Аннотация: Альтернатива о Белой России. Белые победили в гражданской, Кутепов Верховный правитель, Большая Игра продолжается.
Стары Юдзики-2, ППД 8-й воздушно-гренадёрской бригады. 9 июня 1938 г.
Стучит в окно утренний дождь, словно повинуясь определённому, ему одному понятному ритму. И снится Елисею Твердову, что не дождь лупит в стекло, а бьёт на плацу в знойной Испании барабан. И застыл сводный полк небесных гренадёр перед полковником на утреннем построении. И вот уже растворяются звуки барабана-дождя; и каждый день печёт солнце и носятся вездесущие мухи. И уже нет построения, а перед Елисеем предстаёт Фёдор Парфёнов: раскосые бурятские глаза по-доброму прищурены, он тщится что-то сказать, но неведомая сила не даёт ему. И тогда он показывает ладони с лежащими в них новенькими погонами рядового гренадёра. А сзади вдруг кто-то хлопает по плечу. Твердов оборачивается и видит хмурого подполковника Соценко. Тот протягивает руку и, после того как Елисей пожимает её, уходит куда-то к холмам, где солнце уже прячется за горизонт.
И вдруг вечер, осенний бал в Чистополе, гремит музыка и десятки пар вальсируют в огромной зале. И все посматривают на Елисея, девицы дарят улыбки и стреляют глазками, их кавалеры (офицеры и штатские) кивают как старому знакомому. Подчиняясь наитию, он приглашает одну из барышень, сам не зная отчего выбор пал именно на неё. Девушка обрадовано делает книксен и они уже кружатся под звуки Венского вальса. И только теперь Елисей замечает, что на нём парадная форма, а лицо барышни вдруг становится всё более и более ускользающим от взгляда, черты всё неуловимей, вот только глаза... Они завораживают будто омуты. И стоит большого труда оторвать от них взгляд. И в то же время, в лице её и в сокрытом бальным платьем стане есть нечто очень знакомое и милое сердцу.
- Почему ты не пришёл? - вопрошает она с грустью и тревогой. - Я тебя ждала. Почему ты не пришёл?
Елисей прокинулся и растёр пальцами глаза. В комнате темно, шторы не пускают свет. Всё ещё не до конца проснувшись, он посмотрел на будильник. До звонка оставалось шесть минут.
Какое-то время Елисею не хотелось отпускать навеянные сном образы бала и вальса, но перед глазами из сна резко всплыли погоны в ладонях гренадёра Парфёнова. Погоны в ладонях... Тело Парфёнова, попавшего раненым в плен к англичанам, было найдено на захваченных британских позициях. Ему сломали рёбра и челюсть, а на плечах срезали кожу в форме погон. Ему ещё живому на раны насыпали соль. После того боя Твердов не стал останавливать солдат, решивших посчитаться с британцами. Всех пленных расстреляли. Вспомнился и батальонный командир подполковник Соценко, разбившийся месяцем ранее вместе с шестнадцатью гренадёрами, когда зенитка интербригадовцев расшматовала его планеру обе плоскости. В том бою погиб и лейтенант-мороканец из штаба 8-й дивизии франкистов, которому Елисей был благодарен за совет не объедаться дикими апельсинами, не смотря на голод, вызванный перебоями с кормёжкой. Во втором батальоне от апельсин человек сорок слегло, кто язву, кто гастрит заработали.
Наконец, он с томлением в сердце поймал загадочный образ приснившейся барышни и пытался понять смысл её вопроса, куда же он так и не пришёл? На свидание? Он вдруг резко сел от пронзившей, подобно раскалённой игле, мысли. Сегодня ведь пятница! Вчера вечером он прочёл приказ, в котором увидел свою фамилию. На воскресенье его поставили в караул. А ведь в воскресенье он условился встретиться в Сейнах с Ириной. Надо обязательно позвонить ей в школу, попросить, чтобы к телефону пригласили... Нет, отставить! Сегодня законный отгул, значит, поедем к ней на досрочное свидание.
Елисей встал, распахнул шторы и машинально заправил пастель. Затрезвонивший будильник тут же подавился и замолк от удара по кнопке.
В уборной Елисей налил в висевший над раковиной рукомойник воду из бака, умылся, придирчиво осмотрел себя в зеркале и достал из шкафчика растяжку с ремнём и бритву. Минут пять он правил бритву, размышляя над вариантами как добраться до Ирининой школы. Проще всего обратиться к Вараксову - соседу по лестничной клетке. У него в гараже "Цюндапп"* с коляской. Вараксов как раз вышел в отпуск и послезатра поездом уезжает с семьёй в Ивангород. Надо узнать его планы на сегодняшнее утро.
Тщательно выбрив подбородок и приакуратив ножницами усы, Твердов прижёг кожу одеколоном. Затем вышел на лестничную площадку. Было начало восьмого. Обычно в такое время сосед выходит в коридор покурить, дожидаясь пока жена приготовит завтрак.
Как Елисей и полагал, Вараксов курил, сидя на подоконнике.
Он был старше Твердова на одиннадцать лет. Немного грузный, немногословный и тихоня по характеру. Впрочем, это он дома тихоня. На службе сосед преображался. В полку шутили, что мощи его голоса завидует сам начбриг, настолько громоподобен его бас. Вараксов был зауряд-прапорщиком, в армии служил пятнадцатый год. И как все унтера русской армии, был типичным представителем унтер-офицерства: служака до мозга костей; когда надо - заботливая нянька для солдат, а когда и исчадие ада. Ещё с царских времён повелось, что унтера сверхсрочной службы стали приобретать права офицеров. В начале двадцатых это положение было возрождено и получило развитие. Кроме всего прочего, Вараксов, как зауряд-прапорщик 3-го класса да ещё третьего сверхсрока, получал жалование даже несколько большее чем Твердов.
- Снова не выспался? - увидал красные глаза Елисей.
- Привет, - вместо ответа отозвался Вараксов и пожал руку, одновременно растирая ладонью заспанные глаза. Двухмесячный сын часто просыпался ночью, а спал Вараксов чутко.
- Слушай, Вась, забрось-ка меня в одну деревеньку. По пути к Сейнам.
- Это можно, - Вараксов подумал и назначил время: - Заходи к одиннадцати. Я как раз за покупками в Сейны еду.
- Договорились.
Вернувшись в квартиру, Твердов по быстрому сделал пару бутербродов с сыром и маслом, быстро съел, запив водой из самовара. Затем вынес несколько "ненужных" пока вещей во вторую комнату. Комната пустовала и служила кладовкой, для жилья ему вполне хватало одной.
За забором горн уже давно сыграл генерал-марш. Елисей оделся, натёр до блеска наваксенной тряпкой сапоги. Пристегнув ножны с бебутом и кобуру, запихнул в офицерскую сумку последние номера "Родника" и "Солнца России" - возрождённых в двадцатые годы журналов, пользующихся популярностью в офицерской среде. "Солнце России" часто публиковал записки и рассказы армейцев и военных моряков. "Родник" в последние годы печатал научно-популярные статьи самой разной направленности. Иногда Твердов наведывался в полковую библиотеку, где любил почитать свежий номер "Военного обозревателя", в котором часто публиковали статьи о последних новинках зарубежных вооружений. Для своего подразделения в библиотеке брал и "Солдатское чтение" - журнал, выходивший ещё в Российской Империи с 1847 года под редакцией генерал-майора Гейрота. С прошлого века в "Чтении" печатали солдатскую прозу: рассказы об армейской жизни, о военных походах, о гарнизонных особенностях. Критерий отбора присылаемых солдатами рукописей, установленный ещё основателем журнала Гейротом, был один - чистый русский язык без вычурных слов и выражений.
Журналы Елисей взял почитать в офицерском собрании у майора Халтурина. Брал на недельку с условием вернуть их не позднее завтрашнего дня. Но, как всегда это бывает в армии, в планы резко вмешались обстоятельства. Завтра с утра марш-бросок, а затем до ночи полевые занятия. Так что, вернуть их в срок не получится. Но слово-то надо держать. Поэтому Твердов решил до одиннадцати разыскать майора.
Солдаты вернулись с утреннего кросса в казармы и теперь высыпали строиться на завтрак. Бутерброды, естественно, аппетита не перебили, и рассудив, что в ближайшие полчаса искать майора бесполезно, Твердов наведался в офицерскую столовую. С плотным завтраком он расправился за десять минут и отправился в учебный городок, здороваясь по пути со знакомыми и иногда козыряя штаб-офицерам.
В пункте предпрыжковой подготовки занималась учебная рота. Раньше таких рот было несколько, теперь в полку года четыре уже не было надобности формировать больше одной. ЮНАРМИЯ исправно поставляет достаточное количество подготовленных призывников. Новобранцы приходят как минимум с двадцатью прыжками за спиной и распределяются по подразделениям. Приходят мотивированными, физически подготовленными, владея навыками обращения с оружием. Тех, кого направляли в небесные гренадёры не из ЮНАРМИИ, в течении трёх месяцев обучают в учебной роте. Среди них попадаются с боязнью высоты. Парни здоровые, крепкие, а бывает, как упрутся руками да ногами в самолёте, что аж не каждый инструктор выпихнет. Таких потом отправляют в пехоту.
Рота была последнего - майского призыва, в большинстве двадцатилетние, но попадались и постарше. В тридцать четвёртом призывы сделали дважды в год и поначалу это вызвало в отлаженном доселе механизме вал неразберихи. До тридцать четвёртого призывали по сентябрям. Новая система оказалась эффективнее, если до этого демобилизовывалось до одной четверти личного состава, то теперь число демобилизованных в мае или ноябре не превышало одной восьмой.
Чем ближе Твердов подходил к месту занятий, тем отчётливей различал привычную ругань и матершину унтеров-инструкторов. "Тупая скотина!" и "глистопёр безрукий!" - это ещё можно сказать самые мягкие, почти что нежные высказывания. Сбившийся в кучку взвод, что уже прошёл тренажёр, собрался у стендов, на которых полковой художник изобразил наглядные пособия поэтапной укладки парашюта. На опорном столбе крайнего стенда кто-то каллиграфически нацарапал ДМБ-37. Сколько раз уже Твердову попадалась эта "надпись", а её всё не закрашивали. И вот сейчас, глядя на неё, вспомнился давешний разговор в офицерском собрании, что любимая у солдат аббревиатура ДМБ появилась в войсках ещё до русско-японской. "Отпрыгавшие" новобранцы с интересом наблюдали за товарищами, махая руками и гогоча, когда очередная "жертва" прыгала с "яйцедробилки" - одиннадцатиметровой вышки, да повисала на ремнях метрах в шести над землёй. Как всегда, при первых прыжках новобранцы почти не соображали что орёт инструктор, куда надо срочно крутиться, где тут "лево" и где "право".
Низенький и легковесный майор Халтурин был начальником службы ВДП бригады. Стоя поодаль с командиром роты, он сверял с ним план учебного дня. Твердов пожал руки обоим, перекинулся парой фраз и отдал журналы.
- И охота ж тебе было с ними аж сюда переться? - удивился Халтурин. - Оставил бы журналы у Игоря Андреича.
- Вот зараза... - Твердов хмыкнул от досады, что не сообразил отдать журналы Андреичу - вольнонаёмному заведующему офицерского собрания. Но через секунду досада прошла, её уже вытеснили вернувшиеся мысли о предстоящей встрече с Ириной.
Домой Твердов вернулся без двадцати одиннадцать и, решив, что "около одиннадцати" уже наступило, нажал на кнопку соседского звонка. Дверь отворила младшая дочь - пятилетняя Верочка. Приветливо улыбнулась и звонко крикнула:
- Папа! Дядь Елисей пришёл!
И тут же умчалась из коридора в детскую.
Вараксов, как выяснилось, уже был готов. Он вышел в повседневке, держа в одной руке приготовленные для покупок сумки, в другой бронеходный шлемофон и мотоциклетные очки с широкой резинкой. При кобуре и бебуте, в новеньких погонах с широкой продольной лычкой, на высоком манжете левого рукава нашивка 3-го класса, на предплечье шеврон 23-го воздушно-гренадёрского полка, на другом предплечье нашивка третьего сверхсрока. Как говорится, образцовый унтер - становой хребет армии.
- Ты налегке? - спросил он.
- Как видишь.
- Ну, пошли.
----------------
* Цюндап - северогерманская мотоциклетная фирма.
Вараксов высадил Елисея на развилке. Когда "Цюндапп" скрылся из виду, Твердов зашагал по наезженной грунтовой дороге, надеясь, что указатель не врёт и что до Новомировки действительно три километра.
На распаханных полях рокотали тракторы, волоча за собою дисковые бороны, подготавливая землю для позднего ярового посева. Тракторов хватало, но нет-нет да попадались бороновавшие по старинке - с помощью лошадей. МТС с ангарами, небольшой механический заводик и склад ГСМ располагались за холмами поодаль от деревни. По другую сторону от дороги у ветряной мельницы скопилось полдесятка крестьянских телег.
Солнце стояло в зените и уже начало припекать. И если бы не прошедший двухдневный дождь, заметно охладивший воздух, да ветерок, дующий с северо-запада, царила бы знойная июньская жара.
По рассказам Ирины, в деревне имелись свои молокозавод и маслобойня. И конечно, больница и школа. А два месяца назад началось строительство кинотеатра. Новомировка - деревенька небольшая, всего дворов четыреста, это примерно четыре тысячи жителей. И то, что староста решил построить кинотеатр, у сельчан вызвало бурное одобрение. Ведь одно дело в кино ездить аж город и совсем другое дело сходить вечерком на сеанс недалеко от дома.
Улицы Новомировки и дворы утопали в зелени молодых яблонь и вишень. Абрикосы, груши и сливы попадались реже и ещё реже шелковицы. От Ирины Елисей знал, что в деревенской общине имеются яблоневые сады. Колотун - сорт яблок, названный так из-за перестука косточек, если плод потрясти в руке, пользовался самым большим спросом не только в Сувальской, но и в соседних уездах Гродненской и Вильненской губерний.
Первым делом Твердов наметил зайти к старухе-оранжерейщице, о которой как-то в разговоре упомянула Ирина. Старушка держала оранжерею на краю деревни и продавала цветы в Сейны, Ковале-Олецке и Филипув. Машины к ней приезжали по два-три раза в неделю, бывало, что и из Сувалок.
Собственно, оранжерей в её хозяйстве было несколько и все они между собой отличались. Железные рамы с толстыми стёклами были похожи на вычурные паутинки. Сплошные геометрические изыски, прямые углы отсутствовали: рамы ромбом, треугольные, пентагональные и октагональные. Стёкла жёлтые, синие, белые, но чаще красные. На входах колонны, поддерживающие арки античного стиля. Всё это превосходно просматривалось через невысокий плетень.
Калитка оказалась незапертая, Твердов тронул дверцу и вошёл во двор. Вымощенная камнем дорожка уводила к по-крестьянски простому и добротному срубу. За кустами крыжовника колодец с длинным журавлём, чуть дальше небольшой сарайчик. Почуяв чужого, из будки лениво выползла собачонка и для порядка трижды визгливо тявкнула. И сразу же завиляла хвостиком да и улеглась у пустой миски.
Услыхав собаку, на крыльцо вышла женщина преклонных лет. Вытирая руки о передник, смерила вошедшего пристальным взглядом. И не произнесла ни слова, ожидая, что намерен сказать незваный гость.
- Здравствуйте! - Елисей щёлкнул каблуками и взял под козырёк. - Простите благодушно, вы Екатерина Анатольевна?
Старушка кивнула. Было заметно, что прозвучавший речевой оборот смягчил её суровость, словно бы она признала заявившегося без приглашения офицера равным себе. Сняв передник, она спустилась по ступенькам и, с неожиданной в её возрасте живостью, подошла к гостю.
Бывшая горожанка, решил Твердов. Правильные черты лица; собранные под шляпку седые волосы; немного потускневшие, но всё ещё с огоньком светло-карие глаза; сохранившаяся, не смотря на возраст, осанка. И странная смесь строгости и добродушия. Ненавязчиво рассматривая оранжерейщицу, он готов был поклясться, что раньше она была не просто городской жительницей, а принадлежала к дворянскому сословию. И манера держаться, и стиль одежды выдавали её. Да и огорода с обязательной в хозяйстве живностью она не держала.
Когда хозяйка стала напротив, Твердов машинально, словно почувствовав исходящий от неё магнетизм, подался вперёд, ожидая, что она подаст руку. Оранжерейщица улыбнулась, но руки, однако, не подала, хотя чувствовалось, что в былые времена это было ей привычно. Что ж, жизнь в глуши очень даже меняет привычки.
- Я рада принять у себя героя Испании, - приветливо сказала оранжерейщица неожиданно сильным голосом, успев, видимо, по пути рассмотреть мундир гостя. - Я даже не спрашиваю с чем вы пришли.
И улыбнувшись, добавила:
- Могу предложить тюльпаны. Сейчас, увы, только поздноцветущие. А знаете что? Желаете "Пандеблумы"? Они редкого обещающе-синего цвета. Выведены в Голландии. Держу пари, ваша дама сердца никогда таких не видывала.
- Вы меня обяжите, сударыня.
- Хорошо. Обождите пять минут.
Она ушла, а Елисей всё гадал, что это за цвет такой "обещающе-синий"?
Когда хозяйка вернулась из оранжереи с уже упакованными в букет цветами, Твердов не сразу нашёл что сказать. Цвет тюльпанов его поразил. Доселе он не видал такой расцветки и даже не подозревал о её существовании. Однако тюльпаны оказались не совсем синими. Может что-то и было в них синее, но скорее больше сиренево-фиолетовое. Теперь-то понятно, что означает "обещающий". Расплатившись (букет, вопреки ожиданию, оказался не столь дорогим), он спросил напоследок:
- Вы позволите полюбопытствовать, Екатерина Анатольевна?
- Слушаю.
- Что вас подвигло поселиться тут? На задворках, в глуши? Мне кажется, вы раньше жили в Петрограде.
- В Санкт-Петербурге, молодой человек. Мой родной город я предпочитаю называть так.
- Простите, не знал...
- Пустяки, право... Сюда, раз уж вам интересно, я хотела переехать много лет. Тут рядом с деревенским кладбищем есть воинское. Там похоронен мой единственный сын. Единственный ребёнок, - она помолчала, окунувшись мыслями в былое, и тоскливо вздохнув, продолжила: - Я рано овдовела и так и не вышла замуж после. Слишком сильно супруга любила.
Елисею стало неловко. Собственное любопытство показалось ему бестактным. Ради праздного интереса невольно напомнил о жизненной трагедии. Кто, спрашивается, за язык тянул?
- У вас есть детки? - неожиданно спросила оранжерейщица.
- Нет... Вот женюсь...
- Я вам по-доброму завидую. У вас ещё всё впереди... А теперь ступайте, у меня много дел.
- Да-да, конечно... Прощайте, сударыня!
Спустя четверть часа Твердов вышел к школе. Здание оказалось двухэтажным и имело три крыла. Перед парадным входом разбита клумба с кустами роз, во внутреннем дворике росли сирени, облепленные розовато-белыми цветочками. Детворы в этот час видно не было, шли занятия, все ученики и ученицы на уроках. В отличие от гимназий, традиционно делившихся на мужские и женские, в школах практиковалось совместное обучение, но, однако, имелось деление на мужские и девичьи классы.
Глянув на часы, Твердов открыл дверь парадного входа и чуть не столкнулся на пороге с директором, почему-то именно так он воспринял выходившего из школы господина. Позже его догадка подтвердилась. Они одновременно уступили друг другу проход и обменялись улыбками.
- Как давно со мною такого случалось! - всё ещё посмеиваясь, сказал директор.
Он был высок, сильно худощав и носил академическую бородку и пенсне. На воротнике-стойке вицмундира петлички титулярного советника, на груди значок РНС, рядом боевой знак отличия одного из студенческих батальонов. Знак деникинских войск. Такие батальоны и даже полки создавались в белых армиях десятками. На Юге России, в Малороссии, в Сибири, на Дальнем Востоке. По стойкости они зачастую не уступали юнкерам и прожжённым войной офицерам, но поначалу и воевать-то толком не умели, потому и гибли, нередко целыми батальонами. Умирали, жертвуя собою ради беззаветной веры в Россию. К концу Гражданской многие тысячи студентов числились убитыми. Павшими и так и не ставшими преподавателями, инженерами, врачами, правоведами, естествоиспытателями, агрономами...
Расспросив у вахтёра расположение учительской, Елисей поднялся по лестнице на второй этаж. Через два поворота по длинному коридору вышел к двери с соответствующей табличкой. Постучал. Как и ожидал, дверь была открыта.
Его появление прервало разговор. За ближайшим к окну столом сидела компания молодых людей лет двадцати двух, двадцати пяти, все с петличками 14-го и 13-го классов. В компании состояла и девушка, как и парни, носившая вицмундир, но, естественно, женского фасона. Шло чаепитие и, по-видимому, обсуждались какие-то новости узкого, известного только собравшимся, круга.
Твердов поздоровался и представился. И был приглашён за стол.
- Ирочка скоро будет, - широко улыбаясь, сообщила девушка, назвавшаяся Тамарой.
- Вы так легко угадали, - Елисей был немного смущён. - Она обо мне рассказывала?
- Ну, право, что в этом такого? - удивилась Тамара. - Коллектив у нас дружный. А уж девушки между собой поболтать всегда любят.
- Да, очень, знаете ли, любят, - весело хмыкнув, вмешался парень, передавая Елисею чашку чая из-под самовара. - Все косточки нам перемоют.
- Николай! - строго посмотрела на него барышня.
- А что Николай? - он пожал плечами и посмотрел на гостя и принесённый им букет. - Я вот сразу догадался, к кому вы пришли.
- Так-таки и сразу? - Елисей сделал глоток. Чай ему понравился. От предложенного печенья он отказался, просто хотелось чаю.
- Да. Сразу, - ответил Николай. - Учитывая, что у нашей Ирины...
Он вдруг замолчал и быстро хлебнул из чашки.
Кто-то из парней пихнул его по ноге под столом. От Елисея это не укрылось, но он сделал вид, что не заметил. Однако заметку себе сделал.
Дальше чаепитие пошло в привычном для собравшихся русле. Шутили, обсуждали местные новости и хозяйственные дела. Елисея изредка спрашивали его мнение о школе, спрашивали из вежливости, дабы он не чувствовал себя здесь лишним.
Когда зазвучал звонок, коридоры заполнились шумными ватагами детворы. Застучали сотни ног, поднялся невообразимый гам. Но вскоре затих, когда ученики высыпали на улицу. Урок, как оказалось, сегодня был последним.
В учительскую начали заходить преподаватели, главным образом, мужчины среднего возраста. Ирина вошла позже всех, держа в руках стопку тетрадок. Как стажёр, она единственная среди коллег не носила вицмундир. Увидав Елисея, она на секунду запнулась от нерешительности и смущения. Но вот уже справилась с волнением, быстро прошла к своему столу и спрятала тетрадки в выдвижной ящик. И поспешила к Твердову, уже вышедшему с букетом навстречу. Не произнеся ни слова, словно и не расставались, они взялись за руки и несколько мгновений молча смотрели друг другу в глаза. Присутствующие деликатно изображали, что не замечают их и занимались своими делами.
- Идём, - произнесла Ирина и потянула его в коридор.
Выйдя на улицу, они минут пять шли в молчании.
- Я совершенно не ожидала, что ты приедешь, - наконец сказала Ирина, рассматривая на ходу букет.
- В воскресенье я в карауле.
- Вот оно что... - она вдохнула аромат тюльпанов. - Представляю, как нас сейчас обсуждают.
- Что, неужели все такие сплетники?
- Нет, что ты... Ничего такого. Коллеги в большинстве милые и отзывчивые люди.
- Да. Я заметил. Весёлый у тебя коллектив. И директор.
- Директор? Вот ещё! - она фыркнула. - Он строгий и мрачный. Ты с ним говорил? А то не пойму, почему это он, по твоим словам, весёлый.
- Я с ним едва не столкнулся на входе. Он засветился как праздничная иллюминация.
- Это он с тобою так... Нет, конечно, Андрей Филлипыч человек славный и во многом справедливый. И школу держит в железной перчатке, мягко говоря.
- Да? По его виду не скажешь.
- О! Порою он настоящий тиран!
- Мне он показался весёлым. И глаза у него... живые такие.
- Угрюмым его не назовёшь, это правда. И директор он хороший, и учитель от Бога. Но его немного побаиваются, уж это я за триместр поняла.
- Побаиваются? - он слегка растянул губы в улыбке. - Отчего же это? интересно.
- Да хотя бы... Вот второго дня был скандал. Он устроил Прасковье Васильевне форменную головомойку. За цветы! Суть в том, что две ученицы букетики принесли, а Андрей Филлипыч в класс на экзамен вошёл. Спокойно сказал, что цветов не должно быть и вышел. А потом, после экзамена такое устроил! Кричал... Нет, конечно, умом мы все понимаем, что он прав. Но ты бы видел его в гневе!
- А что он говорил?
- Стыдил... Говорил, что с цветов всё начинается, что нельзя приучать детей к этому. Да, да! Он сказал, что цветы на экзамене - это дурно! Что невинные, казалось бы, цветы в детстве, приведут к деньгам в зрелости.
- Знаешь, а ведь он прав. Трижды прав. Я бы не додумался...
- Конечно, он прав! Но он довёл Прасковью Васильевну до слёз, мы её потом валерьянкой отпаивали. И ведь она не желала ничего дурного.
- Не желала, но невольно поспособствовала. С другой стороны, я бы обратил внимание на семьи этих девочек.
- Семьи как семьи, - Ирина пожала плечами. - Огородники.
- Прости, не понял.
- Это местные так называют городских, что в деревню жить переехали.
- И много таких? - удивился Елисей, считавший, что индустриализация страны и строительство новых городов естественным образом урбанизируют избыток сельского населения. Но об обратном явлении ему пока что слышать не доводилось.
- Нет. Здесь в Новомировке дворов шесть всего...
- Из четырёхсот... Знаешь, - переменил он тему, - я только сейчас подумал... Школа-то ваша довольно большая. Три крыла, столовая, спортзал. И даже стадион.
- Сейчас в сёлах все школы так строят. А тут деревня молодая, даже перестраивать ничего не пришлось. Сразу по проекту возвели.
- Да я не об этом... Сколько учеников-то у вас?
- Ну... больше двух тысяч где-то.
Уступив путь чьей-то заблудившейся корове, они вышли к остановке, где в ожидании рейсового автобуса до Сейн собралось человек двадцать местных жителей. Вскоре подтянулись несколько молодых учителей и обособленной группкой стали подальше от всех. Мимо остановки вереницей проехали легковушки старших преподавателей.
Прошло ещё несколько минут и народу немного прибавилось. Рядом с Ириной и Елисеем стала нарядно одетая женщина лет сорока. Он бы, может, и внимания на неё не обратил, но ниспадающий на плечи домотканый платок со знаменитыми узорами, характерными для Вологодщины и Архангелогородщины, просто притянул его взгляд. На шее у неё Елисей заметил орден "Мать героиня", надетый на манер украшения на орденской ленте. В сущности, орден был красив и вполне мог служить украшением, не говоря уже о почёте и статусе владелицы. Когда женщина посмотрела на Елисея, он отсалютовал.
- Ох, милок! - весело сказала она. - Ежели б все наши бабоньки орденочки поначепляли, твоя б рука к голове приросла!
- Да пусть бы и приросла, - усмехнулся он.
Ирина засмеялась вместе с женщиной.
А на дороге в это время показался автобус.
Коктейль из мороженного и молока с вишнёвым сиропом приятно будоражил вкус. Они сидели за столиком в облюбованном в прошлые свидания кафетерии, что размещался на площади прямо напротив городской управы Сейн.
- Знаешь, Ир, - произнёс Твердов, когда очередная тема разговора сама собой иссякла, - там, в учительской мне показалось... показалось, что твои коллеги знают о тебе больше чем я.
- Почему ты так решил?
- Говорю же, показалось. Была одна... недомолвка.
Ирина опустила глаза, вздохнула, словно бы почувствовала себя в чём-то виноватой и, взяв его за руку, сказала:
- Елисей... Пообещай, что не станешь сердиться.
- Погоди, погоди... Как я могу такое пообещать? Ириш, если имеешь что сказать, то говори сразу. Или вообще никогда.
Она снова вздохнула и, будто на что-то решившись, сказала:
- Собственно, ничего страшного. А то, я вижу, ты в душе насторожился.
Он кивнул, и в самом деле ощутив в груди холодок.
- В общем, я скрыла от тебя одно обстоятельство... Я не знала, как ты отреагируешь. Поверь, ничего дурного я и не думала... В общем... в общем, я генеральская дочка.
Пауза длилась секунд десять. Ирина застыла, забыв, что держит в руке холодный бокал и, опомнившись, разжала замёрзшие пальцы.
- И всего-то?! - только и спросил Елисей. И прыснул.
- Тебя это забавляет?
- Откровенно: да!
- Но что же в этом смешного?
- Я-то уж бог весть что подумал... Даже нет! Готов был подумать чёрти что! Уже примерял на себя образ рыцаря из Ломанчи. А тут!..
Ирина почувствовала облегчение. Смеяться ей не хотелось, но весёлый настрой жениха (Елисея она давненько воспринимала именно так) заразил и её.
- Но почему? - спросил он. - Почему ты не сказала сразу? Постеснялась?
- Если серьёзно, то я ведь поначалу тебя совсем не знала. Решила изучить, - она прищурилась и с хитрецой в голосе добавила: - А вдруг бы ты добивался моей руки из расчёта?
- Ну, а теперь ты так не думаешь?
- Нет, конечно. Теперь я тебя как облупленного...
- Надо же! - он с улыбкой покачал головой. - Прям таки как облупленного?
- А что? Кому как не тебе понимать, что умение разбираться в людях - издержки профессии? Положительные издержки. Да и потом, я сперва скрыла, а после уже и не ловко было говорить.
- Ну, ладно. Обо мне отец знает?
- Конечно, - живо кивнула она. - И уже давно хочет познакомиться.
- Вот оно как... Так мы же с тобою и сами не очень-то давно...
Ирина допила одним большим глотком коктейль и взяла быка за рога:
- Я считаю, откладывать ни к чему. Давай сейчас же поедем ко мне. Отец сегодня в гарнизоне, со службы после восемнадцати должен придти.
Елисей посмотрел на часы, про себя отметив, что Ирина назвала время как принято в армии, а не по цивильному "шесть вечера". Было пятнадцать тридцать две.
- Ещё почти полчаса до автобуса, - принял он решение. - Пошли потихоньку к автостанции.
Иринин дом стоял на краю частного сектора жилого городка гарнизона. От соседних домов он почти не отличался, всю улицу возвели по проекту типовой застройки. Хозяйка, Любовь Тихоновна, в общении оказалась женщиной приятной и сразу расположила Елисея к себе. Усадив его в гостиной, она вволю удовлетворила своё любопытство и провернула это так, что будущий зять ни на секунду не почувствовал напряжения или неловкости. Познакомился Твердов и с Ириниными братьями. Средние, Алексей и Лавр, вскоре умчались гулять с соседскими мальчишками, предупреждённые матерью, чтоб к ужину они были дома "как штык". Семнадцатилетний Вадим взялся нянчить трёхгодовалого Николку и вышел с ним во двор. А Ирину мать попросила помочь со стряпнёй, чтобы успеть к приходу отца.
Чтобы Елисей не скучал, Ирина предложила ему пока полистать последний номер альманаха "Изобразительное искусство". Особого интереса он у Елисея не вызвал, но дабы скоротать время, взял его подмышку и вышел во двор. И сел в кресло под навесом, пристроенном к флигелю. Листая альманах, он исподволь наблюдал, как терпеливо и увлечённо возится Вадим с малышом, и незаметно для себя погрузился в чтение и созерцание великолепных цветных вставок, выполненных на глянцевых листах, чтобы достовернее отобразить описываемые картины и гравюры.
- Вернер Грауль? - спросил Вадим, подойдя к Елисею.
Твердов улыбнулся Николке, послушно державшемуся за руку старшего брата, и ответил:
- Грауль. Пишут вот, что в Питере его выставка была.
- Я б не пошёл, наверное. Слишком мрачно.
- Так ведь он и время изображает мрачное. Средневековье, наверное, вообще самое мрачное время.
- Да, - согласился Вадим. - Хорошо, что мы родились в наше время.
- Кто знает, кто знает... Человек не волен выбирать, когда родиться. Во всяком случае, - Елисей улыбнулся, - не каждый человек.
- Но зато человек волен выбирать, когда ему умирать.
- Хм... Интересная мысль. Ты прав. Так и есть, если человек хозяин своей судьбы. Знаешь, честно говоря, не ожидал от тебя такого услышать.
- Потому что мне семнадцать? - засиял улыбкой Вадим.
- Да. Поэтому.
- Александр Невский не намного старше меня был, когда шведов разбил.
- Верно. Значит, говоришь, выбирать когда умирать...
- Да! - глаза юноши блеснули. - Умереть за добро - чести нет выше!
Эти слова буквально поразили Твердова. В его годы Елисей о многом задумывался, но чтоб вот так! О готовности пожертвовать собой и считать это честью... Вот она молодёжь растёт! С такой молодёжью и горы свернёшь. И хотя Твердов был согласен со словами Вадима, тем не менее, он возразил в частности, дабы поддержать нить разговора.
- Знаешь, добро - штука такая... Кому добро, а кому и зло. Тут всё многогранней. И мерить всё категорией добро-зло - значит слишком упрощать.
- Это понятно, - поспешил ответить Вадим. - Но я ведь про наше добро говорю. Наше добро - наша правда. Добро сильно правдой и поэтому всегда побеждает зло.
- Ну, нет, - не согласился Елисей. - Так не бывает. Побеждает тот, кто сильней. Если зло окажется сильней, оно и победит. Побеждает сила.
Вадим задумался, пробуя "на вкус" слова Елисея. И, наконец, спросил:
- А что будет делать зло, если победит?
- Как что? Навяжет свою правду побеждённым. Объявит себя добром. И со временем побеждённые станут искренне верить, что чужая правда - их собственная, что победившее зло и в самом деле добро.
Маленький Николка вдруг протянул руку к Елисею и курлыкнул:
- Дай!
- Что, дай? - не понял Твердов.
- Меч!
- Нет, меч дать не могу, - ответил Елисей, в угоду малышу назвав бебут мечом, и встретил одобрительный кивок Вадима.
- Дай! - вновь потребовал Николка.
Тогда Елисей расстегнул кобуру и вытащил ТТ. И проверив на всякий случай, на предохранители ли он, протянул пистолет. Николка взял его двумя руками и заулыбался.
- Я герой! - крикнул он и начал копировать звуки выстрелов, воображая, что стреляет куда-то вверх.
- С отцовским тоже играть любит, - сообщил Вадим.
- Слушай, а флюгер, что над вашим домом, кто сделал? - спросил у него Елисей.
- Я. В кружке моделирования научился. Нравится?
- Нравится, - кивнул Твердов.
Ему и в самом деле понравился флюгер в виде реалистичной копии истребителя И-16, детища знаменитого Поликарпова - ученика самого Сикорского. Однако расцветка у самолёта была не совсем знакомая, в небе Испании он привык наблюдать совершенно другую. И эмблемы были простые: чёрно-злато-белый триколор, как в строевых полках. В Испании русские лётчики всё больше предпочитали эмблемы популярные в Мировую Войну и Гражданскую: мёртвые головы либо древние коловраты.
- Хорошая детализация, - похвалил Елисей. - Только вот лопастей зачем аж шесть?
- Это ж ветряк! - расцвёл Вадим. - Как же он на ветру вертеться будет с двумя-то?
- Да, и правда... Лётчиком, наверное, хочешь стать?
- Да нет.
- А кем? Как отец, в пехоту? Или невоенным?
- Хочу в Питер поступить. В радиотехническое.
- Но там же флотское училище, если не ошибаюсь.
- Ну, да, флотское. В июле экзамены. Готовлюсь уже.
Ответить Твердов не успел. Скрипнула калитка и во двор вошёл Иринин отец.
- Папа! - Николка в припрыжку побежал встречать его, по-прежнему держа в руках пистолет.
У Елисея возникло чувство дежа вю. Обладая хорошей памятью на лица, он мгновенно узнал вошедшего генерала. Казалось бы, уже сколько времени прошло с той поездки из Казани в Москву, а поди ж ты. Между тем, и Иринин отец узнал Елисея. Он подхватил на руки сына и, аккуратно отобрав пистолет, подошёл к покинувшим навес Вадиму и Твердову.
- А у моего папы меч длиннее! - похвастал Николка, сидя у отца на руках.
Елисей улыбнулся и крепко пожал протянутую руку.
- Вот оно как, - сказал генерал. - Как повернулось-то, значит. Воистину ваш брат-гренадёр следует заветам Суворова.
- Как снег на голову? - уточнил Твердов, беря возвращаемый ТТ.
- Именно.
- Так вы знакомы? - удивился Вадим.
- Да, как видишь, - отец опустил на траву Николку и поинтересовался: - А где это наши сорванцы носятся?
- Сказали, в "пекаря"* играть пошли. Скоро вернутся.
- А уроки они, гулёны, сделали?
- Какие уроки, пап? - наполовину удивился, наполовину возмутился Вадим. - У Лаврухи каникулы уже, а у Лёшки экзамен последний.
- Вот как? Однако время летит... Ну, что, Елисей, идём в дом?
- Идём, Григорий Александрович.
И будто услышав их, на крыльцо вышла Ирина.
- Ужин накрыт. Вадька, набери воды в умывальник.
Украшенный хрусталём и фарфором стол был накрыт накрахмаленной скатертью. Любовь Тихоновна посадила Елисея напротив мужа, Ирину рядом с женихом, а вернувшихся сыновей подле себя и Вадима. Николку она разместила рядом с собою, усадив его на высокий детский стульчик. Ему единственному из всех была приготовлена порция сладкой тыквенной каши в молоке. Всем остальным Ирина наложила обжаренных в яйце и муке рыбных биточков, затем щедро добавила взбитого на молоке и масле картофеля-пюре. Бутерброды с ветчиной или сыром, салат из помидор и сладкого перца с зелёным луком каждый положил себе сам. Для Ирины и себя хозяйка выставила бутылку домашнего красного вина, а мужу и Елисею графин конька. Детям, включая Вадима, был приготовлен смородиновый морс.
- У нас, Елисей, всё по-простому, - Григорий с улыбкой подмигнул Твердову и загадочным тоном добавил: - Мы же не французы какие-нибудь... За вас, дети мои!
Елисей так и не понял причём тут французы, но спрашивать не стал. Он выпил рюмку и одобрительно хмыкнул, оценив таким способом качество коньяка. Заел бутербродом с сыром и принялся за биточки с картошкой. Ирина, как он заметил, лишь пригубила; спиртное она не жаловала.
Разговор за ужином потёк сперва о семейных делах. Алексей и Лавр поспешили выложить отцу все домашние новости сегодняшнего дня и закончили новостями уличными. После второй рюмки разговор перешёл на персону Елисея. Пришлось ему отвечать на вопросы, рассказывать о себе и выложить по просьбе Любови Тихоновны свою версию знакомства с Ириной.
После третьей рюмки и съеденной добавки, он почувствовал, что сыт.
- Сейчас самовар поспеет, - сказала Любовь Тихоновна. - Елисей и ты, Гриш, сходите пока поговорить. А мы с ребятами и Иришей уберём стол и для чая накроем.
Уже в своём кабинете, когда они поднялись на второй этаж, Григорий открыл окно и закурил папиросу.
- Переночуешь у нас. Комната для гостей чаще пустует, ты уж извини, там не очень уютно. Утром в полшестого за мной машина приедет. Подброшу тебя по пути. - Он усмехнулся со словами: - Полчаса на крюк к твоим Юдзикам я могу потерять.
Твердов кивнул; предложение обрадовало. Вставать около пяти на рейсовый автобус до Сейн ему не хотелось, ведь в Сейнах ещё пришлось бы ловить попутку до своего гарнизона. А то и не одну. Лишняя морока.
- Ты ведь не куришь?
- Не курю.
- Да, Ирина говорила, - Авестьянов сделал вид, что вспомнил это и тут же спросил: - Любишь её?
Елисей лишь улыбнулся и невольно ёрзнул в кресле.
- Это заметно, - тоже улыбнулся Авестьянов. - Я наблюдал за вами во время ужина. Так смотрят только влюблённые. Отпуск, как я понимаю, в этом году ты уже отгулял?
- Да, успел уже. Хотел летом, но... не получилось.
Сказав это, Твердов догадался, как ему показалось, зачем генерал спросил об отпуске.
- Это вы, Григорий Александрович, по поводу свадьбы интересуетесь?
- В точку! А как же иначе? Нечего тут тянуть кота за хвост. Ирине давно пора замуж. А тут ты - парень не промах! И тебе самому нечего в бобылях ходить. Пора мужчиной становиться.
- А я что, не мужчина? - не понял Елисей.
- Я тебе так скажу: в краях, откуда я родом, парень становится мужчиной, когда создаст свою семью. Иначе он хоть до самых седин не взрослый. С таким серьёзных дел не имеют.
- По-моему, и в наших краях так было. Но это когда ещё... при царе Горохе! Сейчас на дворе двадцатый век.
- И что, что двадцатый? Времена, Елисей, имеют свойство возвращаться. Пусть в новых условиях, а суть та же. Другое дело, ежели, скажем, традиции под корень извели.
- На то есть мы, - крайне серьёзно сказал Твердов. - Люди, давшие народу и Отчизне присягу. Чтоб ни одна сволочь больше у нас не хозяйничала.
- Именно. Наше дело - обречённое. Обречённое на борьбу. И боюсь, мы дорого ещё заплатим, чтобы стадевяностомиллионная Россия никогда больше не испытала на себе инородческой власти.