== Мои мнения и мои стихи в тексте выделены так: ==...==
Борис Кригер
Б Е З Д Н А
...Нет ничего тайного,
что не сделалось бы явным...
Евангелие от Луки 8:17
ПРЕДИСЛОВИЕ
Православный священник решил открыть двери своего дома всем нуждающимся. Много лет там жили несчастные. Он любил их по мере сил и всем обеспечивал, старался всегда поступать по-евангельски. Люди отмечали, что в церкви при этом доме царила особая благодать и умиротворение, а атмосфера, создаваемая священником, была доброй и ласковой.
Многие полюбили этот дом. Туда приезжали не только несчастные, но и те, кто хотел им помочь. Жили вместе, весело и уютно. Конечно, случались и эксцессы, но в основном этот уголок был успешной попыткой жить по заветам Христа.
Даже те, кто не бывал в этом доме, слышал о том, как много людей он принимает и как щедро получают в нём те, кто, вероятно, уже и не надеялся на человеческое отношение к себе. Дом, способный впустить и приютить самых разных людей: от интеллигенции, писателей, паломников до тех, кого люди редко подпускают к себе, -- больных, обездоленных, никому порой не нужных. И это радовало и удивляло всякое христианское сердце. То, что христиане носят в сердце как некий неисполнимый идеал, в этом доме было воплощено в реальность. Вот где живое христианство, действенное, очевидное и непревзойдённое. Это не игра в христиан, не мимикрия под благочестие.
Цепь гонений не смогла разрушить этот дом и храм. Но оказалось, что разрушение таилось внутри дома.
Дом и храм были разрушены. Не ведая истинных причин, батюшка подал прошение о снятии сана .
Звучит совершенно невероятно. Потеря такого дома, --безусловно, трагедия, однако доброе сердце осталось, а значит, и впредь оно будет всеми возможными путями помогать всякому, кто обратится за помощью. Но настоящая трагедия -- это потерять такое сердце, возненавидеть людей и Бога; истинное несчастье -- обессмыслить всё, что было в прошлом, всё, что было сделано с огромным трудом, ибо такой подвиг созвучен Христу, а значит, усилия прошлого наполнены самым высоким смыслом. Можно спросить у всех тех людей, что согрелись и получили любовь и пищу в этом доме: были ли они спасены и обрели ли надежду? Все они в один голос благословят того, кто окружил их заботой и неравнодушием.
Батюшка, узнав истинную причину произошедшего, покаялся в своём отходе от веры, вернулся в церковь обычным прихожанином. Всех потрясли события, описанные в этом романе.
ПРОКЛЯТИЕ
"Будь ты проклята за то, что ты наделала!". Слова имеют силу яда. Хорошо настоянного, крепкого. Но чем ещё отплатить за разрушение всего? Взорваться раскатом грома, испариться, рассыпаться прахом?
В канун Рождества бывший православный священник, вернувший себе мирское имя Герберт, не хотел ехать на встречу с младшим сыном. Жена оставила его, забрав ребёнка. Герберт не понимал причин происходящего. Супруга обвиняла его в том, что он любил чужих людей больше, чем родную семью, и во многих других вещах. Однако Герберт чувствовал, что есть какая-то другая причина, но не мог её понять.
Десятилетний сын материл Герберта по телефону, обвиняя во всём случившемся и упражняясь в словах, не свойственных десятилетним детям. Мать его не сдерживала и этим лишь явно поощряла.
Но Рождество -- особый случай. Герберт выбрал игрушку -- коробку с каким-то пластиковым трансформером -- и явился на место встречи в затрапезный "Макдоналдс".
Сначала Герберт заметил её. Она была совершенно чужой, внешне невозмутимой, но всё равно как-то неприятно взволнованной. На некотором расстоянии он увидел и остальных членов семьи. Повзрослевший двадцатитрёхлетний Джейк играл кислой усмешкой на самодовольной физиономии, рядом вилась его подружка. Через минуту Герберт заметил новоиспечённого мужа своей старшей приёмной дочери Энжелы. Отцом зятя был инспектор местного муниципалитета -- официальный разрушитель приюта и церкви. Все члены семьи источали мощные волны неприязни, и Герберт не решился подойти к ним, невольно бросив со своего места: "Вся банда в сборе". Ему не ответили.
Вдруг появился Патрик -- лебединая песня, последняя любовь Герберта, его милый сынишка, на которого он с самого рождения смотрел с умилением. Герберт никогда не сердился на мальчика, не ругал его всерьёз. Любил он сына неимоверно и, как оказалось, обречённо.
Патрик заметно волновался. Сначала мальчик не решался сесть и как бы покачивался в нерешительности, словно неспелый пшеничный колос. Его светлые волосики только подчёркивали это сходство.
-- Боже, как я его люблю, -- Герберт щурился от головной боли, -- как же я скучаю по моему малышу!
Эти мысли вызвали у Герберта вязкую боль в левом виске. Он потёр лоб и висок и с трудом снова взглянул на Патрика. Сын мялся в нерешительности, словно собирался дать пощёчину, но никак не мог собраться с духом.
Герберт написал сыну стихотворение:
Малыш! Коль стал б я королём, то отдал б королевство,
Карету, скипетр, народ и царский свой наряд!
Корону я б свою отдал и царское наследство,
Чтоб только тихо наблюдать, как длится твоё детство,
И за один твой взгляд.
А если стал бы Богом я, то небеса и землю
Отдал бы, ангелов, чертей, потоки райских струй,
Пространство, время и людей, которым я не внемлю,
За то, чтоб просто рядом быть, и счастлив был бы тем я;
За твой лишь поцелуй!
Герберт пододвинул мальчику подарок. Патрик неуверенно осмотрел коробку, из которой выглядывал трансформер; было видно, что игрушка ему понравилась. В век электроники Патрик очень любил осязаемые игрушки и мог подолгу разглядывать и ощупывать их в магазине, не решаясь остановить свой выбор на чём-то конкретном, -- скорее, он получал удовольствие от самого процесса.
Патрик несмело отодвинул подарок и посмотрел на мать.
-- Не смей ни в чём обвинять маму! -- внезапно резко, не по-детски чётко произнёс сын. -- Если ты посмеешь её обвинять, то я... я не знаю, что!.. тогда я вообще!.. Понятно? -- продолжил он сумбурно. -- Это я сам решил. Я не хочу, чтобы ты со мной виделся, и не звони мне. Никогда!
-- Хорошо, не буду, -- резко ответил Герберт, словно бы ждал этого демарша.
-- Я не хочу с тобой...
-- Я тоже не хочу, -- добавил Герберт. Сначала его охватила непривычная злоба на сына, но потом он вдруг поперхнулся гамбургером и зарыдал. Продолжая жевать ненавистный фарш, Герберт застрочил пульками горьких слов.
-- Не ожидал от вас такого предательства. Вышвырнули меня из своей жизни, ластиком стёрли! Что мне, помереть теперь? Исчезнуть?
-- Ну, прости, не плачь! -- испуганно произнёс Патрик и погладил своей совсем ещё детской ручонкой большую папину руку, беспомощно лежащую на грязном столе. Другой рукой Герберт, бросив гамбургер, интенсивно тёр глаза, как будто в них что-то попало. Патрик не помнил отца плачущим.
-- Герберт, не надо так говорить, -- вмешалась Эльза.
-- Я сам решаю, как и что мне говорить! -- взвился Герберт. Слёзы внезапно сменились едва приглушённой яростью. -- Иди, погуляй!
Эльза приподнялась, но сразу передумала.
-- Ты хочешь, чтобы я ушла? -- притворно мягко спросила она Патрика. Тот на мгновенье задумался и пробормотал "нет". Эльза тут же села на место.
-- Что я вам сделал? Я тридцать лет жил только для вас. А тебе, чем я досадил тебе? Разве я не любил тебя больше всех на свете? Не принял тебя на руки, когда ты родился? Не провёл бок о бок с тобой всю твою жизнь? Не баловал тебя? Не покупал всего, чего тебе хотелось?
Патрик задумался и упрямо повторил "нет".
-- Что нет? Что я тебе сделал?
-- Ты приводил в дом жить наркоманов и алкоголиков!
Герберту эта фраза, вырвавшаяся из детского ротика, показалась какой-то неестественной, вызубренной. Неужели Эльза дала мальцу подробные инструкции о том, как надо себя вести?
-- Ну и зачем тогда надо было увлекаться христианством? -- Герберт проигнорировал слова о женщине, ответив только на обвинение в открытии приюта в собственном доме. -- Всё это прежде всего было инициативой твоей мамы. Мы должны были помогать тем, кто нуждается, и сейчас у нас дома живут несчастные. Мне выгнать их на улицу?
-- А там всё ещё кто-то живёт? -- вдруг с неподдельным интересом и уже вполне мирно спросил Патрик.
-- Да, в твоей спальне живёт женщина с ребёнком, которой мы собирали деньги на кесарево сечение.
-- Ой, она родила? -- Патрик явно радовался, что разговор потихоньку поворачивал в примирительное русло.
-- Да, -- улыбнулся Герберт.
-- И ты за всё платишь?
-- Конечно! -- соврал он, хотя давно уже не мог делать взносы по ипотеке, а сумма неоплаченных счетов за электричество достигла угрожающих размеров. По его расчётам, дом не успеют продать через публичные торги до весны и ещё не отключат свет -- гуманное общество! Появился закон, согласно которому нельзя отключать электроэнергию до конца марта.
-- Почему все твои дети тебя ненавидят? -- вдруг дерзко спросил Патрик.
-- Это надо спросить у мамы! Мама со мной развелась.
-- Ты первый начал и ты ведь больше уже не священник! У тебя уже всё хорошо! -- обиженно сказал Патрик.
-- Неправда! Она начала первая. Если от священника уходит жена, то он должен снять сан -- это очень древняя традиция. Твоя мама заставила меня подписать бумаги на развод в мой день рождения! И там указала, что я не могу даже привести тебя в наш дом, не могу с тобой никуда поехать!