== Мои мнения и мои стихи в тексте выделены так: ==...==
В доме шутили, что рано или поздно коврики найдутся у Савия, потому что он всё тащил к себе либо на склад, либо прятал в палатку.
Следователи, уходя, с заметной подозрительностью посмотрели на коврик у двери -- не турецкий ли? -- но коврик был настолько многострадально нетурецкий, что ввёл следствие в тупик, из которого оно так и не вышло.
После того как угроза тюрьмы миновала, Савий неожиданно принялся за устройство личной жизни. В приюте проживала тихая женщина, у которой муж сошёл с ума и, видимо, немного её этим заразил. Ей очень хотелось, чтобы её считали больной и сумасшедшей. Савий звал её Ку-Сю, охотно всякий раз склоняя её имя. Стоило ей появиться на кухне, как он говорил:
-- А, вот она, Куся! Никак проснулась. Шейка тоненькая, а жить-то хочется!
Куся улыбалась благосклонно. Её муж пропал бесследно, и теперь она была не прочь наладить личную жизнь, несмотря на болезненную скромность поведения.
Герберт и не предполагал, что у Савия с Ку-Сю может выйти что-то серьёзное. Ведь мужчине было уже под шестьдесят, а Ку-Сю едва исполнилось сорок. Но в приюте все возрасты в любви были проворны, как ни смущало это нашего чистосердечного наивного батюшку.
Он всё понял, только когда Савий принялся готовить яишенку и для Ку-Сю. Большего доказательства интимности их отношений не требовалось.
Хотя и раньше регентша Алефтина докладывала, что её враг Савий уединяется и блудит с только с виду невинной Ку-Сю. Да и правда, та показывала в качестве рекламы свои фотокарточки в молодом возрасте и приговаривала, что была ещё той звездулькой. Савий с видом знатока причмокивал губами, а Герберт качал головой. Что делает с красотой жизнь! Каких-то полтора десятка лет, и от звездульки не осталось и следа.
Но Савия это не смущало, и он игриво продолжал повторять о тонкой шейке, о том, что наконец-то в приюте появилась крутая девчонка, хоть и слабая на головной конец.
Потом оба решили, что близость была ошибкой. Савий стал снова груб, перестал делать яишенку и как-то обидно сказал пробудившейся молчальнице:
-- Ку-Сю проснулась, отложила каку и села пить чай.
На это бывший литературовед Ку-Сю обиделась и решила порвать с охальником. Видимо, слово "кака" сыграло в этом приговоре решающую роль.
Однако чувствам не прикажешь, и потрёпанные жизнью молодые съехали на отдельную квартиру, где прожили недолгую семейную жизнь, уже навсегда прервавшуюся очередной госпитализацией бедной Ку-Сю.
СВЯТАЯ КОНКУРЕНЦИЯ
Духовенство города не любило Герберта, его церковь и приют. Батюшку весьма технично очерняли и эффективно изолировали от православной общины, посылали к нему самых опасных сумасшедших и создавали такую репутацию, что деятельность его сводилась к нулю.
Причём всё это делалось за глаза, а при встрече священники улыбались, троекратно лобзались, охотно твердили "Христос посреди нас".
Конечно, буквальное следование евангельским заповедям бросало вызов самодовольному духовенству. Герберт не ставил себе цели бросать ему вызов, но так получалось, что, открывая собственный дом всем страждущим и бездомным, он делал болезненный и очевидный упрёк всем тем священникам, которые не только не делали ничего подобного, но и вели себя по-хамски и ханжески со своими прихожанами. Разумеется, противодействие не заставило себя долго ждать.
За всем этим лежала не только зависть к добрым делам, но и простая грубая конкуренция за пожертвования. Зачем православные будут подавать Герберту на каких-то нищих, когда нужно давать на позолоту купола храма и на содержание честного духовенства, а не какого-то выскочки с его оборванцами?
Причём чаще всего до Герберта доходили такие вещи.
Спрашивает кто-нибудь у другого батюшки, что он думает о церкви Герберта, а тот грустно улыбается и тяжело вздыхает. Больше ничего не надо, этим всё сказано.
В более тесном кругу распространялась явная ложь, что Болгарская церковь, к которой принадлежал Герберт, не совсем каноническая. Это было неправдой, во всяком случае, на тот момент. В наше неспокойное время противостояния Московского Патриархата с Константинопольским вот-вот возникнет новый раскол, и трудно сказать, кто на чьей стороне окажется.
Герберт привечал протестантов и прочих еретиков, даже принимал от них пожертвования. Когда четырнадцать голодных ртов, как не принять мешки с рисом от добрых людей? Ну и что, что от протестантов, тут не важно, от кого. Принимали и от атеистов.
Герберт думал, что сменится старое поколение духовенства, и эти наветы за глаза прекратятся. Но не тут-то было. Эстафету приняли молодые священники. Они уже не знали точно, в чём обвинить Герберта, и просто говорили прихожанам, что, мол, с этим батюшкой что-то не в порядке.
Главной же причиной для обвинений всегда была Эльза. Герберта рукоположили при том, что он был женат на разведённой.
Герберт обошёл эту проблему тем, что перед рукоположением написал заявление, что никто из супругов не был раньше венчан. Гражданский брак не принимался в счёт. Священноначалие обо всём догадывалось, но решило, что будет правильно такого ревностного верующего, как Герберт, рукоположить.
Именно Эльза впоследствии своим уходом и сделала священство Герберта невозможным. Предавший раз, предаст и снова...
ДУХОВНАЯ БЕСЕДА
Герберт всё потерял, но не как испытуемый Богом бедный Иов, лишённый семьи и стад, а в гораздо худшем варианте. Он потерял нить, по которой бродил в лабиринте. Его жена забрала десятилетнего сынишку Патрика и ушла в государственный приют. Эльзе казалось недостаточным просто лишить мужа всего, она вдобавок унижала его как мужчину, говорила, что он никому не нужен.
Герберт, пытаясь разрядить обстановку, рассказал Эльзе анекдот: "Когда жена ушла, мне сначала было грустно и тоскливо. Но потом я завёл собаку, купил мотоцикл, о котором всегда мечтал, и наконец-то вдул соседке! Жизнь сразу наладилась, вот только теперь думаю, что, когда жена с работы вернётся -- мне конец!".
Но вместо смеха от Эльзы он получил в ответ: "Иди, вдуй соседке!" -- хотя она прекрасно знала, что у Герберта никогда в жизни не было никаких женщин, кроме неё.
Ах, так? Ну хорошо! Через пять дней после развода Герберт сообщил Эльзе, что нашёл другую женщину и предложил ей руку и сердце. Эльза не поверила. Звучало достаточно интригующе для обычного человека, а ведь Герберт был ещё и православным батюшкой. Он хотел отказаться от священства, убеждённый Эльзой, что является плохим служителем церкви. А поскольку многие разведённые священники вопреки традиции продолжают служить, то Герберт заявил о намерении вступить во второй брак и тем автоматически получил освобождение от сана.
Тогда Эльза пригласила бывшего супруга на беседу к духовнику отцу Алипию. Формально она искала примирения, но Герберт, увидев её совсем изменившуюся, отстранённо взволнованную, недобрую, понял, что в душе жена и не помышляет о прекращении войны. Тогда он затеял разборки на отвлечённую тему:
-- Джейк убил нашего кота, -- предъявил Герберт.
-- Кот болел, и его увезли на усыпление к ветеринару, -- парировала Эльза.
-- А у меня есть сведения, что наш сын застрелил его из духового ружья! -- скандально взвился он. Эльза раздосадовалась.
-- С чего ты взял?
-- В коридоре была кровь, а жильцы слышали выстрел и приглушенное мяуканье.
-- Чего ты хочешь?
-- Понять, какой монстр твой сын, -- Герберт намеренно произнёс слово "твой", имея в виду "ты воспитала чудовище".
Джейк давно отстранился от отца без видимой причины, ещё задолго до последних событий, когда поводов для ненависти не могло и быть. Зато сын трогательно любил мать. В его поведении чётко прослеживался эдипов комплекс -- классика жанра.
Эльза пришла в покалывающее негодование:
-- Ты совсем сошёл с ума!
-- Пусть представит справку из ветлечебницы.
-- Не сомневайся.
-- И я подам в суд на ветеринара, который усыпил моего кота без моего согласия.
-- Как же здорово! -- злилась Эльза. -- Не представь мы тебе справку -- сын окажется монстром, а представь -- подашь в суд! Ты со своими жильцами совсем повредился рассудком.
Перебранку прервало появление деловито шуршащей рясы.
Отец Алипий одарил бывших супругов рассеянным взглядом. Было ясно, что ему совершенно не хочется участвовать в разборках, вот-вот должна была начаться служба. Повисло характерное для подобной сцены молчание. Тогда Герберт взял быка за рога.
-- Я предлагаю такой формат встречи, -- с едва заметной иронией начал он, -- пусть своё видение сложившейся ситуации сначала изложит Эльза, потом я, а потом Вы, отец Алипий, выскажете своё мнение.
Эльза помолчала и чуть слышно прошептала, что ей нечего излагать, пусть говорит Герберт. Тот ухмыльнулся так, будто бы противник на дуэли предложил ему первый выстрел.
-- Ну что ж, тогда я попытаюсь объяснить, что произошло. Вы, отец Алипий, являетесь для нас обоих авторитетом. Правда, когда я обратился к вам с просьбой повлиять на Эльзу, мне было заявлено, что вы не станете брать ничью сторону. Я на вас обиделся. Всё же потом оказалось, что вы дали Эльзе совет ничего не рушить и просто отстраниться, если ей что-то не нравится.