Варга Василий Васильевич : другие произведения.

Графит

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

  
  
  
  Варга Василий Васильевич.
  
  
  
  НАСЛАЖДЕНИЕ ГРАФИТОМ
  
  
   Наслаждение графитом
  
  
  
  Повесть
   1
  
  Отслужив три с половиной года в советских вооруженных силах, Витя бросился домой, как птица, выпущенная из клетки. Он хорошо знал, что отцу с матерью живется не сладко..., возможно, потому что отец не преодолел своего упрямства, не подал заявление в счастливую жизнь и остался, таким образом, у разбитого корыта. В восточных областях Украины, да и на всем советском пространстве были колхозники, рабочие и интеллигенция, которую Ленин называл говном.
  А такого понятия как единоличник просто не существовало.
  За счет чего жили единоличники в деревне? Им полагалось 6 соток приусадебного участка, куда входили все постройки. Сбор урожая с этого крохотного участка гарантировал содержание одной козы, собаки, одной курицы, но единоличники, которые нигде больше не числились, выживали за счет сезонных работ. Валили лес, строили дороги и работали в колхозе. Если единоличник работал в колхозе с апреля по октябрь включительно, то председатель колхоза выделял им участок покоса, на котором можно было заготовить сено на одну корову на всю зиму, а на лето разрешение на выпас коровы на колхозном пастбище. А корова ‒ это кормилица. Если в хозяйстве есть корова, можно не только самому выжить, но и содержать свинью, десять курей, теленка и удобрить огород под урожай.
  А валить лес, корчевать пни в колхозе, строить дорогу ‒зимний период. На копейки, заработанные не в колхозе, колхоз не платил крепостным ни копейки за тяжелый труд, можно было купить спички, хворост, мешок муки, огурцы, помидоры, ‒ вот и выживали единоличники после того, как им отрезали скудную земельку по углы. Не зря родилась поговорка: Ленин подарил землю крестьянам в цветочных горшках.
  
  
  
  
  ***
  
  - У вас не было крепостного права, а в России было. Царь отменил его в 1864 году, а Ленин вернул в 1918. Все стало нашим, все стало принадлежать всем, но ничего никому конкретно. А я хочу быть свободным, пусть голодным, но свободным, ‒ утверждал отец.
  
   ***
  
  В половине десятого утра Витя спустился с кузова грузовика в Великом Бычкове, с чемоданом и авоськой, набитой книгами. Надо было преодолеть 12 километров пешком, чтоб попасть в родное село. После четырех километров, на небольшом перевале, сбросил ношу у небольшой деревянной постройки и присел на скамейку, сработанную из хвойного кругляка, отдохнуть.
  Немного отдохнув, он уже собрался в путь, как к нему подошла незнакомая девушка и сказала:
  - А я вас знаю. Вы из соседнего села, бывший лучший ученик школы. Меня зовут Аней. Если хотите я помогу вам донести, ну, скажем, авоську, а чемодан тащите сами. Там, небось, тоже книги. На кой они вам, выбросите это барахло и будете свободны. Они, говорят, на мозги влияют.
  Аня была похожа на горожанку и не могла не понравиться Вите.
  - Если такая девушка согласилась помочь, то...
  - Брось выкаблучиваться, я открытая, современная. Если меня разбередишь, сама в штаны полезу.
  Когда они спускались с горки к дому, мать первая почуяла, что возвращается сын и не один, а с женой.
  - Невестушка моя дорогая, как я рада! А красивая, какая, моя будущая помощница. Вскоре вся земья сидела за столом, Витя глотнул самогон и почувствовал, что у него закрываются глаза. Рядом стояла убранная кровать. Как он очутился в кровати, он не знал, но ночью, почувствовал, что кто-то трется передком о его плоть, проснулся и спросил:
  -Аня, это ты? А где все остальные?
  
  - Твои родители ушли на сеновал, мы здесь только вдвоем, давай прощайся с девственностью.
  
  Утром, выйдя на улицу, Витя обнаружил, что весь в крови. От увиденного потянуло на рвоту.
  Он бросился к матери, чтоб спросить, что это такое.
  - У нее месячные, она сука, гони ее в три шеи из нашего дома. Она пыталась тебя обмануть, будто до тебя у нее такого не было. Тьфу на нее.
  Контакт с противоположным полом был впервые, Витя ждал чего‒то необычного, но ничего необычного не было. Он просто осеменил корову и тут же погрузился в сон. А Аня, хорошая сучка, выбрала момент, когда очищалась от грязи и кровь у нее сочилась из полового отверстия вдоль по ногам, поскольку она просто не знала, что надо пользоваться ватой. А вот то, что первый контакт с мужчиной сопровождается небольшим пятнышком крови в результате разрыва плевы, знала хорошо.
  - Аня, вставай и одевайся. Мать говорит, что к нам должны прийти больше начальники. Тебя тут не должно быть. Давай, и живо. А я к тебе завтра приеду. Все, пока, ‒ сказал Витя тоном, не допускающим возражения.
  
  
  2
  
  Витя вернулся к родителям. Отец и мать думали, что сын женится и будет жить с ними. Дом ему не надо строить и работа рядом. Председатель колхоза Халус возьмет его к себе и назначит бригадиром. И невеста есть из хорошей семьи. Леночка, сестра секретаря сельского совета. Витя отнекивался и соглашался. Лена ему нравилась. Личико смазливое, фигура отменная, голову несет высоко, женихов полно, она всем отказывала, но, похоже, ждала, когда он вернется из армии.
  Отец заметил колебания сына и в одно из воскресений после церковной службы договорился с отцом Лены, что в следующее воскресение придут свататься. А Витя и смутился, и обрадовался. Он думал, что Лена вовсе не сучка, как Аня и там у нее все, как должно быть.
  Старшая сестра Вити собрала целую ватагу к следующему воскресению.
  Едва поднялась полная луна, освещая сельский земляной проспект, как участники предварительного заключения свадебного контракта, примерно тридцать человек, двинулись в сторону дома невесты. Отец Лены долго раскланивался, рассадил гостей в большой комнате, но с сожалением сообщил, что сватанье не может состояться, поскольку матери нет дома. Она утром уехала в другое село, к сестре и не вернулась.
  Невеста немного скулила, хотя она хорошо знала, еще в начале недели, что мать нарочно уедет, так как она против жениха. Чего это он лепится к младшей дочери, а не к старшей, как положено. И вообще, Витя бесперспективный жених. Все в книгах сидит, а лучше бы лошадей выпасал, да траву косил летом, глядишь, председатель колхоза назначил бы его сторожем. Невеста могла сообщить жениху об этом раньше, но она, как ее мать и отец, была согласна с тем, что ее престиж в селе повысится. Как же, сваты приходили, низко кланялись, а им отказали.
  ‒ Что ж, ‒ сказал отец Вити, ‒ на нет и суда нет. Пошли. Бывайте, как говорится.
  Витя был расстроен. Он тогда не знал, какой подарок преподнесла ему судьба. Брак с Леной‒ это двое, трое детей и...алименты, и каждый приезд к родителям ‒ вопрос детишек: папа, почему ты нас бросил?
  
  ***
  Года два спустя Лена приехала к Вите в гости на Кобелецкую Поляну. Витя, помня прошлое, угостил ее, в том числе и вином, а потом предложил отдохнуть перед дальней дорогой. Она легла на двухспальную железную кровать и ни разу не закрыла глаза. Она чего‒то ждала. Витя пожалел ее и улегся рядом. Он мог получить от нее то, о чем раньше даже не мечтал. Погладив ее одетую по груди, животу и даже по запретному бугорку, сказал:
  ‒ Леночка, вставай, ехать тебе далеко, у меня тоже неотложные дела, а тут мы можем натворить такое, что никто потом не разберется. После баловства у тебя начнет расти животик, а потом ребенок, а отца нет.
  ‒ Ты ‒ что, не хочешь быть отцом нашего ребенка?
  ‒ Нет, Лена. Я благодарен твоей матери за то, что она вовремя сбежала.
  ‒ Подлец ты.
  ‒ Пусть будет так, ‒ ответил Витя, подавая ей руку.
  
  ***
  
  А сейчас ватага сватов возвращалась молча, а Витя доказывал отцу, что дома ему делать нечего. Средней школы нет, получить среднее образование нельзя, а что касается высшего образования, то оно просто не светит.
  Выслушав доводы сына, отец, скрепя сердце, сказал:
  − Ты прав, сынок, надо устраивать свою судьбу, у тебя вся жизнь впереди. Чего о нас думать? Нам мало осталось времени ходить по белу свету. Сходи в Солотвино, на Кобелецкую поляну, узнай все и если тебя возьмут, мы будем рады. Мы, правда, думали, что ты, отслужив армию, будешь рядом с нами, стариками и в будни, и в праздники, как говорится. Может, где ты нам подсобишь, может, где мы тебя выручим. Все же втроем легче переносить трудности жизни. Женился бы на местной красавице, привел бы ее к нам в дом: мы были бы счастливы. Но не всегда так получается, как человек хочет. Поэтому поезжай на соле рудник, там точно можно определиться. А мы тут как-нибудь со дня на день, пока нас не призовет Господь.
  Витя обрадовался такому предложению отца и на следующий день, едва рассвело, перекусив, отправился в столицу района Рахов. Райком комсомола даст направление своему бывшему секретарю комсомольской организации в тот же колхоз.
  
  3
  
  Райком оказался открытым "храмом", секретарь райкома, как настоящий демократ, не отказался принять посетителя, и мало того, внимательно выслушал Витю, долго кивал головой и даже узнал его, как бывшего секретаря комсомольской ячейки.
  - Я с удовольствием дам вам направление в колхоз "Первое мая". Вы крестьянин по рождению и оставайтесь крестьянином. Знаете, там председатель колхоза совершенно малограмотный человек, он не умеет ни писать, ни читать. А вы...вы закончили семи летку. Поработайте с годик и глядишь, мы вас утвердим председателем колхоза. Что это вы сразу в среду рабочего класса? Рабочий класс ‒ это гегемон революции, а крестьянство кормит этого гегемона и всю страну, армию, задача которой освободить человечество от капиталистического ига...силой оружия. К тому же, в колхозе нам нужны грамотные люди, а вы, кажись, семь классов окончили. Семь классов это - во! Мало ли как жизнь сложится: у председателя Халусуки всего два класса образования, я уже говорил об этом. Два класса и то он приписал себе эти два класса, он плохо пишет и по слогам читает. Вас пока что назначат бригадиром, а это хорошая должность. Если будете успешно справляться, дадим рекомендацию в партию. Короче, будем следить за вашим продвижением по службе. Вы молоды, у вас все впереди, там, глядишь, председательское кресло займете, а мы к вам на шашлык будем ездить, - тарабанил секретарь райкома, часто повторяя одни и те же фразы. - Желаю вам успехов. Слава Ст..., простите Ленину! И Хрущеву слава, все же он у нас, когда- то работал.
  − В Рахове что ли?
  − Да нет, на Украине. Хрущев− гений. Пока, будьте здоровы, и пущай вас не покидает комсомольский огонек.
  ‒ А направление? Или так, в устной форме. А лучше позвоните председателю Халусуке.
  ‒ Да нет, я вот пишу направление и скреплю его печатью.
  Тут раздался телефонный звонок. Секретарь поднял трубку. Он сразу преобразился, залился краской, часто стал моргать, чесать за ухом, нагибаться, произносить лозунги, извиняться.
  − Дальнописько у телехона, слушает вас, дорогой, Ван Ванович! так точно, есть, Ван Ванович. Сию секунду, Ван Ванович.
  Дальнописько простер руку, и как бы выталкивая Витю из кабинета, добавлял: вы свободны, ну же свободны, как вы этого не понимаете, звонят люди, великие люди, и я вас отпускаю на все четыре. Коцомольского огонька, пока, пока. Ван Ванович, простите, тут посетители мучают, никак от них не избавиться, Ван Ванович. Счас прибегу, Ван Ванович. Только отправлю, так сказать важного посетителя и бегу, на парусах, на всех четырех, Ван Ванович, ну подождите, не уезжайте.
  
  Он быстро чиркнул два слова на заготовленном бланке, размашисто расписался и скрепил печатью и тут же стал одеваться.
  ‒ Успехов вам, успехов, коцомольского огонька, всех благ.
  
  ***
   До правления колхоза и, следовательно, до председателя Халусуки я добрался два часа спустя. Он оказался на месте.
  Сторож на проходной, переполненный собственной гордостью, от того, что он выполняет двойную задачу, − сторожит не только выдающегося человека, чтоб не дай бог какая крыса не пролезла и не добралась до кабинета великого человека, но чтоб и рыбки спокойно дремали в пруду, повернулся к Вите и взял на караул.
  − Вольно! − сказал Витя.
  − Советской армии, ура!!! Проходите, господин плутковник, коль пожаловали. Чай, договоренность с председателем уже имеется, нам как раз двух бригадиров не хватает. Давай, дуй, отметим потом твое назначение.
   - У Юрия Алексеевича в субботу приемный день, - более бдительной оказалась секретарша. - Приходите в субботу, а вернее, давайте, я вас запишу в очередь. Какой у вас вопрос? На эту субботу уже 56 человек записано. Еще четыре места осталось. Скажите свою фамилию, и какой у вас вопрос. Давайте скорее, а то у меня нет времени. Да и задерживаться здесь чужим людям не положено.
  - У него кто- то сейчас есть?
  - Никого.
  - А что он делает, вы не знаете? Может, какую государственную проблему решает?
  - Откуда мне знать? Вообще они любят смотреть в открытое окно на пруд, как там рыбки плавают. Вы видели, сколько там рыбы? Ужас! Все областное начальство у нас рыбой кормится.
  - Зайдите к нему и скажите, что у меня направление из Рахова к вам на работу.
  - Из самого Рахова? Из великого города? Вы прямо оттуда? Ого, это коренным образом меняет ситуацию. Подождите немного, я чичас. Зовут меня..., впрочем, я уже бегу, - Маша скрылась за массивной, оббитой черным дерматином дверью, тут же вернулась и любезно сказала: - Проходите, пожалуйста! Юрий Алексеевич ждут вас.
   Халусука, как помещик советского образца, в народе - председатель колхоза, был важный человек, от каприза, которого зависела судьба любого крестьянина, колхозника или единоличника, был занят важным государственным делом: он стоял перед открытым окном и следил за поведением довольно крупных рыб в широком пруду. Рыбы было так много, что плавать ей просто не хватало места: каждый жирный карп мирно дремал, соприкасаясь, друг с другом. Если вдруг, какая- то более мощная рыба ударяла хвостом, потеснив других, и при этом вверх поднялись брызги чистой, как слеза воды, Халусука восклицал:
  - О, лидер, секретарь партийной организации пруда, го- го- го- го! Как Хрунька, то бишь Хрящов, среди членов Политбюро. Не зря я вас откармливаю, почти кожен день жирную свинью отдаю за корма. Рыбу- то понимать надо, это же живое сучество, получше любой доярки. Рыба не всегда спит, а доярка всегда хочет спать. Жаль, что у мене позывов нет к траханью, а то я бы кожен день новенькую доярочку, шоб спать не хотела.
  Не поворачивая лица в сторону вошедшего, он вытянул руку, и пальцем ткнул в сторону табуретки для приема посетителей. Это был знак высокого уважения к посланцу райкома партии, о котором он тут же забыл. Он с яростью принялся чесать левое голенище изрядно отросшими ногтями на левой руке, а потом начал массировать коленные чашки обеими руками
  Вдруг брякнул телефон.
  - Слушаю, Халусука, Халусукакин, Халусучка, что вам больше подходит, га- га- га- га! Что- что? Секлетарь обкома каписе?! Ах ты, Боже мой, то есть, ах ты Ленин мой! Так точно, есть, товарищ секлетарь. Рыбкам места нет у пруде. Там полная коммунизьма, с соцьялизьмом давно покончено. Вы машину пришлете, али мене свою отослать? Что- что? План сдачи молока? В ентом квартале -198 процентов выполнение. Что - что? А, опять жалоба? Прямо Хрящову? Не могет быть! У меня ентих жалоб полмешка собралось. Чем лучше мы, гы- гы- гы, работаем, тем больше жалоб. Прав был товарищ Сталин: чем болше успех на соцьялизм - тем болше врагов. Рази? Надо удовлетворить жалобу? Да вы что? Нас разорят, нас замучают жалобами, спасите и помилуйте, дорогой секлетарь КАПИСе! Процент ( он сделал ударение на первом слоге) сдачи мяса и молока осударству сразу снизится до критической точки. До самого дна ямы, если жееевыкопать. Ну, вам виднее, что тута поделаешь. Сдаюсь, сдаюсь! И каюсь, склоняю свою голову перед патретом Хрящова и вами, дорогой секлетарь КАПИСе. Как партия прикажет, так и мастерить будем. Сегодня мне предстоит бессонная ночь. Вот так Хрящов, шоб ему икнулось.
  Халусука бросил трубку на рычаг, как поверженный вражий элемент, устало опустился в кресло, обхватив голову руками. Так продлилось несколько минут. Витя, сидя на табуретке, кашлянул, Халосука поднял голову и вытаращил глаза.
  - Вы как здеся оказались, кто вас пропустил? Вы все подслушали, так? Я вас чичас в милицию сдам, вражий элемент! Эй, Маркуца, подь сюды! По какому такому праву ентот вьюношако ко мне в кабинет забрался? Я тут секретные речи с секлетарем обкома каписсе веду, а он все слушает на ус наматыват. Как так?
  - Товарищ Юрий Алексеевич! - дрожащим голосом произнесла секретарь. - Вы же сами велели. Вы сказали: пущай заходит, и еще словечко соленое прибавили в заключение.
  - Ну, тады свободна. Может, я действительно того, сказал так, что ж! И у великих людей бывают обшибки. Дык, я вас слушаю, посланец райкома. Направление на стол!
  Витя достал направление, положил на стол перед носом председателя. Халусука взял, развернул бумажку и не мог прочитать, что там написано, потому что направление было написано рукой.
  - Что тут накарябано, я разобрать не могу.
  - Райком направил меня к вам на работу, там содержится просьба принять меня на какую- нибудь должность и подпись: Дальнописько.
  - Это секлетарь райкома коцомола?
  - Так точно.
  Халусука кисло улыбнулся, скомкал направление и тут же бросил его в мусорное ведро, находившееся у него под двухтумбовым столом.
  - Я думал, вам райком партии дал направление, а коцомол - всего лишь наша партийная подметка, вернее резерв. У меня для вас никакой работы нет. Если хотите, можете кирпичи подбирать по дороге. Кожен кирпич для нас дорог. А потом, кирпич, Ильич - созвучно, не правда ли?
  - Сколько я буду получать в месяц?
  - Нисколько.
  - Как так?
  - У нас сосисько-листическое -коммунихтическое предприятие, а при коммунизьме денег нет. Мы платим натурой. За трудодень будете получать 50 грамм свеклы.
  - Это слишком много, - сказал Витя. - Я столько не съем. 50 грамм свеклы хватит двум воробьям, а я один. Правда, еще отец с матерью кушать хотят. Куда их девать?
  - На мусорную свалку истории. Ваши родители - представители старого поколения, нам с ними не по пути. Я их всех воспитываю трудом. Многие не выдерживают и отправляются в иные миры. Это закономерно. Скатертью дорожка, как говорится.
  - У вас крепкая колония, - сказал Витя. - Не хватает забора из колючей проволоки, а так все остальные атрибуты налицо.
  - Партия прикажет - забор будет возведен в кратчайшие сроки. Партия приказала национализировать землю, -мы национализировали, выполнили обещание Ильича: земля - крестьянам.
  - В цветочных горшках, - сказал Витя.
  − Партия приказала сдавать все молоко, все мясо осударству - мы сдаем; партия прикажет выдать всем веревки, - выдадим. Так что вот так, никаких промблем, понимаешь. Эх, этот Хрященко, гвоздь ему в дышло, карты начинает путать, не так тасует. Но это по первости, потом все снова войдет в ритм: невозможно отступить от принсипов Ильича: сажать, сажать и еще раз сажать. Это правильный принсип. Ну, все, очистите кабинет. Работы для вас у меня нет. На кирпичи не соглашаетесь, а должности...только членам каписсе. Коцомол подождет. Рано должности занимать. У меня коцомол проходит через говно и кирпичи: одно чистят, другое подбирают.
  - Как это так? - удивился Витя.
  - Оченно просто. Любого коцомольца, которому строить коммунизьм и жить при этом коммунизьме, я заставляю чистить навоз на фермах и выгребать говно из-под свиноматок. Человек должен сквозь все пройти, прежде чем он получит должность и станет слугой народа. Я тут одного коцомольца заставлял ямы рыть, а потом закидывать их землей. Он у мене говном заборы единоличникам мазал. Молодец парень, все выдержал, да еще преданность мне сохранил, ручки складывал, как старуха какая перед изображением Христа, когда я к нему подходил, а теперь он в Киеве, в партийной школе учится опосля семи классов. Большим человеком станет. И потом я все по Ленину действую, по его заветам. Ленин называл интеллигенцию говном, Ленин терпеть не мог любого интеллигента и старался выслать его за границу, либо расстрелять. Мне таких прав не дано, но я не шибко расстраиваюсь. У меня другая метода: я заставляю их нюхать говно, чтоб знали, как оно пахнет. А тебя я сперва могу послать подбирать конские лепешки вдоль дороги. Если человек ходит в одно место, то коню на это наплевать, он оставляет свое говно, где угодно. И вот вдоль дороги черные лепешки как пуговицы на свитере красуются. Хошь 50 грамм заработать ‒ собирай конские лепешки вдоль дороги.
  
  3
  
  "Хорошо, что мы не договорились, - думал Витя по дороге домой. - Работать под началом такой тупой и жестокой кухарки, все равно, что служить в армии. Только в армии кормят неплохо, пусть и гороховым супом, но это не 50 грамм свеклы в день. Пусть работают на него те, кому деваться некуда. Я еще попытаюсь чего-то добиться. Солотвино...отпадает, Тячев далековато, Рахов - далеко и высоко в горах. В Рахове мне ничего не светит. Обычно в таких маленьких городках все друг друга знают, делят должности уже с пеленок, а новичка к себе ни за что не пропустят. Если только партия прикажет. Остается поселок Бычково и село Кобелецкая Поляна. Там литейный завод. Дорога туда мне знакома, пройти два перевала и ты уже на месте. Если эта ШРМ (школа рабочий молодежи) есть - я там останусь. Завтра же пойду на эту Поляну".
   Когда мать увидела сына, спускающегося с горки, она все бросила и побежала на встречу, как в молодости.
  - Ну, как, сыночек мой дорогой, какую должность тебе предложили? Бригадиром, небось, пойдешь. Мы с отцом невесту тебе выбирали. Самую лучшую в селе подобрали. В воскресение сватать пойдем.
  - Когда стану бригадиром, тогда подумаю на счет невесты и женитьбы, а пока...я проголодался, в глазах двоится. Нет ли, чего перекусить?
  - Есть, как же. Хлеб ... Пойдем, сынок. Мы уже переволновались с отцом. Тебя все нет, да нет. Отец уж собирался идти, искать тебя, да ты объявился, слава Богу, вот радость- то!
  
  4
  
  В Кобелецкой поляне основную центральную часть села занимали венгры, их прислали сюда из Австро‒ Венгрии 300‒400 лет тому назад организовать литейный завод. Они завод организовали, довольно неплохо зарабатывали и так и остались. За несколько столетий население венгров значительно возросло. Они редко смешивали браки с местным населением, которое выглядело несколько сиротливо, и было одето в крестьянскую одежду, как настоящие скотоводы. Эта раздвоенность тянулась веками, но Витя, как‒то сразу взял быка за рога, поступил в 9‒й класс вечерней школы и произвел фурор своими знаниями по всем предметам. О нем не сразу, но заговорили, и венгры приняли его в свой круг, а это значило, что светские, красивые молодые венгерки не прочь были завести с ним знакомство.
   Начальник отдела кадров Коцур отправил его в самый трудный цех ‒ формовочный, где работали местные ребята украинцы, но ни одного венгра.
  Местное украинское население это в основном скотоводы, пахари и сезонные рабочие. Венгры − элита. Венгры не женятся на украинках, венгерские девушки не выходят замуж за местных украинцев.
  Они же заняли лучшую часть этой узкой полоски земли, а что касается завода, то установленное когда-то господство их предками, они свято берегут и секреты своей профессии не передавали и не передают украинцам, а только своим по наследству.
  Отсюда поневоле возникла диспропорция в зажиточности: местные украинцы были на задворках, выполняя только черновую работу и получая мизерную зарплату.
  Я буду выдавать две нормы, подумал Витя, я докажу, что не лыком шит.
  
  5
  
  В октябре ночь наступает довольно рано, две горы с востока и запада чернеют в районе пяти часов, как бы сдавливая полоску низменности, на которой расположена Кобелецкая Поляна, облагороженная речкой Шопуркой. Село уже было безлюдным, но у заводского клуба висела одна электрическая лампочка, освещая тропинку тем, кто не успел вернуться домой или таким, как Витя, у кого еще были дела. Витя на радостях добежал до центра села, нашел здание школы и направился к директору школы.
  Директор вечерней школы Дряньшкаба сидел в своем кабинете, и от нечего делать, чесал за правым, а затем за левым ухом. Посещаемость низкая, наполняемость классов - дальше некуда, учительских кадров явно не хватает. Зарплата учителя чуть выше, чем у уборщицы, которая приходит один раз в день, потратит час на уборку и больше ее в школе никто не видит.
  Учащиеся, особенно венгры, плохо знают не только русский язык, но и никак не могут решить простые алгебраические примеры. Контрольные работы пишут за них учителя, и экзамены сдают они же. А что делать? "Попробуй, поставь двойку ученику, - так он школу бросит, - размышлял директор. - А от количества учащихся зависит фонд заработной платы. И не только это. В райком вызовут, за всеобуч вмажут по последнее число, а потом заставят выполнить пятилетку по количеству учеников, а где их возьмешь? Но если не выполнишь задания партии, то и с поста директора снимут. Не справляетесь, товарищ, скажут. А черт с ними! В данном случае, никак невозможно обратить количество в какчество. Какчество может подождать, а количество - налицо, оно всем бросается в глаза. Его нельзя трогать, оно неприкасаемое это количество. До качества дожить надо.
   В следующей пятилетке улучшим это проклятое какчество. До какчества докопаться надо. А кто будет докапываться, инспектор РОНО? Да я его напою так, что на четвереньках поползет отсюда, штаны будут у него мокрые и изо рта понос польется. Справка будет наилучшая, меня начнут в пример ставить, еще доклад заставят делать на районном форуме, а мою фитографию вывесят на доску почета в самом центре Рахова! Ай, да молодец, Дряньшкаба...баба. Что? Баба? Какая баба?- Дряньшкаба - мудрый человек! Вот только университет... никак не одолеть этот второй курс. Уж три года на втором курсе. Эти проклятые интегралы. И кто их выдумал только? Бездельники какие, не иначе. Возможно Ленин? Он мастер на всякие выдумки. Выдумает что- то, а что? - самому не понятно. Я доберусь еще до этого университета, ректора сниму с работы и его замов. Надо только афторитет завоевать. Скорее бы инспектор пришел. Через него, инспектора, мой путь к славе лежит. Дай, я ему позвоню, напомню, что его целый год не было, приглашу: есть кое- что новенькое в педагогической деятельности нашего дружного коллектива, скажу. Пусть все бросает и приезжает".
  Он только схватился за телефонную трубку, как раздался стук в дверь - настойчивый, громкий, неотвратный, требующий отклика. А ему так не хотелось откликаться. Директор вздрогнул: кто это может быть, не инспектор ли?
  - Войдите, пожалуйста! - воскликнул он, принимая стойку смирно. - Прошу вас, войдите, милости просим, как в старину говорили, я всегда на месте и всегда готов выполнить любое задание партии и правительства! Нехай живе товарищ Сталин! И здравствует Хрущев!
  Но в проеме двери показался молодой человек в солдатской форме. Это был Витя.
   Дряньшкаба нахмурился и уже хотел, было, сказать, что занят, но Витя вошел в кабинет решительным шагом, поздоровался, протянул руку и, не давая директору опомниться, сказал:
  
  5
  
  - Здравствуйте. Я недавно демобилизовался из вооруженных сил, ходил в восьмой класс, но в связи с ухудшившимся международным положением и активизацией американского империализма, не смог его полностью окончить.
  - Да? Вы были в Америке? Садитесь, садитесь, это чрезвычайно интересно. Рассказывайте. Как там янки? Здорово у них кулаки чешутся, правда? Не поработят ли они нас, а? Судя по материалам газет, так они нам в пятки не годятся. Мы их обязательно догоним, а затем еще и перегоним. И уже перегнали. Наши доярки больше надаивают молока от коровы руками, чем они доильными аппаратами. Вот как! Это вам, не хухры- мухры! А армию какую мы содержим! Да она в пять раз больше, чем Вамерики. Да мы их шапками закидаем!
  - Я хотел бы получит ваше добро, - перебил его Витя.
  - А здорово мы их нокаутировали в Северной Корее, правда? Вас в северную Корею не посылали? То- то же! Вы где служили?
  - В Минске.
  - То- то же! В большом городе, в столице Ташкента. А мы вот здесь прозябаем, в глуши, так сказать, но ...тоже политически подкованы. Как там Хрущобов, продвигается? В Ташкент не приезжал?
  - Хрущев, - поправил Витя. − В Минск.
  - Да, да, Хрящов, именно Хрящов. А вы рази в Минске служили, это на Курилах что ли? Нам нужен лидер. Без лидера мы - никто, ничто. Яичная скорлупа, так сказать. Не было бы Сталина, мы бы войну не выиграли.
  - Откуда вы знаете?
  - В учебниках так написано, а коль написано - значит, правда. Какие еще могут быть сомнения?
  - Вы очень грамотный человек, - сказал Витя. - Наверняка партийную школу закончили, хотя, после партийной школы можно стать директором завода, а вы тут прозябаете.
  - Нет, что вы? Партия меня еще, так сказать не заметила, не оценила. Я в университете обучаюсь на заочном отделении, на физмате, такая, знаете, мутотень, передать невозможно. Я конечно больше к политике тяготею, к партии, членом которой я являюсь. Заметит меня партия, возьмет под свое крылышко, так сказать, я этот физ -мат, хе- хе- хе, какое слово: мат, тут же и брошу, ядрена вошь. Знаете, кому что, кому рожки, кому ножки. Меня тут инспектор на проводе ждет, а вы помешали. Ступайте в девятый класс, там крали: одна другой лучше, только не растеряйтесь. Влюбляйтесь во всех сразу, тогда ни одна вас не захомутает. А то я, по молодости втюрился в одну толстушку с кудряшками, а теперь локти кусаю: что ни год, то приплод. У меня их, знаете сколько? - семь штук: мал мала мал. Моей получки хватает ровно на девять дней. А поскольку мы два раза получаем в месяц, значит, они едят не только кашу, да макароны, но и сосиску - 18 дней.
  - А остальные дни, как же?
  - Локти кусают.
  - Я хотел бы получить ваше добро...
  - На что? я вас уже зачислил, можете не волноваться, - сказал директор.
  - Я хотел бы пойти в девятый класс. Посижу недельку там и посмотрю: если потяну - останусь, если нет, сам приду к вам, склоню голову и скажу: виноват, слишком много на себя беру, переводите в восьмой класс, - щебетал ВИТЯ.
  - Хоть в десятый...вы такой грамотный, сразу видно. В девятом вы потянете без труда.
  - Я могу идти?
  - Идите, я же вам сказал.
  
  Витя вышел от директора, когда на улице уже была темень.
  "А была, не была", решил он и направился на правый берег речушки Шупурки, чтобы углубиться в темный лес до самого перевала. Четыре года тому, он ходил сюда, носил молоко, поэтому тропинка через оба перевала ему была хорошо знакома.
  В лесу темно, тихо и страшно как в могильнике. От восторга, что все так хорошо складывается: и на завод его берут, и в школе ему не отказали, он увеличил скорость до семи километров в час, Витя преодолел расстояние от Поляны до дома менее чем за три часа и в восемь вечера уже был дома. Только дома вспомнил, что в кармане у него записка от начальника отдела кадров и почесал кудри. Как же я так, а ведь нигде ни одного волка. И человека ни одного не встретил.
  Отец тоже обрадовался и на следующий день вместе с сыном, тем же путем, отправился на Поляну устраивать сына на квартиру к Нодике Шимон, той самой, что жила недалеко от литейного цеха и значилась в записке Коцура. Она ему задолжала за молоко и за сметану еще с прошлого года.
  
  7
  
  - А, знаете, поищите квартиру, прямо здесь, недалеко от цеха, в котором вы будете работать. Я вам напишу записку, и вас примут. Скажите: от Коцура. Хозяйка у нас работает. Это женщина с девушкой, мужа посадили, а они бедные вдвоем жизнь коротают.
  
  Нодика жила с единственной дочкой шестнадцати лет, тихой, скромной, с ангельским личиком, успевшей к тому времени окончить семь классов дневной школы.
  Как только Витя поселился в отдельной комнате, Морика стала навещать его под разными предлогами, и всегда просила почитать какую- нибудь книгу. Она тянулась к Вите, как к отцу и, возможно, как к другу. Не зря у нее так ярко загорались и без того румяные щечки и не по‒детски сверкали черные глазки при встрече с новым жильцом. Витя относился к ней, как отец к дочери, чувствуя, как она к нему тянется.
  Семья перебивалась с хлеба на воду, с воды на хлеб.
  Нодику уволили с завода год тому назад по той причине, что ее муж Бейло, однажды в чайной, громко доказывал, что русские вовсе не освободили Венгрию, как было приказано всем думать и говорить, а попросту оккупировали ее, оставив там свои войска и насаждая драконовские порядки. Тогда Бейло был немного под мухой и говорил то, что на ум взбрело, как во времена, когда здесь были венгры.
  Спустя два дня, к нему явились ночные гости. Четыре человека. Двое остались во дворе, двое вломились в спальню, приказали поднять руки вверх, потом заломили их за спину, надели наручники и увели из дому. Нодика просила карателей дать ей возможность проститься с мужем, но один из них достал вторые наручники, потряс ими перед испуганными глазами хозяйки и спросил:
  - Ты тоже хочешь?
  Она перекрестилась и отвернусь в угол. Когда дверь захлопнулась, проснулась дочка, прибежала к матери в спальню, спрашивая, что случилось.
  - Отец уехал в командировку, - ответила она, прижимая головку дочери к груди. Это была длительная командировка, а потом оказалось, что она вечная. Нодика больше о муже не слышала. Она ждала писем, но муж ни одного письма не прислал. То ли бумаги не было, то ли карандаша, то ли его заочно приговорили к расстрелу. Никто об этом никогда не узнает. Нодика почувствовала запах жареного после того, как ей предложили уволиться с завода, на котором она проработала двадцать лет.
  
  6
  - Меня тоже заберут солдаты НКВД? - спрашивала она у секретаря парторганизации завода.
  - А я откуда знаю, что им может прийти в голову? Я ничем вам помочь не могу.
  - На кого же я девочку оставлю? Ей всего-то пятнадцать лет.
  - Сын за отца не отвечает, а, следовательно, и дочь за отца и за мать не отвечает, - говорил парторг. - Так что спите спокойно. Пройдет еще год, и тогда мы сможем ее принять на завод...формовщицей и еще разрешить посещать школу. Она у вас комсомолка?
  - А как же? А если бы и я записалась в этот коцомол, меня бы никто не трогал?
  - Вы гражданка Шимон задаете глупые вопросы. Врагов народа в комсомоле не держат, да и возраст у вас уже не тот. Идите домой, и спите спокойно.
  - Тогда возьмите меня у партию, и я вместе с вами буду стрелять, стрелять, стрелять.
  - В кого стрелять?
  - У врагов народа.
  - Мы уже всех перестреляли, - сказал парторг. - Спите спокойно, пока...
  - А если постучат?
  - Постучат, значит надо открывать, это ребенку ясно.
  - Спасибо, утешили.
  Она возвращалась домой, думая, что делать дальше и ничего не могла придумать. И плакать не могла: слез не было. Была злость и страх перед каждыми сумерками. Она тщательно запирала все двери, дважды поворачивала ключ в замочной скважине, тушила свет и накрывалась с головой, чтоб не слышать леденящего стука в дверь. И закрывала глаза. Но сон как рукой сняло. Если собака в соседнем дворе начала тявкать, она вскакивала и, прячась за шторку, смотрела в окно. Но никто не топал по тропинке к ее дому. И так каждый вечер. Нодика уже привыкла вставать по несколько раз ночью и прятаться за штору, глядя во все глаза в ночную темень. Только Морика засыпала, не ведая о переживаниях матери.
  Боязнь, что придут ночью и заберут, смешивалась с домашними заботами. Зима на носу, а топить нечем. Хоть лес и рядом, но одной бревно в лесу не подпилить, не взвалить на плечи и не унести. Когда они работали на заводе с мужем, им выделяли дрова и привозили прямо под окна, а теперь это благо ушло вместе с мужем. И работы нет - жить не на что. К счастью, земляки в трудную минуту пришли ей на помощь, не дали погибнуть голодной смертью, помогали, как могли первое время, а потом пристроили уборщицей в школу и в поликлинику.
  Все считали ее бедной вдовой, и это было действительно так. Никакой живности она не держала, а жила с дочерью только на скудную зарплату и во второй половине месяца, как правило, все продукты брала в кредит.
  Страх постепенно прошел, ночные гости не появлялись, они как бы забыли ее. А затем наступила Хрущевская оттепель, и Нодика совершенно успокоилась. В то время, когда у нее появился квартирант, Нодика уже жила обычными житейскими заботами - работала на заводе в прежней должности, по мере возможности, кормила и одевала дочку.
  
  8
  
  Витя поселился в отдельную комнату, радовался тишине и идеальной чистоте, которую он заметил в первый же день, как только переступил порог ее дома. Переночевав ночь, он уехал в Рахов за военным билетом.
  Надраил пуговицы на солдатской шинели еще с вечера, а утром уже стоял в центре села с протянутой рукой, чтобы остановить попутную машину. До военкомата было не так уж и далеко, каких-то пятьдесят километров. Можно было добраться и пешком, если решиться преодолеть три перевала.
   Военком, слава Богу, оказался на месте, полистал какой- то толстый журнал и сказал:
  - Вы должны уже быть в городе Сталино и спускаться в шахту добывать уголь, - что вы тут делаете? Стране уголь нужен. Даешь стране угля, слышали такое выражение? Ай-яй, как же так, молодой человек? стране уголь позарез нужен, а он, понимаешь тут болтается, наверное к юбке какой- нибудь прилип.
  Витя, привыкший к категоричности военных, стал по стойке смирно и, приложив руку к головному убору, сказал:
  - Разрешите доложить, товарищ полковник!
  - Докладывайте. Вольно! Разрешаю опустить руку.
  - Тут такое дело, товарищ полковник. Когда я подходил к дому, оставалось где- то около семи километров, мне встретилась одна девушка, знакомая с детства. Она обрадовалась, поздоровалась со мной и стала провожать до самого дома, взяв у меня узелок с книгами. Дома выпили, закусили, я лег, потушил лампу, а потом слышу, кто- то ко мне прижимается и руку в штанишки запускает. Тут я принял готовность номер один, не растерялся, значит, тут же форсировал крепость, как боец мировой революции...короче, все я исполнил, как полагается, но она, паршивка, наградила меня ...сифилисом, хотите, я обнажусь? Как я могу поехать в город великого Сталина с больным членом? Да я не хочу осквернять знаменитый город. К тому же там меня заарестуют, если узнают, что я из себя представляю. Это же...хуже троцкизма. И вам, глядишь, попадет.
  - Вы правы, черт побери. Лечитесь здесь. А пока вышлите 200 рублей, которые вам выдали еще в Минске и ждите известий из великолепного города: вам вышлют открепительный талон. Этот открепительный талон придет сюда, к нам, в военкомат. Тогда мы вам сможем выдать военный билет, а то получается: у вас никакого документа. Ждите.
  - А паспорт я могу получить?
  - Паспорт? Да что вы! Вы же сельский житель, вы в колхозе должны работать. Сельским жителям паспорта не выдают. Вот ежели бы в Сталино поехал, там бы тебе выдали паспорт. В городах паспорта выдают, а в деревне не−ет.
  - Как при крепостном праве, - сказал Витя и осекся.
  - Ну, ну, не болтайте глупости. За такие слова...если бы это было при Сталине, я не выпустил бы вас отсюда, а теперь...короче, идите, лечитесь, или отрежьте свой член. А где вы будете трудиться?
  − В колхозе, где еще? У Халосуки.
  − Мне придется ему сообщить, а то ты всех доярок пере заразишь. Так- то, милок, любитель клубничкой побаловаться.
  - Благодарю вас, товарищ полковник!
  - И еще, раз уж вы так хотите получить паспорт..., так вот знайте. Мы планируем завершить паспортизацию всех жителей нашего Раховского района, потому что наш район пограничный. Как только закончат монтаж электропроводки в заборе из колючей проволоки вдоль советско- румынской границы, так начнут всем выдавать паспорта.
   - А соц. обязательства уже приняты на погранзаставах?
  - Думаю: приняты. Это будет подарок к очередному съезду КПСС. Все, будьте здоровы, а то я заболтался тут с вами.
  Витя выскочил на улицу и расхохотался.
  - Здорово же я провел этого полковника, - сказал он себе громко и высоко поднял руку перед грузовой машиной.
   9
  
  Витя вернулся в Поляну. Он по- прежнему сидел на шее родителей, правда, питался тем, что было: хлебом из кукурузной муки, простоквашей, картошкой, салом. Все это отдавали родители, делились с сыном и не спрашивали, когда он начнет зарабатывать.
  
  Хозяйка квартиры видела и понимала, что жилец гол, как сокол, но решительно ничем не могла ему помочь. Она только побаивалась, как бы он не соблазнил ее единственную дочку, видя, что дочка просто липнет к нему, как банный лист. Девочки в этом возрасте наиболее уязвимы в половом вопросе: и любовь, и любопытство, и возможно неугасимый зуд развития, делают ее чувства неуправляемыми. Но жилец не подавал никаких признаков соблазна, он усиленно занимался, а сегодня впервые собрался в вечернюю школу.
   Уже смеркалось. В классах ярко горели электрические лампы. Молодежь прибывала постепенно и сразу расходилась по классам согласно расписанию. Витя без труда нашел девятый класс и уселся на последнюю парту, чтоб его никто не видел, кроме учителя. Но так как до звонка, возвещающего начало урока, оставалось еще двадцать минут, ему пришлось пообщаться со своими возможными одноклассниками. В классе было трое мужчин и шесть девушек, одна другой лучше. Со всеми он перезнакомился и тут же забыл, кого как зовут. Здесь учились председатель сельсовета Иван Кравчук, Николай Бадюл - главный бухгалтер железной дороги, Витя Цомов- главный лесничий, девушки в основном счетоводы, лаборантки, торговые инспектора, медицинские сестры - вся интеллигенция села.
  Все девушки охотно знакомились, но все, как правило, держали нос кверху. Их интересовал один и тот же вопрос: где новичок будет работать и где жить. Литейный цех и его формовочное отделение приводило их в некое брезгливое состояние, которое выражалось одним и тем же звуком − фи! Бедный солдатик, да он, возможно, сирота, кто ему мог посоветовать идти в формовочный цех дышать графитом и получать жалкие гроши за каторжный труд?
  Все такие важные, напыщенные, надушенные, хорошо одетые, смотрят на классную доску с безразличием и ярко выраженной снисходительностью; на учителей то же; а девушки: одна другой лучше. В любую из них влюбиться, как воды напиться. Странно, в деревне, а так все хорошо одеты. Не отличишь от городских. И красивые все, как на картинке. Вот девушка черноволосая, черноглазая, лицо белое как у Мадонны, достает зеркальце, разглядывает свои пышные губки, берет помаду и накладывает едва заметный розовый цвет, от чего они у нее становятся еще прелестнее. Это нормировщица литейного цеха Ибоя Шарди. Она мадьярка. Ее примеру следуют и другие. К тому же они искоса поглядывают на новичка, лишний раз, подтверждая, что все представители прекрасного пола невероятно любопытны и осуждать их за это бесполезно. Но, измерив новичка вдоль и поперек, как говорится, они фыркают, наклоняют головки друг к дружке и что-то шепчут, а потом хихикают.
  Наконец, прозвенел звонок, и в класс вошел учитель математики.
  - У нас что, новенький появился? Надо чтобы вас записали в журнал.
  - Я пока кандидат в ученики девятого класса, - сказал Витя.
  - Почему?
  - Потому что я восьмой класс не заканчивал. Так, походил немного в армии, потом пришлось бросить по независящим от меня причинам.
  - Фи, - произнесла Сильвия Попович, полоснув своими черными, как уголь глазами худосочного Витю. - Вы не потянете, зря затеяли. Не стоит так воображать. Материал в девятом классе очень сложный. Я старательно посещала восьмой и в девятом стараюсь не пропускать занятия, и то не все формулы усвоила, как следует.
  - Тебе- то что? - сказала Мария Зеленко с белым пухлым личиком и курносым носиком. - Может, это новый Ломоносов.
  - Перестаньте вы, как вам не стыдно, - пристыдила всех Ибоя Шарди, красивая как принцесса. Она говорила медленно, четко выговаривая слова по‒русски, несмотря на свое венгерское происхождение.
  - Ладно, - сказал учитель, - давайте начнем урок. Сначала я проведу беглый опрос. Итак, товарищ Зеленко, скажите, пожалуйста, сколько будет три в кубе?
  Зеленко поднялась, покрутила кудряшками и не совсем уверенно произнесла:
  - Шесть.
  - Да? вы так думаете? Ну, хорошо. А что скажет Сильвия Попович? Сильвия Попович, сколько будет три в кубе?
  - Шесть, - небрежно ответила Сильвия. - Или девять? Точно - девять. Оговорилась, извините.
  - Садитесь, двойка. Одной и другой. Что такое квадрат суммы двух чисел? Поднимите руку, кто знает.
  После гробового молчания, длившегося больше минуты, Витя поднял руку, вышел к доске и все расписал и дотошно объяснил. Девушки захлопали глазками, начали перешептываться, а в перерыве окружили Витю всем классом.
  - Вы так доходчиво объяснили, - сказала Сильвия, пронизывая Витю маслеными глазками, - что я сразу все поняла, и теперь запомню: три в кубе равно двадцать один, то есть двадцать семь.
  Иван Кравчук взял Витю за руку и усадил рядом с собой. Второй урок начался через десять минут. Это был урок русской литературы.
  - Кто расскажет о жизни и творчестве Льва Толстого? - спросила учительница литературы Мария Борисовна. Все молчали, в рот воды набрав.
  - Ну, давай ты, выручай, - шепнул Кравчук Вите на ухо. Витя встал и рассказывал все 45 минут, пока не зазвенел звонок. Но рассказ о жизни великого писателя был далеко не окончен.
  - Еще два-три урока, и я вполне, возможно, перескажу биографию Толстого и попытаюсь бегло осветить его творческий путь, - сказал Витя, улыбаясь.
  - Откуда вы так много знаете? - спросила Мария Борисовна, учитель литературы. - Признаться, я так хорошо не знаю Толстого как вы. Откуда это?
  - Я служил в Минске при штабе армии и пользовался библиотекой. Там я наткнулся на девяносто томное собрания сочинений великого писателя и все тома прочитал.
  - Да? это очень интересно. Все бы так. У вас будет пятерка по литературе, круглая пятерка.
  
  10
  
  На другой день Витя проснулся известным, если не сказать знаменитым на все село. И плохая и хорошая новость в селе распространяется с быстротой молнии.
  Учителя тоже были несколько взбудоражены: они такого ученика еще не встречали. По общественным предметам Витя знал гораздо больше их самих. И в том ничего, решительно ничего удивительного нет. Подавляющее большинство учителей, получив среднее образование, учились на заочных отделениях вузов, а сочетать учебу с работой, да еще с обязанностями по содержанию семьи далеко непросто. Никому из них и в голову не приходило заниматься самообразованием, даже тогда, когда они были свободны от всевозможных житейских забот.
  
   Свидетельством его популярности было и то, что молодая учительница химии Маргарита Васильевна сделала очень смелый, хоть и, в какой-то степени, необдуманный шаг навстречу своему ученику. Она пригласила его к себе домой в одно из воскресений, будучи убеждена, что Витя необычный человек и что его ждет блестящее будущее. Ее коллега Мария Борисовна призналась ей в том, что она, студентка университета, знает литературу в десять раз хуже своего ученика.
  Маргарита Васильевна загорелась желанием пообщаться с будущей знаменитостью. Она накрыла шикарный стол, надела тонкий укороченный халатик, долго крутилась перед зеркалом и нашла, что выглядит недурно.
  Витя явился к назначенному сроку в солдатских кирзовых сапогах, брюках-галифе и в гимнастерке, что называется с пустыми руками, но Маргариту это не смутило, и не обидело: она знала, что вчерашний солдат гол как сокол.
  На столе красовалась бутылка с вином, хорошая закуска, да и Маргарита щебетала, сидя напротив него в тоненьком халатике, не застегнутом на две верхние пуговицы. Грудь под белым шелковым лифчиком, казалось, просились наружу, чтобы прикоснулась к ним шершавая мужская ладонь. У Маргариты так блестели серые глаза с поволокой, что Витя смущался, и краснел, как девушка. Она сама смущалась и не знала, как преодолеть ту огромную дистанцию, которая незримо стоит между молодыми людьми в первые часы знакомства, хотя и сидела за столом напротив него на расстоянии одного метра.
   Ее личико оставалось каким- то серым, если не сказать бледным и немного суровым, как у старой учительницы. Витя не знал, что она замужем, и уже собирался сказать ей комплемент относительно ее кулинарных способностей, а, возможно, и по поводу внешности, но она, ни с того, ни с сего, выдала:
  - У меня муж - моряк, вернется только через три года. Плохо быть женой моряка. Вроде у тебя есть муж, и в то же время у тебя нет мужа.
  - Так вы замужем? Тогда я пошел, - заявил Витя, приподнимаясь со стула.
  - Посидите, я вас тащить в постель не собираюсь, - учительским тоном заявила Маргарита. - Просто у меня в комнате давно не было мужчины, а я хочу, чтоб пахло мужчиной. Вы не курите?
  - Нет.
  - А жаль. Если бы вы курили, я бы тоже с вами попробовала. Знаете, табак это....это что- то мужское, а я так соскучилась по всему тому, что связано с мужчиной. Не осуждайте меня, я человек и все человеческое мне не чуждо. Это сказал наш вождь Никита Хрущев..
  - Вам нужен друг. Я в друзья не гожусь: гол как сокол и без образования, без специальности, без связей, то есть я совершенно пустой. Коробка из- под грецких орехов. К тому же у вас муж. Если бы вы были не замужем, то может быть пошли бы на определенные материальные и нравственные жертвы ради мужика как такового, у которого все богатство...в известном месте.
  - Не опошляйте нашу встречу. Речь не обо мне. У меня младшая сестра, я собираюсь вас познакомить. Она тоже кладезь знаний: вам будет интересно с ней общаться. Правда она живет у родителей в Бычкове. А что касается друга, то не забывайте, где мы живем. Если друг хоть раз останется у меня на ночь и у нас ничегошеньки не будет, кроме разговоров, переливания, так сказать, из пустого в порожнее, на следующий день все село будет обо мне судачить. И такая я и сякая, всю ночь не давала спать мужику, ухайдакала его, голодная волчица. Я, может быть, потеряла бы голову, я хочу этого, но не из- за кого, понимаете?
  Витя смотрел на нее и боялся ее: такой женщине, изголодавшийся по мужской ласке, нельзя попадаться в цепкие когти, - замучит.
  Витя заметил довольно милое личико на одной из фотографий в альбоме. Какие- то черты, что- то общее было у них с Маргаритой.
  - Кто это?
  - Это моя младшая сестричка Оксана, она сейчас в Чехословакии, гостит у своей бабушки. Недельки через две приедет ко мне в гости, приходите, я вас познакомлю. Нравится?
  - Очень милое лицо.
  - Я не так красива, как она, - вздохнула Маргарита, - и даже не так талантлива. Родители меня ничем особенным не наградили. Так: вырастили, выучили и отдали моряку. Кусай дочка, локти.
  - У вас так хорошо, уютно, но мне пора уже, надо и честь знать. У вас работы, должно быть, много, да и я хочу успеть в библиотеку, - сказал Витя вставая.
  - Мне приятно было ваше общество, я рада, что узнала вас поближе. Вы, как ученик, произвели фурор не только на жителей села, но и на нас учителей. Вы когда-нибудь станете ученым. Только...держитесь подальше от наших учениц. Они молоды, красивы, соблазнительны. Особенно тут одна есть, Лидия Шмидт, старшая медсестра. Вы не сможете устоять перед ее внешностью. Она действительно прелестна. Очень избалована и своенравна. Не одного парня она тут свела с ума. Стоит ей получить признание в любви - тут же дает от ворот поворот. Так что знайте это. Если вы перед ней устоите, приходите ко мне, побалагурим, и махорку с собой прихватите, чтоб мужчиной пахло.
  - Спасибо за совет. Но я не кавалер.
  - Почему?
  - Потому что гол, как сокол.
  - Но это не всегда минус.
  - Я думаю, что всегда. Да и сам я не пущусь вплавь через речку, если не умею плавать. Лучше остаться на берегу.
  - Ваши трудности - временные. В будущем вас ждет что- то большое, но чтоб этого достичь, держитесь сейчас.
  
  Витя почувствовал облегчение, когда очутился на улице. В его тогдашнем понимании замужняя женщина не годилась для дружбы, она потеряла это право в тот день, когда переступила порог загса. Возиться с замужней женщиной - значит вступать в конфликт с обществом. Но дело не только в этом. Замужняя женщина это некий сосуд с выкачанным содержимым. Ему и в голову не приходило, что многие незамужние могут переходить из рук в руки и быть гораздо безнравственнее замужних, и что замужняя женщина гораздо целомудреннее девицы типа Ани.
  
  11
  
  Витя шел безлюдной дорогой по направлению к дому, и по пути ему встретилась Ибоя Шарди. Она улыбнулась ослепительной улыбкой, протянула белую пухлую руку и спросила:
  - Где вы гуляете? Я проходила мимо дома вашей хозяйки и решила заглянуть на минуту, у меня куда- то подевался учебник физики, но вас дома не оказалось, и вашей хозяйки тоже нет.
  - Я приглашаю вас сейчас.
  - Да нет, не стоит. Лучше вы к нам загляните, я вас напою чаем.
  - Когда вас можно навестить?
  - Прямо сейчас. Я живу недалеко. Мы почти соседи. Я живу с мамой.
  - Я с удовольствием...только у меня ничего нет...ни цветов, ни шампанского, ни шоколадки.
  - Э, пустяки, пойдемте. Вы устраиваетесь к нам в литейный цех?
  - А вы откуда знаете?
  - Я вас видела неделю тому назад, вы приходили смотреть, а я в этом цеху работаю нормировщицей. Тяжело вам там будет и зарплата мала. Наших венгерских парней туда просто не посылают. Только литейщики венгры, но литейщики хорошо зарабатывают, не меньше, чем в токарном цеху. Я попытаюсь поговорить с начальником отдела кадров Коцуром. Его сестра Терезия тоже ходит в школу в десятый класс. Не знаю, как он на это посмотрит. Он немного заносчивый парень, себе на уме. Пытался ухаживать за мной не так давно.
  - Я помню его, симпатичный парень, - сказал Витя.
  - Да. Но он слишком много хочет, а у нас очень строгие правила. Наша девушка может себе что- то позволить только после венчания в церкви.
  - У вас католическая церковь?
  - Да.
  - Но государство признает брак, заключенный только в светском учреждении.
  - Мы не против, но это не мешает нам венчаться в церкви.
  У Шарди свой небольшой каменный домик, состоящий из кухни, прихожей и двух довольно просторных комнат. Витю поразила идеальная чистота. На это он обратил внимание, закрыв за собой калитку. Мать вышла на крыльцо поцеловала дочь и поздоровалась с гостем на венгерском языке. Ибоя усадила гостя в своей комнате к рабочему столику, где она готовила уроки, а сама села на край широкой кровати, тщательно убранной со взбитыми подушками, накрытыми белоснежной тюлю. Над кроватью висело большое зеркало. Сжатые круглые коленки Ибои бросились в глаза Вите, и он на мгновение представил себя рядом с ней в этой роскошной постели перед огромным зеркалом и как бы касался ее молодого розового, мягкого как поднявшееся тесто, тела, и кровь бросилась ему в лицо. Она слегка улыбнулась, обнажив свои белые зубы, и широко раскрыла черные, как уголь глаза. И тут же смутилась, что- то хотела сказать, но слова не рождались в красивой ее голове. Может быть, она подумала то же самое, но более отвлеченно, или какой- то сигнал поступил от гостя, который едва коснулся ее, но гордость тут же погасила этот сигнал.
  "Какой я пошляк", подумал Витя про себя и устремил глаза на книжную полку слева от рабочего столика.
  - Как у вас хорошо здесь, - сказал Витя, - тихо как в раю, а вы маленькая богиня. Вы девушка из 19 века: у вас такое белое нежное...мягкое тело.
  - Ничего не говорите, прошу вас. Пойдем на кухню, нас уже ждет чай, - сказал она, и торопливо встала.
  На кухне она не сводила глаз с гостя, она как бы изучала, оценивала его. Витя даже засмущался. Мать Ибои тоже сидела на кухне, все время улыбалась, и что- то стала спрашивать на венгерском языке.
  - Переведите, я ни слова не понимаю, - сказал Витя.
  - Но, годь водь? - обратилась она к матери, слегка нахмурив брови. - Она спрашивает, почему вы такой худой, не больны ли вы? Задавать такие вопросы просто неприлично.
  - Скажите ей, что я здоров, как бык. Просто я такой породы. У меня отец худой: кожа да кости.
  - А вам хозяйка готовит кушать? - спросила Ибоя.
  - Нет.
  - Тогда все ясно. Если бы вы жили у нас, мы бы вас откормили. Вы бы поправились.
  - Возьмите меня к себе на квартиру, - сказал Витя.
  - Серьезно? Вы же знаете, что это невозможно.
  - Боитесь?
  - Не очень. Но...может...когда-нибудь, если будете хорошо платить.
  - Да я буду отдавать всю получку.
  - У вас слишком маленькая получка, на одного не хватит. Вам сейчас родители помогают? Они достаточно зажиточны?
  - Мои родители нищие, такие же, как и я, вернее я такой же, как они. Одна коровенка осталась, да семь соток земли под картошку. Мой отец был действительно зажиточным человеком, а я у него единственный сын. С приходом наших восточных братьев, мы стали пролетариями.
  - Для нас почти ничего не изменилось, мы - рабочий класс. Как трудились раньше, до оккупации, так трудимся и сейчас, разве что зарплату нам уменьшили.
  - Вы сказали "до оккупации", а надо говорить: до освобождения.
  - Что думаю, то и говорю, надеюсь: вы меня не выдадите.
  - Можете спать спокойно.
  Витя начал прощаться. Ибоя вышла провожать до калитки.
  - Приходите, - сказала она явно из вежливости.
  - Непременно приду.
  - В понедельник увидимся в школе, - сказала Ибоя, протягивая пухлую ручку Вите.
  - Да, школа наш второй дом.
  
  
  
   12
  
  После получения военного билета Витю определили в литейный цех учеником формовщика, но не допускали к работе, пока не получит приписное свидетельство в военкомате. А военкомат протянул два месяца. Два месяца парень оставался безработным, сидел на шее родителей и ходил в вечернюю школу.
  Ибоя Шарди все ходила мрачная, будто ее кто−то обидел, а потом однажды, увидев Витю на уроках в школе, сказала::
  − Это все Коцура работа. Он не хочет, чтоб ты у нас работал, тянет как можно дольше в надежде, что ты не выдержишь и уволишься. Сходи к директору завода Отробе, он неплохой мужик.
  
  ***
  Отец каждую неделю тащил на своем горбу две большие сумки через два перевала. Он нес простоквашу в трехлитровых деревянных кадках, картошку, лук, фасоль, копченое сало и оставлял по два-три рубля на хлеб, а также оплачивал сыну комнату. Иногда, Витя и сам преодолевал эти два высоких перевала в обе стороны и тащил тяжелый груз на своих худых плечах.
  Проблема отцов и детей во все времена одинакова: родители на все готовы ради своих детей, а дети палец о палец не ударят ради родителей. Правда, дети всегда пожинают плоды своего отношения к родителям, когда сами становятся родителями.
  Витины нищие родители, которых так безжалостно, до последней нитки обобрала советская власть, будь она проклята во все времена, отказывали себе в последней копейке, заработанной тяжелым трудом, чтоб не дать сыну умереть с голоду в ожидании работы. Они были рады, что он где-то рядом, что они могут его изредка видеть и радоваться, как только могут радоваться родители своему единственному чаду. Они надеялись, что сын, придет такое время, воздаст им, поможет, когда они будут беспомощны в старости. Но так сложилась судьба, что родители не видели этой помощи от сына. Когда отец внезапно умер, и мать осталась одна в довольно молодом возрасте, Витя, уже немного выбившись в люди, помогал матери заготовить дрова на зиму и сено на корову. Это было ежегодно, а в остальном скудная помощь своим родителям лежала тяжелым грузом на его совести до самой его кончины. А он взял от родителей много − это совесть, высокая моральная чистота, честность, порядочность, которую невозможно купить за миллионы долларов, она либо дается, либо нет. Вечная им память и вечный покой, пришедшим, чтоб жить в муках и рано покинувшим этот грешный мир.
  − У нас почти ничего нет, не знаю, как мы тебя будем содержать, − начал жаловаться отец сыну, когда Витя приехал домой в одну из суббот.
  − Вот если только свинью продать, это последнее, что у нас осталось, − сказала мать.
  − А зачем продавать, − возразил отец. − Оприходуем хряка, и сыну будем давать по кусочку мяса. Две- три картофелины, кусок поджаренного мяса, глядишь, обед на столе.
  − Точно, − сказал Витя, − я все равно один раз в сутки ем. Утром стакан чаю, либо простокваши, которой вы меня снабжаете, а вечером тоже чай и то не всегда. Потерпите, скоро получу открепление из Донбасса, стану на воинский учет и начну зарабатывать. Самому надоело быть дармоедом.
  − Не стоит так говорить, сынок. Мы ведь последним куском хлеба с тобой поделимся. Может, надо было пойти в этот проклятый колхоз, − сказал отец, для которого колхоз был хуже горькой редьки.
  − За 50 грамм зерна? Никогда в жизни.
  − Не переживай, сынок, будет день − будет пища как говорится, − сказал отец. − Я хочу, чтоб у тебя было все хорошо.
  
  Но Витя еще долгие-долгие годы перебивался с хлеба на воду с воды на хлеб, не имея возможности купить себе дешевенький костюм, или менять рубашку раз в неделю. Он строил, как все, светлое будущее, будь оно проклято вместе с его отцом, кривоногим сифилитиком с бородкой клинышком. Это он обещал землю крестьянам, а захватив власть, отобрал у всех по самые углы, оставив только в цветочных горшках.
  
  
  
  
  
  13
  
  В одну из суббот Витя вернулся на квартиру раньше обычного. Он принес бутылку вина, колбасы, свежей картошки, луку, чесноку, намереваясь угостить хозяйку и ее дочку Морику.
  ‒ А матери нет, ‒ с какой‒то радостью сообщила Морика. ‒ Мы только вдвоем ‒ ты и я. Мы ‒ муж и жена. Ух как много ты принес! Давай, я приготовлю ужин.
  ‒ А разве ты умеешь готовить?
  ‒ А как же. Я умею, еще многое другое, ‒ произнесла она, накидывая передник.
  ‒ Гм, а попка у тебя округлилась. Это когда же? Когда я первый раз пришел, ты была пигалица, прыгала как козочка, а теперь ходишь плавно, уверенно, как барыня.
   В восемь часов вечера стол был накрыт, бутылка с вином откупоренная.
  ‒ Морика, ну давай за тебя! За твои кулинарные способности, ‒ произнес Витя и опустошил стакан.
  ‒ Как у русских говорят: Бог Троицу любит. Давай еще.
  ‒ Я если выпью, начну хулиганить.
  ‒ И я могу хулиганить.
  ‒ Тогда иди ко мне!
  Морика села на колени, а копну волос приложила к его груди.
  ‒ Я тебе нравлюсь, да? Скажи, не стесняйся. Мне еще никто не говорил таких слов.
  ‒ Я, как только тебя увидела, сразу влюбилась и там, внизу почувствовала недоброе. Я тебя соблазню. После этого ты на мне женишься, потому что такой девушки, как я, ты нигде больше не найдешь.
  ‒ Морика, ты девушка ‒ просто прелесть, но жениться на тебе я не могу, я ни на ком жениться не собираюсь. Женитьба ‒ это не только постель, это дети, это маленькое общество, которое надо содержать, кормить, поить, обучать грамоте, одевать, а я...сам себя не могу содержать, отец меня кормит хлебом и простоквашей. И ты...ты тоже нищая, как и я, куда нам, скажи!
  Морика повернулась лицом и закрыла губы Вите ладошкой.
  ‒ Хватит. Все понятно. Я так боялась этих слов. И они прозвучали, как приговор. И что теперь? Я лишена прав? Ты запрещаешь любить тебя и делать то, что делают богатые? Да я тебя...
  Морика дрожащими руками схватилась за брючный ремень.
  ‒ Морика, опусти руки, ‒ сказал Витя, обхватив ее голову руками и впиваясь ей в губы.
  ‒ Еще! Как сладко! Еще. Ну ты же видишь, что голь имеет право на счастье и может быть счастлива. Брось всякие рассуждения, делай, что тебе велит сердце. Оно у тебя бьется, дай проверю. А, бьется, как после стометровки. Ну, вот, а больше мне ничего не надо. Я пошла...спать. Приходи в гости, коль мы одни.
  ***
  Морика ушла в большую комнату, не закрыв за собой дверь и не выключив свет. Витя видел, как она сбросила с себя одежду, оставшись в миниатюрных трусиках, прыгнула на кровать и накрыла себя одеялом.
  Эта картина током ударила его в мозг, а плоть немедленно взбунтовалась. Он выпил еще стакан и поднялся, чтобы последовать за ней, коль она его ждет.
  Э, нет, подумал он, а вдруг...животик начнет увеличиваться, ‒ что скажет ее мать. Как на это посмотрят люди. Тоже мне, стахановец, скажут. И даже, не это главное. Главное другое. Главное чистота. Она чистая девочка, как можно осквернять чистоту. Мне надо отсюда бежать, куда глаза глядят, пока не поздно. Она поплачет, но забудет и найдет себе жениха и создаст семью и...дай ей бог счастья!
  Он поспешил в свою комнату и накрылся одеялом. Но сон не шел. Вдобавок, тот поганец, что был внизу, не успокаивался, мешал заснуть. Да пошел ты!-произнес он и шлепнул его ладонью, отчего он среагировал еще большей крепостью и звал на грех.
  А может все‒таки...того, пойти, прилечь, прижаться ‒ нехорошая мысль стала сверлить его мозг. Этот прелестный уже созревший ребенок тоже, должно быть мучается. И она не винная в этом, и я сам не виноват. Так нас создала природа, ‒ что теперь делать? Упущу момент, а потом, буду ругать себя. Надо идти. Витя тоже, только в плавках, осторожно открывал дверь, чтоб она не скрипнула, босым, посеменил в комнату Морики, где все еще горел свет. Она лежала на правом боку, прижав коленные чашки к подбородку и едва слышно посапывала: она спала.
  Спит. И хорошо. Пусть спит, ‒ подумал он и повернулся, чтобы уйти в свою комнату. Его левая ногу уже ступила за порог, как случилось нечто невообразимое: он очутился в кровати, прилип к Морике со стороны спины. Она моментально среагировала и повернулась к нему. Что у тебя там? Осторожно, проткнешь меня. Как жаль, что нельзя откликнуться на его просьбу, ‒ я больна. У меня та болезнь, которая бывает раз в месяц у любой женщины. Потерпи, возлюбленный мой, денька два‒ три.
  ‒ А что мне с ним делать, ведь он, наглец, привел меня сюда, ‒ произнес Витя глупую фразу, прижимаясь к голому горячему телу.
  После долгих, затяжных поцелуев, Морика приняла сидячее положение, сдернула одеяло и стала рассматривать то, что никогда не видела.
  ‒Знаешь, у меня становится дурная голова, он меня тянет к себе. Девочки мне говорили, что эту штуку можно брать в рот и тогда никаких последствий. Он у тебя чист? Поди, промой.
  Витя вскочил, подбежал к кранику с водой. Вода была холодная, она подействовала отрицательно.
  ‒ Он что уже умер? ‒ спросила Морика. ‒ Сейчас я его оживлю.
  
  14
  
  Все, что произошло прошлой ночью, было просто великолепно и это великолепие должно было продолжаться ночи, месяцы, возможно годы, но это был поворот в пожизненную нищету, из которой невозможно было выйти, забыть, как из бетонного мешка, прикрытого бетонной крышкой. Поэтому Витя принял правильное решение: поменять уютную комнатенку на халупу с одним узеньким продолговатым окошком, не просыхавшим зимой от льда и инея.
  Комнатенку почти в центре села сдавала вдова с несколькими детьми. Это была не комната, а чулан, куда помещалась одна железная кровать и крохотная тумбочка.
  Когда свирепствовал мороз, приходилось ложиться в одежде. На жалкие гроши, которые оставил отец, Витя купил электроплитку, подогревал на ней чай и по воскресным дням жарил картошку.
  Большим событием в его жизни явилось то, что он, наконец, получил военный билет. Это дало ему право стать в ряды славного рабочего класса. Следует признать, что рабочий класс был как бы вне стен большевистского крепостного права. Рабочий отработал восемь часов в день и практически был независим. Получка всегда была скудной, но все же это был твердый, гарантированный государством минимальный прожиточный минимум. И если вдобавок к этому устроиться по-совместительству, да если все члены семьи работали, можно было прожить и славить коммунистическую партию, ее вождя. Правда, некоторое время после войны рабочих душил госзаем. Одна треть зарплаты уходила на восстановление разрушенных фашистской авиацией городов, на вооружение, на самую многочисленную в мире армию, которая готовилась покорить другие народы под девизом: освободим человечество от капиталистического ига.
  
  С военным билетом в руках Витя побежал в отдел кадров завода, где с него взяли подписку на госзаем в размере девяноста рублей в течение трех месяцев. Потом начальник отдела кадров Коцур выписал направление в формовочный цех, который находился в километре от основного здания за католической церковью на берегу речки Шопурки.
  Начальник цеха Айба, не читая, положил направление в нагрудный карман рабочего халата и сказал:
  - Пойдем со мной.
  Витя с замиранием сердца следовал за начальником, чувствуя какой у него знаменательный и важный день сегодня. Сегодня он впервые в жизни вступает в ряды славного рабочего класса, гегемона революции. Наш рабочий класс, это не просто рабочий класс, эксплуатируемый капиталистами и всякими там фабрикантами, - наш рабочий класс - это его Величество рабочий класс. Как это здорово влиться в ряды славного рабочего класса!
  Миновав литейный, где не было сейчас ни одного рабочего, они вошли в формовочный цех. Формовочный цех был в дыму,− густом, черном как сажа. Вернее, это был не дым, а что-то похожее на дым: мельчайшие, легкие, как гусиное обработанное перо черные частицы висели в воздухе от пола до потолка. Это был молотый, а возможно толченый графит. За небольшими квадратными столиками с металлическими ножками и металлическими крышками, полусогнувшись, копошились люди, едва заметные, как муравьи в муравейнике. Они были едва различимы, как изображения у художников сюрреалистов.
  - Вот вам ученик, - сказал Айба молодому парню украинской национальности, показывая на Витю. - Чтоб через три дня сам делал формы под заливку чугуна. Я выпишу тебе лишнюю норму или дам дополнительный выходной, понял?
  - Понял, - сказал молодой человек, у которого светились только зубы и глаза, потому что все лицо, шея, кисти рук были в черной саже, называемой графитом, будто их кто-то вымазал гуталином. Особенно много графита скопилось под носом.
  - А где твой намордник? - спросил Айба, морщась, так как ему тоже, поневоле, пришлось вдыхать черный графит.
  - Да ну его, этот намордник, - махнул рукой рабочий - учитель Вити. - С ним морока одна. Графит забивается в материю и дышать невозможно. Намордник нужно все время стряхивать, или менять. Если бы вы выдавали эти намордники по десять штук на день, куда ни шло. А коль приходится самому мастерить из марли, то этой марли нужен целый рулон. Не лучше ли без него?
  Когда Айба ушел, учитель, прервав работу, сказал:
  - Давай знакомиться. Меня Колей зовут. Значит так. Тебе нужна рабочая одежда. Эта совершенно не годится. Достань старые ношеные штаны, куртку из плотной ткани, старый свитер. А сапоги, что на тебе - сойдут. Именно кирзовые сапоги здесь и нужны, а на голову вязаную шапку из овечьей шерсти. Желательно бы иметь халат с воротником, плотно прилегающим к шее, с длинными рукавами и тесемочками, чтобы можно было завязать у кистей рук. Обеденный перерыв у нас очень короткий, поэтому кусок хлеба и кусок сала всегда иметь с собой. Дым или сажа, который мы вынуждены вдыхать, это вовсе не дым, а графит, черный графит. Теперь, как делаются формы? Это делается так: в раму, насыпаешь ведро, а то и два, влажного песка, утрамбовываешь пестиком, укладываешь форму, достаешь вторую раму, насаживаешь на нижнюю половину, засыпаешь песком, и опять утрамбовываешь инструментом. Это деревянная ручка с большой круглой металлической шляпкой на конце. Далее. Снимаешь верхнюю раму, осторожно вынимаешь форму и ставишь ее рядом; достаешь холщовый мешочек с графитом и трясешь им до тех пор, пока верхняя и нижняя часть формы не покроются сплошной черной пеленой. Большая часть идет на форму, меньшая - в легкие. После обильного орошения графитом, надо сложить обе половины, скрепить их специальными скобами и отнести форму в литейный цех, так чтоб литейщики в специальное отверстие, могли залить плавленый чугун. Если формовщик сделал хорошую форму, плита получится ровная, гладкая, без утолщений и ям. Песок не должен быть слишком влажным, иначе получится небольшой взрыв во время заливки от расплавленного металла. Утрамбовка должна быть равномерной. Если ты плохо сделаешь форму, то не только твой труд пойдет насмарку, но и труд литейщиков. Они ругаются. И начальник цеха за это по головке не погладит, учти. Одна готовая форма стоит один рубль. Вес собранной формы - около тридцати шести килограммов. Я за смену делаю от 25 до28 таких форм и зарабатываю больше 500 рублей в месяц. Конечно, на руки получаю гораздо меньше. Налоги, госзаем, куда от этого денешься?
  - Коля, но ведь этого хватает только на питание одного человека, а у тебя семья.
  - А что делать? И то хорошо. Тут поговаривают, что будут снижать расценки на 25 процентов. Если сейчас одна форма стоит рубль, то будет стоить 75 копеек.
  - Коля, давай, я буду делать, а ты смотри, подсказывай, делай замечание, - предложил Витя своему учителю.
  - Хорошо. Это все не так сложно. Через какое-то время будешь работать самостоятельно. Здесь работают только гуцулы, венгров нет, венгры ‒ элита села. Это как бы каторжный цех, сюда никто не хочет идти работать, кроме нас. Ты не торопись, не гони лошадей и все у тебя получится.
  
  Первый день был не только тяжелым, но и сытным: Витя так старательно утрамбовывал специально приготовленный песок в поковке пестиком, а потом посыпал графитом эти формы, сотрясая мешочек правой рукой, что его легкие, а возможно и желудок наполнились черной массой до подбородка, что во время обеденного перерыва не проглотил ни куска хлеба. Голод не давал о себе знать. Устройство для литья состояло из двух частей - нижний и верхней поковке, с отверстием в углу, куда литейщики заливали раскаленный металл. Эти ящики, залитые чугуном, лежали всю ночь. Остывали. Утром извлекались плоские домашние чугунные плиты, предназначенные для кухни для обогрева дома и готовке пищи.
  В пять часов прогудел гудок. Витя был похож на негра и в таком виде отправился домой. На заводе не было душевых, кабин для переодевания, все рабочие привыкли переодеваться дома. Когда рабочий направлялся домой, его издалека узнавали: формовщик идет и это обязательно местный русин, житель Кобелецкой Поляны, или, в редких случая апшанин, сбежавший от Халусуки, который устроил в двух селах настоящее рабство, венгры в таком цехе не работали. Их просто туда не посылали.
  Венгры действительно отличались от русин бытом, чистотой в домах, где они проживали. Это были хорошие специалисты, литейщики, токари слесари. Они хорошо зарабатывали, одевались, как настоящие интеллигенты. Девушки венгерки бросали свои взгляды только на венгров.
  Недалеко от завода в глубину гор была протянута узкоколейка. Там работали лесорубы ‒ апшаны и апшичаны - беженцы от помещика советского образца Халусуки. Это был тяжелый ручной труд.
  Витя весь накормленный и обсыпанный графитом, направлялся на съемную квартиру, наполненный радостью, что он здесь освоит специальность формовщика и будет получать хорошую зарплату.
  - Ну что, ученый человек? Боевое крещение прошел? Это тебе не за школьной партой сидеть.
  В начальники цеха метишь? не получится. Тут, брат, свои люди. Венгры русин не пускают. Вон, у Айбы два класса образования, и он уже начальник цеха. А ты в девятый класс ходишь, ну что из этого? - тараторил дежурный на проходной, саркастически улыбаясь.
  Витя не обращал на это внимание, проходил мимо.
  Хозяйка долго морщилась, но рукомойник предоставила. Витя долго умывал лицо холодной водой без мыла и только размазывал грязь по лицу. Он спешил. В шесть уже начинался первый урок в вечерней школе. Черствый, местами позеленевший кусочек хлеба с простоквашей, основательно прокисшей, он глотал, не садясь к тумбочке, собирал сумку с учебниками и направлялся к зданию вечерней школы. Его одноклассники оказались довольно предупредительны: никто не стал показывать пальцем на симпатичного парня, похожего на негра. Витя усаживался на последнюю парту в одиночестве, чувствуя, что ему ничего не нужно и что его ничто, и никто не интересует.
  В половине 12 ночи занятия в школе кончились, в час пополуночи он засыпал и в половине шестого утра уже был на ногах. Казалось, ночь длилась всего один час.
  Так прошла одна неделя. В пятницу Витя сделал 15 комплектов самостоятельно, заработал 15 рублей. Во всяком случае, ему так казалось.
  В этот день в формовочный цех пришла нормировщица Ибоя Шарди с марлевой повязкой, прикрывающий губы и нос. Только глаза чернели, как угли. Она считала, кто, сколько комплектов сделал, и данные заносила в блокнот. Едва заметно кивнула Вите, быстро сосчитала поковки и ушла. Витя бросился вдогонку, схватил ее за руку и наклонился к уху, чтобы попросить ее не заносить его комплекты в блокнот.
  - Да что вы делаете, вы меня испачкали всю, - произнесла она с какой-то, несвойственной ей злостью и убежала к себе в контору отмываться.
  - Извините, - произнес Витя, но этого она уже не слышала.
  "Завтра она уже будет знать, сколько у меня брака, - подумал Витя. - Нет, у меня не должно быть брака, я так старался и песок у меня был не слишком сырой и не слишком сухой. Коля проверял, головой кивал, значит, все было в норме. Что- то она накуксилась, чтобы это могло значить? Наверное, у меня мордашка...я слишком смешно выгляжу, либо этот проклятый графит на нее так действует. Если не сегодня, то завтра, после работы, зайду к ней домой. Дома у нее спокойная обстановка, она там совсем другая; улыбчивая, хоть и молчаливая. Какой сегодня день? Пятница. Завтра, а то и сегодня, надо навестить ее: в субботу нет занятий в школе".
  
  15
  
  Окончив рабочую смену, Витя возвращался к себе на квартиру почти в сумерках. Хозяйка жила недалеко от завода, и Витя явился, когда было еще не совсем темно. Перед домом расхаживал отец, заложив руки за спину. Он заметил, что кто- то приближается к дому, но кто это, может быть, не догадался.
  - Папа, ты давно здесь? - спросил Витя.
  - Что- что? Кто это? Это ты что ли? О, Боже! На кого ты похож? Да ты весь в мазуте, кто тебя так выпачкал, дитя мое?
  - Это не мазут, а графит, папа. Я формовщик, член рабочего коллектива. Я теперь рабочий класс.
   Витя говорил несколько приподнято, с пафосом, старался изобразить самодовольство на лице, но отец все более хмурился, то поднимал, то опускал глаза, а потом схватил сына за руку (руки тоже были черные от графита) и сказал:
  - Нет, сынок, это не для тебя работа. Пойдем лучше лес валить. Это на свежем воздухе, по крайней мере, в чистоте. Единственное неудобство - ночлег в колыбе, почти под открытым небом. Здесь ты легкие испортишь. Они у тебя засорятся уже через месяц. Потеряешь здоровье, что мы тогда делать будем?
  - А школа как же? Я не могу бросить школу: меня в девятый класс приняли. Каких- то два года, и я с аттестатом зрелости. А там дорога в институт. Нет, папа, ни за что на свете. Это мои первые трудности в жизни, так можно сказать. Ты вон всю жизнь мучился, не доедал, не досыпал, в лаптях ходил, дай же и мне закалиться. Я должен проверить себя, на что я способен. Кто я - кисель или мужчина. Не вечно же я буду здесь работать, дышать этим графитом. Иди, посиди в моей комнате, а я хоть умоюсь в это время. Мне скоро в школу бежать, уроки не все я приготовил. Мне рабочая одежда нужна; старые, рваные брюки, свитер и шапка; пусть мать свяжет шапку из овечьей шерсти.
  
   Витя побежал к умывальнику, открыл краник, откуда потекла тоненькая струйка холодной воды. В формовочном цехе не было душевой, и рабочие после смены направлялись к своим домам - лишь глаза блестели. Витя никак не мог с этим смириться. Вот и сейчас отец пришел так некстати. Витя подставил ладони ковшиком и плеснул на лицо, но только размазал грязь. Требовалось хозяйственное мыло. Хозяйка, видать забыла положить. Немного помогло полотенце. Оно стало черным, а лицо у Вити обрело почти нормальный вид. Отец явно нервничал. Он спешил.
  - Я тебе принес продукты, - сказал он, все время, сопровождая сына. - Очень тяжело идти в гору с грузом: здоровье у меня не то уже и возраст чувствуется. Одежка на мне вся мокрая, хоть выжимай. От пота и дождя со снегом. Дорога размокла, скользко. Ноги у меня мокрые, ботинки просят каши. На перевале ветер пронизывает, а если снег выпадет, совершенно невозможно станет ходить через два перевала. Надо чтоб ты на воскресение сам приезжал, а в понедельник приходят машины за рабочими: сам поедешь, и продукты с собой увезешь. А тебя не было прошлое воскресение, мы с мамой очень беспокоились всю неделю. Нельзя так: ушел и тут же забыл о родителях. Мне уже, сынок, возвращаться надо: ночь вот, еще волки, где встретят. Волки тоже голодные, как и мы. Волки, как люди, люди, как волки - все одно и то же. Я, вот тебе еще сто рубликов принес. Это все, что у нас было. Ни копейки дома не осталось, даже коробок спичек не на что купить. Тебе нужны теплые, ватные брюки. Купи себе ватные брюки, сынок. На эти сто рубликов, что я тебе принес. Ватные брюки - самые дешевые брюки, я знаю, видел их в магазине. Замерзнешь ведь, а мы, старики, как-нибудь обойдемся, нам ничего не нужно. Спички бы коробок достать, плиту разжигать нечем, а так, перебьемся, лишь бы ты не страдал. Мы, вот с матерью, плохо спать стали, иногда всю ночь напролет о тебе только и говорим, как наш сынок там: не голодает ли, не мерзнет ли? Продукты у нас, видишь какие - кислое молоко, да хлеб из кукурузной муки грубого помола. Все это к концу недели закисает, засыхает: есть невозможно: зубы сломаешь. Тебе тоже нелегко живется − питаться такими продуктами ничего хорошего. Бог нам послал кару земную, я только на небеса надеюсь. Думаешь, мы не знаем, каково тебе? Не такие мы уж тупоголовые. Ах, Боже мой! Мне пора. Сейчас, по- моему, ночи лунные, доберусь. Никому я не нужен, даже волкам.
  - Папа, ты не можешь, не должен уходить на ночь в горы! Позволь мне пойти спокойно в школу, я через три часа вернусь. Будем ночевать вместе на одной кровати, а завтра утром, в спокойной обстановке разойдемся: я - на работу, глотать этот проклятый графит, ты - домой. Иначе я не смогу пойти в школу сегодня. Ты хочешь, чтоб я всю ночь не спал и думал, что с тобой случилось в дороге? Съели тебя волки или нет, и где я потом буду искать отца. Горы безлюдные, ни одной живой души вокруг, одни голодные волки шастают. Если ты сейчас уйдешь, я завтра тоже побегу через горы по твоему следу до самого дома. Послушай и своего сына хоть один раз в жизни. Если ты любишь меня, как любят единственного сына - дай мне слово, что, когда я вернусь из школы, ты будешь ждать меня здесь. У меня еще разговор к тебе есть. Большой и важный разговор. Хорошо, папа? И потом, не стоило преодолевать такой длинный путь, да еще в такую погоду. Когда мне будет плохо и в кармане ни копейки, я сам прибегу. Куда мне бежать еще, как не домой?
  - Так- то оно так, но родительское сердце болит. Когда будешь родителем - узнаешь, а пока тебе это не ведомо, сынок.
  - Я со всем согласен, только не уходи. Дай слово, что не уйдешь!
  - Уговорил.
  Витя собрал свои конспекты и учебники в потрепанную авоську, надел кирзовые солдатские сапоги и направился в школу. Путь до школы занял десять минут. Снег с дождем мочил его густую и длинную шевелюру на непокрытой голове, слезы капали то на одно, то на другое колено. "Нет, не пойду я сегодня в школу, − сказал он себе, поворачивая на главную дорогу, которая на фоне редких уличных фонарей сверкала грязными лужами. − Когда кончится все это? Детство было тяжелым, армия − каторга, а здесь..., что это за жизнь, стоит ли так жить? Что если выйти на какую- нибудь высокую скалу и прыгнуть вниз? Все будет кончено. А как же отец и мать? Имею ли я моральное право так их наказывать?"
  Он уже очутился в другом конце села на Буркуте, дорога шла в гору к роднику, а далее начинались скалы, крутые подъемы, мертвая тишина и темень хоть глаз коли. Искать скалу, чтоб на нее взобраться было не только бесполезно, но и глупо: в не отапливаемой халупе с замерзшими окнами дрожал его отец, он ждал сына, единственную свою надежду...
  
  16
  
  На следующий день, в субботу утром, отец выпил кружку простокваши и отправился домой через горы, а Витя позавтракал более основательно (выхлебал миску простокваши с солидным куском хлеба) и посеменил на работу. В цеху его ждала нехорошая новость: из пятнадцати упаковок-форм, которые он сделал вчера, десять ушло в брак, и только пять оказались пригодными для заливки чугуна. Литейщиков не было, они приходили во второй половине дня, и Вите никто не выговаривал, не корил, не стыдил. Витя сам себя казнил. Ведь о том, что так много брака уже знает Ибоя Шарди, как ей теперь покажешься на глаза?
  - Коля, но почему у меня так много брака, что я не так сделал? Может мне оставаться после смены, побыть вместе с литейщиками, чтобы определить причину. Должна же быть какая- то причина, правда? - спрашивал он своего наставника.
  - Причин может быть много, - сказал Коля, несколько победно улыбаясь и как бы говоря: вот, мол, кроме меня, никто так добросовестно не работает и не выдает такое качество. - Это неравномерная трамбовка, недостаточно перемешал песок. В одном месте мог быть более влажным, а в другом не в меру сухим. Потом, с готовой формой надо обращаться как с сырыми яйцами: переставлять их очень бережно. И не жалеть графита. Графита побольше.
  - Я графита этого наедаюсь за день так, что ужинать не хочу. А потом 30 килограмм...попробуй- ка, перетаскивай с места на место.
  - Ничего не поделаешь, - сказал Коля, не отрываясь от работы.
  - Что мне за это будет, - уволят? - с тревогой в голосе спросил Витя.
  - Не переживай. Сюда, в этот цех мало охотников. Ты видел здесь хоть одного венгра? Не видел, и не увидишь. Это мы, бычки, тут работаем за гроши. Не переживай. Недельки через две у тебя появится опыт, и брак сведется к нулю, вот увидишь. Работай более умеренно, не гони лошадей. Как говорят: поспешишь - людей насмешишь.
   Витя тоже взялся за работу. Он сделал шестнадцать форм, на одну больше, чем вчера. В субботу смена заканчивалась на один час раньше. Придя домой, Витя тщательно вымылся холодной водой, побрился, достал сто рублей, что принес ему отец и бросился в магазин искать теплые ватные брюки. Такие брюки были в магазине "Одежда", но стоили они не сто рублей, а 139.
  - Берите, они дешевые, - сказала продавщица, - легкие, удобные. Когда сильные морозы - лучше одежды нет. Даже по улице в них прогуляться можно, не только на работе. Хотите примерить?
  - Немножко цена кусается, а так бы я, безусловно, купил, - сказал Витя, направляясь к выходу. В другом магазине, купил кусок мыла спички и, о роскошь, буханку свежего хлеба.
  "Надо повидать ее", решил он по пути домой.
  В это время мать в церкви, на вечерней службе, Ибоя одна. Должно быть, корпит над решением задач. Надо помочь.
  Но Ибою словно подменили. Она была все такой же удивительно красивой, чистенькой, надушенной, напудренной, с уложенными черными волосами, с пухлыми губками, предназначенными для бесконечных поцелуев, и в то же время она была какая-то другая‒слишком величественная, томительно молчаливая, недоступная, гордая. Ее черные глаза с тоской смотрели на гостя, в них ни разу не вспыхнула маленькая искорка, а ютилась какая- то тоска и жалость, если не сказать скука.
  - Извините меня, я очень устала, а еще уроки не приготовила на понедельник. Если вы пришли, чтобы узнать, говорила ли я с начальником отдела кадров Коцуром о направлении вас в любой другой цех, то да, я говорила, как и обещала. Но он, негодник, заподозрил меня в том, что я не просто так хлопочу, а что я...проявляю к вам особый интерес, как к молодому человеку, который позволяет себе прийти в дом запросто, в любое время. А это совсем, совсем не так. Мы виделись с вами всего несколько раз за пределами школы, как можно так предполагать? И потом...этот проклятый графит... мне кажется: вы на меня и сейчас дышите этим графитом. Он внутри вас, как в мешке и воротник у вас черный от графита. Мне кажется: от вас пахнет графитом, а я так не люблю этот запах. Терпеть не могу этот цех. Там должны работать заключенные, но не нормальные люди. Тогда, когда вы меня запачкали, я едва отмылась.- Она помолчала немного, опустив глаза, потом подняла свою прелестную головку со страдальческим выражением лица и добавила: - Видите, как. Вы были у нас всего один раз, и уже об этом стало известно многим, если не всему селу, хотя ваш визит ничего не значит, ничего такого не было, а люди уже строят догадки, предположения. Для девушки это не очень хорошо, особенно если ни у кого из нас ничего серьезного друг к другу нет и возможно, никогда не будет. Это я говорю к тому, что нам достаточно видеться в школе. Вы не обижайтесь на меня. Я слишком прямолинейна и это часто вредит мне. Другая бы на моем месте преподнесла это как- нибудь по иному, а я...говорю то, что думаю. Правда, это не значит, что я всегда так буду думать. Ситуация меняется, и мы меняемся, и потом, не забывайте, что я принадлежу к слабому полу. Мы очень капризны и переменчивы: сегодня я думаю так, а завтра уже совершенно иначе. Не судите меня, прошу вас. Давайте пока будем хорошими друзьями. Только друзьями и не больше. И если вы испытываете ко мне нечто большее, чем к однокласснице, то вы мне все, все простите, не правда ли? - Витя молчал, в рот воды набрав, но голова его поневоле наклонилась в знак согласия. - Ну, вот видите, договорились. Я очень, очень рада этому. Желаю вам хороших снов сегодня. За брак не переживайте, аллах с ним. Недельки через две вы будете штамповать эти формы как автомат. Только, здоровье не потеряйте. Мне иногда вас очень, очень жаль. Помочь же ничем не могу: я сама человек маленький, и зарплата у меня, не ахти какая. Не думайте, что мы с мамой в роскоши живем: у мамы очень скромная пенсия...
  
  Это был тяжелый приговор, сочетающий в себе твердое нет с унизительной жалостью и сочувствием благородной девушки, которая ставила крест на их отношениях. Это был мягкий, но тяжелый крест, под которым Вите нельзя было выпрямиться. Если бы Ибоя грубо вытолкала его, сказала, что не хочет его больше видеть, ему не было бы так больно и так обидно.
  Витя торопливо удалился и даже не закрыл за собой калитку, не оглянулся, вышла ли провожать его Ибоя или нет. Он шагал дорогой, не обращая внимания на лужи, выбоины на грунтовой дороге, столкнулся с двумя старухами, одна из которых отругала его на венгерском языке, и через полчаса обнаружил, что очутился в центре села.
  Всего одна электрическая лампочка горела напротив чайной, а дальше была сплошная темень.
  "Ибоя права. Она честная, благородная девушка. Она, возможно, и сама страдает. Точно страдает. Ей двадцать один год. От одиночества, прозябания и нищеты ее может спасти только удачное замужество. Что толку оттого, что два нищих человека свяжут свою судьбу брачными узами? Получится нищета в квадрате, только и всего. И непременно пойдут дети, беззащитные существа. Их надо кормить, одевать и не только это. Надо, чтобы мать сидела с ними, а значит, не работала. Боже, какая дыра, какая беспросветная мгла. И здесь, в этой глуши, я попал в капкан. Как из него выбраться, когда? Через два года? скорее бы прошли эти два года, и тогда - на простор, на восток, там, должно быть, люди живут по- другому. Если они даже и нищие, то эта нищета стала для них нормой, они, наверное, и в нищете счастливы, улыбаются, шутят, спрятав нищету глубоко внутри себя. Я тому свидетель. Нина Филиппович живет в каморке гораздо, гораздо скромнее, чем эта Шарди; и что же? Счастлива: улыбается, смеется, шутит, как эти два француза, герои "Севастопольской страды", что лежали в госпитале с обеими оторванными ногами в Крымскую войну. Мне надо было объяснить ей, что я не вечно буду штамповать формы и глотать черный графит. Почему я не сделал этого? Язык у меня присох. Я глядел на нее и любовался ее лицом. Интересно бы посмотреть на нее через двадцать лет. А сейчас, она и сама не знает, что у нее есть. Она сказочно богата, но ее богатство не что иное, как цветок, который все равно увянет, как бы ты его не поливал, как бы она за ним не ухаживала, не холила его. Это, как шагреневая кожа Бальзака".
   Хозяйка уже потушила свет, когда Витя пришел домой, она крепко спала. Витя тоже прилег на кушетку в своей комнате, но сон не шел. Наступило какое- то тупое состояние, небольшой паралич мозга, когда ни хороших, ни плохих мыслей не возникает, так что- то плывет, колышется, пытается вырваться наружу и снова тупым концом в черепную коробку заползает.
  
   17
  
  К концу декабря Витя лепил по двадцать форм за смену, а к середине января уже тридцать. Он опередил своего учителя. И это еще было не все: к концу февраля он выдавал уже сорок комплектов, выполняя, таким образом, по две с лишним нормы. Но и расценки снизились: один комплект, вернее одна форма стоила теперь не рубль, как раньше, а 71 копейку.
  На молодого новоявленного Стахановца пришел посмотреть сам директор завода Отробов в сопровождении своих заместителей и помощников. Витя стучал своим пестиком, как автомат и тряс мешочком, наполненным графитом, так что директор стал морщиться, поскольку и ему пришлось вдыхать этот черный, оседающий в легких графит. Витя уже свыкся, и графит казался ему каким- то даже немного сладковатым и приятным. К концу смены какой- то комочек распирал легкие, но после интенсивного кашля, все становилось на свои места: легкие продолжали свою нелегкую работу по снабжению клеток организма бесценным кислородом.
  Начальник цеха Айба, уловив кислую гримасу на лице директора, сказал Вите:
  - С порошком потом, потом. Как- нибудь так, без порошка, нельзя же так дымить в присутствии дилехтора. Видите, они в белой рубашке с галстуком и в светлом костюме, уже сейчас на глазах, воротник товарища директора покрывается черным налетом. Делайте что- нибудь другое. Относите формы на место, мешайте песок, готовьте формы, танцуйте, танцуйте вокруг этих форм..., так чтоб создавалось впечатление интенсивности, стахановского энтузиазма. А с порошком повремените. Так, так кейсенем сейпен (большое спасибо).
  - Так они по тридцать килограмм весят, а то и больше, - шепнул Витя. − Как с ними танцевать, в обнимку что ли?
  - Вы что не знаете, что каждая форма состоит из двух частей? Несите по очереди: сначала нижнюю, а потом верхнюю. Потом наоборот.
  - Ах да, спасибо, что напомнили.
  - Похвально, похвально, - сказал директор, подходя ближе и вытирая вспотевший лоб белым платочком, который тут же становился черным. - Я говорю: похвально, молодой человек. Как вас зовут?
   - Виктором.
  - Вы еще и в вечернюю школу ходите. Я слышал, что знаете больше, чем наши учителя. Все вместе взятые, только моя супруга, что преподает немецкий обижается на вас. Поздравляю вас. Успехи, так успехи. Везде: в учебе, на производстве. Выпишите этому молодому человеку ордер на поселение в общежитие, выдайте ему продуктовый паек и квартальную премию, а к первомайским праздникам повесьте его на доску Почета. Надо решительным образом поощрять рабочих, особенно передовых рабочих. Смотрите! Этот молодой человек, Словенский, то бишь Славский, показал нам, что в одну смену можно выдавать нагора сорок комплектов форм, а не восемнадцать, как было до сих пор. Это нам позволяет принять разумное решение об увеличении норм выработки и снижение расценок на каждый комплект. Как видите, этот рабочий честно заслужил поощрение. А знаете, почему он так усиленно трудится? Да потому что он политически сознательный товарищ, отличник боевой и политической подготовки, то есть, я имею в виду, в школе и нас у нас на производстве. Он ходит с Лениным в груди. Надо подумать и дать ему общественное поручение. Пусть ведет марксистский кружок. А что? Рабочий ведет кружок. Мы его в рабочих всю жизнь будем держать, и греметь на весь район. А то у нас на доске Почета одни начальники цехов. А надо рабочих, побольше рабочих. К нам сам секретарь райкома партии может пожаловать. Ап- чхи! Ап- чхи!
  - Бутылку минеральной воды! Срочно! - крикнул главный инженер Попугайко.
  - Шумпанского! Шумпанское лучше всего! - ревел какой-то другой зам.
  - Водочки сто грамм! Шахтеры так делают. Оно, промывает, - предложил начальник труда и заработной платы Бейло Писько-Глотайко.
  - Врача, срочно! - расплакался начальник отдела кадров Коцур.
  - Успокойтесь, товарищи, - сказал директор. - Это нормальный, здоровый чих. Это реакция организма на социалистический графит. Только у нас такой графит ядреный. Откуда он к нам поступает. Ап- чхи! Ап- чч- и!
  − Из России, − сказал Айба.
  Замы и помощники радостно стали разводить руками, а когда кто- то из них тоже чихнул, раздались дружные аплодисменты.
  - Пан дуректор, чоколом, - начал Айба, начальник цеха.
  - Какой ви есть зараза: ви чихнуль и остальной член чихнуль. Го- го- го- го! Чоколом!(целую ручки)
  - Не зараза, а заразительный, - с ненавистью произнес главный инженер Попугайко. - Прежде, чем вякнуть- брякнуть, надо думать головой, а не тем местом, на которое садишься.
  - Нем тудом,( не понимаю) что ты бор-мор. Я пльохо знайт русский речь. Я корошо знайт венгерский речь и своя цех: трах- бах на форма; и плавит чугун, потом на форма пис- пис. Вон, какая у меня передовая рабочий, новый Стахан.
   Директор не стал вступать в полемику, он решительно развернулся на 180 градусов и часто чихая, покинул цех. За ним, возбужденные и радостные, бросились его помощники. Замыкал шествие, налегая на левую ногу, и начальник цеха Айба.
   Когда кавалькада освободила цех, к Вите подошел Коля, его учитель, тот, что обучал его искусству формовки.
  - Почему ты нас всех наказал, за что? Ты и сам уже пострадал: лишился 29 копеек с каждой формы. Ты что рвешься в передовики? Смотри, а то тебе морду расквасят. Жаль, что меня рядом не было, я в отпуске находился...
  - Я не знал, честное слово не знал. Я преследовал только одну единственную цель - заработать. Больше ничего, клянусь. Если все думают, что я добиваюсь, чтоб меня повесили на доску почета, - я уволюсь, даю слово. А заработать я стремлюсь, не скрываю этого. Я гол как сокол, и у родителей до сих пор сижу на шее. Каждую неделю отец топает пешком через горы с тяжелым грузом на плечах, несет мне простоквашу в деревянных бочонках вместимостью по три литра и хлеб из кукурузной муки грубого помола. Сала уже давно нет. Ты меня видишь, чтоб я обедал в последнее время? Нет, не видишь. Я скоро стану похож на узника из Освенцима. Ты знаешь, что такое Освенцим?
  - Да, худой ты, как черт: кожа, да кости. Я поговорю с ребятами. Они на тебя злы, разодрать готовы. Мы должны жить дружно. Мы здесь все свои, русины, тут нет ни одного венгра. Венгры работают в других цехах, на других участках. Ты попроси, пусть тебя, стахановца, переведут в другой цех, скажем в механический, или в токарный. Пусть даже в кузнечный. Фигушки, не дождешься.
  - К сожалению, мы, русины, никогда не были дружны; мы - как лебедь, рак и щука, в разные стороны.
  - А ты кто - лебедь? Ты сам к венгерочкам тянешься: хвост пистолетом от своих. Они, конечно, чистюли, хорошо одеваются, хорошо готовят, да зубками и глазками умело сверкают, а у тебя от этого мозги плавятся. Все об этом говорят. А наши девушки, конечно, не так улыбчивы, не так у них хвосты сверкают, не такая нежная кожа на лице, как у венгерок, но душа у них ничуть не хуже, а даже лучше. Если наши уступают венгеркам чисто внешне, то это оттого, что венгры здесь были хозяевами на протяжении веков и помыкали нами, как хотели, да и сейчас помыкают. Видишь, сюда работать в этот цех их не загонишь. Это мы здесь, люди второго сорта, трудимся, как лошади. Вот Ибоя Шарди, в конторе сидит, в цех раз в неделю заходит и то с кислой мордочкой. Конечно, мордочка у нее как на картинке, но...это не для нас. Ты попробуй закадри ее, она от тебя с презрением отвернется, я могу поспорить.
  - Коля, в чем- то ты прав, но далеко не во всем. Сейчас все выравнивается. Директор завода русский, главный инженер тоже, в школе ведется преподавание на русском языке, венгерской школы вообще нет, как таковой, хотя венгров здесь подавляющее большинство и, как видишь, они не ропщут, а молча ходят в русскую школу. Да, я с ними общаюсь, особенно со слабым полом, потому что меня тянет к красоте, я ничего не могу с собой поделать. Венгерки очень чистоплотны, от них не пахнет ни навозом, ни кислым потом, они не покрывают голову и лицо платком и носят платья до колен, сверкая круглыми шарами, у них обнажены руки и шея. А летом в тоненьких платьях они так соблазнительны, что любой потеряет голову. Я не хочу сказать, что венгры, как нация, более красивы, чем русские, но в области культуры, домашнего быта, кухни и какого- то, я не могу это выразить, полета что ли? они опередили нас. Почему бы нам ни брать с них пример, почему бы нашим девушкам, местным в первую очередь, не поучиться у них, - что в этом плохого? Я, общаясь с ними, не чувствую никакой дискриминации, наоборот, я почему- то пользуюсь большим успехом у них, хотя я далеко не красавец, ты сам видишь. Они только смотрят, что я собой представляю, что я могу дать, смогу ли я, скажем, обеспечить семью, или я сяду на шею жены. Разве это плохо? У них другое измерение, они смотрят глазами западных женщин, они не понимают такого равенства с мужчиной, когда женщине надо выходить с киркой и лопатой, приголубив предварительно стакан сивухи, чтоб подтвердить это равенство. У них женщина украшение дома, букет роз в домашней вазе. Я хотел бы, чтобы такой букет, когда- нибудь стоял в моем доме, но я знаю, что этого никогда не будет, поэтому я никогда не женюсь. Ни одной венгерке я не испорчу жизнь, какой бы красивой она ни была, вот увидишь.
  - Ты красиво говоришь, тебе можно верить, но то, что ты ни на ком здесь не женишься, неправда. Тут есть такие красотки, юные волчицы, - с костями тебя проглотят, - сказал Коля, значительно подобрев.
  - Нет таких, и быть не может.
  - Может, еще как может. Ты Гоголя читал?
  - Читал, а что?
  - Помнишь, сын Тараса Андрей, увидев ослепительно красивую польку, все забыл - мать, отца, брата, Родину и перешел на сторону врага и сражался против своих. Отцу пришлось его прикончить.
  - Ну, так что же, какое это имеет отношение ко мне?
  - Прямое. Здесь есть тоже одна красотка, взбалмошная такая, прыткая, как дикая серна, все местные ребята перед ней- в лежку, а она идет, голову задрав, и хихикает. В этом селе нет для нее жениха, и она мечется, как раненая волчица. Она и тебя охмурит с первого раза, и ты забудешь обо всем на свете. Ты готов будешь целовать ее следы, но знай: ты ей не нужен.
  - Кто это? - спросил Витя тревожным голосом.
  - Лидия Шмидт.
  - Я не слышал о ней и не видел ее, - сказал Витя, - а если и увижу, постараюсь быть стойким, как партизан.
  - Посмотрим. Кстати, мы уже долго болтаем, скоро обед кончится.
  
   18
  
  Перед самым новым годом Витя получил первую получку, вернее аванс, в размере 194 рубля. Это был первый аванс в его жизни. Огромная сумма. На эти деньги можно было купить...ватные брюки в магазине и еще оставалось на кусочек хозяйственного мыла и два коробка спичек, которые были в дефиците.
  Но это далеко не все. Ему выдали ордер на поселение в заводское общежитие, а вместо денежной премии - грамоту с изображением Ильича с бородкой клинышком, как на партийном билете. В верхнем левом углу знаменитое изречение: Пролетарии всех стран - соединяйтесь! "Для чего соединяться, подумал Витя. Для грабежа или мирового пожара? Уже почти триста миллионов пролетариев соединились и теперь угрожают всему миру. Спасибо за бумажку, дали бы хоть пятерку, и то было бы лучше. С этой бумагой даже в туалет не сходишь: жесткая".
  Следующий наградой был пай. Витя получил десять килограмм кукурузы в зернах и две буханки хлеба. В карточке значился еще килограмм сахара, но сахар где- то застрял по дороге, или его разобрало начальство. Кукурузу он отдал хозяйке, у которой жил, а две буханки хлеба положил на стол и стал ими любоваться. Если их распределить так, чтоб хватило до середины января, то можно идти покупать ватные брюки. Коленки начинают замерзать, морозец крепчает, особенно в начале года. Но хлеб быстро портится, закисает и есть его невозможно, даже собака к нему не притронется, отравиться может. О, надо родителям отнести один хлеб, а один сам съем, а собака обойдется. У собаки хороший нюх. Если ее обучить, как следует, она может определять, годен продукт к употреблению, или его лучше выбросить на помойку. А то сваришь щи, а они тебе на третий день дрожжами пахнут. Так что придется отказаться от драгоценной покупки. Надо беречь шинель, она длинная, ниже колен, до голенища кирзовых сапог доходит. Если по морозцу- с перебежками, можно согреться.
   Размышления Вити, который собирался упаковывать вещи и переселяться в заводское общежитие, прервал отец. Он возник на пороге, как из- под земли. У него было такое радостное лицо, как будто он выиграл в лотерею тысячу рублей. Еще не успев положить мешок с пустой посудой на пол, объявил:
  - Я тут, сынок, продал три яйца и выручил целых девять рублей, представляешь? А у тебя наверняка хлеба нет, голодаешь, небось. Молоко- то у нас свое, всяк тебе выделим, а вот с деньгами туго; я вот даже сегодня это молоко распродавал, но пока все в долг. А яйца, они в дефиците, особенно перед новым годом, тут я, как говорится, проявил твердость и не соглашался до тех пор, пока не получил деньги. Возьми их, купи себе хлеба. Тут почти на две буханки.
  Витя повис на шее отца.
  - Папа, зачем ты меня родил? Зачем, скажи! Ты ведь знал, что жизнь - сплошная мука, знал ведь, правда? Сколько моих братьев умерло, а я остался, для чего, зачем? Кто мне уготовал такую паскудную, такую нудную жизнь? Ты знал, что я буду страдать, как и ты и, тем не менее, оставил меня, а надо было задушить в колыбели. Я помню, как ты нес меня на руках почти двадцать километров, чтоб показать врачу. Я тогда задыхался, смерть вот-вот наступала, и ты похоронил бы меня, как и других, предыдущих детей. Ты тогда совершил ошибку - большую, непоправимую.
  Несколько капель горячих слез упало на тыльную часть ладони Вити, и отец еще сильнее прижал к себе сына. Но он тут же взял себя в руки. Он отступил на несколько шагов. Его влажные глаза уставились на сына, сделались суровыми.
  - Нет, сынку, не знал. Я это понял слишком поздно, но ты не тужи: все в руках Божьих. Бог нас привел на этот свет, он же и призовет нас к себе. А Христос! ты думаешь: он не страдал. Его живым на кресте распяли, а за что? кому он сделал плохое, да он больных проказой излечивал и даже горсть зерна не брал за это. Будь сильным, будь мужественным, сынок. У тебя есть родители, которые любят тебя больше жизни.
  - Папа, я не стою твоей любви. Я хоть и не пьяница, и не лодырь, но у меня, как и у них, ничего не получается, у меня ничего нет, я - скорлупа от яйца и больше ничего. А деньги я у тебя не возьму, - я получил аванс, 194 рубля, смехотворная сумма. А я выполняю по две нормы в день. Меня в правом боку покалывает от тяжести. Одна форма в сборе весит тридцать- сорок килограмм. Я сам себе готовлю раз в три дня. Простоквашу к концу недели есть невозможно, хлеб тоже начинает покрываться плесенью. А вот, кстати, у меня две буханки есть, это мой пай и премию мне дали за хорошую работу, вот грамоту, смотри. Здесь Ленин, как на деньгах. Я тебе отдаю хлеб и 50 рублей. Первый раз в жизни. Возьми.
  - Нет, сынку. Пойди лучше брюки себе купи. Холодно уже: простынешь, а простуда опасная вещь. Без ног можешь остаться.
  - Ничего со мной не случиться: я везде - бегом, как голодный заяц в лесу.
  - Я так думаю, сынку, надо тебе бросать эту работу и возвращаться домой.
  - А что я буду дома делать, - на вашей шее сидеть?
  - Ты и так сидишь. Разве в этом дело. Долг родителей заботиться о своих детях, помогать им.
  - Но не до их пенсии же, папа, правда?
  - Оно, конечно, так. Но я вижу, как ты стараешься и, как могу, помогаю тебе. И ты своему сыну будешь так же помогать.
  Отец уселся на деревянную скамейку и уставился на хлеб. Он был голоден. Витя заметил это.
  - Папа, давай устроим пир: съедим один хлеб полностью. Я даже могу в магазин сбегать консервы купить, аванс ведь у меня, обмыть надо.
  - Пожалуй, не откажусь. Утром молочка попил немного и − сюда. Думал хлеб купить, но хлеба нигде нет. Хорошо, что ты пай получил.
   Но Витя уже был в дверях. Он нахлобучил шапку и, застегивая шинель на ходу, выскочил на улицу.
  
   19
  
  В субботу Витя встал в шесть утра: три с половиной года в армии приучили его к тому, что он вскакивал в шесть утра без истерического крика: "Рота, подъем!!!" Отец спал, как убитый. Ни свет, ни громыхание кастрюлями и хлопанье дверью не заставило его пошевелиться или повернуться на другой бок.
  "Пусть отоспится, - подумал Витя, закрывая за собой дверь в семь утра и отправляясь на работу. Можно было и к восьми, но Витя приходил раньше и занимался подготовительными работами, а в восемь утра уже приступал к штамповке форм. - Я вернусь с работы раньше и если найду его спящим - начну тормошить, вставай, папочка, скажу, мать беспокоится".
  В три часа дня он уже вернулся с работы. Отец сидел, ждал его.
  - Ну, я отоспался, спасибо тебе, сынку. Этот день мне запомнится. Мое родное дитя накормило меня. Первый раз в моей жизни я ел хлеб, добытый сыном. В моем сердце это как первый крик новорожденного. Еще бы Бог дал на свадьбе твоей побывать, тогда и помирать можно. Мне уже пора: засиделся. Ты не провожай меня, у меня тут еще дела есть. К Рождеству приезжай, коляду послушаешь. Правда, милиция гоняет их. Никаких торжеств на религиозные праздники. У нас теперь другие праздники. Праздник Октября, да Первое мая. Кстати, ты эту самую грамоту, - отец перешел на шепот, - брось в печку. Это все он, жид паршивый, натворил. Если бы не он, мы бы не мучились так. Не Гитлер начал войну, это он, Ленин, начал. Если бы не Ленин, не было бы и Гитлера, и нападения. Россия была бы процветающей, богатой страной. Ленин нас и сейчас преследует. Вон церковь недавно разрушили, колядки запрещают. Это все он. Ну- ка, посмотрим, растут ли у него рога. - Он взял грамоту поднес к глазам. - Ну вот, я говорил: вон рога по обеим сторонам лысины. Дьявол, истинный дьявол, брось его в печь, пущай горит. Ну, до свидания, приезжай на Рождество, мы тебя ждем, не заставляй нас с матерью переживать. Тут Рождество католики раньше справляют, побудь у них, а на наше Рождество приезжай домой.
  Не успел отец закрыть за собой дверь, как в комнатенку, где Витя сметал крошки со столика чуть больше поверхности тумбочки, вошла Терезия Коцур, сестра начальника отдела кадров.
  - Привет. У меня тут проблема с решением одной задачи по алгебре. Помоги мне если тебе не трудно, - сказала она.
  - Отчего ж! Садись. Потерпи немного, я порядок наведу.
  - Холодновато у тебя. Видишь, как окно замерзло, сплошной лед.
  Витя взял учебник алгебры, начал перелистывать. В это время кто- то постучался в дверь.
  - Войдите, - сказал Витя, не отрываясь от учебника.
  - А привет! Ты что здесь делаешь, кадришься? - спросила вошедшая, глядя на Терезию.
  Витя поднял голову, посмотрел на гостью и...чуть не уронил учебник. "Да это же ОНА", молнией сверкнуло у него в мозгу.
  - Вы...та самая, как вас зовут?
  - Кто та самая?
  - Волчица, что поедает мужские сердца, - сказал Витя. - Мне о вас говорили.
  - И что же обо мне говорили? - допытывалась незнакомка.
  - Что вас надо беречься, как огня.
  - Лида, - сказала она, награждая его очаровательной и насмешливой улыбкой. - Я тоже много слышала о вас. Прямо легенды о вас ходят по селу. И я решила навестить вас, просто так, от нечего делать. Но быт у вас - не позавидуешь. Что ж это вас в каморку посадили? Терезия, пойдем! Вставай, некогда мне тут рассиживаться. - Она схватила подругу за руку и увела ее. Комната наполнилась пьянящим, парализующим волю запахом.
  "Вот она какая! В чем она одета? Я даже не видел. Лица не запомнил. Я, в общем, ее помню. Конечно, она из "Тысячи и одной ночи". Прав был Коля. Хорошо, что я видел ее. Этого достаточно. Больше не хочу ее видеть, незачем".
   Но не прошло и пяти минут, как снова раздался стук в дверь, но не такой настойчивый. И тут же открылась дверь. На пороге стояла она.
  - Я посижу у вас немного, если не возражаете, - сказал Лида, не закрыв за собой дверь.
  - Пожалуйста, садитесь; куда хотите. Вот кровать, табуретка, - лепетал Витя, плотно прикрывая дверь. - Хотите, разденьтесь, снимите пальто.
  - Раздеваться, так сразу? - глаза ее смеялись, каким- то неописуемым задором, брови раздвинулись, по белому высокому лбу скользнул клок волос. На ее продолговатом личике, увенчанным носиком с горбинкой, заиграл легкий едва уловимый румянец. Пухлые губки маленького рта заиграли чувственную песню, обнажив ровные белые зубы. - Нет, я, пожалуй, посижу в пальто. У вас довольно прохладно. Как в морозильнике. Вы что - закаляетесь? На гвоздях не спите? И вообще...все так скромно. Ваша хозяйка, она так бедна, мне жалко ее.
  Витя пожал плечами. Это был намек, который цементировал его волю.
  - Где вы служили? - спросила она.
  - В Минске.
  - Чем вас там кормили, что вы такой худой? Как узник из Освенцима.
  - Свиной кожей и соломой, иногда крапивой и всякой другой чепухой...
  - Я вас спрашиваю, потому что я медик. Я в этом году окончила трехгодичное медицинское училище, и работаю здесь в больнице старшей медицинской сестрой. Вам нужно усиленное питание, и вы быстро поправитесь. Вы станете совсем другим. Говорят, у вас очаровательные глаза, большие, немного печальные, а я сказала бы...провалившиеся глаза от плохого питания. Вы очень талантливы, я знаю. Везде передовой. Это похвально, хоть это и не все. Я, возможно, тоже пойду в десятый класс, тогда вы возьмете надо мной шефство, хорошо?
  - Я готов хоть сейчас, сию минуту ...шефствовать над вами.
  - Хи- хи! Посмотрим. Спасибо за прием. Пока.
  - Посидите еще немного, - запел Витя, но Лида уже была в дверях, помахала длинными розовыми пальчиками и исчезла, как во сне.
  
   20
  
  Витя стал передовым рабочим. Начальство делало все, чтобы привязать его к заводу, а точнее к формовочному цеху, где он еще себя покажет. Может лет через десять пятнадцать он сможет стать начальником цеха, а пока любая проверка, любая комиссия, а то и делегация сумеет пообщаться с образованным формовщиком, который удивит любого посетителя не только своим прилежанием, стахановскими достижениями, но и своей эрудицией во многих областях знаний.
  - Поселите его в общежитие, а точнее выделите ему комнату, пусть живет один и благодарит нас за доброту. Где наш комсомольский секретарь Лавринович? Подать сюда Лавриновича, - приказывал директор завода Отробов.
  Лавринович появился уже через пять минут.
  - Пан директор, то есть прошу спардонить, господин директор, опять не то, извините. Товарищ директор! коцомольский секретарь Лавринович по вашему приказанию прибыл незамедлительно, при полном так сказать боевом: любую коцомолку готов осеменить, да так, чтоб она родила бойца мировой революции. Что прикажете, товарищ директор?
  - Ширинку застегни, комсомольский секретарь.
  - Есть застегнуть ширинку! - воскликнул секретарь, но его пальцы застряли: молния перекосилась и никак не шла вверх. - Позвольте садиться, поскольку моя проклятая молния на брюках только в сидячем положении слушается.
  - Ладно, садись комсомольский секретарь. Тебе почетное задание...
  - Какое? готов выполнить сию минуту.
  Правая рука секретаря находилась на молнии, пальцы теребили ее проклятую, а она не слушалась.
  - Ты знаешь комсомольца Славского Виктора Васильевича?
  - Как не знать? знаю. Вместе в школу ходим, он в девятый класс, а я в восьмой.
   - Найди его прямо сегодня, а точнее прямо сейчас, он трудится в формовочном цехе, вручи ему ключи от комнаты. Пусть сегодня же переберется и живет там, пока не женится. У него, говорят, невест одна другой лучше.
  - Слушаюсь. Только..., как мне пройти в этот формовочный цех без намордника? Я весь буду черный, три дня отмываться надо. А заводская баня, кажись, не работает: слишком мороз крепчает. А потом, у меня есть предложение...
  - Выкладывай.
  - Что, если этого Витю, знаменитого на все село, перевести в другой цех, скажем, в слесарный, токарный или кузнечный? В токарном цехе рабочие в галстуках ходют и зарплата самая высокая. Выше, чем у меня, комсомольского секретаря. Издайте такой приказ и все тут, а?
  - Ты ширинку на брюках застегнул?
  - Не удается.
  - Ну, так вот, когда застегнешь, вернись, я тебе объясню.
  - А я хочу сейчас, прямо сейчас. Ширинку я уже застегнул, можете поглядеть, - произнес Лавринович вставая.
  - Ладно, черт с тобой. Во всех цехах, кроме формовочного у нас есть передовые рабочие - стахановцы. А в формовочном нет таких рабочих. Как же можно убирать оттуда и иметь отсталый цех? Ты соображаешь? Да, ни черта ты не соображаешь, а еще секретарь. Пусть поработает лет...тридцать, а там я его начальником цеха сделаю. Ты понял или не понял?
  - Так точно, ваш бродь, простите, товарищ директор Отробкин.
  - Как ты сказал? Отробкин? Отробов, балда.
  - Есть баллада, так точно балда.
  - Коль боишься запылиться, сходи домой, накинь на голову простынь - и в формовочный цех, одна нога здесь- другая там.
  
  Во время обеденного перерыва Витя Лавринович явился в цех, замотанный длинным красным шарфом.
  - Здорово, стахановец! Я тут все утро оббивал порог директора, чтоб тебя переселить из этой вонючий клетушки, где мыши и крысы орудуют, и хлеб твой поедают, в прекрасную комнату общежития и не уходил от дилехтора до тех пор, пока он не подписал приказ о твоем заселении.
  - Спасибо: уважили. Я очень рад. А сколько там человек, пять? я буду шестым?
  - Ты один поселишься, как передовой рабочий. Рядом с твоей, в соседний комнате, такой же, как твоя, а может и хуже, живет инженер Давимуха. А в остальных комнатах по шесть-семь человек проживают. Вот ордер, вот ключ, бросай все, идем смотреть.
  - А как же план?
  - А, план не волк, в лес не убежит.
   Комната очень понравилась Вите, он тут же подумал, что в обеденный перерыв, на который отводился час времени, он сможет добежать до общежития, растопить плиту, дабы подогреть суп, сваренный еще с вечера. Но эту мечту не удалось осуществить. Сырые дрова тлели так долго, что время кончалось, а плита оставалась холодной.
  В пять часов вечера заканчивалась рабочая смена, а уже через час начинались занятия в вечерней школе. Приготовить ужин просто не хватало времени: надо помыться, а теплая вода отсутствовала, переодеться, собраться и бежать в школу, высунув язык.
  В 23 часа кончались занятия; опять топить печку: желудок не дает заснуть. А еще уроки на завтра приготовить. В половине второго ночи ложишься, а в шесть уже на ногах. И так каждый день. Ночью тоже было холодно. Туалета в общежитии не было, приходилось выходить на улицу, чаще накинув только потертую шинель на голые плечи.
   Организм, он не железный, начал протестовать. Появились нестерпимые боли в правом боку. Витя испугался, стал подумывать о медицинской помощи. Эти естественные неудобства привели к тому, что передовой рабочий серьезно простыл. Он почувствовал, что его охватил жар, хоть раздевайся до пояса и выбегай на улицу. И только когда его начало пошатывать, он понял: поднялась температура. Пришлось обращаться в местную больницу. А там Лида.
  Она обрадовалась, что к ней обращается за врачебной помощью такой больной, к которому она однажды проявила интерес.
  - Я знала, что ты сюда придешь, - сказала она, ехидно улыбаясь.- Этот цех тебя доконает, а жаль.
  - Почему жаль?
  - Да потому что начальники цехов малограмотные тупицы, по два года в девятый класс ходят, а ты талантливый парень графит глотаешь. Неужели нельзя что-то другое? Вон сколько цехов на заводе, перевели бы. Вот мой отец хороший токарь, мог бы тебя к себе взять.
  - А графит вкусный, я уже привык. А потом я экономлю на питании. Наглотаешься этого графита, и кушать не хочется.
  - Ну, ты даешь! Разденься до пояса, - приказала она.
  - И вы разденьтесь до пояса, только снизу, - сострил Витя. Лида, к его удивлению, не обиделась, а только расхохоталась.
  - Если я разденусь, - тебе плохо станет, упадешь в обморок, - сказала она, сверкая глазами.
  - Давайте проверим.
  - Отложим этот эксперимент на следующую пятилетку, а теперь обнажайся!
  Витя снял рубашку и стал по стойке смирно.
  - Худющий, какой: кожа да кости. Но разве можно полюбить такого? Не дышать! Вдохнуть и задержать дыхание! Так. Измерим пульс и давление. Так...так. Пульс учащенный, давление 160. Многовато.
  - Я волнуюсь.
  - Отчего?
  - Вы действуете на меня отрицательно. Когда я вас вижу, у меня сердце начинает ходить ходуном. Мне нужен другой врач.
  - Я могу дать успокоительный укол. Приспусти штаны!
  - Уже? А вы?
  - Хулиган!
  Лида снова расхохоталась, а потом сделала суровое лицо, это ей так шло, поправила белый халат, немного портивший ее прелестную фигуру, и сказала:
  - Хватит шутить. Я тебя положу в палату. У тебя ничего страшного нет. Но отлежись, отдохни. Нельзя так плохо относиться к себе, как ты. Здоровьем не шутят. У любого, даже самого крепкого организма есть предел, его надо чувствовать. Надо остановиться. Человек живет один раз. Температуру я тебе собью, а в легких пока все чисто, хрипов нет.
  - Вы так хорошо говорите... говорите еще. Я буду лежать здесь до майских праздников, а то могу и все лето...только, чтоб вы дежурили каждый день.
  - Я дежурю сегодня, а потом через день.
  - Я завтра помру, - сказал Витя.
  - От чего?
  - От тоски.
  - У тебя томик Байрона, читай завтра весь день, Дон- Жуан.
  - Хорошо, Медея.
  - Я не ревнива. Пока. У тебя палата вторая.
  Он поселился во вторую палату и был один. Здесь довольно сносно кормили. Свободного времени много, он читал Байрона запоем, а когда лежал на койке с закрытыми глазами, видел Лиду, такую далекую и такую близкую, до боли желанную.
   В четверг Лида явилась в другом платье, высокая, стройная, гибкая как веревочка. Надела белый халат, стала делать обход палат. Витя громко застонал и стал звать на помощь.
  - Что случилось? - прибежала она, все бросив.
  - Болит! Помру! Садитесь скорей!
  - Где болит, что болит?
  - Здесь, ниже пупка, справа.
  - Подними рубашку! - она положила ладошку на низ живота и стала надавливать и отпускать. - Больно?
  - Чуть ниже! - не выдержал Витя и расхохотался.
  - Меня этим не удивить. Я знаю, что там.
  - Откуда? Вы что видели?
  - Видела.
  - Живого? В состоянии бодрости?
  - Нет. На плакате, в мед училище. И преподаватели нам объясняли. Так что твоя шутка не удалась.
  - А я никогда не видел.
  - Что не видели?
  - То, что у вас, женщин.
  - Там смотреть нечего. Ничего не видно.
  - А вы мне продемонстрируете...когда- нибудь?
  - Когда женишься - попроси жену.
  - А если вы станете моей женой?
  - А это не хотите? - и она скрутила комбинацию из трех пальцев.
  - Хулиганка.
  - От хулигана слышу. И знаешь что? Прекрати эти плоские шуточки, здесь я на работе. Если когда пойдем на пикник, там шути, сколько хочешь. Не приставай больше, а то, как дам по одному месту - клубком покатишься. Я медик, не забывай.
  Витя схватил ее за руку, он уже стоял перед ней, смотрел ей в лицо. Она оттолкнула его, он упал на кровать. Секунда - и он был на ногах. Схватил ее на руки, приподнял, опустил на пружины, и сам навалился. Кровать не выдержала, развалилась.
  - Что ты наделал? Тебе придется платить, - сказала она, поправляя мятый халат.
  - Получу премию - заплачу. Я бы еще одну разломал.
  - Я с тобой больше не вожусь, медведь.
  - Лисичка.
  - Я- то, лисичка? Ха! А ты тюлень!
  - Курочка!
  - Петушок...дохленький - хи- хи- хи!
  Лида за словом в карман не лезла. Витя это понял и умолк.
  
  Лида больше не приходила. Носясь по коридору, всем делала выговоры, в том числе и больным и мед персоналу. Все ходили перед ней на цыпочках. И Витя боялся подходить: он понял, что время шуток кончилось и надо готовиться к обороне. Но она не шла, мучила его. Она держала голову высоко, глядя куда- то вдаль, никого не принимала, никому не отвечала на вопросы.
  "Ну и штучка, подумал Витя, заклюет, кого хочешь. Не уступит, не покорится". Ему стало вдруг так скучно и одиноко, что казалось: он снова в солдатской казарме. А что, если совершить побег, что будет, а?
  Он тут же бросился в костылянную к старушке Жужике.
  - Мне в магазин надо за шоколадкой и за шампанским. У Лидии Иосифовны сегодня ровно два года окончания медицинского института, подарок требуется.
  - Да, да, милок. Возьми свою одежку и бегом: один нога здесь, другой нога -там. Почему она такой злой сегодня, ты не знаешь? - спрашивала Жужика, моргая перепуганными глазами.
  - У нее между лопатками чешется, она никак достать не может, вот и все беды отсюда, - сказал Витя, надевая брюки и рубашку, тут же возле окна.
  - На самом деле так, - твоя не шуткует? Я пойду, почешу у нее между лопатками, с меня не убудет.
  - Да, да, это было бы очень хорошо, но сначала закройте кастылянную на замок, мало ли, кто сюда может зайти.
  Пока Жужика закрывала костыльную, чтобы направиться на доброе дело и совершить благородный поступок, Витя уже выскочил из больницы и очутился на свободе.
  
   21
  
  Витя не предполагал, что его, как ему казалось, невинный поступок, облетит весь завод, и все село со скоростью света. Уже на следующий день село как бы разделилось на два лагеря. Одни увидели в этом некий патриотический поступок: мол, парень рвался к формовочный цех, чтоб выполнять и перевыполнять нормы выработки, а другие доказывали, что у него возник конфликт со старшей медицинской сестрой Лидой, и она наговорила ему такого, после чего он не мог больше оставаться в больнице, и потому решился на побег. А еще был слушок, будто они с Лидой сломали железную кровать. А как можно сломать железную кровать? только во время активной половой связи. Этот слушок дошел и до Лиды. Она страшно возмутилась, но не знала, что делать. Кто-то ей дал правильный совет - написать заявление в комсомольскую организацию завода: дескать, такой-то комсомолец сознательно нарушил постельный режим и, игнорируя предписание врача, обманул кастеляншу, получил у нее свою одежду и сбежал. Во время стационарного лечения, вел себя вызывающе: сломал кровать и выдавил одну оконную раму.
  Лида настрочила донос и со слезами на глазах отправилась на завод к Лавриновичу, требуя немедленного действия.
  - Я единственное, что могу сделать, поставить этот вопрос на комсомольское бюро. Как комсомольцы решат, пусть так и будет, - сказал Лавринович.
  - Накажите его, умоляю вас. Нет, я требую, это же безобразие. Разве так комсомольцы поступают? Да его надо лишить всех премий и..., чего бы еще лишить? а, общежития. Пусть спит на улице. Он если разозлится, может все окна выбить, да еще вдобавок поджечь общежитие. Где ваши рабочие будут ночевать, и выполнять нормы. Ну, Васька, сделай этому оболтусу втык, а? Тут слушок прошел, будто мы вдвоем сломали эту кровать, но это неправда, клянусь вам. Разве я, старшая медсестра могла бы пойти на это?
  − А почему бы нет? К тому же, если мы его выселим из общаги, тогда он попросится к вам на ночь, - сказал Лавринович.
  - Ко мне? ни за что в жизни. Я с хулиганами не вожусь.
  - Но говорят, что вы вдвоем кровать сломали... это так?
  - Да что вы такое говорите. Я честная девушка. А потом...он мне не пара. Говорю вам как на духу. Хотите - верьте, хотите - нет.
  
  
  К концу следующего дня к Вите подошла Ибоя Шарди, скупо улыбнулась и сказала, что завтра, в среду, в 16 часов, в заводском клубе комсомольское собрание, на котором ему присутствовать совершенно обязательно.
  - Я чувствую: вы отсюда тоже сбежите, - сказала она, повернулась и ушла, не ожидая реакции Вити, который походил на негра от налипшего графита.
  "Две красотки, не знаешь, какая лучше. Если бы у Лиды был характер Ибои, ей не было бы цены, а если бы у Ибои было лицо и фигура, как у Лиды, ей не было бы равных. Надо держаться. Держаться до конца, иначе пропаду, у ее ног буду валяться, как мой одноклассник Цомов. Что толку, что жена, как куколка, если он у нее на положении слуги. Ко всему прочему, она готова пообщаться с любым другим мужчиной, при удобном случае. То же было бы и у меня с Лидой. Она не для меня, я ей не пара"
  
  На комсомольское собрание Витя явился, хоть и в дешевых, но уже не солдатских брюках и модной рубашке с желтыми цветочками, побритый, прилизанный с большой черной шевелюрой и кажись, на нем не было противного черного графита. Шарди посмотрела на него, молча поздоровалась, хотя и видела его не так давно в формовочном цеху. Какая- то светлая улыбка отразилась на ее личике, спокойном и торжественном. Лида же смотрела на него злыми ненавидящими глазами, как мать на непослушного, только что нашкодившего мальчишку. Она все время отводила взгляд, чтобы не встретиться с его глазами и сохранить независимый вид.
  Секретарь комсомольской организации завода Василий Лавринович, ровесник Вити, сидел в президиуме в единственном числе, с высоко поднятой головой и важным видом. В отличие от Вити, он пользовался успехом у девушек, которые так или иначе лидировали среди остальных представительниц прекрасного пола. И казалось, он относился к этому равнодушно.
  - Будем начинать, - сказал он, вставая. - Прошу тишины. Успокойтесь, пожалуйста. Сильвия Попович, перестаньте колошматить своего соседа Юру Глодяна! Не щекочите комсомолку Роузику. В нашей комсомольской организации на учете 194 человека. Присутствует 66 человек. Десять человек отсутствуют по уважительной причине, остальные просто не явились. Будем разбираться, наказывать.
  - Надо лишить комсомольского билета двоих- троих, - предложил кто- то из зала.
  - Нет, этого делать мы не будем, зачем позорить комсомольскую организацию завода перед районным комитетом комсомола. У завода славные боевые и трудовые традиции. Что о нас скажут? А скажут вот что: на заводе низкая комсомольская дисциплина, и я с этим вынужден буду согласиться. Ну, разве можно заниматься щекотанием на собрании или колотить комсомольца по спине, как это делает Сильвия Попович?
  - А чо он пристает ко мне? - громко воскликнула Сильвия.
  - А мне нравится, когда щекочут, - сказала комсомолка Роузика. - Хи- хи- хи!
  - Прошу соблюдать дисциплину и не отвлекаться, - тщетно призывал комсорг.- На повестке дня три вопроса: Ленин и скромность, поведение комсомольца Славского на больничной койке и третий вопрос: разное. Кто за то, чтобы утвердить повестку дня, прошу поднять руки, - оглядывая зал и сам поднимая руку, произнес комсорг: - Единогласно.
  - Где же единогласно, если голосовал только один секретарь? - спросил кто- то.
  - Э, какая разница, давайте будем работать, - сказал Юра Глодян.
  - И я так думаю, - поддержал его Лавринович. - У кого есть вопросы по повестке дня?
  - У меня есть! - поднял руку комсомолец Герхард. - Я слышал про Сталин. Его выбросили из Мавзолей за оккупацию Венгрии, нашей великой родины, почему бы нам не обсудить этот вопрос. Сталин есть гад и сволош. Я по радио слышал на родном языке.
  Секретарь комсомольской организации лишился дара речи.
  - Я...я не слышал такой ереси, быть такого не может и не должно. Сталин гений, а гениев не судят, - понимаете?
  - Судят, судят! Если убивец - судят! - посыпалось со всех сторон. - Лагеря, пытки, выстрелы в затылок, высылка целых народов - все это он, Сталин.
  - Ой, мне плохо, мне сейчас нужна будет помощь. Телефон, Рахов, секретарь райкома, срочно !
  - Есть предложение позвать секретаря партийной организации товарища Куцына, - предложил ВИТЯ, - он наверняка в курсе, пусть расскажет.
  - Правильно! Позвать Кукуцу, - сказала одна комсомолка- венгерка.
  Делегация отправилась за парторгом. Куцын явился незамедлительно вместе с директором завода Отробовым.
  - Успокойтесь товарищи комсомольцы. Культ великого Сталина действительно развенчан на 20 съезде КПСС 25 февраля этого года. С докладом по этому вопросу выступил Первый секретарь ЦК КПСС Никита Сергеевич Хрущев, выдающийся ленинец- сталинец, о, простите, только ленинец, я оговорился. Он выступил на закрытом заседании съезда, поэтому его доклад не публиковался в печати и, следовательно, не доводился до сведения советских граждан. Нам этот документ читали в Рахове только для членов партии. Это закрытое письмо ЦК. Не обижайтесь, что вам, нашей смене этот документ не зачитывали. Так решила партия. Ведь есть же секреты у родителей от своих детей. Так и тут. Вы, комсомольцы - дети партии: не обижайтесь на свою родную мать КПСС. Партия нам говорит, а мы, коммунисты, говорим вам, комсомольцам, нашей завтрашней смене, кому мы полностью доверяем и кем мы по праву гордимся: поворачивайте свои сердца к Ленину, потому что Ленин образец скромности, честности, открытости, правдивости. Владимир Ильич никогда не задирал нос. Он сам себе чистил сапоги, сам умывался и вытирался полотенцем. Сам, без чьей - либо помощи, садился в автомобиль. Он даже чай мог заварить, и ходоков чаем угощал. Давайте повернемся к Ленину, великому гуманисту.
  - А кто прикончил царя и его детей? - спросил самый хулиганистый комсомолец Бейло.
  - На этот вопрос я ответить вам не могу: партия молчит, и я молчу. Я думаю, что это слухи, они исходят от наших врагов. Вы поменьше вражьи голоса слушайте. У нас коротковолновые приемники не выпускаются, в целях безопасности, конечно, так они, враги проклятые, на средних волнах всякую чушь стали городить. Я призываю объявить им бойкот.
  - Лучше в церковь пойти, чем радиво слушать, - сказал кто- то из зала.
  - Нет, я не могу согласиться с таким утверждением. У нас церковь отделена от государства. Церковь реакционная. Бога нет - есть Ленин. Ленин наш Бог, а клубы и библиотеки его храмы.
  - Мы поняли: Ленин - скромняга, пусть варит себе чай, а мы пойдем дальше. Приступаем к рассмотрению второго вопроса : поведение на больничной койке комсомольца, нашего передового рабочего Славского. Комсомолка Шмидт, доложите нам, вкратце, существо вопроса. - Комсорг сел и приготовился вести протокол, так как забыл, по рассеянности, избрать секретаря собрания.
  - Я буду докладывать с места, - заявила Лида, вставая. - Собственно, и докладывать нечего. Сбежал, не закрыв больничный лист, это всем известно, все село бурлит по этому поводу. Некоторые считают, что комсомолец Славский совершил геройский поступок, сбежав из больницы, а я так не считаю. Это хулиганство, его надо осудить и наказать по комсомольской линии - лишить его права принимать участие в первомайской демонстрации, или заставить его выучить какую- нибудь брошюру Ленина наизусть.
  В зале раздались смешки.
  - Нечего смеяться, - сказал Лавринович, - товарищ Шмидт правильно предлагает. Я только в одном не согласен: изучение труда великого Ленина это не наказание, а поощрение. А теперь слушаем вас, комсомолец Славский. Объясните, а потом еще, возможно, получите последнее слово. В последнем слове вы должны раскаяться, разоружиться.
  - Тяжело мне стало там, вот и убежал. Как подумал, что не выполню месячную норму - так сердце защемило. Лежу на кровати, ворочаюсь, вдруг сетка вместе со мной на пол, как грохнет, думал: сотрясение мозга получу. Копчиком о железную раму так стукнулся, что в глазах потемнело. Попросил обезболивающую таблетку, а мне сестричка пурген дала: прими, говорит: поможет. Не прошло и полчаса, как я туалет начал посещать, да так часто, что решил потом и не вылезать оттуда. Тоска меня охватила, даже по графиту затосковал.
  В зале раздались аплодисменты, потом начался хохот. Лида надулась, вскочила и хотела убежать, демонстративно: ее больше всего разозлило не выступление Вити, а аплодисменты и хохот. Но Терезия, сидевшая рядом, не пустила ее.
  - Ты, что? Хочешь признать свое окончательное поражение? Сиди!
  - Есть еще желающие высказаться? Прошу!
  - Это необычный поступок, - сказала Шарди, - мне трудно судить, хоть в этом есть что- то такое романтичное. Не всякий мог бы на такое решиться.
  - Это фулиганство, - сказал комсомолец Бейло.
  - Так что с ним делать, с этим симпатичным нарушителем? - спросил Василий Лавринович. - Неужели его из славного ленинского комсомола выпирать за это? Я думаю, он больше не будет так поступать. Может, вы комсомолец Славский раскаетесь в своем последнем слове, и мы ограничимся только выговором без занесения в учетную карточку? Что скажут товарищи? Что с ним, негодником, будем делать, а? Я знаю, что директор завода, который оказал нам честь своим высоким присутствием, приказал повесить комсомольца Славского к майским праздникам...
  - За что? - в ужасе спросила Шарди.
  - Да, вот именно, за что? - повторила Лидия Шмидт.
  - Не дадим! - раздались голоса в зале.
  - Успокойтесь! Я что- то не так сказал? - растерялся Лавринович.
  - Вы сказали, что его повесят к майским праздникам - вот что вы сказали. В таком случае я снимаю все свои обвинения. Нельзя же повесить человека за то, что он сбежал с больницы. - Не унималась Лида. Витя смотрел на нее с благодарностью и небывалой нежностью.
  Тут не выдержал директор завода Отробов. Он встал, рассмеялся и всего один раз чихнул в носовой платок.
  - Товарищи комсомольцы, - сказал он, - не волнуйтесь. Когда мы говорим: повесить его на доску почета, то мы имеем в виду, не его самого повесить, это было бы смешно, а его фотографию. Ваш комсорг не до конца выразил мысль, а потому она вышла искаженной. Да, мы повесим товарища Славского к майским праздникам, и не только у нас в Поляне, но и в самом Рахове. Но мы повесим его фотографию, а не его самого. Я уже пытался связаться с секретарем райкома партии по этому вопросу, но мне сказали, что он поехал в колхоз имени Ленина, где самой удойной корове, побивший все рекорды, должны присвоить имя выдающийся революционерки Инессы Арманд. Если он к вечеру успеет вернуться в храм нашей партии - райком, - я обязательно свяжусь с ним и решу этот вопрос. Уверяю вас: он будет решен положительно. Комсомолец Славский еще раз доказал, насколько он предан родной коммунистической партии и своей родине. В его побеге из больницы я вижу хороший почин. Куда он убежал, в пивную, чтоб надраться до потери пульса? К своей любимой девушке пальчики целовать, да коленки гладить? Нет, товарищи! Он ринулся сразу на производство, в цех, на свое рабочее место и в этот день выдал две нормы. Вот, что он сделал! Если бы все так. Честь ему и хвала! Позвольте вручить ему грамоту с изображением великого Ильича!
  Раздались дружные аплодисменты. Какая- то девушка крикнула: Ура! - но ее не поддержали.
  - И еще премию получите - бесплатный продовольственный паек. Сейчас ассортимент продуктов будет расширен. Если раньше мы выдавали кукурузу...
  - Гнилую, - кто- то произнес в зале.
  - Если мы раньше выдавали кукурузу, килограмм сахара и грамоту, то теперь, ко всему этому, прибавляется пачка гороха и килограмм соли. В дальнейшем мы будем наращивать темпы. Я хочу обратить ваше внимание еще на одну черту характера комсомольца Славского. Она заключается в том, что товарищ Славский не только хороший производственник, но и самый лучший ученик в школе. Многие из вас обращаются к нему за помощью, вы толпами ходите к нему на консультацию. Он знает гораздо больше, чем требует программа. Спросите у него, почему великий Ленин поссорился с невеликим Мартовым или почему, например, Надежда Константиновна, партийный товарищ Ленина, не вцепилась в волосы Инессе Арманд, партийному товарищу своего мужа, - спросите, он вам ответит. Никто этого не знает, а он знает. А вы спрашиваете, что с ним делать. Да ему памятник надо ставить!
  - Давайте поставим! - сказал комсорг Лавринович.
  - Нет, товарищи! При жизни нельзя ставить. Только Сталин при жизни наставил себе памятники на каждом углу на каждой улице, в каждом колхозе, в каждой деревне. За это его сейчас, после смерти, немного погладили против шерстки. Осудили его за это. При жизни Сталина такого быть не могло: партия стеснялась одергивать своего вождя. При жизни товарища Сталина партия и Сталин были близнецы и братья, как говорил Маяковский о Ленине. Но, теперь все переменилось. Теперь мы памятник Сталину уберем, и будем ставить памятник Ленину, скромному человеку, который при жизни ни одного памятника не успел себе поставить. Так и с нашим комсомольцем: зачем ему ставить сейчас, чтоб снимать потом? Нет, мы этого делать не будем. Ему и грамоты достаточно, правду я говорю, комсомолец Славский?
  - Не надо делать из мухи слона, - ответил Витя.
  - Скромно, весьма скромно. Похвально.
  
  21
  
  
  В среду, после работы Витя был у Полины Антоновны. Он не предполагал, что Полина была ярой националисткой и за национализм была посажена на десять лет, лишена права преподавать в старших классах, а после выхода на волю, отправлена на запад в начальную школу.
  Она снимала просторную комнату у одной вдовы, жившей недалеко от завода и вечерней школы. Ее внука не было дома. Гость не стал выяснять причину, почему Василия нет. Это было и так ясно: Полина Антоновна хотела поговорить наедине не только о внуке, но и высказать свои взгляды по всяким другим вопросам, как бы забывая об осторожности и излишне доверяя человеку, которого так мало знала.
  Она усадила гостя за стол, заваленный книгами, сама уселась напротив.
  - Я надеюсь, вам удалось поговорить с моим внуком, как я просила вас об этом, - скажите, он хоть в чем-то согласился с вами, или проявил такое же ослиное упрямство, как со мной? У меня уже от него голова болит, я не знаю, что делать.
  - Полина Антоновна, успокойтесь. Ваш внук вскоре сам придет к тому, что надо учиться в школе и вести себя так, как вы ему советуете. Он сейчас похож на путешественника, очутившегося у родника с пересохшим горлом, и пока он не утолит жажду, никакими силами его не оторвать от этого родника.
  - Почему же вы не прилипли к этому роднику?- с каким-то недоверием спросила она.
  - Я нахожусь совершенно в другой плоскости, чем вы с вашим внуком. Я гол, как сокол, я нищий...настоящий советский пролетарий. Любая девушка понимает это. А если она не понимает, то я понимаю. У меня ничего нет за душой, кроме надежды; и выбраться из нищеты я смогу только тогда, когда получу образование. А вашему внуку это как будто и не нужно, он уже твердо стоит на ногах.
  - Это в какой- то степени так, сказала Полина Антоновна. - Если бы ему еще и вашу голову - было бы совсем хорошо. Я боюсь, что какая- нибудь мадьярка понесет от него, начнет сверкать пузом, и тогда ему придется жениться на ней. А я не могу допустить этого. Пусть на украинке женится. И запить он может. Эта беда тоже подстерегает его.
  - Потерпите немного. Я постоянно буду капать ему на мозги, чтобы он слушался вас. Только вы, как мне кажется, излишне строги к нему. Постарайтесь поговорить с ним по душам, как мать, которая бездумно любит свое дитя, каким бы оно ни было.
  - А вы думаете, я не люблю своего внука? Да он мне дороже сына!
  На столе лежала газета "Правда" с сообщением о культе личности вождя народов. Витя с интересом поглядывал на заголовок газеты, хоть уже слышал сообщение по радио.
  - Как вы относитесь к культу этого Джуги? - спросила Полина Антоновна, с трудом переключаясь на другую тему.
  - Кто такой Джуга?
  - Как кто, разве вы не знаете? Это же гений коварства, палач палачей, наследник картавого палача Ильича, Сталин.
  - Разве?
  - Фамилия у него Джугашвили, а я называю его иначе - Душегубошвили.
  - Ну, теперь будет демократия, мы возвращаемся к Ленину, - сказал Витя, которому показалось, что он ослышался относительно Ленина.
  - Ленин точно такой же палач, как и его наследник, Сталин, так что ждать кардинальных перемен не стоит. Хотя Хрущев нанес мощный удар по тоталитаризму, это следует признать. Кто расстрелял царскую семью, - царя, царицу, четырех дочерей, несовершеннолетнего царевича Алексея, больного парня и всю царскую прислугу вместе с ними, - вы знаете?
  - Я впервые слышу об этом; ушам своим не верю, если честно признаться.
  - Это дело рук Ленина, хотя нигде не сказано об этом ни слова. Если еврей Ленин и обсуждал этот вопрос с евреем Кацнельсоном (Свердловым), то тайно, за закрытыми дверями, и никто об этом не знает: Ленин предпочитал не светиться, он был слишком коварен и наследника коварного себе подобрал.
  - Так он же критиковал его. Об этом газеты пишут, - сказал Витя, впервые услышав негативную оценку вождя мировой революции.
   - Он критиковал своего наследника уже, будучи тяжело больным, когда чувствовал, что наследнику не терпится наследовать власть и после того, как Сталин оскорбил его супругу Надежду Константиновну. Тут- то нашла коса на камень, тут- то два негодяя попытались скрестить свои мечи, но из этого ничего не вышло. Будущий палач Сталин не мог не победить палача Ленина, надолго убрав его завещание в секретные архивы. - Полина Антоновна говорила тихо, периодически озираясь по сторонам, чтобы убедиться, не подслушивает ли кто, не стоит ли кто за дверью или под окном с открытой форточкой.
  - Ленин и Сталин - палачи? Такого быть не может, - горячо произнес Витя.
  - В вопросах истории, трагической истории нашего государства, вы человек темный, как и все. Мой внук Василий точно такой же. Я пытаюсь ему кое- что внушить, но это бесполезно: он и слушать меня не хочет. Теперь я хочу вам открыть глаза на некоторые вещи, хоть и понимаю, насколько это опасно. Я все еще могу получить лет 25 лагерей, а то и расстрел, поскольку я слишком много знаю. Надеюсь, вы не продадите меня?
  - Не думайте об этом.
  - Я вам немножко хочу рассказать о Ленине. Эти сведения мною получены тоже от бабушки, которой теперь уже нет в живых. Ленин совершил тягчайшие преступления перед Россией, которую он так не любил, а возможно и ненавидел. Будучи немецким шпионом, совершил государственный переворот: втянул Россию в затяжную гражданскую войну, в которой погибло 13 миллионов человек. А два миллиона интеллигентов, цвет и гордость русской нации выслал за границу, еще столько же расстрелял и посадил в концентрационные лагеря, уничтожил большинство святынь - церковных храмов, расстрелял священнослужителей. Он отец концлагерей, взятия заложников с последующим расстрелом, создатель однопартийной коммунистической диктатуры, отец теории завоевания мировой революции. Самую точную, самую правдивую характеристику дал ему великий русский писатель Иван Алексеевич Бунин. Вот послушайте, у меня тут вырезка, цитирую: " Планетарный злодей, осененный знаменем с издевательским призывом к свободе, братству, равенству, высоко сидел на шее русского "дикаря" и призывал в грязь топтать совесть, стыд, любовь, милосердие... Выродок, нравственный идиот от рождения, Ленин явил миру как раз в разгар своей деятельности нечто чудовищное, потрясающее; он разорил величайшую в мире страну и убил миллионы людей, а среди бела дня спорят: благодетель он человечества или нет?" Вы что- нибудь читали из произведений Ивана Бунина?
  - Я впервые слышу эту фамилию.
  - Бунин - великий русский поэт и прозаик, умер не так давно в Париже, где он жил последние годы. Нет более коварного человека, чем Ленин. Именно он обещал землю крестьянам, фабрики, заводы - рабочим, мир народам. Народ поверил ему, пошел за ним, поддержал его мятеж. Кучка евреев во главе с Лениным, в жилах которого тоже текла частичка еврейской крови, совершив переворот, установила жесточайшую диктатуру, жестоко подавила возмущение народных масс.
  По количеству уничтожения собственных граждан палача Ленина, обставил палач Сталин, которого теперь разоблачил Хрущев. Хрущев не сказал, однако, что Сталин уничтожил около 90 миллионов человек советских граждан за свое тридцатилетнее правление гигантской страной.
  - Полина Антоновна, прошу вас, у меня уже голова болит от всего этого. Я приду к вам на лекцию в следующее воскресение. Вы только никому- никому не рассказывайте то, что вы мне сейчас рассказали. Это очень опасно, поймите это. Может, человек и не станет доносить на вас, а вот в кругу друзей проболтается непременно. Я думаю, что информаторы есть не только на заводе, но и в школе и просто в селе. Потом вы начнете думать, кто же меня продал? Не так ли?
  - Я об этом тоже думала, - сказал Полина Антоновна, - но ведь надо, чтобы хоть кто- то знал истину. Вы тоже ее передадите, когда- нибудь в устной, а то и в письменной форме. Нельзя допустить, чтобы истина погибла, как об этом мечтают коммунисты. Сейчас все перевернуто с ног на голову и люди привыкают к этому, если уже не привыкли. Я смотрю, в школе: о прошлом и речи нет. А если есть, то только в том плане, что раньше, при царизме абсолютно все было плохо, а теперь, при социализме все хорошо. Истории до 17 года вообще нет, как таковой, она начинается только после переворота 17 года. У меня здесь эти националисты венгры вызывают некоторое уважение: у них не отравлены мозги марксисткой галиматьей. У них одно на уме: как бы побольше заработать, чтоб прокормить семью. Они не свершают челобитную палачам Ленину и Сталину, как это делают в Киеве и других украинских городах.
  - Я служил в армии, общался с ребятами различных регионов России, но ни от кого, ни разу не слышал, ни одного плохого слова о почти святых людях, вождях Октябрьской революции, ставших гениями всего человечества. И то, что вы мне сейчас рассказали, кажется неправдоподобным и страшно крамольным. Пожалуй, лучше забыть о нем до определенного времени, иначе может быть очень и очень плохо.
  - Я понимаю. Трудно пытаться убедить фанатиков в чем- то. Коммунистический абсолютизм перерос в массовый энтузиазм. Все поклоняются земному богу, считают его единственным, непогрешимым, даровавшим им равенство, хоть это и означает одинаковую нищету для всех, кроме партийных бонз. Будете кофе? У меня натуральный, истолченный в ступе пестиком, который мне внук заказал на заводе.
  - Я пью только чай. Приучили к чаю в армии, - сказал Витя.
  - Вам будет чай, а я выпью чашечку кофе. Вы Василия, как- то отдерите от этой мадьярки, уж больно он прилип к ней, вернее к ее юбке. Ну, что у него может быть общего с ней, скажите!
  - Она симпатичная, очень аккуратная, улыбчивая, страстная, бойкая. Она обладает всем, что требуется от девушки в ее возрасте. Она не может не нравиться вашему племяннику. Повлиять на него очень трудно, а то и невозможно. Чем больше вы будете отговаривать его, тем сильнее он станет к ней тянуться. Так устроен человек, в том числе и ваш племянник.
  - Он сведет меня в могилу раньше времени.
  - А вы поменьше обращайте на это внимания, и увидите: все будет хорошо. Иногда нам полезно перебеситься, как говорят в народе.
  
   24
  
  Одноклассник Вити Николай Бадюл работал главным бухгалтером узкоколейной железной дороги (УЖД), не будучи членом партии. Пожалуй, это была единственная должность, где не требовался партийный билет. Николай Михайлович получал около девятисот рублей в месяц. Это была неплохая зарплата. А если учесть удачную женитьбу на девушке венгерке, у которой был свой дом и крохотное приусадебное хозяйство, в рамках дозволенного, конечно, то жизнь главбуха была ближе к относительному, если не сказать скромному коммунистическому изобилию.
  Как и Витя, он окончил семь классов, правда, на одни тройки, не любил историю и художественную литературу и решительно не питал никаких надежд на что-то необыкновенное, большое, как это делал романтик Витя. У него был хороший каллиграфический почерк, буквы выводил старательно и аккуратно. Еще учителя это заметили и поручали ему вписывать фамилии учащихся в журнал. Его тетка работала в сельсовете бухгалтером и пригласила подростка счетоводом за смехотворную плату сто рублей в месяц. Здесь Коля освоил азы бухгалтерии, а потом, когда наследники Ленина оставили крестьянам землю только в цветочных горшках, а остальную отобрали, обрезали по углы и поставили одного помещика, именуемого председателем колхоза, Коля сбежал. Он бросился на завод в бухгалтерию, но там все места были заняты. Потеряв всякую надежду устроиться на работу, он направился домой через горы и, переходя мост через Шопурку, заметил паровозное депо, а рядом здание, смахивающее на контору.
  "Зайти что ли и сюда?" - спросил он самого себя и вернулся назад. И точно. Повезло. Им требовался бухгалтер. Коля предъявил трудовую книжку. Начальник покрутил головой, но согласился взять с месячным испытательным сроком.
  Коля трудился, не покладая рук. Он оставался после работа и корпел над бумагами бухгалтерскими учебниками допоздна, пока не освоил все премудрости капризного бухгалтерского учета. Теперь он манипулировал деревянными косточками, как пешками на шахматной доске.
  Николай Михайлович всегда приходил в школу в чистой отглаженной рубашке с галстуком. К урокам он не готовился, зная, что все равно тройку поставят, никуда не денутся. Николай Михайлович немного заикался, и это избавило его от службы в вооруженных силах. Так схожи были судьбы у них, Коли и Вити и так непохожа была судьба Вити на судьбу Коли. Коля родился под счастливой звездой, и поэтому ему везло, начиная с детства и до глубокой старости.
  Никто не знает своей судьбы, равно как и своей смерти. Мы можем только фантазировать, что где-то в другой галактике находится ячейка для каждого двуногого существа и в этой ячейке все запрограммировано, все расписано. Каждый наш шаг, наши удачи и наши потери, наше убожество и наше величие. Тогда можно было бы объяснить и судьбу такого, вернее таких пустых ничтожных людишек, как Ленин, Сталин, Брежнев; в особенности судьбу Брежнева, с детства отрицавшего Бога, и с детства до глубокой старости купавшегося в роскоши земной и славе.
  
  Николай Михайлович понимал, как тяжело его однокласснику и старался помочь ему. Он не успокоился до тех пор, пока не выбил единицу счетовода у себя на УЖД. Как только это случилось, он позвал Витю на улицу во время перерыва после второго урока и сказал:
  - Знаешь, весь класс переживает за тебя стахановца. Ты зарабатываешь гроши, ты плохо одет и весь в графите, и даже пахнет от тебя не то песком, не то графитом. Одноклассники поручили мне что- то придумать... И вот, мне удалось выбить одну штатную единицу счетовода. Оклад небольшой, правда, всего 450 рублей, но это не формовочный цех, где ты дышишь графитом вместо кислорода. Давай увольняйся и приходи. Твоя кандидатура согласована с руководством. Это твердо.
  - Спасибо, дорогой, я завтра же пойду к директору с заявлением, − обрадовался Витя, будто его наградили премией в тысячу рублей.
  - Мы все тебе подыскивали, что-то подходящее и вот, наконец, я добился этой маленькой должности. Делать почти нечего: сиди, да костяшками стучи. Ты на счетах умеешь?
  - Нет.
  - Не беда, научишься. Не Боги горшки обжигают, как говорится. Ты берешь надо мной шефство по физике и математике, а я берусь обучить тебя бухгалтерскому делу. А там основное, чтоб дебит с кредитом сходился, - сказал Николай.
  - Странные слова, однако ж.
  - Ничего странного, не пройдет и месяца, как эти слова будут тебе знакомы, как сумма квадратов двух чисел.
  
  
  ***
   Витя на следующий же день не стал спешить в формовочный цех и надевать рабочую одежду, заштопанную во многих местах собственными руками, а оделся, как обычно, когда ходил в школу и отправился к директору завода с заявлением по поводу увольнения.
  - Да вы что? - удивился Отробов. - Никуда я вас не отпущу. Вы у нас передовик производства. Я уже в райкоме партии согласовал вопрос... вас повесят на доске почета.
   − Я не хочу, чтоб меня вешали, у меня хоть и жизнь такая, что жить не стоит, но я пока сдаваться не намерен.
  − Я не в том смысле...не вас повесят, а вашу фитография. Я пердонюсь, конечно, − произнес директор и даже не стал поднимать трубку, когда телефон звенел не останавливаясь.
  - Я не выдерживаю подобной нагрузки. Для меня это слишком тяжелая работа и не только тяжелая, но и вредная. Все мои внутренности теперь забиты графитом, скоро мне и обедать не надо будет. А то, что вы мою фотографию повесите на доске почета в районе, меня не больно волнует. Извините, конечно, − произнес Витя, как можно мягче.
  - Давайте переведем вас в токарный цех. В будущем станете начальником этого цеха. У нас это запросто. Ленин говорил, что кухарка будет править государством, почему бы вам ни править токарным цехом?
  - Разве я кухарка?
  - Нет, конечно, - сказал директор. - А что вам предлагают?
  - Я буду перекладывать бумажки за 450 рублей в месяц, а у вас я получаю только 350. Это не сопоставимо.
  - Да? А почему вы раньше не говорили об этом? Мы ведь могли платить вам 800- 900 рублей в месяц.
  - Мое дело работать, а дело ваших мастеров и начальников цехов следить не только за тем, чтобы рабочие, выполняли и перевыполняли нормы, но и получали должную зарплату, так ведь?
  - Я с вами согласен. Оставайтесь. Я всякий раз убеждаюсь, что вы, именно вы, мне нужны. Я, знаете, здесь в окружении венгров и они, хочу я этого или не хочу, постоянно навязывают мне свою волю, а сейчас, после разоблачения Берии и развенчании культа Сталина, начинает бушевать демократия. Было бы это раньше, мы отправили бы несколько человек по ленинским местам, как говорят, и обстановка сразу бы разрядилась. Мне нужен свой человек. Я обещаю вам в кратчайший срок партийный билет и тогда все дороги перед вами открыты.
  - Это диплом кандидата наук без высшего образования? - спросил Витя.
  - Интересная постановка вопроса, хотя и довольно меткая, - невольно согласился директор. - Но это, между нами. Надеюсь, нас теперь не подслушивают. Я, как только развенчали культ личности, оборвал всю проводку в этом кабинете. Итак, давайте соглашайтесь.
  Секретарша Отробова несколько раз пыталась соединить директора с кем-то, но он вызвал ее и сказал:
  - Я занят. Никого ко мне не пускайте и ни с кем не соединяйте, я тут с человеком решаю важные государственные дела. Понятно?
  Секретарша ушла, но тут же, не спрашивая разрешения, ворвался главный инженер Тимча-Пинча.
  - Товарищ Отробов! У нас перебои с чугуном. Требуется ваше вмешательство, безотлагательно, иначе беда.
  - А вы и вмешайтесь, вы же главный инженер, но не пешка на шахматной доске, - сказал Отробов.- Я вот тут пытаюсь удержать нашего передового рабочего. Я ведь недавно подписал приказ вывесить его фотографию на доску почета перед заводским клубом, а также намеревался отдать на него материалы в Рахов, чтоб там его тоже повесили на Доску почета. А теперь он уходит. Это же ЧП. Вы-то куда смотрите, главный инженер?
  - Найдем, кого повесить, не беспокойтесь, товарищ Отробов! Вы лучше звоните в райком партии по поводу поставки чугуна, иначе быть беде. Вы же член райкома партии, вас и послушают, а я что? А что касается передового рабочего, то у нас передовых рабочих полно. Не морочьте себе голову. Вы один, а рабочих сотни и почти каждый третий - передовик производства. Во всех отчетах мы это пишем и там ваша подпись первая. А товарища отпустите, пусть идет на все четыре стороны, как говорится. Теперь после разоблачения Сталина каждый желает то, что хочет. Так что адью, Виктор..., как вас?
  - Я и без вас знаю и в ваших советах не нуждаюсь. Уже не единожды говорил вам об этом. Идите, связывайтесь с кем нужно по поводу поставки чугуна, вы тоже член, не прибедняйтесь, − с какой- то выраженной злобой произнес директор.
  - Что ж, попробую!
  - Прохвост, каналья, хочет занять мое место, - сказал Отробов, когда Тимча−Пинча закрыл за собой дверь. - Не терпится ему, но, молодой еще, подождет. Угоститесь, это хороший табак. Берите, не стесняйтесь! Ну, так как мы поступим? Я немедленно издаю приказ о вашем переводе в другой цех. В токарный, кузнечный, сами выбирайте!
  - Если бы такой разговор состоялся хотя бы неделю тому, можно было договориться, а теперь...я уже дал согласие в конторе на железной дороге и подводить людей просто не могу. Спасибо вам за все. Впрочем, через полгода, я приду в себя за это время, акклиматизируюсь, как говорится, и приду. Я сам приду к вам. Вы не только хороший директор, но еще и хороший человек, что бывает очень редко. Практически трудно встретить такое чудесное редкостное сочетание - доброты и деловых качеств. А сейчас подпишите мое заявление, прошу вас. Знаете, свято место: пусто не бывает. Там могут взять и другого человека на мое место, если я слишком долго начну тянуть резину.
  - Хорошо: убедил, - сдался директор и начертил всего одно слово в верхнем левом углу заявления "уволить".
   25
  
  Секретарь комсомольской организации завода Василий Лавринович безразлично отнесся к тому, что Витя уволился.
  - Э, ерунда все это. Ты, пожалуй, правильно поступил: нечего тебе графит глотать в формовочном цеху. Я там всего один раз был и то ненадолго. На комсомольском учете все равно будешь числиться у нас. Если когда прогуляешь собрание не беда, я привлекать к ответственности не стану, только ты аккуратно уплачивай комсомольские взносы. Кстати, моя бабушка всякий раз спрашивает о тебе, ждет тебя в гости. Приходи в воскресение к обеду. А вечером пойдем в гости к моей пассии Эстергази. У меня голова кружится от счастья, когда я вижу ее. Ты только моей бабушке не говори. И прогуляемся заодно. Давай. В воскресение мы с бабушкой ждем тебя, не забывай.
  Витя сдал свое заявление с резолюцией директора в отдел кадров, а сам, схватив велосипед, помчался к минеральному источнику в конце села в маленький приселок Буркут. Здесь один из домиков показался ему знакомым, как будто из далекого сна возник перед ним. Подойдя поближе к калитке, нажал на кнопку звонка. Вышел хозяин и проявил чрезвычайную любезность по отношению к нему.
  - Можно оставить у вас велосипед? Я только наберу воды у источника и вернусь, - сказал Витя.
  - Я никак не возражаю, - сказал хозяин. - Только чтоб мать Лиды не узнала, а то мне плохо будет.
  - А при чем тут мать Лиды? - удивился Витя.
  - Она считает тебя своим зятем, а у нас тоже дочка есть, Жужикой ее звать и она тебя знает.
  - Откуда?
  - Заходи, она тебе сама скажет. Эй, Жужи, принимай гостя!
  Витя снял туфли и в носках, благо, они оказались без дырок, ступая по мягким коврам, вошел в комнату Жужики. Она сидела у пианино в цветистом сатиновом халате, с зачесанными на плечи черными волосами.
  - Я запомнила тебя. Ты здесь были 8- 10 лет назад, приносил молоко, сметану и сушеные яблоки, а я играла на пианино произведения нашего композитора Ференца Листа. Садись!
  - Да, - сказал Витя, - вспомнил. А сколько вам теперь лет? Извините, что спрашиваю. Я знаю, у девушек не принято спрашивать, сколько им лет, но тут особый случай.
  - Я уже старая: мне 28 лет. Время так быстро бежит, просто страшно. Все прошедшее кажется легким сном, который с трудом припоминаешь.
  - Вы такая прелестная девушка, почему вы не замужем? Или вы уже были замужем, да неудачно?
  - Нет, не была, - ответила Жужика. - Я все ждала чего-то необычного. Короче рыцаря на белом коне, а он, негодник, не появлялся. А теперь...А у вас как дела? Ты, говорят, безнадежно влюблен в Лиду. Она такая волчица, хоть и молодая, - засмеялась она, - это шутка, конечно. Ты здесь у меня сидишь, а мысли у тебя там, в другом месте. Мне кажется, ты мимо этого дома проезжал, так ведь?
  - Вы имеете в виду дом Лиды?
  - Да, он самый.
  - Жужика, может, я кавалер и ничего, на тройку, но муж из меня просто никудышный. На ком бы я ни женился, я счастья никому не принесу. Я так беден, не образован, у меня никакой специальности нет. К тому же, я рвусь в город. Только там я смогу, если устроюсь, окончить институт, а потом уж можно будет думать о том, чтобы заводить семью. Я служил в Минске, там редко, но все же дружил с девушками. Там несколько другие нравы, более свободные, что ли. И девушки ведут себя свободнее. Здесь совсем другая обстановка. Здесь просто так девушку не поцелуешь, верно? А если бы ей и удалось ускользнуть от материнских глаз и тайком поцеловаться с кем- то, что бы с ней тогда было?
  Жужика пожала плечами, она явно не хотела такой прозы жизни, о которой говорил Витя, совершенно ее обескуражив.
  - Но ведь наши парни растут, женятся и никого не мучают, в том числе и себя, как ты это делаешь. Ты совсем изменился с тех пор, как я тебя видела, когда ты был почти ребенком с печальными задумчивыми глазами, в которых горел какой- то теплый, едва заметный огонек. Хоть я и старше, но ты кажешься взрослее меня.
  - А вы были для меня красивым сном, который под бременем тяжелого детства и юности, улетучился, и я не надеялся, что он когда- нибудь станет явью. Я очень рад встречи с вами.
  - Я тоже рада и желаю тебе добиться цели, которую ты сам перед собой поставил.
  - Сыграйте мне что- нибудь, если можно.
  - Не откажусь.
  Жужика ударила по клавишам, а потом запела песню на венгерском языке.
  - Это песня о вечной неразделенной любви, - сказал она.
  - Благодарю вас. Вы не только играете, но и хорошо поете. Я часами слушал бы вас, да мне идти пора, - сказал Витя, вставая.
  - А ты приходи, когда будет время, - сказал Жужика с мольбой в глазах.
  - Непременно приду. Всего вам доброго.
  
   26
  
   Кобелецкую Поляну посетил самый могущественный человек, выдающийся ленинец, отец рабочих, колхозников и прочего крепостного люда, Первый секретарь райкома партии Филарет Фигушкин. Совсем недавно он сменил кожаную тужурку на гражданский костюм, а кожаную, пропитанную потом кепку на шляпу с широкими полями, отчего имел презентабельный вид.
  После критики культа личности и ареста выдающегося сына советского народа Лаврентия Павловича и в результате частичного сокращения числа сотрудников НКВД, ему, Фигушкину Филарету, досталась не менее престижная должность первого секретаря райкома партии, и машина на четырех колесах, из которой он очень редко когда выползал.
  - Признаки коммунизма налицо, товарищи, - говорил он своим сотрудникам всякий раз, когда садился в задрипанный автомобиль. Автомобиль гудел так, что стекла дрожали, но работал исправно и был вынослив, как и его хозяин.
  Коммунистическое распределение материальных благ в семье Фигушкина и полное отсутствие пешей ходьбы привели к значительному изменению тела в ширину за счет увеличения живота, места, на котором он обычно сидел не только на заднем сиденье, но и за столом президиума, а также сисек, за что его прозвали женоподобным секретарем.
  Любой завод, любая фабрика, любое предприятие, вплоть до общественной бани, этого социалистического достижения и блага, обязано было стоять на ушах, если первое лицо района планировало провести смотр бытовых условий граждан и их достижений в социалистическом - коммунистическом строительстве. Из цехов завода вытаскивали металлолом и всякие негодные бракованные детали, очищали лысину вождя мировой революции от птичьего помета, домохозяйки наводили порядок во дворах, комсомольцы вооружались метелками и подметали улицы, - словом все шло своим чередом, как и двести с лишним лет назад, когда создавались потемкинские деревни.
  Даже самое трезво мыслящее руководство социалистического предприятия не могло изменить, внести что-то новое в этот, укоренившийся ритуал встречи первых лиц лишь потому, что после такого посещения - смотра достижений, обязательно следовал разнос на бюро райкома и делались выводы, после которых, не переставая, сосало под ложечкой, и появлялась дрожь в коленях.
   Смотр завода, а, следовательно, и всего села начался в одиннадцать часов утра. Фигушкин поразился тому, что при въезде в село не было ни одного плаката, ни одного лозунга, призывающего сплотиться вокруг членов Политбюро ЦК КПСС или, хотя бы - "Долой империализм!" Портреты членов Политбюро в центре села также отсутствовали. Что бы это могло значить?
  Перепуганный председатель сельского совета Иван Кравчук стоял при въезде в село с плакатом "Догоним и перегоним кузькину мать", а делопроизводитель Наливайко стояла с плакатом "Слава КПСС". Как и секретарь райкома Фигушкин, председатель сельского совета был в шляпе, нахлобученной на лысину задом наперед, а рубашку застегнул на пере косяк. Он так крепко держал плакат в руках, прятался за него, что можно было сказать: истинный революционер. Но, к большому сожалению, Фигушкин воспринял все совершенно иначе. Как только показалась его колымага из-за поворота, он приложил полевой бинокль к глазам и обнаружил, что по обеим сторонам дороги слишком мало встречающих и самое главное ни у кого, ни одного лозунга!
  - Хотя бы написали плакат и держали в руках "Пьянству - бой!" или "Даешь стране угля!" - сказал он. - Останови машину, я пройдусь пешком.
  Фигушкин пошел, раскачиваясь, по не мощеной дороге в ботфортах, к которым прилипала грязь, достал платок из кармана широких брюк и стал вытирать пот на лбу.
  Теперь, после разоблачения Берии и критики культа личности, он не ходил больше под бдительным оком начальника НКВД, а совершенно самостоятельно стал проводить курс на мировую революцию и построение коммунизма.
  - Почему ни одного плаката вдоль центральной улицы. Почему не повешены члены Политбюро? Вы чем тут занимаетесь, а?
  - Здравия желаем, товарищ секретарь и...слава Сталину, вождю народов! - отчеканил председатель сельсовета, прижимая плакат к груди.
  - Почему вы не доложили о переименовании центральной улицы имени Сталина в улицу имени Ленина? Или вы этого еще не сделали? Почему у вас нет ни одного плаката с цитатой из произведений великого Ст...то есть Ленина? Будете отвечать на все эти вопросы на бюро райкома партии. Запишите его и вызовите, - обратился Фигушкин к председателю партийной комиссии Шутко.
  - Есть, товарищ секлетарь, так точно, товарищ секлетарь, - отбарабанил Шутко, в кителе без погон, опуская руки по швам.
  За секретарем следовало еще несколько заведующих отделами райкома, образуя целую ватагу всемогущего князя района.
  - Разрешите доложить, товарищ секретарь, - обратился председатель сельсовета. - Мы очень-очень бедные. У советской власти нет никакой власти и денег нет, не на что покупать бумагу, чернила, плакатные перья, нанимать художников. Вот если вы прикажете, как руководитель партии и государства, то есть нашего района, выделить нам небольшую сумму на плакаты и на портреты живых вождей, членов политбюро ЦК КПСС, то мы тут же их закупим и повесим, пущай висят и наблюдают, как мы строим социализм. А дорогу мы уже переименовали, но протоколом не оформили по причине отсутствия бумаги и чернил. Я и так могу доложить, я помню, как кто голосовал. Из всех членов сельсовета "за" проголосовало два человека, два были против, а один воздержался. Мне пришлось заняться промыванием мозгов, особенно тем двоим, что голосовали против, поскольку они осмелились пойти против линии партии, после чего два несознательных винтика признали свои ошибки и при повторном голосовании, поддержали предложение переименовать улицу, согласно указанию райкома. Тот, что воздержался, незаметно улизнул, но я с ним еще поработаю, как следует. Теперь улица, развенчанного вождя- культуриста, зараженного культом личности Сталина, носит почетное имя коротконожки с бородкой, приподнятой кверху, гражданского мужа Инессы Арманд, ликвидатора царской семьи Ленина−Улялянова.
  − Цыц, сук твоя мать, шпион твой отец! На буро его и немедленно, − заревел Фигушкин. Председатель тут же врос в землю и пытался что- то произнести, но Фигушкин вдруг подобрел и человеческим голосом стал углубляться в проблему нехватки чернил, бумаги и плакатных перьев:
  - А разве завод не шефствует над сельским советом? Где этот Отрубов? Я отрублю ему то, что висит у него между ног, - добавил он про себя. -Уберите плакат! Я предпочитал бы, чтобы такие плакаты держали в руках трудящиеся вашего села, а не вы сами, председатель фигов. Что это за встреча первого лица? Вы что не сознательные, что ли? Где директор завода Отрубов?
  - Отробов, товарищ Первый, - поправил его председатель сельского совета.
  - А я говорю Отрубов, запомните - Отрубов. И впредь будете его так именовать. Я ему отрублю, сука буду...отрублю то, что у него там болтается.
  - А вон он, бежит, высунув язык, - сказал Шутко, показывая на пыльную дорогу почти в конце села, по которой бежал Отробов, волоча за собой столб пыли.
  - Брюхо наел, бежать, как следует, не может, - сказал Фигушкин, презрительно сплевывая и, сам покачивая брюхом во все стороны. - Двинемся ему на встречу, как к секретарю обкома. Пусть покажет нам свои владения.
  Фигушкин сел в свой драндулет и на малой скорости двинулся на встречу директору завода Отробову. Небольшая кавалькада местных ленинцев, вчерашних сталинцев, рысцой двинулась за автомобилем. Впереди всех оказался председатель сельсовета, как самый выносливый из числа нижнего звена.
  - Я скоро окажусь впереди этого драндулета и оставлю первого в хвосте.
  - Не смейте этого делать, партия не простит вам, - предупредил Шутко.
  Директор завода уже хватался за сердце, но продолжал бежать, переходя на марафон. Волосы у него были мокры на голове, по лицу катились крупные капли пота, похожие на слезы, дышал он глубоко, но прерывисто без революционного энтузиазма.
  - Опоздал...не знал, прошу пердону, как сказал бы француз, или глубоко извиваюсь, то есть, извиняюсь за свою вину перед партией и народом.
  - Памятник Ленину готов? - строго спросил Фигушкин.
  - Так точно, готов. Еще вчера вылупился, - дрожащим голосом ответил Отробов.
  - Товарищ Отрубов!
  - Я Отробов! - сказал директор, принимая стойку смирно.
  - А я говорю: Отрубов!
  - Так точно, товарищ Фига! Слушаю вас!
  Все немного, но дружно засмеялись, а потом каждый закусил нижнюю губу, уловив хмурый взгляд Фигушкина.
  - Ты этот памятник установил? Митинг по этому выдающемуся событию провел?
  - Я не стал отрывать рабочих от выполнения плана, а митинг мы провели втроем: я, секретарь парткома Куца- Муца и секретарь комсомольской организации Лавринович. Я кричал ура, а они аплодировали.
  - А почему не позвал рабочих второй смены, жен и детей, в особенности детей. Это же огромное воспитательное воздействие на молодежь! Как ты мог допустить такую политическую близорукость? Я удивляюсь. По всей стране, понимаешь, возвращаются к ленинскому принципу руководства партией и народом, восстанавливаются памятники на каждой улице городов, в каждом селе при огромном стечении народа, охваченного творческим энтузиазмом, а тут, они проводят митинг втроем. Даже детей не позвали. Да это же дедушка Ленин, а единственная лампочка, что висит на столбе перед клубом - это же тоже лампочка Ильича. Или тебе, товарищ Отрубов все до лампочки?
  - Я знаю, знаю, что это лампочка Ильича, поэтому я ее не решаюсь заменить, хотя она давно уже перегорела, - сказал Отробов.
  - Митинх ты, товарищ Отрубов провалил, а это пахнет ревизионизмом. Запиши это мое выражение, товарищ Шутко, оно пригодится, когда будем проводить бюро. Ладно, Отрубов, пойдем посмотрим, правильно ли ты установил памятник Ленину.
  
   27
  
  В заводском парке был установлен небольшой памятник Ленину с протянутой рукой в сторону юга.
  - Неправильно вы установили памятник вождю мирового пролетариата, - произнес приговор Фигушкин.
  - Почему, товарищ секретарь КПСС?
  - Да потому что надо было лицом на Запад, в сторону Западной Европы и Америки, понял? Мы теперь стали активно смотреть на Запад, который Владимир Ильич давно мечтал осчастливить. Первые красные бригады он послал в сторону запада, а точнее в Польшу, но поляки не поняли рыцарского жеста великого вождя и накостыляли нам, будь они неладны. И фиг с ними. Но теперь другая обстановка. Те же поляки с радостью приняли социализм, и восторгам просто нет конца. Есть немало и других стран в Западной Европе, которые идут по пути светлого будущего. Но мы на этом не можем остановиться. Наша задача сделать всю Европу красной. Европа для нас это всего лишь стартовая площадка на пути в Америку, в логово империализма и порабощения других народов. Давай поворачивай Ленина лицом на запад.
  - Это невозможно, товарищ КаПиСе.
  - Почему невозможно? Для нас ничего невозможного нет. Надо тебе записаться в университет марксизма- ленинизма, чтобы стать политически грамотным человеком. И все же объясни, почему невозможно.
  - Потому что он посажен на болты, закручен гайками и приглажен сваркой. А потом все это залито цементом... на вечные времена, - сказал директор Отробов. − А что касается университета мраксизма, тоя в нем уже десять лет обучаюсь и даже труды Ленина иногда ношу за пазухой.
  - Выходит, ты заковал его в кандалы? − вылупил глаза Фигушкин.
  - Никак нет. Мы просто боимся, чтоб не утащил его кто- то ночью. Это же огромная ценность. Я даже не знаю, сколько он стоит. Сионисты, как вы знаете, не дремлют: они считают, что он свой.
  - Он ничего не стоит, потому что он бесценный. Нет таких денег в государстве, за которые можно было бы купить Ильича, - Ильич не продается.
  - Но враги говорят, что Ильич продал Россию немцам, откуда такая ложь?
  - Это грязная империалистическая клевета, и я не советую вам ее повторять. А теперь по коням, как говорится. За работу, товарищи! Всех трудящихся завода - к памятнику вождю мирового пролетариата, живо!
  - А как же быть с планом, товарищ Первый?
  - Потрудитесь в ночную смену, - сказал Фигушкин. - Нам предстоит решить важный вопрос.
  
  Через час завод полностью прекратил выпуск продукции, он как бы замер на время. Все направились к памятнику Ильичу. Площадь была заполнена народом. Те, кому не хватило места рядом с Ильичем, уселись на травку, в скверике, за каменными плитами, восторженно слушая непонятную, монотонную речь Первого, стоявшего на трибуне, наспех сколоченной из досок.
  Затем выступил секретарь партийной организации с докладом на тему "Ленин и выработка чугунных плит для населения, освободившегося от империализма в 1944 году".
  После многочисленных цитат из произведений мудрого вождя, как раз, когда весь народ погрузился в дремотное состояние, парторг перешел к конкретным вопросам.
  - Наше мнение, товарищи, - сказал он, страшно волнуясь, потому что это его мнение расходилось с мнением Первого, - что памятник Ильичу должен смотреть строго на юг...в сторону самых многочисленных и самых угнетенных народов Афганистана, Пакистана, Индии, Индонезии, Китая и Вьетнама. Осчастливив эти страны, можно будет повернуться в сторону Запада. Почему? Да потому, что южные страны, как наиболее бедные, можно даже сказать нищие, с радостью пойдут за Ильичом, а на Западе многие, быть может, станут кочевряжиться, как это было в Польше. Если к нам примкнут страны, расположенные на юге, то запад сам сдастся. Наше партийное бюро в этом абсолютно уверенно. Если уважаемый всеми нами Фигушкин сомневается, мы предлагаем проверить на практике. Двинемся на юг и посмотрим. Я уверен, что наше мнение победит. А если все выйдет наоборот, то это лишний раз подтвердит только то, что товарищ Фигушкин всегда и во всем прав. И в этом ничего удивительного нет, он посланец партии, вождь нашего района, великий человек.
  - У вас все? - спросил Фигушкин, приподнимаясь.
  - Если прикажете все, значит, все, - смутился парторг.
  - Тогда садитесь и послушайте мои доводы, - расплываясь в улыбке, сказал Фигушкин. - Если мы, товарищи осчастливим западные страны и освободим народы от ига империализма, то все континенты останется только присовокупить. Нам их и спрашивать не надо будет, хотят ли они в коммунистический рай или не хотят. Вот в чем дело, товарищи. Правильно я говорю или нет?
  - Правильно, правильно! - раздались отдельные голоса.
  Парторг тут же захлопал в ладоши и даже прокукарекал "ура"! Он выразил этим полное идейное разоружение перед лицом партии в лице Фигушкина.
  - Позвольте мне сдаться и разоружиться, - сказал парторг. - Завтра вторая смена с восьми утра возьмется повернуть памятник лицом на запад. Будут ли вопросы?
  - Это никак невозможно, - воскликнул бригадир сварщиков Шимон. - Ильич приварен к постаменту. Только если трос закинуть на шею и трактором попытаться.
  - Да вы что, Ленина собираетесь вешать? никаких тракторов и близко не должно быть. Я предлагаю соорудить еще один памятник и поставить рядом лицом на запад, - сказала дочь Шимона Лилика.
  - У нас с деньгами туговато. Гвоздей купить не можем, а ты за второй памятник ратуешь, кучомолка, - прорычал начальник кузнецкого цежа Рыжебородый.
  - Партия ничего не пожалеет для вождя мировой революции, можете не беспокоиться, - защищала свою позицию Лилика.
  - Давайте сбросимся, - предложила комсомолка Лидия Шмидт.- С миру по нитки - веревка будет. Ленин и веревка - близнецы и братья, как сказал Маяковский.
  - А я предлагаю распилить бюст пополам и потом поставить на подшипники, пусть Ильич поворачивается по ветру. Куда ветер дунет туда он и обратит свой светлый лик, - сказал Витя.
  - Я поддерживаю это предложение и одобряю его, - выпалила Ибоя Шарди. - Как, товарищ Первый, вы относитесь к этому?
  - Мне кажется, надо собрать все предложения и послать в Центральный комитет партии. Как там решать - так мы и поступим.
  - Я не могу согласиться с вашим предложением, - сказал молчавший до сих пор начальник литейного цеха Айба. - Сейчас ценится инициатива снизу. Даже моя жена говорит об этом. Давайте примем решение, а, выполнив его, доложим в Центральный комитет партии.
  - Все это хорошо, но на обед нам надо, отпустите пообедать, у меня в брюхе урчание начинается, - пожаловалась Терезия.
  - Ничего, питайся духовной пищей, - сказал парторг Куца- Муца, - у меня в портфеле три тома Ильича, выбирай. Давайте продолжим. У кого еще какие предложения возникли? не держите их при себе, не зажимайте, дайте простор своей инициативе. У нас полная свобода. Прав я, товарищ Фигушкин или нет?
  - Достаточно, товарищи, - сказал Первый. - Ваша позиция ясна. Все предложения мы рассмотрим на заседании бюро райкома партии в ближайший четверг, куда приглашаются два товарища от вашего коллектива. Это товарищ Отрубов, ваш директор и товарищ Куца- Муца, ваш секретарь парторганизации. Идите, обедайте и возвращайтесь на завод для выполнения напряженных социалистических обязательств. Да здравствует товарищ Сталин...простите Никита Сергеевич Хрущев!
  Ура, товарищи.
  Зал встал и запел партийный гимн на двух языках - русском и венгерском.
  
   28
  
  Через две недели Отробов был освобожден от должности директора завода и переведен в Бычково на химический завод инженером по технике безопасности. Таково было решение бюро райкома партии. Что касается памятника Ильичу, то было рекомендовано поставить еще один памятник, совсем рядом, тоже с протянутой рукой лицом на запад. Партия поддержала инициативу комсомолки Лидии Шмидт.
  О своих перипетиях и страданиях, изнурительном страхе остаться без партийного билета и таким образом стать инвалидом первой группы без какого- либо пособия, директор с увлечением рассказывал Вите, встретив его в заводском скверике у памятника вождю мировой революции. Он присел на ту же деревянную скамейку, за спиной чучела мировой революции, на которой сидел Витя, достал пачку "Беломора", смачно затянулся и начал свою печальную исповедь. Он действительно симпатизировал своему бывшему рабочему формовщику, который так добросовестно глотал графит, получая за свой труд копейки.
  - Я не успел, а теперь очень жалею, - сказал в заключение Отробов. - У меня уже созрел план поставить вас начальником цеха, токарного или кузнечного, все равно какого. Знаете, опыт ‒ это дело наживное. Сам этот, что стоит к нам спиной, утверждал, что кухарка сможет править государством, а почему бы вам, такому грамотному, такому начитанному и умному молодому человеку не править цехом? А там зарплата 1500 рублей месяц.
  - Тогда я смог бы жениться на одной девушке мадьярке, - сказал Витя, тяжело вздыхая.
  - Я догадываюсь на ком. Красивая свис тушка, ничего не скажешь. А вы и так, без должности женитесь на ней. С милым рай и в шалаше, говорит народная мудрость. Я, когда женился, так у меня вообще ничего за душой не было. Начальную школу успел окончить. А потом постепенно, постепенно, при помощи жены и рабфак окончил и в партию вступил, а это очень важно.
  - У меня даже шалаша нет. Я не могу загубить ни свою, ни ее молодость, если бы она даже и согласилась на этот шалаш, что мало вероятно, по- видимому.
  - Попытайтесь, попытка не пытка, - произнес бывший директор.
  - Мне очень жаль, что вы уходите с завода и уезжаете за пределы этого села. Без вас оно будет казаться, как...корзина без яблок. Мне, право, очень жаль. А то, что вы не успели пригласить меня на новую должность, может, и правильно: кто знает, что лучше? Я ведь, после окончания школы тоже здесь не останусь, ни при каких обстоятельствах. Кроме учебы, у меня есть еще и другая цель. Я хочу пожить среди людей на востоке Украины. Хочу понять их психологию, узнать, так уж ли тяжело и дурно им живется? как они строят коммунистическое общество? действительно ли у них есть какие- то подвижки в этом направлении, или всем, им и нам, одинаково мозги пудрят, чтобы мы молча сносили беспросветную нищету?
  - Есть успехи, есть! Есть определенные подвижки. Вот новый лидер партии появился, он много обещает. Не все, что он обещает, может быть сделано, но что- то же будет сделано. Так не может остаться. Динамика развития должна быть. Впрочем, поживем, увидим.
  
  В это время мимо проходил Василий Лавринович, напевая известную песню: мы смело в бой пойдем за власть советов и как один умрем в борьбе за это.
  - А, Петр Петрович, вы здесь? Там, кажись, прислали нового директора. Маленький такой, щупленький, в очках, срочно требует, чтоб передали ему печать, так как в таких случаях, печать требуется в первую очередь. Печать это власть. Нельзя передать власть без печати, так же как ее нельзя и принять ее без печати. Печать это все: власть без нее жить не может, а печать без власти ничего не значит. Так что печать и власть - близнецы и братья, как говорил Маяковский. Вы уж, Петр Петрович, не тяните кота за хвост. Заводу требуется руководитель. Завод без руководителя все равно, что отара овец без пастуха: забредет, куда попало, но только не в нужном направлении.
  − Моего главного инженера назначили вместо меня? − спросил Отробов.
  − Да он так изменился, даже вы его не узнаете. Не сидите тут, а дуйте сдавать власть мудрому человеку, − как бы потребовал Лавринович.
   Василий впервые говорил так откровенно и так свободно, и смело с директором, хотя всего каких- то два дни тому, он мог только мычать и кивать головой в знак согласия. Сейчас Петр Петрович, оценив ситуацию, только улыбнулся, немного устало поднялся со скамейки, и протянул Вите руку.
  - Чего ты так прямолинейно, - спросил ВИТЯ своего товарища, - человек может обидеться. Раньше ты только головой кивал в знак согласия и мычал: есть, слушаюсь.
  - А теперь можно, теперь он уже никто или ничто, он уже не директор. Вот Тимча−Пинча так перевоплотился, родная мать не узнала бы. Он стал настоящим директором: у него глаза стеклянные, представляешь, как посмотрит на тебя - мороз по коже пробегает. Это настоящий коммунистический руководитель, возможно, бывший инструктор райкома партии или несостоявшийся работник НКВД. Немногословный такой. Сморкается не в платок, а выдувает мокро тень из носа прямо на пол, зажав одну ноздрю пальцем. Это свидетельствует о его близости к простому человеку, к народу, значит. Я с ним уже пять раз поздоровался, - он только, едва заметно, головой мне кивнул, а руку не протянул, каналья. Наверное, такую честь заслужить надо, но я постараюсь в ближайшее же время. Раньше ведь он не был таким. Мне казалось, что он все время подсматривал за Отробовым, что- то записывал в блокнотик и должно быть сообщал, куда следует. Видимо подсиживал, страстно желая занять место директора, и добился таки своего. Теперь и я за ним буду поглядывать, но сначала выкажу ему свою преданность и покорность. А блокнот я уже приобрел. Как ты думаешь: у меня получится, или не получится?
  − Я думаю, что это аморально. Кроме того, у тебя еще нет партийного билета, − сказал Витя.
  − Какая там мораль? Морально все то, что нам подходит. Ты что сегодня делаешь? Что- то Лида на тебя жалуется. По- моему, она влюбилась в тебя. Хочешь, я пришлю к тебе ее сегодня вечером. Дам комсомольское поручение навестить тебя. Ты там пожалей девочку: обними ее, прижми, как следует, и погладь по тем местам, откуда ножки растут, ну, сам понимаешь, как все это надо делать. Мать у нее во вторую смену работает, ничего не узнает. Не будь таким правдивым. От этого тошно становится. Девушки растут для того, чтобы их обнимать и целовать и, целуя раздевать, иначе, они сохнут, как пересаженное деревце в сухой почве. Ты начитался романов о возвышенной любви, но все это далеко от жизни.
  - А если она начнет поправляться, что тогда?
  - Не переживай. Сейчас государство оказывает значительную помощь одиноким матерям, она не пропадет, можешь быть уверен.
  - Я в такие игры не играю.
  - Ну и дурак.
  - Возможно.
   29
  
  Новый директор завода Тимча−Пинча сразу нашел деньги не только на обустройство скверика, где стоял памятник Ильичу, но и то, чтобы повернуть Ильича лицом на запад: рабочие и скульпторы трудились день и ночь в течение месяца. Затем пошла закупка портретов членов Политбюро. Село запестрело красным сатином, как во время Октябрьских праздников. Тимченко с нетерпением ждал своего благодетеля, выдвинувшего его на высокий пост, но Фигушкин не появлялся.
  Компания по вывешиванию плакатов прошла гладко, без каких- либо недоразумений, а вот с портретами вышла небольшая загвоздка. Деревянный забор по обеим сторонам грунтовой дороги был не только слишком низким, но и ветхим, а местами и вовсе зияли дыры. Крепить портреты членов Политбюро, выдающихся сынов советского народа даже здесь, в далекой глуши, никто не решился. А вдруг что? А вдруг машины забрызгают грязью?
  Хорошо бы на жилые домики их прикрепить, они такие белые, такие аккуратные: портреты отцов отечества в позолоченных рамах явились бы еще одним украшением жилищ славного рабочего класса, гегемона революции. Но гегемон оказался поразительно не сознательным: никто не соглашался на то, чтобы на стену его дома повесили какого- то там Маленкова, Ворошилова, Булганина и даже самого выдающегося сына советского народа Никиты Хрущева.
  Вызывать работников КГБ с целью разъяснения политики партии на современном этапе, Тимченко не стал, за что ему рабочие были благодарны. Найден был неожиданно разумный и единственно правильный выход. Вдоль забора по обеим сторонам улицы углубили высокие толстые бревна хвойных пород, предварительно сняв с них кору, а уж на них, на высоте трех метров от земли, повесили, нет, не повесили, - прикрепили портреты членов могучего ордена большевиков.
  Директор завода на этом, однако, не остановился, - он уверенно стал набирать темпы строительства коммунизма. Прежде всего, заставил всех коммунистов на каждом собрании петь коммунистический интернационал, а комсомольцы сами пришли просить у него разрешения делать то же самое на своих форумах. Портреты членов Политбюро рекомендовал вывесить в каждом цеху. Появились новые лозунги, автором которых был он сам, например: "Дадим стране больше сковородок и кастрюль", "Кто не с нами, то и не с вами", "Пошлем империалистов на три буквы, а сами будем строить коммунизм".
  Директор был настолько инициативным, что секретарь партийной организации начал хвататься за голову: раньше, при Отробове, он, проведет, бывало, одно собрание в месяц и свободен. Гуляй, Витя, сколько душе угодно, а теперь совсем другая обстановка, теперь: ноги в руки и бегом. Туда бегом, сюда бегом, язык сам изо рта выпадает.
  - Как это так: танцы в заводском клубе начинать с песни о Ленине? Да это же смех в зале, издевательство над святынями, разве вы этого не понимаете? - с некоторой робостью спрашивал парторг.
  - Я все понимаю, но как бывший партийный работник, смотрю на вещи через призму учения Маркса -Энгельса- Ленина, - ответил Тимченко. - А там сказано, что морально- политический климат, если он благоприятный, это 90 процентов успеха социалистического предприятия, так что поезжайте в Рахов, голубчик, ищите песню о Ленине и внедрите ее в танцевальные вечера, пусть молодежь воспитывается. Разве это плохо, вы мне скажите?
  - Ничего хорошего, вернее ничего плохого в этом нет. Только я хотел бы передать вам полномочия и отправиться в отпуск. В отпуске я бы составил план идейно- политического воспитания трудящихся нашего завода, который мы затем, опосля того, как вы изволили бы пропустить через свой партийный ум, единогласно утвердили на буро. Еще Ленин говорил: кто умеет хорошо отдыхать, тот может хорошо работать. Вы согласны?
  - Я с Лениным всегда согласен. Только по поводу вашего отпуска...давайте договоримся так. Подождем очередного съезда партии, может, будут какие новые установки, возможно даже пересмотр ленинского учения об отпусках трудящихся и парторгов в первую очередь. Возможно, их увеличат, или вовсе отменят эти отпуска, поскольку парторги теперь, сменив кожаные тужурки на шикарные пинжаки с белыми рубашками и цветастыми галстуками, немного зажирели. Вот, что вы все эти годы тут делали, скажите, пожалуйста! Почему на заводе не было ни одного плаката, зовущего советский народ к коммунизму, а вдоль центральной улицы села ни одного красного флага, почему ни одного врага народа не обнаружили? Хоть Сталина и раскритиковали, но его мудрое, его гениальное научное открытие, заключающееся в том, что, чем больше успехов у социализма, тем у него больше врагов, своих, внутренних врагов, - не устарело и никогда не устареет. Сталин эту идею извлек из произведений Ленина. Следовательно, пока жив ленинизм на земле, борьба с внутренними врагами прекратиться не может. Ни на один день, ни на один час. Но ленинизм будет жить вечно, поскольку это учение бессмертно.
   Секретарь парткома завода Куца- Муца тяжело вздохнул и схватился за сердце.
  - Что с вами, голубчик? - спросил директор.
  - У меня сердце слабое. Я вынужден взять больничный. Но я и дома, лежа в кровати, буду составлять план идейного воспитания трудящихся, а полномочия секретаря партийной организации завода я все равно передаю вам, поскольку я вам доверяю. Не то, что предыдущему директору, который был очень отдален от теории и практики марксизма- ленинизма и недостойно, можно сказать по ошибке занимал должность дилехтора.
  - Спасибо за доверие. Только полномочия ваши я у вас приму после предъявления больничного листа. Может, вы его еще и не получите, га- га- га!
  - А ерунда. Бутылка шампанского, и больничный у меня в кармане. Социализм это не капитализм, где из работника все соки выжимают, - сказал парторг.
  Парторг был человеком изворотливым и довольно сообразительным. Уроженец соседнего села, которого в Поляне все почитали за своего парня, не хотел быть участником тех новшеств, более парадоксальных, чем смешных, которые так старался внедрить молодой директор. Директор настаивал, чтобы над входной дверью католической церкви вывесить лозунг "Религия- опиум для народа". Ну, какой нормальный человек может отнестись к этому равнодушно? Пусть церковь и отделена от государства, пусть великий Ленин и не любил попов, он перестрелял их всех, но церковь все же существует, поскольку она уцелела, да и времена теперь другие.
  − А песню о Ленине - где я найду: их днем с огнем не сыщешь, этих песен- то, все разобрали, все давно раздали по клубам да по библиотекам. А так как слуха у народа никакого, нотные листы с песнями перебрались в мусорные бачки, или пошли на растопку домашних печек. И потом. Если я даже и найду один куплет, какого- нибудь опуса, кто исполнять будет, я что ли? Ленин! Ленин! Ленин всегда живой, Ленин всегда со мной! Короче: трех спальная кровать - Ленин с нами. Нет, пусть этот Тимченко без меня немного покрутится. Ему одному тут рога живо обломают, − высказал самому себе, парторг Куца−Муца, и отправился получать больничный лист.
  
   30
  
  После мягкого низвержения Сталина с почетного пьедестала гражданина планеты, отца народов, его многочисленные памятники по всей стране стали демонтировать, книги из библиотек убирать, а осиротевший советский народ, щедро заполнявшей лагеря и тюрьмы, да пересыльные пункты, начал воздвигать памятники главному своему палачу, - душегубу Ленину. Дабы снова вернуться под крыло вождя, пусть даже мертвого. Никак нельзя без вождя, без его ценных указаний, без обещаний построить коммунизм во всем мире и без знаменитой ленинской дисциплины с ее колючей проволокой. Счастливые советские люди получили возможность смотреть всякие фильмы, чаще всего поделки, о жизни и политической деятельности вождя мировой революции. Каждый шаг Ленина был высветлен. За кадром остались только прогулки с Инессой Арманд, его площадная брань, болезненная жестокость и мстительность, необъяснимое коварство, его равнодушие к людям и глубокая ненависть к России и русскому народу, интеллигенции, да еще уничтожении тринадцати миллионов человек. И это далеко не все. Ленин не только изгнал и уничтожил цвет русской нации, он еще и разорял национальные богатства страны.
  "...не жалейте миллионов на нелегальные связи с Францией и агитацию среди французов и англичан. Для руководства агитацией используйте немцев, итальянцев, французов, а русским дуракам давайте различную работу, пусть бегают туда-сюда, да добросовестно, а не так как делали эти идиоты до сих пор! На дипломатическую работу начхать, но тайным связям максимум внимания".
  Этот каламбур не стал крылатым, он был спрятан от глаз народа и доступен только последователем маньяка.
  
  За 50 тысяч марок, полученных от кайзера Германии на организацию переворота в России, Ленин возвратил потом шесть миллиардов марок, или 245,5 тонн золота. С лихвой отблагодарил своих благодетелей. Это был Брестский мир, который во все времена коммунистического режима преподносился, как выдающееся событие, как образец дипломатии Ленина. Разорив страну и уничтожив около 15 миллионов человек, он превратился в земного Бога на долгие годы. Нет более коварного преступника, чем советский бог Ленин. Однако фильмы о жизни Ильича были настолько слабы и художественно неубедительны, что можно было смотреть до конца только в рабочее время: посидит человек, поспит полтора часа и все довольны - рабочий, что поспал, начальство - что провело мероприятие.
  Тимченко махнув рукой на производственную деятельность завода, занялся сугубо идеологическими вопросами. В цеха зачастили лекторы, в заводском клубе стали демонстрироваться художественные фильмы о Ленине, на здании заводского управления через день менялись лозунги и плакаты, а оркестр вынужден был исполнять какую- нибудь мелодию из песни о Ленине до начала танцев, или хотя бы в конце.
  Выпуск продукции на заводе значительно сократился, но это не мешало директору всегда быть на высоте и даже числиться в передовых.
  Тимченко бесцеремонно заходил в другие учреждения, якобы по деловому сотрудничеству, но тут же в кабинете мог сделать замечание, что портрет Ленина висит не на том месте, где положено, или на нем пыль видна. Особенно досталось директору дневной школы Почечуйко. По требованию директора завода Почечуйко назначал пионеров дежурить у памятника дорогому вождю ежедневно с раннего утра и до позднего вечера. Пионеры не только должны были нести вахту у бронзовой мумии, но отгонять птиц, садившихся на лысину и окроплявших вождя мировой революции белой клейкой жидкостью, а также бродячих собак, которые любили справлять у мумии свои естественные надобности. Видимо, одно дерьмо притягивало другое. Пионеры, которые так должны были любить и восторгаться дедушкой Лениным, не выдерживали двухчасового стояния у памятника и иногда покидали почетный караул, не дожидаясь смены.
  - У вас в школе на очень низком уровне вся идейно - политическая работа, а коммунистическим воспитанием вообще даже не пахнет, - выговаривал директор завода директору школы.
  - Как же, почему же? Я уже приобрел полное собрание сочинений вождя мировой революции, можете посмотреть, если хотите.
  - Тогда назовите хоть один труд вождя!
  - Пожалуйста. Роман "Материализм и критинизм", " Что такое раб и крен или хрен", " Что делать, чтобы уничтожить всех врагов, очевидно мировой революции".
  - Двойка тебе, а еще директор школы. Вот почему твоя пионерия не хочет дежурить у памятника вождю. Я вынужден буду написать донесение. Пусть с тобой Шибайло разбирается.
  - Пишите, - спокойно сказал Почечуйко, - но я в долгу не останусь.
  - А что ты про меня знаешь такого крамольного?
  - Вы чужих жен совращаете и предлагаете им нетрадиционные методы половых сношений.
  - Ты клеветник, - возмутился Тимченко.
  - А Нодику Дудзиак знаете?
  - Первый раз слышу, а кто такая, а? - Тимченко едва заметно покраснел, вспомнив, что не так давно он тискал у себя в кабинете довольно миловидную даму, которая не уходила от него до тех пор, пока не получила то, что хотела. - Может, кто и похвастался и не подумал, что это самый настоящий шантаж. А ты сразу подхватил, нехорошо, брат. Лучше искать друзей среди врагов, чем врагов среди друзей.
  - Да я, я просто так, в качестве самозащиты. Некому защитить, так самому приходится, жизнь нынче такая, ничего не поделаешь.
  - Ты там сделай нагоняй своим пионерам, сам понимаешь, я делаю обход, а там, у наших святынь, никого нет; я подхожу ближе и, о ужас! На самой макушке гения птичий помет, я теряю дар речи, я плохо начинаю ориентироваться на местности, когда такое вижу. Давай, как- то общими усилиями снимем эту проблему. Мы с тобой на весь мир можем опростоволоситься, понимаешь? А вдруг какой- нибудь Георгий Димитров или Георгиу - Деж сюда пожалуют, что они увидят на ленинском лбу, кляксу? Да я пулю пущу себе в лоб, если такое произойдет. С кем вы тут останетесь, а? Такого преданного человека не только марксизму- ленинизму, но и вам, сельским жителям, вы нигде не встретите, честное слово. Ты мне веришь, или нет?
  - Я, конечно, верю, но и ваш предшественник неплохой был человек. Правда, при нем мы партийного гимна не пели. Никто такое и придумать не мог.
  - Значит, у вас был неполноценный марксизм- ленинизм, он был какой- то ущербный, это я сразу заметил. Ни одного плаката, ни одного призыва, ни одного портрета члена, понимаешь, здесь не было. Кто все расставил на свои места, кто?
  - Вы, конечно.
  - То- то же! Дай руку! И не болтай лишнего.
   Почти что уже состоявшиеся враги, расстались друзьями. Тимченко предпочитал не наживать себе врагов, но это удавалось ему не всегда. Он был слишком предан, слишком заморочен, слишком начинен великими идеями и слабо ориентировался в реальной жизни.
  В райкоме хоть и считали его хорошим руководителем, но чтоб завод не завалил выпуск продукции полностью, подыскали хорошего, толкового главного инженера и посоветовали ему производства касаться только поверхностно. Так же как кухарка, если бы она правила государством.
  
   30
  
  По воскресениям в заводском клубе - танцы, единственное развлечение не только для молодежи, но и для мамаш, которые сопровождали своих дочерей, и так же хорошо наряжались, и с таким же интересом рассаживались на стульях, расставленных вдоль стен довольно просторного танцевального зала. Хоть мамаш никто и не приглашал на танец, приглашали дочерей, но матери волновались не меньше своих чад и вдобавок смотрели за поведением дочерей: дочь должна была вести себя скромно, не липнуть к партнеру, и уж не дай бог прикасаться своим бугорком к тому, что надежно скрыто под одеждой кавалера. Если дочь приглашали разные кавалеры, не давая ей возможности передохнуть, мать была несказанно рада и по возвращении домой не умолкала, расхваливая достоинства своего чада.
  В этот раз королевой бала в заводском клубе стала Ибоя Шарди. Ее мать, тихая, молчаливая женщина, все время улыбалась, а когда дочь уводили, вытягивала шею, чтоб наблюдать за Ибоей через головы других и если видела, что дочь наклоняла головку к плечу кавалера, хмурилась, проявляла беспокойство, а то и сама поднималась, дабы не упустить из виду дальнейшее поведение единственной любимой доченьки.
  Этот древний, аристократический обычай соблюдался только матерями венгерской национальности и был похож на некий торжественный ритуал. Мать Ибои знала, что у дочери есть единственная соперница - Лидия Шмидт, как по внешним данным, так и по общественному положению. У Лиды за плечами медицинское училище, она деревенский врач, а Ибоя только учится в девятом классе и по блату устроена нормировщицей на завод.
  И действительно, Ибоя была как никогда восхитительна. Густая пелена черных, как мазут волос, покрывала покатые плечи, ослепительно белое шелковое платье подчеркивало узкую талию и соблазнительные бедра. Большие черные, как уголь глаза, томно смотрели в неопределенную точку.
  Если бы это не происходило в зале, можно было бы предположить, что она смотрит в далекий космос и в других мирах черпает девичью притягательную силу, накапливая в себе некий магнит, против притяжения которого устоять просто очень трудно, если не невозможно.
  Витя долго не мог пробиться сквозь плотное кольцо кавалеров, желающих потанцевать с ней. Уже капельки росы выступили на ее высоком белом лбу, грудь высоко вздымалась, но она никому не отказывала, поскольку только одна она знала, что это ее прощальный танец, и если она когда- нибудь сюда вернется, то только в качестве сопровождающий свою дочь, если у нее дочь родится. И грустно и радостно было у нее на душе. Грустно расставаться с девичеством, с беззаботностью, новыми волнениями, ожиданием чего-то необыкновенного, и радостного оттого, что через какое-то время она стыдливо, но вполне законно ляжет с симпатичным мужчиной, своим законным мужем в одну кровать, где они оба утонут в море любви и неизвестности.
  От этих мыслей ее красивое личико то озарялось едва заметной улыбкой, то покрывалось прозрачной пеленой грусти, отчего оно казалось еще более таинственным и привлекательным.
  Наконец Вите повезло. Он сжал ее мягкую, как тесто, руку в своей руке и другой (дрожащей) рукой обнял ее за талию, и увел на середину зала. Она смотрела ему в глаза немного снизу и обдавала его не только сказочным ароматом духов, но и горячим дыханием, которое казалось во много раз притягательнее духов. А когда прижалась так робко, так незаметно всей своей стройной фигурой к его плоскому животу, - Витя собрался произнести что- то необыкновенное, но потерял дар речи. Глаза ее сверкали, нет, не сверкали - светились, говорили, роптали, требовали: скажи чего- нибудь, скажи, как я красива и как ты любишь меня, и я отвечу тебе, я утоплю тебя в своей молодости и красоте. Я могу сделать это только сегодня и больше никогда. Я буду принадлежать другому, а, может, и тебе...я и сама не знаю, кому принадлежать. Почему ты не ревнуешь, а если ревнуешь, почему у тебя никак не проявляется эта ревность? обхвати мою фигуру, сожми так, чтоб кости трещали, скажи, что любишь меня, как не любил никого никогда в жизни, скажи, что не отдашь меня никому ни за что; уведи меня - куда хочешь уведи, но так, чтоб мать не знала, чтоб мой будущий муж нас не нашел. А если уведешь, прояви смелость, лиши меня девственности и тогда никто никогда нас не разлучит.
  Как зачарованный Витя рассматривал эти лохматые ресницы и густые черные брови, почти сросшиеся у переносицы, и казавшиеся неподвижными.
  - Скажи мне хоть одно слово, чтоб я могла поверить в то, что я предполагаю, - произнесла она и сама сжала его руку.
  - Хорошая музыка сегодня...на улице ветер, - выдал Витя все то, что мог.
  - Сухарь! - сказала она.
  - Вовсе нет. Просто у меня пересохло в горле.
  - Отчего так?
  - Вы...ты, вы - просто огонь, и я боюсь, что вы меня скоро испепелите. Я не смогу с вами быть до конца танца. Ваша грудь, ваши бедра - сплошной магнит и я боюсь, что здесь на виду всех танцующих и всех матерей, в том числе и вашей, закричу во всю глотку, что я люблю вас и не могу без вас жить. Скажите мне, чтобы я ушел, чтоб оставил вас в покое, погрозите мне своим прелестным кулачком.
  - Вот как! А если я скажу, что выхожу замуж?
  - Что - о?! - произнес Витя громко, так что Ибоя зажала ему рот ладошкой.
  - Пойдем, уже музыка кончилась, - сказала она, увлекая его за собой и не обращая внимания на хмурый вид своей матушки. - Так что ты мне на это скажешь?
  - Я покончу с собой, я утоплюсь в речке, - бормотал Витя.
  - Лгунишка. Завтра же ты побежишь к Лиде. Она имеет над тобой власть гораздо больше, чем я. Но учти, Лида более тщеславная девушка, чем я. К тому же, ей нужен богатый жених, а тебя она только измучит, выжмет из тебя все соки, а потом бросит и уйдет с другим.
  - Ибоя, я тебе, я вам напишу. В моем письме все будет сказано. А вы знаете: что написано пером - не вырубишь топором.
  - Хорошо, мой Ромео, я жду. А теперь иди, на нас все смотрят.
  
   Повинуясь правилам приличия, Витя отвел царицу бала к тому месту, где стояла ее матушка, а сам ушел в курилку, выкурил три сигареты подряд, а потом решил пуститься в атаку, витая при этом в облаках. "Я все брошу, я все потеряю - свободу, перспективу выбраться из этого замкнутого круга, где кроме нищеты решительно ничего нет, но приобрету эту прелесть, сгорю на ее груди, нет, утону в ее огненной пещере и...и не вернусь в этот жестокий, в этот реальный мир, мир нищеты, лжи и ненависти".
  Как хорошо, что бывают минуты, когда забываются всякие жизненные неурядицы и душевные боли, и человек, несмотря ни на что, кажется самому себе совершенно счастливым. Он не верит, что ходит по земле, ему кажется, что парит в воздухе и витает в облаках. Самый легкий и верный путь к этому ощущению счастья, к этому витанию в облаках - путь любви. Влюбляйтесь, пока вы способны, до потери пульса, неважно, ответят вам взаимностью или нет, ибо только в молодом сердце живет испепеляющая любовь. Придет ведь время, когда вы будете знамениты и богаты материально, но ваше сердце уже не сможет заболеть этой прекрасной болезнью, даже если вы бросите на алтарь любви все свое состояние. И тогда- то наступит нескончаемая, непобедимая скука жизни.
  Он вошел в зал и направился к тому месту, где должна была стоять Ибоя с матерью.
  Но Ибоя уже была занята. Нечего было, и думать о возможности прижаться к ее пышным грудям хотя бы в танце. Осталась последняя надежда: попытаться проводить ее домой после танцев. Витя растерянно стоял недалеко от матери, своей возможной тещи. И вдруг - о счастье! - объявляют дамское танго.
  " Она пригласит меня. Она не может пригласить кого-то другого, потому что это невозможно, потому, что никто так не восторгается ее красотой, как я, потому что никто так не ждет приглашения как я. Не может такая прелестная девушка пройти мимо меня, хоть я и в солдатских кирзовых сапогах и в солдатских брюках галифе! Но у меня душа богата и сердце...нет такого сердца как у меня, она должна знать это", думал он напряженно, покрываясь потом.
  Ибоя незаметно повела глазами по залу и вдруг повернулась к Вите и едва заметно кивнула головой, а когда он протянул руки, чтоб увести ее к середине зала, она тесно прижалась к нему всем своим телом.
  - Не делайте этого! - сказал он почти испуганным голосом.
  - Ты женишься на мне?
  - О да! Я устроюсь в нескольких местах на работу...по-совместительству; можно...в ваш литейный цех и еще где-то на проходной по вечерам дежурить буду, чтоб избежать страданий, я хотел сказать материальных трудностей.
  - Выходит, что я своего мужа и не увижу, - сказала она. - Так не может быть, это противоречит природе.
  - Тогда я продам...
  - Что?
  - Свою шинель, - произнес Витя, и сам удивился этой глупости.
  Ибоя тихо засмеялась, но ничего не сказала.
  - Я напишу вам...сегодня после танцев, когда вернусь домой, - повторил он свою мысль. − Я напишу письмо, я все там скажу; скажу, как мы будем жить, где жить, как долго будет длиться наше счастье, хотя.
  - Что хотя?
  - Оно будет длиться вечно.
  - Посмотрим, посмотрим. Уже довольно поздно, пора домой.
  - Я провожу вас.
  - Не надо, я с мамой. Я лучше буду ждать письма, я даже плохо буду спать сегодня ночью.
   - Письмо будет в почтовом ящике у калитки вашего дома завтра утром, а возможно, днем.
  Ибоя вздохнула. Загадочная улыбка пробежала по ее белому, нежному лицу. Она что- то решала. Что- то важное кипело в ее прелестной головке. Все знали, что у нее появился жених из другого села, который, очевидно, пораженный ее красотой, тут же, без каких- либо ухаживаний, предложил ей руку и сердце. Она была так шокирована этой неожиданностью, что не знала, что ей делать, как быть и не решилась отказать, но и согласия не давала. Жених каждый день наведывался, долго задерживался в ее доме, глядел на нее как на картинку и торопил с окончательным ответом.
  Ибоя, молчаливая и очень осторожная девушка, не спешила произнести это короткое, роковое слово "да" своему новоявленному жениху.
   Витя вернулся домой в половине двенадцатого ночи. Он поднялся на второй этаж, где у него теперь была просторная комната с железной кроватью на пружинах, два деревянных стула и стол, накрытый зеленым сукном. Включив свет, он не стал раздеваться, а сел к столу и принялся сочинять послание. Он, в каком- то бреду, написал ей длинное письмо, в котором рассказал о своей мучительной и сильной любви к ней, умоляя ее не спешить с замужеством, - он сам, с великим удовольствием предлагает ей руку и сердце, и будет любить ее вечно и страстно.
  Где-то пропел первый петух, когда Витя закончил последнюю пятнадцатую страницу послания, в котором было так много романтики, но не было ничего реального, потому что его и не могло быть.
  Не раздеваясь, он прилег на железную кровать и заснул. Во сне ему явилась Ибоя. Она была в очень коротенькой юбочке и безрукавке, кружилась перед ним и все время прикладывала палец к губам. Он старался заключить ее в свои объятия, но она быстро стала кружиться, да так, что вдруг поднялась в воздух, покружилась еще немного над черешней и растворилась в воздушном пространстве.
  - Ибоя, вернись! - кричал он изо всех сил и проснулся. В дверь кто-то стучал.
  Витя вскочил, открыл дверь. На пороге стоял его начальник Николай Бадюл.
  - Уже десятый час, а тебя все нет. Я думаю: не случилось ли чего с ним? Дай, думаю, пойду, проверю. У тебя все хорошо?
  - Да, да, все хорошо. Я просто очень поздно заснул, и...я куплю будильник, больше просыпать не стану. Это нехорошо, конечно, я понимаю.
  - Ничего, - добродушно сказал Николай Михайлович, - в молодые годы все бывает. Небось, с Лидой целовался у калитки ее дома всю ночь?
  - Нет, другие проблемы мне не дают покоя.
  - Одевайся, у нас работы много, - сказал Бадюл и спустился в свою контору.
  "Что делать с этим посланием? Тут так много кипятка, и, если дать ему остыть, получится обыкновенная вода. О, Господи, просвети мой ум, пока я не натворил глупостей! Взбрело в голову муравью взобраться на вершину дуба и если он взберется, что ему там делать? Все равно в свой муравейник возвращаться. Так не лучше ли отказаться от этой вершины?" Витя сгреб свои листы с размашистым почерком, сложил их стопкой и придавил книгой. До вечера, а может и до утра, потому что утро вечера мудренее.
  Но тут позвонила Лида и пригласила его к себе домой в качестве учителя математики, поскольку она хочет осенью поступить в десятый класс ШРМ. А потом медицинский институт.
  - Да, да, обязательно буду, - сказал Витя так быстро и так болезненно, будто его ошпарили кипятком. В котором часу мне быть у вас? Брать ли с собой учебники? А может и...и вина бутылку.
  - Ничего не надо. Сам приходи. Ты мне нужен..., я даже не знаю, зачем, но знаю, что нужен. Ты только скажи честно: Ибоя мне глаза не выцарапает?
  - Лида! ты..., там, где ты, там больше никого нет.
  - Лгунишка, бабник, - хохоча, сказала Лида и повесила трубку.
  
   31
  
  Родители Лиды строили дом в центре села на небольшой возвышенности за ручейком, который никогда не высыхал, а сейчас Витя направился в сторону минерального источника под названием "Буркут" и почти в самом начале села красовался их прелестный одноэтажный домик из белого кирпича. Все знали Лиду, ее сестру Гизеллу, которая пролежала много лет в гипсе с переломанным позвоночником. Отец Лиды Иосиф, лучший токарь завода, чрезвычайно добрый молчаливый, никогда не вмешивался в дела своих дочерей. Он молча нес свою тяжелую лямку, отдавал свою получку до копейки, возможно не зная, что такое стакан вина. Мать Лиды, красавица в молодости, не работала, все свое свободное время отдала ведению домашнего хозяйства и уходу за дочерями.
  Как только Лида окончила медицинское училище и стала работать в местной больнице старшей медицинской сестрой, материальное положение семьи значительно улучшилось.
  Витя никогда раньше не был в доме Лиды. И то, что она пригласила его якобы для занятия математикой, так много значило, что Витя совершенно растерялся, и в отличие от романтических мыслей в отношении высоконравственной, молчаливой и добродушной Ибои, стал рассуждать более трезво, о перспективе связать свою судьбу с неотразимой, немного взбалмошной и капризной Лидией.
  "Она бросит меня через неделю, - размышлял он по пути к дому красавицы. - Какой же я муж? я гол как сокол, - как я буду кормить семью, себя, Лида, ребенка? Или мой отец будет таскать торбы через два перевала, чтоб сын, невестка, внучек не померли с голоду? Возможно, если бы Лида любила меня, она сама пошла бы на какие-то жертвы. Но Лида с ее внешностью сможет "любить" того мужа, который сделает ее жизнь роскошнее и лучше, чем у нее сейчас. Лиде нужен инженер, директор завода, но не я, голодранец.
  С неясной надеждой он открыл калитку дома и направился к чистому крыльцу. Большая овчарка выскочила из будки, загремев массивной цепью, кинулась на незнакомого гостя. Тут же выплыла Лида в длинном розовом халате и дамских тапочках на босую ногу. Она произнесла какое- то таинственное слово на венгерском языке, собака покрутила хвостом и покорно вернулась в будку.
  Она провела гостя в большую комнату, служившую ей очевидно и спальней, и усадила Витю рядом с собой на диван.
  Витя скромно уселся поодаль от дивана, на котором восседала Лида, мучаясь тем, что никаких мудрых мыслей в его голове сейчас нет. Улетучились. И язык присох к небу. Лида пожирала его глазами, ее вовсе не интересовала математика, ради которой она якобы его пригласила. Ее интересовал он, возможно будущий жених, а то и муж. Только не в том виде и положении, в котором он находился в данное время. "Внешне он, мальчик ничего, худой только больно, но это простить можно. Откормлю, приголублю, прижму к своему сердцу, и он расцветет подобно розе после обильного полива, - думала она, едва заметно улыбаясь. - Но его надо содержать. Полностью, он нищ, гол как сокол. Моей зарплаты не хватит на двоих, а потом пойдут дети, от них никуда не деться. Нет, пожалуй, мы не два сапога пара, как говорится. Он способен, но что мне делать с его способностью, куда ее девать?"
  За трезвыми мыслями последовали трезвые поступки, и Витя вскоре убедился в этом. Наконец ее грудь высоко поднялась, она немного вздохнула и произнесла:
  - Я решила поступить в медицинский институт. Возраст мне позволяет, родители помогут, а что касается личной жизни, скажем замужества, то с этим успеется, не так ли? как ты думаешь? Все бы ничего, только задачи решать не умею. Сегодня мы будем решать задачи, - сказал она, но тут же отложила учебник в сторону и достала альбом с фотографиями своего выпускного курса медицинского училища. - Садись ближе, я не кусаюсь.
  Витя сел почти вплотную, вдыхая аромат каких- то неведомых ему духов.
  - Это мой выпуск, 33 человека. Пять мальчиков, а остальные - бабье. Посмотри, кто тебе больше всех нравится. Вот этот мальчик за мной ухаживал, а потом дико влюбился и страдал, как юный Вертер. Я боялась, что он прибежит за мной сюда, и здесь я от него уже никуда не денусь. Но, слава Богу, пронесло. Не знаю, где он сейчас. Пропал, как в воду канул. Должно быть здорово обиделся.
  - А он довольно симпатичный парень, - сказал Витя. - Может, не стоило его мучить?
  - Ерунда. Два медика в семье это же кошмар. К тому же нам так мало платят.
  - Сколько, если не секрет?
  - Я получаю 800 рублей в месяц, - сказала Лида.
  - Это не так мало.
  - Э, ерунда! Что это за деньги? Только на питание одному человеку, а одеться - как? Мужчина должен зарабатывать не меньше тысячи, иначе...что это за мужчина? Мой отец токарь шестого разряда, и он зарабатывает больше тысячи в месяц.
  - Ммм.
  - А какая ставка у вашего главного бухгалтера Бадюла?
  - Кажется, 760.
  - Слабовато. У него две дочки. Симпатичный мужик. Иногда, правда, водочкой балуется. Ты, случайно, не испытываешь слабость к спиртному?
  - Я испытываю слабость только к прекрасному полу, - сказал Витя.
  - Я бы тебя в руки взяла и скрутила в бараний рог...
  - Не получится.
  - Почему?
  - Потому что я тебе совсем не нужен. Я получаю лишь половину того, что Бадюл, наш главный бухгалтер. Какой из меня кавалер, а тем более муж?
  - Это очень обидно, не правда ли?
  - Я терплю, как могу.
  - Надо возвращаться на завод и стать хорошим токарем.
  - Пока не окончу десятый класс, работу менять не намерен.
  Лида разочарованно вздохнула, закрыла альбом и отнесла его на полку. Витя только что произнес сам себе приговор - окончательный и бесповоротный. Надежды на то, что дело у него пойдет на лад, больше не было. У нее пропал всякий интерес к учебе и к гостю в первую очередь. Витя сидел в потертых брючках и носках, правда, стиранных, от которых не несло потом. Дешевая рубашечка сидела на нем ладно, закрывая отчетливо выпирающие ребра. Он свесил ноги на мягкий ковер и оглядел комнату. Напротив него стояла широкая кровать, накрытая периной и совершенно новым покрывалом мягких тонов. Над кроватью висел большой портрет Лиды, когда ей было семнадцать лет. Она так же уверенно и дерзко смотрела, куда-то вдаль, и в ее огненных глазах светилась та же уверенность и та же манящая и зовущая мелодия, что и сейчас, когда ей исполнилось двадцать. Пожалуй, сейчас она еще и лучше, еще красивее и прелестнее.
  Лида покрутилась, она была немного озабоченна, но виду не подала. Она ушла в другую комнату, но тут же вернулась с тремя альбомами в руках. Это были семейные альбомы, начиная от прадедушки.
  - Когда же мы начнем заниматься?
  - А, наука не волк, в лес не убежит. Настроения чего- то нет. Утром твердо решила: как только ты придешь, начнем заниматься с перерывами на пять минут, как в школе, а теперь, когда ты здесь, желания заниматься - никакого. Что- то мне скучно стало. Ты смотри, развлекайся, здесь вся наша родословная.
  Витя долго и тщательно всматривался в каждое лицо, а Лида давала пояснения. В одном из альбомов он обратил внимание на необычайно красивое и благородное лицо с какой- то тоской в глазах. Большие волнистые волосы закрывали уши и волной ложились на покатые плечи.
  - Кто это? - спросил Витя. - Какое красивое лицо!
  - Это моя старшая сестра Гиза, хочешь, я познакомлю тебя с ней?
  - Да, пожалуйста. Я нигде не встречал ее раньше.
  - Она болеет. Уже очень давно. У нее было смещение позвонков. Это надолго приковало ее к постели, а потом и к дому. Она у нас домашняя. Ей намного лучше, но она нигде не появляется, не показывается, ни с кем не дружит, ничем и никем не интересуется. У нее был муж, с которым она развелась семь лет тому назад. Он ее очень любил, но она терпеть его не могла. Я ее сейчас приведу, подожди.
  - Хорошо.
  - Только не влюбись. Она раньше, до болезни, была страшная сердцеедка, похлещи, чем я. Я против нее просто птенчик, знай это. Ну что ж! Я иду.
  Лида ушла в другую комнату и не скоро вернулась в сопровождение сестры. Гиза была тоже в халате, но не таком дорогом и модном, как у Лиды. Волосы у нее были такие же черные, пышные и роскошные, как на фотографии. Только лицо бледное, скорбное. Она гордо несла голову, величественно улыбнулась и протянула руку с тоненькими бледными и холодными пальчиками.
  - Мне Лида много говорила о вас, - произнесла она четко и очень выразительно, усаживаясь на жесткий стул с высокой спинкой. - Вы пишете стихи, но это слабые стихи, хотя они и о любви, надо думать к моей сестре, но лучше сказать о любви, чем сказал Петрарка или Фет, едва ли возможно. И все же...это очень похвально. Ваши друзья пьянствуют, не хотят учиться, а вы все время в книгах сидите, каждую свободную минуту, да еще и сами пробуете сочинять. В школе вы всех давно обскакали, даже своих учителей. О вас просто легенды ходят по селу. Вы далеко пойдете. Только не вздумайте, - она посмотрела на свою младшую сестричку недобрыми, осуждающими глазами, - прилипнуть к какой- нибудь юбке. Это погубит вас. Хотя...у вас много невест. А если у мужчины много невест, он ни на одной не женится. И вам жениться не надо. Вы еще слишком молоды. Вот, когда вам стукнет 30, тогда можно искать невесту. В этом возрасте мужчина...либо он что- то, либо он так себе : ни Богу свечка, ни черту кочерга.
  - Ха- ха- ха- ха!- сказала Лида. - Ты говоришь глупости. В тридцать лет мужчина уже старик.
  - Старик? В тридцать лет мужчина - старик? Да он в 30- 35 лет в расцвете духовных и физических сил. Плохой ты медик, если не знаешь элементарных вещей.
  - А ты в медицине вообще ничего не смыслишь, - с обидой в голосе сказала Лида и надула губки.
  Гиза улыбнулась глазами, поднялась со стула и медленно поплыла к себе в комнату.
  - Всего доброго, спасибо, что навестили нас, - сказал Витя, приподнимаясь. Она была не только гораздо красивее - до болезни, конечно, - своей сестры, но и гораздо умнее ее. В этой хрупкой, все еще слабой женщине, которая, казалось, не устоит против ветра, было что- то сильное, необычное, завораживающее.
  - Это наш домашний профессор, ходячая энциклопедия. Все сидит книжки читает на русском, венгерском и немецком языках. Иногда я стону от ее эрудиции: она давит меня своими знаниями.
   Лида все же для отвода глаз позанималась алгеброй, а в шесть часов вечера Витя стал прощаться.
  - До свидания, учитель, - ласково сказал она у калитки, шевеля красивыми губками, которые всегда, казалось, просили поцелуя, - приходи еще, не забывай свою ученицу. Мы сегодня так мало занимались. Но все равно, я кое- что усвоила.
  - А будет ли вознаграждение за мой труд? - спросил Витя, глядя ей в глаза. Она пожала плечами, хихикнула и убежала.
  Витя возвращался домой вполне счастливый: несколько раньше он и представить себе не мог, что его пригласят в этот дом и девушка, о которой он только мечтал, будет сидеть так близко возле него, окутывая его ароматом своего тела, тонкого, нежного, излучающего какие- то просто нереальные, неземные ароматы, от которых теряешь голову.
  
  1999 − 2023 г.
  
  Постскриптум
  Ибоя Шарди вышла замуж, но брак просуществовал недолго и распался. Почему, никто не знает. Она мечтала, если так случиться, что увидит Витю, рассказать ему о причине развода. Но год за годом, а о встрече можно было только мечтать. Она сменила работу, перешла на должность бухгалтера железной дороги, к Николаю Бадюлу, однокласснику Вити. К этому времени уже прошло10 лет. Главному бухгалеру УЖД Николаю Бадюлу предстояла командировка в Москву. Он взял Ибою с собой. Здесь они встретились втроем. Витя повел их в Третьяковскую галерею и был их экскурсоводом. Коля, одноклассник Вити, мало изменился, а вот Ибоя заметно...постарела. Это была не та Ибоя, что десять лет назад. Сказалась непростая жизнь после развода с мужем, смерть матери и сын без отца. Она все порывалась что-то рассказать Вите, но все было никак: Москва оказалась тем городом, где человек себе не принадлежит и случай уединиться им вдвоем, не представился.
  Коля Бадюл бегло рассказал, что Лида Шмидт давно умерла. С трудом пережив транспортное происшествие, в тяжелых муках, прожила год и отдала Богу душу. Такова ее судьба...немилостива, трагическая. Да будет земля ей пухом.
  
  2008. Правка 2020 год.
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"