Аннотация: Это произошло зимой 1996 года. Хотя, на самом деле, ничего такого не происходило.
НИКОЛАЙ УГОДНИК
День.
Последним сегодня был мальчик. Совсем еще маленький - лет девять-десять, не больше. Глаза голубые, взгляд дерзкий.
- Так не честно! - с порога заявил мой маленький гость.
- Конечно, - согласился я.
- Я еще даже не курил ни разу, из спиртного ничего кроме пива не пробовал, - мальчик прошел через всю комнату и сел на железную кровать. - Девчонок вообще...
- Да-да, я понял.
- Это все мой папа - не ври, не ругайся матом, не слушай хеви метал... Так не честно! - мальчик подпрыгнул на кровати.
- Не надо так волноваться. Все будет хорошо... Или плохо - как сам захочешь. Зато все по-честному.
- Тогда сегодня вечером. Я у Ваньки переночую. И велосипеда мне не надо, - мальчик встал и, не прощаясь, вышел.
- Утром не задерживайся, - крикнул я ему в след.
Вечер.
Стащив с себя детскую шубку из искусственного меха, невообразимую шерстяную шапочку с дурацким помпоном, пинком отправив валенки в угол захламленной прихожей, я побежал на кухню. Мама сидела за столом, уронив лицо на сложенные руки. В пепельнице дымилась сигарета. Мама плакала. Услышав мое сопение, она подняла голову и попыталась улыбнуться.
- Гоша, скорее мой руки. Ужин совсем остыл.
- Мам, ты опять куришь?
- Что? А, это... - мамины глаза наполнились слезами.
- Мам, ну, пожалуйста, не... - зазвонил телефон.
- Гоша. Возьми трубку, а я пока здесь проветрю, - мама открыла форточку и выбросила в нее тлеющий окурок.
- Алло, - трубка старого дискового телефона показалась мне огромной и невероятно тяжелой.
- Алло! Гошка? Здорово, чемпион! Как дела?
- Папа? Ты когда вернешься?
- Гош, ты же знаешь - я в командировке.
- Мама мне сказала, что ты сегодня вечером приедешь.
- Сынок, ты же знаешь, как с этими командировками всегда получается. Предпраздничный день, работать никто не хочет. Мало того, что не помогают, так еще и палки в колеса вставляют. А если я тут каждую закорючку не проверю, мне потом начальник голову откусит. Ам и все, - папа сделал паузу. Видимо ждал, что я засмеюсь, представив, как начальник откусывает ему голову. Не дождался. - Короче говоря, придется мне всю ночь тут гав... дела разгребать. А завтра утром я на первом же поезде...
- Тебе маму дать?
- Гош, я уже бежать должен, а то и к утру не кончу. Ты ее поцелуй за меня, ладно? Ну, давай. С наступающим! Маму поздравь.
Папин голос исчез, вместо него пошли короткие гудки. Я положил трубку и вернулся на кухню. Мама выкладывала на тарелку мятую картошку и разварившиеся сардельки.
- Отец? Командировка продолжается? Будет до утра разгребать? - мамин голос дрожал, но слез больше не было. Лицо уже не казалось таким розовым и опухшим. Наверное, она успела умыться.
- Мам, ты только не плачь...
- Со мной отец поговорить не захотел?
- Это не папа звонил.
- А кто? - мама застыла, не донеся полной тарелки до стола.
- Дядя из милиции. Он сказал, что папа...
- Что? Что-то случилось? Что с ним?! - тарелка в маминых руках накренилась, сарделька и комок пюре шлепнулись на пол.
- Он сказал, что папа умер.
- Как?! Почему? Нет, не может быть. Это какой-то бред. Нет, такого просто...
- Поскользнулся на перроне, упал на рельсы...
- Поезд?! - тарелка полетела на пол вслед за сарделькой и картошкой.
- Нет. Он разбил голову. Так дядя сказал.
- Это какая-то ошибка. Перепутали все. Напились, пока старый год провожали, и все-все перепутали... Какой перрон? Он и не ездил-то никуда...
- На Ленинградском вокзале. Папа из Питера возвращался. Ты же мне сама говорила, что он в Питер уехал. В командировку. Помнишь?
- Да, командировка, - мама застыла. Целую долгую минуту она не дышала. Немигающий взгляд уперся в меня. Я подумал, что пора бы мне уже и заплакать. Как только первая слезинка скатилась по моей щеке, маму прорвало. - Гошенька, малыш, бедненький ты мой. Ну, тихо, ну, маленький. Ну, пожалуйста. Это же ошибка. Папа вернется. Обязательно вернется. Ну, что ты? Иди ко мне, Гошенька. Не плачь, сыночек.
Ночь.
Мама стояла передо мной на коленях, обнимала за плечи, не переставая бормотать ласковые слова, целовала лицо. Она не знала, сообщают ли такие новости по телефону. Не знала, кто должен сообщать - сотрудники милиции или врачи. Как можно было сказать ребенку о смерти отца? Почему не спросили ее? Может быть, в предновогодний вечер дежурный милиционер действительно был пьян, и не понял, что разговаривает с десятилетним мальчишкой? Тогда почему эта пьяная свинья не могла ошибиться номером?
Я шмыгал носом и ждал, когда же мама осмыслит нужный вопрос (что, если это ДЕЙСТВИТЕЛЬНО ошибка?), и придет к правильному выводу (убедиться можно только одним образом - увидеть собственными глазами). Это произошло ближе к полуночи - я буквально услышал, как в маминой голове что-то щелкнуло и детальки нехитрой головоломки встали на свои места. Уложив меня в кровать, мама осторожно попыталась выяснить, не сказал ли "дядя", где папа теперь.
- Куда его увезли? - переспросил я.
- Да. Может быть он просто заболел и его увезли в больницу...
- Дядя сказал, что его увезли в морг.
- Больница, поликлиника, санаторий, морг - это все одно и то же. Знаешь, что такое синонимы?
- Не-а.
- Ну, ничего, вот закончатся каникулы, ты снова пойдешь в школу, и там тебе обязательно расскажут про синонимы,- мама казалась совершенно спокойной. Лучше один раз увидеть? Может быть и не лучше, но пока она не видела его тела, есть надежда. Ей бабушка говорила, негоже живого хоронить. Дедушка не вернулся с войны. Пропал без вести. Бабушка ждала его сорок семь лет. Не дождалась, умерла на семидесятом году жизни. Страдала ли бабушка меньше, считая, что муж еще вернется? Надо думать. Ведь она частенько говорила - страшно только то, что навсегда. Если дедушка жив, то и разлука вечной быть не может.
- Так дядя тебе не сказал, в какой морг повезли папу?
- Сказал. Там что-то на Бэ начинается. Бор... бом... бун...
- Боткина? Бурденко?
- Да, кажется.
- Что, кажется - Боткина или Бурденко?
- Боткина, - ответил я. Выдержал паузу. - Или Бурденко.
Через час, убедившись, что я крепко сплю, мама поцеловала меня в макушку и, накинув на плечи старенький плешивый полушубок, выскользнула из квартиры. Я представил себе, как она скользит на промерзших ночных улицах. Ее крохотная фигурка растворяется в круговерти вьюги, чтобы всплыть на обочине пустой дороги. Там она будет размахивать руками, пытаясь остановить такси или попутку. Она поедет в больницу имени Боткина, а потом в госпиталь Бурденко. Или наоборот - последовательность не имеет значения. Пьяные санитары (или кто этим занимается?) скажут ей, что Сергей Петрович Иванов к ним сегодня не поступал. Вот, к примеру, Петр Сергеевич Иванов есть. И Иван Петрович Сергеев тоже имеется. Она осмотрит их всех. Потом наступит череда покойников безымянных, никем пока не опознанных... Я представил себе все это и мысленно поздравил маму Гоши с наступившим Новым Годом.
Утро.
В пятом часу утра заявился Гошин папа - смуглый красавец с длинными вьющимися волосами. Он едва стоял на ногах. Тьфу, Бандерас хренов, подумал я. Теперь все понятно с его командировками. Он скинул пальто на пол прихожей, шатаясь прошел в спальню, упал на кровать и тут же захрапел. Меня папа не заметил, так же как отсутствия мамы.
Я аккуратно поднял пальто с пола, отряхнул его и пристроил на вешалке возле детской шубки. Из кармана пальто торчало что-то черное и мокрое. Двумя пальцами я брезгливо вытащил слипшийся чехол от зонтика, насквозь пропитанный спермой. Вот свинья, подумал я. Извращенец. На дворе декабрь, то есть, уже январь месяц, а он зонтик с собой носит! Ага, до утра он не кончит. Как же. Кончил, и, судя по чехлу, не один раз. Эх! Я бы гада этого... Ладно, Бог ему судья. Засунув изгаженный чехол поглубже в мусорное ведро, я проверил, чтобы в карманах папы не осталось никакого компромата. Все чисто. Ну что ж, можно уходить. Хотя, пожалуй, Гошу я еще напоследок порадую.
Покидая квартиру Ивановых, я остановился напротив большого зеркала в прихожей. Э-эх, борода из ваты, усмехнулся я своему отражению. Стареешь, Коля, стареешь. Но марку держишь. И тебя с Новым Годом. Сам себя не поздравишь - никто не поздравит.
Эпилог.
Гоша, проведший ночь в гостях у своего друга Вани, пришел домой около десяти часов утра. Сцена, которую он увидел, показалась ему фантастической. Мама обнимала папу, плакала, смеялась и целовала его небритые щеки. Сережа, живой, родной, Сереженька, - не унималась она. Папа лежал на кровати и счастливо улыбался. От него пахло водкой, но взгляд темных карих глаз казался ясным и преисполненным глубинного смысла.
Открыв рот, Гоша смотрел на родителей. Он вспомнил сон, который приснился ему накануне. Новогодняя ночь, папы нет дома. Мама плачет ночь на пролет. Она курит сигарету за сигаретой. Пьет из горлышка шампанское, приготовленное для праздничного стола. Под утро приходит папа. Он пьян. Мама не лучше. Родители кричат друг на друга. Гоша ладонями зажимает уши, но это не помогает. Он слышит каждое слово, звон каждого осколка бьющейся посуды. Это невыносимо. Гоша бежит на кухню, он кричит, но его голоса не слышно. Мальчик пытается влезть между мамой и папой, которой вцепился в ее волосы. По маминому лицу течет кровь. Она ничего не видит. Ее рука сжимает кухонный нож. В этот момент Гоше наконец удается встать между родителям. Нож легко проходит сквозь ткань его пижамы, рассекает кожу на груди, пронзает сердце...
Ура! Велик! - Гошин взгляд соскользнул с обнимающихся родителей, и он увидел свой новогодний подарок, дожидающийся его под украшенной елкой. Подбежав к велосипеду, мальчик тренькает звонком, крутит педали, переключает скорости, любуется катафотами. Про свой страшный сон Гоша уже никогда не вспомнит.