ОХОТНИЧЬЯ НОЧЬ


 

Весь день с ружьецом на болоте мы чуткую брали утву,                                
Но не было видимо лета, убродив густую траву,
Под вечер мы вышли на плесы лесной, неторопкой реки.                                
Уж солнце скатилось за сосны над дальним извивом луки.                          
Два селезня только добыли, да в этом ли счастье охот.                         
Костер на лужке растопили, снесли котелочек на брод.                                   
Моренной воды зачерпнули и парочку палых  листов.                          
Уже красноталы вздремнули под сенью крутых берегов.                          
Алело огнистое небо, потом цвет пошел на потух,                             
Лишь тихая ясность горела в речной меж  лесами продух.
С веселой искрой распалился сухой древостоины ствол-
Живицею бок осмолился, вскипел и дымком изошел.
Как любо в предверии ночи послушать тот огненный сказ,                  
О чем он вещает-пророчит и полымем дышит на нас?                           
Моргнув пару раз над предборьем, звезда затеплила свой взгляд.                   
Меж жарких червленных угольев огнистые струйки дрожжат.
На пне от распиленной пихты накроем свой столик-кругляк,
Навешенной просинью мглистой наполнился зреющий мрак.                                     
Чернели узорчатой резью хвоистые пряди ветвей.
Лешачей разухался песней пугач из дуплянки своей.
В котле прокопченном проснулся- забулькал живой кипяток,
С шипеньем к огню прикоснулся, и снятый с огня приумолк.                      
Картошки туда настругали, для вкуса немного сальца,                                      
И вновь на рогатинки встали шеста кострового бока.
А хворост горит с легким треском, шелушит ушастую тьму-                         
Чуть слышимым скованным эхом опушечка вторит ему.                    
И пламя , во тьму упираясь, лизало сучклявый сушняк,
Окалиной в высь рассыпаясь, тревожила чуткий сосняк.
Окалины эти как звезды на черное небо легли,
И путались там в густолозье, сверкнув  у поречной мели.
И метит лучистою свайкой дорогу по жидкой слюде.
Ну вот и охотничий ужин на комле могучего пня.
Чуть отблеск закатный притушен на скате  ушедшего дня.
Дохнул сквознячок посвежевший. Спускаясь в уремы на плес,
Иду через луг поросевший к стожку, что сметен в сенокос.
Разрою душистое сено, что лета хранит аромат,
Где кладезь цветочного плена подспудно травинки таят.
Туда с головой закопаюсь, забудусь в безоблачном сне,
Июльское ярь-разнотравье приснится, наверное, мне.
Уйду в беспробудную дрему-пухов луговой опочив.
Но лишь окаймит небосклоны предутренний брезгь-перелив.
Займется сиянье в полнеба, и в  утренний выйдут зенит
Стожарного лося колено и скаты щербленных копыт.
Из стога наружу пролезу: морозцем всю грудь обожгло.
Отаву, опушечку леса как пудрой за ночь подвело.
Блестит новорожденный иней, как-будто вот только сейчас
Рассветник дохнул холодынью, рассыпал дробленный алмаз.
В еловых дозорницах чисто плеснулся предутренний свет.
В багрянно-лиловом монисто в подлеске застыл бересклет.
 
Дымилось еще костровище в золе погребенным теплом.
С березы сдеру берестище, его обложу сушняком:
Веселыми струйками пламя запляшет на голых ветвях,
Дрожжащими языками оближет котел на руках.
Его я на лагу подвешу, рогатинки рядом вобью,
И вот он спросонья зашепчет, предав свое тело огню.
И бок свой вертя прокопченный, душистой заваркой вздохнет,
А  утренний мир удивленный зеницы свои отомкнет.  
 

Урема - лес в пойме реки,
Лага - палка, на которую вешают котелок над костром,
Отава - новая трава осенью, уже после сенокоса,
Брезгь - отсвет начинающейся зари,
Лось - тут, одно из созвездий,
Живица - смола,
Пугач - филин.