В этом учреждении Гена был единственным программистом, поэтому находился на особом положении. Он не посещал ежедневные планёрки, и самого утра азартно копошился в закладках сетевого отладчика. Работа ладилась: нашёл собственную ошибку и даже придумал, как её исправить. Увлёкся и забыл о времени.
Когда посмотрел на часы, то увидел две стрелки одинаковой длины, которые показывали или без пяти девять, или без пятнадцати одиннадцатый. По отсутствию посетителей понял, что сейчас начало первого, время обеденного перерыва, а значит можно и подремать. В Японии даже ночью применяют дневной сон, а там просто так ничего делать не делают. Гена закрыл глаза...
Потом по нему пробежал мышь. Маленький такой мышь, комнатный. Он пересёк живого человека как неодушевлённое препятствие, забрался сначала на ногу, потом на спину, на плечо, прыгнул на стол и исчез внутри механизма шестерёнок большого матричного принтера. Гена смотрел вслед и удивлялся такой отваге или глупости.
Пришли люди, что-то спросили. Гена рассмеялся, рассмеялся беззвучно как в немом кино, где вместо живой речи сплошные субтитры. И сам он теперь был как субтитр. Только не тот, который маленький внизу экрана, а тот, что в старых фильмах, на весь экран, закрывающий на долгие секунды изображаемый мир. Такой субтитр, после которого и сам фильм кажется пустой тратой времени.
Пришедшие поняли, что человек переутомился, - оставили в покое. Гена задремал и видел сны. Про что они были, проснувшийся Гена уже забыл, но последний ещё помнился. Снилось, что он не 'Гена', а 'крокодил Гена': зелёный, с трубкой во рту, с хвостом и в шляпе. А к нему пришёл Чебурашка, только не тот, что в мультике, а большой такой Чебурачище и стал хватать шершавыми лапами, прямо за лицо хватать. А Гена хоть и понимал, что такого не бывает, но как увидит 'эти уши', разглядит вблизи вытаращенные пластмассовые глазки, так от смеха силы теряет и никакого отпора 'чудищу' дать не умеет.
Да и крокодил из него вышел ненастоящий. Хвост присутствовал, и зубы в изрядном количестве, но всё какое-то смешное и кукольное. Или 'Чебуратор' оказался слишком большой, или крокодил получился карликовый. Гена не стал дожидаться, чем кончиться эта канитель, проснулся.
Вокруг подозрительная тишина. 'А вдруг я и в самом деле карликовый. Иначе, почему со мной никто не разговаривает' - подумал Гена и запереживал. Вышел в коридор, где дремал большой холодильник и бродили заплутавшие посетители, прислонился к холодной двери лбом и перегородил узкий проход. Встал поперёк всему, желая быть задетым, чтобы обратили внимание и пообщались. Но посетители молча избегали и шарахались, а свои и вовсе перестали выходить в коридор, а только иногда выглядывали из приоткрытых дверей.
Это было мучительно. Гена видел, что все они заодно, а он - чужой, неинтересный даже для пришедших с улицы посторонних. Вернулся с обеда недавно принятый молодой специалист. И даже этот новенький, обошёл его, как обходят открытый люк или сломанный стул. Гена не выдержал, вспылил и пошёл следом. Дверь закрылась прямо перед носом, с которым он и остался. А так хотелось к людям.
Стал прислушиваться, правым ухом стал, потому что левое различало только самые заметные, толстые звуки. Гена подозревал что внутри может прятаться забытая в прежние времена беруша, но достать самостоятельно боялся, а врачей боялся ещё больше. Но и хорошим, правым что-нибудь понять не получалось - мешала толстая дверь.
Тогда он стал прислушиваться к себе, и внезапно чувства обострились настолько, что сама тишина стала оглушительной, и он отчётливо услышал, как за дверью радовались жизни. В это время распахнулся соседний кабинет, не ожидавший Гена растерялся, потерял координацию, попятился и, наконец, упал, вытянув руки, как водный спортсмен во время старта на короткие метры. Голова уткнулась в прочную металлическую ручку, в дерматиновую обивку, в красивые шляпки мебельных гвоздей.
Посыпались искры, хорошо заметные в коридорном полумраке, кто-то цинично прикурил от них дешёвую сигарету. Обиднее всего, что дешёвую. Открывшие соседний кабинет увидели лежащего как попало Гену (а попало ему будь здоров), его повреждённую голову, и так удивились, что вместо оказания медицинской помощи, поразбегались.
А Гена тем временем видел красивый сон про лето на берегу реки. Он увидел его нарочно, чтобы ему завидовали. И ему в самом деле стали завидовать.
Из запертого кабинета завидовали больше всего, а когда услышали шум в коридоре, захотели поучаствовать, но гениальная (в смысле Генина) голова захлопнула незаметную защёлку, и произошло 'неоткрытие'. Он мог, как Наполеон, выпустить всех 'лёгким манием руки', но мании не произошло. Наоборот, когда дверь одумалась и решила открыться, Гена сам удержал её с противной стороны. Стремящиеся выйти стали рваться наружу, но Гена не пускал, припоминая всё, чем они не угодили. Кто-то протиснул руку и погрозил. Его собственные руки были заняты, поэтому Гена лишь слегка укусил показанный в его сторону кулак, и больше попыток не последовало.
Было слышно, как в кабинете упал стул, кто-то заплакал, кто-то непрерывно просился в туалет. Он бы и сам не прочь, но там занято, там всё время занято, - как будто внутри спрятался испуганный милиционер. Гена его не запирал, получалось что сам, из трусости. Нехорошо получалось. Внутренний голос тоже не молчал. 'Выпусти людей', - говорил внутренний голос. Но Гена был непоколебим. Сколько это продолжалось теперь уже никто не помнит.
И тут появляется она. Появляется и что-то спрашивает. Гена не понимает, от волнения не понимает. Открывает двери, чтобы коллеги подсказали необходимое. И эти, и остальные, он открывает всё, что можно открыть, а сам смотрит на неё и глупо улыбается. Его трясут, дёргают, тянут куда-то, а он, не отрываясь, смотрит и не может насмотреться. А она ест мороженое, и смеётся над происходящим. А смех у неё как серебряный колокольчик, такой, что у Гены мурашки по спине. Его продолжают тормошить, а он только вздыхает, чтобы дыхание перевести, и глазами хлопает, чтобы убедиться, что всё это на самом деле, а не сон.
Берут под 'белы ручки' и ведут, а он смотрит на неё. Садят в тесную машину и везут, а он продолжает смотреть на неё, хоть её уже нет. Вот она улыбается. А улыбка у неё такая, что надо бы лучше, да некуда. Потом его запирают в пустой комнате, оставив пустые листы и ручку, а он вместо чистосердечных признаний пишет стихи, потому что понимает, что любит эту неизвестную девушку, любит уже давно, не зная ни фамилии, ни адреса. Любит, хоть ты что хочешь.
Здесь по Гене снова пробежал мышь, из принтера куда-то, обратным ходом. Гена проснулся окончательно и подумал: 'Хорошо, что всё это ненастоящее'. Но дальше появилась грусть, и внутренний голос: 'А хорошо ли?' ...
Потом Гена никак не мог вспомнить её лицо, часами смотрел в выключенный монитор, а когда никто не смотрел, то почти плакал. Помнил наверняка лишь то, как она смеётся.
Теперь он всё свободное от работы время ходил по городу, и его отрешённый вид вызывал у людей улыбки. Гена тоже улыбался, но смотрел так внимательно, что нельзя было не рассмеяться. И когда прохожие делали это, Гена замирал и прислушивался, нет ли среди них той, единственной.
Он не сомневался, что узнает её, как только услышит знакомый колокольчик.
![Гена [Евгений Савинов]](/img/w/wasxko_f_f/101gena/gena-460.jpg)