Одни живут в "данном свыше", поскольку их всё устраивает, другие - по причине невозможности перейти к чему-то иному...
По тонко рассчитанной "случайности" поручик Воронин Пётр Николаевич, капитан Зыбин Леонид Львович и ещё юный подпоручик Бурковский Михаил Романович сошлись в приятной компании за одним столом.
Воронин, поддерживая тост, поднял бокал.
"За радости жизни", так "За радости жизни".
Вторую неделю шикует капитан Зыбин. Форма "с иголочки", золотые погоны сверкают. Всё даже как-то излишне парадно. Что ж... время крайностей. Одних тянет "хоть напоследок" пожить с размахом, а других... Подпоручик вот всё никак не застрелится. Не везёт ему в "рулетке". То барабан револьвера оказывается пуст, теперь вот просто сухой щелчок.
Зыбин засмеялся совершенно беззлобно, бросив смятую салфетку на стол.
- Оставьте, Мишель... подпоручик Бурковский! А если не осечка? Забрызгали бы тут всё. Дамы, визг, обмороки... фу! Берите пример с полковника Павлешвили, - капитан кивнул на соседний столик. - Он вчера пустил себе пулю в лоб. И не промахнулся, и аппетит никому не испортил.
Сверх меры захмелевший подпоручик перевёл непонимающий взгляд с Зыбина на черноусого князя и обратно.
- Да-да, вот Пётр Николаевич подтвердит.
Капитан подмигнул сидящему напротив Воронину. Тот утвердительно кивнул. Павлешвили действительно вчера вечером выстрелил в лоб своему изображению на парадном портрете. Об этом было известно всему штабу, следовательно, подпоручик Бурковский Михаил Романович на службе сегодня не появлялся.
- Мои извинения. - Подпоручик качнул вниз-вверх рыжей чёлкой и постарался протрезветь до состояния, позволяющего поддерживать застольную беседу. - Вот ещё... в прошедшее воскресенье мой кузен Николя... встретил некого... ротмистра Семёнова, высаживающегося из пролётки с тяжёлым баулом. Мало того, этот Семёнов ещё с извозчиком принялся торговаться! Представляете?! Офицер! Так мы до какой-нибудь "Жёлтой канарейки" опустимся. Дословно содержание разговора мне неизвестно, но тот стукнул Николя в лоб чем-то тяжёлым. Никак не можем найти этого Семёнова. Стреляться! Никаких извинений. Теперь только стреляться.
- Не настрелялись ещё? Вот мне и поручику германской с избытком. Да, Пётр Николаевич? - Зыбин сделал несколько больших глотков шампанского, после чего, чуть сморщив переносицу, как бы невзначай покосился на сбитые костяшки правого кулака Воронина. - Семёнова можете не искать, он арестован контрразведкой. Верно, господин поручик?
- Так точно. - Воронин крепко сжал губы в две узкие линии при неприятном воспоминании.
Действительно, это он в липовом ротмистре узнал большевика Кернера.
Осведомлённости посторонних лиц в делах контрразведки давно никто не удивлялся. При такой концентрации высших чинов, званий, титулов и просто доверенных лиц, которым заняться, собственно, кроме разговоров, было совершенно нечем, иначе и быть не могло.
Кстати, баула, ни большого, ни маленького, при задержанном не было. Впрочем, в том, что у Кернера достаточно "соратников", сомневаться совершенно не приходилось.
За эти три недели поручик Воронин устал больше, чем за все наступления и отступления. За все пять лет на семи фронтах. Такого количества сообщений о подозрительном поведении, как "известных вам лиц", так и "неких неизвестных", ранее видеть не доводилось.
Тем временем за столом прошла смена блюд, а разговор плавно перетёк совсем в иные сферы.
-...материалисты узки разумом и не могут постичь того, что материя гораздо больше доступного их пониманию и всё духовное лишь её проявление. Продолжение, так сказать. Едины материальное и духовное, как... к примеру, это шампанское и лёгкое опьянение после него.
Подпоручик внимательно слушал, постигая смысл. Кивнул, проследил движением глаз подъём очередного пузырька в бокале. Ещё раз кивнул и потянулся к бутылке.
- Да... мудрейшие только и делают, что заблуждаются. Кстати, господа, недавно встретил Ивана Алексеевича... Бунина. Он, оказывается, здесь и при красных был... и не расстреляли... - Мишель теперь говорил очень размеренно, стараясь долить в свой бокал вина вровень с золотым ободком. - Вот. Родители мои им за-чи-ты-ва-лись.
- Среди "товарищей" не одни босяки, Михаил Романович. К тому же, наверняка, он против той власти открыто не выступал. - Эта тема никоим образом Зыбина не интересовала и взгляд его потускнел, обратившись как-бы внутрь себя, к мыслям не для других.
- Так у него от комиссаров охранная грамота была! - Поднял голову Бурковский, добившись желаемого уровня в бокале. - С чего бы? Одно лукавство вся эта литература. Из всех книг без вранья, господа, только инженерные справочники и артиллеристские таблицы.
- Пожалуй. А насчёт подпольщиков, это Вы не по адресу. Это вот к Петру Николаевичу. - Капитан указал подбородком в сторону Воронина.
Тот промолчал. Не хотелось засорять всякими напрасными спорами с пустыми домыслами спокойный, в общем, приятный вечер. Может статься, что таких больше и не случится. Подпоручик молод. В его годы удобнее швыряться чем-либо в крупные цели - больше шансов попасть.
...Не далее как третьего дня, отказавшись от визита на Княжескую, чтобы не будоражить воображение соседей академика визитом офицера контрразведки, Воронин подгадал свой поход в ОСВАГ к выверенному времени.
- Здравствуйте, Иван Алексеевич.
Бунин взглянул, прищурился, пытаясь вспомнить...
- Мы знакомы?
Давно, очень давно, перед проклятой германской, осмелился Воронин принести Бунину свои стихи. Долго собирался, а сама встреча оказалась очень короткой. Спешил Иван Алексеевич. Тетрадь взял и обещал прочесть...
Не вспомнил, не узнал. Только покосился на сбитые костяшки правого кулака поручика, когда тот зачем-то взялся поправлять портупею. Зачем? Не было в ней никаких изъянов. Просто неловкость какую-то почувствовал много чего повидавший офицер. А кулак был сбит, и форму "дежурную" полевую пришлось надеть по одной простой и неприятной причине - плюнул в него Кернер, когда узнал. Не сдержался тогда Пётр Николаевич. Обычно на правой руке у него всегда была перчатка, а тут вот...
- Я Вас знаю. - Воронин смял в себе эту неуместную мальчишескую робость, козырнул и пошёл дальше.
По раздражительной растерянности можно определить степень усталости. У Ивана Алексеевича никуда эта усталость не делась и после прихода "своих". Никакого покоя и умиротворения не наступило. Одесса осенью девятнадцатого года напоминала... Впрочем, ничего она не могла напоминать, поскольку такого хаоса никому раннее видеть не приходилось.
Воронин тоже долил в свой бокал шампанского.
В папке с надписью: "Гражданские жалобы" за последние время несколько раз упоминалось интересное сочетание: золотистые брови и изумрудного цвета глаза. Что ещё? Ничего. Лицо было закрыто башлыком, а офицерская шинель сейчас самый распространённый вид верхней одежды. Грабили исключительно очень богатых евреев. Причём действовал красавчик без подручных. Это "товарищи" устраивали массовые погромы в слободках, растаскивая скарб. Здесь удары были выверенными и точными - золото, драгоценности. Был ли налётчик из одесситов или просто хорошо информирован?.. Непосредственный начальник Воронина махнул рукой: "Оставьте, Пётр Николаевич. Наши офицеры на такое не способны."
За последние три года Воронин перестал удивляться тому на что способны и на что не способны "наши" офицеры.
Кроме того... В очень короткий срок совершено два побега из внутренней тюрьмы контрразведки, а у охранников обнаружены различные ценности...
И подпоручик, и капитан были зеленоглазы, светловолосы, крепко сложены... Нет, Мишель, наверно, слабоват характером для подобных приключений в большом количестве, к тому же, просто рыж. Вот Леонид Львович обладал соломенного цвета причёской и, пожалуй, действительно золотистыми бровями.
Карты... Всего несколько партий могли прояснить ситуацию, "обстоятельства", так сказать.
Ресторанный гул становился всё громче и неразборчивей. Папиросный дым, уходивший в начале вечера ввысь, под высокий сводчатый потолок, теперь оставался на уровне столов.
Капитан и подпоручик не умолкали, переходя от одной темы к другой, иногда повторяясь, а порой и противореча самим себе, но сохраняя полную уверенность в собственной правоте.
- Народ плох? Весь? - Капитан деланно зевнул. - Бросьте, Мишель. Народ, как воздух. А воздух - смесь газов. Тут и кислород, и углекислый газ, и озон, и сероводородом потянуть может.
- Абстракции! А я говорю...- подпоручик замолчал, выстраивая фразу. - Всё! Финита. Что толку от всех этих...
Мишель взмахнул рукой, вилка полетела на пол. Никто не обратил внимания, и подпоручик ещё раз махнул рукой, теперь уж совсем безнадежно.
Все пытались объяснить происходящее, категорически отказываясь это происходящее понимать. Что случилось раньше: смешение противоречивых мыслей в головах или хаос в стране?
Скатерть переставала быть идеально чистой и это могло испортить общую приятность вечера.
- Пожалуй. - Согласился Зыбин. - Что можете предложить, Пётр Николаевич?
- Поедемте в клуб.
- Я пас. - Подпоручик вновь потянулся к бутылке. - Извините, господа, но... обещал дождаться Николя.
Может и так, только скорее Михаил Романович просто был несколько стеснён в средствах для приличествующих ставок.
Чуть разведя в разные стороны большой, указательный и средний пальцы, что соответствовало сожалению и разведению рук в разные стороны, Воронин понимающе кивнул, принимая отказ.
В клуб они отправились вдвоём с Леонидом Львовичем.
Через черноту сырой осенней ночи, по жёлтым отблескам света фонарей и окон на булыжниках мокрой мостовой.
...
Да. Кто-то выбирает сам, за кого-то выбирают те самые "обстоятельства". А тот, кто выбирает сам, разве исходит не из обстоятельств? И самостоятельность выбора лишь самообман?
На папке из какого-то рыхлого серого картона с вкраплениями древесного мусора старательно, только неровно, было выведено "Дело No 249". Тесёмочки развязываться не желали. Но в НКВД.... Узелок, чуть посопротивлявшись, поддался.
Обычный набор: плохие фотографии анфас и профиль, донос, протоколы допросов...
Колчев Григорий Владимирович (Кернер). Член РСДРП с 1903 года, первый арест в 1905 году...
Воронин нахмурился и перевёл взгляд с первой страницы "Дела" на выкрашенную зелёной краской стену.
Именно тогда они и "познакомились". Ничего недозволенного не могли найти у наследника поволжских помещиков во время обыска. Сам же студент, сложив руки на груди, подпирал притолоку снисходительно улыбаясь. Тогда, только что поступивший на службу, Воронин зацепился взглядом за корешок первого издания "Севастопольских рассказов". Кто-то из старших офицеров говорил о некоторых занятных отличиях последующих редакций от начального варианта. Полистал Пётр Николаевич книжку, а там "Манифест Коммунистической партии" и тому подобное вшито вместо означенных на обложке сочинений Льва Николаевича. Взялись подробнее всё, представленное на этажерке, просматривать. Григорий Владимирович больше не улыбался. Изъяли ещё томик стихов с подозрительными пометками: подчёркиваниями, проколами швейной иголкой и разными штришками на полях. В ходе расшифровки Воронину удалось узнать несколько адресов, за что был поощрён начальством и вскорости продвинулся по служебной лестнице. Именно тогда он познакомился с творчеством И.А. Бунина. Точнее с его стихами, в том самом втором томе собрания сочинений, где вздумалось Кернеру поместить интересующую полицию информацию о своих единомышленниках.
Ещё с "товарищем" Кернером встречались они в семнадцатом. В это время дослужившийся в контрразведке до поручика Пётр Николаевич боролся с разлагающей большевистской пропагандой, а прежде всего с агитаторами. Тогда солдатики "их благородие" и комиссара рядышком к стенке поставили... Капитан Зыбин с пулемётным взводом выручил.
Воронин заставил себя вернуться из прошлого и продолжил перебирать материал, накопленный в папке.
"...верный соратник Троцкого..."
Такая характеристика в конце тридцатых годов считалась приговором, не подлежащим обжалованию. Дело Воронину передали именно для "закрытия", как "специалисту".
В дверь стукнули, появилась голова Остапенко.
- Арестованного заводить?
- Да. - Воронин ответил, не поднимая головы, не отрываясь от чтения последнего протокола, выведенного всё тем же старательным, но неровным, школярским почерком, что и на обложке.
Дочитал.
Выбираемые обстоятельства... Было бы из чего выбирать.
Арестованный сидел на табурете напротив стола, опустив голову. Знаков отличия на грязной, со следами засохшей крови форме не было. Сорвали.... И награды за верность делу революции сорвали. Всегда дикость была, но чтоб так избивали подследственных...
- Здравствуйте. - Пётр Николаевич встал и обошёл стол, морщась от неприятного чувства балансирования на краю чего-то тёмного... непредсказуемого.
Кернер поднял голову, постаравшись пошире открыть менее заплывший правый глаз.
- А-а... госпо...
Удар в левую верхнюю часть грудной клетки не позволил "врагу народа" закончить ответное приветствие. Выверенный был удар... завершающий.
А как иначе? Ведь неизвестно, что делает конвойный, курит в сторонке или прилип ухом к щели между створками рассохшейся двери?
Оставалось беседовать с умирающим на том самом "духовном" продолжении материального - взглядами.
"Теперь не "господин поручик" а "гражданин следователь", бывший "товарищ" Кернер".
"Переметнулся, гадина!"
"Никак нет. Как уничтожал большевиков, так и уничтожаю. Вред один от вас и всем, и вам самим."
"Ничего... ещё..."
"Ничего уже! Монархия! Хлеще, чем при последнем Рюриковиче!"
"Ничего, народ ещё..."
"Народ?! Заварили кашу, теперь расхлёбывайте, жевать-то нечем. Товарищам, которые не товарищи, другие "товарищи" все зубы повыбивали. Зачем нужно было всё рушить?"
"Неравенство порождает ненависть."
"Ненависть была и будет всегда. Неравенство её лишь усиливает. А вот равенства быть не может Люди - не монетки отчеканенные."
"Не-е-т..."
Взгляд Кернера погас. Воронин вложил в его руку карандаш и подсунул картонку с чистым листом.
- Расписывайся. Теперь уж...
И рука действительно шевельнулась.
Пётр Николаевич поднял лист к глазам.
"Смерть вра..." скорее всего подразумевалось "...врагам революции".
Враги?! "Кто не с нами, тот против нас!" "Белые", "красные", "народ", "враги народа"...
Абстракции! Воронин постепенно пришёл к убеждению, что нельзя объединять людей такой абстракцией, как "народ". Люди могут жить в одной местности, иметь схожие черты, одинаково одеваться... даже кричать одинаковые лозунги и бодро, с воодушевлением, шагать в одном направлении. Но! Думать каждый будет своё... о своём, о том, что волнует именно его. Никак иначе! Что же отпечатки пальцев у всех различны, а мысли должны быть одинаковыми?
"Шиш те!" - Говорил в таких случаях старшина Митюхин, иллюстрируя аргумент пожелтевшими пальцами. - "О какой!"
Можно даже заставить всех говорить, что думают одинаково, но думать каждый будет о своём и по-своему.
Воронин вернулся на место. Пока он был по эту сторону стола и на стуле, а не напротив на табурете. В выбранных, так сказать, "обстоятельствах".
В конце второй пятилетки развития народного хозяйства время на обыски и сбор доказательной базы против заранее виновных не тратили. Не до того было. Просто забирали человека и всё. Но, тем не менее, дома Воронин ничего подозрительного не держал. Вот в нижнем ящике стола среди ещё нескольких книг, оставшихся от прежних хозяев кабинета, лежал сборник статей В.И. Ленина. Попробуй разберись, когда какой томик здесь оказался. Но в книгу с работами вождя оказались аккуратно вшиты "Окаянные дни" Бунина. Дневниковые записи растерянного интеллигента в восемнадцатом - девятнадцатом годах... Давно прошло всё, а вопросы остались... Жаль полемизировать с автором можно было только заочно, мысленно... через несколько границ.
Чем знание народа от осознания его бед отличается? Так можно и Семёна из "Ильи Пророка"* за весь народ принять, который дом-Россию сохранил, а дитём неразумным пожертвовал. Цвет и гордость нации? А разумно ли считать себя умней остальных ста пятидесяти миллионов? Да ещё так, что тех вроде как и нет вовсе... "Сливки", да по столицам. Чего ж при такой разумности разрушили всё и разбежались? Что там возле Чёрного моря собралось - "творог"?
Ничего не отвечал Иван Алексеевич Воронину. Да тот и сам себя вновь и вновь одёргивал: "Нет, модели плохая штука, за ними человека совсем не видно".
То, что в столовой называлось котлетой "по-киевски", котлетой назвать было нельзя. Кроме формы должно быть ещё и содержание. Да и аппетита не было. Получалось, что не "Дело No 249" Пётр Николаевич закрыл, а ещё одну ниточку, связывающую с прошлым, перерезал. Неприятная была "ниточка", а теперь и её нет.
Подсел молоденький следователь из уголовного отдела. Усталый, а взгляд сверкающий. Вот ему всё ясно. Пока.
- ЗдорОво! Третью ночь по малинам и притонам, а никакого толку. Представляешь, Саныч, взялся какой-то залётный совработников из евреев грабить. В одно лицо...
- Один? - Переспросил Воронин, которого в новой России знали под новым именем-отчеством и, соответственно, фамилией.
- Один, сволочь. Белобрысый и глаза зелёные. Не старый ещё, но и не пацан... Поймаю. Всё равно поймаю!
Воронин кивнул, поднимаясь из-за стола, вроде как отобедал.
Не в тёмных закоулках искать зеленоглазого следует. Нет там для него ничего интересного.
В советских ресторанах и вести себя, и кушать принято было "по-простому", барских привычек не выказывать. Воронин, остановившись в дверях, внимательно осмотрел весь зал. Найдя глазами знакомую фигуру, он одёрнул гимнастёрку, поправил портупею. Хотел было на всякий случай заранее расстегнуть кобуру, но передумал, просто похлопал по ней и направился к дальнему столику у окна.
- Разрешите?
- Да. Пожалуйста. - Человек с академической бородкой поднял глаза, моргнул несколько раз, как бы отгоняя видение, потянулся за салфеткой. - Вот вам и "...велика Россия".
Последние слова он буркнул в накрахмаленную тряпочку, промокнул рот, привстал и представился.
- Иноков Пётр Петрович. Командирован в ваш город по музейной части.
- Сенцов Александр Александрович. - Воронин поднял руку, подзывая официантку.
Капитан, а ныне "командированный" был в простеньких очках, только в оправе, скорее всего, вместо линз простые стёкла. Точнее не простые, а перекалённые с фиолетовой побежалостью. Отчего глаза виделись совершенно непонятного меняющегося цвета.
- Так что за командировка?
- В нашем музее есть список с иконы из одного местного монастыря... - покосившись на "шпалы" в малиновых петлицах, Зыбин вернулся к трапезе, - а теперь монастырь закрыли. Вот музею захотелось иметь оригинальный образ.
Тем временем Воронин сделал заказ, который был исполнен практически мгновенно.
Когда на них перестали обращать внимание, Зыбин налил водки из своего графинчика Воронину.
- Про карточный долг я помню... Александр Александрович. Две с лишним тысячи золотыми рублями. Тогда срочно убыли всем дивизионом.
- Две тысячи триста пятьдесят.
- Пусть. - Шевельнул бровями Зыбин. - Вот, здесь даже больше.
Капитан достал портсигар и открыл, как бы угощая, при этом мизинцем указывая на крайнюю папиросу. Воронин взял и достал свою коробку "Казбека" для ответного предложения. Так папироса изрядной стоимости оказалась в коробке, а новые старые знакомые закурили папиросы, купленные в Промторге.
Неизвестно по каким причинам, но карточный долг у офицеров, и уголовников считается чем-то "святым", не имеющим срока давности.
- Только вот что любопытно...
- Что именно?
- "Именно"! Почему именно евреям столько внимания зеленоглазый "залётный" оказывает?
- Антисемитизм шьёшь, начальник? - Улыбнулся знакомой улыбкой Зыбин. - Внимание только к излишне состоятельным. В том, что они неким образом оказываются принадлежащими к определённой национальности... никакой вины означенного Вами персонажа нет.
По соседнему ряду прошла официантка.
- А что за икону ищете?
- Уже нашёл. Спаситель. По авторству спорят, но возраст действительно очень почтенный.
Официантка отошла довольно далеко.
Почему Зыбин и Кернер встречались Воронину в одно время? Под Брестом в семнадцатом, в Одессе в девятнадцатом, сейчас в весьма удалённой от центра столице Урала?
Теперь Пётр Николаевич налил из своего графинчика и себе, и бывшему капитану Добровольческой армии.
- Сегодня я убил Кернера. - Сказал Воронин и выпил залпом.
Зыбин никак не отреагировал, лишь чуть кивнул вставшему из-за стола капитану Госбезопасности.
Часто... чаще, чем хотелось бы, сами "обстоятельства" заставляют сделать выбор.
Положив на обратную сторону иконы обрывок листа, Леонид Львович Зыбин, он же Иноков Пётр Петрович старательно выводил замусоленным "химическим" карандашом, зажатым в левой руке.
"...следватель Сенцов контра из белой контрозведки я ево в Одесе видал..."
На выпятившей от старости все свои жилы доске выходило вовсе уж неровно. Капитан докарябал послание и перевернул икону ликом вверх. Помолчал. Протёр рукавом. Что-то там ещё было изображено. Смочил носовой платок водкой, протёр ещё. Оказывается, в верхнем углу хмурился Илья Пророк. Раньше его за окладом не было видно, а после от потемнения, наслоенного многими годами.
В стёганой жилетке, небрежно брошенной на стол, аккуратно вшито изрядное количество всякой драгоценной чепухи, за которую многие ответственные лица были готовы нарушить любые инструкции, циркуляры, приказы, присяги, клятвы...
- Теперь всё это мусор. Воронин убил Гришу...
С кем разговаривал Зыбин?
Когда люди прекратят уничтожать друг друга?..
"Обстоятельства"?
Закончилась ли на этом история? "Большая" история не имеет ни начала, ни финала... Отдельный эпизод, лишь эпизод, может подойти к завершающей фазе...
В эту же ночь Зыбин поднялся в замусоленный плацкартный вагон и отправился в одну сторону, а Воронин тем временем трясся на тормозной площадке товарного вагона в совершенно другом направлении.
Большая была империя, да и Союз Советских Социалистических Республик не многим меньше.
* "ИЛЬЯ ПРОРОКЪ" - рассказ И.А. Бунина (Капри. 17. I. 1913 г.