Аннотация: Победитель Жюрейского списка Высоких Каблуков -6
Тесто уже подошло, и Евдокия поспешила надеть фартук, чтобы закончить со стряпнёй к приходу дочери из школы. Сегодня день особый - как-никак, шестнадцать лет исполняется девочке. Улыбнулась: выросла Светланка красавицей, вот только косы зря накануне состригла, сейчас на голове словно Мамай воевал.
Присела на скрипнувший табурет, заварила чай, положила руки на колени, вздохнула: устала. Как время быстро летит! Вроде вчера она сама молодюсенькой девчонкой приехала в этот город да так в нём осталась.
Город Дуняшу оглушил, ошеломил суетой, многоголосьем, кислым запахом и дымом. Поезд, на котором она приехала к крёстной, протяжно загудел, словно прощаясь, и плавно двинулся дальше, оставив девушку на шумном перроне.
Прижав крепче узел с вещами, она вышла на привокзальную площадь. Небо начинало хмуриться, солнце ещё проглядывало из-за туч, но ветер уже раскачивал нежно-зелёные листочки на проснувшихся от зимней спячки хрупких березовых ветках, играл подолами бабьих юбок, ерошил мужские непослушные шевелюры.
От криков торговок, прорывавшихся сквозь паровозные гудки, звенело в ушах, цокающие по брусчатке лошади, понукаемые извозчиками, пугали, и Дуняша поспешила перебежать на противоположную, более спокойную сторону, на тротуар. Остановилась перевести дух и оглядеться.
Рядом с вокзалом стояла невысокая колокольня, от которой по обе стороны находились лавки: хлебная, бакалейная, винная да мануфактурная, однако многие были закрыты - то ли не было товара, то ли владельцы вели учёт, а, может, и вовсе куда уехали второпях, не успев снять вывески.
Оживлённая торговля шла чуть поодаль - бабы зазывали купить пирожки, сладкие тянучки, яйца, цветы и зелень. Бойко крутил кулечки инвалид в солдатской шинели, насыпая в них жареные семечки. Сидящая рядышком на перевёрнутом ящике молодая баба в ярком платке, накинутом на плечи, лузгала семечко за семечком, бесстыдно запуская руку в мешок инвалида, тот не ворчал - улыбался да шептал девахе на ухо какие-то непристойности, отчего та пронзительно хихикала. Сама она торговала мёдом и травами.
Прогудел очередной состав, и разом всё изменилось, все застыли, затихли, насторожились.
- Раненых привезли, - произнесла с надрывом одна из торговок. Остальные завздыхали, заговорили, делясь потайным со случайными, объединёнными одной бедой, людьми.
А по крутым лесенкам уже спускались санитары, таща первые носилки, укладывали стонущих, обмотанных окровавленными бинтами солдат на подводы.
- С Белорусии везут, с-под Нарочи, - деловито сворачивая цигарку, объявил бабам конопатый парнишка.
- Много ты знаешь, молчи уже, - отмахнулась от него стоявшая рядом молодка с грудным ребёнком.
Подводы уезжали, подходили новые, сновали туда-сюда санитары и девушки в белых фартуках с нашитыми спереди красными крестами.
Увлёкшись, Дуняша опустила руку с узелком и не заметила, как подскочил к ней какой-то мальчишка, ударил под колени. Падая, машинально протянула вперёд руки, чтобы удержаться, хулиган выдернул узелок и со всех ног бросился бежать.
- Обокрал, ведь, обокрал девку! Ах, паразит! - запричитала одна из торговок, всплеснув руками.
Дуняша всё стояла на четвереньках, глотая слезы, не в силах подняться. Саднили разбитое колено и ушибленная рука. Было и больно, и обидно - ведь там, в узелочке почти новая плюшевая жакетка, платок шерстяной, мамин, сменное бельё, платье да несколько ложек.
- Давайте помогу вам подняться, - услышала она мужской голос, не задумываясь, ухватила протянутую руку, охнув, поднялась на ноги, размазала грязной рукой слезы и только тогда оглядела помощника. Молодой парень, похоже, студент. Улыбается участливо. Глянула в глаза и замерла - была в них, светло-карих, какая- то глубинная теплота, какой-то особый свет. Дуняша зарделась, прошептала "Спасибо" и шагнула было, но нога отозвалась острой болью, девушка охнула и неловко ухватилась за парня.
- О, да вы, я вижу, сильно расшиблись. Давайте возьмем извозчика, вам куда надобно? - мягким жестом тот поправил очки и внимательно посмотрел на Дуняшу.
Она, вконец оробевшая, кивнула и тут вспомнила, что адрес крёстной остался в кармане жакетки.
- Ой, я не знаю, не помню адреса, - забормотала, понимая, что это нелепость какая-то. Надо же было пять рублей, что приберегла в дорогу, и документы спрятать в карман, пришитый изнутри панталон, а вот адрес крёстной оставить в узелочке.
- Вы приезжая? - понял студент. Дуняша сбивчиво рассказала, что приехала к крёстной, что та живет где-то рядом с каким-то цехом на набережной, там недалеко то ли мельница, то ли хлебозавод, а вот точного адресу нет - украли только что. Слёзы катились по лицу, девушка шмыгала, растирая их по щекам. Парень улыбнулся, протянул руку:
- Давайте знакомиться. Меня Степаном Рагозиным зовут, Стёпой, а вас?
- Евдокия, Дуня. Коростелёва, - она пожала горячую мужскую ладонь, сильно покраснела, всхлипнула, - что же мне делать-то теперь?
Степан уже, видимо, всё решил - он успел поймать извозчика и махал Дуняше, зазывая садиться.
В повозке девушка ехала впервые, хотя в деревне на телеге ездить приходилось не раз. А тут прямо как королева - и сидишь удобно, и всё видно вокруг, лошади цокают весело копытами по брусчатке, мимо пробегают дома, а рядом сидит Степан, и так тепло от его соседства...
У крёстной, тётки Маруси, Дуняша бывала как-то с матерью, ещё в детстве, запомнила зелёные ворота да небольшой дворик, где сильно пахло туалетом и кислыми щами, повсюду важно разгуливали куры, из сарайчиков доносились звуки пилы, перестук молотков и хрюканье свиней. Помнила, как играла в мяч с такой же маленькой девочкой, а ещё запах свежеиспечённого хлеба.
Саму крёстную представляла очень смутно. Мать перед смертью продиктовала адрес золовки, Марии, написала слабой дрожащей рукой небольшую записку с просьбой помочь Дуняше - та оставалась совсем одна и без жилья - отец, контуженный в японскую, через пару лет после возвращения помер, так и не достроив новый дом, а старый совсем развалился.
У хлебозавода они отпустили извозчика. Густой аромат свежего хлеба щекотал ноздри, проникал глубоко в желудок, отчего сразу захотелось есть. Дуняша сглотнула слюну, покосилась на парня - как бы не догадался, что она голодная.
Двор нашли быстро - те же звуки, гуляющие куры да хрюкающие свиньи, даже девочки, играющие в мяч на том же месте. Смешанный запах кислых щей и солёной рыбы.
- Здесь? - спросил Степан.
Дуняша кивнула, оглядывая два небольших дома и раздумывая, который же из них тёткин? Из одного вышла во двор беременная баба с корзиной белья, настороженно оглядела посторонних. Дуняша робко шагнула, спросила тихонько:
- Здравствуйте. Мне бы Марию Коростелёву увидеть надобно, не скажете, как её найти?
Баба, растряхивая простыню, помолчала, потом вздохнула, уточнила:
- Маруську рябую, что ли? А нету её. Померла она. Вот уже как два месяца, как померла. От тифа.
Дуняша растерянно оглянулась на Степана, тот поправил очки и уточнил, что, действительно умерла? Совсем?
- А как ещё умирают-то? Насовсем и умирают. Вон уж и хватеру её другим жильцам передали, а вещи мы разобрали - у неё говорят никого родных-то не осталось. Брат был где-то да давно сгинул, Царствие Небесное, а у самой детей не было. А вы кто будете? - баба снова глянула на молодых людей, уже с любопытством.
- Я ейная племянница, из Чистовки, маманя померла, вот я к крёстной приехала, а...
Тут Дуняша не выдержала и разрыдалась, осев прямо на землю.
- Да куда же я теперь пойду-то? - Дуняша развела руками, застыла, только сию минуту поняв, что осталась одна на всем белом свете.
- Что-нибудь придумаем, - Степан решительно потянул девушку за рукав кофты и повёл со двора, баба неодобрительно проводила их взглядом. Дуняше было и страшно - парень-то, вроде, и хороший, да незнакомый, как ему довериться? И в то же время не хотелось никуда от него уходить, вот так быть рядом. Всегда.
Рагозины жили в небольшой комнатке на втором этаже кирпичного дома, рядом с городской баней. Степан подал Дуне полотенце, налил воды в умывальник, засуетился, собирая на стол. Пока они пили чай с ванильными сухарями и бубликами, он рассказал, что отец на фронте, а мать в ночную смену ушла на хлебозавод, так что можно спокойно нынче переночевать, а завтра решать, как быть дальше.
Засыпая, Дуняша подумала: "Господи, боженька, что же будет со мной теперича?Помоги, боженька". А потом ей приснился сон: будто они со Стёпой сидят у реки, у него в руках веточки со свежими зелёными листочками, а она смотрит в его глаза и улыбается...
Дуняша привыкла рано вставать, к приходу хозяйки и умылась, и оделась, и даже пол вымела, правда, сильно робела, не зная, как к ней отнесётся Степанова мать. Но Василиса Саввишна сына не заругала, когда увидала в доме незнакомую девку. Умылась, налила чаю, улыбнулась устало:
- Ох, ребята, что сегодня на берегу-то творилось, ужасть! Клавдия-то Горшенина, крепко ругаясь на тверёзый царский указ, велела выкатить на берег огромные бочки, полные пива, да в воду всё и вылить! Мужики с матюгами в реку полезли, горстями пиво сбирают, бабы орут, не одной кулаком досталось, так и купались-барахтались все в энтой пивной воде, пока караульный не подоспел. Вы уж туда нынче не суйтесь, неспокойно там, у реки-то, - она перевела дух и предложила Дуняше, - а давай мы с тобой сейчас пельмени капустные настряпаем, я много наквасила по осени-то, наедимся, а уж потом думать будем, как тебя устроить.
Про тех, кому везёт, говорят, что родились в рубашке. Видать, это и про Дуняшу сказано было. Через пару дней она уже отправилась на работу - в госпиталь, мыть полы да ухаживать за ранеными, ну, а жить пока Саввишна разрешила у них.
Степан с утра убегал на занятия, было им с Дуняшей немного по пути, у скверика они расставались, правда, не каждый день ей везло с ним прогуляться - иногда приходилось дежурить сутками. А вечерами он частенько убегал на встречу с каким-то Саней.
Однажды, в июле, Дуняша возвращалась с дежурства, лакомясь сливочным мороженым в хрустящем вафельном стаканчике, как вдруг увидала Степана. Рядом с ним стояла девушка в модной пышной юбке с широкой талией, белой блузке с кружевными рюшами на кокетке, такая вся воздушная, городская, с короткой стрижкой и очень весёлая. Дуняша почувствовала укол в сердце, решила свернуть, пока не заметили, но услышала голос Степана:
- Дуняша!
Она подошла, стараясь не глядеть на весёлую девушку.
Девушка протянула тонкую руку:
- Александра Ветлугина, для друзей и подруг просто Ветка или Саня.
- Дуняша, - буркнула в ответ, не поднимая глаз, пожала холодную ладонь с голубыми прожилками, чувствуя себя бедной, замызганной, толстой деревенщиной.
- Это вас Степан нашёл на вокзале? - как-то бесцеремонно спросила Александра.
Дуняша кивнула, сослалась, что ей надо идти, и торопливо, почти бегом, завернула за угол. Там, в подворотне, под аркой, остановилась, кинула в урну растаявшую мороженку. Кусая губы, слизывала катящиеся по щекам слезы. В груди бухало, отдаваясь в виски. Надо же, кличку себе придумала, чудная какая-то. А главное не то, что эта Ветка такая уверенная в себе, а то, как Стёпа на неё смотрит.
Наверное, с этого времени всё и началось, покатились событие за событием, увлекая всех в суровую неизвестность, пугая испытаниями и проверяя на крепость любовь и дружбу.
Дуняша еле выдержала те несколько месяцев, когда жила у Рагозиных. Нет, ей очень нравились и сам Степан, и его мать, и даже Ветка, но сердцу-то не прикажешь. А тут ещё её взялись образовывать - таскали повсюду с собой то на какие-то лекции, где Дуняша ничегошеньки не понимала, то в библиотеку, там ей нравилось читать сказки, выбирала, с картинками чтоб были, поярче. Побывали и на поэтическом вечере, где очень насмешил вихрастый парнишка, нараспев читавший совсем нескладные стихи.
Но вскоре девушка замечать стала, что Ветка со Степаном скрытничают, вот только что-то обсуждали, и враз замолкают, её увидав. Сначала она горько плакала за такое недоверие, а после смирилась - мало ли о чём влюбленные воркуют. А потом и вовсе съехала на другую квартиру, комнатку на двоих с другой нянечкой сняли ближе к госпиталю.
Революция обрушилась на людей оголившимися деревьями, паникой, суетой, листовками и митингами. Ветка со Степаном завязли в ней по макушки. Сменив лёгкий девичий наряд на дурацкую юбку-бочонок с широкими карманами да на тёплый свитер, Ветка посерьёзнела, повзрослела. Всё реже стали видеться с Дуняшей. А та, вспоминая слова отца, что "бабам нечего в революциях делать, бабам рожать надобно да дитёшек ростить", в дела эти не вникала, жила как многие - не понимая, что кругом делается, дежурила сутками в госпитале, ухаживая то за красными, то за белыми, отстаивала очереди за хлебом и мылом.
Однако мир менялся, жизнь становилась всё суровее, да ещё холода наступили, Ветка сменила цивильную одежду на кожаную куртку, ходила, не снимая красной косынки, а после - в фуражке и теплом красном шарфе, связанном матерью Степана.
Вот в этой суматохе отыграли скромную свадьбу. Просто посидели вечером, выпили спирту, что принесла из госпиталя Дуняша, поели пельменей да "горько" пару раз крикнули. Потом Ветка увела Степана к себе. А Дуняша не одну ночь проплакала.
Замуж она так и не вышла, не смогла любовь к Степану из сердца выкинуть, пыталась с Геннадием Пашутиным, работником с хлебозавода, жизнь наладить, да как-то не сложилось, даже ребеночек не получился.
Запах готовой выпечки отвлёк от воспоминаний. Евдокия достала из печи, с улыбкой оглядела любимый Светочкин яблочный пирог, открытый, с хрустящими поджаристыми полосочками поверх начинки. Занесла в комнату, накрыла чистой салфеткой. Взглянула на стоявшее на комоде фото, взяла в руки, погладила. Это они со Светланкой и Геннадием на лодке катались в прошлом году в парке. Похожа дочка на мать, а глаза - отцовские, такие же тёплые, карие.
Евдокия вздохнула, снова уплыла в прошлое.
Летом восемнадцатого в город вошли белые. На улицах стало опасно, люди прятались по домам. Госпиталь заполнили раненые белогвардейцы и белочехи. Степан, как и многие другие революционеры, записался в красноармейцы, и ни где он, ни что с ним не знала даже беременная Ветка, которую на последних месяцах оберегала Дуняша. С той квартиры предусмотрительно съехали, поселившись в проходной комнатке в доме с большой аркой. Ребёночка Ветка сначала и рожать не хотела, да Дуняша и Степанова мать её уговорили. А как Стёпа ушел на фронт, Александра немного остепенилась, да и живот уже таскать было тяжеловато, не то, что с листовками носиться по городу да на митингах выступать. Спасибо партийцам - нашли жильё, спрятали Ветку и ребёнка.
А потом пришло известие о гибели Степана. Не выдержала горя Василиса Саввишна, Дуняша в горячке несколько дней провалялась, думала, не отойдет, но поднялась всё же. Жить-то надо было дальше. Беспокоила Ветка, она, хоть и стойко перенесла беду, да стала какой-то безликой, беспомощной, сникла, пропало молоко, сидела, часто глядя в одну точку, с сухими злыми глазами, и однажды заявилась к Дуняше с дочкой на руках.
- Дуня... Я тебя очень прошу, возьми Светочку, пожалуйста, позаботься о ней, пока меня не будет.
- А ты куда-то уезжаешь?
Ветка отвернулась к окну, помолчала, потом глухо произнесла:
- Я ухожу на фронт.
- Да как же можно? У тебя дитё малое! Её ростить надо!
- Революция не будет ждать, пока я выращу дочь. А если мы проиграем эту войну, мы проиграем революцию.
- Боже, Вета, Веточка, да это же кровиночка твоя, как ты её оставишь-то?
Александра отодвинула кружку со свекольным чаем, встала, одёрнула кожаную куртку, поправила пояс, тряхнула короткими волосами:
- Так надо, Дуняша. Я знаю, что ты не бросишь нашу дочку. А я... я постараюсь вернуться, - улыбнулась печально, - я должна пойти. Ради всех нас. Ради Степана. Ради тебя и маленькой Веточки.
Наклонившись над спящей Светланкой, нежно поцеловала девочку в лоб, постояла молча, обняла Дуняшу и быстро вышла.
Дуняша присела на табурет, обхватила голову, закачалась, запричитала:
- Господи, да что ж это такое-то...
Перекрестилась на икону, метнулась к заплакавшей девочке. Пожевала хлебный мякиш, смочила водой, завернула в чистую тряпочку, сунула в кричащий ротик.
А Александра, сбежав по лестницам, повернулась к стене дома, прижалась лбом к холодному камню, прошептала:
- Прости, Веточка, прости меня, доченька, - и ушла не оборачиваясь.
В России шел второй год гражданской войны. Саша Рагозина потерялась, сгинула в кровавой братоубийственной мясорубке.
Сколько Дуне со Светланкой перенести пришлось, лучше и не вспоминать - и по чужим квартирам жить довелось, и в общежитии, и даже на вокзале как-то с дочкой неделю маялись, когда хозяйка с квартиры прогнала. Хотела было в деревню вернуться, да там ведь тоже с голоду пухли, репу да лук варили, это при своих-то огородах!
Светочка выросла хрупкая на вид, прозрачная, настоящая городская барышня. Евдокия даже стесняться стала - сама-то она так и осталась деревенщиной, и говорит не так, и одеваться толком не научилась. Нет, она, конечно, старается, вот кофточку недавно купила тоненькую шерстяную на выход да туфельки на каблучке симпатичные, удобные.
"Ой, что-то Веточка-то задерживается", - затревожилась, глянув на часы.
- Маам! - звонкий девичий голос вернул Евдокию из раздумий, и тут же в комнату впорхнула дочка, затормошила, - ой, как вкусно пахнет, мамочка, я такая голодная, представляешь, сегодня буфет в школе не работал, мы бегали за пирожками на проспект, а там как раз флаги развешивали к празднику, и лоточницу прогнали, ох...
Светлана повертелась у стола, приоткрыла салфетку, захлопала в ладоши, отщипнула кусочек поджаристой полосочки, слизала повидло.
- Мам, представляешь, мы сегодня с Наташей Казанцевой зашли в книжный, она мне книжку подарила, вот, а потом...
- Веточка, ты руки иди помой, я чай разолью, и сядем кушать, - перебила Евдокия.
Дочь кивнула, умчалась в кухню умываться. Вернулась, переоделась в домашнее, не новое, но чистенькое платьице. Помогла матери переложить куски пирога на блюдечки. Откусила и снова затараторила:
- Ну, вышли мы из магазина, попрощались, книжку она мне завтра принесет, мы ведь купим завтра торт, да? Ко мне ещё одна девочка придет. Ну, я иду, а тут вдруг меня кто-то окликает, поворачиваюсь, какой-то инвалид странный, с палочкой, смотрит через очки и говорит:
- Здравствуй, Саня.
- Я оглянулась, думаю, может, кто за мной стоит или идёт следом, но он меня, он же меня Веткой назвал! Я потому и оглянулась. Мама, что с тобой?
Евдокия выронила кружку. Чай растёкся по новой скатерти, а руки дрожали так, что даже Светланка заметила.
- Мама, что случилось? Тебе плохо? Врача вызвать?
- Где? - Евдокия вдруг охрипла, словно пропал голос, комок в горле прерывал дыхание. Она выпила залпом стакан воды, за которой сбегала дочка, и только тогда смогла справиться с собой:
- Где ты его встретила?
- Да недалеко от магазина, на проспекте.
- Какой он?
- Да я не разглядела, мама! Ну, незнакомый, инвалид, в очках, с палочкой! Наверное, спутал меня с кем-то.
- Веточка, доченька, - Евдокия схватила девушку за руку, сжала крепко, - вспомни, что он ещё говорил, откуда шёл, куда направлялся?
- Мам, ты меня пугаешь! Я не знаю! Я повернулась и ушла, а он так и остался там стоять, на улице.
Евдокия выпустила дочкины руки, поправила волосы, затёрла лужу на столе, налила себе чаю, взяла в руки кусок пирога. И вспомнила, как когда-то давно они пили чай со Степаном. Только тогда на столе были ванильные сухари, а какими сладкими-то казались! Воспоминания хлынули, угрожая утопить, унести за собой, и женщина не выдержала. Закрыв лицо руками, заплакала.
- Мы должны его найти!
- Зачем, мам? Кто это?
- Это твой отец, Света.
Теперь у дочери задрожали руки, она недоумённо уставилась на Евдокию:
- Мой отец? Но ведь он же погиб на войне! Ты же мне сама говорила!
- Светочка, - Евдокия то мяла руки, то прижимала к груди, не зная, как рассказать всё девушке, не выдав пока самое главное - а вдруг, это не он? Тогда зачем Веточке знать всю правду?
- Понимаешь, я так и не поверила, что его убили, для меня он всё ещё живой.
- А где он был до сих пор?!
Евдкоия вздохнула, пожала плечами:
- Не знаю. Может, он искал нас? Мы сколько с тобой квартир поменяли! Разве ж нас везде запомнили? Ты садись уроки учить, я пройдусь немного, проветрюсь.
Встала, засобиралась, надела ту самую новую кофту, туфли, юбку хотела подгладить да опомнилась - время-то, время уйдет, вдруг, он всё ещё там?
Она почти бежала. У книжного остановилась, огляделась кругом. Деревья уже оделись в нежную зелёную листву, а веточки всё ещё казались прозрачными. "Стёпа, Степанушко, да где ж тебя искать-то?!" - тихо простонала, поняла, что здесь его нету.
Кинулась к лотошнице, та грубо ответила, что тут тысячи мужчин в серых пиджаках ходят, всех не упомнишь.
Пометавшись по перекрестку, задумалась, куда он мог пойти? Ну конечно же, туда, где они жили с Александрой! Надо туда бежать!
Побежала, остановилась, перевела дыхание. Нет, он, похоже, там уже был, шёл оттуда, когда Светочку увидел. Значит, искал её, Дуню! Ну конечно же, как же она сразу-то не догадалась! Может, он всё ещё там, у их старого дома!
Словно ненормальная, влетела в подъезд, забарабанила в дверь, отступила к лестнице, нога соскользнула со ступеньки, еле успела ухватиться за перила.
- Вам кого? - замок щелкнул, выглянула женщина в сатиновом цветном халате.
- Простите, к вам недавно не приходил мужчина? В очках, с палочкой?
Женщина удивлённо воззрилась на Евдокию:
- Какой ещё мужчина с палочкой? Кто вы?!
- Степан Рагозин, он сюда должен был прийти, мы здесь раньше жили с дочкой,- и уже понимая, что его здесь не было, Евдокия ослабла, сползла на ступеньку и заплакала.
Женщина ушла в квартиру, звонко щёлкнул замок.
Евдокия, пошатываясь, вышла на улицу. Какой-то пацан выскочил следом, оглянулся, тут же вытащил из кармана рогатку, прицелился по сидящему на дереве воробью.
- Ты что! - попыталась остановить хулигана, но тот уже стрельнул, птица успела улететь, к ногам женщины упали две веточки, Евдокия подняла, покачала головой. Так и пошла со двора с веточками в руке.
- Дуня! - проходившая мимо полная женщина остановилась, пристально всматриваясь. Та оглянулась, не сразу признала, кто окликнул, потом поняла: соседка, что жила над ними.
- Надо же! Легка на помине - про тебя сегодня мужчина какой-то спрашивал, с палочкой, я ответила, что давно тут не живёте, переехали с дочкой, а куда, бог знает.
- Не Степан Рагозин?!
- Он не назвался. Хотел записку оставить, да я сказала, что давно тебя не видела.
- А он? Он что?
- Закурил да пошел себе, куда - не знаю.
- Тётя Маша, можно я оставлю вам наш адрес, вдруг он снова появится? Мне бы только карандашик да бумажки клочок.
Попрощавшись с Марией, Евдокия остановилась унять сердце, проплакаться, прижалась к холодной стене арки, обняла руками холодные камни:
- Стёпа, Стёпушка, где же ты? - и тут же себя подтолкнула - не стой, беги, ищи!
Скверик около кинотеатра, столько народу, никто не работает, что ли, с афиши широко улыбается Сергей Столяров. Вспомнила - давно не была в кино - и дальше, бегом - к библиотеке.
Господи, а ноги-то как устали, туфли зачем-то новые напялила, хорошо, у входа в абонемент есть лавочка, можно чуть передохнуть...
Свернув к библиотеке, Евдокия замерла. Сердце бухнуло, перехватив дыхание. На лавочке сидел мужчина с палочкой. Вот он глянул на небо, блеснули очки на глазах, она перевела дух, заулыбалась: ведь нашла же, нашла!
- Стёпа! Степан! - мужчина встал, одёрнул пиджак, повернулся и направился прочь, не глянув на Евдокию, унося с собой последнюю надежду.
У Евдокии подкашивались ноги, решила присесть, да тут к лавочке подошёл дворник и начал красить. Женщина побрела понуро прочь, в глазах дрожали слёзы.
Сумасшедшая... Ведь у Александры и бумага официальная была, что погиб Степан, и друг его потом приходил, рассказывал, как всё случилось на его глазах. Шомполами беляки сначала били Степана, босиком по снегу гоняли, а потом к телеге привязали и увезли.
Она внезапно почувствовала знакомый, щекочущий ноздри запах свежего хлеба, вспомнила, как они со Степаном искали крёстную, вот он, этот дом, так и стоит, словно и не было этих лет, и побелён также, и ворота зелёною краской выкрашены. Открыла осторожно калитку.
У стены одного из домов играли девочки, прыгая через мяч. Аж нехорошо стало, словно на много лет назад вернулась, смахнула слезу и только тогда заметила его, тихонько прошептала, позвала робко:
- Стёпа...
А он услыхал, сигарету затушил, повернулся медленно, улыбнулся. Двинулись оба у друг другу навстречу. Евдокия и про туфли забыла, и про мозоли натертые, обнялись... она в руке веточки держит, не выпускает.
- Дуняша, Дунечка, - Стёпа целовал её чуть поседевшие виски, гладил волосы, а она крепко-крепко прижалась к его груди и всё шептала:
- Вернулся, нашёлся, родненький. Где ж ты был-то?
Они не замечали ни важно гуляющих кур, ни беременной бабы с корзинкой белья, не слышали звуков пилы и хрюканья свиней, не чувствовали въевшегося в этот двор запаха кислых щей.
Потом на ходу запрыгнули в трамвай, доехали до дома, там пили чай, ожидая, когда вернётся умчавшаяся к подружке Светланка.
И рассказывали, рассказывали друг другу, как пережили эти невыносимо трудные годы, вспоминали Ветку-Санечку. Уговорились на кладбище сходить в выходной, Саввишну помянуть, о дальнейшем пока молчали - он ещё и сам не решил, как быть, а она боялась, что снова его потеряет...
Светланка впорхнула в комнату, застыла на пороге, глянула вопросительно.
- Веточка, это твой отец, Степан Рагозин, - тихо, но чётко произнесла Евдокия.
- Здравствуйте, - растерянно ответила дочь.
- Здравствуй, доченька, - Степан поднялся, сделал пару шагов, заробел. Евдокия, увидев, как у взрослого мужика губы задрожали, встала, легонько подтолкнула Веточку к отцу, они протянули руки друг другу, пожали. Подошла, обняла обоих. Стояли втроём, обнявшись, долго, молча. Потом Евдокия улыбнулась, предложила:
- Какой у нас сегодня день радостный! Давайте-ка вместе пельменей капустных налепим? - и, улыбаясь, добавила, глядя в Стёпины карие глаза, - у меня нынче капуста очень вкусная получилась...