Правильно говорят: старость - не радость. Матвеевна, тяжело вздыхая, сунула ноги в обрезанные валенки и потащилась в сенки - до утра дотерпеть не получалось.
Августовские ночи стояли тёмные, холодные, словно уже и не лето, а поздняя осень. Ребятня и молодёжь, правда, гуляли, всё им нипочём, а старики грели мёрзнущие косточки у тёплых печек. Матвеевна, вернувшись в дом, прислонилась к печке - кормилице да уютнице - сначала холодными ладонями, а потом повернулась спиной да чуть не свалилась на пол.
Всплеснув руками, охнула и кинулась в комнату, путаясь в постеленных половичках - а и не ошиблась же! Думала - показалось, хотела уже на колени в угол к иконе пасть.
Нет, свет в доме напротив, действительно, горел, отчего сердце забухало, прося корвалолу и валерьянки. Старушка трясущимися руками накапала лекарство в стопочку с водой и залпом выпила. А потом заметалась по избе - то ли бежать к кому, звать с собой, то ли крепче шторки на окнах запахнуть, уж больно странным казался этот освещённый дом - кажись, в нем лет пять уж никто не живёт, кто ж свет-то зажег? Может, воры али какая нечистая сила?
Дом-то этот, савельевский, дурными слухами был славен. Матвеевна ещё с молодости помнила: все беды в селе с этого дому начинались. И не удивительно - что ни баба там, то колдунья или знахарка, а то и вовсе непутёвая. Да всё скрытные какие-то были. Вот и теперича дом-то, поди, кому-то отписанный, а в глаза никто никого ни разу не видывал как Ефросинья-то померла.
Свет в савельевском погас, Матвеевна перекрестилась на образа и юркнула под одеяло - утро вечера мудренее. Завтра в магазин пойти надобно, вот там, может, что узнается. Однако выспаться толком не удалось - долго вертелась, боясь глаза закрыть.
Чуть свет в калитку затарабанила, сопровождая стук криком, приятельница, Гавриловна:
- Матвеевна! Открывай, тут такие страсти, а ты дрыхнешь, как с полюбовником!
- Чего ты орешь? - проворчала Матвеевна, ёжась от прохладного воздуха. Открыла щеколду, Гавриловна ворвалась в дом вперед хозяйки и зачастила скороговоркой:
- В савельевском-то снова сила нечистая завелась! Я утром бельё сымать во двор выползла, глянула, а супротив в окне рожа черная торчит! С рогами вот тааакими,- Гавриловна с трудом подняла скрюченные руки, больные артритом,- а заместо волос на голове настоящая шишига!
Матвеевна схватилась за сердце, рухнула на кухонный табурет:
- Ой, да что ж это? К батюшке надобно ехать, звать его, может, перекрестит дом-то, да всё и образуется.
- Ага, надобно. На какие шиши-то? Я вон за дрова сколько намедни отдала, да ещё скоро картошку копать, мужикам надобно и денег будет дать и водки прикупить.
После второй чашки чая Гавриловна заторопилась до магазина, Матвеевна быстро собралась, вместе повеселее, хоть и светло уже, а мало ли... выскочит из ворот черт-то этот.
Не успели за ворота выйти, как калитка у савельевского медленно открылась, бабки друг за друга схватились, чтобы не упасть от страха да не поддаться нечистой силе, и замерли на месте.
Из калитки вышла молодая симпатичная женщина, одетая по-городскому, улыбнулась, кивнула, здороваясь, закрыла ворота и быстро пошла в сторону магазина.
Не сразу отошедшие от испуга, бабульки все ж опомнились и потянулись следом - теперь уже гнало вперед любопытство.
- Здрасьте, а чья ты такая будешь, девонька?- спросила напрямую Гавриловна, наблюдая, чего та покупает.
- Марина. Савельева я.
- Марина? Это ж кака-така Марина? Кем хозяевам-то приходишься?
- Внучка бабы Фроси.
- Витькина дочь, что ля? Это что, Витьке-то, сколько тогда годов-то?
- Пятьдесят было бы, да нету его уже сколько лет.
- Ох, ты. А ты-то сюда как? Жить собираешься?- Матвеевна ощупывала женщину цепким взглядом, словно пытаясь понять, что та за человек, врёт или нет.
Марина пожала плечами, видать, ещё сама ничего не решила точно, как все Савельевы - всё у них недомолвки да секреты, что в том омуте. Матвеевну окликнула продавец, и бабка переключилась на покупки.
Гавриловна, одним глазом следя за подругой, другой не спускала с Марины, язык за зубами удержать не удалось, как ни пыталась:
- А ты одна приехала или с кем-нето?
- Одна. До свидания,- Марина вдруг быстро попрощалась и буквально вылетела из магазина.
"Ох, нечисто тут, точно нечисто!"- подумала Гавриловна, глядя вослед. Одна она! А про черта-то и скрыла! Ну, ничего, вот внук приедет, попросим наведаться в дом к этой... одиночке-то. Он всех чертей на чистую воду быстро выведет".
Поговорив с соседками, сгоношили Ленку Боярскую в гости к приезжей напроситься, может, чего разведает - по возрасту-то вроде как ровесницы будут. Собрались было по домам да тут снова увидали Марину - женщина садилась в автобус.
Переглянувшись, соседки кинулись к савельевскому забору. Толкая друг друга, по очереди припадали к узенькой щели в воротах. Во дворе кто-то скакал, громкий чих заставил бабулек задрожать от страха и перейти на шёпот. У Матвеевны челюсть нижняя чуть не выпала.
Со стороны сарайки двигался чёрт. Матвеевна схватилась за сердце. Шёл нечистый, сверкая белыми зубами, поигрывая хвостом, рогов, правда, как Гавриловна показывала, видно не было, но все одно было страшно, и Матвеевна тихо осела на землю.
- Ч...ч...черт там взаправду, гав... Гав... Гавриловна, слышь... анчутка там!
- Ми-яу!- из-под калитки на бабок выскочила с ором черная кошка. Гавриловна подхватилась и засеменила к родному дому - укрыться-спрятаться, бросив Матвеевне, чтобы та тоже бежала отседова.
Назавтра Ленка сходила в гости, рассказала, что в доме пусто, нежило как-то, печка не топится, холодина. Никого кроме хозяйки в доме не видела, разве что черную кошку, спящую в футляре от скрипки. Бабки многозначительно переглянулись.
- Зачем анчутке скрипка? - этим вопросом застала их очередная бессонная ночь.
Маринка сама в гости не навязывалась, а в дом к ней идти было страшно, вот и маялись бабки от мучившей их неизвестности. Гавриловна собиралась в воскресенье в церкву съездить, свечку поставить от нечистого. Вовсе жутко стало, когда из открытого окна савельевского дома стали то и дело слышны звуки скрипки.
В пятницу вечером к Матвеевне приехал внук, Алексей, ради которого напекла шанег с картошкой да пирожков с морковью. Сидела, потчевала парня да радовалась его приезду, да так залюбовалась внуком, что и шум на улице не услыхала. Только, когда дверь тихонько скрипнула, выглянула в окно и рот открыла.
- Здравствуйте, - еле слышно прошептала вбежавшая в избу Марина и прислонилась обессиленно к косяку.
Матвеевна зыркнула сердито:
- Чего тебе?
Та повернулась к Алексею, отчего Матвеевну передёрнуло: а, ну, как сглазит внука-то?
- Помогите, пожалуйста, сын у меня пропал. Я ужин готовила, не увидела, как он за ворота выскочил, он же нигде не бывал, потеряется, я уже звала-звала... нигде не видно,- прерывающимся голосом попросила Марина.
- Сын?
- Да, мальчик восьми лет! Да ещё ящичек исчез, он там что-то все мастерил, то ли ракету, то ли ещё что! И спички пропали!
- Тьфу, ты! Спички-то, чего раскладываешь? Как парня-то зовут?
- Гриша...
Гришку искали все, не задавая пока вопросов, откуда он взялся. Пацан оказался на берегу, возвестив о себе нехилым взрывом-фейерверком.
Алексей бежал впереди всех. У горящего костра был виден худенький детский силуэт. Мужчина, матерясь, пытался потушить костер, из которого взлетали вверх разноцветные огонечки.
- Ты чего удумал, дурень?! - Алексей поймал пацаненка за шиворот, тот пытался вывернуться, пинался и, хотя мужчина держал крепко, все же сумел вырваться и побежал вдоль берега. Марина кинулась за ним:
- Гриша, стой, не бойся, остановись, сынок!
- Стой, тебе говорят! - вторил Алексей, перегоняя Марину - сразу за поворотом начиналось болото, местные-то знали, а малец несся, не разбирая. Рванув, Алексей успел ухватить уже провалившегося в болотную жижу пацанёнка. Тот яростно брыкался.
- Да не дергайся, а то вместе утонем! - Выдернул пацана из болота и поставил рядом с собой. Тот ревел белугой, размазывая по лицу грязь и сажу.
- Ох, ты и чумазый-то, а, - Алексей передал мальчишку подбежавшей матери, протянул носовой платок. Та машинально схватила, взялась вытирать сыну слезы и щеки.
Алексей охнул. Перед ним, рыдая и трясясь от страха, стоял самый настоящий негритёнок.
Подоспевшие бабки взвыли дуэтом и кинулись по селу, крича про нечистую силу.
Алексей смотрел на Марину. Та виновато улыбалась...
- Так вот кого моя бабка за черта принимала...
Прижимая к себе мальчишку, Марина плакала, что-то тихо объясняла, то ли в оправдание, то ли себя успокаивала, а сама бегом тащила сына домой, чем ещё больше напугала торчащих у ворот бабок. Алексей задумчиво глядел вслед.
Вечером бабки держали совет, как положено, на троих, пригласив для кворума ещё одну подружку, Степановну.
- Это чего же выходит: анчутка у неё в сыновьях-то, - нахмурившись, промолвила Матвеевна, пригубив налитой для храбрости сладкой малиновой настойки.
- Вот! С нечистой силой согрешила девка, срам-то какой! То и прячется, врет, что нет у неё никого.
- Слышь, Матвееена, - подвинулась, навалившись полными грудями на стол, Гавриловна, - а мать-то этой непутевой, выходит, Наталья рязанская? Помните, как-то давненько приезжала, тоже от всех пряталась, весь двор тогда перекопала, мож, там клад какой закопанный! Вот и эта, поди, за ним приехала. А анчутка-то сторожит, не выдаёт добро кому ни попадя.
- А может, бабоньки, этого чертенка изловить да... того... обратно в омут? - почмокав липкими губами, предложила Степановна.
- В болото! Заманить и утопить! - подхватила Гавриловна.
- Ага, заманить. Ты, что ля, заманивать-то будешь? У тебя при одном только виде этого черта понос начинается и панталоны мокнут.
В другой комнате проснулся, завозился Алексей, и бабки притихли, заговорили шепотом. Вспомнили, как давно колхозный сторож зашел к Савельевым за косой да так и пропал, как входил видели, а как вышел - нет, а нашли в обнимку с косою аж в поле уже холодного, те, однако отперлись: мол, видать его не видали.
А бабка ихняя, Степанида Зосимовна! Одно что грамотная, четыре класса ЦПШ окончила, та всё колдовала, на девок порчу наводила да мужиков привораживала, а от кого понесла, так никто и не знает... Видать, тоже от нечистого, потому как сынок-то все по болоту мотался, отца, поди, искал.
- Ах, - воскликнула Степановна, - так анчутка-то тоже в болоте укрыться хотел, когда от Алексея вырвался!
Бабки разом охнули, дружно тяпнули ещё по стопарику, держась, кто за голову, кто за сердце.
Алексей поздоровался с бабками, сел рядом, налил молока, взял в руки шанежку с картошкой.
- Слышь, Ляксей... Надобно ж как-то от анчутки-то избавиться, ведь мор нашлёт на всё село! Вон, погода-то уже испортилась! Намедни как жарко было, вёдра днями стояли, а тут.. враз похолодало!
Мужчина отставил кружку, поперхнулся, непонимающе уставился на бабок, переводя взгляд с одной на другую:
- Какого ещё анчутку?
- Да Маринкиного-то чертёнка! Мож, вилами его прогнать обратно в омут? Или, вообще, дом этот клятый сжечь...
Алексей стукнул кулаком по столу:
- Вы сдурели, что ли? Какой анчутка?! Это ж малец, пацан, сын Маринкин! Человек это, вот, дуры бабы...
- Ох-ти, как же человек-то, а отчего ж такой чернёхонький-то?
- Да, а ещё в кошку превращается!
Алексей покачал головой. Вот чего парнишка такой чернёхонький, кто знает, видать отец - африканец, негр. Следующие полчаса он подробно рассказывал бабулькам про Африку, про негроидов и, вообще, про любовь с первого взгляда.
- Ой, ну это не лучше чёрта-то! Надо же так согрешить!
- А они все, савельевские, такие - что Степанида невесть от кого понесла, что ейная старшая, Фроська...
- Ой, точно! Фроська-то, всё из себя ученую строила, как же, техникум окончила, ветеринарша! Ой, ещё, помню в Москву моталась на этот, как его, фистиваль молодежный.
- Да, да, а приехала, помните, словно сглазили девку? Всё в обмороки падала да по больницам моталась, а потом в город увезли на скорой, вроде почки прихватило, а вернулась с робятенком!
Бабки охали-ахали, продолжая хаять савельевский непутевый род. Алексей слушал да головой качал, слегка улыбаясь. Сидел, глаза прикрыв, а там, втайне от вездесущих бабок, виделась Марина на берегу, вчерашняя, растерянная и нежная. Приглянулась, чего уж скрывать-то, да вот с негритенком незадача.
Раздумья Алексея и болтовню пенсионерок прервал робкий стук в двери. Марина... Алексей даже привстал от неожиданности.
- Я платочек постирала, вот, спасибо вам, - положив платок на стол, женщина развернулось было, да Алексей остановил:
- Так посиди с нами, вон чайку выпей или настоечки малиновой. Меня Алексеем звать. Как там Гриша?
- Спасибо, спит сейчас. Здорово вчера перепугался, - Марина смущенно присела на табурет, робко взяла кружку с горячим чаем, что налил Алексей. Молча, в полной тишине, так что слышно было, как тикали ходики на стене, сделала несколько глотков, встала, попрощалась и вышла. Мужчина кинулся следом, проводить.
- Марина, вам, может, чего по дому помочь надо? Не стесняйтесь, я много что умею.
- Спасибо, мы ненадолго, продавать дом собираемся, вот только вещь одну найти хотелось бы, - и ушла, оставив Алексея в недоумении. Неужто, правда, клад какой ищет?
Назавтра навестил Марину сам, без приглашения, уговорил погулять вместе с Гришей, спустились к реке. Сначала сидели молча, потом Марина заговорила:
- Документы ищу на деда, говорят, где-то в доме остались, я ведь так и не знаю о нём ничего, а бабушка Фрося как-то маме говорила, что тайна у неё есть, только никому она не скажет, покуда живая. Деда этого точно никто из родных не видел, а бабушка рассказывала, что он москвич, из обеспеченных, на фестивале молодёжи и студентов в 1957 году познакомились, влюбилась она крепко, да распрощались после навсегда...
Как её не расспрашивали, никому правду не сказала, даже имени не назвала, а тут Гриша родился. У нас сейчас никого не осталось, может, хоть деда нашли бы...
Не очень понимая, как ухажёр бабки Ефросиньи связан с рождением Гриши, Алексей понял лишь, что у этой семьи есть какая-то тайна, а бабка Фрося явно обманывала всех с этим москвичом. Как знать, с кем пролетела в столице деревенская девчонка, от кого родила, а от сельчан беременность прятала из-за пересудов, скорее всего.
- Как никого? - Алексей вдруг понял, что его взволновало, - а отец Гриши?
- Не признал он его, нет у нас с Гришей папы. Он меня, в чем только не обвинил! Какими словами... вспомнить страшно. И Гришеньку грозился удавить, как-будто я его с неграми нагуляла. А я... Алексей, поверьте, ни с кем, кроме Юры, никогда. Я сама не понимаю, почему у нас такой ребёнок родился? Когда принесли, думала, в роддоме попутали, нянечки смеялись - мол, твой он, твой! Я даже тест попросила сделать. И, правда, мой! А значит, наш с Юрой. Вот только Юра отказывается.
Алексей задумчиво смотрел на солнечные блики, играющие в речных волнах, на облака, на бегающего радостного мальчугана, пытаясь понять, врёт Марина или правду говорит.
- Погоди, Марина. А тест на отцовство, почему не сделали?
- Так Юра не захотел! Собрал вещи и уехал! Я даже не знаю, где он. Вот и воспитывали Гришу с мамой, пока она жива была. Ой, намучились, люди, знаешь, какие жестокие - и дразнили мальчишку и обижали всячески. Вот я и здесь его старалась спрятать, боялась, что вообще не поймут, раз папа родной отказывается, вот и сказала женщинам, что одна приехала.
Марина виновато улыбнулась, вздыхая, что наделала делов.
- А разыскать не пыталась? Вы где познакомились, он, вообще, откуда, отец Гриши?
Марина покачала головой, вздохнула, - отсюда.
Алексей глянул удивленно. Та махнула рукой, рассказала, что мать Юры местная была, здесь родилась, а вот бабушка была из-под Рязани, сюда приехала с бабой Фросей из Москвы - та её сагитировала в здешний колхоз, тут и родилась потом Юрина мать, а учиться уехала в город, где и вышла замуж за бабы Фросиного сына.
'Санта Барбара', - пронеслось у Алексея, черт знает что, а не семейка, правы бабки.
- Погоди, погоди...это не баба Маша ли? Её вроде рязанской и кличут. Эх, жаль ничего она не расскажет, парализовало её недавно, лежит дома, не встаёт, и речь отнялась, мычит да руками маячит. Получается, твоя мать - внучка Фроси и Маруси?
Марина пожала плечами, улыбнулась. Алексей щелкнул пальцами и решительно предложил:
- Так, Марин, зови парня, пойдем к бабе Маше в гости наведаемся, авось, что и узнаем.
Марина сначала отказывалась, но Алексей был тверд. В доме бабки Маруси гостей встретила тишина да спёртый воздух, девчонка, что снимала комнатку в обмен за уход за бабкой, где-то моталась, на столе стояла немытая посуда.
Алексей постучал о дверной косяк:
- Баб Маша, можно гостям зайти?
Щупленькая фигурка на кровати шевельнула руками, оживились, сверкнули подслеповатые глаза. Алексей подошел к старушке, поздоровался, следом вошла Марина, держа за руку Гришу.
- Мммм, - бабушка попыталась пошевелиться, приподняться, Алексей помог, поправил подушку. И замер. Баба Маша смотрела не на него, не на Марину, а на мальчика, мычала, плакала и тянула к нему худые, в темных рябинках руки.
- Подведи его ближе, - прерывающимся голосом попросил Алексей, Мария коснулась курчавых волос мальчика, прикрыла глаза. Марина осмотрелась, взяла чистую салфеточку, промокнула старушке слезы. Та вздохнула, пожала девушке руку и потом показала вниз, куда-то под шкаф, промычала что-то и закрыла глаза.
Алексей наклонился, пошарил, достал и-под пыльного шкафа маленькую, сшитую из открыток с видами Москвы, шкатулку, медленно открыл. Внутри, сложенная вчетверо, лежала фотография...
Две молодые пары в парке около красивой клумбы: улыбающиеся девушки в летних расклешенных платьях, босоножках и светлых носочках, рядом с ними белозубые чернокожие парни в легких светлых брюках и ярких футболках. И надпись на обороте, уже слегка выцветшая. 'Москва, 1957 год. Да здравствует любовь!'
- Каково же им было всю жизнь скрывать это от родных,- тихо проговорил Алексей.
Марина, плача, разглаживала перегнутую фотографию, баба Маша чему-то тихо улыбалась, еле шевеля губами. Алексей думал о том, что никому не отдаст ни Марину, ни мальчугана. И только Гриша увлеченно следил за сидящей на окне черной кошкой, его совершенно не интересовала фотография тех парней, на одного из которых он был удивительно похож.
А Матвеевна с подругами ещё долго судачили об Анчутке и непутевых девках, во всю ругая и бывших соседок и современную молодежь.