Иконы называют образами. Они образ Бога. Образа бывают разные, похожие и непохожие друг на друга. Их много, и всё же существует канон, существует, существовал, и будет существовать. Пожилые люди, глядя на некоторые иконы, говорят, что это красиво, но как-то, не так, они к таким иконам не привыкли, и молиться на них у них не получается, вроде, как и не иконы они вовсе. Но разве всё дело в каноне? Нет, конечно. Всё дело в самом образе божьем. Запрещают некоторые религии изображать Бога, потому что боятся, как бы так не получилось, что будут люди, молится не образу Божьему, а образу чуждому Богу и всему Божьему.
Катерина поминала в церкви родных и близких за упокой. Она никогда не молилась. Она устала, хотела домой, в свою уютную, удобную квартиру. Она хотела выпить кофе, посмотреть телевизор, она мечтала не думать. Последнее время до неё стали доходить те вещи, которые раньше проходили мимо. Было бы лучше если бы всё то, что ей приходит в голову, до неё бы никогда не дошло. Зачем теперь? Теперь поздно. Теперь всё поздно. Она уже ничего не может изменить. Её учили так думать, так писать, теперь она учит тому, чему её научили. Она прочитала много книг о литературе, о поэзии, и теперь все эти её знания вдруг стали ненужными, лишними. Катерина узкий специалист, но ведь специалист, этого не отнимешь. Может быть, она не те книги читала? Разве могли ошибаться её учителя, интеллигентные, прекрасные, умные люди? Она всё делала, как надо. Она кандидат наук, читает лекции, она пишет книги, стихи.
Нет, всё не так. Она старая дева, нищая, и некрасивая, совершенно одинокая. Она пишет никому ненужныё глупости, она учит этим глупостям других. Да, похоже, не те книги она читала. Она бездарная, недалекая, она слишком мало знает и не стремится к знаниям, она калечит жизни молодых людей, упорствуя в своей глупости. Учить можно только на своём примере, а её пример может научить только тому, как не надо жить.
Господи, если в этом есть хоть капля правды, можно и нужно сойти с ума. Катерина шла всё быстрее. Она забыла об усталости, её подгоняла неизвестная ей прежде сила.
Мы знаем слишком мало и дурно учимся: потому и должны мы лгать.
И кто же из нас поэтов, не разбавлял бы своего вина?
Много ядовитых смесей приготовлялось в наших погребах; многое, чего нельзя описать, осуществлялось там.
И так как мы мало знаем, то нам особенно нравятся нищие духом, особенно если это мо лодые бабёнки.
И даже падки мы к тому, о чём старые бабы рассказывают себе по вечерам. Это мы называем вечной женственностью в нас.
И как будто существует особый, тайный доступ к знанию, скрытый для тех, кто чему-нибудь учится: так верим мы в народ и мудрость его.
Все поэты верят, что если кто-нибудь, лёжа в траве или уединённой роще, навострит уши, узнает кое-что о вещах, находящихся между небом и землёй. 2
Всё это началось с ней недавно, почти сразу после смерти матери. Пока мама была жива, Катерина была дочерью, чувствовала себя моложе, она не была одинока. Со смертью единственного близкого человека, неожиданной и быстрой, пришла пустота.
Никчёмные её книжечки, их и книгами то не назовёшь, никчёмные лекции, обремененные семьями и только что появившимися внуками подруги, которым она, конечно, была не нужна - всё это пустоты не заполняло. Пришло осознание, пришло как-то сразу, в одно мгновение. Не повезло, живут же как-то люди, ничего не сознавая.
Когда-то давно прочитала Катерина в какой-то книге по искусству, что архитектурное убранство зданий, построенных в классическом стиле, полностью соответствует эпюрам напряжений, возникающим внутри здания.
Даже листья аканта, соответствуют напряжениям, под крышей, а уж о колоннах и пилястрах и говорить нечего. Выходит, что греки прекрасно знали сопромат, а может, умели гениально чувствовать эти напряжения. Древние считали, что внутренним смыслом всех вещей является красота. Правы они были, правы, и ничего невозможно сделать с их правотой. Внешний вид здания, образ здания, по сути дела должен отражать его внутреннюю, прекрасную сущность.
Катерина листает свои книжонки. Образы в её стихах надуманы, высосаны из пальца, некрасивы. Это не образы - это маски, личины, скрывающие внутреннюю сущность вещей, чувств и мыслей человека.
Катерина читает свои книжечки - это ужасно, это ширпотреб, профессионально сделанный ширпотреб, опилки, склеенные по науке. Это сработано для помойки. Штампы можно исправить, их можно не допускать, да и собственно говоря, почему нужно отказываться от абсолютно необходимых слов из-за того, что их засалили и затаскали какие-то бездари до неё. В конце концов, голый король, что бы там не говорили, всё равно голый, море синее, небо голубое, трава зелёная. Дети, первый раз приезжая на море, в восторге кричат: 'Мама оно синее, посмотри какое оно синее'. Можно считать это штампом, а можно считать это правдой. Кто, в конце концов, виноват в том, что поэты изгадили некоторые слова так, что теперь боятся к ним прикасаться? Кто будет отмывать их в чистой воде своего таланта? А кто объяснит, что делать с заштампованными мозгами? Её заштампованный ум делает штампы, профессионально делает штампы, не придерёшься. Все её идеи, чувства и мысли - сплошные штампы. Даже сильные, хорошие, добрые чувства - банальны. Её книги не причиняют страдания и не дарят наслаждения, они не затрагивают глубоко. Она стремилась к высокому уровню стихов, пыталась в полной мере выразить свои чувства и переживания. И только теперь Катерина поняла, что всё это совсем не то к чему нужно стремиться. Выражать нужно идею, мысль, нужно пытаться добраться до того, что стоит за чувствами и переживаниями. Всякая поэтическая форма, есть всегда нечто одухотворённое; она есть изнутри видимая жизнь.; Русские поэты плохо знают своих гениев не поэтов, а у этих гениев есть готовые ответы на многие вопросы. А, может быть, поэтов эти ответы не устраивают? Оказывается поэтическая форма это отнюдь не ямбы и хореи, а нечто совсем другое. Рифма сама по себе ничего не значит. Она не цель. Она средство, способное донести скрытый смысл многих вещей, выявить его, сделать зримым. Именно та, изнутри видимая, одухотворённая жизнь, пульсирующая в стихах, выявляет свою прекрасную музыку в ритме и рифме.
Посредственность видит только то, что лежит на поверхности, и чувствует только то, что видит. Посредственность цепляется за пустую форму, не имеющую отношения к поэзии, потому, что это единственное совершенство, которое ей доступно. Любое покушение на неё она воспринимает как реальную угрозу себе. У посредственности есть только один уровень - уровень посредственности. Чуть-чуть лучше, чуть-чуть хуже - это уже не имеет значения.
Где начинается профессионализм? Что такое профессионализм? Что такое мастерство? Нужно сочетать мастерство с профессионализмом. Но как? Почему она не стала мастером? Почему она не стала даже подмастерьем? Почему она, всю жизнь потратила на несколько жалких, никому не нужных книжонок. То, что покупают люди ширпотреб, а не работу мастера, не утешает, наоборот, делает ситуацию ещё более безнадёжной.
Нужно быть осторожней с образами. Они и есть подлинное лицо, лик вещей, чувств, понятий, и идей. Лучше совсем отказаться от них, если не видишь мир с открывшимся лицом. Они не выразительное средство, нет, они то, что есть, объективно существует за гранью обыденности и привычной прозы жизни. Поэзия должна быть прекрасной. Она должна выявлять скрытую, прекрасную сущность вещей. Образы должны стоять перед глазами не отпускать человека, мысль должна оставаться, существовать вне времени, а чувства вызывать наслаждение и страдание, очищающее душу. Поэзия, как и миф, связывает бытие и инобытие, проходящее и вечное. Если очень хорошие стихи не остаются в памяти, не живут отдельной от автора жизнью, значит, они ничего не стоят - ширпотреб, сделанный профессионально.
Есть поэты, оставившие после себя целый космос, свой космос. Это Данте, Гомер... Таких поэтов мало, их единицы, а в России поэтов такого масштаба не было, и нет. Но есть Пушкин, Тютчев и многие другие. Некоторые строчки, написанные ими, пробивают время, долетают до нас как вспышка, как электрический разряд.
Поэты читают поэтов, поэты критикуют поэтов, поэты оценивают поэтов - замкнутый круг, из которого нет выхода. Поэты не ищут друг у друга вдохновения; они ищут друг у друга ошибки. Основоположник школы поэтов Гумилёв считал, что школа - это замена вдохновению. Но разве можно чем-либо заменить вдохновение? Тот, кто 'без ниспосланного музами исступления подходит к порогу творчества, в уверенности, что благодаря одной только сноровке станет изрядным поэтом, тот немощен' и всё, что было создано им 'затмится творениями исступлённых'. Это слова Платона. Выходит, что, таким как Катерина и к порогу творчества подходить нельзя? Может она преувеличивает?
Поэты редактируют книги поэтов, а в результате появляется анекдот о том, что телеграфный столб это хорошо отредактированное дерево. А где же читатель? Читателя нет. Поэзия далека от бульварных романов, правда, некоторые поэты-песенники способны и романы переплюнуть, но без музыкального сопровождения - это тоже мало пригодно. Поэзия далека от детектива. Ей нечем привлечь неумного или просто усталого читателя, желающего расслабиться и отдохнуть, но и умному читателю сейчас она предложить может очень немного. Так что же такое профессионализм? Неужели, это словесный блуд, когда сказать по существу нечего? В этом случае, ни о каких сильных чувствах говорить не приходится. В этом случае не может родиться ни одна прекрасная мысль, не может появиться ни одна замечательная идея - безопасный секс, так сказать, и вполне профессиональный, да и заразиться любовью к поэзии тоже невозможно, всё очень стерильно получается, а образы конечно тут тоже нужны, для разнообразия ощущений. А может, поэты решили, что если Музу насиловать почаще, то она, в конце концов, ответит взаимностью? Только вот Музы страдают, а читатели не читают.
Я устал от поэтов, древних и новых: поверхностны они для меня все и отмели они для меня на море.
Они недостаточно вдумывались в глубину: потому и не опускалось чувство
их до самого дна.
Немного похоти и немного скуки: таковы ещё лучшие мысли их.
Дуновением и бегом призраков кажутся мне все звуки их арф; что знали они до сих пор о зное душевном, рождающем звуки! -
Они для меня недостаточно опрятны: все они мутят свою воду, чтобы глубокой казалась она.
И они любят выдавать себя за примирителей: но они остаются для меня людьми неопрятными, посредниками и посредственностью, которая всё мутит!2
Неужели вся её жизнь образец того, как не надо поступать, как не надо жить, как не надо чувствовать и видеть. Поздно. Почему так поздно она это осознала, почему? Почему огромный, многоликий мир, наполненный красотой человеческих чувств, так грубо посмеялся над ней? Почему даже сейчас он не хочет открыть ей своё лицо?
Катерина рассматривает иконы в музее. Канон - это тоже штамп? Смотрят на неё тёмные, страдальческие лики, смотрят с каким-то суровым отстранённым пониманием. Они как будто сознают, что в этих залах являются гостями, почётными, уважаемыми гостями. Их дом - церковь, храм. Не современный храм, залитый сусальным золотом, а тот другой, для которого их создавали. В то время не было ещё резных, золочёных иконостасов. Иконы стояли вплотную друг к другу на украшенных цветным орнаментом рейках. У храмов были стены почти метровой толщины и окна, похожие на бойницы, а внутри все сплошь расписывались они фресками. Извивался огромный змей искуситель, приходили грешники на страшный суд, летали ангелы, а на самом верху огромный образ Христа благословлял верующих. Возле икон висели тяжёлые кованые лампады. Суровы и аскетичны были храмы тех лет. Прекрасные лики Бога и святых писали люди, сотворённые 'по образу и подобию божьему', писали с величайшим усердием, постом и молитвой. И был храм одухотворён невероятной красотой и высотой духа человеческого. И не было художникам дела до собственных амбиций, не пытались они отличиться, самореализоваться, а пытались вложить в идею свою душу. Внеличностная, глубоко прочувственная, выстраданная идея стала каноном.
Просит мысленно Катерина прощения возле этих икон за бездарно потраченную жизнь. Имеет ли право художник вольно обращаться с образами мира божьего? Имеет ли он право искажать в кривом зеркале своего сознания удивительный мир человека? Лучше просто прожить обычную, бесславную человеческую жизнь, не исказив при этом мир своими ничтожными, личными переживаниями и амбициями. Бог с ним, с искусством. Есть просто жизнь. Есть дети, внуки, мужья, жёны. Не было у Катерины этой жизни. Жаль, что не было.
Много таких как она женщин, много ахов, охов, возле искусства. А что такое искусство? В этом вопросе до сих пор нет ясности. Искусство - это то, что сделано искусно или искусственно? Но не всё, что сделано искусно является искусством, а уж то, что искусственно, тем более. Искусство это то, что сделано красиво? Но красота понятие растяжимое. Искусство - это творчество, творение? Но сотворить можно чёрт знает что такое, прости Господи, не в обиду тебе будет сказано. Искусство - это искушение, ведь нет более искусного искусителя, чем искусство. Но одного искушения не достаточно. Искусство - это то, что прекрасно? Прекрасно то, что одухотворено. То, что не одухотворено - безжизненно, мертво и подлинным искусством быть не может. Но каким духом одухотворено? Наши церковники говорят, что дух может быть от Бога, от Духа Святого и от дьявола, но есть ещё и бесы, демоны, гении. Платон считал Эрота гением, а Сведенборг гениев - худшими из демонов, подчиняющими себе души людей. Собственно говоря, для искусства не важно каким духом одухотворено то, что создано художником, и в этом ещё одна проблема связанная с искусством. Только всё это уже из области мистики. И сразу возникает новый вопрос о реальности и нереальности в искусстве.
Так что же такое искусство? Кто оценивает, что есть искусство, а что нет? Такие, как Катерина и оценивают. Сапожник может судить не выше сапога, а она не выше собственного стиха. Где найти тех, кто сможет оценить? Как их отличить, от прочих? Заслуги и звания не могут служить ориентиром, потому, что те, кто их раздаёт, часто в искусстве ничего не смыслят. Много людей отираются возле него. Она не первая и не последняя. Только вот не всем дано осознать губительную силу такого существования, страшный вред, от бездарных усилий людей, уродующих вечные чувства, понятия и идеи.
Почему мир открывает своё подлинное лицо людям так редко? Почему часто открывает его людям случайным, не тем, кто жаждет этого всем сердцем? Почему делает это не вовремя? Почему люди, увидевшие подлинное лицо мира, сходят с ума и проклинают жизнь в своём безумии? Почему величайшее счастье, которое даёт красота, идёт вместе с невыносимым страданием? Нет ответа. И не нужен тут ответ. Пути Господни неисповедимы, он наверно знает, что делает. Только, что делать ей? Жить одной в опустошённом мире, осознавая пустоту собственного существования. Она не может ничего изменить и даже не потому, что поздно, а потому, что она сама должна измениться, стать другой, другим человеком. Она не может. Осознание завело в тупик, и с этим ничего невозможно сделать, также как и с бездарно и глупо прожитой жизнью.
Угрюмо смотрит буйвол, в своей душе близкий к песку, ещё более близкий к тине, но приближающийся больше всего к болоту.
Что ему красота, и море, и убранство павлина! Такое сравнение прилагаю я к поэтам.
Поистине, самый дух их - павлин из павлинов и море тщеславия!
Зрителей требует дух поэта: хотя бы то были буйволы! -
Но я устал от этого духа: И я предвижу время, когда он устанет от самого себя.
Я видел уже поэтов изменившимися и направившими взоры против себя.
Я видел приближение кающихся духом: они выросли их них. -
Так говорил Заратустра.' 2
Так заговорил словами Заратустры Ницше, осознавший невероятное величие духа человека созидающего. Вдохновенный, безумный эстет Ницше умер в 1900 году. Но современные буйволы по-прежнему медленно жуют жвачку стихов, слушают нищих духом и мутят свою воду, чтобы глубокой казалась она, и пьют её сами.
Но если поэты плохи, кто ж тогда хорош? Если говорить о чести, совести, о любви к своему народу, то, пожалуй, в нашем обществе на первое место выйдут поэты. Если поэты замолчат, то кто будет говорить? Кто, если не они? Некому! Катерине и здесь нечем гордиться, из нёё не получилось трибуна, глас народа не звучит в её стихах. Но речь идёт не о человеческих качествах, не о политике и борьбе за справедливость, а об искусстве. Даже если не говорить о нём, ей гордиться нечем. Всё, что она делала, она делала хорошо, чуть-чуть лучше других. Этим чуть-чуть ни перед кем не оправдаешься.
Всесильный дух красоты живёт в великих произведениях искусства. Прекрасные образы оставлены нам в наследство художниками и поэтами. А кто же мы, мастера или подмастерья, творцы или бессильное ничто в этом удивительном, сверкающем красками мире, куда мы приходим на краткий миг человеческой жизни?
04. 10. 09
1 Лосев А. Ф. Из ранних произведений, Москва, Правда, 1990 г., с. 444.
2 Ницше Ф. Так говорил Заратустра, Перевод Ю. М. Антоновского, Издательство Московского университета, 1990 г., О поэтах, с. 112-114.
3 Любимов Л. Исскуство древнего мира, Москва, Просвещение, 1980 г. ,с.208.