Васильев Александр Валентинович : другие произведения.

Всадник Мёртвой Луны 33 ("Исход")

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Напряжённое ожидание отряда Тайноведа в страшном Граде вечной тени вдруг разрешается для них самым катастрофическим и непредвиденным образом. Хочу также отметить, что данной главой здесь заканчивается первая книга этого цикла. И если ты, читатель, склонен полагать, что книга эта была чересчур уж мрачной, то могу тебя здесь совершенно успокоить на сей счёт. Следующая книга "Всадника" будет гораздо, гораздо мрачнее.
  Исход
  
  Утро следующего дня пришло для них обоих достаточно поздно. Пробуждение было тяжёлым со вчерашнего перепоя, но спокойным, и - достаточно безмятежным. Хлебнув кофею, который он немедленно же приготовил для себя и Владислава на жаровенке, Тайновед занялся пакетом, присланным ему из Цитадели во вчерашней посылке, даже не дожидаясь завтрака. Кроме письма от Главнокомандующего, содержавшего подробно расписанные указания на несколько возможных способа действий отряда - после уничтожения вторгшейся армии, составленного тем хоть и немедленно же после получения новостей об этом, но, при этом, предельно продуманного и написанного в полной ясности предвидения любого возможного развития событий во вражеских землях - после ожидаемой победы, там находилась также и толстая пачка карт, рисунков, выписок из донесений тайных осведомителей по ту сторону реки, а также портретов и описаний ключевых фигур в управленческой и армейской верхушках Белгорода.
  Тайновед внимательнейшим образом изучал эти бумаги как до, так и значительное время после того, как они сходили к завтраку, приготовленному в трапезной на всю их команду Ладненьким. Перечитав там кое-что даже по нескольку раз, он, наконец, аккуратно сложил всё это в секретный, окованный железными пластинами и встроенный в стену комнаты ящичек, который они, по вселении, нашли полуоткрытым, с ключом, торчавшим в замочной скважине, и, закрыв его, жестом предложил Владиславу подсесть к столу, где он снова приготовил им очередную порцию кофею.
  После некоторого молчания, он внимательно посмотрел на Владислава и произнёс иронически, отставляя на блюдечко чашечку из тонкого, "костяного" фарфора, набор которых прибыл сюда в посудном рундуке, доставленном Ладненьким.
  - Да, парень, там, в Башне, уже всё продумали, и всё заранее предрешили. - И он чуть усмехнулся при этом. - Хорошо, конечно. Если всё пойдёт так, как они там предполагают, то мы, буквально сразу же по получении вести из Башни, должны будем немедленно выезжать к переправе - под видом беглецов с поля проигранного сражения. Они даже обещают, что перед нами туда пройдёт отряд отвлекающих, который спустится сверху, из крепости, и начнёт зачистку местности перед нашей долиной от затаившихся там в зарослях пластунов. За переправой же - мы должны будем сменить легенду, и в город уже вступим, как чудом уцелевшие после взятия Корабельного остова. В общем - это должно сработать. Они даже обещают "упустить" после разгрома горстку маловажного отребья, чтобы, значит, наше появление у переправы выглядело бы вполне естественным. Впрочем - эти-то вряд ли поспеют вовремя для нас. И таки - да, когда в зарослях будет кипеть схватка отряда зачистки с их пластунами, то на переправе вряд ли станут слишком уж придирчиво разбираться с теми, кто будут выглядеть как "свои". Там наверняка уже будут думать лишь о том, как самим вовремя благополучно унести ноги. А для второй части задания мы, собственно, всё досконально ещё на острове подготовили.
  - В общем - эта часть наших дальнейших продвижений у меня особых сомнений и претензий не вызывает. - Вдохнул он с определенным неудовольствием в голосе. - Но меня очень тревожит то известие, что лазутчиков, просочившихся через нашу долину за горы, всё ещё не удалось схватить или уничтожить. Пока эти парни продолжают там разгуливать на свободе, я, признаться, с некоторым ужасом ожидаю от них - в любой момент, всего, чего угодно! Ну просто нюхом чую возможность преогромнейших неприятностей, поверь мне! - И он снова угрюмо покачал головой.
  Владислав лишь выжидающе молчал. Последние дни уже успели научить его не соваться со своим мнением, когда его не попросили высказаться. Да и кроме всего прочего - он всё равно не представлял себе, что тут можно сказать, или посоветовать.
  Они опять какое-то время посидели молча, продолжая посасывать кофей из чашечек микроскопическими глоточками. Наконец Владислав, всё же, не выдержал:
  - Мож я и не в своё дело суюсь, конечно же. Но - что, вообще-то, могут такого сделать там эти двое посреди нашего военного лагеря - пусть они даже будут и богатырями силы невиданной? Вряд ли они там сумеют перебить достаточно много для того, чтобы это существенно повлияло..
  - Эээ, парень! - Прервал его Тайновед досадливо. - Их воинская удаль меня, как раз, волнует мало. Какая б она там ни была - но если на них навалится достаточное количество орков - они их смелют в труху, в конце-то концов. Да попросту стрелами засыплют - делов-то! Для того, чтобы те там мечами удальски помахали - их к нам в тылы засылать никакого смысла не имело бы. Я другого боюсь. Я боюсь, брат, того, что они с собой пронесли туда кое-что совершенно исключительное. Что-то, что, применённое в должный момент, и в должном месте, может принести нам беды неисчислимые! Вот чего я боюсь!
  - Да что же это может быть такое?! - С изумлением воскликнул Владислав.
  - Если б я ТОЧНО знал бы, что это такое, и чего от этого можно знать, - въедливо ответил ему Тайновед, - то я бы, брат, уже давно бы это сообщил бы вверх по команде. А так - одни догадки. И меня-то как раз и тревожит то, что даже Главнокомандующий совершенно не понимает происходящего! И даже он не может ничего толком предположить! А вот чужие предположения, - И здесь он раздражённо хмыкнул, - Во внимание принимать совершенно не желает! Возможно, что-то смог бы понять во всём этом сам Высочайший. Возможно. Кто - как не он. Но, - И тут он досадливо поморщился, - Главнокомандующий наотрез отказался сообщать мои соображения по этому поводу Высочайшему. А обойти его я ну никак не могу! Особенно же - находясь здесь! - И он грязно выругался.
  - Так.. А что же тогда делать-то?.. - С тревожным недоумением вопросил Владислав.
  - Что делать? - Искоса посмотрел на него Тайновед. - Да уже ничего сделать попросту невозможно. Усё. Момент ушёл. Теперь - только ждать, и надеяться, что всё как-то обойдётся. Эх! Хоть бы кто из кольценосцев тут объявился бы, что ли! Можно было бы хоть через них попробовать на самый верх достучаться! Может быть - ещё можно было бы! Но этих тут точно до битвы уже не будет - им сейчас занятий хватает выше головы! Так что, братец, только и остаётся мне, что тут бессильно душу тебе изливать. Глупее чего, разумеется, попросту ничего более и придумать невозможно! - И он досадливо махнул рукой, потянувшись за турочкой - Ладно, что тут поделаешь! Давай лучше займёмся разбором бумаг - всё какое-то дело будет!
  Разбором бумаг они, с небольшими перерывами, занимались аж до позднего ужинообеда. Который в этот день решено было попробовать также закончить до темноты. Ибо тяжесть, давящая всем на сознание, продолжала ощутимо нарастать.
  Хоть Тайновед и не стал запрещать за трапезой выпивки уж совсем, но строго потребовал от Ладненького умерить количество разливаемого в кубки. Так что когда они перешли к уже становящейся привычной музыкальной части вечера, все были хоть и малость выпившими, но - вполне твёрдо стояли на ногах, и в голове у них хмельные ветры вовсе не гуляли.
  Восточняки, спаровавшись, затянули было, под домбру в руках одного из них, песни своей родины, мерно раскачиваясь в такт мелодии. Язык был всем совершенно незнаком, напевы же были весьма тоскливыми - попросту душераздирающими. Но было в этой музыке, и в их гортанных песнопениях, что-то - такое эдакое, что-то, трогающее за душу, что-то, задевающее сердце. Казалось - это можно было слушать до бесконечности, постепенно погружаясь в совершенно лишённое всяких мыслей оцепление ума.
  Первым не выдержал Весельчак, прервав их достаточно грубым окриком. Затем что-то тоскливо-восточное начал было наяривать Заднгепят. Но тут Владислав посмотрел на Тайноведа, и просительно произнёс - А может, ты что нам исполнишь? И ежели будет желание - то может что и из своего собственного?
  Тайновед усмехнулся, поманил Ладненького, и велел тому, если найдётся, принести из кладовой кифару. Кифара там действительно отыскалась. Тайновед бережно извлёк инструмент из твёрдого, обшитого чёрной кожей плоского короба, и поставил его на левое колено. Обнявши затем его левой же рукой, он захватил правой костяной плектр, привязанный к корпусу шёлковым шнурком, и, защипывая им струны, начал плести пальцами тихую, плавную мелодию, нежную, словно перебираемая в женской руке материя покрывала из белого, гладкого шёлка, и, под мелодию эту, затянул речитативом:
   Серебристым инеем искристым
  Выпал снег на белые цветы
  И, качаясь радугой пушистой.
  Тлит лучами нежной красоты.
  Веток чёрных кружево клубится,
  Оплетаясь снежною каймой,
  Чуть заметной искоркой кружится
  Лучик запоздалый голубой.
  Вянет цвет от холода и света,
  Дней весенних позднего ненастья,
  Не дождавшись призрачного лета,
  Не дожив до пламенного счастья.
  Слишком миру верившее древо,
  Удержать цветенья не сумело.
  Последние звуки мелодии умерли у него под пальцами, и на какое-то время в трапезной воцарилась льдистая, прозрачная тишина. Потом все захлопали, и даже Весельчак шумно выразил своё одобрение:
  - Хорошо плетёшь, однако! Не по нашенски, не по простому! Чувствуется порода однако ж!
  Тайновед криво усмехнулся на его похвалу, и плектр в его руках опаять забегал по струнам. На этот раз музыка ударила тяжёлая, ритмичная, словно барабанная дробь, бегущая эхом по узкому, пустому каменному коридору:
  И всё развеялось, как дым,
  И всё ушло в песок,
  И только маревом седым
  Отягощён восток,
  И только сердца ключ струит
  Сквозь пепла тяжкий слой,
  Оно уже и не болит
  От судорги густой,
  Оно давно упало в скорбь
  На самом боли дне,
  И барабаны пульсов дробь
  Не частят мне во сне.
  Туман, туман, один туман,
  И я петляю в нём,
  Путей своих чертая план
  Пылающим огнём.
  И этот огнь ещё горит,
  Сжигая жизнь дотла,
  Но уж давно не говорит
  Со мной моя звезда,
  Давно потерянных минут
  Я счёту не веду,
  Не рву меня схвативших пут
  И боле не кладу
  Себе ни целей, ни дорог,
  Ни светлых миражей -
  Пусть за меня решает Рок,
  И проще, и верней!
  Аккорд, сопроводивший последнюю строку песни ударил под потолок трапезной, и умер там, рассыпавшись по ней дробным, постепенно стихающим эхом.
  - Заковыристо-то как, - покачал головой Весельчак, - Что-то смурное, а вот укумекать что - сложно. Любите же вы, благородныя, всё так перекорячить, что простому-то брату, нашему, и не понять - в чём там суть! Но ничего так, проняло, что ни говори! А чего такого, более близкого к воинскому сердцу нашему не найдётся ли у тебя, а? - Закончил он вопросительно.
  Тайновед задумался на мгновение, потом усмехнулся, коснулся струн, и с них поплыла простая, звонкая как переливы далёкого колокольчика в белесом мареве снежного лихолетья тяжёлой зимней ночи мелодия:
  Сколько ликов имеет сверканье луны
  На заточенных гранях стального клинка?
  Сколько крови он выпил в годину войны
  И сколь часто разила им чья-то рука?
  Меч как тень, меч как рок, меч как злая судьба,
  Этой стали кусок - он покорней раба,
  Он опасней змеи, он отважнее льва,
  Он не жаждет ни крови, ни ржавчины лет,
  Равнодушен он к славе добытых побед,
  Он всегда в безучастьи умерен и твёрд,
  Даже там, где распахнут от ярости рот
  У того, в чьей руке он над битвой плывёт.
  В гранях этих таиться безвременье вод,
  Чёрных вод погребенья угаснувших дней,
  Той реки, что на струях теченья несёт,
  Отблеск ликов давно уж забытых людей.
  В последний раз мелодия вспыхнула ритмичным перезвоном, и погасла под пальцами Тайноведа. Воцарилось молчание.
  - Ндась. - Пробормотал Весельчак. - У нашего брата к своим тесакам попроще-то отношение. Так - железяка. Была бы понадёжней, да поудобней в бою. Это не ваши-то мечи, которые вы столетиями по наследству-то передаёте! Хотя, - И тут он взглянул на Тайноведа, - В Крепости-то у нас все клинки казенные, одинаковые? Не правда ли? И у тебя-то тоже ведь?
  - Ну, казенные-то казенные, но - отнюдь, отнюдь не одинаковые. - Усмехнулся Тайновед. В кузнях Башни каждый-то клинок проходит особую обработку. Орки - и те свои клинки заговаривают. А уж у нас, гвардейцев-то - в руках не просто так- куски кованной стали. У командирства - одно, у рядовых другое. Но - всё не простое. Хоть вы этого и не замечаете. - Посмотрел он с усмешечкой на Весельчака. - Но, уверяю тебя, не простые наши клинки. И враги наши этой на своей шкуре хорошо чувствуют!
  - Ну да! - Выдохнул Весельчак. - Кто б мог подумать! - Выкатил он глаза.
  - Вот те и "ну да!" - Язвительно отозвался Тайновед. - Впрочем, я вот по глазам Заднепята вижу, что отнюдь не все в нашем отряде столь уж недогадливы. - И он быстро взглянул на того.
  Заднепят лишь слегка кивнул головой, но отвечать ему ничего не стал.
  - Вот так - живёшь, живёшь себе, а какие дела вокруг-то происходют - и не знаешь! - Никак не мог успокоится Весельчак.
  Владислав вдруг подумал, что он и сам не особо присматривался к своему, полученному на службе оружию. Да и то сказать - по настоящему в бою ему с ним пока что поучаствовать так не привелось, да и не до того было.
  - Вот у нашего товарища, Счастливчика, - Вдруг повернулся к нему Тайновед, - То оружие, с которым он к нам приехал-то - и вовсе не без заковырочок. И притом - частично это и его собственная работа! Так что он не так прост, как он вам поначалу показался. Совсем не так прост!
  Все повернули головы к Владиславу, и под их внимательными взглядами он почувствовал себя весьма неуютно.
  - А уж меч-то, который он сюда с собой приволок - о таком мече можно и целую сагу сочинить,- Продолжил Тайновед. - Вряд ли он всё там и сам до конца видит, но меч у него действительно древен и занятен. Хотя - не скажу, что это так уж и из ПРАВИЛЬНО западных-то мечей, - улыбнулся он. - Так что в гвардейском строю его не поносишь. Но вот в деле нашем, в деле НАШЕГО подразделения, - Подчеркнул он, - Это весьма, весьма может нам пригодиться. А то у нас в запасах клинки хоть и белгородовские, но так - ничего особого. Новоделы. - Добавил он презрительно. - От обычного куска боевого железа действительно мало чем отличаются. А тут - кому надо сразу будет видно, что человек из древнего рода, из благородного отщепенческого сословия! - И он весело подмигнул Владиславу.
  Тот, в который раз, с неудовольствием подумал, что зря таки дед пожадничал на его экипировке. До Владислава только сейчас начало доходить в полной мере, как они с дедом промахнулись, положившись на родовую славу древнего оружия, и чем это могло, в результате, для него закончится.
  - Да, кстати, мож и ты нам чего слабаешь? - Обратился к нему Весельчак. - А то мы до сих пор от тебя так ничего и не слышали!
  - Да я, - замялся Владислав, чувствуя себя очень стеснённо, - как-то.. У меня в жизни с музыкой особо никогда не ладилось. Слуха, говорят нету. Учитель мучился-мучился, да и махнул рукой.
  - Но стихосложением ты, вроде бы, балуешься. Или я ошибаюсь? - Прищурился на него Тайновед.
  - Да так... Балуюсь немного. - Засмущался Владислав. - Да ничего особенного. Так - для себя баловство. Не более.
  - Ну, мож всё же прочтёшь для нас что? Так - без музыки, просто продекламируешь? - Продолжал допытываться Тайновед.
  - Ну, я не знаю.. Не привык как-то. - Продолжал отнекиваться Владислав.
  - Да ладно, чего там! Среди своих же, чай не ристалище! - Заинтересовался уже и Весельчак.
  Другие тоже смотрели на Владислава выжидающе. Видимо - всем было любопытно увидеть эту грань души у своего нового товарища.
  - Ладно, сказал Владислав. Я так - мало что помню на память. Но попробую.
  Он закрыл глаза, порылся у себя в голове, подождал немного, и вот - из глубины памяти потихоньку начали всплывать строки, которые он и начал декламировать плавным, напевным голосом, раскачиваясь в такт внутренней мелодики стиха:
  Там, где время вновь сомкнётся
  В безначальном завершеньи,
  Там, где Лета разольётся
  В чёрном мира отраженьи,
  Там и память наша, пылью
  Рассыпаясь в лёгкий прах,
  Вдруг поманит ложной былью
  Наш изверившийся страх.
  И, неловко оступившись,
  Перепуганные души
  Рухнут в пропасть,
   не решившись
  Быть своих страданий глуше.
  Вспышкой грянет ослепленье,
  На мгновенье поманив,
  Но усталое прозренье
  Пропадёт не изменив
  Ни причин, ни их последствий,
  Ни начертанных судеб,
  И опять потоком бедствий
  Будет мешан жизни хлеб.
  Закончив, он открыл глаза, и посмотрел на Тайноведа, ожидая его суждения.
  - Ну, ничего так, - Благосклонно отозвался тот. - Чувствуется, что думаешь о жизни, и об инобытии, размышляешь. Несколько не в духе традиционной западного стихосложения, конечно же. "Лета" - это что? Вроде из какой-то туземной мифологии, кажется? Нет?
  - Да, это я у нас в книгохранилище как-то нашёл свиток переводов сказаний одного небольшого народа. Очень поэтично было. Лета - это источник в потустороньи, по их сказаниям. Источник забвения. Вроде - они верят, что ушедшие возвращаются сюда вновь, испив из этого источника. Рождаются тут заново.
  - Да, чего уж только люди не наплетут от неведения. - Покачал головой Тайновед.
  - Мой народ, кстати, тоже верит в переселение душ, - Внезапно вмешался Заднепят. - У нас и власть не по рождению тела передается, а ведуны, после смерти правителя, отыскивают его, вновь родившегося младенцем, и доставляют во дворец. После чего старший из его сыновей становится его воспитателем и соправителем - до повзросления. После чего, получив, в благодарность, управление лучшим наделом, уступает ему первое место полностью.
  - Ну да! - Поразился Тайновед. - Ничего себе способ правления! А ты что, в это тоже веришь, что ли? - Обратился он к Заднепяту.
  Тот лишь пожал плечами неопределённо.
  - Ну да, понятно, - Усмехнулся Тайновед, - Если уж ты тут, у нас - на службе у Башни.. Тут вопросы, как я понимаю, излишни.
  - Да, а в твоём стихотворении - это ты сам так полагаешь, али просто отзвук от их сказания? - Прищурившись, обратился он к Владиславу.
  - Я.. - Смутился тот. - Да нет.. Просто так - плод размышлений на эти темы. Нас ведь, в Доме, на темы потусторонья так - вообще-то подробно наставляют. Вот я и задумался над этим. Начал читать всякое разное по поводу. Размышлять. Вот и...
  - Ну - и это правильно. - Похвалил его Тайновед. - Тут надо ко всему самому дойти. Чтобы знать точно, а не полагаться лишь бездумно на чужие мнения. Вопрос-то ЖИЗНЕННО важен! - Наставительно поднял он палец. - Мож ещё что есть в этом же роде?
  - Ну.. Неуверенно начал Владислав. - Разве что вот это, пожалуй:
  Сотрется губкой размышленья
  С доски исчерканной судьбы
  И след святого вдохновенья,
  И пепел выцветшей любви.
  К чему страданий было бремя
  И радостей ненужный свет
  Когда своё забудет племя
  Из ночи выпавший рассвет,
  Когда назад не оглянется
  Усталый путник у ворот,
  И солнцу вслед не рассмеётся
  От нерастраченных щедрот?..
  - Ну, так - несколько по юношески, но ничего - все мы через подобное, в своём возресте, проходим. А мысль - да, есть, и - видно, что ты много размышлял по этому поводу. - Отозвался Тайновед. - Впрочем, я думаю, что вот сейчас всё это у тебя из головы будет быстренько и выветриваться. Ты уже вступил в настоящую жизнь, с настоящими испытаниями, тревогами и опасностями. И это должно тебя, со временем, научить ценить по настоящему каждое её мгновение. Как это было, помниться, очень удачно выражено в одном свитке с востока, содержащем наставления для воина - "Истинная храбрость заключается в том, чтобы жить, когда правомерно жить, и умереть, когда правомерно умереть".
  - Да, хорошо звучит. - Отозвался Владислав с уважением к чужой мудрости.
  - Звучит хорошо, не спорю. Но когда это принимаешь в свою жизнь, как повседневное наставление, и начинаешь ЖИТЬ этим, то оно в ТЕБЕ тогда звучит уже гораздо лучше и вразумительнее. - Ответил ему, с определённой наставительной суровостью в голосе, Тайновед.
  Тут вдруг он тревожно глянул в окно и дёрнулся.
  - Стемнело-то то как уже! Не пора ли нам, честное товарищество, уже к себе перемещаться? В спальни?
  За окном уже действительно исчезли последние проблески заката. Все тревожно повскакивали с мест, и начали пробираться к выходу - никого не радовала мысль ходить в тени страшной башни при полной ночной темени.
  Во дворе уже было по настоящему темно. Владислав с ужасом убедился, что пространство снаружи вновь всё наполнялось до жути реальными тенями. Видимо - город уже вполне оправился от пережитого им посещения, и всё возвращалось в нём на круги своя.
  Они постарались проскочить по двору как можно скорее. Но, всё же, тени подходили к ним, касались их руками, пыталась обнять, что-то прошептать на ухо. Впрочем - всё это был ясно видимо лишь одному Владиславу. Остальные же лишь дёргались ошарашено, совершенно не постигая, что за злые сквозняки леденят здесь их сердца. Владислав, как мог, уклонялся от этих объятий, но до его слуха всё же доносились обрывки их шепота, звучавшего как чёрное заклинание, бьющее по сознанию мелодикой, методично разлагающего его неосознанным ужасом. Слова этих заклятий звучали на каком-то неизвестном ему языке, и были холодны как колючий лёд, и тверды, как осколки чёрного, колотого базальта.
  Когда они наконец ввалились в свою комнату, еле найдя в себе силы задвинуть за собой засов, то даже никогда не унывающий Тайновед выглядел совершенно подавленным и обессиленным. Он повалился на ложе не раздеваясь, и тут же провалился в то самое чёрноё забытье, в котором Владислав уже не раз имел возможность его наблюдать.
  Он же привычно сунул было руку под кровать, но извлечённая оттуда бутыль оказалась совершенно пустой. То ли он сам её успел выглотать полностью, то ли тут приложился и Тайновед, но он неожиданно оказался без того единственно действенного средства, которое только и могло бы избавить его от надвигающегося кошмара этой ужасной ночи. Он с завистью бросил мимолётный взгляд на пребывающего в полном забвении командира, уже в которой раз пожалев, что ему это, по какой-то причине, сейчас совершенно недоступно.
  Поразмышляв некоторое время, он всё же пришёл к тому выводу, что рисковать сейчас прогулкой в помещение трапезной за полной бутылкой никакого смысла не имеет. Одна лишь мысль о том, чтобы в одиночку выйти сейчас наружу, повергала его ну просто в совершенно неконтролируемый ужас.
  Он лежал на кровати, натянув одеяло на голову, и старательно пытался провалиться в чёрное небытие сна. Постепенно мысли его стали потихоньку плыть в темноте, скопившейся под закрытыми веками, и всё там как бы покрывалось постепенно хлопьями плотной чёрной ваты. И тут вдруг, откуда-то снаружи, ударил глухой, тягучий звук, словно где-то там, далеко, по какому-то гигантскому колоколу били неимоверно толстым бревном из цельного древесного ствола. Кровать под ним покачнулась, и ему вдруг померещилось, что он проваливается куда-то, вместе с нею, по наклонной плоскости перекосившегося пола.
  Он вскочил испуганно, одним движением выбросив тело в стоячее положение, и сбросив с себя одело. Комната снова была залита этим ужасным багровым заревом, но, при этом, он совершено не видал над собою никакого потолка! У него над головой темень взметнулась куполом мрака куда-то в неясную высь, а посреди комнаты сверху спускалась витая, чёрная, кованного железа лестница. Комната же, при этом, была совершенно пуста - ни мебели, ни кроватей, ни Тайноведа в ней почему-то уже не было.
  Словно во сне он оделся, и, осторожно обойдя вокруг лестницы, взялся непроизвольно за её перила. Рука сразу же стала стыть от прикосновения голого, слегка липкого от векового налёта железа, и он тут же отдёрнул её, отшатнувшись к стене. Но здесь к нему сверху вдруг упал луч красноватого света, и он увидел, что там, у него над головой, на одной из ступеней, возвышается совершенно тёмная фигура, закутанная до пят в балахон с глубоким капюшонном, надвинутым на её голову, и - левой рукой опираясь на перила, держит в правой горящий пятисвечник, отблёскивающий тусклым золотом. Свет этого пятисвечника, ничего вокруг не освещающий, пылал отблеском пяти кровавых язычков пламени, сверкающих, словно звёзды в тенях абсолютного мрака.
  Фигура, закутанная в балахон, стояла там молча, лишь пристально глядя сверху на Владислава - и тем не менее он чувствовал в этом взгляде жёсткий, хотя и совершено безмолвный приказ взойти туда, наверх, к обладателю этого страшного взгляда. Вокруг царила совершенно полная, просто могильная тишина, нарушаемая лишь едва слышимым слабым звуком как бы равномерного падения капель воды на гулкий камень.
  Почти не чувствуя тела, он, как во сне, начал медленно подниматься по крутым, узким, скользким ступеням. Дождавшись его, стоявший на лестнице бесшумно повернулся, и, в свою очередь, начал медленное восхождение по ступеням, уходящим во мрак. Подъём этот, как показалось Владиславу, продолжался почти целую вечность. Они неторопливо плыли во тьме, и пять ослепительно алых звёзд, высоко взметнувшихся над его провожатым, маленьким созвездием плавно кружили прямо на головой у Владислава, которому вдруг начало представляться, что они оба уже вовсе и не поднимаются по ступеням, а лишь возносятся бесшумно в струях мерно вздымающегося снизу необоримого ветра, влекущего их на своих невидимых струях.
  Потом впереди обнаружилось чуть видимое, синеватое свечение, которое, постепенно разгораясь, становилось всё ярче и ярче, пока всё вокруг уже не было полностью залито этим гнилостным, режущим глаза своей немилосердной жесткостью светом.
  И тут они, как-то совершенно неожиданно, вдруг очутились посреди огромного круглого зала, венчающегося куполом опрокинутой полусферы, закругления которой начинались уже прямо от самого её пола - белесо-сиреневого в этом освещении. Свет здесь исходил, казалось, от самых этих скруглённых стен, а в центре купола, совершенно багровым пламенем сияла нестерпимая, кровавая звезда. Багровость эта, истекающая сверху, смешиваясь с блеклостью синевы, льющейся здесь практически отовсюду, окрашивала синеву эту в нестерпимо душащую взор алость совершенно непередаваемого оттенка.
  Они стояли в самой середине зала, прямо под пылающей сверху звездой, заливаемые её кровавыми лучами, будто струящимися по их телам. Сейчас, стоя радом со своим провожатым, Владислав увидел, что у того, в правой руке, уже нет никакого пятисвечника, а вместо этого его иссохшие, чёрные, как у мумии пальцы сжимают толстый посох угольно чёрного цвета, покрытый затейливой вязью струящихся по его поверхности тончайших огненных прожилок, в своей изменчивости непрестанно складывающихся в сложнейший узор линий, бегущих по его поверхности. Вершина посоха венчалась прозрачным, словно из горного хрусталя, шаром, в котором чуть тлел внутри яркий язычок тёмного пламени.
  Спутник его ударил трижды посохом своим по белым, мраморным плитам пола. Удары эти, глухие, но громкие, совершенно отчётливо раздающиеся в окружающей их пустоте, ушли к стенам зала, и умерли там, не породив ни малейшего эха.
  Но словно на призыв ударов этих, из белесости воздуха зала начали постепенно уплотняться, словно проявляясь из призрачного сияния, наполняющего его, смутные белесые фигуры, которые немедленно же начали кружить вокруг них в каком-то странном, неторопливом, завораживающем хороводе. Постепенно они становились всё отчётливее и отчётливее, и вот уже из этой белесости проступили воины в доспехах, плащах, и конических шлемах с развевающимися плюмажами.
  Всё на этих воинах было совершенно одинакового, мертвенно белесого цвета, такого, каким бывает снег на морозной равнине в безлунную ночь. Лица их были закрыты спущенными личинами - различных оттенков выражения полной, безжизненной и бесчувственной отрешённости, искусно выкованной в этом странном металле.
  Вращение хоровода всё замедлялось и замедлялось, пока не остановилось вовсе. Полная, совершенно ватная, ничем не нарушаемая тишина вдруг дрогнула, и непонятно который из круга спросил тихим, но совершенно отчетливым голосом, безжизненным, ровным, и лишённым и малейшего проблеска хоть какого-то чувства.
  - Кого ж ты привёл к нам, ходящий между мирами?
  - Я привёл к вам воина Башни Тьмы, посланного ею в наш Град вечной тени. - Глуховатым, но таким же, совершенно отчётливым, чуть вибрирующим голосом отозвался его провожатый. - Я привёл к вам воина круга братства изумрудного кольца. Я привёл к вам того, чей взор открыт, и кто бодрствует в час, когда все вокруг спят беспробудно. Я привёл к вам того, чья судьба не открыта для ничьего взгляда, и чей рок не сосчитан в сплетениях судеб. Я привёл к вам того, чьи ночи кажутся днями, и чьих дней не касается солнечный свет!
  - Что он хочет найти здесь, где чёрное пламя Удуна освещает лишь тень непроявленной тьмы?
  - Он не ведает сам, что за рок, что за зов, что за жажда позвала сердце его в сплетение наших миров!
  - Хорошо. Пусть тогда всё решает огонь воплощенья, что пылает извечно на камне Основа Основ!
  Владислав взглянул на свою правую руку, и ужасом увидел, что вся её ладонь объята холодным, переливающимся, зеленоватым светом, струящимся из камня на кольце, всегда надетом там у него на палец. Свет этот, словно бы от факела, крепко зажатого в этой ладони, лучился во все стороны мерным, слегка маслянистым блеском, и была в этих переливах какая-то совершенно необоримая, могущественная безнадёжность, сковывающая сознание ощущением незримой, и совершенно неразрушимой связи с такими же как и он носителями коварной награды. Было в этой незримой связи ощущение их совместной, единой силы, соединяющей их в неразрушимом воинском строе, непреодолимом, и всесокрушающем. Но было также и ощущение полной, практически рабской подчинённости этому строю любого из составляющих его замкнутый круг.
  Окружавшее их кольцо воинов раздалась, и там образовался небольшой промежуток - как раз для них двоих. Его провожатый медленно, неслышно плывя над полом, двинулся в направлении этого разрыва, и Владислав, совершенно безвольно и бездумно, последовал за ним. Влившись в окружающее их кольцо призрачных воинов, они повернулись лицами к его середине, только что ими покинутой. Строй вокруг них снова сомкнулся как бы в неразрывное, единое целое, и Владислав с ужасом почувствовал, что, постепенно растворяясь, он как бы вливается в его слитную цельность, становясь лишь её нераздельной частностью.
  Вместе со всеми остальными он начал плавное вращение в их хороводе. Голова у него закружилось, сознание поплыло, и он, как в полусне, сквозь колыхание белесой пелены перед глазами, вдруг увидел, как середина зала начала плавно вздуваться, пока не треснула, как мыльный пузырь. И из этой трещины прорвалось чёрно-багровое пламя, и заплясало змеящимися языками на плитах белого мрамора.
  И от извивов этого пламени начала вдруг, просачиваясь постепенно во все стороны, заполнять зал тягучая, почти что на самой грани восприятия мелодия звуков, напоминающая равномерное, чуть потрескивающее гудение, вибрирующее в каком-то совершенно завораживающем ритме.
  Он услышал тихое, слитное пение вырывающееся из уст каждого, составляющего их круг, и с изумлением осознал, что и его уста, помимо воли его, также произносят слова этого странного, равномерно поднимающегося и опускающегося в тоне заунывного напева гимна, звучащего на каком-то неведомом ему языке, но смысл которого совершенно ясно, при этом, осознавался им до самых мельчайших подробностей.
  Только Ночь, и только Тьма,
  Только мёртвая Зима,
  Только холод, только снег
  Приютил навеки всех.
  Только вьюга, только стынь,
  Ты бредёшь сквозь тьму один,
  Никого вокруг тебя -
  Только вымерзшая тьма!
  Нет ни сердца, ни дыханья,
  Нет ни крови, ни сознанья,
  Нет надежды у тебя
  Встретить тень чужого дня.
  Ты теперь один остался
  Среди мёртвого пространства,
  И теперь твоя судьба
  Здесь навек предрешена!
  Пламя посреди зала продолжало плясать на плитах тяжёлыми, маслянистыми языками, исходящими чёрно-багровой яростью, от которых одновременно распространялся во все стороны совершенно испепеляющий жар, и смертельно ледянящий холод. Чудовищная сила таилась в этом пламени, и необоримое, совершенно нечеловеческое могущество. Оно было одновременно оживотворяемо какой-то совершенно странной жизнью, и, при этом, от него исходило ощущение застывшей, замораживающей всё вокруг себя мертвенности.
  Пение постепенно умерло на губах у них совершенно сковывающей уста изморозью, и лишь мелодика гудящего пламени продолжала наполнять всё вокруг. А затем над залом снова поднялся всё тот же, мертвенный до бесчувственности, ровно журчащий голос, произносящий рождающееся прямо здесь же заклинание:
  - Всегда один, хоть в круге неразрывном, ты - часть цепи, где каждое звено от остальных непроходимой тьмою всегда навек теперь отделено! Ты грань кристалла, где другие грани тебе неведомы, но мы - один кристалл! И взор твой боле не встречает взгляда, тех, кто с тобой во тьме огня пропал! Мы воедино слиты неразрывно, но всяк из нас теперь всегда один! И одиночество навеки нераздельно с судьбой твоею воплощеньем сил!
  Рядом с ним трижды ударил в мраморные плиты посох в руке его провожатого, и шелестящим эхом, единым дуновением уст над залом понеслось слово:
  - Жертва!
  Снова поднялся тот же голос в слитном, ритмичном заклинании:
  - Пламя требует жертвы! И плоть живая пеплом станет в объятьях пыланья огня! Вырви сердце! И дланью своей отдавая этой плоти комок - ты изменишь себя! Тленье выгорит здесь, уходя безвозвратно, в дым, и в пепел забвенья, растворяясь во тьме. Ты ж вернёшься в бессмертья немое проклятье, окунёшься ты в вечность, сокрытых в земле! Станешь тенью от тени, и ночью глухою будешь ты проноситься средь вечных теней! И в незримости тьмы бесконечного мрака будешь ты навсегда сохранён и забыт!
  Дрожь движенья пробежала по сомкнутому кольцу - что-то предавалось из рук в руки, и вдруг Владислав почувствовал - уже в своей руке, ребристость рукояти тонкого, длинного кинжала, направленного острым, отточенным как бритва, обоюдоострым лезвием прямо ему под сердце!
  - Вырви сердце, и брось в огонь! Жертва, жертва, жертва! - Вновь зазвучало отовсюду, но его собственные уста уже не принимали никакого участия в этом хоре, совершенно скованные ужасом.
  Он вдруг осознал, что, помимо воли его, правая рука уже отводит зажатый в ладони кинжал для сильного и точного удара, а левая готовится подхватить, то, что удар этот вырвет оттуда - у него из груди! Рот его разодрал совершенно отчаянный крик - "НЕТ!!!", и рука его, последним, ещё доступным ему собственным усилием - почти бессознательно, отбросила кинжал прямо в центр змеящихся языков чёрного пламени.
  Ярчайшая вспышка пронзила тьму, и ослепительная, фиолетовая молния пронзила пространство зала, раскалывая его на рассыпающиеся изломы. Он опрокинулся назад, в надвигающуюся снизу бездонную пропасть, и стремительно полетел в неё, обдуваемый струями леденящего воздуха. Сознание его, опять кристально чистое и ясное, силилось если уж не увидеть, о хотя бы осознать всё, с ним сейчас происходящее. И тут он почувствовал, что подошвы его сапог с силой ударили в глухо отозвавшиеся дубовые плахи, и всё вокруг высветилось уже совершенно обычным, чуть тлеющим светом догорающих в камине спальни толстых поленьев. После тьмы, в которой, как ему представляюсь - почти целую вечность совершалось его падение, и этот неяркий отблеск огня больно резанул ему по глазам.
  Опустив наконец правую ладонь, которой он, в первое мгновение, непроизвольно закрыл глаза свои, он с непередаваемым облегчение убедился, что снова стоит в привычной спальне, что рядом, на своей кровати, лежит почти бездыханное, задеревеневшее тело Тайноведа, с которого успело слететь во сне одеяло, лежащее сейчас рядом с кроватью на полу смятой грудой тряпья, и что сердце его по прежнему лихорадочно бьётся у него в груди.
  Но только что произошедшее вовсе не выглядело для него лишь призрачным кошмаром. Ладонь его всё ещё хранила в себе ощущение ребристости рукояти отброшенного кинжала, а на устах его всё еще холодела изморозь того жуткого заклинания, в котом он принимал невольное участие. Чувствуя, что проваливается в беспамятство, он, последним сознательным усилием словно бы деревянного тела, еле продвинулся к своей кровати. И тут же упал на неё, как подкошенное точным ударом топора молодое деревце. И всё для него накрыла совершенно беспробудная тьма.
  И всё следующее утро, пока он, стоя за конторкой, всё же пытался кое-как разбирать древние рукописи, у него перед глазами постоянно всплывало из глубины сознания это чёрное пламя, пляшущее на белых камнях из бездонной трещины, расколовшей мраморные плиты. А в ушах непрестанно повторялись и повторялись монотонные напевы заклятий, слышанных им ночью. Которые он запомнил буквально до каждого малейшего слога.
  В общем - разборка шла через пень колоду, и после завтрака он к ней не вернулся вовсе. Впрочем - и Тайновед был в ненамного лучшем состоянии. Дух, наполнявший этот Град, судя по всему, наконец таки оправился окончательно от нанесенных ему повреждений. Но - начал вести себя, при этом, как предельно обозлённый тяжкой раной дикий зверь. И его вроде бы ставшее уже почти привычным чёрное дыхание - даже и при свете дня, сделалось совершенно для них непереносимым.
  После завтрака они вдвоём, поднявшись на башню привратного укрепления, и усевшись там на табуреты, лишь бездумно глядели на серые склоны кряжа, перегораживавшего долину перед их глазами, да слушали журчанье ледяных струй в каменных остатках моста, и - молчали, молчали, молчали.
  О чём думал, при этом, Тайновед, да и думал ли вовсе - Владислав не имел ни малейшего представления. Он же сам, глядя перед собой невидящими глазами, всё время возвращался вновь и вновь к тому, что произошло с ним этой ночью. Он до сих пор предельно ясно чувствовал отвратительную, ледяную липкость перил той бесконечной лестницы, сиреневую белесость тумана, из которого соткался круг воинов в этом ужасном зале, весь ужас, заключённый в тех гнетущих напевах, которые омывали его сознание там, засасывая всё глубже и глубже, лишая всякой воли к сопротивлению, и - особенно же, ребристость рукояти кинжала в намертво сжавшейся ладони.
  Он всё пытался хоть как-то понять, хоть как-то ощутить, чтобы тогда там с ним случилось бы, если б рука его, всё же, подчинилась бы воле круга, и - нанесла бы удар этим жутким лезвием ему в грудь, разрывая плоть, раздвигая рёбра, и открывая дорогу для левой ладони, готовившейся вырвать из груди сердце, и швырнуть его в жадные языки чёрного пламени. Но представить это себе вживе он и не мог, да и не хотел даже и пытаться. Ибо больше всего, при этом, его непрестанно мучила мысль о том, каким бы, всё же, образом избежать и малейшей возможности повторения всего этого, или - чего либо подобного, следующей ночью.
  Он ясно понимал, что если снова увидит перед собой во тьме ту лестницу, то он взойдёт по ней точно также, и не найдётся в мире той силы, которая смогла бы тому воспрепятствовать. Он с ужасом посматривал на палец правой ладони, обвитый, как маленькой, свернувшейся змеёй, золотом кольца с зелёной искоркой камня - словно бы змеиным глазом злобно отслеживающим каждое его движение. И только теперь лишь он осознал с предельной ясностью, до самого конца, что это, по сути, значит - стать частицей ордена, связанного воедино колдовством общего воинского круга.
  Нет - это была, оказывается, совсем, совсем не как та погремушка, что висела у него на груди, дарившая лишь золотисто-коричневый кокон, которым окутывалось его сознание, и в котором оно ужималось затем, как птенец в родительском гнезде. Нет - это было звено совершенно невидимой цепи, посредством которой все - живые, равно с мёртвыми, обретшие когда-либо честь быть причисленными к этому кругу, были теперь скованы навеки в единое и неразлучное сообщество. Цепь - конец которой находился в руке сковавшего их всех ею Властелина. Которому стоило лишь дёрнуть за свой конец, как они, в едином порыве, обречены были следовать его воле - к какому бы завершенью это следование их не привело бы.
  Так они и сидели - аж до наступления установленного времени для их позднего обеда. На который их, впрочем, никто так и не кликнул. Они сами спустились вниз, и, приплетясь в трапезную, убедились в том, что Ладненькому с Вырвиглазом хватило сил в этот раз лишь расставить на столе миски с твёрдыми, сухими хлебами, да доски с нарезанными кое-как кусками копчёностей, и бутылями с вином и пивом. Впрочем - так как есть сейчас совершенно не хотелось никому из них, то и возмущений по этому поводу ни от кого не последовало.
  Кажется - лишь один Владислав, среди них, всё ещё был способен более-менее ясно осознавать происходящее. Все остальные находились в каком-то полуобморочном забытьи, и перемещались как во сне - видимо, еле-еле были в состоянии хоть как-то воспринимать всё, происходящее вокруг.
  Уходя из трапезной, Владислав прихватил с собой аж две полные бутыли самого выдержанного и крепкого вина, решительно озаботившись о том, чтобы к ночи у него теперь всегда оставался бы более чем достаточный запас этого спасительного напитка. Впрочем - на этот его поступок никто никак не отозвался, даже и Тайновед. И, благодаря такой предусмотрительности, все последующие ночи ему благополучно удавалась проваливаться в липкую пустоту хмельного беспамятства.
  Следующие три дня для них превратились в какой-то совершенно слитный и непрекращающийся кошмар, проходивший в полностью чёрном угаре полного беспамятства. Они вяло бродили там и сям, вяло жевали что попало два раза в день, и - по преимуществу, лишь лежали лёжнем в своих кроватях. За исключением, впрочем, Владислава, для которого эти дни превратились, кроме всего прочего, и в непрестанную пытку одиночеством единственного бодрствующего среди практически безотзывных полумертвецов.
  К вечеру третьего дня ворона принесла Тайноведу сообщение о том, что завтра всё будет, наконец, закончено. И - указание готовится к новому походу. Эта новость, на короткое время, привела их всех более-менее хоть в какое-то чувство. Тайновед с Весельчаком даже было затеяли вялое обсуждение того, что следовало бы предпринять следующим днём. Впрочем - быстро сошлись на том, что, при любом развитии событий вряд ли они выедут именно завтра. Ибо им ведь ещё предстоит дождаться, пока спустившиеся сверху отряды расчистят для них заросли от засевших там вражеских пластунов. И что им придется выбрать для своего броска именно то краткое мгновение, когда путь к развалинам и переправе через реку уже будет более-менее свободен, но, с другой стороны, переправа всё ещё будет находится в руках белгородцев - чтобы их появление на том берегу не вызывало бы никаких подозрений. Весельчак даже обеспокоился было тем, как бы им самим не попасть под раздачу отрядов зачистки. Но Тайновед успокоил его, сказав, что им всем наверняка выдадут какой-либо заранее обусловленный условный знак, скажем - на шлем, о котором те будут непременно предупреждены перед своим выступлением.
  Следующим утром - едва лишь рассвело, все они уже дружно расположились на верхушке левой привратной башни, рассевшись на табуретах, и жуя приготовленные Ладненьким ещё с вечера сухие хлебы с копчёностями, да запивая всё это тут же сваренным, на одной из жаровен, крепчайшим чаем. Все они вдруг словно бы ожили в это утро, и чёрное давление на их сознание, кажется, наконец немного, всё же, отступило. Видимо, дух этого Града тоже, своими какими-то путями осознав происходящее там, далеко на севере, также подготавливался к грядущим неизбежным переменам, и поэтому немного отступил от них, и даже несколько утихомирился.
  Внизу, по ложу реки, стлался ледяной туман, и склоны гор у них перед глазами выступали из его ватной влажности словно бы из грязного снегового сугроба. Там, на севере, над изломами их пепельных вершин, позолоченных восходящим солнцем, белесое, ясное небо оставалось совершенно чистым и невероятно прозрачным. Ни звука не раздавалась в этой давящей, тревожной тишине лишь только ещё наступающего утра. И наконец - в хлопаньи крыльев, оттуда принеслась таки долгожданная вестовая ворона, с короткой и предельно ясной запиской, которую неизвестно кто отправил им из крепости у перевала, где, видимо, как-то могли отслеживать происходящее в реальном времени, содержавшей лишь одно-единственное слово - "НАЧАЛОСЬ!"
  - Что ж, - с тяжёлой угрюмостью, выдававшей крайнее напряжение его сознания, заметил Тайновед, - По крайней мере до сего момента те лазутчики себя никак не проявили. Будем надеяться, что уже таки и не проявят. Что - не успеют.
  - А всё же я совсем не понимаю, - Ворчливо отозвался Весельчак, с ожесточением тря, при этом, кулаками оба своих глаза, - И чего эт они там утра-то ждали? Что - ночью ударить не могли, что ли? А теперь что - оркам при свете дня сражаться, так?! Ужель они столь уверены в своём необоримом превосходстве?
  - Кто знает, кто знает, - Озабочено отозвался Тайновед. - Что там думают вышестоящие, и чем они, при этом, руководствуются. Мы можем лишь гадать об этом - и ничего более. А смысл? Мож - когда и узнаем таки причину. Почему нет? Когда всё закончится. А может - и никогда не узнаем.
  Напряжённо всматриваясь в небо на севере они вдруг отчётливо увидели поднимающуюся над горами далёкую волну гари и густую пелену дымов.
  - Ага, - Отметил Тайновед, - Там ставят дымовую завесу. Ну - разумно, разумно. Что ж - всё легче тем же оркам будет.
  - Могли бы как и пару дней назад - поднять дымы на всё небо. - Недовольно пробурчал Весельчак.
  - Ну, наверное не видят необходимости. Или - не нашлось времени подготовить что-то подобное так быстро. - Рассеянно отозвался командир, не отрывая напряжённого взгляда от постепенно затягивающегося дымами небосклона на севере.
   Предельное напряжение происходящего там, далеко от их взора, но отчего зависели напрямую и их личные судьбы, буквально висело в воздухе, натянутое как струна. Их всех таки сильно угнетала полная невозможность отслеживать происходящее, а также и их собственная полная бездеятельность при этом.
  Солнце уже поднялось достаточно высоко, и туман внизу постепенно таял в струях тёплого воздуха, опускающегося вниз с постепенно нагревающихся склонов. И тут вдруг их всех накрыло жаркой горячей волной, пришедшей откуда-то словно бы изнутри их сознаний, тела их вздрогнули, и по сердцам пронёсся холодок чёрного, ледяного, совершенно безотчётного ужаса. Ужаса, для которого, казалось бы, не было никаких особых видимых причин. Но предчувствие чего-то крайне недоброго удушающим смрадом вдруг их всех сковало.
  Они разом повскакивали с табуретов, и столпились у внешнего каменного ограждения башни, исступлённо вглядываясь туда, за горы, и силясь понять, что же это с ними всё-таки происходит. И тут вдруг башня дрогнула у них под ногами, и по небу покатился далёкий и страшный гром, от которого, как им показалось, задрожали даже скальные вершины вокруг. Удары приходили один за другим безостановочно, и там - за горами, на небе взметнулся совершено непередаваемо огромный столб чёрного дыми и пепла, пронзаемый бесчисленными кровавыми молниями. И от этого дымного столба, вздымающегося всё выше и выше, на них начал накатывать, волна за волной, непереносимый рокот, больно бьющий по ушам, и отзывающийся мелкой дрожью всего тела.
  - Что! Что это такое?! - Каким-то не своим, визгливым, и совершенно потрясённым голосом закричал Весельчак, но крик его лишь бессильно утонул во всё нарастающем грохоте. За спиной у них, казалось, зашаталась даже башня в Детинце, и какой-то момент им даже представлялось, что она вот-вот обрушится им на головы градом рассыпающихся камней. Они заметались беспомощно по площадке укрепления, и тут глазам их открылось нечто уж совсем непередаваемое.
  Камни двора Детинца словно бы вздыбились, и из бесчисленных щелей меж плитами потекли струи непроницаемо чёрного дыма. Кто-то с ужасом крикнул, указывая вниз, в город - и там тоже с грохотом посыпались обломки хижин, и меж развалин из почвы начали тянуться такие же непроницаемо чёрные дымы. От этого зрелища они попросту закаменели на своих местах - там где их застало это видение.
  Дымы же внизу, постепенно сплетаясь меж собою, начали образовать смутные, призрачные человеческие тени, которые сначала беспорядочно метались, не сталкиваясь, а как бы проходя свободно друг сквозь друга, но потом, успокаиваясь, начали собираться в огромные толпища, от которых буквально исходило ощущение тяжкой муки и чего-то совершенно непереносимого - вроде тяжёлого трупного запаха из развороченной могилы.
  Потом над городом пронесся вдруг пронзительный, леденящий вихрь, ударив по этим толпищам, но не развеяв их, а лишь как бы уплотнив ещё больше. Из многочисленных глоток там, внизу, вырвался вопль гнева и чёрной ярости, глаза их зажглись, как красные угли, и ясный день над городом, казалось, совсем померк от этого вопля, обратившись в стылую и вонючую погребную темень.
  Владиславу казалось, что глаза всех там, внизу, обращены прямо на них, стоящих здесь, вверху, на башне, и что глаза эти горят одним единственным неутолимым желанием - вонзить в них когти тянущихся к ним рук, впиться в их плоть зубами, и пить, пить, яростно урча, кровь из их вен, до тех пор, пока жизнь окончательно не покинет тела их. Во взорах этих, стоящих там, внизу, было столько ненависти, столько веками копившейся злобы, что Владислав начал под попросту задыхаться от непереносимого, тяжкого ужаса.
  И вдруг - откуда-то, словно бы с самого небосклона, ударил чёткий, ясный, мелодичный звук, как бы какого-то далёкого колокола из непостижимой, совершенно бездонной глубины. Взоры стоящих внизу разом погасли, и тут он увидел их лица - лица суровые, и лица нежные, лица мужские, и лица женские, лица подростков, и личика совсем маленьких детей. Свет вновь вернувшегося дня лёг на эти лица мягким отблеском умиротворения и покоя, и - словно бы над этими толпищами вдруг зазвучала мягкая, успокаивающая, манящая в ту далёкую даль, откуда принёсся сюда удар этого колокола музыка.
  Все лица, там - внизу, поднялись к небу в едином порыве, и над городом пронёсся уже совсем другой порыв ветра - тёплого, мягкого, остро пахнущего влажностью и морской солью. И, словно подхваченные этим ветром - их тела стали плавно взмывать в воздух, возносясь всё выше и выше, и - растворяясь постепенно в ясности стремительно наступающего дня.
  Владислав смотрел, и никак не мог оторвать своего взгляда от этого зрелища. Вот перед ним проплыл, чуть улыбнувшись ему, тот самый воин, который провёл его в подземелье в самую первую ночь его в городе, вот мелькнуло молодое женское лицо, искажённое судорогой боли и отчаянья, которая, постепенно разглаживаясь, по мере вознесения, открывала путь улыбке освобождения и тихой, уже ничем не омрачаемой радости. Вот - мелькнуло лицо мальчика, лет не более десяти, восторженно-радостное, сверкающее ожиданием чего-то непередаваемо прекрасного и замечательного, вот - пронёсся уже почти что младенец с лицом, расцветающим радостью от предчувствия встречи со своей давно и так страшно утраченной матерью.
  Они всё возносились, и возносились, растворяясь в густеющей синеве, а там - с северо-востока, всё продолжали и продолжали густеть клубы тяжёлых дымов, заволакивая собою ту часть небосклона. Мимолётно взглянув на совершенно окаменевшее лицо Тайноведа, Владислав вдруг с предельной ясностью осознал, что в этих дымах, там - далеко, развеиваются безвозвратно все их упования, и все их надежды. Он ещё совершенно не понимал, что именно и почему там произошло, но он уже, по наитию сердца своего, вдруг полностью осознал всю неизбывную катастрофичность там произошедшего.
  Постепенно всё вокруг успокаивалось, и приходило в определённый порядок. Громы вдалеке перерастали попросту в тяжёлый, неумолчный, но уже лишь отдалённый рокот. Земля больше не тряслась у них под ногами. Главная башня города во дворе вновь застыла в своей неколебимой незыблемости, и плиты двора всё также лежали на своих местах, и из щелей меж ними больше не понимались эти жуткие чёрные струи. Двор совершенно опустел, и выглядел словно бы враз постаревшим на тысячелетия. В городе же, внизу, под стенами Детинца, в воздухе продолжала стоять тяжёлая, известковая пыль из стен только что рухнувших там бесчисленных построек. Но в этом облаке плыли уже не носились бесчисленные призрачные тела, и его более не пронзал их грозный, глухой ропот.
  Тайновед словно застыл, тяжело облокотившись обеими руками на стрелковый зубец, и остекленевшим взором горестно взирал туда - вверх, на постепенно теряющую форму и рассеивающуюся в воздухе колону серо-чёрного дыма. В ней уже не сверкали молнии, и оттуда уже не доносилось того страшного рокота, который ещё совсем недавно рвал им барабанные перепонки.
  - Что? Что там случилось-то?! - Наконец-то совладал со своим голосом Весельчак, и ухватил Тайноведа за плечо, пытаясь обратить на себя его внимание.
  Тайновед медленно повернул к нему лицо, словно бы припорошенное пеплом совершенной безнадежности, и посмотрел на того абсолютно мёртвым, ничего не выражающим взглядом.
  - Что произошло? - Повторил он медленно, словно бы осторожно пробуя этот вопрос на вкус. - Думаю - то, чего я так всё это время опасался. Думаю - что там нет уже ни Цитадели, ни Высочайшего, ни гвардии, ни армии - ничего! Вот так-то.
  - Но... Но как же так?! - Совершенно исступлённо вскричал Весельчак, хватая его за грудь, и тряся обеими руками. - Что.. Что ты такое говоришь-то?!
  Остальные бойцы, застыв, словно каменные изваяния, лишь глядели на своего командира совершенно ошалевшими от изумления и ужаса, вытаращенными глазами. Владислав же, при этом, попросту чувствовал внутри себя какое-то отрешённое опустошение. Он ещё не представлял, что и как ответит сейчас Тайновед, и что именно могло произойти там, за горами. Но он осознал, как-то вдруг и разом, что в жизни его произошли сейчас какие-то совершенно необратимые изменения. И что отныне судьба его пойдёт каким-то совершенно иным, непредвиденным ранее порядком. На него навалилась, тяжкая бесконечная усталость, но он почувствовал, при этом, и определённое, совершенно ясное облегчение. Всё-таки этот был хоть какой-то выход из той ловушки, в которую он попал в этом непереносимо ужасном месте.
  - Видимо.. Видимо, - с трудом, как бы преодолевая внутри себя страшную тяжесть, начал Тайновед, совершенно бесстрастно отстраняя ото себя беснующегося Весельчака, - Видимо те лазутчики, которые просочились к нам, туда, через эту долину, видимо они, всё-таки, таки сумели выполнить то, с чем они туда пробирались. Эх! Всё же зря не прислушался ко мне Главнокомандующий! Всё же зря он не передал мои соображения Высочайшему! - И он в полном отчаянии махнул рукой. - Да что теперь говорить-то! Всё кончено! - И он замолчал, опустив голову.
  Никто, кроме Владислава, толком не понял его слов. Но основной их смысл, наконец-то, постепенно начал доходить до их сознания. Хотя они, явно, всё ещё не могли осознать полностью всей ужасности обрушившейся на их головы катастрофы.
  - Так что нам теперь делать-то? - Глупо спросил Тайноведа Заднепят, видимо, первый из них наконец пришедший в себя. - Будем ждать распоряжений, что ли?..
  - Распоряжений? - Прищурился на него Тайновед. - Распоряжений, говоришь? Ну-ну.
  Он повернулся и медленно пошёл ко внутреннему ограждению укрепления, остановился там, положил руку на камень, и пристально уставился на главную башню, по прежнему незыблемо возвышавшуюся посреди двора. Постояв так некоторое время, и, видимо, что-то обдумав и решив, он повернулся к ним лицом, и сказал:
  - Ладно. Хотел бы очень ошибаться, но - думаю, нам тут особо делать уже нечего. Вряд ли мы дождёмся уже хоть каких-то вестей сверху сегодня. Да и - не только сегодня. Но, думаю, нам придется теперь установить здесь постоянный дозор. Подозреваю, что отныне, в своей защите, нам придется полагаться здесь исключительно самим на себя. Ибо больше нам рассчитывать на ведовство этого места не приходится. Впрочем - возможно это и к лучшему.
  Владислав неожиданно вдруг отметил, что действительно - он совершенно не чувствует уже никакого черного давления на своё сознание. Словно бы исчезла какая-то чёрная кисея, которая постоянно окружала его здесь со всех сторон денно и нощно. Даже дышать стало как-то непередаваемо легче и свободнее. И - с сердца ушла постоянная давящая тяжесть.
  - Мне почему-то кажется, что и прежних хозяев этой башни мы тоже не увидим здесь в любом обозримом будущем. - Продолжил Тайновед. - Так что нам сейчас придётся хорошо покумекать, как нам тут обустроится дальше - и вообще, что нам предстоит в дальнейшем предпринять. Поэтому - так. Оставляем здесь пока степняков - на страже, и - поскольку время идёт к обеду, спустимся вниз. А там - видно будет.
  Остаток дня у них прошёл совершенно бестолково, а ужин скорей уж напоминал поминки, чем простую трапезу. Но зато ночь они встретили со свободным сердцем, и уснули вполне спокойно - совершенно по человечески. А Владислав даже рискнул отказаться в эту ночь от ставшей уже столь привычной, но совершенно мутившей его, при одной мысли о ней, ежевечерней выпивки.
  И это была первая ночь - с момента их приезда в это место, которую они все провели здесь попросту в обычных, и ничем не замутнённых сновиденьях.
  
  Конец первой книги
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"