Аннотация: После похорон матери Владислав отправляется на прощальную семейную трапезу вместе со своим последним близким родственником - отцом матери
Семейный ужин
Ни через какие такие полчаса они, естественно, не встретились. И деду, невзирая на всю его железную выдержку нужно было прийти в себя после произошедшего, да и Владислав, скинув с себя камзол и брюки, и прямо в рубашке прилёгши на минуту на неразобранную кровать тут же мертвецки уснул, провалившись в чёрную пропасть без всяких сновидений.
Разбудил его лишь вежливый стук в дверь, уже когда на дворе было совершенно темно, и вошедший со свечёй дворецкий зажёг от неё две свечи в подсвечниках по обе стороны от каминной полки, затворив окно, в которое тянуло стылым ходом крепкими, деревянными с железной обивкой ставнями. "В трапезной через четверть часа подадут ужин, - сообщил он, - и господин Борислав вас уже там ожидают".
За ним вошла покоёвая девка с тазиком совершенно стылой колодезной воды, и поставив его на туалетный столик замерла в ожидании. Владислав торопливо ополоснул лицо, вытерся взятым у неё шёрстким полотенцем, расчесал перед зеркалом костяным гребнем спутанные, слипшиеся, уже дня два не мытые волосы, достал из рундука свой любимый старый коричневый халат толстой верблюжьей шерсти, накинул его поверх рубахи, сунул ноги в чулках в шлёпанцы, и зажгя от каминной свечи небольшой огарок в фонарике, всегда стоявшем на тумбе рядом с кроватью, поплёлся к ужину.
В коридоре было совершенно темно, но открытая дверь трапезной ярко светилась во мраке. Голова у Владислава всё ещё была словно бы набита ватой, но сон вполне освежил его сознание, и режущее чувство тоски как бы притупилось, ушло куда-то на самый край восприятия.
Стол уже был полностью сервирован двумя приборами, но блюда с едой ещё не принесли с кухни. В камине пылали дрова, на столе горели два бронзовых, покрытых патиной старинных шандала по три свечи в каждом. Дед сидел не за столом, а на старом, с высохшей, местами потрескавшейся буйволиной кожей, и почти осыпавшимся золотым тиснением стуле с подлокотниками и высокой резной спинкой, подвинутым почти к самой каминной решётке. Рядом с нам стоял столик с медным кофейником на тлеющей жаровенке, и, на серебряном подносе, двумя чашками тонкого, костяного восточного фарфора.
Владислав взял от стола второй такой же стул, поставил его с другой стороны камина, налил себе кофе в чашку, и присел рядом, молча уставившись на языки пламени в камине. Кофей был не особо выдающимся, но достаточно крепким. С каждым глотком сознание его потихоньку очищалось от проклятой ватности, и боль тоски, притупленная до этого, снова явственной острой иглой пронизала проясняющееся сознание.
"Вот мы с тобой и остались совершенно одни на всём свете", - вдруг глухо проговорил дед совершенно севшим, осипшим голом, не отрывая взгляда от языков пламени в камине. Владислав промолчал. "Что поделать, внук, такова жизнь, - голос старика был всё такой же севший, практически на храни тяжёлого хрипа, - тебе это ещё в нове, но в мои годы, похоронив стольких близких, знакомых, друзей и врагов смерть уже воспринимаешь гораздо спокойнее, как вполне естественное завершение этой жизни. Пока ты молод - жизнь представляется непрерывным, бесконечным сверкающим потоком, и от каждого нового дня ты ждёшь лишь бесконечного продолжения её непрекращающегося кипения. Жизнь представляется чем-то совершенно нескончаемым, и кажется, что впереди - ещё целая вечность. Но, с годами, ты всё чаще и чаще приходишь гостем на похороны, сначала - старших родственников, потом - своих ровесников, и всё острее и острее начинаешь осознавать, что однажды немногие оставшиеся из них придут уже на твои собственные проводы. И чем меньше у тебя остаётся вокруг тех, кого ты близко знал, кого любил, и когда ненавидел - тем меньше у тебя остаётся поводов продолжать цепляться за своё собственное мимолётное существование. И всё острее и острее ты начинаешь наконец осознавать всю мудрость древней книги где в конце жизнеописания патриарха звучит - "и умер он в старости, пресыщенный днями"
- Тебе, молодому, дико слышать сейчас всё это. Ты ещё не в состоянии понять, как это можно - быть "пресыщенным днями". Даже в твоём горе твоё жизнелюбие лежит, как пламя в углях под пеплом, и лишь ждёт повода, свежего горючего материала, чтобы бушующим пожаром вырваться наружу. Даже если ты, бывает, и сам себе ищешь смерти (тут он проницательно взглянул Владиславу в лицо), то отнюдь, отнюдь не оттого, что пресытился своими днями. Как раз наоборот - оттого, что НЕ МОЖЕ:ШЬ ими вполне насытиться. Но - с годами взгляд человека на жизнь, и подход к ней совершенно меняется. Даже когда старик изо всех сил цепляется за своё существование, это уже не жажда всё нового и нового. Это - лишь попытка хоть на мгновение задержать непрерывно убывающее старое, хоть на миг остановить ещё последнюю искру с неизбежностью угасающего прошедшего дня.
Слова деда скользили по сознанию Владислава чистым журчащим потоком, не цепляя и не пробуждая ничего в его чувствах. Совершенно сейчас омертвевших, и застывших в каком-то тупом отстранении ото всего вокруг.
"Ладно, - сказал дед, улавливая его настроение, - я вижу тебе сейчас не до поучений мудрой старости, пытающейся наставлять бездумую юности бесполезной для неё опытностью. Ладно, ужин уже принесли, пошли за стол, помянём Венцеслвау. Пусть там, её встретят те, кто ушёл туда прежде неё, и пусть участь её в Замках Отцов будет лучше, чем та, что она оставила здесь".
Они передвинули стулья обратно к столу, и уселись - дед во главе, а Вячеслав - сбоку, справа от него. Стол был не то, чтобы огромен, но вполне внушительных размеров - узкий, прямоугольный. За ним вполне могло поместиться, да и в лучшие времена и помешалось человек двадцать - тридцать. Сейчас чёрная льняная скатерть покрывала только один его край, и на этой скатерти стояли серебряные миски, лежали ложки и вилки, сверкал хрусталь бокалов для вина и стаканов для фруктового морса. В фаянсовых блюдцах рассыпчато блестели жирными искорками нарезки колбас и окороков, большая миска овощного салата, и блюдо с грубо нарезанным белым хлебом.
Дед, как и всегда, оделся к столу в свой привычный камзол - черный, прошитый серебряными шнурами, серую рубаху, чёрные же брюки, домашние туфли из мягкой серой замши, и шнурованный галстух чёрного шёлка. На халат внука он посмотрел неодобрительно, но ничего не сказал.
За столом дед всегда был предельно чопорен, и диктаторски требовал соблюдения мельчайших деталей этикета. Именно благодаря этому Владислав и выучился идеально управляться со всеми столовыми приборами, сидеть за столом прямо, не гробясь, не чавкать, не сёрбать, не болтать непрерывно, чем совершенно удивлял своих приятелей из города во время нечастых совместных посиделок в трактирах.
С поставленных на особый столик блюд лакей наложил им в тарелки варенных овощей, тушёной баранины, поставил на стол судок с острым горячим соусом. Владислав как-то вдруг почувствовал, насколько же он голоден - на тризне он едва ли проглотил хоть кусочек - настолько он тогда был не в состоянии думать и хотеть хоть чего-либо, да и завтрак у него был практически никакой - кружка молока и маленькая булочка, которую старая кухарка еле уговорила его съесть.
Дед сам налил в бокалы старого, хорошего урожая вина. У него был небольшой виноградник вполне пристойной лозы. Хватало и себе на стол, и на продажу. Многого он с этого не имел, но поскольку дворянство налогов не платило, то выручаемые на продаже вина деньги составляли существенную часть дохода с имения.
Затем он ритуально поднял бокал над головой. Владислав последовал его примеру. Их глаза привычно обратились к пламени камина - "За Род, за Честь, за Славу Вечного Пламени Запада!" Торжественно прозвучали слова древнего зачинания, и капли вина из бокалов упали в наполненные тарелки. Они снова повернулись к столу, и дед со словами - "Помянём дочь мою, и мать твою - да встретят её в Вечных Пределах с честью!" опорожнил бокал. Владислав тоже одним глотком, почти не чувствую вкуса, выпил содержимое своего бокала.
Приступили к трапезе. Молча, как того неукоснительно всегда требовал за столом дед - "когда я ем, я глух и нем!" В тишине позвякивали ножи и выпилки. За окном по ставням барабанил усилившийся к ночи дождь. Потрескивали дрова в камине, и гудел ветер в его трубе.
Насыщение навалилось на Владислава вместе с сонливостью сразу же, как была опорожнена тарелка, уже после второго бокала вина. Третьего дед ему налить не позволил, сказав - "нам будет о чём поговорить сегодня".
По знаку деда слуга убрал со стола тарелки, они снова передвинули стулья к камину, дед налил себе и Владиславу из кофейника полные чашки кофе (мёду в него он никогда не добавлял, и внука приучил к тому же), молча подал тому одну из них, взял вторую, повернулся к пламени, и несколько минут они провели в долгом, тягостном молчании, наблюдая пляшущие языки пламени. Слуга перенёс подсвечники со стола на каминную полку, и теперь освещённым в комнате оставалось только пространство перед камином.
- Владислав, я буду сейчас говорить о тебе. И - о твоём будущем, - наконец нарушил молчание дед, и краем глаза увидев, как беспокойно шевельнулся внук жёстко, с нажимом добавил, - Да, я буду говорить именно сейчас, именно сегодня, именно после всего, через что ты прошёл и что ты перенёс этим днём. И даже и не думай возмущаться! Ты - рыцарь Запада, ты - воин, наследник славной и древней череды мужества, твёрдости и чести. А настоящий рыцарь Запада никогда не расслабляется, не теряет твёрдости духа, его ничто не может ослабить, ему не нужно ни от чего приходить в себя. Он - как сжатая пружина, всегда готовая стремительно выпрямиться и ударить в ответ - на любые, даже самые тяжёлые обстоятельства судьбы своей! Если ты этого не можешь, если ты не в состоянии быть таким, то - тогда мне действительно не о чём говорить с тобой! Совершенно не о чём!
Владислав молчал, сцепив зубы и автоматически поцеживая чёрную, крепчайшую жижу из чашки. Дед был прав, конечно же полностью прав. Что можно было возразить ему в ответ! Даже если сердце его сейчас обливалось кровью, и голова плыла в тумане на грани потери сознания, а душа, затаившись на самом дне, беззвучно исходила ледяными слезами. Совершенно нечего.
- Хорошо! - Продолжил дел после нескольких минут молчания. - Я вижу - этот урок ты усвоил. Замечательно.
- Теперь.. Теперь давай поговорим о тебе. Жёстко, без обиняков. Как и полагается старшему в благородном роду с самым младшим.
- Мы с тобой, Владислав, ведь остались последними в нашей ветви. Я ведь всегда считал, что наследник - это только сын. Желательно - самый старший сын. Как оно и есть по вековому закону. Скажу тебе прямо, мать твою я никогда не воспринимал серьёзно. Дочь - она всегда уходит из семьи. Дочь - это не наследница. Она лишь может послужить звеном, соединяющим славу рода с другим достойным семейством. Но.. Твоя мать не захотела пойти даже по этому пути. Не захотела! - с нажимом добавил он, увидев что Владислав снова беспокойно шевельнулся.
- Дело прошлое, конечно. Что сейчас уже говорить. Особенно после того, как она ушла к вечным пределам. Об ушедших - или хорошо, или ничего, как учит нас мудрость предков. Но сейчас я говорю не о ней. Я говорю о себе, о тебе, о нашем родовом древе. Не бумажном, нарисованном на родовой грамоте, а о том, которое прорастает из крови. Благородной крови благородного, древнего рыцарства. Что поделаешь? Наследником нашего рода сейчас остался лишь ты один. Нравится мне это или нет - я склоняюсь перед непреложностью обстоятельств. Но - тем более я вправе требовать от тебя того, чтобы ты соответствовал предначертанному тебе судьбой месту хоть деяниями своими, если уж не можешь ему полностью соответствовать порядком рождения своего.
- Но моя мать родила меня в законном супружестве! - Взвился тут же, переходя почти на крик Владислав, - дед ударил здесь в его самое больное место.
- Тише! - властно осадил его тот, - не кричи! Настоящий воин Запада должен уметь мужественно переносить не только честь, но и бесчестье также. Мужественно, признавая правду такой, как она есть. Ибо если рыцарь хочет преодолеть своё бесчестье, то первое, что он должен иметь мужество сделать - это его признать, как бы горька не была при этом правда!
- Да, ты был рождён в законном браке. Но! В браке, признаваемом по законам королевства. С их точки зрения конечно ты не бастрад, а вполне законный ребёнок. Законный наследник нашего рода. Но! Наша семья - это не просто дворянство Загорья. Наша семья - это славный род, принадлежащий к кругу рыцарей Запада. Древний род, пришедший сюда, в Среднеземье из самого Нуменора - если уж говорить на языке древнего Запада. На языке, который не употребляем нами в обычной жизни уже столетия и столетия! Позор! Мы выродились до того, что и между собой уже разговариваем уже даже не на общеязе, а на туземных наречиях! Имена наши! Даже наши имена мы уж которое поколение перевели на туземные говоры! - Дед заводился всё больше и больше, голос его звучал стальными нотами гнева, поднимаясь почти до крика. - Даже в Круге Власти Владетели и Стражи говорят только на общеязе! Не на древнем языке Запада! А не будь общеяза - они вообще перестали бы понимать друг друга!
Тут уж было его собственное больное место, он разволновался настолько, что даже пролил из недопитой чашки кофе на свой камзол, после чего тут же кликнул и послал слугу на кухню за холодной водой в серебряной бадье, и они вместе принялись оттирать пятно на парадном камзоле - дед руководил, а слуга пыхтел над костюмом, которым тот очень дорожил.
Владислав отставил на поднос к кофейнику допитую чашку, сплёл пальцы, водрузил их на колени, сверху умостился подбородком, и пока те занимались костюмом, неподвижно вперился в пламя.
Да, дед конечно же, был безусловно прав. Даже сейчас, между собой, они разговаривали на языке Загорья, вернее на одном из диалектов обширной племенной общности жившей и здесь, и на северо-западе, за горами. Да, общеяз изучали в школе, а в университете на нём даже велось преподавание. Но правда и то, что даже аристократия Запада уже общалась между собой исключительно на местных диалектах. Только там, где встречались представители разных частей Среднеземья, только там и говорили между собой на общеязе. Впрочем, его как раз практически все знали очень неплохо. С древним же языком дело обстояло совсем нехорошо. Общаться на нём могли, по сути, лишь Мастера Знаний, и лишь они были его единственными знатоками и хранителями. Отпрыски древних родов предпочитали изучать ратное искусство, и хотя по традиции их с восьми лет отдавали в обучение местному Мастеру, но школа сбиралась только раз в неделю, по выходным, после традиционного Священнодействия, и нерадивые ученики мало чего полезного оттуда выносили. Высшая аристократия, из Владетелей и Стражей, естественно, заказывала Мастеру и частные уроки для наследника рода, но там упор делался скорее на магические искусства и формулы, и древний язык также изучался лишь как вспомогательное средство для понимания и употребления оных. Да и большинство из них ныне предпочитало полагаться в основном лишь на силу материального оружия, и ловкость владения им. Впрочем - для защиты Круга вполне хватало и специализации Мастеров. А подлинной тягой к знаниям аристократия, даже западная, уже отнюдь не отличалась. Им, в их господствующем положении, это было и не к чему особо. Они полагали, что их призвание - это власть и война, а всё остальное они купят, или заставят сделать других. Дети простых горожан в свободных и технических искусствах проявляли гораздо больше жажды и сметки, чем аристократы, но, понятное дело, их-то к древним тайным знаниям Запада и не подпускали. Но, по этой причине, подлинных Мастеров становилось всё меньше и меньше, библиотеки, традиционно располагавшееся в культовых Домах Силы, укрупнялись, а действующих Домов становилось всё меньше и меньше.
Масса древних манускриптов, конечно же, скрывалась в частных библиотеках, по родовым замкам, но большинство из них лежали там, в рундуках, неразобранными и непрочитанными, столетия за столетиями. Владиславом с детства владела необорная страсть к древним легендам, преданиям и сказаниям старины. Он сам отнюдь не ограничивался еженедельным обязательным посещением школы, при Доме Силы, а наведывался в читальный зал почти ежедневно, по вечерам, когда служитель при доме зажигал на его столе две свечи в подсвечнике, и он допоздна просиживал над старинными пергаментами, к которым его допускал смотритель библиотеки. Главные, тайные архивы, конечно же, ему были совершенно недоступны, но и на том, к чему его допускали (а ведь всё это было, скажем, совершенно недоступно не только обычным свободным горожанам, но даже отпрыскам туземного дворянства) он овладел древним языком, на уровне понимания, очень и очень хорошо. С разговорной практикой было несколько похуже. Вечно занятый Мастер только в самые последние годы начал получать взаимное удовольствие от общения с любознательным юношей (как раз тогда, когда самому Владиславу уже было вообще ни до какого общения), а до этого добиться с ним более-менее продолжительного разговора на древнем языке было исключительно трудно. Так что Владислав, хорошо разбиравшийся в нём на уровне чтения, и, по большей части, слушания, всё ещё испытывал определённые трудности, когда пытался на нём разговаривать.
Сердито пыхтящий дед наконец, накинув на плечи мокрый сюртук, вернулся к прерванному разговору.
- Да, о чём это я бишь? - начал он - Да, вырождаемся мы, кичливые Люди Запада, вырождаемся. Подлинный Рыцарь Запада должен в правой руке нести меч, а в левой - список с магическими формулами. И разить ими с одинаковым искусством. Мечём-то мы ещё владеем неплохо, но вот с формулами у нас сейчас просто беда. Вот вымрут наши Мастера - наплачемся мы ещё. Да в этом ли только дело? Круг Власти уже и сейчас без Мастеров совершенно беспомощен. Но даже там, где сила его ещё не ослабла, в чём же цели этой силы? Вот я спрашиваю - в чём? - задал он риторический вопрос, сердито повернувшись к Владиславу, и тут же начал отвечать на него сам:
- Цели нами утрачены, цели! Всё направлено на удержание власти над туземцами, на утверждение своего положения в Среднеземье. Но ради чего? Да ради самого этого удержания! Власть ради того, чтобы вкусно есть и мягко спать. Чтобы нам кланялись, и нас боялись. Чтобы вновь и вновь сыновья наших Владетелей могли бы кичливо посматривать на туземную аристократию, да помахивать копьями с родовыми вымпелами, в жалких междуусобных битвах этих пигмеев. Погибая ради пустого тщеславия в бессмысленных сражениях! - тут у него опять вплыла личная заноза, он снова сердито запыхтел и замолчал на минуту.
- Но ведь всё это только средство, и ничего более! - начал он говорить уже тоном ниже, но всё ещё возбуждённо жестикулируя. Разве ж за этим предки наши оставили Остров, и приплыли в Среднеземье, чтобы стать над туземной мелкотравчатой знатью? Чтобы их потомки могли бы чувствовать себя первыми среди равных им во всём невежд и дикарей? Нет! Когда предки наши сошли с кораблей в Среднеземье - их вела Великая Цель! Ими руководил единый внутренний дух! Дух утверждения Вселенского Порядка! Сковать всё творение - от подножия, и до самых вершин в единое царство Гения Человеческого! Смести все преграды! Уничтожить всю безалаберность вырождавшихся Пероврожденных! Возвести вселенский Дом Силы, основанный на тайном знании основ бытия и гения человеческого! Даже нынешний хозяин Чернограда был лишь рабом наших великих королей! Не побоявшихся бросить вызов самим Владыкам Запада! И когда гордые властители наши проиграли это сражение, то мы, вынужденно объединившись вокруг Властителя первозданных сил, тем не менее готовились к новой битве, к новому возмездию! Приобретали знания, изучали опыт поражения, чтобы новым натиском опрокинуть старое, выгнившее, уничтожить его и навсегда утвердить Гений Запада в каждой наималейшей детали нашего Нового Творения - вселенского Дома Силы! Где бы властвовало Мастерство нашей природы, которому бы подчинялось бы тогда всё - от края, и до края! И где теперь всё это, где?! Да и кто сегодня помнит, кто ведает те основы духа, те скрытые знания, которые тогда вдохновляли и вели наших праотцев. Кто?!
Дед перевёл дух. Долгие речи его очевидно совсем утомили. Он подошёл к столу, почти на ощупь налил вина в бокал, осушил его единым махом, и вернулся обратно.
- Да, после Великой Войны и падения древнего Чернограда мы начали мельчать. Мельчать - и вырождаться. Властитель Чернограда - о, он времени даром не терял. Он смог преодолеть тяжесть своего падения, он выждал своего часа, и вернулся. Судя по всему вернулся с новыми силами, и с новыми планами и надеждами. Но вот мы.. Мы уже не господа ему, как прежде. Мы даже ему не соратники. В лучшем случае - самые верные слуги. Но.. Слуги ЕГО дела. Его, а не нашего. По крайней мере - сейчас.
Дед сердито и грустно уставился в пламя камина. Наступила долгая, тяжёлая пауза. Дождь уже давно перестал барабанить в закрытые ставни, время явно перевалило за полночь, всё имение уже улеглось, и только старый слуга ещё бодрствовал при свече в коридоре - на случай, если что понадобиться господам. Тишина была совершенно непроницаемой.
Наконец дед снова встряхнул головой:
- Ладно, вернёмся опять к делам нашим семейным. НАША, наша ЛИЧНАЯ печальная правда, Владислав, заключается однако же в том, что у тебя, моего единственного наследника, и единственной надежды нашего рода, плохо не только с левой рукой, но и с рукой правой.
Тут Владислав уже не дал запечатать себе рот нетерпеливому взмаху старческой руки:
- Почему это плохо с левой!? У меня и правая рука неплохо клинками владеет - мать никогда не скупилась на оплату школы фехтования. А уж с моими знаниями древних преданий и сказаний мало кто может поспорить и из наследников старших родов!
Дед пренебрежительно отмахнулся от его возражений:
- Да, я разговаривал о тебе с нашим Мастером. Ты же знаешь - мы с ним на короткой ноге. И не раз. Хвалил он твоё рвение. И языком древним ты неплохо владеешь, как я слышал. Только.. Все эти легенды, сказания и предания из общей читальни - это всё хорошо для того, чтобы перед городскими девочками в кофейне у магистратуры красоваться. Не более. Подлинным же тайным знанием, формулами магическими, ты не владеешь, в отличие от отпрысков старых родов совершенно. Да если б и знал их, что толку? Магия, как и фехтование - дело реальной практики. Тут одного ведания мало. Тут нужны практические упражнения, чем и отпрыски древних родов часто не владеют в совершенстве. Ибо магия, как и искусство фехтования, кстати, совершенствуется лишь в реальных сражениях. Когда маги с магами ведут невидимые войны, поражая сами, и получая увечья от других.
- А у тебя и с мирским оружием здесь - полная беда. Ты ж ведь, в своп двадцать два с лишком года ни в одном, подчёркиваю - ни в одном военном походе ещё не учувствовал!
- Так ведь не было никаких войн с тех пор, как в Черноград вернулся его Повелитель! - раздражённо вскричал Владислав. Как запретил он взаимные свары, так и престали грызться туземные князьки между собою! Уж сколько лет! Да ты и сам хорошо это ведаешь! Где же и в чём мне было учавствовать?!
- Да, я понимаю, - опять отмахнулся дед от его возражений, - наш Владетель и Страж вассалов своих давно не созывал. Открыто. Но - ведь щенков всё равно надо натаскивать, и малые походы и набеги совершаются, и притом с ведома того же Чернограда, непрестанно. Но понятно, если в них не напрашиваться, то тебя туда никто и не позовёт. А ты ведь и не напрашивался. С благословения своей матери. Разве ж нет? Уж на что в нашем круге у меня с Владетелем отношения не ахти какие, но если б ты ко мне пришёл, и сказал бы к примеру - "вот, я хочу испытать клинок свой в настоящем сраженьи", то разве ж я не смог бы найти тебе подобающего места в ратном строю? Но ведь ни ты, ни тем более твоя мать отнюдь, отнюдь не стремились испытать удачу ратного дела? Не правда ли? Ты ведь предпочитал просиживать штаны в библиотеках, и махать клинком в фехтовальной школе, а стрелять из лука по куличкам и камышовым уткам на болтах в пойме Чистой реки, не правда ли?
Владислав понимал, что возразить ему здесь было совершенно нечего. Правда - никогда он особо не стремился почувствовать вкус чужой крови на своём клинке, или уж упаси Судьба - своей на чужом. Одно дело - восхищаться подвигами древних рыцарей, и упиваться описанием отшумевших битв, а совсем другое - встретиться с неприятием самому в свирепом бою.
Ему вполне хватило нескольких стычек с городскими бандитами на ночных улицах, в одной из которых его порядочно ткнули коротким бандитским мечом под рёбра - благо тогда на нём была под курткой лёгкая кольчужная рубашка. Клинок бандита её почти не смог пробить, но два ребра были сломаны, да ещё остался достаточно глубокий резаный укол на теле. Юность была упоительна, а боль от удара слишком свежа в его памяти, да и воображением его судьба не обделила, чтобы представить на месте этого бандита хорошо тренированного воина в смертельном бою. Что правды прятать - не тянуло его на ратные подвиги. До последних лет не тянуло. А потом он и подумывал было уже о том, чтобы устроить себе лёгкую смерть в чужом бою - когда жизнь для него перестала стоить и копейку в базарный день, да останавливала мысль о матери, о том, что с нею будет, и как она переживёт его гибель.
- Вот, старший сын мой - в двадцать один год уже командовал сотней в армии у князя. Метили его в тысячники через год. И водил бы тысячу, если б по дурости не послал князь дружину свою у эмира единственный порт его на море воевать. Своих трёх мало ему было, видите ли! Пошли значит за шерстью, а вернулись стриженными, да ещё как! - Тут деда снова повело, уж больно глубока была рана от бессмысленной гибели старшего, и подававшего наибольшие надежды сына в совершенно дурашкой и непродуманной авантюре молодого князя.
- А.. Ладно, - махнул он рукой. - Да и двое младших.. Когда Бориславчик-то, в свои четырнадцать, к Гориславу в оруженосцы попросился, разве ж стал я его отговаривать? Наоборот - гордость сердце пламенила оттого, какой у меня младшенький! Эх! Злая судьба у них была тогда в засаду на перевале попасть. В первой же экспедиции своей.. Да что говорить - но погибли, достойно, по рыцарски. Сам Владетель, пусть и с кислой рожей, но мне руку пожал и в Круг Чести ввёл, когда весть дошла о том как погибли сыновья мои. Как стояли до последнего у княжеского стяга. Как Борислав, к горца саблю отобрав, спину брату раненому прикрывал, и как пали они лишь тогда, когда стрел в них видимо-невидимо горцы, не осмеливавшиеся подойти и близко к клинкам ихним, в них понатыкивали! Да, потерял я их, всех орлят моих, но славы в них род наш не утратил, и честь его они достойно утвердили!
На глазах у старика блестели, в отсветах пламени слёзы. Слёзы боли, и слёзы гордости и счастья в то же время.
- А ты вот до таких лет дожил, и что дальше собираешься делать-то? - Повернулся он лицом к Владиславу, и поймал своим, ещё горящим отсветами внутреннего огня взглядом его потупившиеся зрачки, - так и собираешься по корчмам шалопайничать, да по кофейням девиц развлекать? Ждать, пока старик в Вечную Обитель переселиться, чтобы в имение его переехать, и пропивать и проедать тут всё с городскими гулящими девками?
Владислав неуютно поёжился под его взглядом, вскинулся, хотел было возразить что-нибудь, но понял, что возразить ему, собственно, по сути и нечего. Так и не решился нарушить молчание.
- Нет, Владислав, так оно никак не будет! - твёрдо сказал дед. Я этого не допущу. Законы княжества - это одно, но если я лишу тебя права на имение, и на родовой титул - то Круг меня в этом поддержит, и перечить не станет. Ты это и сам понимаешь. Так и останешься Всадником навсегда, без кола, без двора, без ренты. Дом пропьешь, прогуляешь, ибо потакать и поддерживать я тебя более не буду. Даже и не надейся
Владислав мрачно подумал, что и до сих пор поддержка от деда была сугубо символической, но понимал также и то, что если она уйдёт, то он через месяц-другой, не то чтобы чашку кофе в кофейне себе позволить, но может вполне и вообще от голода копыта откинуть. Сонливость у него как рукой сняло, сознание сжалось, напряглось, ждало, к чему собственно дед его клонит.
- Впрочем, у меня для тебя, Владислав, есть достойное предложение, - продолжил уже на менее повышенных тонах тот. - Лёгкой жизни не обещаю, но обещаю достойный выход, и, если судьба сохранит, возможно в результате даже разбогатеешь, да и честь рода нашего приумножишь. Итак - слушай меня внимательно, внук мой, и - решай.