Васильев Геннадий Евгеньевич. Море разливанное

Геннадий Васильев

E-mail:vas.kniga@mail.ru

МОРЕ РАЗЛИВАННОЕ

Посвящается моей матери,

Агнии Васильевой, с которой

произошла эта чудесная история

в годы войны.

Было время, что меня завтракать или обедать долго приходилось звать. Двадцать пять - сорок раз! Те-ема, Те-емочка!.. Ау-у-у!.. Как в лесу каком-то. Тема, да Тема... Но разве виноват Тема, что на свете кроме завтраков и обедом столько занятий интересных?

Качаться, например... Чтобы все плыло перед глазами, и в груди сжималось, и в животе - холодок... И пятками в стенку, шлепс... И на стенке от пяток вмятины.

Или молотком стучать по шляпкам.

Бац... Мимо...

Бац... Осечка вышла...

Бац... По пальцам...

Какая досада!

Или часы чинить, которые тикали-тикали себе, тик-так... а после моего ремонта почему-то замолчали. И проводки остались лишние, и болтики какие-то, никому ненужные... Совершенно дурацкие часы...

А тут еще Тема, да Тема, под руку.

Тоже мне придумали занятие - есть.

И кто это только придумал?

Может быть, мамина мама, или мама маминой мамы?

Одним словом, самая первая мама на свете выдумала такое страшное мучение для детей - есть...

Это когда хочешь-не хочешь, а запихивай в себя ложку за ложкой, тарелку за тарелкой, чашку за чашкой. И по локтям у тебя течет. И пузыри изо рта. И крошки со стола летят. И на коленки что-то капает. И нос в каше. И жгучее все такое, горячее, язык сворачивается. Настоящее мучение!

И я когда за стол сажусь, чуть в обморок не падаю. И мутит меня. И живот сжимается. И все перед глазами плывет, качается. И когда я только вырасту? Чтобы подняться, упереться в потолок головой и сказать мамочке трубным голосом: хватит, мамаша!

Я вам уже не маленький!

Что это вы меня все с ложки кормите?

Если мне уже сто двадцать пять лет.

Сколько все это может продолжаться, скажите, пожалуйста?

Но только я до ста лет еще не дожил. И приходится терпеть ужасные издевательства бедному беззащитному ребенку. И я тяну губы в сторону и перекладываю картошку с одной щеки в другую и нечаянно роняю в суп мелкие гвозди, которые я в пианино не смог забить, как ни старался. Гнутые такие.

И мама всплескивает руками и быстренько меняет мне тарелку. Но только вторая тарелка еще полнее оказывается, и суп в ней еще более горячий, прямо дотронуться нельзя.

Какая досада!

И однажды мама сказала:

- Темочка, посмотри в тарелочку, разве это суп? Приглядись! Это же море разливанное - Темочка! Смотри-смотри! Вот камни подводные лежат. Глыбы такие подводные. Поплывут корабли, налетят на камни, разобьются. Давай, уберем камни, Темочка...

И она выловила камни со дна, которые оказались картошкой, и сунула их мне в рот. И я съел эти камни, так уж и быть. Пусть плывут корабли...

- А вот водоросли, - воскликнула мама, - смотри, какие они длинные! Кинут корабли якорь, а они вцепятся в якорные лапы и не отпустят. Оборвут якоря. Давай убирать водоросли, Темочка...

И водоросли тоже отправились в мой рот. Хотя это была обыкновенная капуста. Ну, ладно уж... Хоть якоря останутся целые.

- А вот морские ежи плывут, - закричала мама, - смотри какие круглые! Поплывут матросики, а они их уколют своими колючками. Спасем матросиков, Темочка?

И я вздохнул. Спасем, конечно. И съел морских ежей, которые оказались мясными фрикадельками. Ладно уж... Пусть плавают матросы.

- А давай, Темочка, море пить, - воодушевилась мамочка, - чтоб матросики могли по суше ходить...

И тут я уже не выдержал.

- Что это еще такое, - замахал я руками. - Целое море мне теперь пить. Кто же морскую воду пьет?.. Нет уж! Хватит!

И тут раздался удар грома. И молнии посыпались. И загрохотало вокруг. Это наш папа ударил по столу ладонью и закричал:

- Действительно, хватит! Что тут у вас творится? Караул! Как кормить этого несносного мальчика, так целый концерт! То оловянный солдатик в ручье у них. И они его спасают от рыб. То золотое колечко упало в какой-то пруд. То стрела у них затерялась между болотными кочками. Теперь вот - море разливанное. Нормально они уже не могут есть...

И папа опять хлопнул ладонью по столу, так что море наше заволновалось и чуть не выплеснулось на скатерть. А у мамы появились желваки на щеках, и брови съехались, как двери в метро.

- Когда закончатся эти фантазии? - сказал папа потише.

А мама ему тихо ответила:

- Если вы все вокруг такие умные, то кормите вашего сына сами. Без театральных представлений. Без оловянных солдатиков. Без стрел между кочками. Пожалуйста...

- Пожалуйста, - сказал папа немного растерянно.

И они с мамой вдруг поменялись местами. Мама села на папино место, и зашуршала газетой, спряталась за нее, как за ширму. А папа сел со мной рядом с левой стороны и бодро тряхнул подбородком.

- И накормлю... Запросто... Делать нечего...

Он зачем-то приподнял мою тарелку, повертел ею в воздухе и сунул мне прямо под нос.

- Ешь, давай... Без разговоров...

И я горько вздохнул, сгорбился, опустил плечи и низко-низко склонил свою потяжелевшую голову, так что волосы у меня съехали с макушки и упали в суп, шле-епс...

И папа нервно задергал подбородком и затряс пальцем:

- Ну, это... Я так... Да чтобы...

И развел руками.

- Что за дети пошли. Совсем есть не хотят.

И тут он обернулся ко мне:

- Можешь совсем не есть. Пожалуйста... Никто не заставляет...

Так что газета у мамы задергалась и поехала в сторону.

- Можешь просто так сидеть за столом, - тихо сказал папа. - Только я расскажу тебе одну историю...

Папа облокотился на стол и вздохнул.

- Ты сиди, не ешь ничего, только слушай. Эта история с моей мамой произошла. Она была такого же возраста, как ты, когда война началась. Даже и не скажешь, что метр с кепкой. Еще меньше даже мама была. Манюнечка совсем. И не ждал тогда никто этой самой войны. Все говорили, что у нас мир с немцами. И что вечно будет мир, и хлеб на столе, и каши всегда будет вдоволь. И хлеба до войны у наших вполне хватало. И никто зверским аппетитом не страдал вроде. И мама наша иногда тоже за столом капризничала: не хочу каши, не хочу никакой каши... Но только все это неожиданно закончилось.

Папа вдруг поднял ладонь, и правая рука у него с растопыренными пальцами вдруг задрожала и пошла в пике на наш стол.

- Налетели самолеты. Задрожала земля. Посыпались стены, крыши, заборы, развалились города, как карточные домики. Взрывы, бомбы, воронки. И совсем неожиданно появились на наших улицах фашисты. А каша, наоборот, исчезла куда-то. То есть, никто уже не заставлял мою маму глотать ее целыми тарелками.

Папа вздохнул и откинул голову.

- Варили тогда очистки картофельные с мусорных баков немецкой кухни. Суп получался странный такой, жиденький-прежиденький, мутноватый, пустой совсем, не то, что у вас сейчас море разливанное с подводными камнями, ежами и водорослями. И не нужно было никаких матросов спасать, чтобы до дна добраться. Но только с такого супа еще больше есть хотелось...

Папа закусил губы.

- И тут кто-то в мамином дворе придумал у немцев кашу просить. То есть, вот так прямо подойти к этим немцам и попросить. Дайте, мол, голодным детям каши хотя бы с чашечку.... Вдруг дадут? Что они не люди, что ли? И ребята постарше это придумали, а сами побоялись пойти просить, и послали нашу маму. Потому что мама была тогда совсем крошка, да еще худая, кожа и кости. Дунь на нее, и покатится она, как перекати-поле. Но мамочка моя не испугалась. Послушала ребятишек постарше и согласилась. Пошла моя мамочка без страха на такое жуткое дело. Будь что будет! Голод-то ведь еще страшнее, чем эти немцы.

Пришла она на кухню немецкую, худющая такая, бледная, в чем душа держится, и вдруг ножкой топнула, да и пустилась в пляс.

Пляшет моя мамочка, ногами притопывает, сандаликами, цок-цок... и сама себе частушки поет. Тогда их люди много знали. Задорные такие стишки с подковыркой какой-нибудь.

Немцы, конечно, по-нашему не шпрехают, но им забавно стало. Потому что голосок у мамочки звонкий такой, и ножки мелькают и кулачок в воздухе стрекозой, словом, развлечение...

Целый час немцы такой бойкой девчушкой любовались, даже переводчик появился, стал немцам переводить частушки, тут их и вовсе смех разобрал.

А потом переводчик просьбу мамину перевел про кашу.

И тут они пошушукались между собой и тоже решили съюморить.

По-солдатски.

Достали немцы большущее ведро. Прямо-таки, огромное такое ведёрище, которое было нашей маленькой маме по грудь. Да и навалили это ведро полное-преполное горяченной каши. С верхом.

Каша дымится, пахнет, закачаешься.

И сползает с краев горячими язычками.

Тут и взрослому человеку такое огромное ведро руки оторвет. Не то, что ребенку!

А немцы через переводчика маме толкуют: вот тебе твоя каша, хочешь, бери и неси.

И хохочут довольные.

Пошутили...

Дать-то дали, а взять-то и не возьмешь.

Как же ребенку этакую тяжесть от земли оторвать?

Это же совершенно немыслимое дело.

Но только мама моя скрепилась.

Зубки сжала, улыбнулась через силу.

Ой, Боженька, Боженька, спаси и помилуй...

Подошла к ведру...

Поднатужилась...

И вдруг, вот так чудо, - ведро у нее в руках от земли оторвалось и повисло в воздухе будто само.

И у немцев от этой богатырской мощи только челюсти отвисли.

А наша мама ведром качнула и пошла себе.

И даже песенку запела для храбрости.

И ведро пошло, как миленькое, само по себе будто бы.

С горячей дымящейся кашей, которая шлепнулась маме в ноги, как расплавленная лава.

И немцы вовсе онемели и языки проглотили. Совсем не ожидали немцы такой развязки.

Они думали, что девочка схватится за ведро, расплескает кашу, обожжется, расплачется, сопли по ветру, и уйдет восвояси. Под их дружный хохот. А тут все наоборот вышло.

Пошла девочка с песней. Без слез и отчаяния.

И ведро, которое по весу было больше ее самой, вдруг при ней оказалось целехоньким.

Так немцы ничего и не поняли.

Как это получилось?

Как это сопливая девчушка ведро подняла, которое и здоровому немцу спину дугой согнет?

Ничего немцы не поняли...

Да и мама сама толком не и поняла, откуда у нее силы взялись?

И вообще никто не понял, как это маленькая девочка допёрла такое страшное ведёрище до нашего дома?

Но только был в тот вечер настоящий пир горой.

И вся ребятня собралась со всего двора со своими тарелками.

И гремели все этими тарелками до самых небес.

И все до пуза наелись кашей.

И ведро вообще оказалось бездонным. Потому что и взрослым после ребятишек осталось, и вообще в тот вечер никто голодным не остался. Вот так...

И папа опустил руки.

- А у вас тут море разливанное...

- Какое море? - спросил я.

И папа вдруг с удивлением посмотрел на мою тарелку.

И никакого моря в ней не было.

Тарелка оказалась совсем пустой, даже вылизанной до единой капельки.

Она блестела фарфоровым блеском, словно ее терли с мылом.

И я сам страшно удивился, где же это море разливанное, куда же оно исчезло?!

Рисунки художника Андрея Адамовича

Комментарии: 4, последний от 22/11/2010. © Copyright Васильев Геннадий Евгеньевич (vas.kniga@mail.ru) Размещен: 15/11/2010, изменен: 15/11/2010. 13k. Статистика. Рассказ: Детская Иллюстрации/приложения: 7 шт.		Ваша оценка:

Васильев Геннадий Евгеньевич : другие произведения.

Море разливанное