Утро обещало отличную погоду, и Кира Васильевна уже предвкушала удовольствие, с которым она проведёт этот день на даче. Иметь дачу было давней и долго отодвигаемой в исполнении мечтой, но этим летом она осуществилась. Большой двух этажный дом на 15 сотках весьма запущенной земли Кира Васильевна недавно приобрела как подарок самой себе ко дню своего выхода на пенсию, переработав после своего 55-летия ещё добрый десяток лет рядовым научным сотрудником в одном из уцелевших в лихие перестроечные годы НИИ. И вот сегодня, как обычно, с утра все мысли были заняты обдумыванием дел, которые ждали на её первой в жизни собственной даче.
Добираться до места было просто - всего 10 минут на трамвае. Найти желанный участок так близко от дома было делом непростым, но Кире Васильевне повезло и теперь, каждый раз, отправляясь на свои грядки, она с ужасом думала о том, что подавляющее большинство дачников вынуждено добираться до своих "соток" и на электричках, и на речном пароходике, и автобусами, тратя на дорогу в один конец по несколько часов. А тут всего-то несколько минут на стареньком, грохочущем и сильно раскачивающемся на хлипких рельсах трамвайчике, потом 10 минут неспешной прогулки пешком и вот уже видна крыша её нового приобретения. Между прочим, лучшая крыша в округе. И дом, кстати, самый большой на их улице, которая называлась странно - "Три нуля". Правда, потом, когда Кира Васильевна предприняла ознакомительную прогулку по окрестностям своего садово-огородного общества, то увидела, что параллельно идёт улица "Два нуля", за ней обнаружилась улица "Нулевая", а потом пошли улицы, обозначенные просто буквами алфавита, что, без сомнения, весьма облегчало нахождение нужных домов на этой огромной территории. Но адреса дачных домиков звучали всё равно очень необычно: 000-16, Ж-21, Р-8, Л-19...
"Поместье", как гордо про себя называла свой дачный участок Кира Васильевна, по своему размеру было самым крупным среди остальных, находящихся на этой улице. Прежние хозяева, получив в своё время стандартные 6 соток, постепенно присоединили к нему соседские участки и теперь там было где разгуляться творческим идеям и безудержной фантазии новой хозяйки. С соседями Кире Васильевне, можно сказать, повезло. С одной стороны, отделённые забором-рабицей, были 6 соток с маленьким, в одну комнату, домишком, которыми владела небольшая, но очень шумная семья, главой которой был Фёдор - большой, пузатый, седой мужик за пятьдесят, вечно бывший в легком подпитии и обладающий хриплым и невероятно громким для постороннего слуха голосом, от которого хотелось куда-то спрятаться. Оглушительный Федин рёв был слышен далеко вокруг и всё бы ничего, если бы не беспрерывный многоэтажный мат, которым Фёдор отнюдь не ругался, он просто так разговаривал. Очень добродушный по натуре, Фёдор практически не мог сказать двух обычных слов без виртуозного обрамления их многоэтажными ненормативными дополнениями. На даче Фёдор обычно отдыхал, предпочитая почти круглосуточный сон на свежем воздухе, а если чем и занимался, так это что-то подкручивал, лёжа под своей потрёпанной малолитражкой. Все понимали, что, конечно, Фёдору всё время хотелось выпить, но этот огромный и бесшабашный мужик был тише воды и ниже травы рядом со своей маленькой, худенькой и молчаливой женой Нюсей, которая непонятно чем держала его в беспрекословном повиновении. Пить при Нюсе Фёдор не смел даже пиво. Зато когда он был откомандирован на дачу "на полив", да ещё "с ночевой", то тогда день превращался для него в сплошной праздник - бесконечное пиво "с ёршиком" потоком лилось в необъятное Федино пузо, а его дружелюбное "общение" с окружающим миром грохотом наполняло всё дачное пространство. Рядом с Фёдором, словно тень, всегда был его маленький сын Тимошка, который откровенно побаивался мать и просто обожал отца. Хрупкий пацанёнок буквально ходил за ним по пятам, смотрел на него восторженными глазёнками, ловил каждое его слово, которое, по-хорошему, совсем не предназначалось для детских ушей, и с восторгом летел выполнять малейшее задание родителя. Чаще всего это был приказ притащить ещё бутылочку из холодильника (если мамы не было рядом) или подать нужный ключ, когда они вместе валялись под своей многострадальной машиной.
Когда Кира Васильевна впервые столкнулась с Фёдором, то поначалу испытала просто шок. Впервые услышав "беседу" Фёдора со своим семейством, её первой мыслью было срочно расторгнуть сделку по приобретению дачи и бежать отсюда со всех ног. Ведь с людьми, разговаривающими на столь "своеобразном" языке, интеллигентной Кире Васильевне никогда не приходилось так близко общаться. Правда, когда Фёдор узнал, что Кира Васильевна не просто пенсионерка, а "сильно учёная", все "обрамления" при общении с ней он стал произносить пореже, хотя это почти никогда ему не удавалось. Но было видно, что он очень старался, проявляя этим своё уважение и почтительность перед "умным человеком", как он стал её называть, заменив этими словами имя-отчество новой соседки. Каждая его фраза, обращённая к Кире Васильевне, начиналась со слов: "Вот ты, умный человек, скажи-ка мне...". Впрочем, со временем Кира Васильевна стала даже считать, что её соседи в общем-то весьма симпатичные люди, да и довольно частая взаимная помощь сыграла здесь не последнюю роль - Фёдор с удовольствием помогал Кире Васильевне в переноске тяжелых вещей вроде мешков с картошкой или каких-то досок, а Кира Васильевна, в свою очередь, поила его своим забористым квасом и давала пользоваться газонокосилкой, предметом откровенной зависти Фёдора.
С другой стороны "поместье" Киры Васильевны граничило с крошечной полоской земли, на которой стояла совсем игрушечная избушка с одним окошком, внутри которой едва помещалась только старая койка с "шишечками" и панцирной сеткой да небольшой ящик, служивший тумбочкой. Ещё на этом клочке земли умещались малюсенький сарайчик, будочка-туалет и печка-буржуйка. Несколько куцых грядок и пара кустов смородины - вот и вся "дача", владелицей которой была старушка лет под 80, Татьяна Осиповна, грузная, одетая в немыслимое тряпьё, суровая и малообщительная женщина. Будучи совершенно одинокой, Татьяна Осиповна переезжала из городской квартиры на свою дачку ранней весной и уезжала с заморозками, почти по первому снегу. Кроме Бобки - маленькой, противной, лупоглазой, невероятно злющей и истеричной собачонки, у Татьяны Осиповны больше никого не было.
Стоило Кире Васильевна впервые появиться на своих новых владениях, как она увидела, как к старому, полуразвалившемуся штакетнику, отделяющему её территорию от соседнего участка, тяжёлыми шагами, едва передвигаясь на опухших больных ногах, подошла приземистая старушка и грозно спросила:
- А чего это вы тут ходите?
- Здравствуйте, - приветливо улыбнулась Кира Васильевна, - а я новая хозяйка. Меня зовут Кира.
Пожилая женщина окинула Киру Васильевну хмурым взглядом, как-то по-птичьи наклонив голову набок, и буркнула:
- Ладно. А то ходют тут всякие...
С первых же дней Кира Васильевна с головой окунулась в новые для себя дела - копать, сажать, полоть, поливать, рыхлить, прореживать. Всё было так интересно, но самых простых знаний по дачному земледелию у неё, разумеется, не было и поэтому не всё получалось. Пару раз, увидев её откровенные промахи, мимоходом что-то подсказала Нюся, но часто обращаться к ней за советами Кире Васильевне как-то не хотелось - у той было своих дел невпроворот. Но зато Кира Васильевна видела, как издали очень пристально, неприветливо, даже хмуро поглядывала на её усилия Татьяна Осиповна. В попытках наладить контакт, Кира Васильевна старалась почаще подходить поближе к ветхому заборчику, чтобы лишний раз доброжелательно прокричать: "Добрый день!", на что Татьяна Осиповна обычно лишь угрюмо кивала, но ни малейшего желания к общению не проявляла. Так продолжалось примерно месяц, пока у Татьяны Осиповны не случился небольшой пожар, когда она готовила обед на своей буржуйке. День был дождливый, стоящий на печке суп в кастрюльке никак не закипал, вот и плеснула старушка бензинчиком на сырые дрова, да промазала, лишь расплескав его по тряпкам, лежащим рядом. Всё и загорелось. Первой, кто оказался рядом с ведром воды, была Кира Васильевна.
В тот вечер уставшая Кира Васильевна бездумно сидела на веранде, с наслаждением умывшись почти горячей водой из нагретых солнцем огромных бочек из-под ГСМ, наставленных на участке в большом количестве и наполненных водой "про запас". И вдруг с удивлением увидела, как через участок к ней идёт Татьяна Осиповна, с трудом сдерживая заходящегося в злобном лае Бобку.
- Нешто утомилась? Пойдём чаем напою. Со смородой, - почти буркнула она и, тяжело ступая обутыми в галоши ногами, не оглядываясь, пошла назад к своей избушке.
Кира Васильевна быстро выхватила из сумок принесённые из дома печенье, сыр, булочки, горстку конфет и пошла к соседке. В крохотном домике места не было, поэтому всё для чаепития было устроено "на воздухе" - в метре от домика был врыт маленький столик из расслоившейся фанеры и возле него стояли два чурбачка. На столе стояли две кружки с отбитыми ручками, блюдце с галетами и плошечка с мёдом. Татьяна Осиповна уже несла закипевший на буржуйке закопчённый чайник, а вертевшийся здесь же Бобка оглушительно лаял, оскалившись мелкими острыми зубками, и норовил вцепиться в ноги Кире Васильевне.
С этого чаепития всё и началось. Татьяна Осиповна оказалась очень мягким, добрым и невероятно душевным человеком. Выросшая в глубокой нищете где-то в глухой сибирской деревушке она с 8 лет сначала работала за еду в зажиточной семье нянькой, затем прибилась к какому-то колхозу, а там и война, в которой выживала вместе со всеми. Потом она приехала в город, устроилась на авиационный завод сначала уборщицей, затем смазчицей, а потом выучилась на клёпальщицу - прошивала металлическими клёпками корпус и крылья самолётов. Специальный аппарат, выплёвывавший эти клёпки, имел очень сильную отдачу, поэтому от тысяч ударов, которые приходилось делать, руки Татьяны Осиповны после каждой смены почти теряли чувствительность. Поэтому за те почти 50 лет, которые она проработала на заводе, от её рук почти ничего не осталось. Нет, руки, конечно, как таковые были, но внутри них все мышцы были давным-давно разбиты, суставы разможжены, пальцы почти не гнулись. Очень часто Кира Васильевна видела, как Татьяна Осиповна, сидя на своём ветхом крылечке, баюкала свои измученные руки, замотанные в старый шерстяной платок. Они так и болели у неё всю жизнь...
Чай был горячий, ароматный, пряный. Беседа текла неспешно, день догорал, на вечернюю охоту вылетели комары, но расходиться не хотелось. Кира Васильевна всеми силами старалась разговорить соседку, спрашивала у неё про жизнь, работу, семью. Потом, приглядевшись, заметила, что глаза у Татьяны Осиповны, почти совсем скрытые за набрякшими веками, сильно слезятся, и Татьяна Осиповна без конца вытирает их кончиком платка. "Может, надо привезти ей какое-нибудь лекарство", - подумала Кира Васильевна и, стесняясь, спросила об этом.
- А у меня глаз-то всего один, - спокойно ответила Татьяна Осиповна. - А другой-то я ещё в девках потеряла, когда в колхозе работала. Запорошила я его, попала в глаз какая-то мусорина, он и загноился. Долго болел, глаз-то. Шептунья наша деревенская мне его лечила, закапывала в глаз настойку из дождевых червей. Говорила, что быстро поможет. Да не помогло, только хуже стало. Долго я с глазом маялась, а потом, когда в город приехала и врачу показалась, так там уж и лечить-то было нечего, сгнил глаз-то. Вот с одним так и живу, да и он чегой-то стал мутнеть. Трудно мне стало, уж и ягоду собрать почти не вижу. Огурец - тот ещё вижу, а вот ягоду не вижу. Беру на ощупь да половина осыпается, а с земли-то мне её не взять. И полоть плохо вижу, где сорная трава, а где моя морковка - не разобрать. Вот и дёргаю, бывает, всё подряд. Ох, заботушка...
С этого дня Кира Васильевна стала изо всех сил как можно чаще обращаться к Татьяне Осиповне, заваливая её разными, порой совсем глупыми вопросами: что и где удобнее посадить, как и чем удобрять, когда и что убирать. Забегая под всяким предлогом на участок к Татьяне Осиповне, Кира Васильевна старалась как бы мимоходом сделать что-нибудь на её грядках - прополоть, полить, посадить, собрать. А вечерами они теперь всегда пили чай. Татьяна Осиповна оказалась прекрасным рассказчиком. И столько в её жизни было приключений, несчастий и опасностей, что каждый раз Кира Васильевна поражалась хитросплетениям её судьбы и стойкости характера этой женщины. Оставшись в раннем детстве сиротой, Татьяна Осиповна так и прожила жизнь почти неграмотной. Она с усилием могла что-то прочесть, а писать так и не научилась, с трудом могла лишь накорябать свою фамилию, но и это было для неё непросто - изуродованные руки не держали карандаш и не желали слушаться. Личная жизнь Татьяны Осиповны тоже не сложилась, и она с некоторым сожалением призналась, что она никогда ни с кем даже не целовалась. Вот и получилось, что и родни никакой не образовалось...
Теперь Кира Васильевна каждое утро ехала на дачу не столько для того, чтобы покопаться на своих грядках, сколько чтобы скорее увидеть Татьяну Осиповну, спросить, как она ночевала, не болит ли чего, не надо ли что-то привезти ей из города. Постепенно эта пожилая, так много пережившая женщина стала ей бесконечно близкой. Это чувство грело и душу, и сердце, потому что у самой Киры Васильевны, по большому счёту, тоже никого не было - дальняя родня жила в других городах, вниманием и общением не отягощала, а дома был только кот, на которого Кира Васильевна и изливала всю свою нерастраченную любовь и заботу.
Но вот прошло лето, собран осенний урожай, настала пора переселяться в город. Кира Васильевна помогла переехать Татьяне Осиповне и стала почти через день приезжать к ней - благо жили они, как оказалось, совсем близко друг от друга. Теперь они пили чай на довольно большой, но страшно запущенной кухне в её однокомнатной квартире. Зная, что Татьяна Осиповна очень неохотно принимает всякие подарки, Кира Васильевна стала придумывать всякие предлоги, чтобы каждый раз привозить ей продукты, лакомства, какие-нибудь нужные вещи.
Новый год подруги встречали вместе у Татьяны Осиповны. Украсив совместными усилиями маленькую ёлку, Кира Васильевна быстро и ловко приготовила праздничное угощение из продуктов, привезённых с собой. Татьяна Осиповна накрывала на стол, а Бобка, как обычно, бился в истерике, заставляя их обеих бдительно следить за его перемещениями. Этот злющий тиран не терпел чужих в доме и всегда, когда приезжала Кира Васильевна, он, забившись под кровать, злобно щерился, щелкал зубами и в бессильной ярости заливался невероятно пронзительным лаем. Обычно подруги не обращали особого внимания на эти проявления собачьей ненависти, но в этот новогодний вечер, особенный для них двоих, им хотелось спокойно посидеть за праздничным столом, посмотреть телевизор и с балкона полюбоваться на небо, расцвеченное бесконечно взрывающимися петардами. Поэтому совместными усилиями Бобка был пойман и закрыт в ванной. Впрочем, его яростный лай при этом не стал тише.
К концу зимы Кира Васильевна стала замечать, что Татьяна Осиповна начинает всё хуже видеть своим единственным глазом. Она почти перестала выходить из дома, а однажды Кира Васильевна зашла в квартиру и не услышала уже такого привычного визгливого собачьего лая.
- А где Бобка? - удивлённо спросила она.
- Нету, - насупившись, ответила Татьяна Осиповна, - отдала. Не могу я с ним уже гулять. Не вижу уже как поводок пристегнуть. Да и ноги не те по лестницам-то ходить...
Теперь Кира Васильевна стала приезжать к Татьяне Осиповне каждый день, готовила еду, прибирала квартиру, стирала, мыла полы, что-то штопала или чинила. Никогда в жизни у неё ни о ком так не болело сердце, как за эту старую женщину, которая становилась ей всё более близкой.
К концу зимы Татьяна Осиповна ослепла окончательно. Большим огорчением стала невозможность смотреть телевизор, а она так любила эти бурные бразильские сериалы! Тогда она стала просто слушать эти бесконечные страсти, но при этом не всегда понимала, кто именно из героев находится сейчас на экране, поэтому она каждый вечер звонила Кире Васильевне и уточняла упущенные подробности прослушанной серии. Через некоторое время Кира Васильевна придумала "смотреть" сериалы вместе, каждая с телефонной трубкой у уха, по ходу дела обсуждая и уточняя "в прямом эфире" происходящее на экране действие. И так - каждый день.
К весне Татьяна Осиповна ослепла окончательно и, когда пришло время, она перебиралась на свою дачу уже вместе с Кирой Васильевной, которая теперь работала на двух участках разом, чтобы не оставить подругу без урожая. Татьяна Осиповна, не желая сдаваться, помогала ей по мере сил, пытаясь на ощупь собирать огурцы, а то просто приносила стакан воды в разгар утомительной работы. Слепота её очень угнетала, и по вечерам, сидя за традиционным чаем, она, подняв лицо к небу, иногда вздыхала:
- Ах, Кира, - тихонечко говорила она, - я теперь уже ничего не хочу. Всё уже было, ничего нового не будет. Мне даже уже и глаза-то не особо нужны. На что смотреть-то? Но вот ещё бы хоть разочек увидеть звёзды и можно умирать. Больше ничего не хочу. Только бы на небо посмотреть. Хоть разочек...
Татьяна Осиповна почему-то больше всего на свете любила вечером смотреть на небо. У этой совсем старой, почти неграмотной женщины, которая расписывалась едва ли не крестиком, была какая-то особенная страсть к звездам. Короткими летними ночами она могла сидеть до рассвета и бесконечно смотреть в эту манящую сверкающую бесконечность. За вечерним чаем Татьяна Осиповна доверительно признавалась Кире Васильевне, что она всегда очень хотела научиться читать книги - быстро, много, ведь там столько интересного! А ещё мечтала изучить " много-много наук", чтобы всё понимать, особенно про небо, "как там всё устроено". А то вон они, звёзды, светят себе, а она даже не знает, как они называются.
Однажды Кира Васильевна принесла школьный учебник астрономии и стала показывать Татьяне Осиповне созвездия, рассказывать про планеты, про Луну и Солнце, отчего старушка пришла просто в восторг. С той поры эти занятия за кружкой чая, вскипячённого на буржуйке и заваренного из малинового, смородинового и крыжовенного листа с мелиссой и мятой, стали для обеих просто необходимыми. Каждый вечер подруги долго-долго сидели, запрокинув головы и любуясь бездонным пространством над ними.
- Смотрите, Татьяна Осиповна, - говорила Кира Васильевна, отхлёбывая душистого напитка из щербатой кружки и кивая на висевшее над ними тускло светящееся созвездие, - что-то нынче Кассиопея какая-то грустная. То ли дымка...
- Зато погляди-ка, Кира, вон Марс-то сияет, - нарочито небрежно, как завзятый профессионал, отвечала Татьяна Осиповна, - ну чисто как брильянт!
И они надолго замолкали, объёдиненные красотой и необъятностью раскинувшегося над ними ночного неба, потягивая вкусный чай и слушая стрекотанье весёлых кузнечиков. Это были мгновения невероятно тесного душевного единения, покоя и радости. Но этим летом слепота Татьяны Осиповны лишила их этих минут настоящего счастья. Она всё чаще отказывалась сидеть вечерами на крылечке и всё больше лежала в своём домике, отвернувшись к стенке на своей продавленной кровати. И эта безысходность разрывала Кире Васильевне душу. Она изо всех сил старалась как можно больше времени проводить с подругой, ободряя её, без конца спрашивая каких-то пустяковых советов, вовлекая её в обсуждение текущих огородных дел. Но беспомощная Татьяна Осиповна лишь хмурилась и тихонечко плакала, когда Кира Васильевна не видела.
Настала очередная осень, был собран скромный урожай, Кира Васильевна в очередной раз помогла переселиться подруге в городскую квартиру. Придя к ней через день после переезда, Кира Васильевна застала ту в слезах. Из сбивчивого и горестного рассказа она поняла - Татьяна Осиповна попыталась сходить в магазин за продуктами. Кое-как спустилась вниз со своего четвёртого этажа, ощупывая стены и хлопающие двери, зашла в гастроном, купила куриных спинок на суп, а когда вернулась и стала варить их, спинки оказались протухшие да и денег что-то мало дали на сдачу. Ходила-то с крупной купюрой, а в сдаче, которую сунули ей в руки, оказалось что-то подозрительно мало бумажек, она ведь перещупала их все. Ведь видели, поди, что слепая, зачем обижать-то! Беда да и только! И тут Кира Васильевна поняла - Татьяне Осиповне надо попытаться вернуть зрение.
Почти неделю Кира Васильевна уговаривала Татьяну Осиповну лечь в глазную клинику на операцию, итоги которой в случае успеха решали все проблемы. Она горячо убеждала подругу попытаться вернуться в жизнь, в которой та смогла бы нормально жить без посторонней помощи в городе и на даче, где они опять ночи напролёт смогли бы смотреть на свои любимые звезды. Пожалуй, последний аргумент было самым решающим в этих баталиях. Впрочем, Татьяна Осиповна сопротивлялась не столько из-за страха перед операцией (да кто из нас не боится операций?), сколько из-за отсутствия у неё нужной суммы для этого. Те скромные "похоронные" сбережения, которые у неё, как у любого одинокого старого человека, были, не покрывали даже четверти необходимых средств. А взять деньги у Киры Васильевны, которая про себя давно решила полностью оплатить операцию, Татьяна Осиповна, конечно, никогда бы не согласилась. Да про это и речи не было, поскольку Кира Васильевна уже хорошо знала гордую натуру своей подруги.
Несколько дней Кира Васильевна обдумывала сложившую ситуацию и решила, что выход здесь только один - обмануть Татьяну Осиповну. "Конечно, это нехорошо, но это будет ложь во благо", - решила она и принялась за дело. Вскоре она сообщила Татьяне Осиповне, что её поставили в льготную очередь на бесплатную операцию как ветеранку, и даже дала ей подержать в руках "нужную" бумагу, которую бдительнаяТатьяна Осиповна велела ей прочитать. Придав своему голосу деловитость, официальность и уверенность, Кира Васильевна прочитала текст, который сочиняла не один вечер. Обилие научных терминов и медицинских выражений сделали своё дело - Татьяна Осиповна поверила и согласилась. Через два дня они приехали в клинику.
В день операции Кира Васильевна с утра сидела в больничном коридоре и ждала, когда можно будет зайти в палату к подруге, но ей сказали, что увидеться они смогут лишь к вечеру. Не в силах уехать домой или заняться какими-то делами, Кира Васильевна пошла в кафе, что располагалось на первом этаже клиники. Сидя возле окна, она пила кофе, совсем не чувствуя вкуса этой довольно противной жижицы, и думала о том, что всё обязательно будет хорошо. Татьяна Осиповна обязательно будет снова видеть. Просто не может быть иначе! И тогда летом они опять будут хлопотать на своих грядках, а по вечерам сидеть за "чайным" столом, беседовать, и обязательно проштудируют вместе учебник астрономии - науки, которую Кира Васильевна, если честно, в общем-то и сама толком не знала. Школьные знания за много-много лет давно выветрились из головы, не имея никакой практической поддержки в обычной житейской суете. Она представляла, как они будут смотреть в большой бинокль, который она обязательно купит, как увидят горы на Луне и выучат названия всех созвездий. От этих мыслей тепло разливалось по всему телу, и какое-то щекочущее нетерпение понималось изнутри.
Как только наступили "часы посещений", Кира Васильевна уже была на пороге палаты Татьяны Осиповны. Та лежала бледноватая, с салфеткой на глазу, но лицо её было спокойным и даже каким-то торжественным.
- Татьяна Осиповна, миленькая, ну как вы? - подойдя к кровати и беря подругу за руку, спросила Кира Васильевна, - как себя чувствуете?
Татьяна Осиповна медленно подняла руки, приподняла на глазу салфетку и уставилась на Киру Васильевну слегка воспалённым, но широко открытым глазом.
- Как дела? - продолжала спрашивать Кира Васильевна, поглаживая старушку по руке. - Живы? Больно было? Страшно? Как всё прошло? - сыпала она вопросами, боясь спросить о главном.
- Пф! - фыркнула Татьяна Осиповна, снова закрывая салфеткой глаз. - Да жива я, жива. А прошло-то всё хорошо. Страшно, конечно, было, как не страшно-то? Но терпимо. Только всё время чихнуть хотела, пока они там надо мной чего-то мудрили. Я им говорю - чихну! А они смеются и говорят, что нельзя. Я и терпела. А в глазу-то недолго шурудили, - всё более бодрым голосом рассказывала Татьяна Осиповна.
Кира Васильевна смотрела на неё и чувствовала - теперь всё будет хорошо. Вот сейчас Татьяна Осиповна скажет, что она снова всё видит, и теперь зимой она сможет опять смотреть свои любимые бразильские сериалы, весной разводить на окнах рассаду, а летом они снова будут чаевничать и долго-долго, почти до утра, смотреть на звёзды, яркими огоньками усыпавшими тёмное бездонное небо. И это будет счастье.
Татьяна Осиповна несколько секунд полежала, переводя дух, а потом, снова приподняв марлевую салфетку на глазу, взглянула совершенно ясным взглядом на Киру Васильевну и вдруг сказала:
- Как ты похудела!
"Видит!" - пронесло в голове у Киры Васильевны, и она прижалась щекой к натруженной руке подруги.
- Что, и платье моё красное видите? - стала она подначивать Татьяну Осиповну.
- Красное, скажешь тоже! - хитро сощурившись, проворчала Татьяна Осиповна, - проверяешь, что ли? Да вижу я твоё жёлтое платье. И цветочки на нём вижу синенькие, и сумку твою зелёную вижу. Проверяльщица, - уже вовсю улыбалась Татьяна Осиповна, утирая марлевой салфеткой катившиеся из прооперированного глаза слёзы.
- Теперь всё будет хорошо, звездочётка вы моя, - прошептала Кира Васильевна, едва сдерживая счастливые рыдания.
А потом они долго сидели и тихо перешёптывались, рассказывая друг другу о том, сколько им вместе ещё надо успеть сделать и увидеть. Они уже не смущаясь плакали, а улыбающаяся медсестра едва успевала приносить им новые сухие марлевые салфетки.
Кира Васильевна домой не шла - она словно летела, парила над землёй, Ей казалось, что это не Татьяна Осиповна, а она видит мир в совершенно новых, ярких, завораживающих красках. Всё казалось как бы умытым, чистым и каким-то слишком разноцветным. Сегодня был её день, её победа. Завтра Татьяну Осиповну выписывают, и они снова будут вместе радоваться жизни. Осталось дождаться утра.
Утром на посту была всё та же медсестра, которая приносила подругам салфетки. Увидев Киру Васильевну, она, подошла к ней и хмуро спросила, глядя куда-то в сторону:
- Забирать Татьяну Осиповну кто будет? Вы, что ли?
- Конечно, - радостно сказала Кира Васильевна, немного смущённая серьёзным выражением лица медсестры. "Хотя, - подумала она, - вряд ли можно лучезарно улыбаться после ночного дежурства".
- Ваша Татьяна Осиповна, - сказала медсестра, по-прежнему глядя куда-то в сторону, - всю ночь простояла у окна и всё глядела на небо. Мы так и не смогли уговорить её лечь спать. А утром обнаружили, что она умерла...
Летними вечерами, закончив все дела, Кира Васильевна садится на тёмной веранде, выключает везде свет, наливает себе чаю со смородиновым листом и долго-долго смотрит на небо. Ей, как никому, теперь точно известно, что когда исполняется самая большая мечта, человек может быть настолько счастлив, что жить дальше просто не имеет смысла.