Начальник крупнейшего домостроительного комбината Главмосстроя ? ... Кобелев Вольдемар Ефимович родом из глухой деревни Лугины Житомирской области, на территории Украины, на самом деле не Кобелев, а Вольдемар Янкелевич Глухоман, уже в молодые годы понял, что надо покорить Киев, а лучше Москву, чтобы стать на ноги. Стоит только сменить не благозвучную фамилию и стать гусским. Русские любят гусских со времен Ильича-палача. Именно он покорил не только Москву, но и всю Россию, согнул нацию в три погибели и теперь русские боготворят его, как верующие Иисуса Христа.
Замысел юноши, сбрившего пейсы, стал осуществляться, как у Наполеона. Окончив восьмой класс, он ринулся в Житомир ‒ столицу Житомирской области к раввину Пуцконестойко, дабы получить благословение и помощь в своем благородном замысле.
Пуцконесойко сидел в пошарпанном кабинете, воевал с назойливой мухой и принял просителя без всякого предварительного согласования. Мальчик принес литровую банку полевых ягод и два белых гриба в подарок великому человеку. Муха устала от преследования и в последний раз села раввину на кончик носа. Раввин замахнулся, но попал не туда, куда нужно. Шлепок пришелся на нижнюю губу, да так что слюна брызнула на посетителя.
- Молодец, так и надо, так и надо, почтение раввину от простых людей принимаются с благодарностью, а то власти враждебно относятся к евреям. Зачем пришел, кто тебя послал, по существу пацана, не разбирающегося в жизненных перипетиях. Подставь лоб, я по нему еще раз тресну, а потом можешь изложить свою просьбу. Ну вот так, садись милый вьюноша. А дары в корзину. Видишь, она пуста эта корзина, просителей катастрофически мало. Ну, давай рассказывай.
- Божественный раввин. Не могу знать, что делать дальше. У нас многодетная семья. Я десятый субъект, окончил восемь классов, питался одними грибами, летом сырыми, жареными, а зимой сушеными и полевыми ягодами. Отец... я не знаю, кто мой отец и матушка Сара тоже не знает, а может знает, но не говорит, поскольку она уступала всем пьяным мужикам в округе. В округе меня зовут Глухоман, что значит Груд‒ман. Еще есть пять братьев, когда есть нечего, они грызут ногти.
- Надо среднее образование иметь, потерпи еще два года. У меня у Моськве полно друзей, они тебя пристроят. Сначала в институт, а потом подберут должность. Фамилию придется сменить.
- Я уже сменил фамилию на кличку. Я теперь ‒ Глухоман.
- Это не гусская фамилия, надо гуссую, гусскую и еще раз гусскую. В Москве у тебя уже должна быть гусская фамилия.
***
Получив среднее образование, Вольдемар снова отправился в Житомир, к Пуцконестойко, и также легко попал на прием. У Пуцконестойко была хорошая память, он запомнил этого вьюношу и потрудился над сочинением рекомендательного письма московскому раввину Досягайкусу Льву.
- Как ты доберешься до столицы России - пешком или на перекладных? ‒ поинтересовался Пуцконесойко.
- Без билета, - отчеканил Вольдемар.
- Я тебе займу три рубля, до Киева доберешься, а там... как Бог даст.
- На три рубля я смогу прокормиться, а доеду на перекладных: то пешком, то на волах, а вы допишите в письме московскому раввину, пусть он одолжит мне хотя бы десятку на первое время.
- Ну, какой же ты умный! Из тебя толк получится. Ай, да Глухой, ай, да Глухоман ‒ Иван! Поезжай и всех приветствуй одном словом ‒ шалом.
***
Московский раввин третий степени Лев Досягайкус жил среди евреев, как кот среди сонных мышей, и принимал посетителей только по четвергам. И то по предварительной записи. Володе Глухоману пришлось несладко. Все еврейские хитрости не приносили положительного результата. И босым он стоял у входа в синагогу, и плакал, сидя на тех же ступеньках, никто на него не обращал ни малейшего внимания, по той причине, что у него отсутствовали пейсы. Все было, как у русских. Раввина Досягайкуса сопровождали еще два еврея в мантиях и, если кто из просителей пытался заговорить, прикладывали пальцы к губам, что значило молчать и только молчать, исключая любого звука, за исключением звука из заднего прохода. Стрельнуть можно было на всю округу.
‒ Где можно достать полевые ягоды? ‒ поинтересовался Вольдемар у старухи еврейки с рваным подолом.
‒ На рынке. Только на рынке. Евреи скупают полевые ягоды у гусских по дешевой цене, а продают на рынке по дорогой цене.
Что если пойти...слямзить, то бишь украсть, простит ли всевышний? ‒ задал себе вопрос Вольдемар.
В очередной раз Вольдемар отправился на Киевский вокзал для ночлега, подошел к одному знакомому из Казахстана, который тоже ночевал на вокзале и разглаживал пейсы, спросил, какой день завтра.
- Четверха.
- Это четверг?
- Ях, ях.
- У! - вздохнул Вольдемар, - на рынок идти не надо. Завтра прием у Досягайкуса Льва.
***
Раввин Досягайкус сразу понял, что хочет посетитель, не задавал ему лишних вопросов, а подписал заготовленный лист бумаги, адресованный московскому мэру Кацу, в миру Лужкову, в которой содержалась просьба трудоустроить и прописать единокровного брата Володю Янкелевича Глухомана, будущего Кобелева на вечное пребывание в столице социалистического государства, данного просителя.
- Как ты попадешь на прием к мэру..., я тут ничем не могу помочь. Мы не должны светиться.
- Найду способ, - сказал Вольдемар и схватил бумагу, чтоб раввин не передумал.
***
Москвичи знали своего мэра, как Лужкова и, если бы кто осмелился сказать, что он вовсе не Лужков, а Кац, закидали бы камнями. Такой любви москвичей ни один предыдущий мэр не знал, ибо предыдущие поколения накапливали свою любовь в своем сознании, чтоб выразить ее Кацу, то бишь Лужкову. В возрасте пятидесяти лет Кац цвел и пах не только в сердцах москвичей, но и конкретно в сердце своей секретарши Битурионой, которая в последнее время приносила на подпись одну и ту же бумажку раз двадцать в течение дня. В конце концов, она добилась своей цели. Мэр заметил это и обратил внимание на молодуху, которая была моложе его на 35 лет. Могла быть моложе и на 45 лет, это не имело значение.
В этот раз мэр задержался на работе, и секретарша задержалась. Мэр бежал в нулевое помещение и она бегала в нулевое помещение, которое находилось рядом с мужским помещением под номером два нуля. Он вроде бы уже уходил, закрыл свой кабинет на ключ, но в секретарской задержался. Увидев, что секретарша поедает его воспаленными глазами, он схватил ее за руку и поцеловал. Секретарша знала, что надо делать дальше. Она начала расстегивать молнию на брюках своего шефа. В самый ответственный момент...дверь отворилась и в секретарской оказался молодой человек.
2
- Чем обязан? - коротко спросил мэр. - И..и как вы сюда попали?
- Юра, сделай этому парню все и отпусти его. Я вся..., я готова... пожертвовать собой, ради любви, воспалении, пожара. Ради Бога, потуши этот пожар!
- Кто ты, молодой человек, какой профессии? - спросил мэр, читая бумагу, подписанную раввином.
- Я - щекотур, - наобум ответил Глухоман.
- А, счас. Чичас, сей минут, моя звонить, тебе ждать..., ‒ произнес мэр, будучи уверен на все сто, что любой гусский, даже енер‒плутковник, тут же выполнит просьбу‒приказ любого израильтянина.
Он тут же позвонил начальнику 5-го строительного управления Журавлеву.
- Послушай, Юра! завтра к тебе придет некий Глухоман. Посели его в общагу и устрой штукатуром. Кто это говорит? Да это Лужков, балда. Потом доложишь, как он трудится и что это за субъект. Я бы с него снял штаны и отлупил по задницы, но тут одна гусская баба залезла ко мне в штаны и ухватилась за эту штуку, га‒га‒га.
- А где это управление, господин мэр? ‒ спросил Вольдемар, совершенно обнаглев.
- Найдешь, не маленький, - сказал мэр, и моргнул, как это делал вождь.
***
В пятницу утром Глухоман уже стоял у входа в пятое строительное управление, задолго до прихода начальника Журавлева. А Журавлев прибыл только к 12, пришлось ждать, и новый штукатур терпеливо ожидал. Один раз пришлось пустить в штаны, которые спустя полчаса уже высохли.
-Здравия желаю, господин Журавлев, я тот самый Глухоман, будущий Кобелев, вот мое направление.
- Я не господин, а товарищ. Следуй за мной, товарищ.
У кабинета, на втором этаже уже ждали начальника, но Янкелевич следовал рядом и пролез, следуя за Журавлевым.
- Бумажку на стол! - скомандовал Журавлев. - А, вот все ясно. Адрес общаги на улице Зои Космодемьянской, комендант Донцова, она тебя поселит. Обустроишься, а в понедельник на работу...вместе с ребятами, с кем будешь жить в общаге. В общаге не пьянствовать, не дебоширить, баб не водить. Какой у тебя разряд штукатура?
- Да я так. Без разряда, самоучка. У меня отец, простите, мать ощекотурила домик, куда мы пи‒пи ходили в детстве.
- Ну, не Боги горшки обжигают, как говорится. Зайди в отдел кадров, оформись, и в общагу.
После оформления Глухоман заскочил в магазин, отоварился, и, три бутылки православной, выложил на стол, став, таким образом своим человеком.
Два месяца спустя, когда Москвой уже правил еврей Ресин, сменив еврея Каца, Глухоман ринулся на переговоры с новым мэром столицы.
- Вот, поссорились два еврея, и теперь остался я. Думаю, что недолго буду сидеть в золотом кресле, поэтому, говори, брат, чем тебе помочь, - произнес Ресин, вытирая влажные глаза. Ресин переживал за Каца. Был бы на месте Кац и он был бы на месте, а теперь никто не может сказать, сколько дней, недель, месяцев он будет занимать золотое кресло. ‒ Давай, брат, не тяни резину, время сложное, неопределенное, кресло и подо мной зашаталось.
- В институт бы податься, да экзамены вступительные надо сдавать, а я заканчивал провинциальную школу и считаю, что квадратный корень из 9 будет 20. А мне говорят: неправильно. Тогда я отвечаю: квадратный корень из 9 равен 99. Неправильно, говорят мне. Черт их разберет.
- Э, не так надо решать эту проблему. Зайди к ректору Моисиондзу, нашему человеку, он тебе поможет. Я сейчас могу ему позвонить.
Но тут же загремел телефон Ресина. Он снял трубку. Оказалось, что Мосиондз звонит Ресину.
- Сто, сто? У тебя проблем? Коробок наклонился? Шестнадцатиэтажный? И твой офис там? ты мозес попасть в аварию? Подожди до завтра. Завтра у тебя будут рабоцие и будет техника. Послусай, выдай диплом строителя моему парню. Он у меня тут сидит и плачет. Знаний много, а подтвердить нечем. Записи в блокнот его фамилию - Глухоман, Ефимовиц Глухоман. Да не Глухой, а Глухоман. Он будет у тебя завтра в три часа дня. Рабочие будут в три часа, и он будет в три часа. Шалом! А, забыл. Денег у него -- ни копейки. Выдели там...тышченку, две доллалов.
***
Копел был растроган настолько, что заплакал. Он бросился на колени мэру и стал целовать колени мэра и приговаривать:
- Если бы не было евреев в Москве, мне бы не видать этой Москвы, как свинье своих ушей, сука буду, еврейская сука. Все-таки евреи народ дружный. Слава этому народу. И вам слава, раввин Ресин. Если я стану значимым человеком, я построю синагогу, и вы станете ее членом, даже если будете лежать в гробу, как мой отец, который уже наверняка лежит тамычки.
- Когда я буду лезать в гробу, мне узе ничего не нужно. Ты лучше выкопай мой гроб и отвези в Израиль.
- Изделаю, сотворю! - врал Глухоман и осмелев до того, что подал руку шефу и выскочил из мэрии, как Мендель, когда посещал мэрию Москвы.
***
Теперь Глухоман уже был штукатуром высшего разряда с дипломом в руках. Он все еще работал молча, зная, что это продлится недолго. И действительно, его включили в состав делегации рабочих, которая в следующем месяце отправится в Камбоджу для передачи опыта работы. Он воспринял это с неким неудовольствием, он ожидал лучшего, но ребята, с которыми он проживал, и Ваня, и Петя, сказали:
- Да ты что кочевряжишься? Любой из нас был бы рад такой командировке. После етой Кумободжии прямая дорога в заместители мэра Москвы.
‒ О, тогда еду. Слава Ресину, нынешнему мэру.
***
Несколько позже, когда делегатов собрали для инструктажа, перед которыми выступил Ресин, Глухоман увидел, что состав делегатов состоит из одних евреев и понял: командировка в Камбоджу - хорошее дело и пренебрегать ею не стоит.
К тому же, в кармане у него, был еще один диплом - маленькая красная книжечка с бородкой Ильича. Таким образом, наличие двух дипломов, пятый разряд штукатура, знакомство с Ресиным, и московским раввином Досягайкусом - все это свидетельствовало о том, что он, Глухоман - Глухоман, в будущем Кобелев, стоит на твердых ногах и беспокоиться не о чем.
Уже в среду делегация была в Камбодже. А после обеда - на стройке. Первыми показывали свое мастерство камбоджийцы. У них получалось все так, что ничего не получалось. Не так приготовили раствор, слишком туго затянули ремни на пузе, перебрали русской водки во время обеда, страшно хотелось пить, а вода в Камбодже - дефицит.
Члены советской делегации стояли, выпучив глаза.
Тут Глухоман выхватил мастерок у одного камбоджийца и оштукатурил двадцать квадратных сантиметров поверхности за считанные минуты, сопроводив свое умение сочным русским матом под аплодисменты камбоджийцев и членов советской делегации.
Все было заснято на пленку нашим и камбоджийским телевидением и показано на весь Советский союз, и на весь мир.
Глухоман, простите, теперь уже Кобелев на вечные времена, поднялся, нет, взлетел по служебной лестнице на недосягаемую высоту: он стал начальником огромной строительной организации столицы - начальником Домостроительного комбината, а всемогущий Гришин (Гриссель), родственник по крови, почесал ему то место, где должны были красоваться пейсы. Даже члены Политбюро аплодировали. Они тоже (большинство) были гусскими. Это Суслов- Зюс, Устинов-Ульбрихт, Шелест--Шен, Примаков-Киршблат, Соломенцев- Зальцманн и даже Пугачева- Певзднер ‒ все первые люди Москвы, столицы России.
Ну как тут нашему герою Глухоману - Кобелеву не цвести и не пахнуть?
3
Будучи директором строительного колледжа (ПТУ), я готовил для Комбината молодых рабочих. Колледж входил в состав Профессионального образования СССР, начальнику комбината не подчинялся, но во многом был зависим. Комбинат выделял квартиры, делал капитальные ремонты, выделял путевки работникам колледжа, выделял помещения для учащихся и лимит для прописки. Директора колледжа утверждал райком партии, а начальника комбината ‒ горком партии.
Кобелев никогда не посещал колледж, считая это ниже своего достоинства. Но однажды раздался звонок по прямому проводу:
- Ты на месте, сука, срань‒дрянь, попрошайка, й... твою мать? Я к тебе, бл... чичас приеду. Пить я твое пойло не буду, а вот одно дельце надо решить. Ты слышал, что я тебе сказал? Даже в тувалет не смей отлучиться... у меня, бл... работы невпроворот.
‒ Я очень рад. Кабинеты посмотрите,, учеников тоже, они носят форму, ходят в тапочках, вы будете в восторге, Ефимович, дорогой.
‒ На х... мне твои кабинеты нужны и твои ученики тоже. У меня тут молодуха в штаны пролезла, шланг мнет, просит, чтоб я ей сунул. Но я не спешу. Мужчина всегда хочет, но не всегда может. Короче, жди, сука, я тебя в рот... Беня, если так не терпится, возьми в рот и пососи...
Я мог его послать куда подальше, но у него связи, кроме того, мне квартира нужна, я живу с семьей в халупке. Кроме того, говорят, что он к Дементьевой вхож. Это просто ужас... оплачивал мебель, телевизоры и всякую новую технику и главное выделял квартиры для сотрудников, а поскольку я тоже считался сотрудником и нуждался в жилье, пришлось смириться.
На престижной в то время машине "Волга" он быстро примчался к колледжу, впервые за двадцать лет, которые я там работал и ввалился ко мне в кабинет, не снимая верхней одежды. Рядом жалась, едва доставая его плеча, низкорослая, упитанная сучка, моложе Глухомана, простите, Кобелева, на 35 лет. Она, голодная, больше посматривала на молнию брюк любовника, чем на меня, будущего своего директора.
- Я привез тебе эту малышку, чтоб ты ее приютил. Ей захотелось поработать преподавателем английского языка. Пригрей ее у себя, - я, что хошь для тебя сделаю. Только не смей прикоснуться к ней, даже к ее локтю.
- Вольдемар Ефимович, помилуйте, я не могу этого сделать: у меня уже есть преподаватель английского языка. Куда я ее дену?
- Сен кью... верни мяч, - произнесла Люба и расхохоталась.
Грозный начальник набычился.
- Ты что, ты директор или х...собачий? Я член московского горкома партии. Хочешь, я с Раисой Федоровной о тебе поговорю, и тебя завтра тут не будет, - сказал Кобелев, встал и схватил кошку за ручку.
- Пошли от этого придурка, ‒ сказал кошка.
При упоминании Раисы Федоровны у меня затряслись колени, я тоже вскочил, догнал Любу и шепнул ей на ушко:
- Приходи завтра оформляться.
Кто такая Раса Федоровна теперь уже никто не знает, а тогда Раиса Федоровна была выше любой московской высотки, выше крыши, выше московского прокурора, выше председателя Мосгорисполкома, выше главного врача родильного дома, - фактически она была Первым секретарем горкома партии..., потому что Гришин - Гриссель считался Первым, и по совместительству Членом Политбюро ЧК КПСС, и все время пропадал на Старой площади, 4, а Раиса вершила все дела. Стоило ей один раз чихнуть в мою сторону, и, меня, как ветром сдуло, - я был бы лишен не только директорской должности, но и членства в партии. А это значило, что я стал бы инвалидом без сохранения содержания.
Вот, кто такая Раиса Федоровна...была.
***
Люба Бенюха-Муха явилась на следующий день напудренная, надушенная французскими духами, в роскошном платье, с новой прической, - я мог упасть в обморок от ее красоты, но, зная, кто она, чья она сучка, замкнулся как мужчина и превратился в строгого чиновника, немного сгорбился в кресле и старался смотреть мимо, и только мимо, не отвечая на ее курьвий взгляд.
- Вольдемар Ефимович... он мужик властный, и симпатичный, но... у него не работает эта штука. Он может только обслюнявить. А я вся горю и начинаю бушевать. У меня там...импульсы. Мои внутренности так зовут, места себе не нахожу. Может, мы с вами поладим, а? Я сучка вкусная, горячая.
- Люба, ты мне нравишься, ты сучка, каких белый свет не видел. Достаточно на тебя взглянут, и ширинка уже оттопыривается.
- Ну и хорошо, даже очень хорошо, симпатяга. Иди закрой входную дверь...
- Люба, у меня тоже не... работает, ну совсем. Жена меня бросила и бегает от одного мужика к другому.
- Э, черт бы вас подрал, одни импотенты.
Она встала и ушла.
Приказ о ее зачислении преподавателем английского языка был мною подписан в тот же день, а на следующее утро у меня дома раздался телефонный звонок. Кто бы это мог быть? Я этот номер никому не давал.
- Это Люба Бенюха-Муха из Бердичева. Я сегодня не выйду на работу. Не выспалась, да и желания никакого нет.
- Чего так?
- Не хочу, не хочу и все.
- Я не принимаю этого. Вы должны быть на работе, иначе будет приказ, что вы совершили прогул.
- Хорошо, но ты еще пожалеешь об этом.
И я действительно пожалел, я лишился квартиры и живу теперь в клетушке, с одним маленьким окном, заплёванном мухами.
***
Я не назвал бы этого загадочного жида умным. Основное его достоинство - это сочный русский мат, невероятное хамство, помноженное на ненависть к русскому Ивану, которым он командовал.
Присутствуя на совещаниях, которые он проводил с начальниками строительных управлений, директорами четырех крупных заводов, я понял, что основным его оружием, как руководителя, является мат и не последовательное, ничем не подкрепленное чтение морали. Он не шибко окружал себя евреями.
Русские покладистые, молчаливые, терпеливые люди. Вот, к примеру, стоит любой директор завода или строительного управления, опустив голову и даже не пикнет в ответ на мат в свой адрес, и на унизительные, несправедливые обвинения. Трудно было подумать, что он окажется классическим вором, что он отнимет, облапошит коллектив численностью в шесть тысяч человек, приватизировав на себя все богатство комбината.
Схему грабежа коллектива ему составляли зарубежные юристы. И эта схема просто удивительна. Изучив ее, можно понять, как и почему Ленин так легко облапошил Россию, захватил ее, разрушил ее экономику, переориентировал мышление русской нации. Кобелев настоящий ленинец. Мне хочется отойти от его методов грабежа. Я приведу картину, как великий Ефимович отдыхал со своей кобылкой в Крыму, когда еще не было разрыва братских отношений Украины с Россией.
4
Мне выделили путевку в пансионат "Солнечный" в Крыму. Инесса Александровна, начальник отдела кадров базового предприятия постаралась, чтобы я отдохнул. Это была моя первая поездка в Крым. Меня сначала поселили в двухместный номер на втором этаже к начальнику четвертого строительного управления, мужику примерно одного возраста со мной. Он не глушил водку, не курил в спальной комнате и главное, не храпел.
- Куда ты бегаешь все время с бутылками, если сам не пьешь? - спросил я его.
- Как куда? Глухомана наповаю, сейчас моя очередь. Придется тебе помочь мне, не потащу сам. Две сумки набиты так, что швы трещат, а еще третья с коньяком и шампанским. Тут, видишь и закусь. Угорь копченый, пришлось в Москве заказывать. Самолетом доставили, передали вчера, пришлось ездить в аэропорт. Вкусная рыба, черт возьми. Ты-то хоть пробовал?
- Никогда в жизни. Первый раз слышу такое название.
- Следующий раз отрежу кусочек, а сейчас уже все упаковано. Эту рыбу любит его сучка Люба Бенюха-Муха.
- Бенюха-Муха? Так она у меня работает преподавателем английского языка. Как же она тут оказалась, ведь, учебный процесс только начался, две недели тому назад, ну-ка пойдем, я ей в глаза посмотрю, - сказал я, наливаясь злостью.
Мы вооружились сумками и двинулись по песчаному берегу. Благо идти было недалеко. В километре от основного корпуса, в тени деревьев был построен одноэтажный особнячок с кухней, туалетом, душевой и роскошной спальней. Он предназначался для начальника комбината Кобелева.
Когда мы подошли к крыльцу, нас встретила мать Любы Надежа Петровна, приехавшая сюда из Днепропетровска. Она приняла наши дары и готова была отпустить нас с миром, но я вдруг спросил:
- Ваша дочь здесь? Нельзя ли мне ее увидеть?
- По какому праву, простите, по какому поводу, кто вы? я вас не имею чести знать.
- Я ее директор. Скажите: Александр Павлович зовет.
- Ну, ежели дилехтор..., пусть сама решает, но... ребенок отдыхает. Знаете, после любовных утех полагается отдых. Наш Фимович, лошадка еще та. Ах, бедный мой ребеночек, единственная моя крошечка, как она устает, как она устает. Я помогаю ей спинку мыть и полотенчиком вытирать.
- Кажется, он Ефимович, Вольдемар Ефимович, - поправил я несчастную матушку. - Вы все-таки загляните в ее спальню, если они там не ...того, не обнимаются, если...
Еда кончился этот разговор, как в столовую вошла Люба, практически голая. Свое стыдное место она прикрывала полотенцем, но полотенце все время сползало. Она мне моргнула, мол, если желаешь - пожалуйста, поздоровалась и попыталась чмокнуть своего директора в щеку.
- Как вы тут оказались? Почему бросили ребят, кто вас отпустил? - набросился я на Любу.
- Ласточка, ты очень устала? у тебя изможденный вид, - едва не расплакалась мать.
- Черта с два. Если бы устала, было бы лучше. Этот алкаш может только обслюнявить.
- А синяки, губки у тебя в синяках все. О чем это говорит? Это говорит о том...
- Мама, уйди. Дай поговорить.
- Уйду, уйду, ласточка, ты только не злись, не нервничай, нервы не останавливаются.
- Не восстанавливаются, мама, сколько можно говорить? Короче, Александр Павлович, Вольдемар Ефимович звякнул вашему заму Лукашевой, и она тут же меня отпустила. Надо же подсолиться на море.
- Ах, бедное мое дитя...
Люба вернулась в спальню, и там начался бой. Вольдемар Ефимович оказался сильнее и ловчее. Он схватил Любу за волосы, наклонил ее голову к своему мертвому сучку и приказал:
- Соси!
- Ах, бедное дитя! - произнесла мать, хватая кухонный нож. - Да я чичас отрежу!
- Мама, не надо. Это мне полезно.
В это время все начальники управлений, директора заводов, главные инженеры стали собираться у крыльца дома: начальник ДСК намеревался прочитать им лекцию на тему "Кирпич- Ильич и строительство нового квартала в Ясенево".
Когда Люба выполнила свою миссию, Вольдемар Ефимович вышел на крыльцо, оглядел всех счастливым взглядом и рявкнул, как полагается строителю:
- Где бутылки, вашу мать? Я спрашиваю, где то, что должно у вас быть, когда вы идете к своему начальнику, находящемуся на отдыхе в компании своей подружки и ее матери? Бенюха-Мухаа- Вонюха, выдь, покажи свою попку.
Мать Леночки вышла заплаканная с опущенной головой.
- Бенюха-Мухаа-Вонюха, посмотри, какие козлы стоят перед тобой. Ты должна переспать с каждым из них. Если отказываешься, я прикажу это сделать твоей дочери Любе. Ей все не хватает одного, то есть меня. Пусть насытится. Опустить штаны всем!
Толпа замерла, никто не двинул рукой.
- Кругом! Ша-агом, арш! Ять-два, ать-два, ать-два! Левой, левой, левой! Люба, пляши! Ты молодчина! Половину корпуса, где живут эти жлобы - твои! Сегодня же приказ о передаче будет подписан.
Люба вышла на этот раз в очень короткой юбчонке, но без лифчика и начала плясать.
- Ах, бедное дитя, да сколько можно, - сокрушалась мать
Петр Васильевич, с которым мы жили в двухместном номере, стал активно хлопать в ладоши. Он присоединился к Ефимовичу. Мне тоже следовало выражать свой восторг путем хлопанья в ладоши, но я как-то лениво исполнял эту дурацкую миссию.
Вольдемар Ефимович посмотрел на меня звериным взглядом и зарычал.
- Сегодня же вечером будешь переселен в другой номер. Тебе дали бесплатную путевку по моему приказу, хотя этого не следовало делать, ты передаешь мне плохих рабочих, они ничего не умеют делать, приходится обучать их заново, а ты, падло, неуважительно относишься к моей подружке. Прошлый раз утром она тебе звонила, чтоб ты заменил ей уроки, а ты отказал. Ей так спать хотелось после бурной ночи, а ты...
- Вольдемар Ефимович, откуда она узнала мой домашний телефон? В училище его никто не знает.
- Это не она узнавала, это я узнал. Я еще многое другое знаю.
Я в тот же вечер был переселен этажом выше в шестиместный номер, где было накурено, наплевано, где до трех ночи горел свет, а потом все храпели нещадно, пришлось отсыпаться днем и ждать конца отпуска, оказавшего хуже каторги.
5
Как педагог, я все время думал, откуда, кто эти люди, как они воспитывались. Вольдемар Ефимович, конечно же рос и воспитывался в многодетной семье, а когда чуть-чуть подрос, его воспитывала улица. В том не было и не могло быть сомнения.
А вот, кто и как воспитывал Любу, мне удалось узнать у Ирины Борисовны, ее матери, с которой мы сошлись на почве любопытства: она заинтересовалась, как я, такой тихий, такой робкий и вежливый, руковожу целым коллективом мастеров и преподавателей, этими пропавшими алкашами, и главное, оравой подростков. Ить они не только пьют водку и лезут под юбки своим сверстницам, но еще и воруют и совершают другие преступления.
У меня же возникло любопытство, как воспитывалась Люба, почему она избрала такой путь в жизни, не думая, что ее ждет в будущем. То, что я узнал, не имеет прямого отношения к педагогике, как науке. Это скорее педагогика, которая существует в самом человеке, как существует сознание, способность мыслить. У матери была своя педагогика, основанная на материнской любви, на ее глупости, на ее нежелании думать, к чему это приведет, как повлияет ее забота, чересчур навязчивая, излишняя на характер ребенка, кем она будет, когда вырастет.
В семь лет, когда Люба еще играла в игрушки и впервые переступила порог школы, они инстинктивно пыталась эти игрушки собрать в одно место, а книги, тетради сложить в стопочку, чтобы их потом уложить в сумку.
- Солнышко, не надо, я сама, ты отдыхай, тебе предстоит пешком топать в школу, а это большой труд, у тебя будут болеть ножки, а ты еще и ручки перегружаешь. А мы еще не умывались, пойдем, я тебе личико умою и вытру полотенцем.
Мать ее вела за руку, сдавала, как вещь классному руководителю и таким же путем забирала из школы.
- Мам, мне эта форма не нравится. Я не хочу ее носить. Не хочу и все. Забери ты ее и выбрось в мусорный бак.
- А в чем же ты будешь ходить в школу, дитя мое? - сокрушалась мать. - Ой, что делать. Давай, завтра я выясню у самого директора Зульфии Зариповны. Как она скажет, пусть так и будет.
- Не хочу Зариповну. В нашем классе ее не любят. У нее нос кривой и глаз один плохо открывается. Говорят, муж ей в глаз кулаком заехал.
- Ну, тогда, поменяем тебе эту форму на новую школьную форму. Я пошла искать. Только почему ты так слабо покушала, детка? Отощать можно.
- Не буду.
- Почему не будешь? какая причина? Говори, не расстраивай маму.
- Ты картошку вчера вечером сварила и держала ее в холодильнике, поэтому она невкусная.
- Да, детка, ты права. Какая ты у мен умница.
- Да, я умница, а ты дура.
- Кто тебе об этом сказал?
- Папа сказал.
‒А у нас нет папы... конкретного. У нас коллективный папа. А коллективный нас не любит.
- Зато мы его любим. Он хоросий.
Когда Люба оканчивала среднюю школу, она не знала, как помыть тарелку после супа, как простирать тряпку, свое нижнее белье, почем картошка на рынке или супермаркете, - мать ее не только ничему не научила, наоборот, препятствовала даже позывам дочери что-то сделать.
Говорить о высшем образовании Любы проблематично и сложно. Уже тогда советский строй начал подгнивать изнутри, и бездарные абитуриенты проскакивали в вузы при помощи взяток. И родителям Любы поступление обошлось приблизительно в две тысячи долларов. Кажется, в это время доллар стоил четыре рубля.
Получив диплом учителя английского языка, Люба неспособна была выполнять свои обязанности. С Кобелевым она познакомилась в Крыму. Он, будучи под мухой, увидел ее полностью обнаженной под деревом на закате и присел рядом.
˗ Ну, что касатка, плачу пятьдесят долларов за одно прикосновение к коленке, идет?
˗ Хи-хи. Я согласна, только деньги на бочку.
˗ Эй вы, холуи, сто долларов моей знакомой.
Начальники строительных управлений тут же сбросились, и у Любы оказало 2500 долларов в кармане, или две тысячи рублей в национальной валюте.
˗ Ах, голубушка, ˗ сказала мать. ˗ Соглашайся, куда деваться. Видишь, папы у нас теперь нет. Надо как-то на жизнь зарабатывать. А вдруг он на тебе женится. Я была бы счастлива.
˗ Я тоже так думаю, только я ничего не умею.
− А что тут уметь. Ляжешь и лежи, а он пущай работает. Ах, бедное мое дитя.
6
После развала коммунистической империи, когда было все можно, когда все разрешалось, Кобелев, как любой еврей, не дремал. Он приватизировал огромный строительный комбинат на себя одного, вернее на троих человек, оформив на себя две третьих доли, а четвертую часть отдал своему заму Мишину и бывшему главному инженеру Коняпину.
Все имущество комбината исчислялось в миллиард сто миллионов долларов. Будучи жадным и успешным, и сообразительным, он все равно не знал, куда девать эти деньги, так же как не знал, что с ним будет, если его махинацию разоблачат его сотрудники.
- Надо покупать дворцы в Германии, Англии, Италии, - подсказал Мишин, его заместитель.
- Послушай, а это верно. Попробуй, свяжись. Тебе тоже обломится.
И дело получилось. На закупку дворцов за рубежом было израсходовано 280 миллионов долларов, а 800 осталось. Что с ними делать, куда их девать? Этот вопрос никто из них, троих решить не смог. Такие суммы отрицательно влияли на мозг, не давали спать по ночам.
"Надо Любе выделить квартиру, трехкомнатную. Она потянет на 8 миллионов. Эти восемь миллионов я внесу в копилку комбината и познакомлю коллектив. Чтоб все знали, что их начальник - честный человек" решил он и тут же сообщил любовнице о сказочном подарке.
Квартира была оформлена по всем правилам. И коллектив комбината об этом знал. Едва Люба, после ремонта и оснащения квартиры мебелью, поселилась в элитное здание, недалеко от Кремля, как Вольдемар Ефимович подарил ей 600 тысяч долларов на новенький Мерседес.
- Купи мне права, я сама хочу сидеть за рулем, - сказал Люба, целуя в локоть своего щедрого любовника.
- Надо подумать, - произнес Ефимович. - Я могу тебе оплачивать личного шофера, но это должен быть старик...после семидесяти лет. Я очень ревнив, ты знаешь, моя кисочка.
- Я с таким водителем не сяду рудом. Он не только глухой, но и слепой, и от него дурно пахнет. Ты не любишь меня. Если бы любил, купил бы мне права, это же такой пустяк для тебя.
- Хорошо, будут тебе права.
Получив ключ от новенького Мерседеса, она знала, куда сунуть и когда совала в едва заметную дырочку подумала: а почему он мне не может сунуть, моя дырочка гораздо, гораздо... и повернула ключ вправо. Прибор зажигания тут же сработал и стоило чуть-чуть нажать ножкой, как машина плавно двинулась с места. Люба объехала весь двор, вытерла пот со лба и выключила зажигание.
Крутить рулем было еще проще и очень легко. Главное не переусердствовать. А что, если нажать до упора, будучи на трассе?
В следующую субботу, будучи в ресторане Арбат, Люба крепко подвыпила, а Ефимович едва держался на ногах. Водителю пришлось обнять его ниже плеч и тащить волоком к машине, чтоб доставить домой.
- Ко мне, в сторону Ленинской библиотеки, - приказал Люба, и водитель беспрекословно подчинился.
В роскошной спальне, в роскошной кровати Ефимович сразу же заснул, захрапел и Люба поняла: никаких игр в эту ночь не будет, и немного расстроилась. Она раздела его, и сама разделась. Легла рядом, прижалась и там что‒то зашевелилось.
Гм, черт, не надо терять время. Она тут же повернула его на спину и взобралась, но в это время дружок умер. Ефимович проснулся и приказал сосать. Она подчинилась, но там ничего не было. Элексир пропал, как у старика 90 лет.
Уже давно Люба думала о своем будущем, о том, что ее ждет. Если бы она родила ребенка, все было бы на месте, а без наследника огромного состояния она сама - никто, ничто. Ефимович может ее выкинуть в любое время, сменив на другую сучку, такую же как она, а то и на лучшую.
Сейчас она как будто протрезвела, надела халат, вышла на кухню и закурила. А потом еще глотнула коньяка. А что, если прокатиться на новеньком? Эта мысль сверкнула как молния. Она вскочила и оделась, взяла ключ от Мерседеса. Машина, как обычно, стояла во дворе. Стрелки показывали половину первого ночи. Улицы были полупусты, но машины, с увеличенной скоростью мелькали в обе стороны.
- Догоню и перегоню, - сказала себе Люба и нажала акселератор до упора. Мерседес тоже взлетел и обогнал остальных. На Ленинградском проспекте почти никого не было. Но на одном из поворотов машина выскочила на газон и как бы перелетая ударилась в угол здания и загорелась. Люба словно заснула, она тоже сгорела, как спичка.
Ефимович проснулся в пять утра по маленькой нужде и обратил внимание, что его сучки нет. Где она может быть? Дежурные по городу не отвечали, время было нерабочее, а сонное. Только в семь утра ему сообщили трагическую новость.
Гм, черт бы тебя побрал, как ты посмела, что ты наделала, что теперь я буду делать. Я... не виноват. Нет, это я виноват. Незачем было покупать такую дорогую машину. Ах, ты, Боже мой.
Хоронить пришлось обгоревшие кости, а еще вчера это был живой человек...щебечущий, ласковый, послушный.
***
Беды только начались. Сотрудники стали замечать, что у начальника мелькают иностранцы и другие сомнительные личности. Вдобавок закупка территории для строительства нового квартала наткнулась на непонятный отказ начальника выделить четыреста миллионов на оплату. Ефимович попал под подозрение. Рабочие потребовали документы на приватизацию.
- Завтра, - сказал начальник и стал одеваться. Он вытащил из потайного места восемь миллионов долларов и помчался в Моссовет, к Ресину. Ресин был у себя.
- Вот это все, что у меня есть, спасите, я, конечно, виноват, малость перебрал. Оформил документы по приватизации имущества комбината на троих - на себя и еще на двоих, близких мне людей. Вот тут восемь миллионов долларов. Они ваши, а я завтра уеду в Лондон, там у меня особняк.
- И правильно. Спрячься и сиди в бункере до поры до времени, а я тут вызову прокурора Москвы и начальника следственного отдела. Сколь тебе выпало в результате прихватизации.
- Восемьсот миллионов долларов.
- Немало, а этой суммы не хватит, чтобы откупиться. Если я по пятерке отдам следователям, прокурорам, то мне, даже не хватит этого. Неси еще столько же. А, даже этого мало. Умножь эту сумму на три. Выходит, 24 миллиарда долларов, а если прибавить еще один миллиард, получится 25 миллиардов, и то скромно. Но как своему человеку - сойдет. Давай - чеши. Жду до шести вечера. Если опоздаешь - будешь арестован.
Ефимович почесал затылок и подумал: балда, стоило так завышать, надо было сказать 400 миллионов, а то сразу 800, балда. Но, есть один шухер. Я упакую в мешок, отдам этот мешок и пока он пересчитает всю сумму, я уже буду в Лондоне. Еврей еврея тоже может и должен надуть, если в этом есть необходимость.
Он встал, открыл ящик стола, достал кучу паспортов, выданных в пяти столицах Евросоюза и Америки.
‒Гм, в Лондоне тепло и персиков много.
Звонок в Шереметьево разочаровал его: самолет в Лондон только через три дня, а ему надо сегодня.
‒ Девушка, давайте так. Любую столицу Евросоюза, или Америку. Я оставляю вам свой Мерседес, новенький. Мой зам Вольдемар передаст вам ключи и документы, плюс десять тысяч долларов на оформление машины, а вы ему ‒ авиабилет... в любую страну. Сколько времени я должен ждать?
‒ Пять часов не меньше. Тут, вот высвечивается Тель Авив. Подходит?
‒ Так это же моя родина. Я ‒ чистокровный еврей Глухоман, но в Москве, стал гусским ‒ Кобелевым. Вы мне скажите, сбоя не будет? Вы даете слово, что все будет тип‒топ?
‒ Моя фамилия Попердно Софа, ‒ ответила Софья и повесила трубку.
Москва 2022
P. S. Василий В., писатель, член союза писателей ИСП, член‒корреспондент Международной Академии наук.
Если главный герой этой повести узнает себя, пусть не обижается. Копия портрета ‒ точная. Он обижал всех, в том числе и меня. Не советую искать конфликта, мести. Мои близкие разместят эту повесть на двухсот сайтах. Повесть вечная. Дом можно взорвать, а повесть нет. Один из сотрудников САМЛИБА оскорблял меня. Это не украшает знаменитый сайт, на котором писатели, советские и современные, размещали и размещают свои произведения. Если что, лучше искать пути к компромиссу.