Аннотация: Очередная байка из жизни радиационной деревни. На ХИЖ-2007
Не по-летнему солнце на небе сияет, ох не по-летнему. Всё из себя важное, будто старый бригадир на новой телеге. Белое сквозь стекло чёрное, и красивое - до боли в глазу, красивое. Никогда таким не видел, хоть особо и не присматривался. Обычно выглянет оно на рассвете и за тучи шмыгнет, как мышка за печку, а какой дурень так рано просыпается? Да и не увидишь его из окошка, хата соседняя мешает.
День сияет, два сияет, неделю сияет. И ни тучки, ни облачка, ни дымов с мегаполиса. Левый глаз ничего не видит почти, и всё равно взгляда с солнца не свожу - как завороженный. На улице никого, как водится. Конечно, с хаты в хату, с ног до головы закутавшись, можно, но надо низко к земле гнуться и глаза щурить. А то был такой - на улицу вышел, моргалки вылупил и на светило уставился. Ослеп, и шерсть с морды сошла. Теперь он только на нюх полагается - собака соседский - Иосиф Виссарионович.
Красота, конечно, красотой, только живот уж от голода урчит. Прошлогодний урожай быстро съел, за два месяца почти, кореньями полевыми, да цветочками лесными перебивался. А что поделаешь, не сами по себе мы - колхознички подневольные.
Надо бы на улицу выйти, а как, когда солнце на небе? Одна надежда - у соседа попросить, у деда Пятро, запасливый он, жадный только до смерти. Беру тулуп кожаный и на голову накидываю, на теле ещё одёжка одна, байковая, на ногах валенки и штаны пуховые. Авось, пронесет и ни один лучик не просунется.
Колени чуть трясутся, не солнца боюсь, вдруг у старого приступ прижимистости очередной, прогонит с порога, да ещё Иосифа Виссарионовича с цепи спустит. А за дверью теплынь, сквозь щели в хату проникает, аж зябко стало. Поеживаюсь от предчувствия дурного. Вдруг - надолго это, вдруг солнце с месяц блистать будет? Что тогда?
Бегом, снег чуть подтаял и хлюпает нехорошо, будь ты проклята, весна! Калитка, дорожка, калитка. Деда Пятро двор, а со стороны будки - слышу, шуршит кто-то. И тут как рявкнет под самое ухо, а цепь как зазвенит! Только бы не поддаться и голову не поднять, слепым буду, как тот Иосиф Виссарионович. Тут меня кто-то за ногу сзади цапнул, да он же - паршивец, будь неладен. Отбрыкиваюсь, отбрехиваюсь и бегом бегу. Ничего, цепь скоро кончится, а там и деда Пятро хата.
Взбегаю на крыльцо и барабаню. Помогите, откройте, от собаки защитите! А этот на цепи сзади лает, аж будка трясётся. Всё участковому пожалуюсь, мигом живодёры с ружьишком приедут... Ну, откройте, я ж окочурюсь тут, на солнцепёке таком. И наконец, шаги шаркающие, и кашель старческий - дед Пятро приплёлся.
- Акху... Акху... Кого там холера носит?
- Я это, дядька Пятро, - попробуй назови его дедом, в жисть не откроет. - Соседушка твой...
- Ходят тут всякие, собаку пугают... Акху... Акху... Ладно, погоди, я от солнца закроюсь.
Дверь открывается, и я в хату залетаю, чуть деда с ног не сшиб. А Иосифу Виссарионовичу, видать, лаять надоело, вот он и затих, а потом и цепью до будки зазвенел.
- Эй, эй, шустрый, - дед Пятро возмущается.
Я с себя шмотку скинул, и внимательно оглядываю - руки-ноги как будто на месте. Голову пощупал - не проело ли солнце плешь? Фу-у, кажись, пронесло на первый раз. И тут я на деда очи кинул. Чтоб мне всю жизнь кореньями питаться, да то не дед, а марсианин всамделишный. И давай креститься, озираясь в испуге на дверь.
Дед Пятро сразу не понял, чего это я, а как понял, засмеялся.
- Ты этого испугался? - и голову свою марсианскую снимает. - Противорадиационный костюм, усовершенствованный. Марсиане - люди пугливые, только в нем и ходят, вот я и приобрел по случаю. От губительных солнечных лучей защищает. Ещё марсиане воздух наш не переносят, вот и вставили трубку фильтрозную, но я её выдернул... мне-то без надобности.
Дед всё гутарит, хвастается - вот, мол, какой он запасливый, не то, что остальные. А я слушаю и моргалками моргаю, ни бельмеса не понимаю. Но дед иногда забывает, что живёт нынче с простыми людьми, что дальше родной деревеньки не выбирались. Всё воображает, что он как раньше - инженер на Электростанции, той еще, нормальной, невзорвавшейся.
- Но жаль шлём только, как-то торгаш один мегаполисный перчатку левую обещался, да обещанного, видать, три года ждут. А как весь костюм раздобуду - всамделишным марсианином стану, и солнце нипочём.
И тут на деда кашель страшный напал, в три погибели скрутил, тряс беднягу, наизнанку выворачивал. От жизни двухсотлетний и не таких хворей нахватаешься, что против них чахотка туберкулёзная. Не знаю, как кровь ртом, но сопли с глаз, и слезы со рта у деда точно потекли.
Ну я под обстоятельства счастливые подмазываюсь - знаю, дед, когда плачет, добрым становится. И о своем горе, что в хате шаром покати, и жрать нечего, что детишки глазами голодными на папу смотрят... Про детишек я, конечно, сбрехал под красное словцо. А солнце это проклятущее всё сияет и сияет, неймётся ему, сидело б себе за тучами, и честным людям не мешало хлеб нанесущий зарабатывать.
- Неблагодарный ты, - дед Пятро головой качает, кашель у него не прошёл, но почти. - Солнце - оно ж всем жизнь приносит.
Ха, насмешил, ну, дед - шутник известный.
- Не жизнь, - кажу, - смерть оно приносит. Ибо кака жизнь без глаз и с пузырями на шкуре?
Почесал дед репу, да, задачку я ему задал.
- Ну, - говорит. - Небольшие это трудности, одел вот такой костюм марсианский, и не страшно солнце.
Ещё призадумался.
- Помогу я тебе, - выдал, наконец. - Только не за так...
Знамо дело, что у нас за так делается? Потому как люди, конечно, братья, но рубашка своя всё равно к телу ближе, особенно если она противорадиационная.
- Слышал о последней директиве Всеколхозного Председателя? Не нашего колхоза "Рассвета ядрёного", будь он неладен, и даже не "Пути к последнему коммунизму" и никак не колхоза "Минус шестьдесят по Цельсию", хотя по такой весне его скоро в "Плюс шестьдесят..." переименовывать надо... А того, что выше их.
- Чур тебя, чур, - открещиваюсь.
До нашего Председателя, как до Электростанции, а уж до Председателя Главнейшего... Как до мегаполиса марсианского, блестящей сферой покрытого.
А дед рассказал тем временем, как у них там было, в бункере, где и обитает этот Председатель Всеколхозный. Солнце-солнцем, а урожай ёжика чернобыльского, конопли хлебной, жука колорадского и трифида инопланетного никак пропасть не может. Ни при каких обстоятельствах! Так и сказал, и кулаком по столу как стукнет, аж усы дыбом встали.
- Как же так, - возразить попытался кто-то. - Колхознички ж того... окочурятся на солнце-то...
Как сдвинул брови Председатель всех Председателей, как насупил лоб, да как фыркнет огнём... Больше уж не возражал никто, так и постановили - солнце-солнцем, а отменять работы полевые да осенние негоже... в общем, объявить субботник и воскресник всеколхозные. А что сгинет половина, так что ж... оно и к лучшему - меньше кормить, ибо год намечается голодный, неурожайный, как говорится, что посеял, то и пожмёшь.
- Вот так и до нас дошло, - дед Пятро бумагу какую-то показывает и читает. - Половину правую деревеньки - на субботник по сбору жука, левую - на воскресник в лес, да по ёжики.
Я пока понимаю слабо, но дед быстро растолковал.
- Жрать дам, - сказал. - А ты вместо меня на субботник пойдёшь.
- А ты вместо меня на воскресник?
- Нет, на воскресник тоже ты.
- Дядько Пятро, - возмутился я. - Как же я два дня под солнцем буду? Окочурюсь ж, а не окочурюсь - без волос останусь, без глаз или с пузырями на роже.
Ну, а дед мне втолковывать принялся, что неопасно всё. Он мне и шлём марсианский подгонит на два дня попользоваться. Лысым точно не буду, и никаких пузырей.
- Да, рожу шлём защитит, а руки-ноги? Что ж я без рук-ног то?
- Задаром я тебя кормить буду? Но не бойся, на тело костюм Л-1 дам. Я в нём коров пастил, его, правда, каждый год испытывать надо, а тут уже считай все сто пятьдесят прошло... Но ничего, раньше на совесть делали, на случай ядерной войны чтоб. Прозорливые люди жили когда-то. А на руки - перчатки диэлектрические, жаль тоже не испытанные, но ноль-четыре киловольта выдержат, сам проверял от генератора колхозного.
А потом и заявляет:
- В общем, не хочешь - как хочешь, я за мешок харчей другого умного найду.
- А мешок-то большой?
- Стандартный с-под химикатов. Да и харчи отборные - сам отбирал, не какой-то там ёжик чернобыльский или трифид инопланетный. Деликатес: подснежный гриб засоленный, зелёный лист кленовый...
Дед всё уговаривал, а я всё отнекивался. А потом он произнес волшебное слово: "ханка". Аж на дрожь пробило, и я понял - это судьба. Была не была - больше одного раза не помрёшь, а, остограммимшись, и помирать не страшно. А что солнечных лучей нахватаюсь - будет потом, чем лечиться.
Сошлись на шесть раз по поллитру. И чтоб першачок - градусов пятьдесят, сорок пять край, лично на язык проверю. Дед последа какого-то подсунул было. Ух... ему волю только дай - снег растопит. Но я ж не дурак, чтобы здоровье своё за послед на солнцепек положить. Здоровье - лишь за першак пятидесятиградусный.
Но поллитру к шестому сторговались и на сорок - я понятливый - откуда с одной гонки столько першака возьмётся? Но у деда аппарат ладный, бочковидный, да змеевик латунный, с таким нагнать можно... успевай выпивать только.
Поллитрушки в торбе позвякивают симпатично, облизываюсь в предвкушении. Дед мешок харчей на спину закинул, тяжело, а приятно. Солнышко ласково в личико светит, прям по-весеннему... Мать честная! Отоприте, отоприте дверь!
- Ты что, очумел? - дед из-за двери спрашивает. - Ты ж в шлёме марсианском, никакое солнышко не страшно, ни весеннее, ни летнее даже, что в зените задневало. Забыл что ли?
Фу-у! Так и мандражку заработать недолго.
- Слышь, дед, - спрашиваю. - А как захочется мне по-маленькому, или, не приведи Господь, по-большому. Как ж я там... на поле, когда жуков колорадских собирать буду? Не хочется ж с пузырями на заднице. В лесу ладно, под ель заберусь, авось солнце и не просочится.
- Назад посмотри... Посмотрел? Видишь, там типа мешок получается. Всё понятно?
Что ж тут непонятного? Ходить буду обгаженным, чернобыльских ёжиков распугивать. Хорошо, что на трифидов не погнали - те б точно со смеху лопнули.
Потом я ногу с порога в снег и поставил.
Из-за леса, из-за гор едет к нам большой Егор... Это я к тому, что на день так третий упал я с печи от дверного стука. Жутко голова болела с дикого похмелья - неужели я за раз все шесть поллитрушек выдул? Кажется, только к горлышку приложился, а тут... Харчи соседские не все, надеюсь, схвавал?
Как там солнышко, может, сгинуло на том полушарии, окаянное?
Только к засову прикоснулся, уже и потянуть успел. Плакат на двери остановил - "Осторожно - радиационная опасность". Приватизировал как-то по случаю, когда возле Электростанции слоновых жаб ловил. Отдернул руку от двери, как от раскалённой, даже на пальцы подул. А та от стука сотрясается, и кто-то монотонно открыть просит. Это бригадир наш от солнца очумел так?
Открываю, а там... ужас летучий! Стоит механический болван, вместо ног сковородки, вместо рук грабли, вместо хвоста - плуг прикручен. Орган мужской отличительный тоже на месте - лейка садовая, кажется.
- Ты есть житель дома номер 13 по Старозакутск-улиц? - с акцентом спрашивает.
- А? - ничё не понимайт.
- Ты здесь жить? Какая твоя есть пропъиска в паспорте?
- А, - на этот раз выдох понимания. - Не-е, - головой мотаю. - Прописан я в славном городе Муроме, и вообще звать меня Илья Муромец. Но тридцать три мне ещё не стукнуло, так что я обратно на печь пошёл, - уже и разворачиваться стал.
- Стоять! - болван граблю на меня направил.
А в грабле что-то подозрительно напоминающее электропугу - ну, которой свинозубров гонять. Вмажешь ему бывало меж горбов, а он как побежит, как завопит, как начнёт на остальных кидаться - смех один. Это что ж он, болван ржавый, угрожает?
- Смирно! - точно угрожает.
- Я - ваш новый бригадир. Предназначен для контроля за качеством и количеством выполняемых работ работником класса "колхозник пьяный обыкновенный". Устойчив к радиационному, механическому, термическому и электрическому воздействию.
- А к прямым попаданиям солнечных лучей? - и на светило указываю, аж палец резиновый задымился.
- Солнце - есть источник жизни, - промямлил чурбан, и добавил. - Я работаю от солнечных батарей.
Теперь понятно, почему его раньше никто не видел - при вечной пасмурной зиме не очень-то качество работ проконтролируешь, а тут ещё надо и количество... Валялся небось на складе, ржавчиной покрывался.
Делать нечего. Поплелся я по селу, руки сзади сложив, под прицелом электропуги. Ни дать, ни взять - матрос на расстреле.
- А идём-то мы куда? - думаете, я что-то про деда Пятро ещё помню?
- На кукурузное поле, собирать колорадского жука, - мой конвоир железный отвечает. - Всё полсело пришло, один ты остался. Я тебе уже прогул в ведомость поставил и маляву Председателю на стол положил.
- Не губите, Дровосек Иваныч! - я обернулся и за грудки ржавые трясу. - Меня ж Председатель сгноить прикажет.
Стоят рядами стройными початки кукурузные. В начале своей истории, после того как его в секретных лаболаториях мериканских на погибель наших полей вывели, жук колорадский лишь бульбяные листики предпочитал. Потом переключился на помидорные и огуречные, свекольную ботву, и на всё вообще, что на полях росло - траву жрал, поля ржаные до крошки, а уж про лён с рапсом и говорить нечего. В процессе эволюции, травимый не единожды, к всякому яду неуязвимость приобрёл, к радиации приспособился, к воде и снегу, морозам пятидесятиградусным. Пробовал и мясо жевать, на стада свинозубров нападал. И смекнул кто-то из колхозного начальства, корифей агрономии, что лучше не уничтожать жука неуничтожимого, а наоборот, прикармливать. Потеряет тогда жук все свои защиты, расслабится, вот тут-то его такого, расслабленного и бери голыми руками.
"Ратуйте!" - завопили лаболатории мериканские, быстренько с правительства даляры вышибли, и стали выводить жука нового, продвинутого и навороченного, обозванного жуком техасским. А чтобы не сомневался никто, что он "made in USA", на панцире не простые полоски бело-красные нарисовали, а настоящий флаг звёздно-полосатый, на голову цилиндр одели, и гимн Мерики мычать заставили. Каждую звёздочку в лупу рассмотреть можно и сосчитать, что их не сорок восемь и даже не сорок девять, а ровненько пятьдесят - это вам не блоху подковать, куда уж Левше до такого фокуса.
Только перестарались лаболатории мериканские, шибко умным жука своего сделали, умнее чем сами. Тут Мерика и загнулась загогулиной. Жуки получили равные права с мериканцами, а потом жук президентом стал, и ничего тут не поделаешь - дерьмократия. Людей всех в резервации переселили, а потом и скушали потихоньку. Вот такая ядрёна вошь, как говорится, не рой яму другому, лопатой по горбу получишь. А звали того жука рокового - бушем младшим.
Ну, Сибирь и Аляска - два берега, конечно, но до нашего болота им обоим, как до Луны. Жука колорадского мы теперь кушаем, а его родимого кормим кукурузными початками морозоустойчивыми, хрущевскими.
И вышли мы на открытый простор. Кукуруза блестит под солнцем, совсем, кажется, радиации не боится. А что ей - она ж мутировавшая. Поле чуть с горки идёт, всё видно, все четыре реактора на Электростанции невзорвавшиеся, и один - взорвавшийся когда-то, с него только пенёк остался.
- Работать-работать! - мямлит мой спутник. - Твои два ряда, работать отсюда и до заката.
- Как можно так? Отсюда два ряда прямиком в Электростанцию через десять километров уткнутся. А там - повышенная радиация и опасность для жизни.
- Провинившихся приказано ставить на трудные участки.
- А зачем было кукурузу в ту сторону садить? Там жуки такого жирка на радиации нагуляли, их и лазером не возьмёшь.
- Это политика начальства колхозного. И вообще... ты что, против колхозной власти?
Ну, я, конечно, попытался его убедить, что я - самый что ни есть сознательный... И вообще, происхождение у меня колхозно-крестьянское, никогда в семье рабочих не было. Или... чур меня, чур... интеллигентов.
- Вижу я, что ты есть - враг колхоза, а доказать не могу, - прищурился железный бригадир, а у самого так электропуга и чешется зарядить мне меж горбов. - Учти, я за тобой приглядываю. Если до заката не намолотишь норму - по этапам пойдёшь в лагеря.
И тут чурбан вручает мне оружие - пику с наконечником ржавым, таким, как сам. Пояснил, что все лазерные серпы розданы передовикам производства, а всяких лодырей, бездельников и прогульщиков приказано вооружить, чем придётся.
- Да с этим барахлом ржавым не я жуков, а они меня.
А разве что докажешь?
Солнце сияет, в марсианском шлёме отражается, кукуруза, как море, колышется, жуки в зарослях шебуршат. И я с пикой наперевес, как Дон Кихот без коня.
Главное в этом деле затаиться, чтоб жук тебя не заметил и "помогите" не закричал. Слетится иначе вся их братва, что пчёлы на пчелера, попробуй отбейся ржавой пикой. Будет жук лениво по дорожке проползать, а ты не робей - забегай с боку и тычь. А потом прыгай на панцирь и долби... Это на жука-переростка, а мне попался обычный, размером с чернобыльского ёжика - с локоть в диаметре.
Ещё важно к полосатому панцирю не прикасаться, хотя соблазн велик - и красив он, зараза, и крепок. Какая б черепица ладная получилась. Но нет, не тронь! Ведь панцирь - частица знамени мериканского, символ супостатов. За такую крышу колхозников под другую крышу посадят.
Аккурат меж двумя полосатыми крыльями воткнуть нужно, иначе поломается копьё. Жучья кровь, жёлтая, на медок похожая, так и в рот просится: выпей меня! Вот нет, йад это, самый натуральный. Я парень учёный, меня красотой не обманешь. Быстренько жука на спину переворачиваем, лишь лапки съедобные, да и то если их месяц отмачивать. Но чего только не съешь по большой голодухе - пожевал кореньев, кажется, не глотал ничего даже - глядишь, а аппетит к другому ушёл, сговорчивому.
Вырезаешь лапки, все шесть, ножиком, в мешок складываешь, и вперёд - за следующим. И так пока норму не выполнишь. Ну вот, забыл у чурбана железного спросить, какова она нынче. В прошлом году была, кажется, двадцать центнеров с гектара. Долго дед Пятро тогда смеялся: как же так, говорил, не может быть, что б на наших полях столько жука уродилось. Не на чернозёме ведь живём, что возле Электростанции, совсем уж радиацией отравленном, жуки его обожают, вырастают стройными рядами. И кукурузных початков им не надо, ядрёными отходами питаются.
Как же осерчал Председатель на деда, какими словами матерными только не обзывал. Как только земля колхозная выродков таких на себе носит? - спрашивал. Покричал, покричал, но на следующий год жуков собирать всех послал аккурат возле Электростанции. Чтоб сбор урожая хоть чуть соответствовал статотчётности. Так, глядишь, статотчётность эту и повысить можно. А там и блага всякие на Председателя посыплются: и на Всеколхозные Дожинки его позовут, и с повышением не обидят. Может, Председателем района сделают, или даже области. Как же повезло нашей злосчастной деревушке, что поля её с радиоактивными зонами граничат. А ведь мы всегда по-другому думали.
На соседних рядах визг, хруст, свист лазерных серпов, а на моём - как вымерло, ни жучка нет. Сгноят меня, эх сгноят, мутантам продадут на съедение или марсианам для опытов. Нехорошие мысли прочно в голове прописались. Аж на пот прошибло, а вытереть нельзя - как шлём марсианский снимешь, когда солнце так припекает.
Тут я на лежбище и наткнулся. Редко кому удача такая выпадает. Вроде и не искал вовсе, на звёзды не смотрел, кофейную гущу всегда допивал, даже не принюхивался особо - попробуй это в шлёме сделай. Лежат кругляши полосатые, один другого больше - а в центре самый большой, что свинозубр тот. Сколько всех тут - не знаю, но норм на десять точно хватит.
Сел я у подножия кукурузного дерева и задумался. И приспичило ж этим жукам компании искать, как я на них теперь с ржавой пикой сунусь. Вмиг проснутся, плащ дедов растерзают, руки-ноги оторвут. Но если осторожно, стукнул меж крыл, схватил жука - в кусты, и за следующим? Норму выполню, а большего и не надо. На ноги поднялся - не сидеть же до заката.
Видать, некоторые жуки не спали вовсе, а остальных охраняли. Вмиг лежбище зашевелилось, как морское чудовище. Бежать пробовал - не получилось, на руках-ногах повисли, потом в центр потащили, к самому главному, жучьему Председателю, что уже разворачивал жвала в мою сторону.
- Вы решили перемирие нарушить, жители блестящей сферы? - неожиданно спрашивает жук человеческим голосом. - Мы никогда не ссорились с наёмниками корпорации.
Не сразу я сообразил, о чём он. Шлём меня спас, решили жуки, что я марсианин всамделишный. А кому охота с марсианами связываться - налетят вертолётами, выжгут всё напалмом на корню.
- Великий марсианский Председатель приглашает вас на партийный банкет с фуршетом. Форма одежды парадная, явка обязательная.
- Председатель? - жук переспрашивает. - А фуршет во Дворце Республики или в Национальной Библиотеке?
Отпустили меня жуки, можно затёкшие руки-ноги размять.
- Передай начальству, что мы понимаем, что такое человеческий юмор. Но лететь на Марс не можем, там нет подходящей для нас радиационной пищи.
Отдышался, лишь спрятавшись в кукурузе - официальному и полномочному послу нужно с достоинством выглядеть. Повезло - жуки сытые попались, а может, и в самом деле за марсианина приняли.
Из огня, да в полымя. Только два шага ступил, как в группе мутантов оказался. Всегда на них наткнуться можно, особенно, если возле Электростанции разгуливаешь. Ладные, восьмиглазые, двухголовые и четырёхрукие. С огнестрельным и лазерным оружием, в кожаной и металлической броне. Не какой-то там патруль, настоящий боевой отряд. Руки я поднял и глаза зажмурил. Мутантам всё равно - колхозник ты простой или марсианин, скушают - и будь готов. Редко какого счастливца в рабство угоняли.
- Мы колонию жуков выслеживаем, - мне говорят. - Не видел?
- Там, - только и смог я, что за спину кивнуть.
А когда глаза открыл, вокруг уже никого не было. Грохот выстрелов послышался, свист лазеров, хруст жвал, крики мутантов и визг жука. Долго я не решался туда сунуться, лишь потом любопытство страх победило. Большой жук удрал, а вот его сородичам не повезло - сотнями пали среди кукурузных початков. Мутанты лихо раздёлывали мёртвых, сдирали ценные про-мериканские панцири. Я ждал, чувствовал себя стервятником, что держится в отдалении, пока не уйдут хищники. Двух смертей избежал, теперь нужно уйти от третьей, которая наверняка наступит, если норму не наработаю.
Ножки жуков в мешок не уместились, пришлось три ходки сделать. Навалил я конкретную гору. Сел отдышаться, шлём снял и пот вытер.
Долго на земле корчился, лицо закрывал, пытался в тень отползти. Шлём всё на голову цеплял, руки тряслись и не слушались. А солнцу всё равно - сияет сквозь сомкнутые веки, лукаво улыбается даже. Смотреть на него больно, но это скорее с непривычки. Отнял я руки от лица и перчатки сбросил. Долго на ладони смотрел, всё боялся, что чернеть начнут. И кто это придумал, что от солнца волосы вылезают и шкура волдырями покрывается?
Я радовался, высоко прыгал, как ребёнок, плащ дедов на кукурузу забросил. Сколько солнца боялись, на дурного собаку кивая, нет что б самим хоть разок проверить. Представляю, как обрадуются мои односельчане. Не грозит нам больше солнечная смерть.
Когда железные бригадиры подсчитали добытые мною лапки, Председатель рассуждал не долго - тут же статотчётность по жуку повысил. О чернобыльском ёжике даже думать перестали. Потом и Председателя самого повысили, а нам нового прислали, только для простого колхозника, что один Председатель, что другой - все на одно лицо.
Всё бы хорошо кончилось, да с соседом я поссорился. Никак он простить мне не мог, что я шлём марсианский потерял. И, что солнце - человеку не враг, тоже не поверил, так из хаты и не вышел, сколько его не убеждали. А Иосиф Виссарионович чесал за ухом новую, только начавшую расти шерсть.