Аннотация: Альтернатива о Белой России. Белые победили в гражданской, Кутепов Верховный правитель, Большая Игра продолжается.
Дорога на Дахау, Бавария, 7 мая (25 апреля) 1938 г.
Машин на шоссе было мало. На встречу Сурову проносились редкие грузовики, оставляя за собой разгоняемую ветром пыль, легковые авто встречались куда чаще, однажды даже попался поломанный автобус, торчавший у самой обочины. Пассажиры, большинство из которых сезонные рабочие в одинаковых костюмах и кепках, разбрелись по прилегающей роще. Автобанов в Южногерманской Республике не строили, промышленный и строительный бум, начавшийся в северном осколке Рейха в середине тридцатых, сюда не пришёл.
Серый фиат-1100 свернул на просёлочную дорогу сразу за указателем километража до Дохау. По дороге, огибающей одичавший и запущенный яблоневый сад, Суров ехал около четверти часа. Он свернул на втором повороте, въехав в узкую лесную прогалину, выведшую вскоре на просторный луг. Сам луг был пуст, ни коров, ни другой живности на нём не паслось. Вокруг него густо росли молодые деревья, начавшие без вмешательства человека отвоёвывать луговое пространство.
Зелёный спортивный рено "Жювакатр", только появившийся в этом году и уже ставший весьма популярным в континентальной Европе, стоял в самом центре луга. Левая дверь была распахнута, облокотившись на неё курил упитанный человек в сером плаще и фетровой шляпе. Фиат Суров подвёл к "Жювакатру" почти что впритык, осмотрелся, открыл дверь и шагнул к толстяку.
- К чему такая срочность, герр Заммер? - вместо приветствия спросил толстяк, пожимая протянутую руку. - Вы мне, если хотите знать, все планы на сегодня расстроили.
Суров извлёк из кармана портсигар и вытащил турецкую сигарету. В глаза толстяка он смотрел не отрываясь, постукивая в это время кончиком сигареты о портсигар. Прикурил, затянулся и бесцветным голосом произнёс:
- Ваши сегодняшние планы пусть катятся к дьяволу, герр Хельбиш.
Толстяк и ухом не повёл, он окутался дымом и совершенно по-деловому спросил:
- Что вас интересует, герр Заммер?
- Мне нужен надёжный человек в Аугсбурге.
- Это в моих силах устроить, - кивнул Хельбиш. - Как я понимаю, он должен быть готов оказать помощь снаряжением.
Суров кивнул.
- У него должен быть доступ к информации, хотя бы общего плана.
- Я вас понял, герр Заммер. Курт Яровиц, майор шутцполиции. Он бывший спартаковец, воевал против фон Зекта, после вторжения Антанты остался в рядах спартаковцев. Я вышел на него в тридцать пятом... В шутцполиции имеет кристально чистую репутацию. Тридцать два года, не женат, с матерью и сёстрами отношений не поддерживает, они считают его предателем. Предателем Рейха. У него есть брат, он уехал в Аргентину в тридцать четвёртом, Яровиц только с ним поддерживает связь. Брат иногда высылает матери деньги, но не часто и не много, в Аргентине жизнь тоже не лёгкая. Курт периодически помогает матери под видом денежных переводов от брата.
- Отец?
- Отец Курта погиб на Румынском фронте в шестнадцатом.
Суров выпустил дым и поскрёб пальцем усы.
- Какую валюту предпочитает этот ваш Курт?
- Он сотрудничает не из-за денег, - улыбнулся Хельбиш.
- Разочаровался в идеалах?
- Разочаровался, - подтвердил Хельбиш, - но не во всём. Примите мой совет, герр Заммер, о политических взглядах с ним говорить не стоит. Достаточно и того, что он предельно обозлён и ненавидит сложившийся в Южной Германии порядок. Томми он тоже ненавидит.
- Учту.
- Вы найдёте его на Райнёльштрассе в бирштубе господина Кюхла.
- Пивная так и называется?
- Да. Просто "У Кюхла". Он бывает там по вечерам практически регулярно. Скажите, что вы от меня и передадите вот это, - Хельбиш протянул старую кайзеровскую открытку, выпущенную в 1901 году по случаю тридцатой годовщины победы Пруссии над Францией.
Суров взял открытку и с интересом рассмотрел. Рисунок изображал прусскую линейную пехоту, наступающую по телам поверженных французов.
- Редкая вещь, - заметил он.
- Очень, - кивнул Хельбиш. - Курт коллекционирует старые открытки, эту я ему обещал ещё в марте.
- Благодарю, герр Хельбиш.
Толстяк улыбнулся, выбросил окурок и махнул на прощание рукой. Суров вернулся в машину и завёл двигатель. Курить за рулём он не любил, сигарету он потушил в выдвижной пепельнице бардачка.
Аугсбург, Швабия, 9 мая (27 апреля) 1938 г.
Для выполнения задания Всеволод Суров задействовал группу подполковника Бергофа. С подполковником он взаимодействовал с конца двадцатых, их отношения давно переросли дружеские при внешней подчёркнутой субординации. Бергоф Александр Павлович был эстляндским немцем, в 1914-м воевал сапёрным подпоручиком во 2-й армии генерала Самсонова, в ноябре попал в плен, вернулся в Эстляндию только в семнадцатом. В гражданскую воевал в рядах белоэстонцев, в двадцать первом вступил во второй перновский добровольческий полк, воевал с поляками. В двадцать пятом окончил Академию генштаба, уехал на нелегальное положение в Германию. Нынче Бергоф был владельцем небольшого стекольного завода в Мюнхене, где и проживал под именем Гюнтера Вейцлера. Ну а сейчас мюнхенскими делами Бергофа в его отсутствие занялся "племянник".
В распоряжении Сурова имелась и штуттгартская группа Буркова-Ленца, но она в данный момент была разбросана по всему Вюрттембергу и её сбор отнял бы не менее недели. Поэтому и пришлось задействовать только ребят Бергофа-Вейцлера.
Группа прибыла в составе трёх человек - сам подполковник и двое недавно легализованных офицеров, с которыми Суров познакомился вчера утром. Ребята надёжные и уже не раз проверенные в деле, все примерно одного возраста - около тридцати. Штабс-капитан Валерий Ильин проживал в Мюнхене под именем Ганса Штосса, штабс-капитан Нефёд Карпов, он же мюнхенец Клаус Лей, по основной специализации в группе был снайпером.
В столицу Швабии группа прибыла по шоссе от Фюрстенфельдбрука теперь уже во главе с Суровым, прибыла на красной испано-сюизе, имея с собою только личное оружие. Группу Суров высадил на подъезде к пригороду, им предстояло окольными путями пешком пробраться в город. На въезде в Аугсбург стоял пост дорожной полиции, у шлагбаума топтался полицай в светло-зелёном мундире, курил и совершенно флегматично наблюдал за приближением очередной машины.
Всеволод заглушил мотор, наблюдая появление из будки дежурного унтервахмистра. Фигура дорожного полицая была далека от бравости, заметная сутулость, чрезмерно длинные руки, в добавок выпученные как у выброшенной на берег рыбы буркала, да кривые зубы, обнажившиеся до дёсен, как только он произнёс привычное: "Ваши документы".
Суров отдал в протянутую руку паспорт с вложенным в него командировочным листом и исподволь, чтобы ненароком не вызвать раздражения, стал наблюдать за унтервахмистром. Тот шмыгнул носом и открыл документы. При чтении он шевелил губами. Затем пристально посмотрел в лицо Всеволода, сверяя его с фотографией. Потом достал из кармана сложенный вчетверо лист, развернул и минуты две что-то там изучал. Видимо, это был список разыскиваемых особ. Если так, то Всеволоду оставалось только пожалеть аугсбургскую дорожную полицию, в рядах которой служит этот "доблестный" унтервахмистр. Видать в дорожной полиции кадровый голод, раз берут кого попало, даже если это не чистокровный немец. Впрочем, здесь ведь Южная Германия, северогерманских порядков здесь нет по определению.
- Йохан Бассе, - произнёс унтервахмистр, - значит вы из Мюнхена приехали?
- Совершенно верно, - кивнул Суров.
- Что вам понадобилось в Аугсбурге?
Суров про себя сплюнул. Спрашивается, зачем задавать идиотский вопрос, если в командировочных документах всё сказано. Должность в трубопроводной фирме, цель командировки, штампы въезда от земской полиции Швабии, проставленные на административной границе с Баварией.
- По делам фирмы, герр унтервахмистр, - ответил он невозмутимо. - Поиск новых партнёров и новых заказчиков.
- Не далеко ли заказчиков от Мюнхена ищете?
- Что поделать, герр унтервахмистр, фирме нужны заказы.
- Ничего у вас не выйдет, - полицай вернул документы. - Проезжайте.
Суров завёл мотор. Унтервахмистр махнул рукой напарнику, тот кивнул и открыл шлагбаум. Полицай долго и пристально рассматривал удаляющуюся машину. "Смотри, смотри", думал Всеволод, глядя в зеркало заднего вида, испано-сюиз 68-го типа в Баварии много, а уж красный цвет был самым распространённым.
В Аугсбурге Всеволод не бывал без малого два года. Город с тех пор по первому впечатлению изменился мало. Всё те же каменные одноэтажные домики в пригороде и центре, те же кварталы давно не ремонтированных трёх- пятиэтажных доходных домов, не изменилось и перестроенное после уличных боёв в гражданскую здание бывшего театра, в котором теперь размещалась английская военная администрация. Чрезвычайно мало деревьев - с двадцатыми не сравнить, дороги, вымощенные ещё в прошлом веке, содержатся только в центре, большинство названий улиц и проспектов на инглише, у некоторых даже названия английские. Горожане на улицах попадались из самых разных слоёв, кто побогаче - одеты по английской моде, кто победнее - носили простенькие костюмчики либо донашивали старые мундиры, встречались на улицах и натуральные голодранцы совершенно опустившегося вида. Наличие в городе большого количества бездомных собак давно уже не удивляло, а кошек и крыс никто и не считал.
Суров свернул на Амагазаки-аллее, нужный ему переулок он помнил зрительной памятью. Он свернул в подворотню П-образного доходного дома и проехал её насквозь. За домом располагались кварталы частного сектора, там - среди одно- двухэтажных домиков размещалась автомастерская Юргена Хормеля.
Суров остановился у широких свежевыкрашенных в серое ворот, дважды посигналил. Юргена Хормеля он знал несколько лет. Хормель был автослесарем, обязанным Сурову если не жизнью, то достойным существованием. В тридцать третьем Всеволод спас его семью от голодного прозябанья и помог открыть автомастерскую, с тех пор фирма Хормеля не сказать, что процветала, но имела более менее стабильные заказы и постоянных клиентов.
Ворота открыл молодой парень в спецовке. Привычно-придирчиво осмотрел машину потенциального клиента и приглашающе распахнул воротицу на распашку. Суров заехал во двор, пристроившись позади чёрного форда. Из ангара доносился громкий скрежет, периодически перекрываемый ударами металла о металл. Наконец, вышел хозяин - немного обрюзгший, в заляпанных тёмными пятнами спецовке и кепке, высокий крепыш лет слегка за сорок на вид. Старик Хормель был по-прежнему крепок. А ведь в декабре Юргену исполнится пятьдесят восемь, подумалось Сурову.
- Карл! - широко и обрадовано улыбнулся Хормель, стягивая перчатки. - А я всё гадал, куда ты подевался!
- Здравствуй, Юрген.
Они стиснули друг другу плечи, как старые друзья. Хормель покивал головой, словно всё ещё не веря в приезд друга и компаньона Карла Заммера.
- Карл, дружище! Я смертельно обижусь, если ты немедленно не разопьёшь со мною пинту-другую пива.
- С утра? - улыбнулся Суров. - Но если ты приберёг чесночные колбаски твоей Марты...
- Ты помнишь их, да?
- Помню, Юрген. Вкусней колбасок твоей жены не готовят во всей Швабии. Кстати, передавай ей привет. И дочерям.
- Передам, обязательно передам. Пошли, Карл ко мне в контору. Поговорим.
Хормель обернулся к маячившему у ворот работнику.
- Рольф, скажи там, чтоб без меня продолжали.
- Яволь, герр Хормель.
Контора Юргена размещалась в пристройке. Переступив порог, Суров ощутил, что всё здесь осталось как и прежде. Тот же рабочий кабинет с единственным окном и причитающейся конторской мебелью, всё та же кухонька с примусом, эмалированной мойкой и белым кафелем по стенам, всё та же комната отдыха со столиком и турецкой кушеткой, на которой хозяин автомастерской иногда ночевал, если были срочные заказы к утру и приходилось допоздна возиться с машиной.
- У тебя всё по-прежнему, - заметил Суров.
- Как привык, так и есть, - ответил Хормель, выставляя на столик пузатые стеклянные пивные кружки и дубовый бочонок с пивом. За бочонком последовали тарелки, куда Хормель положил толстенькие остропахнущие колбаски.
Всеволод невольно сглотнул набежавшую слюну от одного только вида закуски.
- Сперва о деле, Карл? - спросил Хормель, разливая пиво.
Суров кивнул, не сводя глаз с янтарного напитка, пенившегося в кружке при налитии из краника бочонка. Они сделали по большому пробному глотку.
- Нужна машина, Юрген. Всё равно какая, но только чтоб французская или британская.
- Это не трудно, Карл. Вот если бы тебе фольксваген понадобился...
- Проще на лбу написать "разыскивается полицией", - Суров улыбнулся.
Юрген тоже улыбнулся, глотая пиво.
- Когда нужна?
- Желательно к вечеру.
- Извини, Карл, но к вечеру никак не успею. Только к утру...
- Хорошо, пусть к утру.
- А с испано-сюизой твоей что делать?
- Разбери на запчасти.
Хормель кивнул, откусывая колбаску. Он задумался, не спеша при этом работая челюстями и потягивая пиво.
- Ты надолго в городе?
- Нет, Юрген, - ответил Суров, откусывая от очередного колечка. Потом глотнул пиво и добавил: - Машина нужна "чистая", мне её придётся бросить.
- Это понятно, Карл. Потом новая понадобится?
- Нет. Потом я покину Аугсбург и даже не попрощаюсь.
- Жаль. Я думал, ты ко мне в гости зайдёшь...
- Чтобы Марта познакомилась с таинственным компаньоном? А стоит ли?
Хормель вздохнул и покачал головой.
- Ох, Карл... Что за жизнь такая? Что даже друга к себе домой не пригласить?
Суров не ответил. На глаза ему попалась убранная в шкаф фотокарточка в картонной рамке, видневшаяся среди стопки приходных книг. Года два назад эта фотокарточка висела на стене. Марлен Дитрих крупным планом в анфас, лицо прикрыто ниспадающей со шляпки вуалью. А вот патефон и стопка пластинок остались на месте.
- Поставь Марлен Дитрих, Юрген. Будем говорить о приятном.
- Знаешь, у меня нет больше её пластинок. Теперь она поёт для янки.
Суров пожал плечам, несравненную Марлен теперь многие не любили, не любили за то, что она в прошлом году приняла гражданство Североамериканских Соединённых Штатов.
- Тогда поставь что хочешь, только не этот идиотский джаз.
Хормель усмехнулся, джаз он не любил и до оккупации.
Райнёльштрассе, протянувшаяся ближе к центру Аугсбурга, выглядела не в пример чисто, ей даже подошёл бы эпитет "дисциплинированно". Побелённые бордюры, топтать которые пешеходы избегали в силу тевтонского характера, вымытые окна домов и словно языком вылизанные тротуары, свежие, легко различимые на глаз камни мощённой дороги. Дальше к окраинам такого благолепия не встретишь, в бедных районах хвалённый немецкий порядок отсутствовал со времён фон Зекта. И солдат британской комендатуры там в увольнении не встретишь, разве что их туда занесёт по пьяни во второсортный бордель. Здесь же селилась "порядочная публика".
Золотой корпус часов открылся с мелодией. Время перевалило за четверть седьмого вечера. Суров спрятал часы в жилетный карман, следом запихнув цепочку, и продолжил неторопливо гулять по Райнёльштрассе.
"А ведь пора уже", подумал он, подходя к пивной "У Кюхла". И как по заказу в разреженной толпе обывателей появился штабс-капитан Карпов или просто Клаус, до полудня ещё сменивший привычный наряд работяги на типичную одежду "труженика пера и бумаги". Образ журналиста или канцеляриста ему вполне удался, этакая неприметная штафирка, каких полно в послерабочее время на улицах. На Райнёльштрассе Клаус околачивался почти что часа два, подполковник Бергоф и штабс-капитан Ильин были тоже где-то здесь поблизости, но на улице едва появлялись, они загодя заняли наблюдательные посты, время от времени меняя их - то зайдя в парикмахерскую, то в какой-нибудь магазинчик, где ничего не мешало наблюдать за улицей, делая мелкие покупки и беседуя с хозяином или хозяйкой.
- Яровиц уже в пивной, - буркнул Клаус, проходя мимо Сурова.
Всеволод продолжил путь, будто и не услышал его, да и никто не услышал из прохожих, Клаус специально подгадал момент их схождения.
Суров остановился у входа, разыгрывая процесс мысли "войти ли?" Толстая дубовая дверь с такими же толстыми стёклами, массивная стальная ручка, отполированная мириадами рук, бронзовый лист вывески с отчеканенными названием и рисунком двух пивных кружек. Суров вошёл.
Посетителей в этот час оказалось не особо много. Яровица Всеволод срисовал моментально - ошибиться было невозможно, тот был единственным здесь шутцполицаем, по крайней мере в мундире. Майор сидел обособленно и медленно накачивался пивом.
- Герр Яровиц? Если не ошибаюсь, - поинтересовался Всеволод.
- Не ошибаетесь, - устало ответил майор, изучая застывшего у стола незнакомца.
- Йохан Бассе, - представился Суров. - Вы позволите?
Он сел на лавку не дожидаясь согласия и тут же, предупреждая вопросы Яровица, сказал:
- Я от господина Хембиша, - Всеволод протянул обычный почтовый конверт, - он передал вам привет.
Майор хмыкнул и небрежно взял конверт. После глотка пива вытащил из него открытку. На его лице радости не отразилось, только в интонации просквозили довольные нотки.
- Герр Хембиш держит слово... Итак, герр... как вас там?
- Блёзе.
- Вы же сказали - Бассе.
- А вы не играйте в забывчивость.
Яровиц улыбнулся, пряча конверт с открыткой в карман.
- Хорошо, не буду. Герр Хембиш предупреждал меня о вашем визите.
"Когда это он успел?" - подумал Суров, а вслух сказал:
- Тем лучше. Я нуждаюсь в вашем... назовём это "содействием", - он оглянулся, ища глазами кёльнера. - Скажите, Курт, здесь кёльнеров нет?
- Вы угадали, Йохан, - Яровиц подпёр ладонью подбородок, - пиво здесь берут сами. "Дядюшке" Кюхлу уже пару лет не по карману работники.
- Неужели он сам тут управляется? А родня?
- Он бездетен. Поговаривают, Кюхл подышал русскими газами под Ригой, с тех пор бессилен с женщинами. Семья его сестры на севере. Вот он и вертится тут сам.
Нет кёльнеров, ну и не надо, решил Всеволод. Он оставил шляпу на столе и направился к стойке. Владелец пивной оказался человеком до жути худым и неожиданно доброжелательным, Суров перекинулся с ним несколькими фразами да расплатился за две кружки. А на обратном пути через зал задумался о майоре. Фамилия Jarowitz на швабскую не походила, видимо предок Курта происходил из чехов, а может из боруссов, давным-давно ассимилированных в Германии, а может и из пруссаков. А то что Курт в Швабии живёт, так мало ли кого куда жизнь заносит, чистых пруссаков тоже по всему бывшему Рейху встретить можно. Потомков истинных пруссов не перепутаешь, фамилии выдадут: Бредов, Белов, Гадов, Бокин, Деникен (Деникин), Тресков, Штрелов (Стрелов), Лоссов (Лосев).
- Вы сказали, что предупреждены обо мне, - продолжил разговор Суров, вернувшись за стол.
Яровиц кивнул, всё так же подпирая рукой подбородок.
- До какого предела вы готовы оказать мне помощь? - спросил Всеволод.
- В пределах моих возможностей. Надеюсь, Йохан, вы не станете просить невозможного.
- Не стану. Для начала мне понадобится от вас помощь в обустройстве в городе. Сами понимаете, с гостиницами связываться я не могу и вслепую тыкаться в объявления о сдаче квартир меня тоже не устраивает.
Яровиц допил до дна первую кружку, со стуком отставил её в сторону и взялся за вторую. Прихлёбывая, он слегка пожал плечами, словно взвешивая что-то, и предложил:
- Йохан, я дам вам адрес моей матери. Она сдаёт полдома. Как раз сейчас он свободен, пустует третью неделю.
- Курт, у вас не дрогнет сердце, если ваша мама попадёт под удар?
- В этом будьте спокойны, Йохан. Все информаторы в том районе стучат мне. К тому же мама сдаёт комнаты не первый год. И не она одна в округе зарабатывает этим. Поверьте, отработать двенадцать тысяч адресов по всему Аугсбургу практически невозможно. Хоть даже и тысячу адресов...
- Герр Хембиш сказал, вы с матерью в ссоре.
- Да, - Яровиц сцепил губы, - но я не свинья, чтобы забыть о ней.
Суров затянулся, выпустил дым, сделал большой глоток.
- Курт, мне нужно оружие.
Яровиц секунд десять молчал, прежде чем ответить:
- Посерьёзней пистолета...
- Да, Курт.
- Я помогу. После завтра... скорее всего.
- Хорошо, потом уточним когда. И ещё, мне может вскоре понадобиться доступная вам служебная информация.
Яровиц вздохнул и кисло улыбнулся.
- Йохан, я шутцполицай. Если вы в Аугсбурге из-за томми, то моя информированность может равняться нулю. В лучшем случае нас ставят в известность в последний момент.
- Понимаю, Курт. И всё-таки даже косвенная информация может оказаться очень полезной. Договорились, Курт?
- Договорились. Хотя я сомневаюсь, что смогу быть полезен.
- А вы, Курт, не сомневайтесь. Будущее укрыто пеленой тумана.
Губы Яровица растянулись в полуулыбке.
- Хотел бы заглянуть за эту пелену.
До Ферберштрассе группа добралась трамваями, благо ходили они часто и строго по расписанию. Добирались по одиночке, общий сбор Суров предварительно назначил на отшибе кварталов доходных домов, где судя по карте, заученной ещё до появления в Аугсбурге, располагался длинный многоквартирный дом, стоявший в самом центре пустыря. В свои прошлые посещения города Сурову в этом районе бывать не доводилось.
Как оказалось, карта и реалии жизни могут иметь существенные отличия. На месте выяснилось, что назначенный на роль ориентира дом - развалины оного. Крыша во многих местах обрушилась, окна и двери отсутствовали напрочь, стены хранили множество следов от пуль - как память об отгремевшей несколько лет назад войне. Пустырь вокруг выглядел и вовсе зловеще: проросшая по пояс после недавних дождей трава, среди которой с трудом угадывались фундаменты давно сожжённых дотла строений. И ни звука, если не считать колыхающихся на ветру ветвей редких деревьев да стрёкота сверчков. Суров закурил, чувствуя как глупо он выглядит здесь в одежде преуспевающего дельца. А ведь запросто и ограбить могут, люмпенов в округе как майской мошкары у пруда. Впрочем, чтобы ограбить его - это надо ещё очень постараться.
Он курил и ждал. Ребята должны появиться с минуты на минуту. Появиться по одиночке. Нынешний Аугсбург - город своеобразный, шутцполицаи не преминут заинтересоваться любой компанией горожан или приезжих, если в ней больше двух дойчманов. Да и к двум парням, особенно молодым и спортивного вида, подойти могут, а ещё могут и произвол проявить - например, задержать в участке для профилактики. А уж если в компанию работяг втесался человек солидного вида, то интерес патрульных шутцполицаев гарантирован. Такие вот порядки в Аугсбурге, да и не только в нём, в Штуттгарте и Мюнхене то же самое, как и в оккупированном французами Штрасбурге, как и во всех крупных городах Южной Германии.
Вероятные и вполне ожидаемые в данных обстоятельствах грабители так и не появились. Видать, сегодня им светила счастливая звезда, с люмпенами Суров церемониться не привык - пулю в буйну головушку и все дела. Теперешняя Южная Германия ему напоминала Россию начала двадцатых, тогда тоже не раз приходилось блатарей в подворотнях отстреливать, а потом выслушивать похвалы примчавшихся на стрельбу полицейских. Нынче же внимание шутцполиции было, мягко говоря, излишним.
Первым показался Клаус Лей, то бишь штабс-капитан Карпов, держа под мышкой саквояж. Клаус щеголял в твидовом пиджаке, брюках с чётко отутюженными стрелками и чёрных ботинках, вместо давешней кепки его голова была покрыта надвинутой на глаза шляпой. Смена образа отразилась и на походке, подходил он к Сурову вальяжно и чопорно. Всеволод даже улыбнулся, Карпов смотрелся нелепо и комично здесь на пустыре, как, впрочем, и сам Всеволод.
Подполковник Бергоф, он же Гюнтер Вейцлер, явился в клетчатом костюме, в такой же клетчатой кепке с модным бумбоном и в ботинках с крагами, этакий британец-путешественник, только вот плаща для эталонно-киношного образа не хватало, но однако здесь ведь и не остров и частых дождей нет. Штабс-капитан Ильин, то бишь Ганс Штосс, заявился через минут пять после Бергофа. Он пришёл в поношенной костюме канцеляриста, такой себе то ли бухгалтер, то ли счетовод, а то ли мелкий чиновник. Для полноты образа Штосс нацепил простенькие круглые очёчки и вполне натурально симулировал близорукость.
Постояли, покурили кто курящий, перекинулись несколькими фразами (на немецком естественно), похвастались совершенно случайно оказавшимися одинаковыми саквояжами, купленными само собой в разных лавках, и побрели к видневшимся вдали кварталам частных домов.
На искомый адрес они набрели спустя полчаса блуждания по проулкам и кривым узким улочкам, в которых, кстати, совершенно не чувствовалось духа запустения и нищеты, не смотря на отдалённость от городского центра. Липовые аллейки, немало каштанов, а во дворах вдоволь яблонь и вишень, дорожки хоть и не мощённые, но аккуратные, всюду высокие крепкие деревянные, а иногда и каменные заборы, одно- реже двухэтажные дома сплошь ухожены, на воротах рядом с почтовыми ящиками таблички с именами хозяев. Мимо изредка проезжали машины, на которые лениво побрехивали псы.
Дом фрау Яровиц оказался одноэтажным и как потом выяснилось, имел два входа - один для хозяйки, второй для половины сдаваемой постояльцам.
Суров нажал на кнопку электрозвонка, совсем не ожидая увидеть его здесь. Обычно на воротах присутствовали медные или латунные звонки со шнурками, привязанными к билам. Собаки во дворе не оказалось, никто не залаял на звонок.
Минут через пять дверь в воротице открыла пожилая дама с по-домашнему непокрытой головой. Улыбка фрау Яровиц была приветлива, она жестом впустила прилично одетых незнакомцев во двор.
- Желаете на постой, господа?
- Да, фрау Берта, - Суров приподнял шляпу с кивком.
- Вы даже знаете как меня зовут?
Всеволод улыбнулся.
- Мне вас порекомендовал один знакомый, которому вас порекомендовал его знакомый, а тому в свою очередь... в общем, кто-то там в прошлом году проживал у вас... Мы в Аугсбурге проездом, пробудем здесь может быть неделю. Или больше. Моё имя Йохан Бассе.
Всеволод вновь приподнял шляпу и представил Карпова, Бергофа и Ильина:
- А это мои помощники: Феликс Фёрстнер, Клеменс Эммерманн и Эмиль Блеквенн.
- Ну что же, - оглядела хозяйка гостей, - места для вас всех у меня хватит, но из флигеля придётся принести ещё одну кровать. Бельё я вам выдам немедля, как только договоримся о цене. Скажу сразу, оплату я принимаю в фунтах, можно и во франках.
- Разумеется, фрау Берта, - кивнул Суров, южногерманских марок, прошедших зимой очередную девальвацию, у него с собою было мало.
- По два фунта с постояльца в неделю, - назвала цену хозяйка.
Всеволод подавил улыбку. Названная цена была гораздо выше средней.
- Мы готовы заплатить наперёд, фрау Берта, - согласился он, собирая протягиваемые ребятами банкноты. Вообще-то, он мог бы и сам заплатить, но что подумает хозяйка? Местные нравы в отношении денег были насквозь пропитаны индивидуализмом. Тебя скорее накормят и напоят из жалости, но денег не дадут.
- Замечательно, господа, - улыбнулась хозяйка, беря деньги. - Кстати, если вы голодны, я как раз начала готовить ужин. За еду я с вас плату не возьму.
- Очень голодны, - признался Бергоф.
- Хорошо... - она махнула рукой на дом. - Вот вам ключ, располагайтесь пока. Вижу, ничего кроме саквояжей у вас нет... Сейчас выдам бельё, решим с кроватью и через час прошу на ужин.
Гостевая половина дома состояла из нескольких комнат. Шторы на окнах, цветочные горшки на подоконниках, свежие обои и паркетный пол. В убранстве чувствовалась женская рука. Когда разобрались с переноской кровати и получением белья, хозяйка поспешила по своим делам.
- Надо воды в умывальник принести, - предложил Ильин, выкладывая на полочку бритвенные принадлежности.
- Принеси, - сказал Бергоф. - Во дворе колонка, ведро там рядом.
- А хорошо здесь, господа, - по-русски сказал Карпов, когда Ильин вышел. - Мне даже квартиру одну в Штуттгарте напоминает.
- Вот и женись на Лизхен, - тоже по-русски сказал подполковник, усмехаясь. - А то морочишь барышне голову.
- А и женюсь. Только позже. Увезу её к себе в Смоленск... - Карпов уставился невидящим взглядом в окно и мечтательно улыбался.
Суров закурил, найдя на книжном шкафу со всякими безделушками вместо книг стеклянную пепельницу в виде цветка кувшинки. Ему вдруг показалось, что соратники говорят по-русски с акцентом. Мысль его позабавила, слишком уж дикой она была. Хотя... хотя кто знает? Ведь годами приходится даже думать на дойче.
- В общем так, - сказал он на русском и перешёл на немецкий, - Все разговоры между собой только на дойче. Расслабляться рано.
- Яволь, герр Заммер! - улыбнулся Бергоф.
- Приводим себя в порядок, - продолжил Всеволод, - обустраиваемся, потом ужинаем. Все разговоры о деле после ужина.
На ужин фрау Яровиц, как и обещала, пригласила через час. Постояльцев ждал накрытый в гостиной комнате стол, сервированный тарелками и приборами. Главным блюдом был запечённый в собственном соку гусь, к нему прилагались солёные крендели "братце". Разместив всех за столом, хозяйка ненадолго вышла и вернулась с двумя бутылками домашнего шнапса.
- Знаю я вас, мужчин, - улыбнулась она, ставя бутылки, - без выпивки и слова не вытянешь.
Шнапс она разлила по бокалам. Разговор пошёл о впечатлениях от Аугсбурга. Ели не торопясь, хозяйка сетовала на нелёгкую жизнь, что постояльцев порой не бывает и по два месяца, рассказала о вышедших замуж дочерях и об уехавшем в Аргентину сыне. Упоминания о Курте Суров так и не услышал, не хочет говорить о нём и не надо, решил он.
- А это ваши родственники, фрау Берта? - спросил Бергоф, кивнув на висевшие на стене фотопортреты.
Фотографии были старые, слегка выгоревшие, обрамлённые в простенькие картонные рамки.
- Это мой муж, - показала хозяйка на немолодого уже солдата с завитыми усами в мундире знаменитой 20-й стальной дивизии, - Герхард Яровиц. Здесь он запечатлён зимой четырнадцатого на побывке. Он был добровольцем. Он пал за Рейх в Румынии, когда русские ввели свои орды на помощь кукурузникам.
- Вы сказали, он в стальной дивизии воевал, - уточнил Бергоф, - он родом из Брауншвейга?
- Нет. Но он вырос там. В Румынию он был переведён уже штабсфельдвебелем как опытный солдат в недавно сформированную дивизию.
- А это? - спросил Ильин. - Ваш брат?
- Вы угадали, - ответила она. - Мой брат Бруно Кнакфусс.
Брат фрау Берты был запечатлён в парадном мундире прусских гусар с традиционной "мёртвой головой"* - старой ещё с XVIII века эмблемой германских гусар и драгун.
- Он тоже воевал на Восточном фронте, - продолжила фрау Берта, - в пятнадцатом попал в плен. В семнадцатом он воевал в России, в красной гвардии.
Суров сделал глоток шпанса, запивая гусятину. Он задумался над словами хозяйки. После Брест-Литовского мира, когда Советская Россия стала фактически союзницей Германии, Западный фронт германской армии увеличился со 155-ти до 195-ти дивизий и в марте 1918-го рейхсвер начал крупное наступление, окончившееся для Антанты тяжёлым результатом: французы и британцы потеряли убитыми и раненными свыше 850 тысяч, пленными свыше 190 тысяч, две с половиной тысячи орудий, двести танков и более шести тысяч пулемётов. А осенью 1917-го в красную гвардию вступило около трёхсот тысяч находившихся в бывшей Российской Империи военнопленных германцев, австрийцев, венгров. Возвращаться домой они не пожелали, опасаясь неминуемой отправки на Западный фронт. В России же в рядах красногвардейцев они не считались дезертирами, ведь их участие в революции играло на руку и Германии, и Австро-Венгрии. Вот и воевали красногвардейцы против Краснова, а позже против Юденича, брали под контроль вместе с вышедшими из подполья большевиками да вместе с отрядами революционно настроенных рабочих, вместе с революционными матросами и запасными полками, не желавшими отправляться на фронт, города и сёла по всей бывшей империи. Входили в красную гвардию и части сформированные из китайцев, которых царское правительство навербовало десятками тысяч для нужд прифронтового обеспечения. Китайцев использовали в качестве строительных отрядов, а после Брест-Литовского мира вся эта масса лишённых заработка китайцев оказалась предоставлена сама себе. Но не надолго. Большевики быстро взяли китайцев в оборот.
Среди интервентов в России в гражданскую оказались и десятки тысяч пленных чехов и словаков. Естественно большевики проявили интерес и к ним. Поначалу Чехословацкий Корпус был сформирован в Великую Войну как соединение русской армии из военнопленных под лозунгом единения всех славян. Но из-за большевистского переворота осенью 1917-го чехословаки перестали быть частью русской армии, они двинулись в Сибирь и Дальний Восток во Владивостокский порт, чтобы затем переправить на Западный фронт в интересах Франции. Но вышло то что вышло, чехословаки схлестнулись с отрядами красной армии, а затем стали соединением белой армии адмирала Колчака. А в девятнадцатом, когда Германия уже капитулировала и стала не опасна, Антанте перестал быть полезным и Колчак, последовал мятеж Чехословацкого Корпуса.
- Ваш брат тоже погиб? - спросил Бергоф.
- Да, - вздохнула фрау Берта. - Пал за Рейх где-то под Псковом. Мне об этом сообщил его однополчанин Георг Тееманн. Он нашим соседом был, жил тут рядом через улицу. Георг вернулся домой осенью восемнадцатого. Потом он снюхался с коммунистами. Погиб в Берлине в девятнадцатом в уличных боях.
"А за Рейх ли голову сложил Бруно Кнакфусс? - подумал Суров, - или за интернационал всё-таки?" С хозяйкой этой мыслью он делиться естественно не стал. Ему вдруг вспомнился октябрь 1919-го, колонны пленных красноармейцев, захваченных после ликвидации прорыва сформированной под Воронежем 1-й конной армии. Вспомнил, как охранял доставленных в контрразведку интернационалистов - около шестидесяти германцев, бывших улан, драгун и гусар, и около тридцати бывших австрийских и венгерских гусар. Шёл на исход девятнадцатый год, Германия и Австро-Венгрия давно капитулировали, а эти суки продолжали воевать в России. Их всех расстреляли в тот же день. Потом вспомнилась деревня Соломиха, которую он штурмовал будучи краскомом. Деревенька была по тамошним меркам средненькая, всего-то около восьмисот дворов. Доведённые до отчаяния продразвёрсткой и раскулачиванием крестьяне взбунтовались, ночью закололи вилами активистов и зарубили топорами спящих конников стоявшего на постое красного эскадрона. Его полк бросили на усмирение. Напрасно комполка и комиссар распинались о кулачье и контре, после первых двух отбитых атак, бойцы штурмовать деревню не хотели, большинство ведь сами были такие же крестьяне, пусть и не зажиточные как на богатом юге, где палку в землю воткни - она и зацветёт. Так и топтался полк - несколько сотен бойцов, пока не появились каратели - до полутора тысяч штыков, сабель и артиллерия. Среди карателей было много венгров и евреев, но были свои же славяне - малороссы и великороссы, такие же вчерашние крестьяне. Каратели сожгли Соломиху, перебив всех мужиков. А краском Суров, получивший пулю в самой первой атаке, по пути в лазарет пытался найти ответ на вопрос чья же она красная власть, воюющая с крестьянами...
На десерт хозяйка подала яблочный пирог и кофе. Пирог у неё вышел просто замечательный, о чём фрау Берте гости сообщили на перебой. А вот кофе, он оказался самым заурядным эрзац-кофе - цикорий и жареный ячмень.
К себе уходили постояльцы уже затемно, оставляя растроганную похвалами хозяйку в радушном настроении.
----------------
*"Мёртвая голова" - череп и кости в Великую Войну переняла и германская пехота, ударники и огнемётчики носили эту эмблему как символ самопожертвования, позже к концу войны своей эмблемой её сделали танкисты и многие лётчики. В России "мёртвая голова" появилась в 1917 в ударных частях и отдельных батальонах смерти.