну и пошел заводной треп, жертва намечена и тема задана.
   А я уединился и достал свой листочек.
   Теперь уже точно могу сказать, с кем в комнате я живу. Сосед слева от окна - Леха Фетисов из города Чусовой. Есть такой на стыке Свердловской и Пермской губерний. Город-станция. Вроде наших Бердяуша и Карталов. Нормальный пацан, типа меня, жил в своем доме и понимает, почем фунт лиха.
   Третьим служит Коля Велес. Он из Смоленска родом. Он после технаря приехал на работу в Миасс и сразу же попал в армию. Он любит в шахматы играть. Сам с собой, если нет равного ему игрока.
   Я сейчас немного отступлю от дневника, так, за жизнь напишу.
   Пацаны, которые, может быть, будут читать этот дневник, особенно те, кто собирается служить. Не ссыте! Тут нормально! Да, гнобят, да, наказывают. Но, вспомните свою школу, свой класс. И вы кого-то гнобили, и вы кого-то не любили и постоянно шпыняли. За дело или от своей мерзопакостности? Клясться будете, что за дело. И кучу доводов в свою пользу приведете. Так и в армии - здесь такие же пацаны, как и вы. И, если кого не взлюбят, то, говорю вам я - за дело. Просто в армии ушлые командиры, просеяв через свою и тысячи подобных судеб, нашли такой способ воспитания самым действенным.
   Я тут писал про разлитое масло в парке. Так вот, тот, кто эту канистру не случайно уронил, а сбросил на пол, не знаю уж с каким умыслом, сам свои берцы не запачкал и спокойно ушел в столовую раньше нас, которые его говно вынуждены были убирать. Мы его после столовки в уголке прижали и спрашиваем.
   - А ты что, борзой, с нами не остался?
   Он ржет нам в лицо и говорит.
   - Не пойман, не вор.
   Ладно бы сказал, типа, пацаны, извините, я виноват, но смелости не хватило. Мы бы поняли. Но он уже не первый раз в стороне пытается остаться. На кроссе последним бежит, и мы из-за него отстаем. В оружейке тоже филонит. И, тут и понимать не надо, тут все как на ладони - видим, что он положил на всех нас, плевать, что из-за него всем плохо.
   Ну, везде таких козлов, или там мажоров хватает. Только в армии их лечат. И лечат жестко.
   Наш старшина отлично все понимал, всякого добра тут навидался, и, увидев, что мы его в углу зажали, развернулся и ушел вообще из казармы.
   Что мы с этим козелком сделали, ну вы, пацаны, понимаете.
   Мы его до больнички не довели. Мы ему толково, глаза в глаза, обсказали. Что он нам должен. И за разлитое масло в парке. И за то, что спрятался на очке, пока мы в ПХД драили раковины, унитазы и душевые комнаты. Припомнили ему и столовку, и наши вечерние чаепития.
   Много чего набралось. И теперь он должок каждому из нас вернуть должен - один будет за весь взвод чистить, мыть, убирать десять дней. А, чтобы ухмылка его противная больше в нашу сторону не кривилась, каждый по разу, от души пригладил его. Ничего, до кровати сам дошел.

12

  
   А вот теперь смотрите, пацаны. Он может пойти двумя путями. Намотать на ус и стать рядом с нами, таким же, как и все мы. И служить себе тихо-мирно, отрывая день за днем страницы своего календаря. Или пошлет всех на... и будет себя и дальше выше других ставить.
   Угадайте с одного раза, что нормальный пацан выберет?
   А вы? Вы нормальные пацаны? Что бы вы для себя выбрали?
   В армии, как и в школе, есть свои отличники. Если они маршируют, то на пять. Автомат разобрать-собрать, только на отлично. Даже поставят их душевую, умывальник или очко мыть, и тут не прикопаешься. Но и эти люди разные. Одни стараются, чтобы их заметили и похвалили, - ну не могут жить без этого. Другим просто все интересно, и муштра, и оружие, и устав знать - все в кайф.
   Большинство, и я в их числе, понимают, куда попали, и приноравливаются к армейским порядкам. Как говорится, в чужой огород со своим уставом не ходят. Пришли мы сюда, будем жить по местным законам. Не мы их придумали, не нам их менять. Год потерпим. Конечно, и мне многое здесь не нравится, я к другому привык. Но, как только что сказал - здесь свой устав. Мы и на стену лезть не будем, и выделяться тоже не по нам.
   А вот третьи, их, кстати, очень и очень немного, конченые отморозки. Тут и борзые, которые или с дурной силой, или с дурной головой. И маменькины сыночки. И полные пофигисты. Как ни странно, легче всего бороться с отморозками.
   В комнате, где четверо наших живет, один немного боксом занимался и в качалку ходил. Артем. Все хвастал, что в бригаде был, постоянно ездили долги выбивали и на разборки, то есть на махаловки. Он и тут начал своих прессовать. То ударит исподтишка, то шестерок пытается набрать - принеси там, да подай.
   А Женя Чудаков, из Карелии, мальчишка немного худощавый, жилистый, ему отпор дал. Не ударил, не поперек сказал. Просто повернулся на пятках, и Артем, намереваясь ударить, мимо пролетел и, запнувшись за ногу Женьки, растянулся на плацу. Вскочил, горячий от обиды - ё-моё, какой-то сморчок ему поперек дороги встал! и, озверев, уже по-настоящему кинулся. И опять Женька даже пальцем его не тронул, - Артем на бетонке лежит.
   Когда третий раз его все так же носом в землю уложили, Женька наклонился над ним, предварительно наступив берцем на шею, и шепнул негромко, но так, чтобы мы все слышали:
   - Против лома нет приема, если нет другого лома.
   - Ты, ублюдок, отпусти! - угрожает Артем.
   - А если не отпущу? - и ласково так улыбается. - А если я тебя сейчас здесь при всех опущу? - и ботиночком посильнее надавил. - Глохни, гнида! Еще раз рыпнешься хоть на кого из наших, на инвалидность переведу. Веришь?
   - Верю, - прохрипел Артем начавшими синеть губами.
   И ведь правда, поверил, почти на семь месяцев нашей совместной с ним службы.
   Странный этот Женька. Его же за его невысокий рост и тихость в первые дни постоянно задевали. А он все мимо пропускал, никому крутость свою не показывал. И тут такое! Ну, весь взвод, а потом и вся рота его ух как зауважали. Спросили, чем это он так мастерски владеет. Ответил. Русский стиль. Есть такая защита. И от дурака и от вооруженного придурка. Он нам потом кое-что показывал. Но учить не стал. Это, говорит, вот тут сначала должно уместиться, - и по лбу своему стучит.
   А вот как быть с маменькими или пофигистами... Тут приходится попотеть.
   Но об этих чуть попозже.
   О том, что лафа для нас кончилась, мы узнали уже сегодня.
   Началось все еще в столовой.
   - На завтрак - десять минут, - рявкнул старшина, видя как мы лениво рассаживаемся за столами, и, демонстративно посмотрев на свои часы, добавил. - Время пошло!
   Мы не особо зацикливались на его словах, - утро, начало дня, раскачка, - так же болтали, лениво пережевывая пищу. И чуть не подавились, когда старшина вырос перед нами и заорал.
   - Закончить прием пищи. Взвод! Подъем!
   Как подъем? Еще кофе из чайника почти никто себе не успел налить, еще масло на хлеб не намазали! Куда ж его?
   - Выходи строиться! - командует старшина. - Последнему наряд вне очереди! Толчки драить!
   Бухая берцами, мы торопились убежать от наряда вне очереди.
   После завтрака комвзвода построил перед обычной утренней строевой подготовкой, только теперь он разбил нас по отделениям.
   - Установка с сего дня такая, - спокойно, даже немного равнодушно объяснил он. - Сейчас вы идете по плацу, выполняете все команды, через час подводим промежуточные итоги. Лучшее отделение идет отдыхать, два других пашут еще час. Худшее остается на третий час, понадобится - на четвертый. Понятно?

13

  
   - Так точно...
   Мы поняли. Мы своими ногами поняли, что такое коллективная ответственность, потому что наше отделение маршировало три часа. И опять из-за этого козла, которому на всех нас оказалось наср...ть. Мы ему и пшикали, и страшные рожи корчили, и кулаки казали.
   Он сделал свой выбор, и выбор этот оказался явно не в его пользу.
   Мы уже все с пацанами обсудили. Спокойно отсидели занятия по изучению Устава. Сегодня вслух читать выпало мне. Не потому, что я хорошо читаю, просто очередь моя подошла. Час монотонно я читал страницу за страницей. Хитрая это штука, скажу вам. Вроде, в каждой строке, в каждом абзаце все понятно. А попробуй пересказать или запомнить, ну никак не получается. Кто же писал его, с какой целью? Максимально запутать мозги?
   Я как-то в школе для вечера памяти Высоцкого стихотворение его учил. Блин! Это кошмар! Не запомнить никак. "Банька по-белому", называется! Хожу, бубню как заведенный, и все время что-то забываю или перевираю. Петь бы - нормально, легче. Но голоса у меня никакого, а класс свой подводить не хочется.
   Вот и Уставы эти тоже незапоминающиеся.
   Пришел вечер. И наш чмо очень сильно об этом пожалел, потому что наши отбитые о плац ступни требовали немедленного отмщения. А ведь теперь мы всегда за всех в своем отделении будем вот так вот отвечать. Черт, и ведь нельзя отказаться от такого дерьма, - и на второй год его не оставят, и в карцер какой не запрут. Мы, девять рядовых нового призыва, должны сами, ради спасения себя, выбивать из него, из нашего десятого, его козлятничество.
   Перед отбоем мы просто спеленали его - закатали сначала в простынь, потом в одеяло. Скукожили. С одного края мумии башка торчит с испуганными глазами, с другого - голые красные пятки. Он мог бы шум поднять, заорать, но нет, молчит, сжав губы, только ожиданием напрягся.
   Бросили мы его на пол, уселись вокруг и размышляем вслух.
   - Ну что, пацаны, как учить будем?
   Разговариваем, будто его и нет рядом с нами. А я внимательно за глазами слежу, за реакцией его. Какой раздражитель сильную реакцию вызовет?
   - Оставим так на всю ночь? - предложение номер один.
   - Да ну, слабо. Надо что-то подейственней.
   - От...здить?
   - Слишком просто.
   - Надо такое придумать, чтобы навсегда отучило.
   Долго перебирали. Чего только не предлагалось. И пальцы по одному за каждый косяк ломать. И налысо побрить. И в коридоре спать оставить. И поссать на него коллективно.
   Не буду все перечислять. Только скажу, что глазки у него только тогда забегали, когда кто-то предложил его взводной девочкой сделать. Тут он не только глазами, но и ногами начал сучить.
   Ага, думаю, нашли больное место.
   Я подмигнул пацанам, вышли мы в коридор и я им свои наблюдения обсказал.
   Вернулись.
   - Ну что? У кого вазелин есть? - промеж собой говорим.
   - А у кого самый большой? - спрашиваем.
   - Вы чего, пацаны! Это же уголовно-наказуемо! - встрепенулся наш воспитуемый.
   - Чего наказуемо?
   - Ну это... пидарасня ваша!
   - А ты не ссы, мы с презиком!
   - И глаза тебе завяжем, чтобы ты не видел, кто тебя...
   - А мы чего! Мы в один голос твердить будем, что ты сам себя, ручкой от швабры. Уже не первый раз. Все видели. Видели, пацаны?
   - Видели! - загалдели хором.
   - Нравится тебе это, потому как ты один в нашем взводе такой, извращенно-голубой.
   - Ну что? Делаем кляп и глаза вяжем?
   Я знаю, как орет свинья, когда ей нож под лапу вставляют. Этот орал не хуже. Но все-таки пасть ему заткнули и глаза завязали.
   Классно?
   Вы, наверное, кино с картинками ждете. Не будет кина. Мы ж не звери, мы в армии, не на зоне. И совсем не хотим опускать его. Хуже нет иметь под боком затравленного и раненого зверя. Он же от отчаяния и укусить может. Мы так, в воспитательных целях. Только понимаем, играть надо по-серьезному, иначе грош цена всем нашим потугам. Потому и нагнетаем дальше.
   Из одеяла выпутали.
   - Простынь тоже убирать?
   - Нет, дрыгаться будет. Так разрежем где надо.
   - Его же простынка, чего жалеть.

14

  
   На этом месте мы остановились. Палку перегнуть в любом деле опасно. Спал он на полу, завернутый в простынку, - с закрытым ртом и голым задом.
   Будем надеяться, что этого урока ему хватит. Потому что в следующий раз жалеть не будем. О чем ему и сказали.
   Теперь утром на маршброске вокруг озера взвод не растягивается, кучно бежим, и уже не комвзвода подгоняет, сами отстающих поддерживаем. И напряженно ждем строевой.
   Как так старшина сумел за один раз вбить нам новые правила поведения в столовой? Уже в обед мы по-настоящему торопились. Никакой болтовни, молча и быстро суп, второе, компот и булочку и, задолго до появления старшины, уже посмеивались внутри себя и радовались, что фига он нас сегодня обломает, сидели и наслаждались сытостью. Вот подлая натурка! Я же, уложившись в срок, о чем думал? А о том, что я, вроде, этой своей быстротой старшине нагадил - нет у него повода орать на меня и на взвод. Вот баран. А то ему в кайф орать на нас. Мы и в ужин, и в другие дни теперь в столовой жрали, а не занимались чем попало.
   "Взвод! Для приема пищи шагом-арш!"
   Вот как тут это называется. Значит, успешно вбили в нас еще одно армейское правило.
   Сегодня строевая со стимулом. Каждое отделение скинулось и купило по три банки сгущенки. Вот они у бордюра в рядок стоят. Лучшие уходят заниматься личными делами и прихватывают с собой шесть банок на десятерых. Средние забирают свои три честно отвоеванные банки. А худшие сосут. Ну, кому что достанется. Или голый вассер, или свой палец.
   Мы опять без приза, но уже по иной причине. Так что наказывать сегодня некого. Ну и ладно, все легче на душе.
   Курс молодого бойца стремительно приближается к середине. Нам выдали лист с присягой! Учить наизусть. На фига, спрашивается? Все знают, и командиры, и старослужащие, да и мы, молодняк, что текст присяги будем читать с листа. Нет, поиздеваться надо, пусть солдат наизусть! Ну и хрен на вас, там всего-то с десяток строчек.
   Нас рассадили на стульях в коридоре, как всегда по листочку, ручка и - один диктует, остальные записывают.
   - Ну вот, - сложил свой листок старшина, - теперь у каждого из вас есть личная, через свою руку и дурную голову пропущенная присяга. С завтрего дня буду наугад спрашивать любого из вас. Хоть во время строевой, хоть по пути в столовую, хоть сидящего на очке. Хочешь - наизусть говори, хочешь, в бумажку свою подглядывай, но чтобы четко, с выражением и по стойке "смирно".
   - И на очке по стойке?
   - Там тем более! - юмор любят и в армии.
   А еще, я удивился даже, много времени дрочат нас на иголку с ниткой. Подшивать, пришивать, - пуговицы, подворотнички, носки заштопать, великоватую форму подогнать. Будем мы и солдатами, и храбрыми Портняжками.
   У Юры Левашова, новосибирца, пропала книжечка, типа визитницы, там телефоны всех его друзей и родичей, и деньги. Я уже отвык от того, что записные книжки надо иметь, Расслабил телефон, в память все загнали и, только имя высветилось, нажал кнопку и пошло соединение. Тут понял Юрину мудрость. Ну, прижмет позвонить, а номера не знаю, на память не свою, телефонную полагаюсь. Или как у меня в прошлый выходной. Я опять во дворце художнику помогал, а всем телефоны выдали - домой позвонить. Я перед отбоем вернулся, мой телефон разряжен, и вот - вот собирать старшина начнет. Вроде, пацаны - любой дает - на, с моего звони. А вот облом. Номера я наизусть не знаю. Идиот. А Юра жизнью ученый, он в блокнотике, мелким почерком, по алфавиту.
   - Денег много было?
   - Три штуки с мелочью.
   - Когда последний раз видел?
   - Да вот когда деньги на сгущенку сдавали.
   - В тумбочке лежал?
   - Нет, в кармане гимнастерки.
   Это старшина докапывается.
   - Гимнастерку снимал перед отбоем, в душ ходил.
   - Утром одевался - на месте был блокнот?
   - Не помню.
   - А ты вспомни!
   - Не помню. После ужина хватился, хотел в киоске к чаю взять чего-нибудь. И пусто.
   Построил Илья весь взвод и оповестил всех.
   - Я не верю, что вор у нас появился. Случайность вышла, - и все.
   Весь вечер мы ржали. Максима Перепелицу показывали, его армейские будни. Дурачки, почти что над собой смеялись, но спать шли с легким настроением. Умели же нормальные фильмы раньше делать!

15

  
   Меня все еще мучил вопрос. Так как у нас в части - так везде или только здесь? И, если только здесь, то почему? За что такая привилегия отпущена?
   Мы вечеряли с Ильей. Я как-то вечером, после отбоя, под настроение его портрет нарисовал. Вроде, неплохо получилось, ну и разговорились по душам. А чего? Разница в возрасте пару лет, стычек никаких у нас не было и не предвидится. Я ему - "спасибо за школу", и рисунок вручаю. Он мне "спасибо за рисунок" - век хранить буду. Рисунок - это не фотка, тут и душа и характер.
   Ну, я его и спросил про порядок.
   - Да нет, что ты! Такой же бардак был, как и во всей армии. Но, - это капитан Лисичкин мне рассказывал, - семь лет назад нашего дядю Ваню, полковника Комова командиром части назначили. Вот он и принес с собой эту хрень.
   - Небось, сам не пьет, поэтому? - догадался я.
   - Он в горячей точке служил, в Приднестровье воевал. Говорили, что на прежнем месте пил по-черному. А у него молодая жена и маленькая дочка. Короче, бросила она его и укатила. Он из запоя вышел, пусто в квартире. Чуть не застрелился. Она все вещи, и свои и ребенка забрала, даже, как говорится, трусов своих, от тоски нюхнуть, не оставила. Только и есть у него альбом с фотками - на работе в сейфе хранился, потому и уцелел.
   - Чего, даже телефона не оставила?
   - Ты знаешь, что это такое Приднестровье?
   - Ну, так, примерно.
   - Наши войска кусок территории между Украиной и Молдавией под собой на штыках держат, база почти в сердце Восточной Европы.
   - Ясно!
   - Жена его в Молдавию слиняла, она тех кровей. А потом, вроде, и в саму Румынию сбежала. Короче, не нашел он их, как ни искал. От тоски поехал в Академию, после учебы дали третью звезду на погон и сюда перебросили. Так он, после этой истории, спиртное на дух не переносит, и в части оставил только тех, кто за воротник не заливает. А от чего в армии дедовщина, бардак и драки берутся? Так почти всегда с перепою. Когда тормоза напрочь снимаются и ты уже не на человека, а на животное становишься похож. Ты здесь, пока дядя Ваня командует, этого не увидишь!
   - Совсем никто не пьет?
   - Ну, офицеры дома - пожалуйста, праздники там, дни рождения. Он не запрещает, даже завсегда придет и поздравит. Хоть у самого офицера именины, хоть у жены или у детей. Цветы, там, подарок, игрушку. Но на службе застукает, враз вылетишь, или куда на далекую точку закинет.
   - И больше не женился? Ему же лет-то немного!
   - Сорок шесть было в декабре. Он, похоже, из однолюбов.
   - Ну и пусть одну любит. Так организм-то требует!
   - Холостует, пока холостует.
   - Нет, это, я считаю, ненормально! Так и крышей тронуться можно.
   - Ты врачиху же видел?
   - У них роман?
   - Нет. Он иногда на какую-то процедуру в больничку ложится, с вечера до утра она его под капельницу подключает, и всю ночь около как простая медсестра, дежурит. Всю ночь разговаривают. Но, тут все открыто, любой чих по округе разлетится. Никогда не уединяются, никто их в неудобное положение неожиданным появлением не ставил. Вот в областной центр он ездит. На воскресенье с ночевкой, это как закон. И среди недели, бывает, укатит. Может и есть кто, но мы не знаем.
   - Умело маскируется?
   - Знаешь, как-то не заморачиваемся.
   Вот как вышло. На горе, свалившемся на одного человека, нормальная жизнь тысяч нас построена.
   Рука моя, после того как я историю эту услышал, дернулась к карандашу. Уже что-то начинало вырисовываться в портрете дяди Вани. Так его тут многие называли. Но, видать, еще остался туман, не взялся я пока рисовать его портрет.
   Я вообще заметил за собой одну странность. Вот есть рисование. И я это дело люблю. Это как баянист на свадьбе, помню, сидел в сторонке, пьяненький, и ни для кого, просто в свое удовольствие играл. Положил голову на свой баян, и пилит, и пилит. Там музыка из динамиков на полдеревни лает, а ему все пофиг. У него баян и четыре ряда клавиш - весь его сегодняшний и будущий мир, и мечты, и любовь, и черт знает, что еще делает его таким счастливым.
   Иногда просят - нарисуй вот это или этого. Я посмотрю - и, если внутри не шевельнется, в пальцы не отдастся, не берусь. Тупо ищу отмазку, чтобы и не обидеть и себя не насиловать. Ну нельзя в этом деле заставить себя вдохновиться. Я ж не просто рожи рисую, я душу ищу, мне человека понять надо или хотя бы принять.

16

  
   Блин! Как это у него получается? Мне еще учиться и учиться у старшины! Помните, я в одной из прошлых глав про блокнот и деньги писал? Ну, что пропали у Юры из Новосибирска.
   Так вот! Утром и блокнот, и все до копейки деньги нашлись! На самом видном месте, у умывальника на полочке лежат.
   - Эй, раззява! Смотри! Вот твоя потеря! - крикнули ему первые, вошедшие в санкомнату.
   А Вовка Борохов, земеля Юрки, с порога как заорет:
   - Не прикасаться! - пацаны оторопели, руки одернули - чего это он?
   Вовка свои мыльные принадлежности из полиэтиленового пакета вытряхнул на полочку, и блокнотик аккуратно в пустой пакет засунул.
   - В оперчасть старшина отнесет.
   - Нафига! Нашлось же!
   - Отпечатки пальцев все сдавали?
   - Ну, сдавали!
   - Вот тут воришка их наверняка оставил. Так что скоро знать будем крысу в лицо! - радостно всем объявляет.
   А ведь точно, сейчас бы блокнот десятками рук захватали и все, и не найти воришку.
   Так начался день. Точнее, начался-то он как обычно, с кросса, мы уже и привыкли к нему, и даже хорошо нам. Утром неумытые пробежались, сон напрочь прогнали и день бодрячком начинается. Завтрак, традиционная строевая подготовка, лекция какая-нибудь. Но все про то, как у нас хорошо и какие мы во всем вражеском мире самые правильные, и руководители страны тоже такие все правильные, только о нас и беспокоятся.
   Мы что, мы слушаем. Нам же офицеры всю эту херню лепят не потому, что со всем согласные. Они на службе и обязаны. Но нас не прессуют, вопросы зададим - стараются по-человечески отвечать, а не орать - мол, не наше собачье дело. Главное - и они и мы понимаем - мы в армии, мы государственные люди и государство это защищать в случае необходимости должны.
   Ротный наш классно сказал как-то одному слишком любопытному.
   - Уместите в своей голове - есть Россия, Родина ваша, есть народ России, куда и вы входите, и ваши родители, и братья ваши, и сестры, у кого они есть. Бабушки - дедушки, города и села, земля и природа - все, что вас окружает и вам дорого. И есть Кремль и все, что он олицетворяет. Так вот - Кремль и Россия - это ВСЕГДА не одно и то же. И сейчас, и пятьдесят лет тому, и сто. Мы клянемся Родине, России. И мы честно ей клянемся. А вот второе в присяге ни словом не прописано. Но это я так, к слову, чтобы у вас в голове четко улеглось и не мучило вас глупостями.
   Я сначала стушевался. Ну не очень мне понятно это противопоставление, где Кремль не равно Россия. Потихоньку пацаны пообсуждали вслух - мол, законы, по которым все жить обязаны, не для них - неподсудны ни за воровство ни за убийства; все, что они делают, все против народа - законы их дурацкие все только на то, чтобы народ ущемить; милиция не народ, а их от народа защищает; деньги народные тратят не на народ, а промеж собой делят да всякие дурные стройки организуют; с кем не надо - ссорятся, с кем на одном гектаре срать не сядешь - в дружбу играют; ну и много всякого такого наслушался. А потом не выдержал, и говорю.
   - Не, пацаны. Если про все это знать, да еще и думать - проще вон в прорубь с головой и рыбам на корм. Я даже слушать про это не хочу. Я, как ротный, про дом родной, про городок мой, про рыбалку, про покос думать буду. Тут светло и жить хочется.
   И ушел от них. Ну ее нахрен, политику эту. Грязь одна да подлость, и больше ничего человеческого в ней нет.
   А вот про блокнотик тот продолжение получилось. И еще раз меня и многих пацанов сержант удивил. Ему уже передали пакетик полиэтиленовый для следствия. Повертел он его перед строем и говорит нам.
   - Я ж вам говорил - кто-то случайно взял и обязательно вернет.
   И блокнот из пакета достает своей рукой. Весь взвод ахнул, там же отпечатки пальцев были!
   - Вот смотрите, пацаны, три тысячи семьсот двадцать рублей. Правильно, Юра!
   Юра, как положено, два шага из строя и отвечает.
   - Так точно!
   - Все по-честному. А теперь представьте, пацаны, что вот за эти жалкие три семьсот вы человека жизни бы лишили?
   Гул по строю.
   - Отдал бы я в следственный отдел, проверили бы там, сказали бы нам - ага, вот этот украл.
   - Ну, так на это и рассчитывали.
   - Пока следствие шло, что бы тот, кто случайно оступился, пережил? Не знаю, как вы, а я бы на его месте точно в петлю залез. Это ж какой позор, а? Так что, считайте, пацаны, что вы сегодня жизнь одному из вас по доброте своей подарили. Вот. И возрадуемся за доброту свою!

17

  
   Наш день все больше и больше уплотняется.
   По мере того, как мы осваиваемся и привыкаем к армейскому укладу, нам понемногу добавляют заданий. Теперь утром одеваемся строго на время, и не по одному разу. Отрабатываем. И перед отбоем минимум пару раз одеваемся-раздеваемся. Норматив нам установили щадящий, в три минуты. Сложно. Пуговицы, ремни, шнурки на берцах.
   Начали роптать. Старшина позвал капитана Лисичкина. Мы думали, капитан сейчас нас гонять начнет, чтобы мы в норматив научились укладываться. Хотя честно, как-то трудно Лисичкина представить кричащим на нас или гоняющим нас, ну, не такой он человек, не конфликтный.
   - Раньше служили в армии три года, а на флоте пять лет, - негромко рассказывает капитан, а мы сидим вокруг него, притихшие, и слушаем. Ага, байки пришел потравить. Но про пять лет службы на флоте - круто!
   - Гимнастерки такие же были, и штаны такие же. Только вместо берцев нонешних сапоги кирзовые и портянки. Не скажу, что портянки легшее крутить, чем носки надевать. Но как-то привычнее с ними было, ногу как куклу спеленаешь, и тепло, и уютно. А норматив был другой, мальчики, совсем другой.
   Мы рты разинули, ждем.
   - Сорок пять секунд норматив был.
   - Сорок пять секунд? - даже представить этот короткий промежуток времени на полное одевание трудно, а уж выполнить!
   - Гнобили нас по-черному. Вот как строевой четыре часа отмаршировать на плацу. Так и с одеванием-раздеванием. Пока последний не отрапортовал, секундомер тикает. Вот тут тебе и дедовщина развивается. Старослужащие и деды так же со всеми в строю стоят, и им достается за нас, сопляков. Ладно бы - старается, а у него не шибко получается. Тут и помогут, и поддержат, и хитрости кое-какие расскажут. А есть же откровенные пофигисты. Их и приходится воспитывать. По обстановке.
   Мы, естественно, кто цоканием, кто возгласами, удивление высказали, про пофигистов сами уже поняли и на своей шкуре испытали. Нелегко было им, три года - это не наш год, пришел, привык, к дембелю готовься.
   - Это дядя Ваня, наш комбриг, разрешил вас побаловать. Вы уж его не подводите. А то вон третьей роте две минуты установили. Знаете, да?
   - Знаем, - вразброд отвечаем.
   - А за что, а? Не знаете? А я вам скажу. За их пофигизм. Не понимают, когда с ними по-хорошему. И вам, если стараться не будете, две минуты оставят. Старайтесь, сыночки, не подводите нас. Мы ж для вас, мы ж за вас похлопотали.
   Опять мозги наперекосяк. Армия. Дедовщина. Издевательства и надругательства.
   Где это?
   Ой, не накаркать бы...
   После беседы капитана ни у кого язык уже не поднимался роптать. А старшина еще обсказал несколько хитростей, - как гимнастерку на спинку вешать, как штаны сворачивать, и как и куда ставить берцы, чтобы все было под рукой и не наизнанку.
   - Вот как делаете вы, - показывает. - Гимнастерку по-бабски за подол хватаете и скрещенными руками через голову тянете. И что в итоге имеем? Гимнастерка на левой стороне, сжулькана, - надо еще сколько секунд потратить, чтобы ее вывернуть да расправить.
   - А как надо?
   - Перво-наперво, петельки у пуговиц растяните, ножницами это легко сделать. И, пока смотрите, не повторяйте! Пуговички: раз-два-три-четыре-пять! - Он только пальцем прикоснется - неуловимое движение, и расстегнута. - Теперь руки за голову, хватаете за воротник и тянете вверх, чуть пригнулись. А теперь рукава. И вот она, - десять секунд и висит на спинке кровати. Брюки - не от ремня вниз и тоже получите скрученный комок непонятно на какой стороне, а за низ берете и тяните. Брюки еще быстрее: четыре-пять секунд. Берцы - посмотрите, как у вас они зашнурованы, и как у меня.
   И подробно показал и помог тому, кто сообразить с ходу не может.
   - Дважды-трижды быстрее снимать и надевать.
   Даже самый нерадивый с его советами легко в три минуты укладывался.
   - Вы же не себе работу упростили, - улыбается старшина. - Вы мне работы убавили. Я же должен был вас часами гонять, нервничать, злиться, налево-направо раздавать пи...дюлей. А так и вам хорошо, и мне халява.
   И строевой стало у нас заметно больше. Теперь не только за банки со сгущенкой ежедневно маршируем. Теперь и на компот зарубаемся. Потому что до присяги остается совсем немного. А, значит, КМБ для нас заканчивается. Станем полноценными солдатами, защитниками Родины, которая совсем даже не Кремль. Тьфу, черт. Не хочу я об этом. Даже думать не хочу. Вытравить, выбить! Не хо-чу!

18

  
   Не знал, что в части есть зубной кабинет. Мне с моими гнилушками хорошее подспорье, в нашем городке к зубнику и за деньги не попасть. А тут строго по графику, по ротам, по взводам.
   Так что, попав под разнарядку, и я отправился на осмотр. И вот молодой доктор, где-то к тридцати, с незапоминающейся латышской фамилией, сверлит мои зубы и вставляет пломбы. Он не мучает вопросами, мол, как же так запустили, не следили. Понимает, что большинство пацанов приехали из сел и деревень, где сроду про такого врача и не слыхали. В райцентр не наездишься. Так и живут с кривыми, косыми, черными, а то и просто дыры во рту.
   Теперь на гражданке не страшно будет перед девчонками пасть раскрыть, и дыр не увидят, и изо рта вонять не будет. За это ему, вроде как и спасибо.
   Я первый раз встретил такого эскулапа. При всем том, что мастер он вроде даже неплохой, в нем нет, как бы это правильно сказать? В нем нет любви к человеку. Какая-то напыщенность, разговор через губу. Как будто все вокруг него немного недочеловеки, русские ваньки, в диком лесу выращенные. Ну да, у вас там европы, чистота и порядок. А чего же ты тогда сюда к нам сбежал от европ своих, от культуры и порядка? Не к месту дома пришелся, да?
   Мы тут ржали над Задорновым, его рассказом, когда он в Ригу приехал, и таксист его везти не хочет, мол, моя твоя не понимайт. Я, говорит Задорнов, ему сто баксов показал, так он, говорит, меня три часа по Риге возил и все три часа, ни на минуту не замолкая, русские песни без всякого акцента пел, и все порывался при расставании троекратно облыбзать и водки на посошок выпить.
   Вот она, ваша хваленая европейская душонка.
   А попробуй так русского заставить делать? Да чтобы русский за сто или тысячу баксов стал какому-то иностранцу песни на их языке орать? Да ни в жизнь. Потому как нормальный русский знает только три языка. Русский разговорный. Русский книжный. И русский матершинный. И не комплектует, что в туалет ходить приходится под ближайший куст, а заместо туалетной бумаги скомканной газетой или лопухом...
   Ладно, это так, лирическое отступление. Все равно спасибо доктору. И я без всякой задней мысли или камня за пазухой так ему об этом и сказал. СПАСИБО, доктор! И он, мрачное чучело, совсем по-пацански улыбнулся мне, и даже руку протянул для пожатия. Вот так вот!
   А еще одно сочетание полезного с приятным - спортгородок, - он на открытом воздухе, и спортзал. Тут уже в тепле. Но в спортзал ходим строго по расписанию занятий и только повзводно, а на улице можно в любое свободное время позаниматься. И еще - в спортзале нас разбивают по тройкам, и мы сменяем друг друга у тренажеров. Пять подходов, тройка переходит к другому тренажеру. Не пофилонишь, за час трусы хоть выжимай, но в кайф.
   Кстати, заниматься здесь можно (разрешают) в трусах и в носках, или босиком. В спортзале инструктор старший, он всеми командует. А комвзвода, старшина и сержанты так же как мы в трусах бегают, и от нас ничем не отличаются. Жаль, что по нашему расписанию выходит всего три часа в неделю. Но Илья обещает, после КМБ пристроить в какую-нибудь секцию, и тогда хоть каждый день занимайся.
   А вот спортгородок меньше любим. Потому что там нас натаскивают на полосе препятствий, заставляют подтягиваться на турнике, отжиматься на брусьях, делать этот подъем переворотом. В марте, в полном обмундировании, в берцах и бушлатах.
   Благодаря этим потовыгонятельным занятиям мне вдруг неожиданно стало нравится изучать устав, слушать нудные лекции, даже конспектировать высказывания товарища ротного или нашего штатного лектора товарища политрука. Прямо с любовью и благодарностью в его рот заглядываем, слова ловим, только бы пореже по-пластунски, или пешедралом при полном при раскладе трусцой на стрельбище.
   Вот стрельбище - это вообще отдельная поэма. Это всегда ожидание. Ну как же! Из настоящего автомата, пристегнешь магазин и в цель тра-та-та!
   На стрельбы через день, пёхом, около четырех километров. Это по дороге, укатанной и утоптанной. А сержант в первый день ляпнул. Мол, по дороге столько-то, а по краю этой рощи, напрямки, в два раза короче.
   - Как пойдем?
   Ну, мы чего, не знаем, что ли, что такое окружность, а что такое хорда? Напрямки давай!
   Ага, дали. Это только по краю рощицы тропка проторена, потом она совсем не в нашу сторону идет. И мы, лопушата, по целине, по отсыревшему снегу, пусть и не сильно глубокому. Почти три часа перли. А сержант в конце строя идет, по-протоптанному, ухмыляется.
   Добрались кое-как, загнанные кони. И уже ни стрелять не хочется, ни магазины патронами набивать.
   Больше напрямки не ходили. Но стрелять все равно интересно. Первый раз одиночными, по три патрона - привыкнуть и почувствовать. Потом по десять выстрелов. Кто попал - премиальные десять.

19

  
   Днем после обеда сончас. Для всех, но не для меня. Я, пока все дрыхли, своими делами занимался: читал, рисовал, просто дремал. Но ни разу в первые три недели не уснул. И вот впервые использовал это время по назначению. Усталость стала накапливаться? Или обычное весеннее настроение, когда меняется давление, с теплом прибавляется кислорода в воздухе и адреналина в крови?
   Март успешно закончился, мы в апреле живем.
   Снега все меньше и меньше, даже те кучи, что за зиму насобирали и вдоль забора разложили, заметно просели и потемнели. Особенно заметно, как они уходят, после сильного ветра. Ночью завывает, утром вышли на пробежку, а кучи съедены, вчера еще под самую макушку бетонных плит забора, а сегодня уже на ладонь осели и заметно так похудели.
   Хорошо. И, хоть снег теперь грязно-серый, с торчащей тут и там травой, мусором, настроения это не портит. Кайф! Весна!
   Сегодня ползу по полосе препятствий, а под рукой зеленая травка! Свежемороженая, в тонкой пленочке льда, но живая! Я остановился, разглядываю, дыханием ее грею, рукой по хрупкости вожу, чтобы не поломать, но в то же время ощутить ее живость. А она на тепло моей руки отзывается, поворачивается.
   - Рядовой Банщиков! Время!
   Да, время. Извини, зеленая, работать надо, готовиться к защите Родины. А ты расти, не бойся, я и тебя защищать буду. Потому как такая у меня на этот и все последующие годы работа будет.
   Завтра у нас по расписанию выходной. Но уже предупредили - не расслабляться. Будем чистить и вылизывать наш городок в целом, и каждое помещение по отдельности. Потому как в воскресенье присяга. Глаз проверяющих будет невпроворот. И с военного округа вояки прикатят, и от солдатских матерей делегация, школьников обязательно пара автобусов привезут. Ну и родители. Эти ничего не боятся, ни погоды, ни дороги, ни долгого стояния на ветру и холоде. Хотя, какой холод? Уже третий день плюсовая температура. На солнышке так вообще хоть загорай.
   Мы сегодня перед обедом одну из снежных куч раскидывали. Так даже загорели, потому как и гимнастерки и рубахи поскидывали.
   Альпы! Горный курорт!
   Все старались до уср...чки, почти что как для себя. Нам же праздник готовят, мы же присягу принимать будем, и нам, тем, к кому приедут, увольнительную дадут. А еще в столовой праздничный стол накроют. Для гостей и нас, окончивших курс молодого бойца. И даже самодеятельность из клуба городка, и солдатский ансамбль сыграет.
   По этому случаю после сончаса нам велели одеться в парадную форму, принесли из оружейки десять автоматов - как раз на отделение, и мы часа три отрабатывали выход из строя: "Рядовой Банщиков! - Я! - Для принятия присяги выйти из строя! - Есть! Раз-два! - чтение присяги, поцелуй... вместо полотнища знамени - полотенце на стуле, - разворот и "Встать в строй, раз-два!"
   Потом пришел фотограф с очень крутым фотоаппаратом и каждого из нас несколько раз щелкнул на фоне белой стены, и так и этак.
   - А чего на фоне стены? Нельзя было что-нибудь покрасивее найти? - недовольны мы.
   - Фон будет, самый классный, - обещает фотограф. - Довольны будете. Такие фото на дороге не валяются, у нас все по высшему разряду, - балагурит. - Готовьте по штуке. К воскресенью все готово будет, сразу своих и порадуете.
   Илья подтверждает.
   - Фотки классные будут, кто хочет убедиться, вечером в каптерке свой альбом покажу.
   Ну ладно, если старшина говорит, значит так оно и есть. Он уже нам силу своего слова не раз показал, теперь верим.
   Мамка с батей приедут, может кто из наших с ними. Людмила, может...
   Я на одной бетонной плите забора, которая рядом с КПП, на солнечной стороне и всегда перед глазами, ее нарисовал. Ну, не так, чтобы портрет, или картина. Я углем несколько полосок сделал, еле заметными штрихами, вроде как овал лица, растрепанные ветром волосы. Здесь линия подбородка, вот точки улыбающихся глаз, приоткрытый рот... Никто не видит. Я один вижу. И улыбаюсь ей, и говорю с нежностью каждое утро.
   - Здравствуй, Радость моя!
   - Ты кому? - Витек рядом оказался, а я и не заметил, как он подошел. Или я слишком громко сказал.
   - Утру, погоде, весне, - попытался вывернуться.
   - Ну-ну, - ухмыльнулся. - И какое имя у твоей Радости, конспиратор? - и по плечу меня одобряюще похлопывает.
   Что я могу ответить? Рассказать? Признаться? Не поймут, смеяться будут. Мне восемнадцать, а ей тридцать семь... Она мамкина подруга, с ней за одной партой в школе сколь лет сидела.

20

  
   Меня попросили, странно - не приказали, не взяли за руку и молча повели! А попросили помочь целой бригаде оформистов. Они почти без сна приводили в порядок старые и спешно рисовали новые стенды. На многих облезла и пошелушилась краска, и, надо же, только за два дня до праздника это заметил кто-то из старших офицеров штаба.
   Мне было немного обидно. Меня не рисовать пригласили. Я сдирал старое и облезлое художество шпателем до чистой фанеры, шкурил наждачкой, забивал вылезшие гвозди и относил в угол. Короче выполнял работу, которую мог совершенно спокойно делать любой, имеющий руки и стоящий на ногах. Но приказ начштаба был настолько грозным, что ни у кого не хватило смелости включать свои мозги и сопоставлять требуемое с полезным.
   Эта тупая физическая работа немного отвлекла мою голову от дум, я честно приготовил все, выпавшие на мою долю стенды и к полуночи добрался до казармы. Думал - все давно спят, и я сейчас упаду и дам храпака до самого подъема.
   Я даже не знаю, как вам рассказывать, как описывать то неожиданно нахлынувшее на всех волнение. Вроде бы, что особого? Ну, присяга. Ну, выйти из строя, пробубнить по бумажке, встать в строй. Отрепетировано, выучено на зубок, ан нет, чем ближе, тем мандраж больше. И не один я такой. Все наше отделение восьмой чайник чая по кишкам прогоняет, время третий час ночи, а ни в одном глазу. Начали говорить про завтрашний день, потом про службу, а сейчас уже и каждый про свою житуху, кем был, что делал, что хотел делать.
   Правильно говорят, в лесу у костра с человеком посидишь, столько про него узнаешь, ни одна самая расподробная биография не поведает такого. В такие минуты откровения и раскрывается по-настоящему человек, и лучше понимать его начинаешь. Мы же все со своими червяками в голове живем. В каждом и черного и белого намешано выше крыши. Но - оно же жидкое это черно-белое! Оно же обязательно перемешается и серым станет, а где-то и цветным. Что глаз твой умеет различать? А что душа твоя увидеть хочет?
   Я не люблю по первой встрече клеймо на человека ставить. Ага, вот такой он. Я присматриваюсь. А какой он при дневном свете? А при огне свечи? А в темноте? Вчера солнце было яркое - он вот таким светом светился. Сегодня тучка набежала - помутнел...
   Мне же, может быть, и не надо его как книгу от корочки до корочки. Мне, может, просто сюжет понять - ага, вот о чем. Вот если он в душу мою, в сердце моё войти намеревается, тут уж подробнее, по абзацам и страницам.
   А уж тем более я не приемлю пересказ чьей-то книги для меня. Извини, сам прочитаю.
   Вот и сидим мы среди ночи, разговариваем, вроде, а на самом деле страницы своей книги друг дружке открываем - читайте, пацаны, как перед богом, как на исповеди.
   Если и поспали сегодня, то по два-три часа, не больше. И, хоть сегодня даже утреннюю пробежку отменили, все равно на плац почти все выскочили, свежести утренней глотнуть, колотун сердечный унять. Одни просто постояли, другие - кто на месте попрыгал, кто к турнику подошел или с соседом потолкался для сугрева.
   А потом карусель завертелась.
   Музыка по всей части разносится, бравурные марши сменяют один другой, - настроение нам поднимают. Офицеры-красавцы в полном параде, и с орденами есть, и с медалями.
   Завтрак проглотили на одном дыхании. Полтора часа отведено на форму и одевание. Чтобы все по стрелочке, подшито, подвернуто. Берцы начищены, пряжки золотом блестят, улыбка во всю ширь довольного лица. Кто беззвучно шевелит губами, повторяет текст присяги, кто разворот - "правое плечо вперед" - отрабатывает, да "на месте раз-два".
   Я уединился на нашей кухонке, в блокнотике чиркаю.
   Наконец, команда:
   - Выходи строиться!
   И понеслось. Уже как в тумане, в нарушение всякой хронологии, только то, что пятном в памяти застряло.
   Ничего не замечая вокруг, стоял, вцепившись руками в автомат, как не передавил ему горло! Но пальцы занемели основательно. Фамилию свою не услышал, Женька ткнул в бок и я на автопилоте сделал то, что в данный момент мне делать нужно было.
   Народу в гостевом секторе полно. Я пытался своих отыскать, но туман в глазах, пелена, плывут люди, плывет плац и музыка тоже плывет.
   - В колонну по четыре! Поротно! На одного линейного! Равнение... Шагммрш!
   И мы пошли, чеканя шаг.
   Недавние гражданские люди, недавние призывники, салаги, мелочь всякая.
   Пошли, чеканя шаг, новые рядовые своей самой лучшей Родины.

ЧАСТЬ 2

Я РИСУЮ ЛЮБОВЬ

  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

ОККУПАНТ ВТОРОГО ПОКОЛЕНИЯ

  
  
  
   Дед мой по отцовской линии, Подкопаев Сергей Семенович, 47 года рождения, из рабочего поселка Магнитка, что недалеко от Златоуста, сержант, механик-водитель танка Т-55, служил в ограниченном контингенте Советских войск в Германии.
   В мае 1968 года он должен был демобилизоваться и поступать в Уральский политехнический институт. Он уже и все документы собрал, и специальность выбрал. Но его увольнение задержали.
   В начале мая 68 года часть их 20-й армии была переброшена к границе с Чехословакией. И началась мощная идеологическая подготовка, что, мол, силы империализма посягают на нашу вечную дружбу с братским славянским народом.
   Старшие офицеры, попавшие в подобную мясорубку в Венгрии, рассказывали, что в 56 году по глупости высшего руководства, пришли в Будапешт с оружием, но без единого патрона и потеряли бездарно сотни солдат, пока не подошли боеприпасы и наши не стали отстреливаться.
   Во второй половине августа воинскую часть, конечно же по просьбе правительства и всего чехословацкого народа, перебросили в Прагу. На каждом углу стояла бронетехника, весь город патрулировали войска. Редкие огневые контакты были скоротечны и безжалостны.
   Войны удалось избежать. Дед мой немного тронулся крышей, был очень раздражителен и всегда, вспоминая 68 год, брызгал изо рта белой пеной.
   Но на него никто не сердился. Знали, что ему пришлось увидеть.
   Его машина шла второй в колонне танков. Дороги горные, с резкими поворотами. И, когда выехали из очередного поворота, на дороге застыли женщина и маленькая девочка, крепко сцепленные руками. А вокруг толпа журналистов и телевизионщиков - готовятся зафиксировать, как танки русских оккупантов давят мирных жителей.
   Водителем первой, ротной машины, был друг деда. У него была всего доля секунды - среагировать. Слева гора, справа - глубокий овраг. Прямо женщина и девочка.
   Машина слетела в пропасть и загорелась. Никто в ней не выжил.
   А на обочине стояли люди с плакатами и скандировали:
   - Оккупанты! Гоу Хоум! Оккупанты! Гоу Хоум!
   А потом, когда танки вошли в город, с крыш домов летели - из рук наших "друзей" - коктейли Молотова. И раздирающий душу крик:
   - Оккупанты! Гоу Хоум!

21

  
   Что изменилось в моей армейской жизни после принятия присяги? А ничего! В смысле, что никакого резкого перехода из одного состояния, скажем, жидкого, в другое - твердое или газообразное. Я уже втянулся и мало чем отличаюсь от тех ребят, которые пришли служить на полгода раньше меня. Пяти недель хватило, чтобы полностью освоиться в части. Я знал распорядок армейской жизни; правила, заведенные здесь; знал расположение всех служб и объектов; побывал в большинстве из них. И теперь, чтобы окончательно сравняться с остальными, ко всему прочему, даже в увольнительной побывал. После присяги всем желающим разрешили до отбоя покинуть расположение части. Меня мамка с батей домой свозили. Два часа туда, два обратно, и почти шесть часов дома!
   Всех повидал, и в баньке напарился, и... много чего еще...
   Юра Семенков, пермяк, смеется:
   - Нам теперь только самоволки не хватает для полного пакета и все, и можно в дембеля!
   Только вот пока ни разу мы про эти самоволки тут не слышали. Ну, в смысле, что знаем, что это такое, а вот чтобы поймали кого в части при нас, это ни-ни.
   Илья, старшина, прояснил.
   - Отчего бегут? От собачьей жизни. Так тут ее нет. Зачем бегут? А баба приехала навестить, ну и солдату приспичило конец помочить. Тут без проблем - подошел к комвзвода или ротному, и получай ключ от гостевой комнаты. Пока никому еще не отказывали. Или вот за водярой бегают. Или хавки какой захотелось. Так у нас свой магазин зашибись, побогаче ассортиментом, чем в городе. А с водярой вопрос закрыт еще до нас. Есть повод выпить - записку от дяди Вани неси или талон от нач.штаба, и тебе продадут.
   Страха перед армией во мне и раньше не было, а сейчас оснований для него еще меньше стало. Как я говорил в самом начале моего дневника, я изначально был настроен на позитив. Негатив не для меня. Я не про то, что буду закрывать глаза и не видеть очевидного. Нет, я постараюсь сделать все от меня зависящее, чтобы он, негатив этот, меня не коснулся. Следовательно, я не собираюсь тупо косячить, вынуждать других отдуваться за мою нерадивость. Не буду наглеть. Буду слушать и выполнять приказы командиров. К любой преподаваемой здесь гражданской или военной дисциплине не буду относиться наплевательски. Я не буду выслуживаться ради того, чтобы меня поставили в пример. Я буду просто честно делать свое дело, ради которого я и оказался здесь.
   Что мной движет? А я скажу.
   Мной движет как раз таки забота о моем будущем, о послеармейском. Я же здесь всего на один год, меня здесь бесплатно для моего кармана могут многому научить. И, я уже точно знаю - я получу права водителя-профессионала, и зажжется приветливый свет в окошке моей мирной жизни. Даже за одно это - за права водителя-профессионала, я согласен снести в десять раз больше. На гражданке за них мамкину полугодовую зарплату бы выложили. Да потом за экзамены не знамо сколько еще ментам на лапу.
   Я знаю, многие будут ругать армию и то время, что они здесь провели. Даже из моих сослуживцев будут такие. Но, пацаны, которые читаете, и родаки ваши, если вы им покажете - оглянитесь вокруг. Разве мало и на гражданке таких? Они и в школе, при мамке и папке одним местом груши околачивают, школу ругают за ее никчемность, а учителей якобы за их тупость. И в фазанке, ну, лицее по-нонешнему, вообще три из каждых четырех такие, если еще не больше.
   Ничего ни знать, ни уметь, ни делать не хотят. Тупые игры в компе, пустопорожний треп в соц.сетях, в двадцать лет уровень развития, приспособленность к жизни, интеллект десятилетнего пацаненка. И это почитают за норму, еще и хвастают своей неприспособленностью и никчемностью.
   Если вы, пацаны, такие, то мой дневник не для вас, не читайте его. Он вас может задеть, покоробить, обидеть. Вы в любом моем слове ничего, кроме вранья, по вашим оценкам, не увидите. А я всем остальным, которые нормальные, которые сами своей жизнью хотят жить и судьбу свою по своим лекалам строить, говорю - пацаны! Смотрите на мир своими глазами, сопоставляйте, верьте в себя, учитесь всегда и всему при любой возможности, и вы будете хозяевами жизни, а не жалкими маменькиными сынками, и в сорок лет висящими на иструженных родительских шеях.
   Я правду пишу.
   Вот прикиньте, - для чего люди врут?
   А для получения какой-нибудь выгоды.
   Мне за мои записи никто ни копейки не заплатит. Значит, выгоды нет. Но, это я вам, прочитавшим дневник. Вот пойдете вы служить, или пойдете вы работать в коллектив - те же самые проблемы с вхождением в команду, с занятием вами соответствующего места среди коллег обязательно возникнут.

22

  
   У моего бати на заводе бригада, человек пятнадцать. Я всех знаю, потому что два года летом, все каникулы, там работал. Так там есть мужики, которым вот-вот на пенсию и они всю жизнь тут проработали, а их все, даже я - пацан зеленый, зовут Ванька, Мишка, Борька. А они на другое и не откликаются! Я сначала стеснялся, как это вообще возможно? Я, хоть и не интеллигенция в пятом колене, но к старшим всегда с уважением...
   Если есть в них хоть что-то, за что с уважением.
   А есть среди них парень, ему тридцати нет, такой же рядовой рабочий, как и все, а его иначе как по имени-отчеству никто не кличет. Даже мастер! Даже начальник цеха! А почему? Потому что он честный пахарь, и с головой дружит, и никогда никого не подставит и свою работу другим не подбросит.
   И всегда по жизни вокруг нас, только приглядись, полно и тех, и других. А мы - вот тут натура наша наружу и рвется - из себя ноль без палочки, а хотим, чтобы все наше "Я" выше всего остального принимали. А есть ли оно, это "Я" у тебя? Об этом ты хоть на минуту, хоть на секунду задумался?
   "Собирались лодыри на урок, а попали лодыри на каток..." Какой-то писатель написал. Не знаю, как вам, а мне нравится.
   Мамка знает, как я люблю новое узнавать. Меня заставлять не надо, я наоборот сам ищу, где бы еще чему подучиться. Я ж два лета в батиной бригаде не за одни деньги пахал, хотя и они - немалое подспорье в семейном бюджете. Я сварочный аппарат освоил, варить научился. И газовый резак. И кунг. С этими навыками всегда место найдется. И, пусть корочек пока не получил, в трудовой запись "слесарь второго разряда", это дело наживное. Вот и тут, уже решено, с понедельника начинаются мои водительские университеты.
   А сегодня наше отделение работало грузчиками. Завтра у всей роты день стрельб и старшина закинул удочку.
   - Добровольцы обеспечивают роте боезапас. Надо загрузить три машины ящиками с патронами. Работы на раз-два. Отделение на загрузку на склады, отделение на выгрузку на стрельбище. В награду с обеда и до отбоя получают личное время, а на стрельбище по два полных магазина расстрелять.
   Два магазина! Это аж шестьдесят патронов!
   Ну и подмаслил для верности.
   - Остальные до обеда занимаются строевой подготовкой.
   Мы с пацанами перемигнулись и, пока другие соображали да перешептывались, дружно вышли из строя.
   Нас посадили в огромный тентованный "Урал" и отвезли на склады, и там мы, разделившись на две группы, грузили патроны. Трое в кузове расставляют, всемером подтаскиваем.
   Ящики сначала казались нормальными, и мы, каждый, хватали по одному и перли к машине. Потом эти же ящики незаметно очугунели. И мы уже по двое, согнувшись бурлаками, волокли их. Загрузили, наверное, полмашины, когда завсклад, толстячок и балагур, вылез из своей каморки и, покрутив пальцем у виска, показал нам на стоящие у стены тележки.
   Вот армейский дебилизм! Один му...ак задницу не мог раньше оторвать и подсказать нам, салагам. Другие му...аки сто раз прошли мимо этих тележек, и ни разу не догадываясь, для чего же они тут, на складе, тихо и мирно вдоль стенки стоят.
   Правильно говорят, не умеешь работать головой, работай ногами. Или - не доходит через голову, дойдет через ж...
   Закидали "Урал", машина укатила разгружаться, а мы перекуриваем. Юра Левашов достал блокнотик свой и что-то на листке пишет. А потом спрашивает у нас.
   - Пацаны, похоже, нас за лохов держат.
   Нам шевелиться после такой работенки не очень охота, а думать и тем более.
   - Смотрите! - не унимается Юра и циферки показывает. - В роте сто голов. Так?
   - Так, - мычим вразнобой, лишь бы он от нас отстал.
   - Каждому по магазину. Так?
   - Так.
   - Это три тысячи патронов. Так?
   - Да задолбал ты, так да так! Говори уже, что нашел?
   - Мы, похоже, не на роту, а на весь батальон подрядились грузиться. И не на одни стрельбы, а на месяц вперед!
   Вот гад, математик хренов. Не посчитал бы он, мы бы выполнили задание и пошли бы со спокойной совестью и с отваливающимися руками и ногами спать. А теперь? Обидно, да, что лохами оказались. И уже настроение в момент испортилось, и уже дополнительного премиального магазина пострелять не надо. Еле живые, мы до обеда загрузили-таки положенные три машины, успев трижды тридцать три раза обругать себя за то, что позарились на халяву. Пожрав, доползли до казармы и свалились замертво.
   Пацаны кое-как растолкали нас на ужин.

23

  
   Я в столовую не пошел. Я уполз в душ и, пока вода не выгнала из меня стотонную тяжесть, стоял, держась за железную трубу. А потом опять крутил пальцем у виска - зачем было просыпаться, когда столовку все равно пропустил? Спал бы себе без задних ног до самого подъема.
   Но вода всегда на меня действует пробуждающе.
   И вот мы уже пьем чай и смеемся сами над собой, как мы с выгодой провели сегодняшний день.
   Все-таки хорошо, когда человек умеет подсмеяться над собой, даже когда вот так вот облажался. Я уже и не обижаюсь на старшину, перехитрившего нас, купившего фантиком от конфеты. Наоборот, очередной раз отмечаю его острый ум. Надо же, как ловко он нас поддел. Еще, помню, когда мы вперед остальных из строя выскочили, все остальные нам позавидовали протяжным гулом, у-у-у, мол, хитрожопые, успели раньше других.
   А, собственно, что произошло? Ну, попахали, ну, с непривычки гудят ноги и ноет спина. Зато мышцы подкачали! А если по-честному говорить, так это ж надо нам каждый день так пахать. Я бы через полгода, ну если не самим Шварцнегером стал, то уж Жан Клодом чего-то там дамом точно!
   Потом треп зашел про то, как кто привыкал к новому укладу, какие аргументы себе придумывал.
   Ну, про свои доводы я уже писал. А вот Мишка Камсюк, ну, который земляк, из Чесмы, интересное сравнение нашел.
   - У меня батя каждый день в семь утра уже и у скотины прибрал, и поел, и на работу свалил. А к семи вечера домой вернется. И опять, сначала по двору какую работу сделает: летом - одно, зимой - другое, и только часов в восемь вечера в дом зайдет, - поесть, одним глазком телик глянуть, с нами, с меньшенькими подурить.
   - Ты к чему это приплел? - Леха Фетисов спрашивает. - У тебя одного что ли так? Все по единому графику живут: - встал - пожрал - на работу. Пришел - пожрал - перекурил - спать.
   - Так и я про это, - не унимается Мишка. - Мы ж почти что теперь тоже как родители, как взрослые. На работу вышли. Мне мамка с пеленок внушала, когда я капризничал и в ясли, не-а, вру, про ясли еще не помню, но про садик - точно! Я ногами топаю - не пойду! А она мне и говорит - мама с папой на работу идут на завод, взрослые детки на работу идут в школу. А у тебя, у меня, то есть, работа - это садик. И я, как только она мне все по полочкам разложит, сразу переставал капризничать. Сопля соплей, а понимал.
   - Ну и где смеяться?
   - Я, - враз посветлел лицом Мишка, - как только тоска на меня навалилась от жизни этой армейской, враз мамкины слова вспомнил. Представил себе, что я просто на новую работу вышел и мне надо тут, кровь из носу, один годить отробить. И все, и сразу легче стало. Подумаешь, годик. Мамка с папкой вон уже больше двадцати лет каждый по такому графику живут, и ничего, и притерпелись.
   - А у меня и дед с бабкой, оба на пенсии, а все равно с утра и до вечера работают.
   - Добровольное рабство? - подъел Олег Котов.
   - Дурак ты, - одернули его, - рабство - это самая сермяжная жисть, и тебе, крутенький ты наш, как бы ты не кичился крутизной своей, ее не избежать. И ты, если жить нормально захочешь, пахать пойдешь.
   - Я на чужого дядю пахать не буду! - гордо морду свою выставил.
   - Ну-ну! На себя пахать будешь?
   - На себя!
   - А вот тут, парень, - подъел его старшина, - в три, в пять раз сильнее пахать придется. Потому как на себя и для себя. И некому работу эту поручить, и не с кого за шалопайство спросить. Я вот вас всех вижу и могу с ходу сказать, у кого есть шанс на себя пахать, а кому лучше язык свой вместе с гордыней засунуть поглубже в задницу и проситься к чужому дяде - хоть говно из под коров выгребать.
   - Чего уж сразу говно из под коров?
   - А некоторым из вас я бы и это не доверил, надои молока упадут.
   И тут я вспомнил!
   У мамки день рождения. Ей сегодня тридцать восемь стукнуло. Я попросил у старшины телефон, поздравить, и, пока пацаны в телевизор носы уткнули, - кино смотрят, вышел на плац поздравить и поговорить.
   Черт, почти сорок лет. Маме.
   Это уже возраст.
   Думаю такие думы и смотрю на любимую бетонную секцию забора. И тут же ловлю себя на мысли. А ведь Людмиле тоже столько же! А она как девочка. Ну, в смысле - тело как у девочки. И мамка у меня тоже совсем нисколько не полная, все на месте. Они, когда с Людмилой идут куда, или просто рядом стоят, так фигурками похожи. Я, если и видел их прежде рядом, то замечал только мою... А вот теперь и обоих.

24

   - Ну, все, мам, ну, поздравляю. Ты у меня супер! Целую!
   Отключился, разворачиваюсь идти в казарму и сталкиваюсь нос в нос с полковником, с дядей Ваней.
   Оторопел - я же не по форме одет, да с телефоном в руках, в неурочный день и час. Все, думаю, кранты, сейчас мне по полной программе, мало не покажется.
   А дядя Ваня улыбнулся и спрашивает.
   - У мамы день рождения?
   - Так точно, товарищ полковник!
   - Да ты не кричи, не надо, - просит, а в голосе или усталость, или мягкость. - Мои поздравления и ей, и тебе.
   - Спасибо, товарищ полковник! - сбавил я громкость наполовину, но стою по-прежнему по стойке "смирно".
   - А это кто? - кивает в сторону плиты заборной, которую я... незаметными штрихами... только для себя одного.
   Ё-моё!
   Вот влетел!
   Я ж думал, никто не увидит, а и увидит, не поймет, что за почеркушки. Их же не просто увидеть надо, их же еще требуется воображением совместить!
   - Виноват, товарищ...
   Но он остановил меня взмахом руки.
   - Очень красиво. Молодец. Несколько случайных штрихов, а так передал черты.
   - А вы давно заметили? - осмелился спросить я.
   - Давно, давно, - он чуть-чуть склонил голову набок, руки соединил на животе и, подавшись немного вперед, долго и пристально смотрел на мою Людмилу.
   Я замер, даже дышать перестал. Стоял, "смирный", и наблюдал за полковником, и мне было ничуть не жалко, что он на мою любимую женщину так долго и внимательно смотрит и, может быть, даже какие-то чувства испытывает.
   - Не мать, да? - не то спросил, не то утвердительно сказал дядя Ваня.
   - Так точно, - прячу глаза в землю.
   - Я так и понял, - сказал и сразу же добавил, - одобряю, - чтобы напряжение мое снять и расслабить немного.
   - Спасибо, товарищ полковник, - почему-то шепотом поблагодарил я его.
   - Антон. Ты же у нас Антон?
   - Рядовой Антон Банщиков!
   - Давай так, рядовой, - он меня даже за локоть взял и повел по плацу! - С сего дня, когда мы один на один, без этих формальностей. Ты - Антон, а я... Иван Степанович, или просто дядя Ваня. Вы ж меня так промеж собой зовете?
   - Извините, тов...
   - Да перестань ты, - опять махнул рукой. - Думаешь, я обижаюсь? Наоборот, мне очень даже приятно. Такое имя полковникам просто так не дают. Я вот, например, считаю, что заслужил, и горжусь.
   - Заслужили, так точно.
   - Ну, вот и договорились. А теперь давай поговорим немного о деле, - он отстранился, окинул меня взглядом и спросил. - Ты не замерз? Вон как налегке выскочил.
   Я хотел соврать, типа "все в порядке", чего это он будет такими пустяками заморачиваться, замерз какой-то там десятый или сто десятый рядовой его части или не замерз. Он не стал дожидаться моего ответа, заранее просчитав его, приказал.
   - Давай быстренько сбегай, оденься, взводного предупреди, что на вечернюю поверку задержишься, и ко мне в кабинет. Я тебя ждать буду, а, пока ты бегаешь, чайник вскипячу.
   Ноги мои летели, не касаясь плаца. Что-то подсказывало мне, что я скоро какую-то загадку разгадаю, и отгадка будет приятной для меня. Это, наверное, от того, что дядя Ваня разговаривал со мной, как с сыном - таким же голосом и такими же интонациями.
   Я приводил себя в порядок, а пацаны, соизмеряя - который час и как я марафечусь, естественно задавали вопросы.
   - Полковник вызывает, - отмахнулся я и, предупреждая вопросы, типа, зачем, добавил, - пока сам еще не знаю, потом расскажу.
   Взводный спокойно отнесся к моему докладу, словно он знал или заранее предвидел такой поворот дел, и присоветовал.
   - Смотри, художник, не оплошай. Постарайся уж там.
   - Художник? - переспросил я.
   - А кто ты у нас? Конечно, художник.
   - Так меня по этому поводу вызывают?
   - Ну, по этому или по тому, я не знаю. Но то, что умение твое полковнику сгодится, это наверняка.
   - Рисовать, что ли надо?
   - Я не знаю, как это у вас называется - рисовать или писать. Лафа для тебя наступила. Гордись, Антоха. Но, смотри, не загордись лишка.

25

  
   Полковник предложил мне выбрать, какие занятия я хотел бы посещать, а какие нет, и освободить меня от них. Я не смог влет сказать и попросил дать мне подумать до следующего дня.
   Ночь практически не спал, все думал, думал о той работе, которой теперь придется заниматься.
   Рисовать.
   Любовь.
   Рисовать Любовь!
   Не было страха. Как могут любовь и страх в моей ситуации рядом существовать? Было сомнение - смогу ли я? Ведь это не маршем идти, не снег на плацу чистить. Это, в конце концов, даже не патронами грузовик наполнять. Там все просто и ясно - есть приказ - вперед и с песней.
   А в моей работе... Я же говорил, что попробовал как-то нарисовать дядю Ваню и не смог. Рука не хочет, бумага не принимает, карандаш из пальцев выскальзывает.
   Это же не сделаешь так - утром после завтрака пришел, сел и вот оно вам - получите и распишитесь. Мне же понять изнутри надо и прочувствовать. Я же не пальцами и тем более не карандашом рисую. Мне из сердца толчок нужен. Мне вспышка, прозрение... И черт его знает, что еще, чтобы как тогда, на заборе, несколько штрихов, еле заметных точек, и я вижу.
   И дядя Ваня увидел.
   Выходит, у нас одинаковый взгляд?
   Я поминутно рассматривал каждый мой день.
   Утро... подъем... пробежка вокруг озера.
   Нет, тут нечего убирать. Утро не в моих силах отменять, да я и не хочу его отменять. Подъем тем более. А пробежка! Это же класс! Это на сегодня одно из лучших моих приобретений в армии! Я за полтора месяца себе такую дыхалку натренировал! И что, опять возвращаться к истокам?
   Здесь ничего не меняем.
   Дальше: Завтрак... строевая... лекции.
   Строевую убрать? Но мне нравится шагать в команде, этот ритмичный топот ног, хлесткие удары о плац подкованных берцев, подтянутый живот, прогнутая спина и выставленная вперед грудь. Да я только благодаря строевой ходить не сутулясь начинаю. Нет, строевую оставлю. Вот лекции... кое-что можно убрать. Те, которые про политику. Нет во мне даже тени интереса к этой теме. Вон, все только и обсуждают, что там на Украине делается. Одни против других. Убивают пачками! Это они между собой власть делят, и пусть сами разбираются. Я мирный человек, я ни с кем не хочу ни ссориться, ни ругаться.
   Мамка научила меня - соседи сегодня бранятся, завтра милуются. И нечего на чью-то сторону вставать, Они помирились, а ты враз врагом станешь. Не лезь!
   У нас и дома все аполитично. Никто никогда ни на какие выборы не ходит, вранье все и обман. Телевизор только на фильмы и развлекуху настроен, остальное сплевывает и тапком растирает.
   Я в споры про политику совсем не встреваю, так и говорю, пофиг. Вы что, своим трепом что-то поменять сможете? Ничего вы поменять не сможете, только бошки свои навозом всяким забьете. Ротный что вам сказал? Есть Россия, есть Родина, и есть политика. Мне хватит России и Родины. Моей маленькой, в масштабах одного городка и улицы. Это точно у меня есть и никто не отнимает. А вам вот выбирать приходится. Или Россия, или Родина, или в политику мордой.
   Так что одну жертву я наметил - лекцию по средам я мог бы спокойно пропускать.
   После обеда сончас, потом занятия типа огневой, тактика, короче военные дисциплины. Нет. Их я пропускать не буду. Тут и интересно, и полезно. Еще у меня четыре раза в неделю автодело, сам выпросил, что же от главного своего косить буду?
   Силовая подготовка. Илья пристроил меня в качалку, там клёво! Мышцы подкачаю, ноги - я уже с восьмьюдесятью килограммами присел один раз. Женя Мулин, свердловчанин, нам планы тренировок составляет и помогает правильно на снарядах работать. У него бицепс почти как у меня нога! А приседает вообще почти двести кило! Дисков, мы посчитали, по пять с каждой стороны! А он ростом чуть повыше меня. Правда весу в нем на шестнадцать кило больше. Я, конечно, о шестнадцати не мечтаю, но с пяток бы с радостью добавил.
   После ужина личное время, телевизор, и вообще занимайся хоть чем. Вот это можно выбросить. А когда рисовать? А вечером! В личное время, вместо кино, вечерней поверки, и у сна оторвать можно.
   В обед после столовой я, как было приказано, зашел к дяде Ване и листок свой ему отдал.
   Почитал он, выслушал мои доводы, улыбнулся.
   - Ладно, - говорит, - тебе виднее. От себя только позволь добавить - я скажу взводному, чтобы никаких нарядов - очередных и внеочередных у тебя не было. Ты не против?
   Я не против.

26

  
   Сегодня мы едем в город. В областной центр, в сам миллионный Челябинск.
   Не скажу, чтобы это что-то сверх неординарное, бывал в нем много раз, по гражданке. Но то по гражданке! А в армии любой выход за пределы КПП - уже событие.
   Город, скажу честно, мне не нравится. В общем своем виде. Какой-то неровный. Старье, разруха рядом с новым, современным. И так все перепутано, что никакого положительного от красоты не остается.
   Ну, к примеру, стоит красивый оперный театр, ну, справа вверх к площади Революции (пора бы уже переименовать) пешая улочка старинных купеческих домов с шикарными скульптурами по мостовой, - Левша, мальчик-чистильщик обуви, Художник, верблюды... И много чего еще. Вроде, глаз радует, приятно прикоснуться к этакому искусству. А поворачиваешь голову - на другой стороне этой же улицы развалины старых домов, полный раздрай и уё...бище.
   Для меня это все равно, что женщина нарядилась на праздник, все до последней мелочи предусмотрела - и ноготки, и прическа, и макияж, и помаду подобрала, и даже брошку под платье. А потом выходит из дома - сверху заплатанную фуфайку, изъеденную молью шаль и резиновые сапоги до колена в засохшем навозе...
   Пусть на меня земляки-челябинцы не обижаются, но ведь так же получилось?
   Или от театра к реке Миасс спуститься. Не у моста, правее. Какой там берег? Какие деревянные домишки? Какие косые-кривые-обшарпанные склады в центре города?
   Нет, красивее Озерска я города еще не видел. Хоть и страшно там жить из-за их радиации, но великолепия как природы, так и самих улиц и площадей не отнимешь.
   Я себе так представляю город. Вот начали строить его по плану, так соизмеряйте - что с чем рядом стоять может, чтобы гармония, уместность, удобство.
   Если этот квартал, скажем, возводили в сталинские времена после войны - все гармонично по тем меркам, все подходит и соответствует. Или хрущевки - одна к другой, плотно, параллельно, максимально сжато и компактно. Тесно, но у каждого свой уголок. И площадки, и деревья. И так у каждого времени своя архитектура, свой уют, свои понятия. И вдруг среди покосившихся лачуг, которые бараками только и назвать можно, ставят высотку с зеркальными окнами, с высокими пандусами, с мраморными лестницами...
   Я опять про Озерск.
   Когда нас туда на экскурсию возили, я еще фотика не имел, и не запечатлел красоты этой. Потом, когда интернет освоил, с удовольствием фотки и видео, выложенные там, рассматривал. Даже накачал хорошую папочку. Все-таки знакомые места, бывал там.
   Такие мысли вертелись в моей голове в то время, как за окном машины вертелись улицы и разномастные дома областного центра.
   Ну да не за красотой едем. По делам.
   Дядя Ваня взял меня с собой, в магазин "Художник". Тут мы отоварились от души. Ну, в смысле, что я от души, а дядя Ваня из своего кармана.
   Мы купили хорошей плотной бумаги для карандаша формата А3 и А2. Карандашей разных наверное штук сто. Специальных мелков, или как написано "жировых карандашей" - их я впервые увидел и решил попробовать. Все-таки в цвете совсем по-другому смотрится. Рамок набрали под мои будущие рисунки, краски - золотить и серебрить дерево. Короче, затоварились почти на двадцать тысяч, три часа выбирали! А потом поехали.
   Не домой, в ресторан поехали. Я вообще нигде, дальше школьной столовки ни разу не обедал. А тут сразу в ресторан!
   Официант сгибается в поклоне перед товарищем полковником, советует ему то, другое.
   Дядя Ваня слушает его, где надо - кивает, официант записывает.
   - Пить что будете?
   Дядя Ваня на меня смотрит, спрашивая глазами, но я стушевался от этого великолепия и дороговизны, молчу.
   - Сок виноградный есть?
   - Есть.
   - Литр принесите.
   - Слушаюсь, - отвечает официант и, как мне показалось, даже развернулся по-строевому и пошел, чеканя шаг. Служил, небось, и при виде полковника в форме старая закалка наружу поперла?
   Ни хрена себе, рассольник! И колбаса, и ветчина, и мясо в нем! В жисть ничего вкуснее не ел. Потом шматок нежнейшей свинины, поджаренный до красноватой корочки. Я ж не съем столько!
   Съел.
   Сладкое, мороженое, клубника...
   Дядя Ваня наполнил фужеры соком, поднял свой.
   - Ну, за начало, сынок?
   - За начало, дядя Ваня.

27

  
   Вдалеке от тебя
   Вечность целую
   Я рисую Любовь
   Черно-белую.
   Я рисую Любовь
   Как минуту отчаянья,
   Пусть она никогда
   Для меня не кончается.
   Нам не быть алтарем
   Перед богом повенчанным,
   Но любить лишь тебя
   Мне судьбою завещано.
   Я рисую Любовь
   Я рисую Любимую.
   Не узнать вам вовек
   Её нежного имени.
  
   Я же никогда стихов не писал! Не мое это. А тут на одном дыхании, пока мы к части подъезжали, накатило. Я даже не записывал, так запомнилось. И так радостно на сердце стало, будто я со своей любимой пообщался, зарылся носом в ее густых волосах и дышал, дышал, - не мог никак надышаться.
   Правда вечером, когда записал его в свой дневник и перечитал несколько раз, понял: стишок-то получился так себе, слабенький. А я чуть было Людмиле не послал. Ну, я же говорил - не мое это, стихи писать. Ладно, пусть сидит по-тихому тут, записанный на 27 листе моего дневника, и никому носа своего не кажет.
   Надо, наверное, рассказать о том, как я провел вторую половину дня, после того, как мы приехали из Челябинска. Я всю дорогу, а это чуть больше двух часов, как маленький ребенок, держал на руках чудо-карандаши и мелки, и все перебирал их, и все фантазировал - что и как теперь можно будет сделать. Я ж чем и на чем рисовал раньше? А простым карандашом 2М, 3М или какой под руку попался. А бумага? Блокнот желтоватой бумаги рублей за двадцать. Ну, иногда что-то поплотнее. А тут!
   Руки так и чесались попробовать. Бумага, которую мы купили, она ж плотная! И шероховатая. Под карандаш специально. А вдруг испорчу? И от такой мысли сразу ладони вспотели. Он же, лист один, стоит больше, чем весь мой блокнот вместе с ластиком и карандашами! Как я дяде Ване скажу, что не получилось? А еще художником обзываюсь! Малеванник я! Так, вроде, по-польски или по-белорусски художник именуется?
   Я рискнул. Один лист А3 на четыре части разрезал, по размеру моего блокнота получилось, и разными карандашами на каждом после отбоя попробовал - подбирал - где и как сподручней.
   Нарисовал сегодняшнего официанта, стоящего в поклоне перед полковником Иваном Степановичем и в глаза его заглядывающего. Ну, терпимо.
   Машину товарища полковника, летящую по трассе, и наши силуэты за стеклами. Движение получилось.
   Горку рамок, купленных нами в художественном магазине, пирамидкой лежащую на столе. Сойдет.
   А четвертый лист запорол напрочь, мешанина какая-то вышла, мазня. Глаза, но не моей любимой, - пустые, даже мертвые. Кисть руки, - совсем чужая и холодная. Волосы на ветру, но нет в них движения, как будто они клеем склеились и не хотят развеваться. Руки бы мне оторвать за такую мазню.
   Расстроенный, пошел спать, и даже рисунки свои на столе брошенными оставил.
   А после столовой Миша Урсол, потомственный нефтяник из хантов или мансов, мне двести рублей сует.
   - За что? - непонятки у меня.
   - За картинки твои, - улыбается, и, видя мою тупую морду, поясняет. - Я картинки твои по сто рублей пацанам продал. Бабки честно пополам поделил - тебе за рисование, мне за коммерцию, - и на ухо шепчет. - Ты рисуй больше, пацаны спрашивают. А если, как ты старшину нарисовал и их так же нарисуешь - я сказал по пятихатке. Они - да, запросто! Ну как? Идет?
   - Охренел? По пятьсот рублей за один рисунок? - выпучил я глаза.
   А он.
   - Ну, ты чего сразу ругаться? Если мало, так и скажи. Я по тысяче назначу! Гадом буду - выложат!
   Мишка прирожденный торгаш, тоже потомственный. Любит заливать, как его предки соболей и белок в глаз били, а меха купцам продавали. Точнее не продавали, зачем там деньги? Меняли, выменивали. Он меткость от своих предков не унаследовал, на стрельбах едва на троечку тянет. А вот менять часы на трусы умеет. Постоянно пристает к пацанам - махнем? И то одно, то другое из кармана вытягивает. Но его никто на хер не посылает. Потому что он на...бать не стремится. Ему сам процесс важен, обладание новой вещью, которой он поиграется, похвастает и через полчаса опять на новую сменяет.

28

   Наверное, дневнику можно довериться и приоткрыть немного ту завесу тайного, что невольно образовалась вокруг моего рисовального умения.
   Поверь, Читатель, это не я такой скрытный. Это просто не только моя как бы тайна была. Я бы ее так и хранил, но товарищ полковник, дядя Ваня, показал мои первые, сделанные для него рисунки своим старшим офицерам, в моем присутствии, и те похвалили мои работы и похвалили, получается, через них, меня. Да и дядя Ваня пару картин, ох, как меня занесло! Картин уж сразу! Рисунков! повесил у себя в кабинете и, вроде как первым наше общее молчание нарушил.
   Теперь все знают, что я к самому нач. части приближенный, ну и, соответственно, каждый по-своему это пережевывает.
   У дяди Вани от жены и от дочки остался только альбом с фотографиями.
   В тот вечер, когда он меня на плацу застал и к себе позвал, мы с ним до полуночи проболтали...
   - Как ее зовут? - спросил дядя Ваня, наливая мне чай.
   - Людмила, - признался я.
   - Хорошее имя. Люд-Мила, - так и произнес, с расстановкой и тут же спросил. - Сколько ей?
   Я сказал.
   - Почти как у меня, - посчитал он. - У нас тоже разница большая. Семнадцать лет.
   - Сколько? - переспросил я.
   - Любовь, сынок, она ровесников не ищет. Для нее годы ничего не значат. Для нее только человек значит.
   Он отвалился в кресле и попал в тень, и я только его силуэт видел, но ни лица, ни глаз не различал.
   - Я ж всю жизнь в армии. Жениться, пока молодым был, не успел. На точках женщин почти нет, а те, что есть, или уже чьи-то жены, или не про меня. Так до тридцати четырех и прохолостячил. Уже майор, а все один, и утром один, и днем, но особенно чувствуешь, когда и ночью, в холостяцкой постели обнять некого.
   Ей было семнадцать.
   Там, в Приднестровье.
   Они с классом приехали нас поздравлять на 9 мая. Танцевали, пели, стишки рассказывали. Ну, обычное дело - подшефная школа в подшефную воинскую часть. Традиция такая.
   Она меня на танец пригласила. Сама. Я только ее обнял, только руку в руку взял, и все, и пробило меня током.
   Через месяц у нее выпускные экзамены в школе, а в июле мы уже расписались.
   Я ж дурак. Я ж не сумел правильно оценить то счастье, которое на меня свалилось. Если бы вовремя, лет за десять до того женился, может быть и вел бы себя правильно. А тут...
   Она вдвое младше, у нее свои интересы, она еще не наигралась, не натанцевалась. И вот армейский быт. Да, ладно бы быт. А то у меня же свои устоявшиеся привычки. Да и в армии, в тех условиях почти непрекращающейся вражды, в вечном напряжении живешь. Короче, каждый божий день пьянки. Когда вместе с офицерскими женами, но чаще одни, и с утра, и по наклонной.
   Город недалеко, она учится в техникуме на экономиста. Я только рад, все специальность будет востребованная. Мы еще загадали - окончит учебу, я в Москву, в академию Генштаба разнарядку жду - в институт там поступит, квартиру дадут и будем там жить на радость друг другу.
   Конечно, от пьянок моих она сильно страдала. Я ж, когда нажратый, противный, как все мужики. А ей любви, ласки хочется. Я по пальцам пересчитать могу дни, когда был трезв, и мы любили друг друга. В ней столько было отчаяния, самоотдачи, она себя и меня разрывала своей тоской и любовью. Понимала, что будет завтра и как бы впрок насытиться пыталась.
   Боже, да за один такой день, если бы он назад вернулся, я всю оставшуюся жизнь готов отдать, и ни секунды бы не раздумывал.
   У нас дочка родилась. Все ей теперь забава и забота. Пять лет они меня терпели, а потом... Я обидел ее... я искупить хотел... не простила. Сначала втихую свои личные вещи помаленьку к родителям перенесла, а потом...
   У нас комиссия торчала - солдат покончил с собой, проверки за проверками, не до нее было. Однажды приполз домой, упал и уснул. И только утром понял, что один остался.
   Квартирка двухкомнатная, двадцать четыре квадратных метра. А я в ней как в чистом поле - пустота и конца-края ей не видно. А, главное, и мне, одному, места нет!
   К родителям ее рванул, - пусто, в Кишинев уехала. Ни адреса, ни телефона не говорят. Взял отпуск, кинулся искать. Ей сообщили как-то, и она в Румынию. С дочкой.
   А я вот теперь здесь. И один.

29

  
   Кабинет у товарища полковника не простой. Ну, в смысле, что у него за спиной, когда он на своем рабочем месте сидит, типа шкаф сделан. А это, оказывается дверь в еще одну комнату. И там как еще один кабинет, но поменьше. Тут и диван большой, и кресла, и так же телефонов штук пять на столике. Холодильник, телевизор. Настоящая жилая комната со всеми удобствами. И еще дверь одна - в коридор можно выйти, минуя приемную. И свой санузел с душем. И шкаф с одеждой, можно хоть в гражданскую, хоть в парадную прямо тут переодеться.
   Он меня на экскурсию сводил, все показал. Для чего?
   - Вот здесь можешь спокойно в любое время прийти и рисовать. И никто тебя не побеспокоит. В холодильнике все есть. Устал - прилег, отдохнул. Захотел - поспал, захотел - в душ.
   А потом достал свой альбом. Ну, который с фотографиями жены и дочки.
   Там фоток было много, сотня, не меньше. Только вот качество на некоторых, или ракурс, ну не совсем как бы.
   - Я тебя попросить хочу, Антон. Ты мне нарисуй ее, вот как увидишь, так и нарисуй. И ее, и дочку. И меня, если куда сможешь рядом с ними впихнуть. У тебя ж десять месяцев службы? Ты не торопись, ты хоть до дембеля рисуй. Но только дай мне лазейку - жить и выжить. Ты же, имея свою любовь, и мою поймешь, да?
   Да, товарищ полковник, пойму. Да, попробую дать вам лазейку для жизни. Мне и надо-то, чтобы прочувствовать, еще и полюбить вашу любимую. Может, не так, как любите ее вы, может и не так, как люблю я Людмилу. Но впустить ее в свое сердце я должен.
   Иван Степанович, рассказав мне свою жизнь, он обнажился передо мной. И я понял, что он намеренно все грани между нами стирает. Он исповедуется в самом большом своем преступлении - преступлении перед любовью. В самом большом своем предательстве кается - в предательстве любви. Не хвастается, не кичится. Искренне раскаивается. Я видел - сколько в его израненном сердце доброты осталось. К ней, ко всем нам. Он, получается, и перед нами вину за нее искупает.
   И потянулась рука моя к карандашу. И захотелось мне начать уже рисовать эту печальную любовь.
   А, когда я нанес первый штрих, потом на автопилоте еще и еще, я его, я товарища полковника нарисовал, молодого, еще майором, танцующего с хрупкой черноволосой девушкой в простеньком платье. Пока еще она со спины, пока еще я не увидел ее лица, не поймал ее души. Пусть так, но она была в движении! А это хороший признак.
   Я часами рассматривал до мельчайших деталей знакомые фотографии, я читал в ее глазах, я трогал ее руки, гладил живые волосы. Потом откладывал пару-тройку и просил дядю Ваню рассказать - где, как, по какому поводу сфотографировались. И он, ни разу не задав глупого вопроса: "Зачем это тебе", с грустью и нежностью говорил и говорил. А я опять нарисовал его, потому что он раскрылся мне.
   И вот эти два моих рисунка - "Товарищ майор танцует", и "дядя Ваня вспоминает" - так я их условно обозвал, и показал он своим офицерам. А потом в кабинете повесил. Те ребята, что в клубе художественными мастерскими заведуют, рисунки в рамки вставили и придали им цивильный вид.
   А потом произошло это.
   Я рисовал, когда дяде Ване позвонили. Звонков каждый день полно. Но этот телефон беспокоит очень редко. И всегда, когда его особый гундосый зуммер врывается в кабинет, полковник встает, потом снимает трубку и говорит.
   - Полковник Комов слушает!
   И до конца разговора стоит по стойке смирно.
   Я догадываюсь, это командующий округом генерал полковник М... или, на худой конец, кто-то из его первых замов. Потому что все остальные, даже из округа, звонят на другой телефон.
   - Вы за событиями на Украине следите?
   - Так точно, слежу.
   - Ситуацию понимаете?
   - Я, товарищ генерал полковник, боевой офицер и по газетному трепу да по бравурным репортажам, извините, никогда обстановку не оцениваю. Нужны разведданные и ориентировка на местности.
   - Ну, ты же понимаешь, о чем я.
   - Скажите, товарищ генерал полковник, буду понимать, - я слышу, как он злится.
   - Курс партии и... ну ты понимаешь.
   - С точки зрения военного не понимаю, товарищ генерал полковник.
   - Ладно, не кипятись, Иван Степанович. Тут вот какая ситуация. Я к тебе генерала Стащенко подошлю, он расскажет новую установку.
   - Встретим, как положено, выслушаем внимательно.
   - Ты ему помоги в его деле.
   - У него будут письменные полномочия?
   - Устные, полковник! Устные!

30

  
   На 9 мая к нам в часть приехал обещанный генерал-майор Стащенко из штаба округа. Приехал не один, привез в своей машине какого-то суетного депутата. Среди гостей были ветераны войны - увешанные медалями и орденами старички. От солдатских метерей делегация, ну и, как всегда, школьники-старшеклассники. Говорили торжественные речи, поздравляли, обещали и прочее.
   Я, как и все, слушал в пол уха. Обычный торжественно-дежурный треп, болтовня ни о чем и ни о ком. Галочка в графе обязательных мероприятий.
   А потом слово дали этому городскому депутату. Из Златоуста. Фамилия у него такая, ну как бандитская. Награбацкий, вроде. Или Награбецкий. Такая на польский манер. Почему на польский? А у нас в райсовете архитектор Вацлав Тадеушович Нагребецкий. Поляк. А его дочка, Лана, с нами училась, в параллельном классе.
   Депутат был одет в камуфляжную форму без погон и знаков различия. Но представили его как командира отряда. Какого отряда? Каких войск? Депутатских?
   И он начал лаять в микрофон!
   Мы - все роты, стоящие на плацу, враз встрепенулись. Тявкающий лай, усиленный динамиками, наконец, стал приобретать смысл.
   - ...подняли головы фашисты... бандеровцы... убивают мирных граждан... Русских.
   "Фашизм", "бандеровцы", "хунта"...
   Этих слов в речи было так много, что терялся весь ее смысл. Наш полковник невольно морщился, пару раз шагнул было к микрофону, остановить лающего депутата, но генерал-майор удержал его за руку и, притянув к себе, что-то зашептал на ухо.
   Чудной депутат лаял минут двадцать. Я еще подумал - он же тут, среди нас стоит, он же должен слышать, как его слова передают динамики - ничего же вразумительного. Но он, казалось, слышал и слушал только себя, имел внутри себя заряженный нужными словами боезапас и просто не может успокоиться, пока все, приготовленные им для речи слова-патроны не вылетят из его луженой глотки.
   Наконец он, то ли устав, то ли захлебнувшись в собственных словах, резко сбавил громкость и скорострельность. И полились знакомые и понятные слова.
   - Я призываю в свой отряд всех, кому не безразлична судьба русского народа. Выбьем фашистскую гадину с исконно-русского Донбасса! Добровольцы! Два шага вперед!
   Ни одного желающего выйти из строя не нашлось. Это ужасно разозлило депутата и он, странно посмотрев на полковника и покачав укоризненно головой, опять начал лаять в микрофон.
   Дядя Ваня не выдержал. Отмахнувшись от генерала из округа, отодвинул от микрофона депутата и взял бразды правления в свои руки.
   Но он явно не рассчитал силы и напористости депутата. Тот, брызгая слюной, продолжал орать уже без микрофона, и пришлось офицерам части выкручивать ему руки и уводить с трибуны.
   А мы похихикали и, подчиняясь команде, прошли, как положено, торжественным маршем мимо трибуны с парадными генералом, дядей Ваней, ветеранами и чьими-то мамами.
   День выходной и праздничный. В клубе концерт, потом кино. Столовая открыта, там ветеранов накормили от души, по сто грамм фронтовых. Только дядя Ваня распорядился и водку разбавили, пожалели старичков.
   А вечером, когда все гости, кроме генерала, уехали, нас опять построили. В полном составе. И генерал толкнул короткую речь.
   - Вы знаете, что творится на братской Украине. Власть захватили фашисты и ведут братский народ в объятия наших врагов - в НАТО и в Евросоюз. Задача, поставленная перед нами - не допустить этого.
   Ну и так далее. Опять про политику, которую я не переношу. Что, мол, формируются отряды добровольцев. И от нашей части требуется всего-навсего взвод. Все желающие могут перейти на контрактную службу. Зарплата высокая. За подробностями к командирам рот.
   А потом, уже в кабинете дяди Вани, опять спор. Я бы ушел и не слушал, но зашуметь, выдать себя испугался.
   На повышенных тонах разговор идет.
   - Я своих солдат не отпущу, - кричит дядя Ваня.
   - Это приказ, полковник!
   - Где он? Покажите?
   - Иван Степанович! Не играйте в детство!
   - В детство, говоришь? А ты знаешь, сколько я "двухсотых" из Приднестровья матерям отправил? А?
   - Здесь совсем другая ситуация!
   - Откуда тебе знать? Если и будет другая, так только количеством гробов. Украина - это тебе не Молдавия. Ее и на карте-то не найдешь. Тут, Роман Ильич, война, понимаете ли вы, там у себя? И там, наверху, понимают ли?
   - Ну, так уж и война!
   - Война, Рома, война...

31

  
   Лающего Депутата по распоряжению нашего полковника посадили под арест за его буйство на территории воинской части. Но, как говорят пацаны, шоб я так сидел!
   Ему дали литр водяры, хорошую закусь со столовой и офицера в сотоварищи, чтобы не скучно было сутки ареста коротать и праздник 69-летия Победы отмечать. К полуночи лай перерос в скулеж - это он так песни на непонятном языке орал.
   А утром его под конвоем выпроводили за ворота КПП. Он все кричал про выкорчеванный дух патриотизма, про отсутствие воли и снова про фашизм. И плакал, что никто не поддался на его уговоры. Уже на КПП он последний раз оглянулся и пригрозил:
   - Я скоро вернусь, и вы все в очередь стоять будете! Проситься будете ко мне в отряд. Я! Я спасу Россию от коричневой чумы и от таких вот господ полковников!
   Он уехал. А разговоров про Украину после него в части резко прибавилось. И уже какая-то напряженность в воздухе повисла. Солдаты шепотом в курилках или в уголках переговаривались, гадали - насколько правда, что он тут нам рассказал и какие на самом деле бабки платят за месяц войны.
   - Даром денег давать не будут, - высказался все и всегда считающий Юра Левашов. - Что за цифры такие? От 15 до 30 штук в месяц? Почему такой разбег, как думаете?
   - Ну, говори давай, математик? Уже все посчитал, поди?
   - Я так смекаю, - воюешь, рискуешь - тебе по максимуму. А в обозе или в охранении - минимум.
   До полковника эти пересуды тоже доходили. Он вышел на вечернюю поверку и сказал свое слово.
   - Бойцы! Солдаты! Эта война - не наша война и нам там делать нечего. Даже из головы выбросьте. Депутат этот главного не сказал вам - зачем он, как говорит, "с той стороны" да к нам приехал. Не знаете? Так я вам скажу. Груз "двести" он в свой город привез. И тридцать тысяч рублей матери вместо сына. "Двести". Думаю, никому расшифровывать не надо?
   Гул по всему строю. И дураку понятно.
   - Пока я ваш командир, и пока официально мы не в состоянии войны с кем-либо, ни один из вас, сынки, туда - ткнул пальцем на запад, - не поедет! Какие бы устные приказы не поступали. Все! Ротные! Командуйте!
   И сразу все разговоры в части затихли.
   И опять мы живем и служим как прежде.
   Незаметно подкралось лето.
   Я не расписываю нашу обычную жизнь потому, что в ней все по расписанию, обычно и без всяких ЧП. Драк нет, самоволок нет, воровства тоже нет. Мелочи всякие типа кто кому дорогу не уступил и наряд вне очереди заработал, - это такая рутина, что не стоит ей и место в моем дневнике уделять. Еще я буду писать, кто сколько раз чихнул! Этого еще не хватало.
   Скажу только, что день мой, как и дни большинства пацанов, все больше приобретает очертания законченности, сверстанности. Вот у меня, к примеру. Утром с подъемом - пробежка. Старшина нам разрешил разбиться на две группы. Одна во главе с сержантом бежит километров пять всего. А в другой, где сам Илья заправляет, дистанция побольше, вокруг озера - а это к десяточке выходит. И мы меняем наш темп. И бежим уже - лето на дворе! - налегке. Даже в кроссовках можно или в кедах, у кого что есть.
   Потом умыться и прибраться. Завтрак. Уже как правило час строевой. Если же день стрельб, строевая заменяется маршем на стрельбище. Если стрельбы - это до обеда. Нет стрельб - после строевой занятия на голову. В смысле, что мозги нам полоскают чем-нибудь. Под запись - с этим строго.
   Обед, полтора часа отдыха, опять занятия.
   Четыре раза в неделю по два часа у меня автодело. Нас всего сорок человек в группе. И все остальные пацаны за каким-то своим делом расписаны. Три раза в неделю спортзал, качаемся. С нашего взвода три человека. Остальные в спортгородке, на свежем воздухе. После ужина личное время, ну и вечерняя поверка и отбой.
   Все!
   Каждый день на неделю, на месяц вперед прописан. Не часто, где-то раз в месяц поднимут среди ночи по тревоге, ну, не среди ночи, а часов в пять утра. Одеться по полной и марш-бросок километра на три. В этот день обязательно украденный от сна час к послеобеденному отдыху прибавят.
   Короче, мам, ну и все остальные, порядок, не переживайте за меня.
   Дядя Ваня меня не торопит с работой моей. Я за месяц с небольшим уже восемь рисунков сделал. И дошел до главного! Заканчиваю очередной, а в голове уже четко и ясно - каким будет следующий!
   Да! Дядя Ваня каким-то образом прознал про коммерцию Мишки Урсола и привез мне еще пачку бумаги, сто листов формата А5. Специально, чтобы я пацанов рисовал. И зарабатывал?

32

  
  
   Кстати, о птичках!
   Нам тут в первый же месяц пластиковые карточки выдали, на них наше армейское жалование переводят. Пустяк, конечно, пятьсот рублей, но все равно лишними не бывают. Можно в магазине покупать, можно на телефон положить, а можно и просто копить. За год, если тратить не будешь, на хороший телефон накапает.
   А тут, в конце мая, пошел я в магазин, расплатился, мне чек дают, а там остаток в семнадцать тысяч с копейками. Откуда? Я ж мамке не давал номера карточки.
   У Ильи спросил.
   - Нет ничего проще! - он меня в бухгалтерию отвел.
   Е-мое! Дядя Ваня меня на работу устроил и теперь у меня оклад, или как тут говорят, денежное довольствие в мое прямое удовольствие, семнадцать штук с копейками на счет, уже чистыми. Это он мне за мои рисунки, значит.
   Я ему говорю.
   - Дядя Ваня, я же не за деньги вам.
   А он.
   - Это работа, сынок, и я могу себе позволить оплатить ее. Так что не заморачивайся. А деньги? После службы они тебе пригодятся. Ты же с них дурить не будешь, надеюсь? - посмеивается.
   Конечно, не буду. Если так и дальше пойдет, - умножим на десять месяцев... я мамке шубу куплю, настоящую, тысяч за восемьдесят. Я видел в магазине. Она бы рада была!
   Я бы и Людмиле купил, но она против. Она вообще не разрешала никаких подарков, никаких намеков. Чтобы никто про нас ни-ни!
   Сегодня мы, возвращаясь со стрельбища, пошли напрямки, вдоль рощи. Снега-то нет давно, на дворе 21 июня, плюс 18. И, о, Бог мой! Нарвались на целую огромную поляну грибов! Маслят.
   В начале недели четыре дня дожди шли, потом пригрело и, нате вам, навылазили. Целый строй золотых маслянистых головок.
   У кого пакет полиэтиленовый нашелся, у кого мешочки. Не будешь же их, сопливых, в пилотку складывать.
   Короче, есть режущее - собирают, кто с тарой - принимают, остальные курят. Тут еще и сыроежки попадали, но мы их, при таком обилии маслят, просто спинывали, как поганки.
   Блин! И ни одного червивого! Не успели еще попасть на чужой зубок.
   Дальше мы в часть уже просто шли, никакого строя. Рассуждали, что с ними делать будем.
   - На кухне земеля, Серега, он их нам с картошечкой сварганит!
   Вот это событие, вот такое стоит внимания моего дневника.
   А еще, на стрельбище начинает набирать силу клубника. Тут ее ну просто заросли. Местным на территорию ходить категорически запрещено, так что весь урожай солдатам достается. Ну и, естественно, их родным отцам командирам.
   Скоро десятина начнется.
   Это когда взвод привозят на машине! - запускают на сбор ягод - ведро на нос, плюс сколько съешь, пока по полю ползаешь. У каждого котелок - набрал - вывалил в ящик из под патронов. Набрал - вывалил. План выполнил, получай зачет по огневой на отлично. Не выполнил, тоже зачет, но оценку пониже поставят. Если уж совсем проваландался, на крючок сержанту или старшине - потом получишь вне очереди.
   Нам ягоды собирать не в лом, все разнообразие армейской жизни. И как дома побывал, лес, запахи, бауты кружат, укусить стараются. А вот комаров нет! Или их постоянными стрельбами отпугивают от этих мест. Или жара загнала подальше.
   Короче, сегодня у нас праздник живота. Мы сидим в столовой и Серега ставит перед нашим отделением огромную сковороду с жареной картошкой, луком и грибами! От одного запаха с ума сойти можно!
   Я сразу вспомнил детство. В конце июля мы к деду на покос поехали. Батя с дедом косят, мы с мамкой и бабушкой сено ворошим. Оно же преет на жаре и нет-нет, а под ним рыжики и волнушки! Красота! Волнушки можно сразу солить, а вот с рыжиками повозишься. Их, если не отварить и воду не слить, есть не будешь, - горечь. А еще в покосное время в лесу полно подберезовиков и подосиновиков. Их тут зовут обабками. Но это не правильно, потому что
  
   Сапоги мои - скрип да скрип
   Под березою,
   Сапоги мои - скрип да скрип
   Под осиною.
   И под каждой березой - гриб
   Подберезовик,
   И под каждой осиной - гриб
   Подосиновик.
   *(Н.Рубцов.)
  
   У них, в отличие от обабка, шапки потверже и у подосиновика она красная, а у подберезовика коричневая, как у белого гриба.
   В чем в чем, а уж в грибах я с детства разбираюсь. В наших лесах этого добра, скажу я вам, и-э-э, собирай, не пересобираешь!

33

  
   Сегодня у нас с дядей Ваней маленький праздник.
   Он поздно вечером вернулся в часть - сутки отсутствовал, - а я в его кабинете N2 занимался.
   - Как успехи, Антон? - спросил он с порога, настроение веселое, знать с пользой съездил.
   - Вот, посмотрите, дядя Ваня.
   Я ему показал рисунок - уже почти закончил. Первый такой, формат А2. Иван Степанович в рубашке с расстегнутым на две пуговицы воротом сидит на диване, на коленях дочка с куклой, а к плечу припала жена и в глаза мужа заглядывает.
   Получилось!
   Я глаза ее поймал! И даже сам себя похвалил. А уж как дядя Ваня-то доволен!
   Тут же чайник на стол, в холодильнике покопался, и вот мы сидим, и празднуем нашу с ним победу.
   Этот рисунок в нашей с ним коллекции уже четырнадцатый. Меня понесло и теперь, как говорится, только поспевай. Я некоторые из тех, что первыми нарисовал, хотел переделать. То одна деталь не нравится, то другая. То композицию поменять бы. Но дядя Ваня остановил меня.
   - Давай так, Антоха, если мне что не понравится, или на душу не ляжет, я сам тебе скажу. Лады? А ты пока вперед иди и о сделанном не переживай.
   - Но вот здесь глаза...
   - У меня писатель есть знакомый, - перебил дядя Ваня, пододвигая поближе ко мне свой стул, - здесь, в Челябинске. Служил давным-давно под моим началом там, в Приднестровье. Иногда встречаемся. Так вот он мне постоянно рассказывает, что книги свои боится в печать отдавать.
   - Почему? - вырвалось у меня.
   - Вот и я его спрашиваю - Почему? - А он, как ребенок маленький! Говорит - напечатают и все, и уже ничего не исправишь. Я ж, говорит, писал книгу, как ребенка маленького ее лелеял, ночей не спал, кормил идеями моего мозга и оживлял всеми фибрами своей души.
   Написал и убрал в стол. Дам полежать, где годик, где больше, потом достану и читаю, проверяю свежим взглядом и опять переделываю. Одна вон уже восемь лет лежит почти готовая. А и то, возьмусь перечитывать и опять что-то не так в ней, - и давай исправлять. И опять в стол.
   Я ему говорю, так твои книги никогда взрослой самостоятельной жизнью жить не начнут. Будут вечными ляльками в твоих родительских руках, моральными инвалидами. А ты вот хоть один раз не пожалей, отпусти их в полет. А сам новое пиши.
   - Понял намек, дядя Ваня, - смеюсь я.
   - Вот так же родители порой своих детей все нянчат, балуют, своим умом жить не дают. А кому от этого лучше? Все в природе должно своим ходом идти. Дети выросли, отучились, отслужили, познакомились, семью завели и своей жизнью зажили. Своих детей начали растить. И не след старшим в их жизнь вмешиваться. Было на все у них время - должны были всему полезному научить. А теперь уж терпите, и свои ошибки пожинайте.
   Как меня понесло? Не знаю, но я сам, без вопросов с его стороны про меня и про Людмилу рассказал.
   - Мне четырнадцать лет отмечали, ну, конечно, гости пришли, из класса, с улицы пацаны. Это днем было. Я ушел со всеми гулять, но ненадолго. Февраль, все-таки, холодно. А после нас родители с друзьями за стол сели. Вернулся, взрослые меня с собой усадили и опять мы отмечали. Я, мамка с батей, тетя Люда и дядя Петя, муж ее.
   У нас баня хорошая, батя сам срубил, и просторная и жаркая. Мы все - те еще парильщики. Обязательно в снег или в холодную воду надо, - бак во дворе. А топить ее - пару раз дров подкинул, ну с часок всего и париться можно.
   Мамка с батей первыми сходили. Дядя Петя хорошенький, какая ему баня? Почти спит вон за столом. Его на диван перевалили. А сами носы в телевизор и продолжают отмечать.
   Я в баню пошел. Под настроение хорошо так пропарился. А потом тетя Люда пришла.
   - Попарь меня, - просит. - А то дядя Петя уснул.
   И мы с ней... точнее, она меня начала целовать, а потом... а потом учила меня. И в этот раз, и еще, и еще.
   Я сначала немного стеснялся, вдруг мамка узнает, чем мы занимаемся. Или дядя Петя. Он же друг наш. Это потом уже, перед самой армией узнал - мамка сама ее попросила поучить меня, ну, чтобы нормальным мужиком вырос и знал, что женщине надо и как это делать.
   У них детей нет. Она раньше думала, это дядя Петя такой. А потом поняла, что в ней дело. Я бы женился на ней. Но она против. Говорит, не торопи время. Само собой все разрешится.
   Нет, на мамку не обиделся. Я к тому времени уже много чего прочитал, и про то, что старшие и опытные женщины раньше всегда молодых этому учили.
   - Золотая у тебя мама, - сказал дядя Ваня. - Всем бы таких.
   - Вы серьезно?
   - Ты, парень, ноги ей целовать должен. То, что она для тебя сделала, только по-настоящему любящая мать способна сделать.

34

  
   А ведь Людмила мне почти то же самое говорила!
   У нас батя с дядей Петей заядлые рыбаки и каждый выходной садятся то в машину, то на мотоцикл и уезжают в тайгу. Или за карпами на озера, или за голавлем на речку. По погоде - когда с ночевкой, когда к ночи вернутся.
   Первый год... ну, после моего четырнадцатилетия, тетя Люда к нам придет, вроде как мужиков проводить, а мамка все повод найдет уйти. Или в магазин ей приспичит, или к кому из подружек. И тетю Люду и просит.
   - Я мясо поставила вариться. Не посмотришь?
   - Ты надолго там?
   - Да на часок!
   И упорхнула.
   А тетя Люда... а мы за этот часок...
   Я потом в комнату свою уйду и сижу мышкой, кажется мне, что мамка, если увидит меня, о чем-нибудь догадается. А они еще долго с мамкой сидят, болтают громко о том, о сем. Иногда шепчутся, и я не слышу, о чем.
   Пока тетя Люда... уже Людмила, не рассказала .............
   .........Мне все больше и больше нравится наше автодело.
   Сегодня работаем четыре часа - сдвоенное занятие. Нас предупредили - начинаем изучать узлы и механизмы. На практике. Потому что плакаты - это хорошо, это наглядно, в цвете и чисто. Но не совсем понятно. А когда все как на самом деле, черное, грязное и своими руками - запоминается всерьез и надолго.
   Короче, разбили нас на пятерки и предложили на выбор: двигатель - снять - разобрать до винтика - собрать - поставить. Точно так же коробка передач, задний мост в сборе, карданная передача...
   Каждой группе свой агрегат и так по кругу, пока все не пройдем.
   Блин! Это же самое то, о чем я мечтал - знать, как все это работает. Чтобы если уж сломается что, не смотришь тупо в замолчавшее нутро машины, а твердо знаешь, где искать и как оживить.
   Тут, в автопарке, в шкафу висит много старой промасленной одежды: гимнастерки, брюки, фартуки, перчатки. Переоделись мы и начали.
   Я сам вызвался в нашей пятерке быть главным разборщиком. Машина - ГАЗ, двигатель четырехцилиндровый, бензиновый. На стене подробные его картинки и по этапам - вся сборка-разборка - для подсказки.
   Инструктор открывает капот, и мы начинаем снимать навесное оборудование. Я откручиваю то, что должно откручиваться, пацаны принимают, промывают кистями и соляркой до алюминиевого блеска, протирают ветошью и складывают на стеллаж одно за другим, а Юра, любитель писать, конспект ведет - порядок работ фиксирует.
   Машина стоит над смотровой ямой. Те, кто под машиной, уже коробку передач откручивают, другие кардан снимают, задний мост, ну и остальное, до чего добрались. Тут филонов нет, потому что в эту группу не посылали по разнарядке, а только добровольцев записывали, и то не всех, а только тех, кого старшины двух рот рекомендовали.
   Я подушки крепления двигателя освободил и....
   Торжественный момент!
   Лебедка - трос - вира! И пополз двигатель вверх, мы его руками схватили, из-под капота выводим, чтобы он чего-нибудь не поцарапал, и вот он уже на разборном стенде стоит, беззащитно перед нами колесиками, вентилятором и прочими патрубками ощерился.
   Минут пять мыли и протирали от грязи и от потеков масла и, как говорит хирург:
   - Приступаем к вскрытию трупа!
   Эти четыре часа пролетели как один школьный урок. Все, что можно снять, сняли. Остался на стенде голый блок цилиндров. Все остальное разложено на стеллажах: что серо-серебристое, что черное, а что просто блестящее.
   - Собирать завтра будем, - распоряжается инструктор, - а пока переодевайтесь и за столы - перепишите в свои тетради все, что у Юры записано. Рядовой Левашов, за старшего.
   Диктуй, Юра, диктуй!
   И опять я внутренне подивился и порадовался продуманности такого обучения. Ведь можно сто раз повторить, что такое коленвал, шатун, кольца и для чего они служат. И все равно будет это просто набор слов. А тут, один раз своими руками раскидали движок, и уже картинка его внутреннего устройства перед глазами. Завтра соберем, поменяв кольца и притерев вкладыши, и еще одна глубокая отметина в голове останется.
   Инструктор обрадовал. В конце сентября мы уже на права сдавать будем. Как раз все узлы и агрегаты свои руками прощупаем и на место воткнем.
   А еще, со следующей недели, 7 июля как раз понедельник, начинаются уроки вождения. Я их не боюсь. Я водить давно умею. Батя с 16 лет дает мне нашего жигуленка. Конечно, газон побольше, ну ничего!

35

  
   Дядя Ваня распорядился и мне выписали увольнительную на двое суток.
   - В город поедем.
   Тут в округе много больших городов, и Миасс, и Златоуст, и Челябинск. Но как-то так завелось, если говорят просто "в город", без конкретики, - значит, в Челябинск. Если сказали - на двое суток, значит, с ночевкой. Какие у полковника планы? Пока ничего не говорит, а я не спрашиваю. Надо - значит надо.
   В магазин "Художник" на этот раз не поехали - все пока есть. А вот в какую-то регистрационную палату завернули. Дядя Ваня еще в дороге созвонился с Лешей и нас ждали. Молодой человек лет тридцати пяти, одетый с иголочки, пожал полковнику руку, принял от него паспорт и ушел
   - Часок подождем, пока договор напечатают.
   Я вопросов опять не задаю.
   - Николай, - говорит он водителю. - Сходи, погуляй немного.
   - Хорошо, Иван Степанович, - прапорщик без слов взял фуражку и ушел.
   - Обстановка вокруг меня накаляется, - начал дядя Ваня. - Помнишь, генерал приезжал агитировать?
   - На 9 мая? Помню.
   - В армии такое не прощают. Так что пора готовиться.
   - К чему готовиться?
   - К короткому расставанию. Ты знаешь, Антон, у меня нет никого. Хоть и стоит в паспорте штамп, и дочка на меня записана, - один я, никого больше из родных.
   - Плохо.
   - Да, плохо. Это особенно замечаешь, когда годы подпирать начинают. Мы сейчас, ты только не удивляйся, ладно? Мы сейчас квартиру оформим. На тебя.
   - Зачем, дядя Ваня? - оторопел я.
   - Надо так, Антон. Иначе она пропадет.
   - А вы?
   - У меня еще есть. В этом же доме. Я на тебя квартиру оформлю, потом поедем к нотариусу, и ты напишешь мне доверенность на право распоряжаться этой квартирой. Доверенность действительна три года. Если все нормально будет, я квартиру с тебя спишу. Случится что, это будет подарок тебе от меня.
   - За что подарок?
   - За то, что жизнь мою ты опять смыслом наполнил. За то, что мне снова жить хочется.
   - Дядя Ваня, ну что вы, прямо!
   - Не спорь, сынок. Ты молод, и многого еще не понимаешь. Это не упрек тебе, нет. Просто в жизни есть много неправильных вещей и нам часто приходится ломать себя, чтобы смириться с ними. Я вот, надев форму с погонами, только и делаю, что ломаюсь. А так хочется прямо походить, без этих каждодневных "Есть!", "Слушаюсь!"
   Мы еще долго разговаривали по душам, точнее, дядя Ваня говорил, а я только кивал да реплики вставлял. Шофер сидел в скверике на скамейке и курил, работа у него такая - возить да ждать, ждать да возить.
   А потом пришел этот прилизанный риэлтор и отвел нас в здание. Там у окошка уже сидела семейная пара - продавцы, а девушка в синем жакете и белоснежной блузке с галстучком под цвет жакета, щелкала клавишами компьютера.
   Наверное, минут пятнадцать мы тут просидели, и все, и дали мне листочки бумаги, с которыми уже завтра - риэлтор подсуетился, - я получу документы и стану собственником огромной трехкомнатной квартиры в восемьдесят семь квадратных метров. А стоит эта квартира... впрочем, какая разница? Не я же плачу за нее. И не я же хозяин. Это дяди Ванина квартира.
   Мы не к нотариусу поехали - для нотариуса документы нужны, а они только завтра будут - мы поехали смотреть квартиру. Которая на меня куплена.
   Дом свеженький, на улице Российской. Седьмой этаж. Оказывается, дядя Ваня давно с людьми договорился, оплатил им все деньги и ремонт уже сделал. Даже мебель купил. Заезжай и живи!
   Но ночевать мы в его квартиру пошли, этажом ниже.
   Там нас встретила женщина.
   - Надежда Сергеевна. Экономка, - представил ее дядя Ваня. - А это Антон.
   Тетечка пенсионного возраста, живет в соседнем доме, а тут работает. Следит за порядком, моет, готовит, когда дядя Ваня приезжает в город.
   Интересно, мебель в квартире дяди Вани постарее и попроще, чем в... ну, которая на меня оформлена. Но в его квартире по стенам в таких рамах, какие я в картинной галерее только и видел, мои рисунки! Везде! И в зале, и в комнатах, и в коридоре, и на кухне!

36

  
   Стол уже накрыт, и мы вчетвером сели ужинать. Как одна семья. Все просто, по-домашнему.
   - Ну вот, Надежда Сергеевна, работы вам прибавилось.
   - Это же хорошо, Иван Степанович. Мы к работе привычные.
   - Антонова квартира тоже на вашем попечении теперь будет, - улыбается дядя Ваня и тост - соком - поднимает. - Давайте выпьем, чтобы войны не было.
   Надежда Сергеевна опустошила свой бокал и приятным голосом процитировала.
  
   Огнем, враждой
Земля полным-полна,
И близких всех душа не позабудет...
- Скажи, родимый, будет ли война?
И я сказал: - Наверное, не будет.
- Дай бог, дай бог...
Ведь всем не угодишь,
А от раздора пользы не прибудет... -
И вдруг опять:
- Не будет, говоришь?
- Нет, - говорю, - наверное, не будет!
- Дай бог, дай бог... * Н.Рубцов.
  
   - Кто это?
   - Рубцов, Николай.
   - Хорошие стихи.
   - Я же многих поэтов лично знала, - засветилась лицом Надежда Сергеевна. - В центральной библиотеке почти тридцать лет отработала. В вашем доме, Иван Степанович, жил Суздалев Геннадий. Очень большой поэт. Руководил местным Союзом Писателей.
   - Живой?
   - Да, вроде, живой. Он давно уехал в Суздаль, говорят, в монастыре живет. Так вот он к нам многих поэтов в город привозил, и всех в нашу библиотеку, на встречи с читателями. Вот и Николай Рубцов приезжал, за год до своей гибели.
   Стукнешь по карману - не звенит...
   Стукнешь по другому - не слыхать.
   И летит душа моя в зенит,
   В "Зори коммунизма" отдыхать...
  
   - Это ли не чудо?
   Она нам весь вечер стихи читала. Такие хорошие. Или она так хорошо их читала.
  
   - Не надо бояться смерти!
   Доносится голос с неба.
   Я перестал бояться
   И потому живу. * Г. Суздалев
  
   Мы далеко заполночь разошлись спать. Таких хороших вечеров я в своей жизни еще не проводил. А дядя Ваня еще сказал ей, что я художник и все эти картины - моих рук дело, и Надежда Сергеевна как-то сразу стала смотреть на меня другими глазами. Ну, такими, которые становились у нее, когда она стихи читала.
   Утром Надежда Сергеевна накормила вкусным завтраком - яичница с ветчиной, кофе и блины! Ох как я по мамкиным блинам соскучился!
   А потом позвонил риэлтор, сказал, что можно получать документы и мы рванули.
   Со свежими документами к нотариусу, там я расписался в двух экземплярах доверенности. А потом меня выставили в коридор, и дядя Ваня еще подписал какие-то бумаги. Потом Николай отвез нас в банк. Я такого блеска и роскоши в своей жизни еще не встречал! Точно, два дня приятных неожиданностей! Музей, а не банк.
   На меня оформили банковскую ячейку, дядя Ваня оплатил ее на год вперед, оформил и на себя право распоряжаться ей. Мне выдали ключ с очень хитрыми бороздками и с номером. Оказывается, можно просто прийти и показать ключ, и тебя проведут в закрытую секцию, где по стенам от пола до потолка ячейки разного размера. Моя из самых маленьких.
   Работница банка вставляет в одну замочную скважину свой ключ, поворачивает и уходит. Потом я вставляю в другую свой и достаю ящичек. Иду с ним за ширму, там, отгородившись от всего мира, открываю ящичек и складываю в него документы на квартиру. Дядя Ваня рядом кладет доверенности, а потом под эти бумаги - плотный большой конверт.
   Заклеенный сургучом и проштампованный печатью нотариуса.
   - Мое завещание, - говорит. - Пусть здесь полежит до поры до времени.
   Мы вышли из банка и опять поехали на квартиру. Только у подъезда вышел один дядя Ваня.
   - Отвезешь его домой, - говорит прапорщику, а потом уже мне. - У тебя еще сутки увольнения. Завтра до восемнадцати ноль-ноль быть в части. Из дома доберешься сам. Николай мне здесь нужен.

37

  
   Дома переполох, я ж никого не предупредил! Приехал, батя еще на работе. Мамка только пришла. Руками взмахнула, схватила меня и давай реветь белугой. Кое-как успокоили.
   И тут началось.
   Батя через магазин домой прикатил, затоварился. Обзвонили всех: я - своих пацанов, мамка - родню и Людмилу. Короче, пьянка-гулянка на всю ивановскую. Прямо посередине недели, как будто я не на побывку на один день прибыл, а насовсем, дембельнулся подчистую.
   Все задавали одинаковый вопрос:
   - Как служится?
   И я всем так же одинаково отвечал:
   - Нормально!
   И, что интересно, никто дальше не спрашивал!
   Я один из всех не пил, не хотелось в часть с бодуна возвращаться, вдруг кто учует. Это я так для отмазки всем говорил. А на самом деле я ее, я Людмилу ждал. Я ж не хотел, чтобы водка нам сегодня помешала.
   Очень скоро гости набрались и песни начали орать. Они уже забыли, по какому поводу собрались. Я в гражданскую одежду переоделся, так что приметным пятном среди них не мелькаю.
   Мамка выкроила время, увела меня от гостей в баню - тут спокойно поговорить можно, никто не припрется. И мы с ней немного посидели. Она пару рюмок выпила, размякла, порозовела. У нее вопросов как всегда вагон и маленькая тележка, - не успеешь ответить на один, уже следующий очереди дожидается.
   - Мам, да я там рисую только и на права учусь, - успокаиваю ее и рассказываю про дядю Ваню, его пропавшую жену, про картины, которые в его квартире. А про вторую квартиру, ну, которая как бы на мне, ни слова не сказал.
   - И как он живет, сердешный?
   - Да вот живет, - рассказываю я, какие он порядки в части завел. - Представляешь, в части ни одного пьяного!
   - Ой, это он хорошо придумал, сынок. Вся дрянь в жизни от водки.
   - А от любви?
   - От любви, Тоша, хорошо, - прижалась ко мне. - От любви, сынок, жить хочется.
   Я, помня слова дяди Вани, набрался смелости, обнял ее и шепнул:
   - Ты самая лучшая мама на свете. Спасибо тебе.
   Она посмотрела в мои глаза, типа - о чем ты?
   - Спасибо тебе за Людмилу, - уточнил я и, первый раз в жизни, крепко-крепко, поцеловал ее в такие мягкие податливые губы. Поцеловал не как маму, а как я Людмилу целую.
   - Так ты знаешь? - тихонько засмеялась она.
   - Знаю.
   - Давно догадался?
   - Догадался давно, - сказал я, - и оценил давно. Только вот сейчас дорос до того, чтобы спасибо тебе сказать.
   - Значит, взрослым стал, - сказала мамка.
   - Я очень изменился?
   - Очень, - говорит, только я не понял - радует ее это или огорчает. - И окреп, и говоришь, как мужчина.
   - А ты можешь мне сказать, как ты вот это придумала? Ну, с Людмилой?
   - А чего же, могу, - опять засмеялась она. Прижала мою голову к себе и созналась. - Я в книжке прочитала, что во многих странах мальчиков готовят ко взрослой жизни. Где - мамы, где - монахини, где специальные школы существуют. От вашего неумения больше всего кто страдает? А мы страдаем, женщины. Если бы папка или дядя Петя хотя бы половину того, что ты умеешь, знали, разве б так мы жили? Э-э-а! А тут как раз ты подрос. Я вижу - уже потребность появилась.
   - А как ты увидела это? - любопытство раздирает меня.
   - Ну, сынок! Я же мать, - треплет она меня по волосам. - И, если ты заметил, еще и женщина!
   - Ты - самая прекрасная женщина!
   - Спасибо, сынок. Так вот. Сама я как-то не решилась, боязно и неудобно. Другое у нас воспитание. Ну и поговорила с Людкой.
   - А она?
   - О, она это дело любит, сразу согласилась! Мы с ней, как две заговорщицы, план составляли. Чтобы не обидеть тебя и не спугнуть. Вот так вот все и получилось...
   Дядя Петя, как всегда напился и у нас уснул. А я Людмилу провожать пошел. До утра...
   Батя отпросился на работе, повез меня в часть на машине. Провожать поехали и мамка, и Людмила. Мы с ней на заднем сидении всю дорогу как влюбленные школьники за руки держались.
   На КПП даже поцеловались при родителях. Она взяла мое лицо в ладони и долго-долго в глаза мои смотрела, потом резко повернулась и в машину запрыгнула, даже не помахала на прощанье.
   А я растерялся, не подошел, и не сказал ей ничего.
   Откуда мне знать было, что я больше никогда ее не увижу...

38

  
   Дядя Ваня теперь почти каждый день уезжает то в Челябинск, то в Екатеринбург, то в Самару. Приезжает усталый и невеселый. За неделю после нашей поездки в город, по квартирным вопросам, мы с ним ни разу не поговорили.
   А тут, уже отбой объявили и мы в темноте лежим, калякаем, - вдруг дежурный офицер пришел. Все притворились, что спят, - ни звука. Он по плечу меня похлопал, разбудить, и тихо шепнул.
   - Вставай, Банщиков. Тебя дядя Ваня зовет.
   - Так поздно?
   Я забеспокоился, но вида не подал. Наверное, что-то случилось!
   Быстренько оделся и за сопровождающим побежал.
   - Садись, Антон, - с порога приглашает дядя Ваня, а глаза светятся. У меня аж от сердца отлегло. Мы же все ожиданием беды живем, вон что в Украине творится! Я помню, как дядя Ваня генералу приезжему кричал: "Это война, Рома!"
   Дядя Ваня прошел несколько раз по кабинету у меня за спиной, чую, его распирает, а он крепится, не говорит. Потом достал из шкафа что-то типа рисунка моего, только в рамку упакованное и в бумагу оберточную завернутое, положил передо мной и говорит.
   - Открывай! - Я осторожно обертку снимаю, а там книга!
   Ё-моё! Тяжеленная! В суперобложке, на страшно дорогой мелованной бумаге название: "Я РИСУЮ ЛЮБОВЬ". А сверху буквами поменьше "Антон БАНЩИКОВ" и пятьдесят шесть страниц моих рисунков! Я чуть в штаны не наделал от радости.
   - В Екатеринбурге печатали, в Доме печати, - сообщил дядя Ваня. - Успели, черти!
   К чему черти успели, я не понял, но иметь такую книгу... С ума сойти! Это ж как признание! Это ж можно будет и выставку потом, и в Союз художников...
   Вот за такими мелкими мыслишками я и пропустил важность сказанных дядей Ваней слов. А он подождал, пока я не наигрался, листая страницы туда-сюда, добавил мне сладкого.
   - Завтра Николай твоим родителям пять экземпляров отвезет, - говорит таинственным полушепотом. - Если передать что-то, или привезти из дома - ты скажи.
   - Да нет, дядя Ваня, ничего не надо, - отрешенно отвечаю. И. поняв бестактность свою, поясняю. - Я ж недавно там был. Спасибо вам!
   - Ну и ладно, ну и договорились, - сказал он, за плечи меня взял и со стула поднял. - Все, Антон, отбой. Иди спать.
   - А... - как приклеенный, боюсь я оторваться от книги.
   - Бери, конечно, бери, - еще и сам мне ее толкает. - Можно показывать, - и, уже отворачиваясь, враз погрубевшим и бесцветным голосом, сказал. - Теперь все можно.
   И опять я, переполненный через край радостью, не услышал в его голосе подаваемых мне сигналов.
   Мне книга руки жгла. Так хотелось сейчас всех разбудить и показать и рассказать, как я рисовал, что я рисовал. И при чем тут мои рисунки и любовь. И чья это любовь! И даже показать, где и в чем в жене дяди Вани я черты моей Людмилы отразил, - и образно, и духовно. Но, конечно же, будить никого не стал. Приготовил себе чай покрепче и до самого подъема глаз не сомкнул, листал и листал страницы...
   В часть приехала большая комиссия. С проверкой. Якобы, поступили жалобы на неуставные отношения.
   Но я знаю, откуда ветер дует. При мне несколько раз звонили дяде Ване по телефону с противным зуммером, предлагали отправить контрактников на Украину, но он отказывался. С каждым разом после таких разговоров все злее и злее становился.
   Когда комиссия уехала, он позвал меня к себе и четко, по-командирски, надавал приказов, типа: не перебивай, и: без вопросов.
   - Вот ключи от моей квартиры. Я Надежде Сергеевне относительно тебя все распоряжения дал. Приедешь, она тебя в курс дела введет. Рисовать продолжай как ни в чем ни бывало. Держись капитана Лисичкина. Любые вопросы - к нему. Все, что сделаешь, после дембеля отвезешь в мою квартиру, если я раньше не найду оказии у тебя рисунки забрать. Не получится в квартиру доставить, домой вези. А там, бог даст, увидимся.
   - Хорошо, дядя Ваня.
   - И еще одно, - он замолчал, натирая пальцами виски. - Прошу тебя, как сына прошу. Будут вас вербовать, сладкими речами заманивать, деньгами покупать, запугивать! Обещай мне, что не попадешься на их уговоры.
   - Обещаю, дядя Ваня!
   - Спасибо! - обнял меня, и по голове, как мамка недавно, погладил.
   А утром его опять вызвали, и он уехал.
   На Украине идут самые настоящие бои. Подбивают танки и сбивают самолеты, взрывают мосты и шахты, убивают много народа. Ну чего им мирно не живется? Ведь и дураку понятно - не русских защищают, власть делят, деньги свои спасают.
   Ну и делите. А люди-то почему страдать должны?

39

  
   Меня прорвало.
   После такого подарка дяди Вани. Книга - я посмотрел тираж - тысяча экземпляров! Это сколько же денег он за печатание отвалил? Я чувствовал небывалый творческий подъем.
   Я даже все занятия, кроме автодела, забросил! В голове прикидываю, сколько еще надо нарисовать, чтобы вот так на вторую книгу набрать. И выходило, по-моему, еще пахать мне до Нового года. Но это нисколько не охлаждало мой пыл. Я же перед глазами видел... я видел, как она, Людмила, листает и на многих страницах себя узнает! И мамка листает и гордится.
   Через три дня после уезда дяди Вани, в субботу, 30 августа, всю часть построили на плацу и нам объявили, что наш командир, полковник Комов Иван Степанович, вышел в отставку по состоянию здоровья, а на его место приказом командующего приволжским военным округом генерал-полковника Т. назначен генерал-майор Стащенко. Роман Ильич.
   С чем нас и поздравили, а мы, неблагодарные, глухо и нерадостно трижды прокаркали: Ур-ра...
   Генерал приехал не один. Он привез свою команду.
   Поменяли почти весь штаб, половину комбатов, некоторых ротных.
   Штабные в первый же день по поводу вступления в должности и новоселья устроили грандиозную пьянку, прямо в столовой, на виду у нас. Загнали на нее всех офицеров части и перепуганных офицерских жен, и два раза за ночь объявляли нам учебную тревогу.
   - В нормативы не укладываетесь! - маленький толстенький майор, пьяно шатаясь, ковылял по плацу, матерился и обещал показать нам, что такое настоящая служба. - Запомните, салабоны! Детский сад закончился! Я научу вас свободу любить!..
   Уже со следующего утра мы ощутили, что теперь, хоть и спим в тех же казармах, маршируем по тому же плацу, принимаем пищу в той же столовой, но служим совершенно в другой армии.
   Все мои рисовальные часы отменены, я в общем строю, в спортивном городке на полосе препятствий.
   Проходит пьяный офицер.
   - Третий взвод проводит занятия согласно расписания! - докладывает взводный.
   - Вижу, ..птать вашу мать... Что за вид? ...через коромысло! Всем по двадцать отжиманий!
   - За что?
   - Кто сказал? - осоловелый взгляд по солдатам. - Ты сказал?
   - Ну, я...
   - Тебе пятьдесят! Вып-пал-нять! Вашу мать.
   В это трудно поверить, но прошла всего неделя под новым командованием, а в части...
   Вслед за пьяными офицерами как-то сразу появились пьяные сержанты и рядовые, дедовщина, издевательства и воровство. И запоздалое осознание - насколько же нам, салабонам, повезло служить при дяде Ване.
   Мишка Урсол, как будто заранее знал, что придут такие перемены, теперь почти в открытую торговал пивом, водкой и, шепотом, наркотой. Склад нашел, или успел связями обрасти?
   - Я, - говорит, - только скажи, все достану. Хочешь ширево, - будет ширево на выбор. Хочешь бабу, - будет баба. Любая! Хоть каждый день.
   - А место?
   - Ха! Отдельная комната. Двести рублей час. Все как в лучших домах!
   Артем полгода после того, как его Женя Чудаков на место поставил, был таким, как все мы, так же служил, так же балагурил. А тут, вспомнив прошлую обиду, подговорил двоих таких же как он отморозков и они Женю избили черенками лопат до больнички. А сам шестерками обзавелся, данью пытается обложить. Но взводный его пока в руках держит и за каждым его шагом наблюдает.
   А мы ждем. Женя отлежится в больничке, мы уже с ним поговорили - он на свое койко-место надолго своих обидчиков переведет. С нашей помощью.
   Генерал сразу в кабинете дяди Вани.... Теперь уже в своем, ремонт крутой начал. Квартиру самую лучшую в пятиэтажке приказал освободить - там семья комбата жила - четверо детей у них. Ему все пофиг, - комбата переселили в трешку на первом этаже., а генералу - одному - их четырехкомнатную.
   Некоторых офицеров перевели в другие части.
   А в четверг, 11 сентября, как раз полгода моей службы, капитан Лисичкин вызвал меня к себе - лицо землистого цвета, глаза песком посыпаны - красные до воспаления, спрашивает.
   - Деньги есть?
   Есть, как не быть. И наличкой тысячи четыре, и на карточке уже больше сотни тысяч скопилось.
   - Дядя Ваня умер, - выстрелил из пистолета прямо мне в сердце.

40

  
   И, пока я столбом медленно оседал на подставленный предупредительно стул, протянул листочек.
   - Увольнительная тебе на два дня. В связи со смертью близкого родственника. Только никому ни-ни.
   - Как же так?
   - Молчи! Не до вздохов, - прошептал. - Сейчас быстренько берешь все необходимое и шустро за КПП. Едешь в город, ты знаешь, куда. Там все подробно разузнаешь, сделаешь, что положено. Деньги с карточки сними, пока не пропали. Вернешься, никому ни слова, ни с кем не говоришь, никому не докладываешь - сразу ко мне.
   - Товарищ капитан...
   - Все, Антон, времени мало. Рви когти! - и выпроводил меня
   За КПП на обочине дороги стояла старенькая иномарка, тойота-чайзер с правым рулем. Водитель, парень лет двадцати пяти, менял колесо.
   - Слышь, друг, - подошел к нему, демонстративно держа на виду пятихатку, - свободен?
   Парень сначала увидел мои берцы, армейские штаны, потом пятихатку, это его и успокоило и заинтересовало, и дальше глаза уже не поднимал.
   - Свободен, - кивнул он. - Куда тебе?
   - В город, - ответил я неопределенно.
   Он быстро смекнул, что я не за поездку по прилегающему к части городку такие бабки предлагаю, - тут и сто рублей в оба конца - красная цена. С минуту пожевал губами - десять литров бензина в один конец, десять в другой.
   Я не дал ему додумать.
   - Бензин отдельно оплачиваю, не заморачивайся.
   В первом же салоне связи я купил сотовый телефон, дешевенький, за восемьсот рублей и еще двести положил на счет. Приняли карточкой, и наличка у меня не пострадала. Кстати и за бензин тоже карточкой рассчитался. Удобно, блин!
   Мы летели по трассе. Никак бы не подумал, что такая старенькая машинка так летать может?
   - Какого она года? - спросил я Вадима, у хозяина машины.
   - Девяносто второго.
   - Двадцать два года? Старше меня на четыре года?
   - Ну да, так выходит.
   - И не сыпется?
   - Да ты чего! Только масло, бензин да колесо вон - гвоздь поймал где-то.
   Я, помня урок Юры Левашова, все номера телефонов в свое время в блокнотик переписал. Набрал дом.
   - Мам, это я. Ты вопросов не задавай, ладно? - предупредил ее с порога. - У меня все хорошо. Все-хо-ро-шо, - повторил для ее успокоения. - Я еду в Челябинск по делу. Ну, пусть в командировку. Ты это, собирайся по-тихоньку и на шестичасовом автобусе приезжай сюда, ладно? С ночевой. Я тебя ждать буду. Пирожки? Ну, возьми. Нет, мам, одна, ладно? Приедешь в город, сразу же первое попавшееся такси бери и адрес называй. Записывай! Нет, мам, запиши, не надо запоминать. Ладно? Да, и паспорт свой захвати!
   Я продиктовал ей адрес теперь уже, никуда не денешься, моей квартиры и отключился.
   - Ты когда назад? - спросил Вадим. - Я могу тут покантоваться, дома все равно делать нечего. А тут к дружбанам загляну.
   - Через двое суток, - сказал я, и, немного подумав, добавил. - а, может и раньше.
   Мы обменялись телефонами, так, на всякий случай.
   Надежда Сергеевна, после моего ей звонка, ждала меня около подъезда своего дома. Сначала мы поднялись к ней.
   Кухонка, чай.
   - Иван Степанович, как приехал, сначала все по комнате ходил, бурчал что-то под нос. Я его не трогала - вижу - плохо человеку. Потом враз успокоился, разговорчивым стал, и мы с ним вдвоем поужинали. Он книжку твою, с рисунками, мне показал и сказал.
   - Теперь я на пенсии, Сергеевна.
   - А чего расстраиваться, Иван Степанович. Все рано или поздно доживают. Вы - мужчина еще молодой, работу какую найдете.
   - Да ну ее, работу.
   - А чем же еще заниматься?
   - Может быть, куплю себе маленький домик в деревне, или сад, только чтобы озеро рядом было, или пруд.
   - А и хорошо, Иван Степанович.
   И еще спросил у меня.
   - Нет ли на примете, Сергеевна, женщины какой?
   - Как же нет! Их вона сколь одиноких!
   - Ну, мне бы чтобы под меня, спокойную и не шибко молодую. Как я, где-то.
   - Да, найдем, Иван Степанович.

41

  
   Он отпустил меня домой и сказал, чтобы я отдыхала, пару дней выходных мне дал. Но уже на следующий день что-то у него стряслось. Позвонил мне после обеда и попросил прийти. Я к нему.
   Боже, квартира как казенная, все личные вещи в коробках, картины твои перевязаны. Сам весь запыхавшийся - видно, что торопился.
   - Что ж не позвали, Иван Степанович? Я бы помогла вам!
   - Ничего, ничего, я справился. Сам вам выходные дал, и сам вот беспокою. Я сейчас уеду ненадолго, вот что сделать надо, - и обсказал все подробно, а сам у окна на кухне встал и сбоку подглядывает.
   Ушел, - теперь я в окно подглядываю - машина с черными военными номерами, волга. Его на заднее сиденье посадили.
   Я, все как он велел, сделала, все вещи в твою квартиру перенесла, а вечером, уже после десяти он позвонил с чужого телефона и сказал, что в больницу его положили, на операцию.
   - Какая операция? Сроду ни на что не жаловался.
   Я у него спрашиваю - где он, как приехать, ну чтобы попроведать. А он говорит, - военный госпиталь, тут пропускной режим. Мол, после операции сам позвонит мне. И еще раз напомнил, чтобы я все, как он велел, сделала и тебе потом все обсказала.
   Вчера приехали опять на той же машине, нашли меня и сказали, что Иван Степанович умер при операции.
   Они попросили ключи от его квартиры и часа два или три там одни оставались. Потом отдали ключи назад. Один, видать за старшего, несколько раз спросил, в глаза мне заглядывая - не оставлял ли он мне бумаг каких, или вещей.
   - Когда похороны? - спросила я.
   - А уже похоронили, - всплакнула Надежда Сергеевна. - Со всеми воинскими почестями. И даже названия кладбища не сказали, и места, где он упокоился, сердешный.
   Мы еще долго разговаривали, и все за Ивана Степановича, дядю Ваню.
   Уже ближе к вечеру, когда мамка позвонила и сказала, что едет в такси, я попрощался с Надеждой Сергеевной... последней его Надеждой.
   - Иван Степанович сказал, что ты знаешь, где документы, - сказала уже у двери. - И еще сказал, чтобы я тебе передала. Там все твое. Тебе. От него.
   В моей квартире на полу стояло с десяток картонных коробок, обмотанных скотчем, и все картины, что по стенам у дяди Вани висели.
   Теперь пришла очередь мне пересказывать мамке. И про рисунки, и про дядю Ваню. И про квартиру эту. Я ж еще не был в банке и про остальное не знал. У меня слез не было, а мамка плакала долго, взвизгивая по-бабски, как будто дядя Ваня был ее, ну, по меньшей мере, папкой, или другим близким сродственником.
   Ночью я тихонько спустился в квартиру дяди Вани и, не зажигая света, комната за комнатой, обошел ее.
   Пусто здесь стало и холодно.
   Последняя его жилплощадь. Последнее пристанище.
   Вот бы найти бы его жену - ведь теперь она и их дочь - законные хозяева этой квартиры. Он, наверное, обрадуется там, когда узнает - они отыскались и здесь живут.
   Ближе к одиннадцати мы поехали в банк.
   Я открыл нашу ячейку, а там... сверху письмо.
   Дядя Ваня пишет, как последнее распоряжение отдает. В запечатанном конверте его нотариальное завещание. Он все оставляет мне с просьбой, если вдруг отыщется его Галчонок - помочь им.
   И опять просьба - не поддаваться на уговоры, не идти на войну. И слова, уже сказанные мне Надеждой Сергеевной, что все, что в этом ящике - мое. А как PS. - письмо заканчивается такими словами.
   "Никому не верь про мое плохое здоровье, или что-то еще".
   Под письмом запаянные блоки денег. Упаковка пятитысячных, несколько разрозненных пачек, еще к нашим пачки евро и долларов.
   Много.
   Я одну пачку пятитысячных в карман положил, остальное в ячейке оставил, и мамку вписал в листок на входе, чтобы и она могла прийти и дяди Ваниным ключом открыть. Вот для этого мне был нужен ее паспорт.
   Мы отправились с ней в меховой магазин - тут недалеко, - мне в банке подсказали. И я, как и хотел, купил мамке шубу. Почти все деньги с карточки ушли, но я нисколько не жалею.
   А потом отвез ее на автовокзал и в автобус посадил.
   - Мам, - говорю, - в кармане шубы деньги.
   - Какие деньги?
   - Мам, дома увидишь.
   - И чего с ними делать?
   - Скажи бате, пусть за верандой, ну, где мы в позапрошлом году фундамент залили, пристрой к моему возвращению сделает. Только чтобы света побольше было, окна во всю стену. Я там мастерскую обустрою, дядю Ваню и его Любовь рисовать буду.
  
  

ЧАСТЬ 3

ОККУПАНТЫ

   Текст песни: Пятница - Я солдат
  
  
   Я - солдат,
   Я не спал пять лет
и у меня под глазами мешки
Я сам не видел,
   но мне так сказали
Я - солдат
   и у меня нет башки,
мне отбили её сапогами
Ё-ё-ё, комбат орёт,
разорванный рот у комбата
Потому что граната...
Белая вата,
красная вата не лечит солдата .

Я - солдат,
   недоношенный ребенок войны
Я - солдат, мама залечи мои раны
Я - солдат, солдат забытой богом страны
Я - герой скажите мне какого романа
   Я - солдат,
мне обидно когда остаётся один патрон,
Только я или он.
Последний вагон, самогон,
нас таких миллион в ООООН
Я - солдат
   и я знаю свое дело,
мое дело стрелять,
чтобы пуля попала в тело врага
Эта рагга для тебя мама-война,
теперь ты довольна?

Я - солдат,
   недоношенный ребенок войны
Я - солдат, мама залечи мои раны
Я - солдат, солдат забытой богом страны
Я - герой, скажите мне какого романа.

ОККУПАНТ ТРЕТЬЕГО ПОКОЛЕНИЯ

  
  
   Мой батя, Банщиков Юрий Иванович, 69 года рождения, уроженец города Кыштым Челябинской области, рядовой пехоты. В 87 году был призван в ряды Советской Армии, проходил действительную воинскую службу в отдельном мотострелковом батальоне на юге солнечного Таджикистана.
   Осенью 87 был переброшен в Афганистан и пробыл там до полного вывода советских войск из этой мятежной республики.
   - Что мы защищали? Кого мы защищали? Зачем мы вообще туда приперлись? - наивно спрашивал он.
   И через четверть века никто не может толком сказать.
   Политические интересы страны?
   Важный стратегический плацдарм?
   Дурь выжившего из ума маразматического политбюро ЦК КПСС?
   Афганистан.
   Практически нищая страна с патриархальным хозяйством.
   Один большой кишлак.
   Нет ни электричества, ни газа, ни иных хоть мало-мальских удобств цивилизации. Горы, пустыня, люди веками занимаются одним и тем же: создают семьи, рожают огромное количество детей, выращивают скот, поедают мясо и не лезут ни в чьи дела. Как наши чукчи.
   И вдруг приперлись мы и говорим, - чукчи, то есть, афганцы! Мы тут немного постоим, постреляем ваших детей и жен, насадим вам наш образ жизни, сгоним вас с ваших территорий. Короче, поломаем ваш многовековой уклад и принесем вам на наших штыках вашу новую счастливую жизнь.
   Воевать с европейцами хорошо - легко и понятно. Там все по расписанию и по стратегии-тактике одинаковых для обеих враждующих сторон учебников. Им есть что терять, они богаты и воспитаны, к противнику гуманны. Им даже на войне трехразовое горячее питание, удобный ночлег, и чтобы все - даже зубная паста к месту и туалетная бумага в рулончике.
   А как воевать с теми, кто ничего не имеет?
   Ему абсолютно нечего в этой жизни терять, кроме нищеты, голода и безнадеги? Смерть для него - высшее благо, вознесение к их Аллаху, где, наконец-то, получит он все блага земные?
   Он не боится смерти. И потому так живуч.
   С лепешкой в кармане и с фляжкой воды за поясом, с горстью патронов и старенькой винтовкой неделю сидит в засаде меж камнями, спит на этих же камнях, ждет и обязательно дождется. Подстрелил, взял доказательство удачной охоты - документы, отрезанные пальцы, ухо или скальп. Пошел, предъявил, получил сотню-другую долларов на прокорм своей семьи, и опять на охоту.
   Рядом с нашей точкой кишлак в десяток халуп. Мы мимо него постоянно ходили, знали - там два древних полуглухих и полуслепых старика, которые даже ходить уже разучились; штук тридцать детей маленьких лет до десяти, да женщины, укутанные в черные одежды, с такими же древними старухами.
   И все, и никого больше.
   И вдруг автомат, полный рожок в две секунды вылетает.
   И трое наших наповал и еще несколько бойцов ранены.
   Мы залегли, ждем продолжения обстрела. Но вокруг оглушительная тишина. И только пыль, поднятая угодившими в землю пулями, медленно оседает.
   Мы осмелели, заняли позиции, в халупу, из которой обстреляли нас, пару гранат закинули.
   Пыль рассеялась, мы и вошли.
   А там.
   Посреди нищей землянки таз с водой, перемешанной с кровью. В этой жиже плавает тельце младенца, рядом лежит изорванная женщина, а у стены мальчик лет восьми-девяти с зажатым в руках калашом.
   Что мы там делали?
   Думаете, вот, мол, прошло много лет, и я стал таким смелым?
   Нет, я и там, в Афгане, то же самое говорил. И не я один.
   Замполит мне попытался поугражать, мол, за такие слова и залететь лет на сколько-то можно. А я ему:
   - И что? Думаешь, в тюрьме хуже, чем здесь или там, в России? В тюрьме, по крайней мере, шансов выжить точно больше, чем здесь. И руки по локоть в крови не будут. И спать спокойно смогу. А после такой вот операции, когда я своими руками изорванное тельце грудного ребенка в тазу вылавливал и хоронил. Убитого, между прочим и твоими тупыми приказами, и на моей долбанной родине сделанными гранатами и патронами.
   Политрук отлично все понимал, и думал он точно так же как мы, потому что, когда ты со смертью каждый день один на один, и то она тебе в глаза, то ты ей в глаза смотришь, совсем другие мысли в голове строятся. И нет места ни лживым лозунгам, ни вранью.
   Мы, я, Банщиков Юрий Иванович, воевали с мирным населением за тупоголовость маразматиков из Кремля.

42

   Когда я вернулся в часть, тут уже по-хозяйски распоряжался лающий депутат из Златоуста. Видать, опять чьей-то мамке груз "двести" привез и горстку испачканных сыновней кровью рублей. Попутно к нам заглянул - набрать в свой летучий отряд новых карателей.
   Это капитан Лисичкин мне рассказал про все перемены, которые тут за два дня произошли. А я ему, естественно все про дядю Ваню рассказал. Ну, кроме ячейки в банке и квартиры завещанной. Это мне дядя Ваня, еще когда живой был, велел про дела наши молчать.
   - Убили нашего командира, - покачал маленькой головой капитан. Я только сейчас заметил, как много у него седых волос среди его родных, русых.
   - За что его?
   - За то, что он Человеком был.
   - Другие не человеки?
   - А ты, парень, не отворачивай глаза-то, не будь улиткой, - грустно посоветовал капитан, - присмотрись. Глядишь, и сам что увидишь.
   И я пошел смотреть.
   Артем со своими дружками не стал дожидаться выписки из госпиталя Жени Чудакова. Хоть и медленно, но дошло до него, - что есть он, и что есть Женя. А, может и не своим умом дошел - подсказал кто. Короче, вовремя этот лающий у нас появился: - подписал Артем Яковлев, омский пацан, контракт и слинял из части.
   Купились на бабки и уехали с ними еще двое хороших парней.
   Николай Ковалев, из Курганской области - тот прямо так и сказал - мне всякие принципы по х..., мне крышу в доме поменять надо, ну и еще на будущую житуху бабок срубить.
   Владик Григорьев, из Кировска, мы его женихом звали. Стройный, 176 см, очкарик. Он технарь окончил, теле-радио-мастер. На гражданке девочка его ждет, вот-вот родиться кто-то у них должен. Он решил - приедет, свадьбу сыграют. Только вот денег взять негде. Она из детдома, и он один с мамкой, школьной учителкой, живет. Как ни купиться на сладкие речи? За полгода обещают чистыми сто восемьдесят тысяч! Тут не только на свадьбу хватит. Если выживешь...
   Лающий депутат кроме наших, еще в других ротах набрал пацанов. Всего с ним укатило десять добровольцев. Он бы, может, и больше набрал, но генерал ему лимит установил. Видать, свои расклады у генерала имеются.
   А у нас нажим на полосу препятствий, стрельбы и автодело.
   Через день маршброски при полном обмундировании до стрельбища и обратно. После завтрака три часа ползаем и прыгаем в спортгородке.
   Меня посадили на Урал с инструктором, и гоняют по пересеченной местности.
   На автодроме свои полосы препятствий: ямы с водой выше колес, крутые подъемы и спуски, каменистая и бревенчатая дороги. Уралу все нипочем, прет и прет, как тягловая лошадь - все мосты ведущие, буксовать он не умеет. Я после четырех часов еле из-за руля вылезаю, а машина чихнула пару раз, приняла нового водилу, и опять на автодром - круги нарезать.
   Я инструктору своему, сержанту Саше Житеневу, из Оренбурга, говорю:
   - А почему вы нас только на Уралах учите? Вон же Уазы стоят, Газоны, ну на худой конец пара Зилков.
   - Урал - самая армейская машина. После Урала ты хоть на чем поедешь, хоть на крутом джипе, хоть на телеге с лошадью, - смеется.
   - Что в нем такого особенного?
   - Эта машина всем другим машинам фору даст. Так что, рядовой, э-э Банщиков, радуйся, если там тебе Урал попадется. Из любой беды вытащит. Хоть в колеса очередь выпустят, хоть радиатор пробьют. На двух цилиндрах до своего расположения дотащит, - и любовно так борт оглаживает, словно это и правда круп любимой лошади.
   - А где - там?
   - Ты что, больной? - смотрит на меня с усмешкой. - Не понял еще, куда ваш второй батальон с таким старанием готовят?
   - Дак это, - заикаюсь я, - туда же, вроде, добровольцев отбирают.
   - Ну конечно, добровольцев. Только ты не забывай, что ты в армии служишь и Верховный у тебя кто?
   - Шойгу!
   - Дубина! Шойгу - министр обороны, такой же солдат как и ты, только званием повыше. А Верховный у нас тот, кто всю эту кашу заварил и страну в нее по уши засунул.
   - Путин, что ли?
   - Во, допер, наконец! Знать, не все политзанятия проспал, - смеется инструктор.
   - А ты тоже с нами?
   - Я пока здесь вашего брата учить буду. Я же не второй батальон, я - инструктор автобата. Мне и здесь работы хватит.
   Вот как дело поворачивается, - размышляю я и, вспоминая слова дяди Вани, царство ему небесное, ищу отмазки: что я скажу и как я это скажу им, - кому "им"? а хрен их знает, чтобы, значит, исполнить волю его и не поехать на эту войну.

43

  
   Слава богу, что я в эти дни чертовски устаю и, добравшись до кровати, моментально отрубаюсь. Времени для размышлений и переживаний не остается. Зато сон глубокий и короткий - и, хотя по времени он такой же, как и полгода назад, но теперь его явно не хватает для полноценного восстановления сил. Приходится компенсировать старыми проверенными методами. Теперь я дважды в день, - утром перед общим подъемом, и в сончас, - хожу в душ и там пытаюсь снять забитость мышц - по полчаса стою под струями воды, раз по десять переключаюсь с обжигающе-горячей до отрезвляюще холодной и опять. Не могу сказать, насколько это помогает мышцам, но голове точно легче становится.
   Да, конечно, во многом наша служба изменилась. Но я, верный своим принципам: во всем искать положительное для себя, и тут настроился на позитив. Гоняют - ну и хорошо, главное, чтобы не попусту. Чем больше времени я проведу на полосе препятствий, одетый и обутый, с подсумком и противогазом, чем больше пота сгонят с меня, тем больше мышц нарастет, больше силы и ловкости я наберусь. Я для кого стараюсь? Для чужого дяди, что ли? А для себя стараюсь.
   Стрельбы.
   Раньше мог и пропустить, а уж тем более бегом туда и обратно. И кто от этого выигрывал? Да уж точно не я, не мои ноги и не моя дыхалка.
   Автодело. О, тут вообще мечта моей жизни. И бесконечные разборки-сборки узлов мне же и на пользу, - скоро смогу с завязанными глазами движок и коробку раскидывать. Я уже про вождение не говорю. Это же кайф! Управлять такой махиной. Гидроусилитель руля помогает - крутить баранку не трудней, чем в жигулях. Ну да, тряска постоянная, ну да, ни на секунду не расслабишься на полигоне. Но по жизни-то я буду на газельке ездить, и там вообще не езда будет, а детский сад по сравнению с этой махиной. Как говорится - тяжело в учении.
   Я не забыл дядю Ваню. Мы с капитаном Лисичкиным и с нашим ротным на девять ден посидели, чай попили, помянули полковника. Долго перемалывали - как было при нем, и как стало теперь.
   - Я, наверное, по весне в отставку выйду, - сам себе сказал капитан.
   - Что так? - спросил ротный. - Не гонят, служи себе помаленьку.
   - Выслуга есть, пенсию назначат, жилищный сертификат получу и в теплые края уеду, - загибает пальцы капитан. - Там где-то у моря сродственники есть. Спишусь, разузнаю.
   - А, ну если к теплому морю, - принимает доводы ротный.
   - С такими, - тычет пальцем в сторону штаба, - после Ивана Степановича, служить не хочу.
   - И я вместе с тобой уволюсь, - весело подхватил ротный. - Правда, без пенсии, без выслуги. Ну ничего, найду место на гражданке, где не надо будет на все это глядеть.
   - Давай, - поддержал Лисичкин.
   Мы пообещали друг другу и сороковины тут вместе отметить, и разошлись.
   И опять дни полетели один за другим по накатанной колее.
   Двадцатого сентября, в субботу у нас после обеда баня. Ну, баней ее назвать сложно, просто теплая огромная помывочная на два десятка рожков. Можно было бы и у себя в казарме помыться. Ну, раз по уставу положен банный день - нате вам, получите и распишитесь.
   В этот день обязательная смена белья и все сопутствующие причиндалы. Естественно, свободный вечер - никаких занятий - стрижемся, бреемся, подшиваемся. До ночи стиральная машинка в хозблоке будет гудеть и пикать.
   У офицеров свое. У них теперь по выходным чуть ли не в открытую пьянка. И нам, по большому счету, их пьянка как бы и по фигу, если бы они на спор, или сдуру нам ночные подъемы с построениями не устраивали.
   Перед отбоем ротный пришел, поддатый, но не злой. Это уже хорошо. С собой два пузыря водяры принес. Это уже что-то неординарное. Нас во взводе три отделения, три десятка ртов. Литр на всех - пустяк. Даже не по пятьдесят грамм, так - горло смочить, не больше. Кто-то сразу отказался, - мол, не хотим, пусть другим больше достанется. Ан, нет. Ротный строго во все чашки плеснул и каждому велел взять свои тридцать три грамма.
   Голос глухой, не приказной, - душевный.
   Никто не посмел отказаться, потянулись за кружками, передаем друг другу. Ротный проследил, пока всё не разобрали, встал, руку с водкой в локте согнул.
   - Не за ради пьянки, пацаны, мы с вами сейчас выпьем, - глядя в пол сказал. - За помин души.
   Дядю Ваню, что ли, помянуть собрался? С чего бы? - думаю я. - До сороковин еще... почти три недели.
   Но ротный с математикой дружит, считать не хуже меня умеет. У него другая причина приготовлена.
   - Сегодня в боях за донецкий аэропорт погиб ваш товарищ.

44

  
   Нас как током ударило. Его ж, аэропорт этот, постоянно по телевизору показывают. Там за что воевать? Развалины одни!
   - Кто?
   - Артем Яковлев, - сказал ротный. - И, хоть и паршивенький он был товарищ, но... теперь вот нет его больше. Грузом "200" в Омск отправляется.
   - Как узнали? - загалдели мы и к старшине поближе прижимаемся, чтобы, как бы не упустить какой детали. Все-таки первая смерть в нашей части за эти мои полгода. И, хоть мы не видели ни самой смерти, ни убитого ей Артема, но страшности в этой реалии меньше не стало. Каждый уже успел пропустить новость через мозги и на себя подобное спроецировать.
   - Ковалев позвонил.
   - Колька? Как он там?
   - В госпитале отлеживается, легко ранен в плечо. Они под минометный обстрел попали. Артема сразу насмерть, а Григорьеву, жениху, ногу по колено оторвало.
   - Как же так? Все и так сразу?
   - Николай сказал - там месиво, мясорубка. Сотни "двухсотых" до сих пор валяются, не успевают выносить, все простреливается.
   - Товарищ старший лейтенант! Объясните - зачем все это?
   - Война, что ли?
   - Ну... наверное.
   - Вы и вправду хотите знать?
   - Хотим.
   Ротный взял стул, уселся на него верхом, руки на спинке сомкнул и начал политбеседу.
   Я ожидал, что он нам сейчас, как на лекциях своих, будет рассказывать про линию правительства и президента, про задачи, стоящие перед армией и нашу в них роль. Но я ошибся.
   Лучше бы я спать ушел. Не люблю я таких разговоров.
   - Деньги и власть - главные причины любой войны, - говорит. - Это только лорд Бекингем начинал войну из любви к королеве французской.
   - Чего им, денег мало?
   - Денег всегда мало, Левашов. Но в этот раз деньги вторичны.
   - А что, есть что-то важнее денег?
   - На первом месте в сегодняшней России, - с расстановкой и ударением говорил ротный, - любой ценой удержать свою власть.
   - А кто ей угрожает?
   - Хохлы своим майданом до смерти напугали Кремль и всю приближенную олигофрению.
   - Так они там постоянно майданят!
   - Наша власть только-только послевыборный пожар загасила, и тут соседи нашим недовольным дурной пример подают. Ведь, если посмотреть, причины для недовольства что в Украине, что в России одни и те же. Коррупция, беспредел власти, фальшивые выборы, продажность всех государственных институтов.
   - А институты тут причем? - возмутился Рустам Гусамов, ему обидно, его мама в университете работает.
   - Государственные институты, рядовой Гусамов, это суды, милиция, прокуратура и тому подобные государственные структуры. То, что должно, по Конституции, стоять на страже закона, а стоит на страже власти, богатых и воров, - влез с пояснениями Левашов.
   - Это вы про Украину говорите?
   - А какая разница, про что мы говорим? - старшина встревает. - У них что, лучше, чем у нас?
   - Про "лучше" не скажу, - соглашается ротный, - но что не меньше этого дерьма, это точно. Вот во время Олимпиады наши верховные и обосрались - а ну как и к нам их майдан перекинется! Причины-то для недовольства одни и те же. Я вот слушаю телевизор и удивляюсь. Все, что говорят про Украину плохого, - отбрось слово Украина - и как про нас выходит! Только про их коррупцию говорят с осуждением, а у нас как будто такая же коррупция, но она во благо всех и вся. У них Янукович своих сыновей и своих друзей к растаскиванию казны пристроил - это плохо. А у нас дочек и друзей туда же - это нормально и на благо...
   - Евгений Александрович, - шепнул старшина, - а вы не боитесь так вот говорить?
   - А чего, Ильюха, мне бояться? - смеется, - Выпнут из армии? Так я сам не прочь уйти. Посадят? Так все мы под богом ходим. Сейчас хуже чем при Сталине людей в любом уголке хватают и прячут или грохают. Да и - что в тюрьме ты не на свободе, что на воле - у тебя тоже нет никакой свободы, только трусливо кричать: "крымнаш!" да "одобрям". Вот это - пожалуйста, это хоть с утра до ночи, хоть башкой о столб.
   - Но ведь его 85% поддерживают! - ляпнул я. Зря я язык свой выпустил изо рта. Стоял бы себе у стенки, тихо про свое думал.
   - Это кто там? - весело среагировал на мой голос ротный. - Аполитичный Банщиков, что ли?

45

  
   - Я, товарищ старший лейтенант! - отозвался я.
   - А ну, подойди-ка сюда, - сказал ротный беззлобно.
   Делать нечего, пришлось подчиняться.
   И вот я стою навытяжку перед любимым ротным и глаза прячу. Честно говоря, стыдно мне за свою реплику. Я ж ему всегда, и сейчас тоже на слово верил, верю и буду верить. Извиниться надо бы, - подумал я, но не успел.
   Ротный посмотрел на наш кухонный стол, взял вилку и резким броском ее мне в горло упер.
   Я задрал подбородок до хруста позвонков, глаза испуганно полезли из орбит, когда вилка мой кадык внутрь вдавила и мне стало тяжело дышать.
   - Ты согласен со всем, что я тут тебе говорил или нет? - орет на меня страшным голосом. - Говори, паскуда!
   - С-с-согласссссен, товрищ стрший летнант, - хриплю я.
   - По доброй воле согласен или по принуждению? - еще страшнее спрашивает.
   - П дбрй вле, - шепчу.
   Ротный вилку бросил, она, алюминиево скрябнув, замерла посреди стола, а ротный опустился на стул и усмехнулся.
   - Вот, Антон, чего стоят эти 85 процентов. Да ты расслабься, я ж тебе попытался так объяснить, чтобы вопросов впредь не было.
   - И что, все со страха скажут "за"? - потираю я едва не проткнутое горло.
   - Ну почему все? Есть и такие, кто купился на вранье с экранов. Есть те, кто искренне рад. Но таких меньшинство.
   - А, может не меньшинство. Может их много! - Миша Урсол спрашивает. - Я вот не боюсь никого, но я тоже "за".
   - Принимаю, - выставил ладони вперед. - Двумя руками принимаю. Только вот вспомните, пацаны. Недавно встреча прошла четверки. До ночи они там сидели. Куда потом Меркель пошла?
   - Я видел - прогуляться по ночному городу.
   - В чужом городе, без охраны, с толпой политиков и журналистов!
   - А чего ей бояться?
   - Вот и я про то же. Чего ей бояться? А у нее нет 85 процентов, у нее нет и половины! А она не боится гулять без охраны и ко всем людям просто идет и открыто им улыбается.
   - Ну и что здесь такого? Оланд тоже на свою иннагурацию на велосипеде ехал и опоздал из-за пробок.
   - Не на велосипеде, а на своей личной машине, - уточнил шибко грамотный Левашов, - но точно без сирен и без охраны.
   - Так вы ж у меня молодцы! - подскочил на стуле ротный, - вы сами ответили на свои вопросы! Что же наш-то, у которого 85 процентов, никуда без охраны не ходит? Что ж к нему, всеми любимому и незаменимому, даже верных ему губернаторов допускают, обыскав и переодев от трусов в казенное? Даже в жопу, извините за выражение, заглядывают, чтобы он, газами, что ли? всеми любимого не отравил. И зачем ему голову забивать какой-то оппозицией, сажать подряд пошаливших девчонок и любопытных студентов, если все вокруг поголовно за него?
   - Это вы про Пусси Райт? - похвастал своими знаниями Гусамов.
   - Нет, про Болотную, - подсказал старшина.
   - Про них, любезный, и про них, - сострил ротный. - Интересно мне знать, вот окажись он сейчас, скажем, в Челябинске, на главной площади Революции один и без охраны, помогли бы ему убежать от всенародной любви эти его 85 процентов? Ну? Кто смелый - скажи?
   - А чего уж сразу убежать-то? - обиделиь за президента некоторые.
   - Так люди же вопросы задавать станут, и не те, которые ему на брифингах задают, заранее подготовленные и без острых углов. И ответы захотят услышать, и не те, которые он через бесстрашную камеру для своего бессловесного народа озвучивает. Они ж переспрашивать начнут, уточнять.
   - А, ну тогда точно, только бегом и спасаться.
   - Состояние войны, не важно, с кем, важно - есть враг! - нужно Кремлю с одной целью - удержаться у власти. Мир для них - конец этой власти, приход нашего русского Майдана. Вспомните, что было в начале 12 года? Тогда было два выхода - демократия и военная диктатура. Первый путь - созидательный. Второй - разрушительный. Выбрали второй. И уверенно идут по нему. Вот прошли переговоры, подписали перемирие, все, стрелять не будут, вооружения разводят. Думаете, эти соглашения будут выполняться?
   - Обещали же!
   - А вот хрен вам! Мир - это, в первую очередь, начало конца их власти. Только состояние войны спасает. В принципе, любой их шаг просчитывается. Даже мной, простым старлеем вооруженных сил. Не говоря уж об аналитиках из генштабов всех армий. Эйфория от олимпиады была краткосрочна. Сейчас вот грядут экономические проблемы. Крым был спасением. Но и эта пиррова победа оказалась короткой и не принесла полной уверенности. Сунулись дальше. Донбасс. Мир? Какой к черту мир, когда позарез нужна война?
   - Вы думаете, что будет еще хуже?

46

  
   Я бы не слушал его, будь моя воля. Спать бы ушел, или рисовать. Но, приказ есть приказ - слушать стоя, да и слова его колючками в уши влетают и царапают внутри. Хочешь их не пускать в себя, а не выходит. Хочешь выгнать, освободить голову - вросли в мозг.
   - В сто раз хуже. Война для них - это возможность продлить агонию своей власти: можно любого ошельмовать, как Макаревича; можно любого посадить, как Яшина и Навального, а иного и просто пристрелить, все равно истинного убийцу не найдут. Вывел Горбачь войска из Афгана, разрешил разрушить немецкую стену. Мир принес. И где сейчас Горбачь?
   - А я верю в перемирие, - не унимается Урсол.
   - Ваши друзья, кстати, погибли уже после объявления перемирия, - напомнил ротный. - И за вами скоро придут. Война человеческой плотью питается. Все! Отбой!
   Он встал со стула и прошел в санкомнату. На кухне осталось человек пять - я, старшина, Юра Левашов, да Урсол с Чудаковым. Мы решили чайком побаловаться и поболтать о своем.
   Но ротный вернулся и продолжил тему.
   - Я не знаю, что думают там, наверху, как еще попугать мир и прижать к ногтю свой народ, чтобы мы даже дышать только по величайшему соизволению могли. Это уже не важно.
   - Да уж куда как не важно, - залупился Женя Чудаков, - весь кислород перекрыли.
   - Пацаны, - понизил голос ротный, - я вот что вам скажу. - Он оглядел нас, словно угадать наперед нашу реакцию собирался, покрутил хмельной головой и зашептал скороговористо, - слова его изнутри душили, и ему срочно нужно было освободить горло от их излишка. - Сегодня на пьянке, ну, когда мы... штаб весь и генерал сам... разговор там серьезный был... Короче, в армии, даже там, наверху, считают, что Путин развалил Россию. Теперь уже не важно, сколько он еще продержится, год или пять. Важно, что после его ухода России в тех границах, что есть сейчас, не быть. Начнется с Кавказа, потом Дальний Восток, Сибирь, Урал...
   - Да ты что? Так прямо и говорят?
   - Говорят: - Горбачев тоже думал, что Советский Союз на века, что развал невозможен.
   - Ему пророчили двадцать-двадцать пять лет правления, а он только шесть лет продержался.
   - Начал с Чернобыля, а закончил Путчем.
   - И никак не исправить?
   - Генерал надеется, что в последний момент у Шойгу или у кого другого мозги включатся, и они нажмут на кнопку "стоп".
   - А не струсят? - спросил Женя.
   - Что-то по их рожам не шибко видно, что они смелые! - покачал головой Илья.
   - Сам генерал говорит, что страха за власть в Нем выше крыши. Я, говорит, даже не знаю, спит ли он ночами и не вскакивает ли от каждого шороха - ага, вот и за мной пришли! Я читал, как Сталин последние дни своей жизни жил - в страхе и одиночестве. Как Ленина два года до смерти практически в заключении держали и уколами пичкали, чтобы, не дай бог, кому власть делить не помешал.
   - Донесут на вас, товарищ старший лейтенант, - посмеивается Урсол, а сам к выходу смещается. Пожалел, наверное, торгаш, что такие разговоры слушать пришлось. Кумекает, небось, как выгоду из этого поиметь.
   - Кому донесут, а?
   - Ну... кому-кому... в штаб!
   - Ага, прямиком начштаба товарищу полковнику! - смеется ротный. - Анекдот хотите?
   - Хотим!
   - Как раз нач. штаба рассказал, которому ты меня сдавать собрался.
   Ротный налил из вскипевшего чайника в шесть кружек, все потянулись за пакетиками с заваркой, а он, хватив маленький глоток крутого кипятка, начал рассказывать.
   - Наша дума и сенаторы собрались на следующий день после выборов нового президента и составляют письмо, ну точь-в-точь как на картине про запорожцев. "Хохлы! - пишут. - Забирайте к ...банной матери ваш Крым!"
   Год прошел, а от хохлов ни ответа, ни привета.
   Опять собрались, опять пишут: "Уважаемые хохлы! Заберите, пожалуйста, свой Крым. Совсем санкции задолбали!"
   И снова год ни ответа, ни привета.
   Депутаты и сенаторы умоляют: "Братья наши, хохлы! Мы вам газ по сто долларов, нефть за полцены, на пятьдесят лет вперед! Ну, заберите, пожалуйста, ваш Крым!"
   Тишина.
   С нижайшим поклоном, при посредничестве доброй Меркель и переизбранной Клинтонши просят:
   "Мы вам ваших Януковичей со всей их бандой и наворованным вернем, мы вам и наших таких же до кучи, а еще Ростовскую и Воронежскую области в придачу - заберите Крым!"

47

   Я не спал.
   Если все, что ротный рассказал, правда, а я ему верил еще и потому, что дядя Ваня ему доверял! то как же теперь жить? Затаиться в своей норе и никуда не лезть, авось кривая выведет? Или что-то делать? Опять же, что надо делать? Я - кто? Мелкота, простой рядовой, даже не ефрейтор, не сержант. Вот сесть за руль и поехать - это - да. Но что мой Урал против такой огромной государственной машины?
   Что же теперь с нами со всеми станет? В какой стране мы жить будем? Везде одни границы? Туда нельзя, сюда не пускают. И все друг другу враги?
   Батя рассказывал, как разбежались в 91 году. Русских отовсюду изгоняли. Особенно с Таджикистанов, Узбекистанов, и какие там еще-то страны есть? Прямо без вещей, без денег. Кто не успел, тех резали. Квартиры отбирали, машины забирали, молодых девчонок прямо где поймают... Только в Украине и в Белоруссии не трогали наших. И вот мы как благодарим за это хохлов.
   А сейчас?
   На Кавказе уже сегодня русских почти нет, - всех выжили! А раньше каждый третий наш был. Откуда еще гнать будут? Из каких новых республик? А все потому, что один му...к спичку поджег и кинул, не глядя и не думая. И теперь всей стране полыхать.
   От таких дум я сам себе таким маленьким показался, ну даже представить невозможно, какой маленький. Меня без микроскопа и увидеть нельзя - микроб, молекула.
   А потом вспомнил, что ротный про генералов говорил.
   Вот они - да! Вот они - сила. Неужели они позволят страну нашу, как Советский Союз, как Югославию когда-то, на кусочки раздербанить? Ну, нашелся же после Горбача Ельцин? Может и сейчас кто объявится? Мне бы только успеть права получить, ну и дослужить - меньше половины осталось! И домой, к мамке, к бате. Я же машину сейчас не газельку куплю! Я ж Тойоту или Мерседес возьму - буду человеков с комфортом в Челябинск или в Миасс возить. Пусть почувствуют, как я о них забочусь. Летом - кондиционер, музыка, телевизор. Зимой - теплая печка, опять музыка или телевизор.
   "Посмотрите налево, видите? - озеро Чебаркуль! Там на дне осколки метеорита нашли. Посмотрите направо - самые красивые в мире леса и горы. Нигде такой красоты, как наш Таганай, нет! А гребень Откликной? А гора Круглица! Не бывали?"
   Даже если они там, наверху, захотят в очередной раз что-то промеж собой поделить, по мне бы пусть бы они нашу область как есть оставили. Целиком. Я ж восемнадцать лет здесь прожил и никуда за пределы области не выезжал. Так что места нам тут хватит. И грибов, и ягод, и земли всем хватит. Только чтобы все друг с другом мирно жили и никого не убивали.
   Ведь, можно же так жить?
   Я, вспомнив про умных генералов, успокоил себя и заснул.
   И приснилось мне, что во главе страны встал самый звездный генерал в золотых погонах, и навел везде такой порядок, какой был в нашей части при дяде Ване. Только у дяди Вани сил хватило на одну часть, а у этого генерала на всю страну.
   Сначала он всех послов всех стран собрал в своем самом красивом дворце и всем честно и открыто пообещал.
   - Товарищи соседи! Мы хотим строить счастливую жизнь. Клянусь вам, мы не будем больше никого пугать, не будем никого обижать, не будем никому из-за угла подло гадить. Вы уж нас, если можете, простите за старое. А вот новому, милости просим, научите. И, пожалуйста - наши двери открыты, заходите как к себе домой, без страха, без обид, но с любовью.
   Сказал так и слово свое генеральской печатью заверил.
   И собрал он всех богатых: и тех, которые здесь живут, и тех, которые куда-то сбежали, и сказал им: вы, владельцы заводов, машин, пароходов и много чего еще! Все, что честным трудом и умным умом заработали - все ваше! Работайте и дальше во славу страны нашей и народа нашего. А все, что украли, или обманом присвоили, или, не дай бог, у беззащитных отобрали - все верните. И я вам за это ни наряда вне очереди, ни гауптвахты, ни увольнения от жизни не пропишу! Но, если кто соврет, схитрит или утаить попытается - трижды три раза накажу и перед всем народом на позорное место выставлю.
   И стали в стране все богатые пребогатые, свободные пресвободные. Фабрики снова настроились, заводы трубами дымят, самолеты везде летают, а поезда по дорогам колесами стучат. И для каждого работа есть. А кто работать не хочет, потому что он или художник, или артист, или еще какой творческий человек - пусть рисует для народа, поет для народа, сочиняет для народа. И любят все друг друга, и в гости постоянно с подарками ходят, и работается им в радость, и пассажиры в машине таким водителем довольные. Все вежливо просят остановиться там, где им надо, дверью не хлопают, даже руку жмут, а женщины еще и щечки подставляют. А он, Антон, от такого внимания краснеет, говорит какие-то приятные слова и ... просыпается.

48

  
   Взвод обеспечения батальона и приданное ему отделение связи собирались в дорогу. По легенде, озвученной нам, они уезжали в Ростовскую область - готовить палаточный лагерь для расквартирования батальона. Нашего второго батальона, который скоро отправляется на учения. Уже и приказ поступил, и технику в парке готовят. А главное - состав участников формируют.
   Тут вот в чем дело. Сентябрь-октябрь - самое активное время демобилизации. Многие свой год или отслужили, или дослуживают. Брать их на учения не совсем правильно, менять на прибывающую молодежь - приказы не позволяют. Вот и крутится наш генерал вместе с подчиненными - дембель задерживают, ребят уговаривают. Контракт надо подписать, хоть на три месяца всего. Потом, мол, слово офицера, разорвем его, никто, мол, вас не заставит полностью два года отрабатывать. Вы ж, почти что уже мирные, гражданские люди!
   Кто-то ведется, сразу соглашается. Кого-то тридцатью тысячами купили. Но, видно, не хватает до установленной разнарядкой нормы, и нудят, читают проповеди, угрожают. Вон, к примеру, мой инструктор автодела Саша Житенев из Оренбурга. Уже вещи пакует, отслужил. Так ему ультиматум - съездишь на учения на три месяца, и отпустим. Он, было, в отказную, а у него права водительские забрали - здесь их получал, - и не отдают. И на гражданке не восстановишь.
   Вот тебе и перемирие. Всего-то с полмесяца от переговоров прошло, а они уже вовсю друг в друга стреляют. Прав был ротный, война нужна им, любой ценой война и только война.
   Мне даже как-то не по себе, что я в голове своей такие мыслишки обнаруживаю. И мамка, и батя, и дед с бабкой всю жизнь учили - долбили: держись подальше от пустобрехов.
   - Они приходят и уходят, а хлеб расти должен, заводы работать должны, людям есть-пить надо, одеваться-обуваться. Это не пустобрехи делают, это люди делают. И нам должно быть все равно, кто до власти дорвался. И при левых и при правых, и при задних и при передних придет весна - сей и сади. Придет лето - ухаживай и лелей. Придет осень - собирай урожай и пожинай плоды труда своего. Зимой и земля и человеки отдохнут, и по-новому кругу.
   - От того, что по телевизору болтают, снега больше не выпадет, хлеба больше не вырастет.
   Я выучил эти уроки и думал - всё - в голове моей места свободного больше нет - ничего иного она впитать в себя не сможет. Ан, нет, ошибся я, и царапающие мыслишки все чаще и чаще пролазят в мои мозги и оставляют там глубокие царапины-следы, которые заживать не хотят, при каждом движении о себе напоминают.
   Уши, что ли, ватой забить и зацементировать? И язык пришить к нёбу... Не ляпнул бы я тогда ротному про эти их проценты, разве ж ткнул бы он мне вилкой в горло? И теперь у меня не горло болит, а душа болит. Я ж всему сказанному с экрана как самому себе верил. А тут одним взмахом руки ротный эту мою веру враз порушил. И я, вот ведь как случилось, теперь все, что с экрана говорят, ровно напополам переворачиваю. Если говорят - белое, я враз вижу черным. Если говорят про кого - плохой - я враз симпатией к нему проникаюсь. Потому что вилка, выходит, не только у моего горла нажимно маячит, но и у всех, кто в телевизоре вынужденно рот разевает.
   Ротный еще сказал - ты погляди на них - одни от стыда глаза в землю прячут, когда врут, а другие кайфуют, как вон Чугуняка этот, или две страшных бабы из думы - прямо слюнями от счастья заходятся, видать тут же в уме складывает, сколь копеек за каждую ложь им на счет упадет.
   Я к доктору пошел, к врачихе нашей. Я как к мамке к ней пошел и все как есть рассказал.
   - Можно как-то мозги мои опять в прежнее состояние вернуть?
   - Можно, - говорит.
   - Научите, доктор, как?
   - А ты сам всем ври, и тогда чужую ложь перестанешь замечать.
   - Что вы говорите, доктор? Я же тогда нечеловеком стану.
   - А ты думаешь - они человеки? - сказала гневно и выгнала меня из кабинета.
   И я вспомнил! Когда я рисовал, я был занят любимым делом. Все мои мысли крутились вокруг одного - вокруг Любви. И вокруг дяди Ваниной Любви, и вокруг своей Любви. И мне совершенно ни до чего другого дела не было.
   Ага! Любовь! Она спасет меня. Она отвлечет меня.
   И я стал чаще думать о моей Людмиле. Говорит кто-то про Украину, или про президента. А я сразу себя переключаю - какой нежный у нее животик, как я любил целовать ее вокруг пупка... Вокруг про грузы "двести" и "триста", а я самыми кончиками пальцев, одними подушечками трогаю внутреннюю часть ее вздрагивающих бедер.
   Люди!!!!!
   Они дерутся и воюют за власть по одной простой причине - У НИХ НЕТ ЛЮБВИ, у них нет ЛЮБИМЫХ!

49

  
   Можете себе представить, какой длины получился состав, на котором наш второй батальон едет на войну? Нас четыреста с лишком человек - это десять плацкартных и купейных (для офицеров) вагонов; двадцать один крытый Урал, столько же БМП и БТР, медицинские будки - мотолыги, полевые кухни, командирские уазики, топливозаправщики. Разве что снарядов и патронов с собой не везем. Хотя, стоп, вру! Уралы под завязку чем-то затарены. Может, там наша форма, продукты, палатки и одеяла. А может и...
   Я ж первый раз на поезде, да сразу в такую даль! От окна меня не оторвать - зенки пялю.
   Челябинск, Еманжелинск, Карталы, Оренбург, Сорочинск...
   Чем дальше отъезжаем от дома, тем больше разочарования испытываю я. Наша уральская природа и то, что за окном мелькает. Боже! Как люди живут здесь без леса, без гор? Ровная почти пустынная местность. От горизонта до горизонта поля-поля-поля... Редкие клочки березовых колок или змейки зелени вдоль речек, и опять поля-поля-поля, разделенные на квадраты безжизненными лесополосами. Урожай весь собрали и от торчащей стерни да бобылок подсолнечника еще тоскливее.
   Но тут свои прелести отыскались - тут дыни, арбузы, виноград. Под Оренбургом встали на каком-то полустанке, типа Каргала, - местные толпой набежали и наехали! Дыни - пять рублей, десять рублей штука! Арбузы так же. Яблоки - полтинник ведро! Виноград, тот подороже. Изабелла по двадцатчику, а дамские пальчики уже по сорок. Персики! Да я и не ел таких никогда! Они в руках как мед текут, а во рту - теперь я понял, когда говорят, как что-то во рту тает! И все копейки стоит.
   Капитан Лисичкин, добрая душа, бегает от вагона к вагону, предупреждает нас, уговаривает:
   - Ребятки, не ешьте много фруктов, с непривычки пронесет! Вы вон, лучше сметанки домашней попробуйте, картошечки вареной с лучком и постным маслицем!
   Какой там "не ешьте"! Кто его слушать будет? Персики с горячим еще хлебом, виноград с домашними лепешками! А золотистые колхозные дыни! Корочка остается тоньше оберточной бумаги! Да в жисть ничего вкуснее не ели!
   А через пару часов все горшки в вагонах попали под сплошной расстрел, только двери хлопали, да берцы по коридорам стучали.
   Медики к такому повороту готовы были, нам горстями активированный уголь, левомицетин и лоперамид впихивали.
   А в каждом отделении еще ведрами и яблоки, и персики. А дыни и арбузы в качающемся вагоне прямо в проходе катаются - глаза бы на них не глядели.
   Ну это - услада для желудка. А еще в дороге в карты режемся да лясы точим. Я тут вначале листа написал, что наш батальон едет на войну. Я тут немного приврал, ну, как докторша присоветовала.
   Мы, вообще-то, так нам отцы-командиры сказали, на учения едем. Только скажите мне вы, ну, если вы хоть чуть-чуть с логикой дружите - на хрена нас из воинской части в Челябинской области везут на тактические учения за почти три тысячи километров? И не в Сибирь, скажем, или в Поволжье там, - все ж таки наш военный округ, а туда, в Ростовскую область, где на границе война идет?
   "Чем наглее твоя ложь, тем больше шансов выдать ее за правду", - учат партийные идеологи.
   Дураков среди нас уже совсем нисколько не осталось. Был один, последний, Антон Банщиков, и того переделали. И ему уже ясно - он - пушечное мясо Кремля.
   Перед отъездом на учения, ротному опять позвонил Коля Ковалев, ну, который раненый в госпитале в Ростове лежит. И сказал, что Владика Григорьева, жениха нашего, грузом "двести" отправили. Ногу ему оторвало, потом гангрена пошла, а резать дальше уже некуда. Кончилась у Владика сначала нога, а потом и сама жизнь. И за себя сказал, что вряд ли нормально выкарабкается, потому что рана-то хоть и пустяшная у него - в плечо, но через живот и легкое осколки прошли.
   Я все в окно выглядывал - ждал, когда нас эти, которых 85 процентов по стране насчитали, встречать начнут с ликованием: - руками махать, приветственные речи толкать. На вокзалах в крупных городах обязательный оркестр, митинги, напутственные речи, подарки от красивых девушек - и мы, защитники, вдоль вагонов, стройные, подтянутые, гордые - улыбаемся во всю ширь своих довольный физий.
   Хрена вам!
   Пробираемся втихаря, по-партизански. Крупные станции наш эшелон по закоулкам объезжает. Останавливаемся по техническим нуждам на полустанках. Ни одного радостного к нам человечка, ни одного в лицо доброго слова, типа, давайте там, сынки, врежьте за нас им. Только некоторые женщины платочком смахнут слезу да покрестят вслед.
   Понимают - на убой нас, на заклад везут.

50

  
   Трое суток эшелон пилил по железной дороге, пока мы не проехали Ростов и далее в какой-то там Курган. Последние километры даже не плелись - тащились, как будто в пробку попали. Или специально подгадывали с нашим прибытием в ночь? А темнеет здесь явно не по-уральски. У нас сумерки набирают силу, тянутся-тянутся, пока в ночь не перейдут. А тут вроде только темнеть начало и уже бах! ночь. И воздух даже в темноте прозрачный, и звезд на небе намного больше, чем у нас. Такой вот оптический обман.
   Командиры прошли по вагонам и обсказали всем порядок разгрузки. Большинству досталась та же работа, которую они трое последних суток выполняли - сидеть в вагонах и ждать очереди, можно спать до команды. Единственное, что запрещено - покидать без разрешения свои места, ну и, естественно, звонить.
   Это так, уже для страховки сказали, потому что телефоны наши, как и паспорта, еще там, в части забрали. После того, как по приказу мы последний раз родителям позвонили и сказали, что едем на учения в Сибирь, на три месяца. Это чтобы родаки дома не волновались. Но я, когда мамка переспросила: "Куда, Антон? Туда?", я, не расшифровываясь - офицеры-то рядом стоят, - сказал: "Ну да, мам, ты же у меня умная!"
   Началась разгрузка.
   Мы первым делом сняли с платформ технику. Командир взвода обеспечения техник-лейтенант Лукин ждал нас. Это его подразделение две с лишним недели готовило для нас лагерь. И теперь он, дождавшись конца разгрузки, на военном уазике возглавил воинскую колонну. У нас же все машины груженые, их сначала освободить надо, прежде чем личный состав перевозить.
   Дороги, скажу вам, не в пример нашим, уральским. Дороги тут хорошие, ни тебе спусков-подъемов, ни поворотов резких. Пили себе с установленной ведущим скоростью - сорок пять км в час, и ни о чем не думай. Только последние несколько сот метров шли по проселку, но и тот ровный, накатанный, без ям и канав.
   БМП и БТРы и вспомогательную технику отогнали на стоянку и пока не трогали. Все силы кинули на разгрузку Уралов.
   А потом у нас было два дня на выгрузку и размещение.
   Я почти не спал эти двое суток, только урывками при погрузке-выгрузке. Урал мой одиннадцать ходок со станции до палаточного лагеря сделал. Перевозили живую силу, то есть пацанов нашего батальона, перевозили личные вещи, перевозили какие-то коробки и ящики. Мне было все равно, что в кузов грузили, лишь бы скорее встать под разгрузку и поспать часок-другой, сколь дадут. И опять - сорок семь километров груженым в один конец, сорок семь порожняком в другой.
   Место дислокации батальону определили возле лесополосы, на каком-то поле. Что тут летом росло, не определишь, потому что поле перепахано. Только земля тут не черная, как у нас, а какая-то серо-землистая, и вредная! Чуть сыро, налипает на берцы пудовой лепешкой, и не стряхнешь ее, заразу, только палкой отковыривать или штык-ножом срезать. Но толку мало - несколько шагов, и опять такой же пуд налип.
   За лесополосой в паре километров небольшая речка, по ней, говорят, граница проходит. И на том берегу - уже чужая территория.
   А на нашей, российской стороне, занятое нами поле, еще лесополоса, опять поле и станица. До нее, если пехом, минут сорок напрямки, по наезженной проселочной дороге. Небольшая станица, жителей на пятьсот, наверное, то есть чуть больше сотни домов. Но дома сплошь в садах, - яблони, орехи, груши. У каждого хозяина теплицы, огромные, в пол-огорода, и все добротные, из поликарбоната. Тут же, на окраине станицы, кирпичный заводик, а через дорогу от него - консервный заводик: огурцы перерабатывают, которые в теплицах местные жители выращивают.
   Называется станица... а, впрочем, не скажу, как. Вдруг, какой штабной придурок решит, что я вам военную тайну выдаю.
   Батальон наш весь в палаточном городке живет. Палатки большие, шатровые, на отделение. Настилы по периметру с матрасами, на восемь койко-мест, еще двое посередине, и в изголовье у них стол из трех широких досок на крестообразных ногах. Пол земляной, печка-буржуйка пока на улице стоит на случай похолодания. Для каждой роты стоят свои длинные ряды умывальников и толчки возле лесополосы. Кампус в центре палаточного городка. Даже спортгородок соорудили - турников шесть штук вкопали.
   В лесополосе вековые деревья не тронули, а мелкий подлесок вырубили и вычистили - устроили карманы для техники. Все БТРы, БМП, Уралы в них попрятали и маскировочной сеткой укрыли. С неба не увидишь, да и с земли, не зная, тоже, пока носом не уткнешься.
   Я все прислушивался - прифронтовая полоса, а никаких выстрелов, взрывов не слышно.
   Может, война уже кончилась?
   Интересно, сколько мы здесь пробудем?

51

  
   Эта неделя - самое ужасное, что я запомню в своей жизни.
   Льют дожди.
   Из палатки не выйти - земля раскисла, и ни обойти эту грязь, ни объехать.
   Какой идиот догадался для нашего лагеря такое место выбрать? Ладно бы поле было не перепахано, скосили бы пшеницу или ячмень, не знаю, что тут росло, и оставили как есть. Все бы ходить можно было. Так нет, кому-то обязательно вспахать приспичило!
   Да появись сейчас враг, он бы нас голыми руками взял, потому что мы - пустые, в смысле оружия. Нам же до толчка никак, где уж там до оружейной палатки дойти!
   Мы в сильнейшей апатии. Сидим в палатках, жрем сухой паек, запиваем дождевой водой и не знаем, чем заняться. Нет, жрачку нам готовят, даже по динамику зазывают и на завтрак, и на обед. Только идти никто не хочет. Так и живем: света нет, книг нет, карты осточертели. Пацаны из соседнего взвода догадались, - кусты, что мы вырубали для маскировки нашей техники, перетаскали и вокруг своих палаток что-то типа лежневки сделали. По крайней мере до горшка сбегать можно, не перепачкавшись в грязи. Мы тоже по их примеру сделали. А вот до столовки дорогу выложить - материала не хватило. Начальство строго-настрого запретило демаскировать батальон и рубить кустарник дальше.
   Носки сырые. Белье сырое. Одежда вся сырая. Матрасы и те из сырого воздуха сырости в себя набрали. Так что и спать одетыми приходится, чтобы при плюсовой двадцатиградусной температуре не замерзнуть! Печку в палатку затащили, попробовали протопить. Дрова сырые, - дыма наглотались и бросили эту затею. Мне надоело, я ушел в свой Урал, теперь там сплю, пока никто из начальства не засек. Не так чтобы удобно, зато одежда вся просохла. Я же иногда движок завожу и машину прогреваю. А еще я тут рисую помаленьку. Только не на больших листах. Опять свой блокнотик достал, в нем чиркаю.
   Новости, которые из палатки в палатку гуляют, сплошь безрадостные, аккурат под погоду.
   Хрупкое перемирие на Украине рушится день за днем.
   От ребят, которые раньше приехали нас обустраивать, узнали. За лесополосой, что севернее нас, небольшой хутор. До него меньше двух километров и там есть магазин. И там есть самогон. И там есть... короче, все там есть, и даже по телефону можно позвонить, в случае чего. Одно плохо, лагерь наш на осадном положении, охраняется по периметру и выйти за этот периметр можно только по письменному разрешению и в сопровождении офицера. Иначе - самоволка. И не просто самоволка! Так как мы находимся в прифронтовой полосе - припаяют дезертирство. Это нам еще в первый день сказали.
   Старшина узнал и нас успокоил - война не объявлена, прифронтовая полоса не прописана и границами не обозначена. Так что дезертирство - это не более чем страшилки для нас, чтобы дисциплину немного поддерживать и бродяжничество на корню пресечь.
   Урсол, вот проныра! сразу тут свой бизнес настроил. С местными как-то уже скорешился, они ему самогон ведрами подвозят. И жрачку местную - сало, помидоры, виноград. Прямо не палатка у них, а мини-магазинчик. Только вот с деньгами очень скоро на пустом месте проблема возникла. Наличку за неделю бездействия почти все спустили, а карточки тут негде отоварить. Ближайший банкомат в этом Кургане, почти в полста километрах. Урсол в долг дает, но, вот сволочь, в полтора раза дороже. Литр самогона пятьсот рублей! У него и офицеры берут, только он не говорит, почем им толкает.
   При такой погоде, конечно же, никаких учений. Раз в день заглянут или взводный, или ротный. Посидят, побалакают, типа - какая обстановка на фронте и что ждать, в плане погоды.
   Да, к нам заходил Юрик. Бородатый мужик из ополченцев. Он с той стороны, разведгруппа, летучий отряд. Байки нам травит, как они воюют, что делают, сколько бабок уже срубили и рыжья по схронам попрятали. Юрик да Юрик. Я думал, зовут его так. А оказалось, это у него такая фамилия хохляцкая. Хотя он клянется, что не хохол, а наш, русский, из казаков.
   Он ходит и на вылазки агитирует. Мол, на одну ночку с ним съездить в разведку, на его джипе, по возвращении чистыми на руки пять тысяч получим.
   - А что делать-то?
   - Я ж говорю, разведка - посмотреть - кто где прячется.
   - Опасно?
   - Ну, стопроцентной гарантии никто тебе не даст, все-таки воюют тут, но пока, слава богу, никто не пострадал. Даже раненых в его подразделении, якобы, не было.
   Его джип на щебенке остался, недалеко от хутора, а сам Юрик к нам по лесополосе пришел.
   От тоски, или от мерзкой погоды трое наших подписались с ним в ночное прокатиться: Витек Ларин, Леха Подгубняк и Тоша Аверьянов. А он и рад. Сразу забалагурил, достал пачку Кэмэл, всех угостил, и обещал утром с пацанами пару полторашек самогона передать.

52

  
   И ведь правда, утром с рассветом ввалились в палатку наши ночные охотники и своими возбужденными криками подняли всех с постелей.
   - Отделение! Глаза продирать, штаны одевать! - орал Витек. - К столу, пацаны! Завтрак приехал!
   Сами с утра уже бухие, но затоваренные пакетами, полными яблок, винограда, копченого сала, от которого запах по всей палатке вмиг разлетелся. Притащили банки с солеными огурцами и помидорами. Ну и, конечно же, обещанный самогон. Две пластиковых бутылки из-под газировки.
   - Братаны! Давай к столу! - зазывает Леха, расставляя наши чашки и кружки. - Отметим первое боевое крещение! На войне как на войне! - заорал, выплескивая засевшее в нем напряжение.
   - И что? - кинулись с расспросами мы. - Стреляли?
   - И вправду заплатили? Не нае...ли?
   - Без вопросов, - Тоша отвечает, кивнул пацанам и они веером каждый новенькие тысячные купюры перед нами развернули. - Тут все по-честному.
   Нас, конечно же, любопытство разбирает:
   - Что делали, да как там? - наперебой спрашиваем.
   - А, фигня! - отвечает Витек со смехом. - Бал-маскарад! Нас в укроповскую форму переодели, все как положено, со знаками отличия, автоматы, подсумки с запасными рожками, по две гранаты дали. И мы в тыл к ним покатили.
   - Через линию фронта?
   - Там такая же линия фронта, как охраняемая граница за нашей лесополосой, - рассказывает Тоша, а остальные в подтверждение его слов просто ржут.
   - На главных дорогах еще стоят блокпосты, а каждую проселочную дорогу не перекроешь - их тут тысячи! - Леха языком болтает, а руки сало на шматки кромсают, помидоры просто надвое, хлеб ломтями. - Мы по лесополосам покружили, Юрик тут каждую тропку знает, и вот оно, укроповское село на той стороне. Немного в стороне другое - даже огни его видны. Мы эти два села напрямки проехали, на камеру специальную, для ночной съемки, поснимали, и все наше задание.
   - Укропов видели?
   - Не-а! - отвечает Тоша.
   - Один танк у пожарки стоял, - Витек хвастает.
   - И БТР разбитый на обочине, и все - дополняет Леха..
   - А Юрик нам говорит: Пацаны, кто хочет еще пару тысяч премиальных срубить?
   - Я ему - я хочу! - встревает смелый Леха Подгубняк. - А чего надо делать? - мы как раз мимо пожарки проехали.
   - В ствол танка гранату брось, - говорит, - и бабки твои, - и уже приготовил, уже в руке держит две тясячи.
   - Рванет, как убегать будем? - задрейфил я. А он учит меня.
   - Ты чеку не выдергивай.
   - А какой тогда смысл?
   - Они стрельнут, а в стволе граната, и кирдык танку, - хохочет.
   - Ну и ты?
   - А чего! Юрик притормозил, я в два прыжка к танку, катнул гранату в ствол и рвать.
   - И никто не заметил?
   - Так ночь же, спят все! - опять ржет. - Один бросок гранаты и я на две штуки больше их срубил!
   - Герой! Ну, давайте выпьем за вашу удачу! - звякнули чашки.
   - У них прейскурант есть, - выдает секрет Витек. - Сколько за что.
   - Расценки, что ли?
   - Ну! - рассказывает он. - Укропа грохнул, десятка. БТР, БМП из строя вывел - тридцатчик, а за танк полторы сотни сразу.
   - Сто пятьдесят тысяч? От таких цифр я чуть не поперхнулся. - Так что ж вы тот танк не того? А?
   - Режим тишины! Мы - разведка, нам шуметь нельзя, - пьяно и важничая отвечает Тоша. - Но... Если граната в пушке сработает, нам зачтут. У ополченцев везде свои люди, враз донесут!
   - А больше всего у них снайперы получают, - продолжает раскрывать секреты Витек. - Поштучно. Каждый день расчет. И не рублями, баксами. За офицеров вообще огромные бабки, особенно за старших.
   Когда самогонка кончилась, уже многие не прочь были вот так вот за пять штук на ту сторону прокатиться.
   Интересные здесь дожди. У нас бы после недельного ливня все поле полуметровым слоем воды покрылось, а тут ни лужицы. 16 октября, в четверг, дождь прекратился. Солнце пригрело, пролетел ветер, и на обед в столовую мы уже посуху шли. Правда, чуть ковырнуть - там еще сыро, но на следующий день земля высохла совсем.
   Я почему этот день числом обозначил. А потому, что Юрик сегодня уже не на одном джипе приехал. Он всем своим отрядом приехал, на семи машинах и взял с собой двадцать добровольцев из нашей роты. А в других ротах свои юрики-мазурики заправляют.

53

  
   За время дождей наши продуктовые запасы заметно поистощились, и мы на трех Уралах еще до завтрака поехали отовариваться в этот самый Курган.
   Я надеялся, пока грузится будут, денег с карточки снять и позвонить мамке. Даже, думал, куплю телефон и в машине его спрячу. Такой недорогой, рублей за семьсот, чтобы не жалко было, если потеряю или офицеры найдут. С этим вообще строго, чтобы никакой утечки информации. Никаких писем...
   Стоп! А писем-то почему никаких? Их же можно незаметно в почтовый ящик бросить, и лети оно себе! Обратный адрес местный указать. Надо просто знать кого-то в станице и как будто он своим родным пишет.
   Я по дороге еду и так вот размышляю. А сам уже на указатели населенных пунктов смотрю и запоминаю. А потом враз рассмеялся. Пацаны даже на меня заоглядывались.
   Но я не тронулся крышей. Я сам догадался. В штабах не дураки сидят. Наверняка вся почта из этих мест поголовно проверяется. И хоть я от чьего имени пошлю, все равно прочтут. Еще и шпионаж припишут.
   "Нет, Антоха! Только телефон, только полушепотом и не больше трех минут, как в кино, чтобы не запеленговали!"
   Из всего, намеченного на эту поездку, я смог выполнить только одно - а именно, выполнить приказ и привезти полную машину продуктов питания.
   Продовольственный склад был на окраине этого города-станции. Обнесенная забором бывшая плодоовощная база. Вон, даже вывеска еще на растяжке висит.
   Большая заасфальтированная площадка перед въездом была забита такими же Уралами и Камазами-полуприцепами из других батальонов.
   Мы встали в очередь и проторчали тут до четверти первого, когда загнали и нас. Наш начснаб уже стоял с кучей накладных и распределял по складам - где макаронные и сахар, где чай и мука... Кого к мясным складам и маслу. Короче - все под контролем и никуда не сбегаешь.
   Я у капитана одного, похоже, местного, который с накладными бегает и распоряжается, спросил про карточку. Он мне:
   - И-и-и, парень, забудь! Банкомат только в сбербанке и в торговом центре. Но там очередь на час и военных не любят.
   Я хотел спросить его, а как быть? Но он уже убежал.
   Походил вокруг складов, может, кто еще подскажет? Но никого не нашел, и к своим вернулся.
   Тут, в армии, четкое распределение обязанностей - водила возит, солдаты грузят. И никто из наших на меня за то, что я без дела болтаюсь, косо не смотрит. Потом я буду рулить, а они балдеть. Каждому свое место прописано. Но мне обидно, что моим личным планам облом вышел, и я стал тоже ящики и коробки таскать, чтобы отвлечься немного.
   Нас еще дважды перегоняли от склада к складу и, забрав все, что приказано, к пяти часам вечера прибыли в батальон.
   Разгрузились быстро. А потом зампотех подошел и сказал, что в шесть утра меня и еще пять водителей отправляют на гуманитарку.
   - Проверь машину, заправься под завязку, получи сухпаек, - распорядился. - И сразу после ужина спать!
   Ага, спать. Где спать? В палатке? Так там дым коромыслом, там разведчики очередной успех отмечают, и никто из офицеров не вмешивается, никто их по ранжиру не строит.
   Я для себя уже придумал - сейчас пойду, матрас свой скатаю и в кузов его. Устрою личную спальную комнату. Там даже порисовать можно, лампочка маленькая есть.
   Пришел за матрасом и охренел. Натащили коробки - компьютер, пара телевизоров, микроволновка, барахло тряпичное...
   Все наши в умат пьяные, - половина вповалку спит, половина из угла в угол шарагатится.
   - Телевизор нафига сперли? Света же нет тут!
   - А и хрен с ним. Мы все забирали.
   - У кого?
   - Въехали в село... ну, как там его?... а, ладно... по улице идем, дом стоит кирпичный двухэтажный, ворота кованные. Ну, ясно, богатенькие живут. Воры.
   - А с чего вы взяли, что воры? Может, фермер!
   - Шибко для фермера дом богатый, один такой на улице.
   - А и даже фермер? А и хрен с ним. Мы же в форме укропов! Пусть на них думают. Ну, мы и обыскали, не прячет ли он ополченцев. Или оружие. Там и ноутбуки, и смартфоны - все подчистую забрали. Даже ковры. Только золото все Юрику.
   - А ковры вам зачем?
   - Перед палаткой бросим, чтобы разувались, когда в приличный дом входят!
   - А Витек с Тохой где?

54

  
   Я ушел спать в свой Урал.
   Только сна нет.
   Я рисую.
   Рисую, вытирая слезы.
   Витек Ларин, с которым мы с первого дня служим, и Тоша Аверьянов, он чуть попозже пришел, всего на недельку, - вернулись из разведки грузом "двести". Мы с ними полгода жили в одном боксе, мылись в одной душевой, вечерами сидели на одной кухне, часами болтали за жизнь и гоняли чай.
   Я не могу напрямую взять и прописать здесь, как и за что их убили, и тем самым как бы память о них подпортить. Потому что хреново их убили. Поэтому я перед собой хитрю. Я каждого из них в блокнотике своем нарисовал и дату поставил. 16 октября. Хотя, нет, они же ночью. Значит, уже семнадцатого.
   Вот у меня уже пятеро их в блокноте с черной меткой.
   Первый - дядя Ваня. Я его тоже считаю этой войной убитым.
   Потом ухмыляющийся Артем. Он всегда ухмылялся, и это выражение намертво прилипло к его лицу.
   Владик - я его, как жениха, так и нарисовал: в черном костюмчике с большим белым цветком в нагрудном кармане, и рядом, со спины, девушку в белом платье, - к его плечу приткнувшуюся, - беременную, с опущенной головой.
   Теперь вот Витек Ларин. Симпотный добродушный пацан, анекдоты нам рассказывал.
   И Тоша Аверьянов, пофигист. Это его мы в первые дни учили, его в простыню закатывали и отпидерасить обещали. Он все понял, исправился и своим стал. Не совсем чтобы уж в доску свой. Но старался, чтобы из-за него никому плохо не было.
   Ах, да... совсем забыл про Колю Ковалева. Он тоже из "трехсотого" в "двухсотый" перешел.
   Итого из нашей роты, из ста человек, пять уже погибли и дядя Ваня еще.
   Я ни за какие деньги не пойду с Юриком в разведку. И вообще на ту сторону не пойду. Я водила, буду баранку крутить и нос свой зазря не высовывать.
   Уснул поздно и проспал.
   Очнулся от шума. В кузов забросили какой-то ящик.
   Ага, сопровождение мое затоваривается.
   Быстренько вскочил, привел себя в порядок. Три минуты и я в полной готовности. Двигатель завел и, пока машина прогревается, успел умыться, ну и прочие утренние дела сделать.
   В сопровождающие мне выделили ребят из нашего взвода: Мишу Камсюка и Лешу Фетисова. В ящике, который они в кузов закинули, боекомплект - магазины к автомату, гранатомет, феньки.
   - Пацаны! Вы куда собрались? - среагировал я на такую гору оружия. - Мы ж не воевать едем!
   - Приказ, - коротко бросил Камсюк.
   - Какой, к черту, приказ? Вы машиной не ошиблись? - брыкаюсь я. - Меня на гуманитарку направляют.
   - Тебя на гуманитарку, нас на гуманитарку. Рассказать тебе сказку про белого бычка? - как всегда хохмит Леша. - Чего ты завелся, Банщиков?
   - Оружие-то на кой? - по инерции ворчу я. - Мы в Курган едем, на склады!
   - А тебе чего, на себе его тащить? - спрашивает Камсюк. - Жалко, что ли? Пусть лежит, хлеба не просит.
   - Там, между прочим, и твой автомат! - упрекает меня Фетисов. - И по твою душу гранаты. Пока ты спал, мы за тебя работали!
   Я ругнулся про себя. За болвана держат, да? Езжай, рядовой Банщиков, туда, тебе знать не надо - куда. Привези то, за что запросто голову можно потерять.
   Мы за штабным уазиком едем, в Курган, по знакомой дороге. Только, не доезжая немного до города, сворачиваем с основной дороги и упираемся в шлагбаум.
   Никаких вывесок. Проверка документов. Даже под колесами посмотрели и в кузов заглянули. Охрана тут посерьезнее, чем на продовольственных складах.
   Ага! Оружейный арсенал!
   - Сдайте к помосту задом, - командует старлей. - Из машины не выходить! Не курить, огонь не зажигать!
   Блин! Я, конечно, никуда выходить не собираюсь, но глаза-то мне закрывать не приказывали. Я же в зеркала вижу, какие ящики в мой кузов грузят. К "Букам" и "Градам". Раз их в мою машину грузят, значит, я их и повезу. А куда? Только вчера зарекался, что на ту сторону не поеду, и вот попал. И, оказывается, никого здесь не интересует - хочу я этого, или не хочу.
   Я уже потом понял, что мне повезло, и не придется пилить на передовую, под пули и снаряды.

55

  
   В Украину вошел очередной гуманитарный конвой из России.
   Его, как положено, предъявили погранцам и журналистам. И погнали. А потом, уже на территории Украины, на два потока разбили. Часть к Луганску пошла, часть в нашу сторону, к Донецку. Идет не напрямки, а вдоль границы.
   У села Н*** большой ангар. Похоже, зернохранилище было - вдоль стены какая-то замысловатая техника, типа горок детских, только с лопастями и на колесах. Конвою остановка. А тут, внутри ангара, уже наши заполненные Уралы стоят. Быстренько распределились и все ящики из наших кузовов к ним перекидали. Для быстроты машины конвоя по одной пятились, борт в борт с нашим Уралом вставали и, под прикрытием ангара, солдаты просто переволакивали в белые Камазы ящики с ракетами.
   Когда по телевизору показывали, как гуманитарку в Донбасс наши отправляют, я еще думал - а чего у них машины полупустые идут? Там же в каждую тонн по двадцать загрузить запросто, а у них в среднем и десяти на машину не набирается. А в некоторых вообще на четверть груза. Они же по телевизору сами военную тайну выдают: столько машин, столько тонн груза. Первоклассник посчитает! Батя мой на жигуленке с прицепом больше возит. Во, думал, дураки! Зазря в такую даль технику гоняют. Это сколь же можно было соляры сэкономить?
   Ага! Думал я... Кто тут дураком-то оказался и помогает сейчас дорешить задачку для первоклассника?
   - Камсюк, Фетисов в охранение, остальным отдыхать! - приказал старлей, когда конвой из сорока одной белой машины ушел на Донецк и скрылся из вида.
   Ну вот, а я уже мысленно назад, в Россию катил. И, хотя территория эта считается контролируемой ополченцами и нашими регулярными частями, которых, по словам президента, нет даже в природе, все равно не по себе. А вдруг и укропы такую же тактику, как наши, используют? Переодевают своих и в тыл отправляют. А тут еще, поговаривают, партизанские отряды действуют. И население на три четверти укропов поддерживает.
   Я старлею свои сомнения высказываю, а он отмахивается. И тут...
   - Проходи, дед, не задерживайся, - слышу голос Миши Камсюка. - Нельзя сюда!
   - Як же ж не можно, хлопец! Я ж тут роблю!
   Старый дедок с козой на узловатой веревке пытается заглянуть в ангар. Мишка не знает, насколько велики его полномочия, может ли он крикнуть: - "Стой, стрелять буду!" или попытаться своей грудью преградить дедку дорогу.
   - Товарищ старший лейтенант! - орет спасительно. - Тут вот посторонние!
   Старлей уже бежит на помощь.
   - Что вам, дедушка?
   - Я ж гутарю, - гонит волну дед, - роблю я тута, сберегаю добро.
   - Иди, дед, домой. Мы сами поохраняем. А ты вечером приходи. Ладно? Вон и коза тебя домой тянет.
   - А вы як же ж?
   - Иди, дед, иди, - уже строже ему старлей и прямо чуть не выталкивает старика.
   Дед внимательно осмотрел наши машины, вертя сморщенной шеей, перечел их, шевеля губами, и, шаркая высокими резиновыми калошами, пошел себе от ангара. Только недалеко ушел. Присел на камень, пустил козу пастись, прижав ногой край веревки, а сам, партизан недобитый, телефон из кармана достал, пальцами корявыми клавиши потыкал, и ну кому-то докладывать!
   - Засветились, - ругнулся старлей.
   - Что делать будем? - спросил я, немного очкуя. Мы же в тылу.
   - Сейчас в штаб доложу, пусть решают. Он ушел в дальний угол ангара и долго кому-то объяснял. Потом ждал, нервно похаживая около машин, и опять звонил-докладывал.
   От села в нашу сторону ехало несколько легковых машин и с разных дворов шли женщины, дети и старухи.
   Легковушки остановились у ворот ангара, полностью перекрыв нам выезд. Мужики пенсионного возраста с громким кряхтением и любопытством повылезали наружу. Они собрались в кучку, поболтали по-хохляцки и, не обращая внимания на Камсюка с автоматом на груди, по-хозяйски зашли в ангар и встали полукругом.
   Они так же, как раньше старик с козой, внимательно осмотрели Уралы, пересчитали их. Один достал из кармана маленький фотоаппарат и начал снимать и машины с пятнами вместо номеров, и нас.
   Старлей пошел к ним навстречу, шепнув мне на ходу: "По местам, заводи!"
   - Кто такие? - строго спросил усатый селянин крепкого телосложения. Голос его, привыкший задавать вопросы, был строг, а глаза прищурены. - По какому праву заняли частное владение?

56

   - Мы сейчас уедем, - отвечает старлей. - Поломка у машины была. Мелкий ремонт. Уже устранили.
   - Документы есть? - пропустив объяснение старлея, спросил селянин. И мужики, окружившие его, одобрительно закивали головами.
   - Военная перевозка, - нашелся старлей, - никаких проверок гражданскими лицами!
   - Ну, ты, это, ты своим командирам так отвечай, - по-хозяйски напирал усатый, - а народу отвечай как положено! Кто такие? Откуда и куда? Что везете?
   Пока он говорил, с десятка два женщин пожилого возраста, малышни и седых старух встало у них за спинами.
   Я в самом начале заметил, что с другой стороны ангара, где свалена всякая мелкая техника, есть еще одни ворота, они сильно перекошены и на простой висячий замок закрыты. Я пацанам шепнул, они по цепочке передали, и все в кузов моей машины, на всякий случай, попрыгали и оружие приготовили. Так уж получилось, что наши Уралы в тесноте ангара сами себе дорогу перекрывали. Только я, последний из разгружавшихся, имел место для маневра.
   Остались за бортом Миша Камсюк и Леша Фетисов - отсеченные местными жителями, да старлей, ведущий переговоры с дедами.
   - Машины следуют порожняком, без груза, можете убедиться, - дипломатично беседует старлей. - Делегируйте любого из вас, и я ему покажу. А следуем в распоряжение своей части.
   - Какой части? Как фамилия командира? - и что-то шепнул стоящим рядом.
   Тут же несколько человек отделились от общей группы, по-стариковски побежали к легковушкам, минута - и назад бегут, а в руках бутылки с торчащими тряпицами - гранаты Молотова!
   Я скорость заднюю врубил, дал газу и закрытые на замок ворота снес одним махом.
   - Старлей! Сюда! - кричат пацаны.
   А Мишка с Лехой догадались еще раньше, что дело плохо - в окружение они попали - с одной стороны - толпа селян, с другой - машины, а в них водилы сидят. Мишка, вот молодец, догадался! Очередь над головами селян дал и, воспользовавшись минутой замешательства, они побежали вокруг ангара к месту моего прорыва.
   - Оккупанты! - орали нам вслед десятки голосов. - Валите к своему Сатане! Ок-ку-пан-ты! П...н Ху...ло! П...н Ху...ло!
   Я старлея подобрал, а когда на дорогу вырулил, пацаны - Леха с Мишкой - им и осталось-то метров тридцать добежать, вдруг взмахнули руками и переломились надвое, медленно оседая в дорожную пыль.
   Стреляли из легковушки - я видел приспущенное боковое стекло и всполохи огня из черноты салона.
   Ангар большой, метров шестьдесят длиной, и мы с легковой друг от друга далеко. И все же редкие пули защелкали по моей машине. Я педаль в пол, задним бортом к стрелявшему развернулся и покатил за пацанами. Старлей понял мой маневр, приказал солдатам:
   - Огонь! Стрелять над головами!
   Это чтобы не на поражение, все ж таки старики, бабы и детки, - только для устрашения. Под прикрытием автоматных очередей, пацаны закинули Мишку и Леху в кузов.
   - Суки! Сволочи! За что? - рыдал навзрыд Гена Королев, трогая подрагивающими руками лица убитых.
   Чтобы попасть на главную дорогу к месту нашей дислокации, мне пришлось еще раз проехать мимо машин селян. Можно было бы и сквозь бетонную стену забора попробовать, тараном, но я не рискнул.
   Старлей уложил пацанов вдоль борта - только стволы автоматов торчат.
   - Огонь без команды не открывать, - приказал, а сам стоит на одном колене, в полной готовности - припугнуть, если опять залупнутся.
   Толпа селян стояла вокруг легковушек и кричала нам, кто мы такие и кому служим - видно было, как машут руками и кулаки вверх поднимают.
   Мы уже проскочили опасную зону, еще на взгорок заскочить, и бетонный забор скроет нас.
   И тут.
   Генка не выдержал, шмальнул из гранатомета.
   Прямо в толпу стариков и старух.
   - Вот вам сволочи! Вот вам! - и забился в истерике.
   Мы на гуманитарке были от границы недалеко, по спидометру двадцать семь километров. По таким дорогам да на полном газу я минут за двадцать с небольшим долечу. Лишь старичье бы по телефону не передало и мы в засаду не попали.
   Черт! И это называется контролируемая нами территория!
   Пока не показалась знакомая речка и лесополоса, скрывающая расположение нашего батальона, я дышал через раз. И, только перескочив мост и оказавшись в России, расслабился.

57

  
   А ведь мы задание-то не выполнили, - вспомнил не к месту. - Мы же должны были дождаться возвращения гумконвоя, чтобы перегрузить теперь уже из их машин в свои какой-то важный груз. Да и шесть своих машин потеряли - пять Уралов и штабной уазик. Я уж про "двухсотых" не говорю. Попадет, наверное, старлею.
   Нас не только не отругали, наоборот, встретили радостными криками - весь батальон встречать высыпал! Посчитали, что мы герои.
   Тут же завертелась армейская машина.
   Юрику приказали катить в тот ангар и обеспечить выполнение операции нашими машинами, но его силами.
   Только ничего у них не вышло.
   Оставшиеся в живых селяне спалили в отместку Уралы и обстреляли банду Юрика. И теперь он, - сам вечером признался, - приговорен. Ему и его людям запрещено появляться в этом районе - пристрелят как шакалов.
   - И куда ты?
   - А, - машет рукой, - места тут много. Перебазируемся на Мариупольский плацдарм.
   Он, как всегда, привез самогонки и мы хорошо сняли напряжение. Я не любитель пить, но по такому случаю стакан принял.
   В штабе посчитали, сколько человек как бы я спас - это с подачи старлея! - и обещали представить меня к ордену Мужества. И пацанов убитых тоже к орденам. А остальным, за то, что живые - только медали.
   Знали бы они моё мужество. Я ж со страха за свою жизнь по газам тогда дал, я ж о себе в первую очередь думал.
   Ну да ладно. Главное, мы выбрались. Потери? Как без них! Война все спишет.
   Это страшно, но я начал привыкать к смерти. Шесть плюс два. Итого - восемь. Да сколько там, в ангаре, невинных мы положили?
   Поворот в моем сознании? Или осознание неотвратимости происходящего? Я бессилен что-либо поменять. Единственная для меня возможность избежать этого ада - дезертирство. Слинять отсюда.
   Я не задавался мыслями, как это сделать и как проложить маршрут побега, до этого даже во хмелю дело не дошло. Я раньше себя остановил - дезертирство - это такой позор! Меня никто не поймет, даже мамка с батей. Я, конечно, не за них говорил, я за себя говорил. Мамка-то может быть и поняла бы, и одобрила. Но я сам не мог себе этого позволить.
   Меня, как поощрение, от всяких работ освободили на три дня. А старлей даже пообещал в город свозить и с карточки деньги помочь снять. Кстати, судя по последней распечатке - еще там, в части - с той должности, на которую меня дядя Ваня устроил, меня еще не уволили, и деньги на карточку периодически поступают. Это там сейчас, - прикидывая я в уме, - должно быть где-то...
   Не то, чтобы я на мели совсем, нет, есть еще почти три тысячи. Но я привык запас иметь. В нашей части с этим никаких проблем не было, там и в магазине можно по карточке брать, и банкомат есть. А тут.
   Не скажу, чтобы нас плохо кормили - нет, кормежка даже лучше, чем в части, тут усиленный паек. Да и фруктов, овощей навалом. Но хочется иногда чего-нибудь. Вон пацаны почти каждый день привозят виноград, яблоки, арбузы, сало. А я у них вроде как за иждивенца, нахлебника. А ведь они за все это, чем и меня угощают, жизнью рискуют! В чем я вчера сам убедился.
   В город меня не отпустили, - старлей целый день писал объяснительные, рассказывал поминутно особисту про весь наш поход. Короче, оказался под расследованием. И нас всех по очереди вызывали, и нас заставляли подробно рассказывать: что да как - что искали? Нестыковки? Наказать кого хотели?
   Но деньги мне, все-таки, привезли. Капитан Лисичкин снял с моей карточки по моему пин-коду двадцать тысяч. И осталось на карточке еще больше тридцати одной. И мы с ним пошли на радостях в магазинчик, ну, в станицу, которая самая ближняя к нам.
   - Колбасы копченой возьму килограмма три, сыр в косичках, - мечтаю я, шагая по укатанной дороге.
   Вот и станица, вон и магазинчик. Точнее, магазин. Рыночные отношения и частная торговля и здесь процветают. Раньше бы ,кроме хлеба да состарившихся консервов, в сельском магазинчике ничего бы не было, а сейчас ассортимент ничем от городского не отличается.
   Народу в магазинчике немного, четыре местных бабки да продавщица. На витрине копченых колбас сортов десять - глаза разбегаются.
   Мы когда вошли, сразу стало тихо. Все глаза в нашу сторону - куда мы, туда и глаза. Мы с капитаном переговариваемся негромко - что купим, сколько, да для кого.
   - Я старлею бутылку коньяка возьму, самого хорошего, - говорю я. - Если бы не он...
   - Хороший мужик, - одобряет капитан мое решение.
   Я к продавщице - заказать покупки. А она:
   - Ничего я вам, извергам, не продам! Валите отсюда, оккупанты, к Сатане своему рогатому!

58

  
   Мне до жути захотелось домой, хоть на один денек. Даже согласен и на часок, просто зайти в нашу избу, выпить стакан чая с мамкиными пирожками или блинами, поговорить с ней, и можно назад.
   Вампир я, - мне энергии доброй не хватает, а без нее мозг отказывается положительные эмоции подпитывать и жизненной радостью тело мое обогощать.
   Если бы разрешили немного по телефону пообщаться, может быть и не щемило так сердце. Но режим секретности для всех. Даже капитан Лисичкин руками разводит, и он ни разу со своими не общался. И даже не потому, что возможности нет, а из страха. Говорят, майор из штаба иркутского батальона нарушил режим молчания, в городе с кем-то договорился и с чужого телефона домой звякнул. Через два дня пришли и увели - под трибунал его. Все переговоры вокруг с любого сотового оператора отслеживаются. Говорят, это очень даже просто сделать. Мы, конечно, сомневаемся, что за простой звонок домой отца семейства расстреляют или в тюрьму посадят. Но с армии турнуть могут на раз-два, еще и без пенсии, без наград. Просто выкинут в суровую жизнь, и майся там, никому не нужный.
   Может, это правда, может, утку запустили специально для нас - не пойдешь же проверять. Но жути в нашу и без того "веселую" жизнь такие вещи хорошо добавляют.
   Вот еще о чем размышляю.
   Здесь и климат намного теплее, и растет все, картошки даже два урожая успевают собирать, не говоря уж о всяких там помидорах и огурцах. Яблоки свиньям и козам скармливают; вишню за ягоду не считают, конечно, на кой вишня, когда у них черешня есть! Короче, земля тут местных и кормит, и работой обеспечивает, они от государства намного меньше, чем мы, зависимы. Вроде бы, от изобилия такого тут и люди должны быть изобильнее, ну, в смысле, что добрее, щедрее, приветливее. Ан нет! Сердятся они, что со всей страны к ним толпами едут и от их хорошей жизни себе урвать норовят, да не по чуть-чуть, а сразу в полный рот и всеми свободными и занятыми руками.
   Может, я их, настоящих, и не видел, может, промеж себя они такие и есть - изобильные со всех щелей, только вот не чувствую я в их теплоте теплого житья-бытья.
   Вот у нас - да! Люди открыты и приветливы. Мамка так никогда дом на замок не закрывает. И на ночь тоненький крючок накинули и спим спокойно, никакой подлости ни от соседей, ни от случайных людей не ждем.
   А почему-то здесь вечером баню - на замок; гараж - на замок; все постройки-пристройки - на замок; даже калитку во двор, ту, которая у нас на обычной щеколде с веревочкой - и ту на висячий замок. Собаку - если есть, с цепи спустят. Как забаррикадируются на ночь. От кого? Сами от себя?
   В первые дни, как Оренбург проехали и в фруктовый рай окунулись, я мечтать начал: вот бы в таких краях жить! Это я на арбузы, дыни, виноград купился. Приехали сюда, еще интереснее. К фруктовому изобилию мясное добавилось. В каждом дворе куры, утки и гуси, и не раз-два, а десятками. Кролики и козы... У многих - коровы. Да не по одной. У нас давно в народе вытравили желание своим хозяйством жить. Раньше, бабушка рассказывала, в Кыштыме было четыре огромных табуна, в каждой избе - своя корова, да теленок. А потом указами по рукам надавали, корма стали дорогущими, народ и отвык. Теперь тоже табун есть, но один на весь городок, и хилый, как ручей в засушливую погоду. Молоко давно уже больше магазинное пьем.
   Тут совсем другой коленкор. Сели обедать - целую курицу на стол, или утку. И зелень, и соленья, и копченья как само собой разумеющееся.
   К чему я? Ах, да, мне понравился их жизненный уклад, и я, где-то в глубинках своих, уже и планы строить начал. А что? Дома тут, к моему удивлению, даже дешевле, чем у нас, в Кыштыме. Я на складе брошенную газетку подобрал, а там как раз раздел по продаже недвижимости в этом районе. Епт... за наш дом тут вдвое лучше купишь!
   Ну, думал поперву, приеду, мамку обязательно в машину посажу и в эти края - пусть посмотрит, как люди по-людски живут.
   А теперь вот даже не знаю, стоит ли сюда срываться. Я ж - растение уральское, под ихний кулацко-куркульский климат не районированное.
   Учитель у нас в школе, истории учил, - рассказывал, что, когда молодой был, все порывался в Москву съездить, на Красную площадь, чтобы мавзолей с трупом Ленина посетить. Навязчивая идея у него. Проблем с поездкой никаких, - время есть, денег много не надо, билеты дешевые. Сел, поехал. Приехал и на Красную площадь. И какая-то неведомая сила его с площади выталкивает. Он не то, чтобы до мавзолея добраться, он даже до той красной веревки, что периметр зоны почетного караула огораживает, дойти не мог: - встают ноги и шаг сделать не дают. Назад - сами бегут, а вперед ни-ни. После пятой или шестой попытки отбросил эту идею-фикс.
  

59

  
   Незаметно подошел ноябрь.
   У нас на Урале уже вовсю минусовая температура и снег лежит, а тут плюс четырнадцать. Еще виноград на лозе не весь сняли. И яблоки кое-где висят.
   В моем блокноте заполнено черными портретами одиннадцать листов. Помимо дяди Вани.
   Старшина Илья Гурьев. Груз "двести".
   Леша Подгубняк. Груз "двести".
   Коля Велес. Груз "двести".
   Женя Чудаков. Груз "двести".
   Как на работу, каждую неделю тот или иной взвод или взвода отбывают на линию фронта для выполнения очередного задания. Типа - ротация. Сменяют друг друга в зоне ответственности батальона. Перед отправкой полностью экипируются формой без знаков отличия и войсковой принадлежности, выдают документы типа это жители новых республик и члены ополчения. И каждый раз, возвращаясь, привозят с собой "двухсотых" и "трехсотых".
   Их много.
   Я же в своем блокноте только своих указываю, которые были из нашей роты и из нашего взвода.
   Гуляющая по второму батальону свободно, как у себя дома, смерть, ожесточила нас. После каждого двухсотого мы, сталкивая стаканы и кружки, клянемся отомстить за ребят. Только вот никто не знает, кому мы мстить должны. Кто по-настоящему виноват в смерти молодых, еще ничего не видевших в своей жизни пацанов?
   Рустаму Гусамову хорошо. И Марселю Араптанову хорошо. Они молятся. Верят в своего Аллаха - он им на небе загодя столько благ уже пообещал. А нам как быть? Мы и не верим по серьезному, и наш Иисус ничего хорошего убиенному, кроме вечного покоя, не обещает. Так я сразу скажу ему, не сочтите за безбожника - по мне, лучше его покоя, - пусть даже беспокойная, но живая моя жизнь.
   Вот и пьем ведрами конфискованную во время набегов горькую самогонку, жрем сворованное у хохлов копченое сало, заедаем украденными солеными помидорами и огурцами, хрустим сорванными без разрешения яблоками...
   А еще...
   Ночью вернулись с рейда Юрик с пацанами. Привезли, как всегда, всякой вкуснятины. Сегодня улов особенный. Давно нами не пробованный, уже почти и позабытый.
   Юрик затолкал в палатку двух мужиков, укутанных с головы до ног в солдатские одеяла.
   - Вот, поживут у вас, - говорит и подмигивает нам.
   А чего, места свободного... три койкоместа пустуют.
   - Нехай спят.
   Юрик провел их к свободным кроватям, усадил, а одеяла с них не снимает. Они, коснувшись матраса, сразу завалились и к стенке отвернулись.
   В палатке у нас тепло, буржуйка хорошо греет; топим не дровами, топим каменным углем. Напрямую с донбасских шахт привезенным. Говорят, он какой-то особенный, жирный. Для коксохима самый раз. А вот свет у нас слабенький. Питаемся от дизель-генератора. Вот и висит одна лампочка сороковаттка посредине, аккурат над столом, и все. А в углах темнота и сумерки вольготно ночуют.
   - Откуда бойцы? - спрашиваем.
   - Не бойцы это, - Юрик выставляет на стол очередные бутылки самогона. - Местные, с той стороны.
   И называет городок, вокруг которого большие бои ведутся.
   - Так вы там были? - загораемся интересом.
   - Мы везде бываем, - посмеивается. - Где бабками пахнет, там и мы!
   - А этих как? В плен взяли? Для выкупа?
   - Ну, почитай что так, - загодя соглашается с любым нашим предположением. - Дом у них порушило нашим снарядом, стены полностью уронило. А уже холодно, им даже спать негде.
   - А, так это беженцы? - мгновенно теряем мы интерес к теме.
   - Типа того, - опять соглашается Юрик. - Только они, сволочи, - он специально погромче произнес, вроде как ругаясь, - Киеву преданы.
   - Так надо было их там и оставить, чего сюда-то притащили?
   - А, не заморачивайся, - смеется Юрик. - Тут такая вкуснятина, а ты голову пустяками забиваешь!
   Началось обычное наше полуночное застолье. В разгар его кто-то и спросил.
   - Слышь, Сергей! - А Юрика Серегой кличут. - Может, они жрать хотят? И выпить? А?
   - Сейчас узнаем!
   Пошатываясь встает и идет к закутанному одеялу, бесцеремонно трясет за плечо.
   - Жрать хотите? И выпить?
   Что-то ему пробурчали.
   - Ну, так давайте к столу, чего стесняться? Тут чужих нет!

60

  
   У нас челюсть так и отвисла! Мы же через слово - матюки, а тут! Баба, нет, женщина чуть за тридцать, симпотная, с длинными волосами и пышной... И деваха лет двенадцати или около этого, но уже тоже крепенькая такая.
   Они пристроились на краешке постели. Сидели тихо, как мышки и, опасливо оглядываясь, все таки принялись за еду. Обе молча и торопливо запихивали за обе щеки. Голод, сразу видно, не тетка!
   Юрик подал бабе кружку с самогоном, она только пригубила, но он так посмотрел на нее, что баба вздрогнула и выпила все до дна. Он и девчонке налил, но та, в отличие от мамки, не испугалась его взгляда, нахмурила густые брови, однако пить не стала.
   - Ну, смотри, как хочешь, - он тут же, казалось, забыл о ее существовании. - Тут никто вас неволить не будет. Хотите пить - пейте. Не хотите пить - не пейте! - И заржал во всю глотку.
   Девочка молча ела и запивала простой водой, а бабе налили еще одну кружку самогона и сунули под нос. Она ссутулилась, приняла посудину двумя руками и медленно, по глотку, обреченно выпила все до капли, ни разу не поморщившись, ни разу не оторвавшись.
   - Нам бы в туалет, - прошептала она, ни на кого не глядя.
   - Я провожу, - вызвался Сережа Дымов, с помощью рук неуверенно вставая из-за стола.
   - Смотри, провожатый, назад приведи, - смеется нехорошо Юрик, - они нам еще самим нужны!
   - Ты чего удумал? - спросил я, когда баба и девочкой ушли.
   - Ты, эээ-Банщиков, - он всегда так говорил с протяжным "э", когда подколоть меня хотел, - хороший пацан, но слишком уж правильный и занудливый!
   - Я тебя серьезно спрашиваю! - я даже привстал. И, хотя он и выше меня, и в плечах пошире - все-таки мужик уже, я его нисколько не боялся. А он меня? Тут вообще свой расклад. Он был равнодушен и к жизни, и к смерти. Похоже, и к боли. Потому что один раз при мне перевязку ему делали, - там бинт к ране присох и боец заменжевался. Юрик руку его отстранил, сдернул бинт вместе с коростой - кровяка выступила, а он даже не поморщился.
   - Хорошо, - легко согласился он, - я тебе так же серьезно отвечу. Я сегодня этих баб дважды спас - из дома за пару минут до того, как он обвалился. Их бы просто придавило к е...ной матери. В лепешку! Заметь, рискуя своей шкурой спас! Понял?
   - А второй раз? - осадил голос я, потому что этого расклада не знал.
   - От холода и голода!
   - Ну, спас, и хорошо. Добрый поступок тебе зачтется!
   - Я за всё в этой жизни плачу. С младенчества! И с других того же требую! Они мне жизнью обязаны. Она, жизнь их, теперь моя и я, как захочу, так с ней и поступлю! Понял?
   Мне не понравился его пьяный треп и звериный огонь в глазах.
   - Сейчас я им удовольствие доставлять буду, - уронив пьяную голову на грудь, пообещал он.
   - Там же маленькая девочка!
   - Тут четко, тут всем говорю, - и взглядом нас обвел, и пальцем в каждого ткнул, - тут никакого беспредела! На девочку губу не раскатывайте! Ей двенадцать лет всего! Целка! А баба? Баба ваша! Дарю! От чистого сердца!
   Когда Дымов привел женщин обратно, Юрик развел их, не сопротивляющихся, в разные углы палатки. Бабе шепнул:
   - Будешь послушна, дочку не тронем. Раздевайся сама.
   А, когда в углу закипела работа, подошел к девочке, сжавшейся на матрасе, присел рядом с ней, приобнял за плечи, и, успокаивая, что-то зашептал.
   Я ругнулся про себя и ушел спать в свой Урал.
   На непонятной для меня войне понятные правила.
   Юрик нам рассказывал. И укропы, и русские начальники получают деньги за все, и платят деньги за все. Ну, помните, типа прейскуранта. Сколько стоит "Град", столько "Танк" и "БТР". Подробный список с графами: уничтожено - одна цена. Выведено из строя - другая. Офицера грохнул, за каждую звезду - надбавка.
   Тут все, кроме нас, срочников, воюют за бабки. А и мы можем в любой день контракт подписать и тогда тоже получать будем круто. Только вот одно "но" держит. Мне служить осталось чуть-чуть, а подпишу контракт, так еще на три года влипну. Ну и дяде Ване я обещал.
   Интересно они воюют. Ополченцы договариваются с укропами, а у них везде сваты-браты, кумовья, - те ставят в пристреленное место, скажем, танк или БТР. Порой даже подбитый, - что нашлось под рукой. Его расстреливают. Премия за танк сто пятьдесят тысяч рублей, наличкой, и сразу. Ну и, естественно, сваты-браты, кумовья свою долю с этого имеют. Теперь очередь ополченцев подставляться. Схема та же. Договариваются, где поставить - жах, и очередные, теперь уже гривны, промеж собой делят.
   "Если бригада успешно выполнила задачу, она получает дополнительно 365 тыс грн, полк - 243 тыс грн, батальон - 121 тыс. грн, рота - 60 тыс. грн.
   За каждый уничтоженный боевой самолет российских террористов выплачивается 121 тыс. грн, за систему залпового огня - 60 тыс. грн, тактико-ракетные комплексы - 54 тыс. грн, за каждый танк - 48 тыс. грн, объект наземной артиллерии и боевую машину пехоты - по 42 тыс. грн, за каждый уничтоженный переносной зенитно-ракетный комплекс - 30 тыс. грн".
   Их гривна, если перевести в баксы, а потом поделить - это примерно три наших рубля.

61

  
   Такой листочек у каждого в кармане лежит. В обнимку с другим подобным листочком. С расценками в гривнах, и с расценками в рублях. Только я тут не полностью его привел. В списках еще про личный состав расписано - кто, сколько и почем. Я, рядовой, самая дешевая тактическая единица. За меня меньше, чем за гранатомет расценка.
   Знал бы минуту своей смерти и стрелка своего, подошел бы к нему и договорился - вот моя цена тебе, не нажимай на курок.
   Только на войне так просто не бывает. Тут сложнее.
   С утра я по легкому снежку в паре еще с одим Уралом съездил на продовольственные склады, привез продукты для столовки. Теперь поездка много времени не занимает, очереди большой нет. Навели, наконец, порядок, - каждому подразделению время в графике обозначено, и после обеда я уже полностью освободился: машина заправлена и замаскирована, боец отдыхает до утра.
   Меня, после того случая с гуманитаркой, все больше на нашей территории держат, за речку не отправляют. Я знаю - это старлей моим ангелом-хранителем стал. Как бы в благодарность. Я же тогда запросто мог пересраться и уехать, ни его, ни пацанов застреленных не подбирая.
   Вот уж полмесяца прошло, а я никак не могу понять - кто за меня тогда так разумно действовал? Явно, своих мозгов и своей смекалки мне бы не хватило. Там же секунды были на принятие решения, минуты на действия и я, каким-то чудом, умудрился воспользоваться ими по полной программе. Как на автопилоте был. Или, в экстремальной ситуации, мы живем и действуем на уровне подсознания? Это когда не ты, а личный твой мозг, не спрашивая тебя, сам решения принимает и рукам с ногами команды раздает.
   В школе как-то рассказывали про Александра Матросова. Как он на амбразуру грудью лег, солдат защищая. Я, помню, много тогда думал - какую же силу иметь надо, чтобы вот так вот взять и свою жизнь, просто как ненужную шапку по весне, бросить под пулемет. И так в моей голове и не поместилась эта история. Точнее, история-то, конечно, поместилась - вон сколько лет все помню, а вот осознать ее, понять, чем Матросов руководствовался, с жизнью расставаясь, так и не смог.
   Кто-то скажет, да я - да запросто! Да за ради людей... Я и тогда, и сейчас точно знаю - я бы так не смог, не моё это - быть героем.
   Или я что-то не понимаю? Или политическая обстановка вокруг Матросова была соответствующая и она - главная причина его поступка?
   Если бы, да кабы... Откуда нам знать, как мы поведем себя в той или иной ситуации? Какой черт или ангел внутри каждого до поры до времени сидит и часа своего ждет?
   Когда я зашел в свою палатку, в надежде подремать с часок в тепле и на постели, девочка, укрывшись с головой, спала под одеялом. Ее мамка, голая и пьяная, со спадающими на плечи и грудь слипшимися волосами, сидела за столом, курила и пила вместе со всеми. Ее большая и красивая грудь с крупными коричневыми сосками была запачкана в нескольких местах сине-красными засосами.
   - Будешь? - пьяно спросил Дымов у меня, кивая в сторону бабы. - Все в порядке, у нас по взаимному согласию. Правда, Галя?
   Он сказал ее имя на хохляцкий манер - произнося не твердое наше "г", а грудное украинское "хгэ" - ХГаля.
   Она ничего не сказала, только засмеялась деланно и пьяно, и толкнула Дымова расслабленной ладошкой в грудь.
   - Нет, - зло ответил я.
   - А ту? - теперь кивок в сторону девочки.
   Я остолбенел. Челюсть моя медленно поползла вниз, глаза расширились, а дыхание остановилось.
   - Вы что, сволочи? - схватил я за грудки Дымова. - Юрик же вас предупреждал!
   - А чего он предупреждал? - развел руки в стороны и уставился на меня непонимающе.
   - Чтобы вы, пидоры, девочку не трогали! - тряс я его несопротивляющееся тело.
   - Дурак ты, Банщиков! - охладил он меня. - Он предупреждал, чтобы девочку до него не трогали. Он целок любит. Понимаешь? Коллекционирует! А после него...
   Он не договорил. Я ударом в ухо надолго свалил его на земляной пол палатки. А Галя посмотрела, как он упал, икнула и потянулась за стаканом
   Мне хотелось защитить эту девочку, взять ее на руки, унести в теплое море и качать ее, качать на волнах, не выпуская из своих крепких рук. И чтобы вода приласкала ее, смыла и унесла в свои глубины всю ту мерзость, которой уже успели напичкать ее детское тело. Я бы ее домой к себе отвез. И она бы стала моей... не дочкой, я ее всего на шесть лет старше, а как сестрой. А Людмиле как дочкой. И я бы всю жизнь заботился о ней и ограждал от любых невзгод. Как брат. Как отец.
   Я подошел к спрятавшейся от мерзости жизни девочке, тронул ее. Одеяло откинулось и она, с закрытыми глазами и абсолютно голая, повернулась на спину и развела ноги в стороны.
   Как тряпичная кукла.

62

  
   Кому-то сильно не нравились все нарастающие голоса о срочном перемирии и даже о прекращении войны вообще. Получалось - те, кто непосредственно воюет, лишаются серьезных бабок. А те, кто дергает за все эти ниточки, лишаются влияния и, скорей всего, и власти.
   Ротный высказал тут одну крамольную мысль, что, мол, если хохлам удалось бы взять под контроль всю границу, ополчение, даже вместе с нашими "добровольцами", которых раз в десять больше самого ополчения, не продержалось бы и недели.
   Ротному виднее, он с высшими офицерами общается и его поток информации не сравним с тем, что до нас доходит. Но, вот интересно! Там, в части на Урале, нам тоже всякое говорили, всякий бред в уши вдували. А не ложилось на сердце. Здесь же каждая крупица новостей тут же глубоко в голову проникает, обрастает нитями-связями с другими крупицами и такими выводами возвращается, что в пору каким-нибудь аналитиком становиться.
   Мы тут все уже всё про эту войну понимаем. Как понимаем и то, какие шаги у начальства будут следующими. Поэтому никто не удивился, когда наш батальон получил новое задание.
   Десять наших Уралов загрузили под завязку ракетами для "Градов", прикрепили каждого к боевым расчетам, и мы попилили.
   Град встает на расстоянии предельной дальности огня, а это сорок километров, и расстреливает за минуту-другую весь боекомплект по городам и селам на стороне укропов. Неважно, военные там находятся или гражданские. Главное, больше разрушений и озлобленности.
   Представляете - на небольшой участок территории падают сорок ракет страшной разрушительной силы! Да там в квадрате километр на километр ничего живого не останется!
   Израсходовали боезапас, летят к нам, укрывшимся недалеко. Заряжают свои сорок стволов, и опять на точку огня, только уже километров на десять в стороне, чтобы не засекли и не пристрелялись. И так, пока последний снаряд в моем кузове лежит. А я еще одну ходку делаю. А они еще и это расстреляют.
   Для чего все это?
   А чтобы спровоцировать укропов на ответный огонь. И раскричать потом на весь свет, что это именно они первыми начали, это у них Грады, а у бедных ополченцев только берданки времен гражданской войны да неимоверная воля к победе и к дружбе с Россией.
   А Юрику еще подлее задача.
   У него в джипе 82-миллимитровый миномет стоит, укрытый куском брезента. Интересная такая машинка. Придумали ее аж восемьдесят лет назад и до сих пор пользуются! Весит чуть больше пятидесяти килограммов, стреляет на три километра, в минуту до двадцати выстрелов делает. Но их, двадцать, никому не надо!
   Юрик со своими бандитами проскакивают на территорию укропов на Мариупольском направлении, делают пять прицельных выстрелов по территории России, и назад.
   Юрик хвастает, что это пока у него самая жирная сделка с начала войны. За нее по особому тарифу. Особенно когда они в хату попали и дедка в Ростовской области убили. Потом неделю по всем каналам показывали и вопили, как украинские фашисты-военные нападают на мирную Россию. Один Юрик десять штук баксов за эту операцию получил. И бандиты его столько же.
   Приедут, хвастливо рассказывают о своих подвигах, деньгами машут, но в глазах страх. Их, оказывается, уже вычислили и награду за головы объявили.
   Я из нашей палатки насовсем ушел.
   Пресытившиеся и одуревшие от самогона пацаны устроили торговлю. За поллитра самогона подпускали к бабе, за литр - к дочке. А когда очередной покупатель возмутился, что, мол, чего тут делать, когда там у них все в крови и г..не, немного протрезвели.
   - Они ж тут сдохнуть могут, - выдавилась мысль. - И сразу увидят, что мы их тут задолбали.
   Пришлось звать Юрика, советоваться.
   - Не заморачивайтесь, не впервой, - успокоил их ополченец.
   Женщин одели кое-как, погрузили в его джип и увезли.
   Потом Юрик поделился, как ловко он следы замел.
   - Завез баб на территорию укропов, скинул на обочину, бросил им между ног по гранате. И никаких следов!
   Он по-своему оценил мертвую тишину, упавшую на него.
   - Сегодня ночью вам других баб привезем, - добавил успокаивающе.
   Я теперь каждый день да через день на ту сторону езжу. Потому что защитник мой, старлей, больше меня не защищает. Он теперь никого не защищает, - уехал домой грузом "двести".
   В один из ноябрьских дней мы на трех машинах ездили забирать то, что осталось от второй роты.
   "Трехсотых" плотно друг к другу на полу в кузове раскладывали, - их на две машины набралось, а "двухсотых" просто покидали навалом. Им теперь все равно. Одно спасение - температура минусовая и запаха разложения нет. Только замороженные тела гулко стукают друг о друга.

63

  
   Сегодня мне приснилась моя Людмила. Я видел ее всю, с головы до пят, только не видел ее лица, ее глаз.
   Это сигнал мне. От нее.
   Неожиданно вспомнил стихотворение, которое Надежда Сергеевна читала нам.
  
   Когда холодели думы,
хотелось бежать из дома.
Казалось, что в день грядущий
выхода не найду.
- Не надо бояться жизни!-
сказал мне один знакомый.
Я до сих пор не понял,
что он имел в виду.
И перестал бояться.
Но этого было мало.
Зато было много разных
затейников и затей.
- Не надо бояться правды!-
мне говорила мама.
Я перестал бояться и...
потерял друзей.
То не хватает друга,
то не хватает хлеба,
то холод застудит воду,
то солнце сожжёт траву...
- Не надо бояться смерти!-
доносится голос с неба.
Я перестал бояться,
и потому живу.
Живу под высоким небом.
Иду по надёжной тверди.
Давно позабыл, что в сердце
может пробраться страх.
Не надо бояться жизни.
Не надо бояться смерти.
Не надо бояться правды.
Всё остальное - прах!
   ** Г. Суздалев.
  
   В принципе, я ко всему готов. Как в пословице говорится, - голому собраться, только подпоясаться.
   У меня дело одно осталось незаконченным. Личное дело. Не имею я права его другим оставлять.
   Юрик.
   Я специально напросился с ним в очередной рейд.
   - Ты что, ееее-Банщиков? Веру поменял? - подколол он, но, вижу, доволен. Как же! Чистый человек до него снизошел, ниже него опустился.
   - Бабки позарез нужны, - соврал я, - в карты проиграл пять штук.
   - Не хило вы играете! - восхитился он. - В следующий раз, когда очередную "свару" замутите, меня не забудьте позвать. Я человек азартный! И башлевый. В долг, как некоторые, - потрепал меня по плечу, - не играю.
   Противно мне его похлопывание. И говорить с ним противно. И трястись с ним в одной машине, хвастливые байки слушать тоже противно. Но я терплю. Потому что если не сделаю этого, никогда в душе моей не поселиться покою.
   Он с Галей и дочкой ее вон что сотворил.
   Я ему так же сделал.
   Оглушил ударом гранаты по голове, связал, засунул в штаны эту самую гранату. К чеке веревочку привязал, а второй конец к его шнурку на ботинке. И в обочину скинул. Ночь, вряд ли кто его найдет. Раньше на морозце сам очнется, ногу вытянет.
   Отъехал с километр, встал, жду.
   Думаю - черт, надо было так сделать, чтобы он понял, чтобы глаза его от страха из орбит полезли, чтобы сердце за секунду до взрыва на куски разлетелось!
   Взрыв расставил все точки над "и".
   Я включил скорость и поехал.
  
   Пойду я сонным и босым
   По утренним полям,
   И капли колкие росы
   Расшевелят меня.
  
   Рассветной свежести напьюсь
   Под птичий пересвист,
   К тебе, Любовь моя, вернусь,
   В душе и мыслях чист...
  
   Встречай меня.
   На плитке чай
   Заваривай покруче.
   Не верь ни дня -
   Что ты одна.
   Сомненьями не мучай.
   Еще не родилась она, -
   Которая приручит
   Меня...

ОККУПАНТ ЧЕТВЕРТОГО

ПОКОЛЕНИЯ

  
  
  
   Кто я, Банщиков Антон Юрьевич, 1996 года рождения? Уроженец маленького городка Кыштыма, это понятно. Закончил 9 классов и полтора курса колледжа. Все по графику. Солдат, сейчас вот числюсь со своим батальоном на учениях в Ростовской области, а на самом деле помогаю... кому?... воевать с... кем?
   Я не могу ответить на эти вопросы.
   И наш взводный не может ответить.
   И ротный не знает - с кем, ради чего и зачем мы воюем.
   Пусть черти во главе с их Сатаной врут, брызгая слюной, про защиту русских на Украине. Я и все, кто побывал здесь, давно разобрались, что если уж и нужно защищать тут русских, то только от одного человека, от этого самого Сатаны. И от его мерзких слуг, которые "добровольно", со всей России и тоже защищать.
   Нет, они не добровольно, они за большие бабки. То, что им платят официально, это так, на папиросы, - шутит Юрик. - Перестань сегодня платить и ни одного не останется, ни из России, ни из ополчения.
   Кто понаглее и поотвязнее - грабят банки и магазины, обчищают бизнесменов, торгуют углем, металлом и наркотой, прячут в своих схронах килограммами золото и валюту.
   Он, Сатана, меня, без согласия, зачислил в число своих адовых слуг.
   Мой прадед воевал на Великой Отечественной войне.
   И заслужил имя Оккупанта.
   Мой дед вторгся в Чехословакию и на штыках принес им нашу кремлевскую свободу.
   И заслужил имя Оккупанта.
   Мой батя был отправлен на заклание в Афганистан.
   И заслужил имя Оккупанта.
   Теперь вот я. Лучше всех, богаче всех.
   Меня в Украине русские прозвали Оккупантом.
   Меня и в России, здесь, в Ростовской области, русские же прозвали Оккупантом.
   Но, причем тут мой прадед?
   Причем тут мой дед?
   Батя мой причем?
   И я тут причем?
   Мы же бессловесное пушечное мясо дорвавшихся до власти!
   А, может, Оккупанты вовсе не мы?
   Может, они всегда сидели и до сих пор сидят в Кремле?
  
  
  
  
  
  

Январь-февраль 2015 года,

провинциальный городок

в окрестностях Парижа

  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

ПОСЛЕДНЯЯ СТРАНИЦА ДНЕВНИКА АНТОНА БАНЩИКОВА

  
  
  
      -- Иван Степанович Комов, полковник. Убит своими.
      -- Артем Яковлев, Омск, груз "двести".
      -- Владислав Григорьев, Кировск, груз "двести".
      -- Виктор Ларин, Иркутск, груз "двести".
      -- Тоша Аверьянов, Краснодар, груз "двести".
      -- Коля Ковалев, Курган, груз "двести".
      -- Леша Фетисов, Чусовой, груз "двести".
      -- Миха Камсюк, Чесма, груз "двести".
      -- Леха Подгубняк, Якутия, груз "двести".
      -- Илья Гурьев, Тольятти, груз "двести".
      -- Коля Велес, Смоленск, груз "двести".
      -- Женя Чудаков, Карелия, груз "двести".
      -- Михай Касымов, Казань, груз "двести".
      -- Юра Левашов, Новосиб, груз "двести".
      -- Владимир Борохов, Новосиб, груз "двести".
      -- Евгений Белозеров, ротный, Саратов, груз "двести".
      -- Юра Семенков, Пермский край, груз "двести".
      -- Олег Котов, Красноярск, груз "двести".
      -- Сергей Сергеев, Челябинск, груз "двести".
      -- Михаил Урсол, Ханты-Мансийск, груз "двести".
      -- Александр Житенев, Оренбург, груз "двести".
      -- Сергей Лукин, Самарская, груз "двести".
      -- Алексей Засов, Новоуральск, груз "двести".
      -- Рустам Гусамов, Новосиб, груз "двести".
      -- Александр Ведерников, Башкирия, груз "двести".
      -- Абдулла Исмагилов, Оренбург, груз "двести".
      -- Володя Кондаков, Пенза, груз "двести".
      -- Сережа Дымов, село Тоцкое, груз "двести".
      -- Женя Мулин, Екатеринбург, груз "двести".
      -- Максим Медведь, Самара, груз "двести".
      -- Коля Батистов, Рязанская обл., груз "двести".
      -- Женя Тундаев, Зарайский, груз "двести".
      -- Ваня Медведев, Липецк, груз "двести".
      -- Влад Александрович, Шумиха, груз "двести".
      -- Гена Королев, Свердловская, груз "двести".
      -- Женя Беляков, Коркино, груз "двести".
      -- Марсель Араптанов, Башкирия, груз "двести".
      -- Антон Банщиков, Кыштым, груз "двести".
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   ОГЛАВЛЕНИЕ
  
  
   Часть 1. Курс молодого бойца
   Часть 2. Я рисую Любовь
   Часть 3. Оккупанты
  

8

98

191

  
  
  
  
  

0x08 graphic
0x01 graphic

   Сопровождающий призывников на пункт формирования офицер запаса. Прим. Автора.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   296
  
  
  

 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"