Аннотация: Часть вторая. Параллельная сюжетная линия, которая позже сольётся с линией из первой части. Главный герой - офицер русской армии Масканин, события отображены в основном его глазами, но не только его.
Часть II
Масканин
Глава 5
Ноябрь 152 года. Южный фронт.
Тишина в предрассветный час - явление в последнее время ставшее обыденным. Не слыхать ни редких винтовочных выстрелов, ни коротких очередей русских ПВСов или хаконских "хикмайеров". Прекратились переклички часовых. Смолкли в траншеях и разговоры после возвращения ночных смен боевых охранений. Странное дело, за последнюю неделю никто не стрелял при заменах боевого охранения, будто существовало молчаливое взаимное согласие. Под утро как будто всё успокаивались и ночная жизнь замирала. Только изредка на парашютиках, противно воя на одной тональности, неспешно падали редкие осветительные мины.
Одна из таких "светилок", метящая упасть где-то по центру нейтральной полосы, хорошо была видна сквозь масксеть полукапонира, вырытого для старенького Б20 - единственного БТРа на хозяйстве 16-й роты, забиравшего две трети пространства укрытия.
У облепленного высохшей грязью колеса БТРа коптила керосиновая горелка, дававшая тусклое пятно света в радиусе метра. Подпоручик Масканин аккуратно сложил вчетверо лист пролинееной бумаги, наверняка вырванный из школьной тетрадки. Лист был исписан рубленными скупыми предложениями прилежным женским почерком. Здесь же, сидя на корточках, облокотившись на колесо Б20, находился фельдфебель Чергинец, командир полуротной огневой группы. Фельдфебель насуплено потягивал норовящую потухнуть сигаретку, нахлобучив чёрную каракулевую шапку на переносицу, и молча ждал реакции Масканина. Письмо Чергинец заполучил ещё вечером, когда перехватил почтальона, нёсшего туго набитую сумку с конвертами для всего батальона. Перлюстрировать письма он считал своей неприятной обязанностью, дабы поддерживать микроклимат в подразделении. По опыту он знал, что некоторые вести из дома могут совершенно выбить из колеи даже самых надёжных бойцов, а особые отделы иногда физически не справлялись с объёмом переписки. Так и с этим письмом, особисты его прохлопали, а в итоге его адресат - спокойный и рассудительный тридцатипятилетний мужик мог потерять голову и наделать глупостей. Например дезертировать. Всякое бывало на памяти фельдфебеля.
- Н-да... - Масканин вернул лист в конверт и засунул его во внутренний карман бушлата. - Никогда не читал чужие письма. А вот поди ж ты, пришлось...
Письмо предназначалось рядовому Сергею Геллеру. Написать отважилась соседка, жившая в ближайшем хуторе. Сухо и скупо сообщила о смерти жены от удара молнии. Такая вот случайная смерть. Казалось бы, идёт война с её неизбежным злом - похоронками, а тут весть о смерти пришла на фронт из мирного тыла. Геллер вдруг оказался овдовевшим отцом четырёх малолетних дочерей.
- Попробую что-нибудь сделать, - Масканин прислонился к БТРу, прикидывая в уме рапорт. Геллера, как и большинство своих солдат, он знал давно. Опытный и холоднокровный боец. И ценный снайпер. Но как он себя поведет прочитав письмо, загадывать не хотелось. - И как теперь, Паша, без такого снайпера будем, а?
- Не знаю, Макс... Отпускать его надо. Ну был бы он флегматом. Да и то... Набедокурит ведь. Смерти начнёт искать, а то и вообще в бега... А с дезертирами, сам знаешь, что делают. И за кем теперь его винтарь закреплять, думать надо...
- А ты у него самого поинтересуйся, - не приятно как-то было Масканину об этом сейчас думать, но тут ситуация без выбора. Командир должен думать обо всем подразделении. Снайперская винтовка СКВ "Унгурка" калибра 12,7-мм требовала хороших навыков для работы. От балды кому попало не вручишь. - Кто там у него вторым номером?
- Теперь Половцев. Только не думаю, что Геллеру до этого будет.
- И всё же, поинтересуйся, так, промежду прочем, кому бы он доверил свою "Унгурку". В случае чего, конечно. Пусть пока не знает. А я прикину, как это всё обставить... Хорошо бы по нормальному, без придурков канцелярских. А то будет нам что-то вроде: торжественно перед строем передача боевого оружия... Тьфу-у! У человека горе... Толкну-ка эту мысль Деду при случае, глядишь и решение быстрей будет принято.
Чергинец потушил окурок о подошву сапога. Вопрос с Геллером он посчитал почти решённым и сменил тему:
- Слушай, Макс, а чего ты так на Танюшу взъелся?
- Однако... - Масканин удивленно приподнял брови. Чергинец был его давним другом, со времён ещё срочной службы, и характеры их были схожи, и мировоззрение. И по возрасту считай ровесники - двадцать шесть Пашиных лет против двадцати пяти его собственных. Но вот в вопросах о месте женского пола в действующей армии их мнения всерьёз расходились. - Ты о чём это?
- Придираешься к ней зазря. Девка старается, лямку тянет. На фронт с института сбежала...
- Х-хэ! Героиня. А то без неё бы не обошлись.
Максим покачал головой, заступничество Чергинца его позабавило.
Танюша, она же сержант медслужбы Косенко, появилась в роте в середине лета, когда дивизия вела наступательные бои в двухстах километрах отсюда. Прислали её на замену убитого начальника ротного медпункта и дали в подчинение дюжину санитаров - прожжённых здоровых лбов. И как хочешь так и крутись, вчерашняя студентка, сама на фронт напросилась. Но Танюша-то, оказалась не лыком сшита, неведомо как, но приструнила в раз своих молодцев. Да так, что те порой пытаются её избегать. Только куда ж им деваться от непосредственного начальника? Благополучно закончив третий курс медфака Светлоярского госуниверситета, она в порыве патриотизма напросилась на фронт. Попав в 16-ю роту 7-го егерского вольногорского полка, Танюша как-то сразу не сошлась с придирчивым и мрачным, на её взгляд, субалтерн-офицером означенной роты. То бишь с Масканиным. И дело даже не в личной неприязни, её как раз не было, а в своеобразном понимании Масканиным дисциплины. А точнее, подпоручик искренне удивлялся, когда ему намекали, мол, женскому полу можно бы и поблажки делать.
- Дура твоя Танюха, - заявил Масканин. - Три года бы доучилась и нормальным врачом стала. Или что там у них, ординатура после шестого курса? А там и война, глядишь, давно кончилась. Чего ей дома не сиделось? Явилась к нам... Недоучка...
- Зря ты так. Девка из хороших побуждений...
- Ага, убьют её ни за что - вот и все побуждения.
- Мы ж её бережём, - не согласился Чергинец и заговорщицки подмигнул, заложив ладонь под ворот бушлата - старый солдатский жест.
- По глотку, - кивнул Масканин, с фатализмом подумав, что ещё немного и выпивать перед сном у него войдёт в привычку.
А спал он, как и все вокруг, урывками и когда придётся. Обычно два-три часа ночью, потом после обхода постов час-другой утром, если к комбату не вызовут. И днём когда придётся минут по сорок. И так третий год, исключая месячного отдыха в госпитале после ранения и трёх краткосрочных отпусков после контузий, все три раза совпадавших с выводами дивизии на переформирования, когда массово распускали в положенные отпуска.
- Знаю я, как вы бережёте. Зовете её на посиделки, жрёте водку пока я или ротный не видим. Танцульки горланите.
- Не, - Чергинец протянул новенькую семисотграммовую каплеобразную флягу, явно изъятую в хозяйстве какого-нибудь хаконского земледела, доверху наполненную водкой, - танцульки мы танцуем. А Танюша на гитаре нам аккомпанирует. А играет она душевно. Слушай, а может ты это?..
- Ну д-да! - Масканин отхлебнул, крякнул и занюхал рукавом бушлата, на котором имелось старое пятно соляра. - Глаз положил, у? - он улыбнулся, возвращая фляжку. - Девчонка она, конечно, видная. Но не в моем вкусе, - соврал он тут же про вкус, но для дела. Служебных романов не признавал. Пусть и не он командир роты, но зам ведь, да и сержант состояла в двойном подчинении, имела начальство и по медицинской службе. - И вообще, Паш, хорош про неё трепаться. Небось, по её просьбе меня зондируешь?
Масканин понял, что попал в точку, по вспыхнувшей и тут же подавленной реакции Чергинца. Всё-таки друга он знал хорошо. И продолжил:
- Ну ладно б я, или Вадик Зимнев. Но ты-то? Кто из нас гроза-фельдфебель? Кто за порядком должен смотреть? Не, ну звиздец, всё наоборот...
- Зимнев? - Чергинец рассмеялся. - Было дело, пытался он к ней подъехать. Только Танюша его сразу отсекла. Зелёный он ещё, два года разницы в их возрасте - многовато. Он теперь второй месяц к связистам бегает, есть там одна среди телефонисточек к нему благосклонная.
- Знаю.
Масканин ухмыльнулся. Вспоминать Вадика Зимнева, единственного офицера из взводных командиров в его подчинении, он без ухмылки не мог.
В роту Вадим прибыл в середине июня сразу после выпуска, отучившись два года по ускоренной и предельно интенсивной программе Кирилловского Высшего Пехотного Училища. В начале войны, в июне 150-го все военные сухопутные ВУЗы выпустили, как положено, подпоручиков и корнетов, проведших в своих заведениях четыре года. Потом программу подготовки будущих офицеров ужали на полгода за счёт отпусков, выходных дней учебного процесса и изъятия "лишних" часов гражданских дисциплин. Одновременно наборы в училища решено было проводить дважды в год вместо одного. В конце того же 150-го года остро встал вопрос нехватки офицеров в действующей армии, программу подготовки сократили ещё на полгода и к лету 151-го выпускались скороспелые прапорщики. По табелю о рангах прапорщик был младшим офицерским чином, вводимым в военное время. А осенью 151-го, когда кадровый офицерский состав был выбит на семьдесят процентов, подготовку курсантов сократили ещё на год, вдобавок было введено промежуточное звание подпрапорщика, в которое производились после сдачи квалификационных экзаменов в аттестационной комиссии, унтер-офицеры и вольноопределяющиеся, стоявшие на должностях командиров взводов, с перспективой дальнейшего роста до капитана.
Вот так в подчинении Масканина появился девятнадцатилетний прапорщик Вадим Зимнев. Парень он был толковый и сообразительный, но имел в силу возраста и недосформированного характера один большой недостаток - отсутствие командирской жилки. Проще говоря, Вадим терялся в окружении подчиненных ему двадцати-тридцатилетних парней, а были и такие бойцы, кому и под сорок. Поэтому Масканину приходилось мягко опекать Зимнева, да делится опытом.
Масканин же не был кадровым офицером. Будучи вольногором, то есть выходцем из автономной южной провинции Новороссии, он начал службу в армии в шестнадцать лет. Именно в этом возрасте у вольногоров мальчик уже считался мужчиной и вразрез с общепринятой в Новороссии практикой обретал дееспособность не в восемнадцать лет, а двумя годами раннее. Соответственно и возможность служить в армии с шестнадцати лет, чем многие молодые вольногоры пользовались. То что в иных провинциях да и странах воспринималось частью молодёжи с некоторым страхом, у вольногоров считалось естественным и почётным. В Вольногорье было много чего выпадающего из общих рамок, широкая автономия всё-таки. Эти "выпадения" коснулись и принципа структурной организации вооруженных сил.
В русской армии существовали вольногорские соединения и части трёх родов войск: егерские, горно-егерские и кавалерийские, имевшие собственную нумерацию, комплектуемые нижними чинами и унтер-офицерами только из вольногоров. В мирное время офицерский состав комплектовался выходцами из других провинций, окончивших военные ВУЗы. Офицеры-вольногоры стремились служить в других частях, что негласно поощрялось.
Срочная служба в Новороссии последние шестьдесят лет была трёхгодичной. Поэтому девятнадцатилетний Максим Масканин, благополучно уйдя на дембель, следующие четыре с половиной года учился в Старградском Университете. Экстерном сдав на первой сессии пятого курса все экзамены за год и защитив дипломную работу в январе 150-го, он получил вожделенный диплом и после месяца законного отдыха начал подыскивать работу.
Но его планы были нарушены войной. В феврале Велгон вторгся в Аргивею. После чего Новороссия объявила Велгону войну воскресным днем 14 февраля. Спустя две недели Масканин уже был в расположении своего родного 7-го егерского вольногорского полка 2-й егерской вольногорской дивизии. По нормам законодательства Новороссии, он как получивший высшее образование, в мобилизационном управлении военного округа перешёл в категорию резервистов второй очереди, то есть мобпредписания мог ожидать через полгода, а то и позже. Однако навестив семью и всё взвесив, Масканин явился на сборный пункт к концу первой недели войны. Там ему торжественно вручили добровольческий крест, выдававшийся всем добровольцам в два первых месяца войны. А на следующий день его эшелон вышел на Памфилион, куда перебрасывались предназначенные к вторжению в союзную с велгонцами Хакону армейские корпуса. Там же под Памфилионом, он был зачислен вольноопределяющимся в свой полк на должность рядового. Дивизия вступила в дело, как принято было выражаться в военной среде, на исходе февраля, расширяя захваченный морской пехотой на побережье плацдарм.
К октябрю 151-го года Масканин сменил свои погоны вольнопёра на погоны подпрапорщика, успев покомандовать отделением и взводом. К зиме 152-го стал прапорщиком, а к весне подпоручиком, приняв командование полуротой.
Словно бы нарушая паузу в разговоре, со стороны траншеи послышались сумбурные голоса. А минуту спустя через крытый ход сообщения в полукапонире появился чем-то взволнованный боец из взвода Зимнева. Белобрысый и лопоухий, не начавший бриться ещё, паренёк шестнадцати лет от роду. Имелись, однако, у Масканина подозрения, что юноша этот подправил себе возраст минимум на год. Отменная новенькая вольногорская чёрная шапка, в каких ходила вся дивизия, кроме особистов и некоторых офицеров из старых кадров, сидела на его голове таким образом, что он вынужден был словно подглядывать из-под неё. Шапка была ему великовата. Правда, лопухи ушей, каким-то макаром всё равно умудрялись выпирать. Одет он был в заляпанную и подобранную не по росту полевуху, неисправимо сидевшую на нём что тот мешок. Доброволец однако. Пришедший с последним маршевым пополнением в прошлом месяце. Звали этого "чудо-богатыря" Ковалёнок. В роте он уже успел стать персоной знаменитой благодаря своей чрезмерной исполнительности и усердию, из-за которых не раз вляпывался в смешные и неловкие ситуации. И надо же ему было, словно по шутке судьбы, попасть во взвод Зимнева, у которого тактические таланты начисто перечеркивались неумением работать с личным составом. Вот и получалось - поручит взводник Ковалёнку какую-нибудь ерундовину, а тот так расстарается, что потом анекдоты в батальоне ходят.
- Господин подпоручик! - Ковалёнок старательно попытался принять строевую стойку, всей мимикой выражая важность момента, да неловко козырнул в спешке.
- Отставить! - гаркнул Масканин, давя смех, и официально обратился к Чергинцу: - Фельдфебель, разъясните егерю правила поведения, раз уж никто больше не снизошел до этого.
Дружба дружбой, а субординацию Масканин на людях старался не нарушать, пусть даже и перед "чудо-богатырём". И поймав растерянный взгляд Ковалёнка, скомандовал:
- Садитесь, егерь.
По прежнему растерянно, но преданно глядя в глаза командиру, боец как стоял, так и бухнулся на пятую точку. Икнул даже, наверно копчиком приземлился.
- Запомни, рядовой, - начал Чергинец грозно и на "ты", всякими там выканьями он как истинный унтер не утруждался, - здесь тебе не учебный полк и показывать твою хромую строевую выучку не только не нужно, а и вредно. К слову, выдрессировали тебя погано. Незачёт... Строевые приемы, заруби на своем сопливом носу, только за пределами переднего края. В тылу, на марше, в гарнизоне, где угодно, но не здесь. Тебе всё ясно, егерь?
- Так точно, господин фельдфебель! - браво выпалил Ковалёнок и машинально опять козырнул. Впрочем, на сей раз рука не прошла и половины траектории.
- Та-ак, - протянул Масканин как можно ниже тоном, по-прежнему давя улыбку. - Объясняю на пальцах. Всякий раз, когда вы, егерь, подносите свою рученьку к вашей по-детски светлой, но не обременённой сложными мыслями головке, вы тем самым указываете вражескому снайперу на вашего же командира. Нет, здесь не стоит озираться, здесь никакой снайпер нас не увидит. Однако до передней хаконской траншеи каких-то семьсот метров. И нехорошие дяденьки на той стороне очень даже наблюдательны. И это правило должно для вас также чётко работать, как закон всемирного тяготения... А теперь докладывайте.
- Господин подпоручик! - уже не козыряя, но так же браво начал паренёк. - Вас срочно вызывают в штаб батальона. К шести часам.
- И это всё?
- Так точно!
- Можете идти, - и наблюдая в миг прописавшуюся на лице Ковалёнка попытку понять куда же ему сейчас всё-таки следует идти, Масканин покачал головой. - Ох, горе ты моё. Марш в расположение, егерь.
Ковалёнок сорвался с места как хороший спринтер. А Масканин в след ему подумал, что так и не спросил, каким таким чудом тот оказался в штабе батальона. Хотя, смысла было спрашивать? Попался салага на глаза порученцу, со своей вечно "одухотворенной", по молодости лет, физиономией, вот и помёлся искать командира. Интересно другое, зачем к шести нолю в штаб вызывают? Обычно Дед всех собирает часам к семи, к семи тридцати. А тут что за спешка такая? Эх, самое время вздремнуть бы.
- Что, Макс, "на ковёр"? - Чергинец задвинул на затылок шапку, убирая с глаз выпавший золотистый кудрявый чуб. И имея в виду их недавнее совместное предприятие, философски заметил, цитируя детскую сказку: - Не долго стражи сны смотрели...
- Тьфу... - только и ответил Масканин, машинально сделав въевшийся с детства охранный жест, и нырнул в обшитый длинными криво распиленными досками ход сообщения. Он уже не видел, как Чергинец вдогон перекрестил его.
Штаб батальона, он же по совместительству основной командный пункт, располагался далеко за второй линией траншей в перелеске. Здесь, в дальних предгорьях Монберга, поля часто чередовались полосами лесов с проплешинами мелких болот. Позади оставался сплошной лесной массив, по которому дивизия наступала три недели, ведя "профильные" бои. Но чаще приходилось действовать в поле, где командование использовало егерей как обычную пехтуру.
Просто удивительно, как всего за несколько дней сапёрный взвод отстроил этот здоровенный блиндаж, в котором свободно могло разместиться до сотни человек. Даже полевой дизель-генератор умудрились впереть. И перекрытия срубили надёжные, шальной шестидюймовый снаряд не причинил блиндажу серьёзного вреда, когда несколько дней подряд хаконцы вели беспокоящий артогонь.
В штабе в этот утренний час было тихо. На пороге Масканина встретил сонный дежуривший унтер, доверительно ответивший на вопрос, что нет, начштаба изволят отдыхать, а вызвал господина подпоручика к себе командир батальона.
"Ещё того веселей", - подумал Масканин, снимая портупею вместе со всем на неё навешанным и отдавая унтеру бушлат и шапку, да беря протянутую слипшуюся щётку с остатками ваксы. Выйдя в предбанник, он привёл как мог в порядок изношенные сапоги, надел и поправил портупею к которой были пристегнуты кобура с табельным "Сичкарем" и упрятанный в незатейливые ножны бебут - изогнутый вольногорский кинжал с лезвием в локоть длиной, весьма удобное оружие ближнего боя, скорее даже не кинжал, а укороченная шашка. Одёрнул полевой китель, поправил командирский планшет и придирчиво осмотрел себя в навешанное прямо на бревенчатую стену зеркало. Провел ладонью по едва отросшим волосам, хорошо что побриться с вечера успел. "На ковер" следовало являться в допустимом внешнем виде, хоть начальство и было снисходительно в этом отношении, по себе зная все прелести окопного быта.
Как бы трудно не было, но гигиену поддерживали всегда, такие неизменные спутники человека, как крысы и вши прибыли вместе с предками ещё в эпоху освоения планеты. Вместе с ними и бациллы всякие. Кстати, давно замечено, если по чьему-то недосмотру в подразделениях прекращают за собой следить, то вслед за внешним обликом падает и моральный. Подразделение становится похожим на банду мародёров или дезертиров. И это чревато разложением соседних подразделений. И как источник всякой заразы они опасны. Поэтому не встретишь в армии длинноволосых, да и бороды были четко уставом регламентированы. За одеждой тоже следили, стирали при каждой возможности, желательно с кипячением, нижнее бельё просто выкидывали, им-то снабжали, слава Богу, исправно. Поэтому вши и прочие "радости" появлялись редко. И всё же, на передовой не всегда была возможность следить за одеждой. Одно дело полевая форма, которая иной раз превращалась во что-то невообразимое по меркам гарнизонной службы мирного времени, другое дело личная гигиена. Однако приходить на разнос в обычном расхлёстанном, сточки зрения тыловика, виде Масканин не хотел. Поэтому и оставил свой заляпанный да латаный-перелатаный бушлат штабному унтеру, в душе готовясь к начальственному гневу. А то что вызов комбата в сей ранний час означал неминуемый трагичный разбор его скромной персоны, он чувствовал даже не интуитивно, а на основании давно приобретённого опыта. Дед хоть и страдал бессонницей, но не до такой степени, чтоб по пустякам вызывать к себе на чай спозаранку.
Глядя в зеркало, он ещё раз поправил пятнистый китель, одёрнул воротник-стоичку с широкими чёрными на медной основе петлицами с вензелем полка и скромными звёздочками. К полевой форме погоны не полагались, их носили на повседневной и на парадной формах, да на шинелях, которые последние десятилетия относились к повседневке. Цвета же околышей и окантовок вольногоры носили, как и артиллеристы, саперы, танкисты - чёрные. Награды на полевой форме по уставу не полагались, хотя повсеместно это правило всеми нарушалось. Но наград Масканин и не имел, обходило как-то начальство его наградами, да он и не стремился к ним, равнодушно посматривая на не обделённых товарищей. Однако сам не редко писал представления на своих бойцов, которые зачастую удовлетворялись командованием. Если бы не полагалось носить на полевухе отличительные знаки, он бы и их не навешивал. А так под верхним клапаном левого нагрудного кармана был навинчен знак "добровольческий крест", дававшийся добровольцам в первые два месяца войны, рядом знак "10 штыковых". На самом деле их было тринадцать. Над правым карманом, сбоку от жёлтой и красных нашивок, сиротливо пристроилась "Вишня", которую полагалось носить только справа на манер ордена, и ценилась она в общем-то как орден. Официально "Вишня" называлась "За стойкость" и давалась, как написано в статуте знака отличия: "за обречённое сражение в безвыходной ситуации без надежды на победу". Вот так, не больше, не меньше. Другими словами, в плен не сдался и пулю себе не пустил, а предпочёл драться до конца. Про пулю - это конечно преувеличение, иногда лучше застрелиться, чем попасть в плен. Солдатские "Вишни", как и аналогичные им офицерские "Солнца", были редки.
Свою "Вишенку" Масканин получил в мае 150-го, когда полк десять дней держал оборону в полном окружении, оседлав так необходимую хаконцам дорогу во время их контрнаступления на Герону. На одиннадцатый день, когда к ним прорвались мотострелки, в полку оставалось менее трёхсот активных штыков - около одной семнадцатой штатной численности. В военное время в полках разворачивались пятые батальоны, а в батальонах четвёртые роты, вот и набегало с учетом артиллерии, сапёров, связи и прочей спецуры порядка пяти тысяч человек. А в егерских дивизиях, хоть и имевших лесную специфику, но оргштатно в последние полвека идентичных стрелковым, с учётом гаубичного, пушечного и зенитного полков, да отдельных подразделений, выходило до двадцати трёх тысяч личного состава. Что вкупе со всеми огневыми средствами заметно превосходило хаконские и велгонские пехотные дивизии.
Командира батальона не зря звали Дедом, прозвище свое он натурально получил за возраст. Подполковнику в отставке Аршеневскому Константину Михайловичу к началу войны исполнилось шестьдесят два. Выслужив двадцать семь календарных лет, он в сорокапятилетнем возрасте благополучно вышел в отставку и жил очень даже безбедно в столице семнадцать последующих. А вот сказалась старая жилка, не смог усидеть в тылу, подавая рапорт за рапортом о зачислении в действующую армию. В мае 150-го его последний рапорт, к удивлению многих, был удовлетворён и теперь уже подполковник действительной службы прибыл в 7-й егерский вольногорский, после проведённого месяца в запасном полку, откуда, получив персональный наряд управления кадров округа, отбыл на южный фронт. Прибыв в 7-й ЕВП, принял активное участие в его переформировании. Абсолютно не претендуя на служебный рост, он так и застрял здесь комбатом-4, к радости скороспелых взводных и ротных и к вящей славе полка. Все прежние батальонные начальники, с которыми полк вступал в войну, сменились по три-четыре раза, иногда уходя на повышение, как комбат-1, получивший под начало 5-й ЕВП, но чаще получая место в братских могилах. Поэтому четвертый батальон небезосновательно считался самым боеспособным в боевом управлении во всей дивизии.
Выдохнув, словно перед рюмкой водки, Масканин коротко постучал и решительно распахнул грубосколоченную дверь. Дед по обыкновению восседал во главе широкого стола, сбитого из плохо отёсанных толстых досок. Если не считать пепельницы из обрезанной 57-мм гильзы зенитного снаряда, алюминиевой солдатской кружки с остатками чая, двух аппаратов полевой связи, пресс-папье, тонюсенькой папочки для бумаг, готовальни с треснувшим корпусом, транспортира и пачки цветных карандашей "тактика", то стол был сейчас девственно пуст. Сам комбат пребывал в странно сочетаемом суровом и благостном настроении. Видимо до сих пор про себя радовался вручённому на днях "Суворову" второй степени, ставшим приятным дополнением к медалям далёкой боевой юности.
Помимо Аршеневского, в помещении находились ещё двое. Ротмистр Муранов - полковой особист, старый кадровый жандарм. И "вечный" лейтенант Минандо Алексей Игнатьевич, приятный в личном общении и излишне интеллигентный офицер, переведшийся на фронт полковым начхимом из береговой обороны, где лет пятнадцать, примерно, ходил "вечным" мичманом. Говорят, не сошелся он чем-то на прежнем месте службы с начальством и с сослуживцами, а там и рады были спихнуть его к армейцам лишь только старый мичман подал рапорт. И вот попал он в 7-й ЕВП, так и не сменив флотскую форму, но сразу став поручиком. Впрочем, вдогонку, на радостях избавления, видимо, прежнее начальство прислало на него представление на лейтенанта. Теперь в полку Минандо величали штабс-капитаном, на что тот неизменно поправлял, что всё-таки он лейтенант.
Доложив о собственном прибытии и молодцевато отдав приветствие, щёлкнув полустёртыми каблуками, Масканин вытянулся в струнку, ожидая начальственного дебюта. По первым признакам как будто ничего хорошего сочетание: комбат - особист не обещало. Но вот присутствие Минандо несколько сбивало с толку. Чего вдруг начхим разбавляет сей грозный тандем?
- Явились, господин поручик, - заявил Аршеневский, намеренно "повысив" Масканина по старым армейским традициям и приличиям. Не понятно только, с издёвкой он это сделал или из врожденной вежливости. Но вопреки тем же традициям, подполковник не любил, когда опускали приставку перед его званием, мол, не дорос, так и не стоит. - Подойдите-ка вот сюда, сударь мой. Чтобы я получше видел, как вы будете бледнеть, покрываясь липким потом, - тон Деда был намеренно строг. - Глядя в ваши честные глаза, поручик, жду не дождусь услышать, как вы наскоро слепите нам ваши детские оправдания. Ну-с, поведайте мне про души прекрасные порывы. Я прямо с замиранием сердца жду вашей интерпретации.
Что означала это преамбула, Масканин прекрасно понял сразу. Но как всегда решил занять выжидательную позицию, посмотреть, как начнет развиваться ситуация. Придав лицу надлежащее выражение "рожа кирпичом", он, как положено по уставу, строевым шагом прошёл в указанное место, уставившись на висевшую за спиной комбата карту с диспозицией батальона.
- Ну-с, что молчим, мой юный друг? - вопрошал Аршеневский, поглаживая аккуратную бородку. - Вам разве нечего сказать по этому печальному поводу?
- Так точно, - ограничился Масканин краткой уставной формулой, которую можно было истолковать в любом смысле.
- На днях, - отреагировал комбат доверительным тоном, - столкнулся я с чудом нашего батальона - с вашим егерем Ковалёнком. И что забавно, до знакомства с ним до меня доходили лишь смутные преданья и анекдоты про него. Так вот, теперь-то я понимаю у кого научился ваш боец способу выражения недюжинных умозаключений малоинформативными уставными фразочками... Итак, сударь мой, дабы поломать вашу позицию, я так и быть, возьму уж на себя труд открыть вам глаза на хорошо известные вам события. А господ офицеров я пока попрошу подождать за дверью.
Нисколько не смутившись, всё-таки подполковник не был их начальником, Муранов и Минандо вышли. А Масканин подумал, что теперь-то без посторонних глаз, Дед начнет распекать по-настоящему.
Но комбат спокойно водрузил на переносицу очки в золотой оправе в виде перекрученных змеек и приподнял над столом какую-то бумаженцию.
- Итак, - начал он беря лекторский тон. - Ротмистр Муранов любезно поделился со мной выдержкой из позавчерашней сводки. Вот послушайте. Десятого числа ноября месяца, в промежутке между пятью двадцатью и пятью сорока, на склад хранения трофейного имущества тылового управления дивизии, расположенный близь деревни Дальвитц, совершен налёт организованной бандитской группой в полевой форме вольногорских егерей численностью до двух-трёх человек. Дежурная смена охраны склада, нёсшая караульную службу, не смогла оказать ни сопротивления, ни подать сигнал тревоги. К шести часам, по прибытии караульной смены, которой и был установлен факт налёта, на месте был обнаружен начальник склада, капитан интендантской службы Бокиев, в бессознательном состоянии. Найден Бокиев был среди груды вещевого имущества со связанными конечностями и ярко обозначившейся гематомой в виде так называемого очкового эффекта. Серьёзных повреждений никто из персонала склада либо охраны не получил. По показаниям...
Дед отложил лист, морщась от стилистики зачитанной сводки, и в упор уставился на Масканина, потом с явной издёвкой сделал полупоклон и с той издёвкой выдал:
- Ну спасибо, хоть не покалечили никого... Объясните-ка мне, поручик, ход вашей гениальной мысли, за каким таким чёртом вы полезли на тот склад? И будьте любезны не включать тут передо мной дурака. Ротмистр имеет ориентировку на вас. К слову, поменьше языком молоть надо было. Так сказать, по речевым конструкциям вас опознали. Ну так что? Готовы к самообличению?
Масканин кивнул через силу. Не в его привычках колоться перед начальством. Был бы перед ним не Дед, послал бы уже по матери, чтоб не играл в дознание. Но в том-то и дело, что это Дед. Комбата он уважал. И зная его не первый год, прекрасно понимал, что Аршеневский хочет разобраться и помочь, ничуть при этом не хитря, будучи прямолинейным как железная дорога. Да и играть в дознавателя не мог по природе своей натуры, а главное он видел сейчас его, Масканина, как облупленного. Мог при желании заставить подчинённого почувствовать себя нашкодившим мальчишкой. Было что-то такое в его прищуренном взгляде.
- Превосходно, - тоже кивнул подполковник, - так всё же, что это за партизанщина? Что вы забыли на том складе?
И махнув про себя рукой, Масканин выложил, как задумал и воплотил свой замысел, утаив только круг посвященных и что не в одиночку "партизанил". А повествование своё начал с экскурса в перипетии недавних дней, когда неоднократно докладывал по команде о значительной нехватке комплектов химзащиты. Особенно противогазов, которых в одной только его полуроте недоставало аж 42 штуки и ещё два десятка пришли в полную негодность, будучи посечёнными осколками, пулями или вследствие долгой и неправильной эксплуатации. Полурота практически была незащищена от хаконских химических снарядов.
- Всё это и я, положим, знаю, - ответил Дед нахмурившись. - Читал ваши рапорты. Вопрос бы решился в ближайшие дни... Да, знаю, - оборвал он попытавшегося привести доводы Масканина, - знаю, время не терпит. Два-три комбинированных залпа и вашей сотни нет. Вы один хоть там бандитствовали, поручик?
- Так точно, совершенно один.
- Это хорошо, что вы так нагло врёте, даже ознакомясь со сводкой. Впрочем, интендантский капитан непременно ошибся, я думаю. У страха глаза велики... Но...
И тут, после этого "Но", Масканин на целых десять минут был подвергнут такому мозговому вздрючиванию, без единого кстати матерного слова, что вышел от Деда слегка покачиваясь на подгибающихся ногах в полной решимости праведного энтузиазма учинить несколько внезапных проверок в своём подразделении. Ну не может же во всех трёх взводах и огневой группе полуроты не иметься недочётов. Заодно, он теперь совершенно точно знал, что его место в лучшем случае в штрафниках, а то и у стенки по законам военного времени. Знал, что в самом деле вряд ли адекватно воспринимает действительность, раз из абсолютно правильных посылок делает безумные выводы и, главное, воплощает их в жизнь. Ну и ещё с пару десятков неутешительных выводов о собственном душевном здоровье и умственных способностях.
Погрузившись в себя, Масканин не сразу заметил стоявших в сторонке Муранова и Минандо о чем-то между собой тихо переговаривающихся. Начхим успел избавиться от общевойскового бушлата и теперь во всей красе щеголял своей безупречной флотской повседневкой чёрного цвета. Отутюженные по стрелочкам брюки и скроенный по фигуре китель с серебреными погонами с жёлтыми просветами - обозначавшими принадлежность к береговой обороне. Обнаружив его появление, лейтенант кивнул Муранову и направился обратно к комбату. А ротмистр нарочито оценивающе поглядел на Масканина и произнёс:
- Идемте, подпоручик. Нам есть о чём поговорить.
В комнате, где обычно трудились в поте лица штабные писари, в это время никого не было. Пустой стол с оставленными писарскими принадлежностями, да закрытые и опломбированные сейфы в каждом углу. Удивительно было смотреть на эти здоровенные чугунные шкафы, неужели их всегда за собой таскают, куда бы ни забросила судьба полк? Хотя нет, не может быть. Подобное имущество конечно остается в гарнизонах, а эти сейфы скорее всего просто прихваченные где-то по пути трофеи. Тут Масканин сам себе подивился, отчего ему вдруг взбрело над канцелярскими делами задумываться. Насущней было бы о непосредственных проблемах побеспокоиться, вот ротмистр, например, начнёт по мозгам ездить. Или не начнёт. Вообще-то, он был неплохим мужиком, хоть и себе на уме. Подлостей никому не делал, не то что прежний особист. Да и так был прост в общении.
Муранов по-деловому очистил перед собой стол и выложил из офицерской сумки несколько листов. Потом жестом пригласил сесть рядом. Не напротив, как можно было ожидать, а действительно рядом.
- Тэкс, Максим, - по привычке взял ротмистр доверительный тон, прикурил и протянул открытый портсигар, угощая, для установления контакта наверное.
Масканин, куривший только по необходимости - для забивания трупных запахов, отказался. И тогда Муранов с хлопком закрыл портсигар и сообщил:
- Мучить я тебя не буду, и так всё знаю. И то, что именно ты на складе был, и то, что дружок твой закадычный Чергинец за тобой увязался. Коньячком не надо было баловаться вам после дела. Да-да, тем самым, что на складе у капитана неучтённым хранился. И тушёнка. Тоже кстати неучтённая. Пили б себе положенную водку, глядишь и пронесло бы. Короче, на вот почитай вот это и вот это.
Масканин взял протянутые бумаги, про себя решив, что тоже прейдёт на "ты", раз уж особист ему тыкать начал. Читая первые листы, скреплённые обыкновенной канцелярской скрепкой, исписанные мелким бисерным почерком на каждой странице, он как бы со стороны узнавал про собственный "подвиг". Во втором документе был также запечатлён их с Чергинцом налёт, изложенный однако в форме рапорта, и уже не то чтобы в иной трактовке, а в совсем другой версии, по которой он и фельдфебель действовали строго по указанию Муранова, самолично разработавшего всю комбинацию. Выводов и целей этой, так сказать, мурановской операции в изложении второй версии естественно не было. Но и так было очевидно, для чего ротмистру понадобилась эта мистификация.
- Ну что, Максим? Какая версия больше нравится?
- Зачем это всё?
- Значит вторая. Я так и думал. Только не надо больше встречным вопросом отвечать. Видишь как удачно всё выходит? К нашей обоюдной пользе.
- Вижу. Значит этот второй лист я должен тебе тут прилежно переписать, так? Однако, ротмистр, не буду-ка я за Чергинца решать. Поговорить сперва с ним надо.
- А смысл? - Муранов пустил кольцо дыма и усмехнулся. - Я вам соломинку протягиваю. Впрочем, как знаешь. Поговори со своим унтером и до двенадцати предоставишь мне переписанный рапорт. Подправленный естественно. Ты, как непосредственный участник, внесёшь свои коррективы.
Масканин кивнул и спросил:
- Что там с тем капитаном можно поинтересоваться?
- Можно-то можно. Арестован он. За расхищения. - Муранов сделал затяжку и с иронией добавил: - Увы, честных интендантов, как всегда меньше нормальных. Начали мы там проверку и такого понаходили... Так что, подпоручик, для твоей шайки всё на редкость удачно сложилось. Но впредь лучше бы тебе ничем подобным не заниматься. Фортуна переменчива, и при ином раскладе я при всём желании не смог бы помочь.
Масканин молчал, раздумывая, что не полезли б они с Пашей на склад, интендант ещё долго бы свои делишки проворачивал. Да и не полезли б вовсе, если бы этот самый капитан не зажал противогазы. Даже говорить, сволочь, не захотел. А накануне в соседней роте как раз с того склада получили шанцевую снарягу. Масканин не поленился, сгонял к соседям, поговорил с побывавшими на складе бойцами, которые видели там штабель противогазов. И не понимал Масканин, что в них особенного в противогазах этих? На кой они капитану сдались? Не тушёнка всё-таки, какая от них выгода? Но видимо, у начсклада были свои соображения на сей счет. Вот и получил промеж глаз, а теперь же и вовсе под арестом.
- И кстати, как вы их упёрли вдвоем? - поинтересовался Муранов с улыбкой. - Да ещё и бухло с тушёнкой?
- Плащ-палатки прихватили.
- Хм. Удивительный ты, Максим, человек. Вроде грамотный и опытный командир, но бестолковый в плане карьеры. Вечно дров наломаешь. Взять твои прошлые амуры с хаконскими девицами. Про приказ же знал о запрете всяких шашней на оккупированной территории? Знал. То надерзил инспектору штаба корпуса. От большого ума надо полагать. То теперь склад этот. Ты в курсе, что в штабе дивизии два представления на тебя Георгием, подписанные Аршеневским и командиром полка, зависли? То-то.
Масканин только пожал плечами. Что сказать в ответ, он не нашёл.
- Ладно, скажу тебе по секрету, - Муранов вытянул руку и потушил окурок в цветочном горшке, стоявшем на ближайшем сейфе, - я перед тем как вашему Деду твои художества выложить, сперва поговорил с ним о тебе. Он тебя ротным прочит, так что готовься к следующей звёздочке.
- Как ротным? А Арефьев куда?
- А на него приказ пришел. Переводят во второй батальон.
- Мда, - Масканин помассировал глаза, веки от постоянного недосыпа безжалостно тяжелели с каждым получасом. И подумал, что теперь долго ещё не увидит Димку Арефьева, когда того переведут.
Второй батальон сейчас пребывал в ближнем тылу, после октябрьского наступления в нём за один только день было выбито свыше девяносто процентов штатного состава. Значит в штабах решили его заново сформировать, раз Арефьева туда перекидывают. Соберут как всегда с миру по нитке унтеров и офицеров, вольют маршевые роты и возвращающихся из отпусков после госпиталей - и вот готов старый новый батальон. А то что боевое слаживание будет проводиться не до боя, а в процессе оного, это как неизбежное зло. Одно утишает, у противника ровно те же проблемы.
- Ладно, засиделся я тут у вас, - бросил Муранов, вставая. - А ты, Максим, подрыхни пока здесь, лица на тебе нет. Часик, думаю, у тебя в запасе имеется. А лучше в соседней комнатке, там топчаны есть.
Оставшись в одиночестве, Максим задумался о странностях в поведении Муранова. Хотя, что в нём было странного? Весь опыт общения с особым отделом у подпоручика базировался на впечатлениях о предшественнике ротмистра, случайно погибшего при бомбёжке. Впрочем, на войне любую смерть в той или иной степени можно назвать случайной. Предыдущий особист был типом высокомерным, замкнутым и каким-то скользким, да и высокого о себе мнения. И Бог с ним, погиб и погиб.
Мысли неуловимо перетекли на приятное - о прекрасной половине человечества. Хоть и война, но жизнь-то продолжается, и женщинам в ней всегда есть место. Вот упомянул их ротмистр, и навеяло. Вспомнились не такие уж далёкие похождения к двум хаконкам, сёстрам-близняшкам. Немкени они там или богемки, чёрт их разберет с их диалектами. Девчонки были все при себе, по двадцать лет, если не наврали, и что интересно, весьма благосклонные к оккупантам. Тоже ведь странно, не каждая хаконка с врагом любовь крутить будет.
Поначалу Максим захаживал на добротный, с основательностью построенный хутор к одной из сестер - к Марте. Как полагается - с охапкой полевых цветов, кой-какими продуктами, которые принимались в охотку, не с голодухи, в погребах запасы были - ничего себе, а как разносолы. Да с водкой или вином, что прихватить получалось. А через какое-то время начал замечать некоторые странности, то в бытовом поведении, то в не по-крестьянски широкой кровати, когда на ягодичке вдруг не обнаруживалось знакомой родинки. Пока не допёр, что у Марты, похоже, есть точная копия. Хитрая хаконская крестьянка раскололась не сразу, пришлось напоить и даже пощекотать, отчего на весь дом разнёсся девичий визг, потом и хохот. Марта сдалась и призналась, как они с сестрой, Маржелиной, думали обхитрить русского офицера. Увидел он их вместе на следующий день, все дружно посмеялись, позаигрывали, потом Марта тихо испарилась, очередь-то Маржелины была. Чтоб втроём сразу в одну постель, сёстры и не подумали. В этом отношении, воспитание у них было строгое.
Так продолжалось примерно с месяц, пока дивизия во втором эшелоне стояла, в армейском резерве. Потом-то Максим смекнул по некоторым признакам, что сёстры, по-видимому, братца укрывают. Дезертир он или от своих при отступлении отстал, чёрт знает. Масканину, в общем-то, всё равно было. Так, обидно не много, что выгода с амурами переплелась, полицаи новой коллаборационистской власти лишний раз не припрутся, хутор вроде как благонадёжный, если господин офицер хаживает. Да и Бог с ним, с братцем ихним.
Такие вот особенности войны на южном фронте. Те кто с других фронтов сюда попадают, охренивают поначалу. "Курорты тут у вас", говорят. Курорты, как же. Да определённое взаимное уважение с врагом было, в чём-то даже рыцарство чувствовалось. Гуманное отношение к пленным, случались и обмены, но негласные и редкие. Озлобленности и ожесточения к хаконцам не испытывали. Так уж повелось с начала войны. Население тоже по большей части не враждебно настроено. Но воевали-то здесь по-настоящему и потери были большие.
Однако, все это "рыцарство" сохранялось, пока не сталкиваешься с велгонскими частями или хаконской национальной гвардией. Так называемой национальной гвардией, ничего национального в ней не было и на грош. И велгонцев, и нацгвардейцев на южном фронте хватало. Вот с кем весь гуманизм заканчивался. И начиналась ненависть. Эти уроды не щадили никого, стреляли по медикам и раненым, издевались над пленными, иногда выставляя изувеченные трупы перед своими позициями. Для устрашения наверно. Только вызывало это другой эффект, ненависть и ярость. Платили им тем же. В плен не брали, а если и брали, то не надолго.
Велгонцы всех удивляли, жестокие и психи какие-то, как будто вся их армия разом повредилась умом. Себя не щадят, противника вообще за людей не считают. Говорят, мозги им всем промывают с детства.
Нацгвардия у хаконцев - не чета их "полевым", как они говорят, войскам. В бою они серьёзный противник. Но их не уважают, их презирают. Ублюдки ещё те. Своих расстреливают, в смысле "полевых", над пленными издеваются, пытают. Над убитыми глумятся. В плен если попадают, "языки" ведь нужны, то ведут себя с высокомерием, нагло. Твердят, что русской армии скоро большой капут, хамят. Правда, это только поначалу они так борзо ведут себя на допросах, пока этим сукам рукояткой пистолета пальцы не размозжишь или скальп не снимешь. Тогда уже сговорчивые они, как на духу всё выкладывают. Переправлять в тыл нацгвардейцев бесполезно, бойцы все равно шлёпнут по дороге, так что кончают их тут же после допроса.
Была у хаконской нацгвардии собственная элита - батальоны народных героев. Тех вообще в плен никогда не брали. Непонятно, как таких выкидышей земля носит. Набирались в эти батальоны частично одуревшие юнцы с отравленными пропагандой мозгами и спецподготовкой в каких-то секретных центрах. А другая часть контингента - привыкшие к зверствам и крови ветераны гражданской войны. В атаку эти батальоны ходили как обдолбленные чем-то психотропным. Без страха и с бешенством. Брали этих народных героев всего несколько раз в плен - в начале войны, когда хотели подтвердить или развеять версию о химии, изменяющей психику. Оказалось, нет никакой химии, всё дело в извращённой психике народных героев. Вот и перестали их в плен брать, сразу шлёпали. Особенно на тему их психики лейтенант Минандо любил потрындеть, откуда-то он знал этот вопрос.
Как отдельный Корпус, в русской армии существовали части Хаконского Воинского Братства. ХВБ - в русской аббревиатуре. Корпус оказался надёжным союзником, зря к нему в начале войны с подозрением относились. Костяк ХВБ - разбитые в гражданскую осколки старой хаконской армии, а основная масса формировавшихся в Новороссии бригад - эмигранты всех волн, желавшие вернуть в своей стране прежние порядки. В русской армии отношение к хэвэбэшникам было не однозначным, но всё больше тёплым. В Хаконе двоякое: для кого-то они предатели, для кого-то патриоты.
Так предатели или патриоты? Как посмотреть. На оккупированной территории ХВБ всё чаще воспринимали как патриотов, истинных сынов их Родины. Можно было бы в это не поверить, списав всё на пропаганду, но почему тогда в обескровленные в боях бригады ХВБ вливалось столько добровольцев из местных? Именно добровольцев, а не насильственно мобилизованных, потому как случаи дезертирства были крайне редки.
До гражданской войны Хакона была конфедерацией, в которой иногда худо-бедно (чего уж там, бывали у них межнациональные трения), а чаще вполне мирно и благостно уживались немецкие, чешские, датские области, фламандские и голландские автономии. Не потерявшие самобытности и не забывшие собственную национальную историю, осколки народов Прародины-Земли. Неизвестно, суждено ли человечеству Темискиры, запертому на ней после Катастрофы, когда-нибудь вырваться обратно на просторы галактики. Неизвестно, сохранились ли там эти народы после той кошмарной Войны. Да и выжило ли само человечество? Главное, эти национальные осколки сохранились здесь, оберегая свою историю, культуру, обычаи, национальную память.
Новая хаконская власть железной рукой проводила в жизнь новые порядки, новую идеологию, скопированные по шаблонам проклятого Велгона. Во главу угла ставился вытащенный из забвения призрак космополитизма, пожалуй самой страшной идеологии прошлого, давно изжитой и отброшенной ради выживания человечества. Идеологии растления и деградации, тихо и незаметно уничтожающей исконные ценности, мягко и заманчиво для большинства подменяя их мультикультурными, выводя в итоге новую популяцию общечеловеческого стада. Популяцию лишенную корней, выращенную на псевдодуховных ценностях, покорную воле кукловодов. Так было в докосмическую эру.
Теперь же, разноликое, разношёрстное, но тем и богатое и сильное человечество Темискиры было научено горьким историческим опытом. Велгонский идеологический экспорт так просто не приживался, его можно было насадить только силой оружия. В Хаконе велгонцам это удалось, почти удалось. Полтора десятка лет - слишком мало для взращивания новой популяции. Не успела новая власть и её велгонские кукловоды выкорчевать из народов Хаконы национальную самобытность, не смогли подвести обывателей к общему знаменателю. Реакция росла. Не сразу росла, первые годы население устало от ужасов гражданской войны и надеялось переждать. Потом начались гражданские акции, их неизменно подавляли со всей жестокостью. Потом вторая волна эмиграции, а перед нынешней войной, третья. Эмигрантские землячества по национальному признаку и филиалы ХВБ, раскиданные по многим странам, стали в современном мире объективной данностью и частью политики.
Велгон ненавидели. Его боялись. Ненавидели за экспорт жуткой идеологии, за социальные эксперименты над собственным населением, давно ставшим безликим, забывшим свои корни и культуру. По сути, это форма рабства, где рабовладельцем был госаппарат.
За это его боялись и в Новороссии, очень страшно было представить даже, что с трудом сбережённая во времена Упадка и эпохи Дикости русская самобытность вдруг растворится в безликости человечества нового типа - по версии Велгона. Не для этого в Новороссии сохранили историю докосмической и галактической эр, да и последних весьма не лёгких веков. Не для этого Новороссия хранит культуру предков. Пусть в чём-то и закостеневшую культуру, ведь консервативные настроения всё ещё сильны, но свою родную, исконную.
Русская армия знала, за что сражалась. Вторжение Велгона в союзную Аргивею, это только повод для Новороссии. Попробуйте разъяснить мобилизованному обывателю про пакт о взаимопомощи, про союзнический долг, про геополитику. Возьмут ли за живое солдата эфемерности большой политики? Захочет ли он погибать вот за Это? Нет, русская армия воевала не за геополитические интересы, она сражалась за Русский Мир.
Мысли Масканина снова вытеснили приятные воспоминания, конечно о женщинах. Ему было, что вспомнить. Проваливаясь в сон, он так и не соизволил убраться в другую комнатку, умостившись на выстроенные в ряд табуретки. Захочешь спать, уснёшь где угодно и как угодно. Через пару минут его принял в своём царстве древний терранский бог сновидений Морфей.
Назначенное на утро совещание было отложено. Аршеневского по телефону срочно вызвали на КП полка.
Проснувшись после аж трёхчасового сна в окружении двух писарей (или писарских душ, как их называли остальные бойцы), игнорировавших его вторжение в их тихую вотчину, Масканин обнаружил, что был единственным в этот момент находящимся в штабе офицером и отправился в расположение роты.
И застал обычную при позиционном сидении суету. По траншеям, пригибаясь, сновали бойцы, изредка на кого-то рявкали унтеры. Где-то углубляли отдельные окопчики и щели, где-то укрепляли деревянную обшивку траншейных стенок или подновляли ниши. Вполне мирная картина, если не воспринимать то и дело звучавших по обе стороны нейтральной полосы пулемётов. Но впечатление быстро растаяло, когда он наткнулся на Танюшу, занятую осмотром и первой помощью раненного в плечо егеря.
- Откуда его? - спросил он у наблюдавшего эту картину сорокалетнего бойца из первого взвода. А через секунду уже и вспомнил его фамилию - Ткачук.
- Снайпер, - ответил Ткачук таким тоном, словно его о погоде спросили. - Прошлого укокошили, теперь вот, значит, новый сегодня появился. Хорошо хоть далеко до нас, а то б насмерть.
Масканин с ним согласился. На семистах метрах хаконские снайперы как правило не работали. Не очень-то на такой дистанции стандартная Kors-2\S годилась, если только оптику на неё под индивидуальный заказ не ставили. Но это не для рядовых бойцов такая оптика. Обычно с трёхсот-четырёхсот метров шмаляли, тогда да, снайперы настоящим бедствием становились, если своих под рукой не оказывалось. Впрочем, семьсот метров - это как посмотреть, в этом деле всё от индивидуального мастерства зависело. И сейчас иногда они заедали, подползали поближе в темноте, делали позиции на нейтралке. Так минувшей ночью хаконский снайпер пулемётчика снял. Пуля под ключицу попала навылет, но пока в медпункт тащили, помер. Зато этого хакона из своей "Унгурки" тот самый Геллер заткнул. Всё ж таки хороший винтарь эта СКВэшка, дальность приличная - до тысячи двухсот метров спокойно бьёт, если умеешь, да и калибр 12,7-мм защиту любой лёжки прошибает.
Танюша тем временем закончила обрабатывать раненого и грозно прикрикнула на собственных санитаров:
- Что расселись, орлы? Живо на носилки его! И к нам!
Умеет девочка приказывать, ничего не скажешь. Вон как санитары подскочили. Хороший бы из неё военврач вышел, если б доучилась.
А Танюша тем временем поправила коротко остриженные волосы и достала из медицинской сумки сигарету. Обычную солдатскую безфильтровую. Тщетно пошарила в сумке же красными от холода пальчиками, с коротко остриженными ногтями, чем прикурить, не нашла и похлопала по карманам бушлата. И тут увидела Масканина, отчего сразу нахмурилась. Да уж, не сошлись характерами.
- Привет медицине! - как можно дружелюбней поприветствовал Максим, подойдя. Протянул горящую бензиновую зажигалку. Курить-то он не курил почти, но зажигалку и спички имел. Куда ж без них в нехитром солдатском быту?
- Спасибо, - выдавила санинструктор, прикуривая. И тут же зажав сигарету в зубах, копируя видимо манеру мужиков с многолетним стажем курильщиков, начала поправлять давно выцветшую нарукавную повязку с красным крестом.
И зачем ей это понадобилось? Готовилась к трудному разговору и как бы невзначай показывала, что она, мол, и свое начальство имеет? Навязываться Максим не собирался, к тому же припомнился утренний разговор с Пашкой. О нем и спросил:
- Чергинца не видела?
- У себя должен быть. Тут Минандо припёрся с инспекцией. Сначала химпосты проверял, теперь за противогазы принялся.
- Понятненько. А Арефьев с ним?
Она пожала плечами.
- Ну, счастливо, медицина... - бросил он и взял курс на блиндаж второй ПРОГ - полуротной огневой группы.
Если бы он, дурак, знал, как она его сейчас проклинала, глядя в спину. Костерила вперемешку с мольбами и теми ласковыми словами, которые говорят только наедине. Ну, почему, Господи, он такой непроницательный? Такой не чуткий? Грубый, мрачный, сухой... Танюша всё понимала. И отношений боялась, насмотрелась за полгода всякого. Что убить его могут, понимала, или покалечить. Страшно... А иногда ей хотелось самой сделать первый шаг, а там как судьба распорядится. Хоть день, хоть месяц счастья. Но верх неизменно брала девичья гордость, да и воспитание. "Гад же ты, Масканин", в который раз подумала она...
Острое желание поискать недостатки во взводах, возникшее после разноса комбата, после короткого отдыха сильно притупилось. Да и бардака в расположениях не наблюдалось, служба унтерами была поставлена исправно. Егеря не привыкли халявить, или же шаропупить, выражаясь солдатским жаргоном. Передний край всё же.
Чергинец оказался в своём блиндаже, занятый инвентаризацией, подстёгнутый к этому видимо инспекцией начхима.
Не желая ничего обсуждать в присутствии посторонних, а в блиндаже помимо фельдфебеля находилась половина ПРОГ, Масканин не заходя поманил его наружу. Как всегда при приватных разговорах, они уединились в полукапонире.
- На вот, почитай-ка...
Чергинец взял состряпанный особистом рапорт. Прочёл сначала наискось, потом подробно. И сделал загадочное лицо.
- Интересная отсебятина. Комментарии будут?
- Будут, Паша, будут, - ответил Масканин и поведал, как пообщался с Мурановым. - Ну, что скажешь?
- Да что тут скажешь? Хитёр наш особист. Ну, оно и к лучшему. Фарт - он такой, никогда не знаешь, когда он на твоей стороне сыграет.
- Муранов тоже фортуну помянул, - усмехнулся подпоручик. Сам он в удачу не верил. И в судьбу тоже. - Короче, да, нет?
- Скорее да, чем нет... Не, ну, Макс, не смотри на меня так. Ты ж знаешь, я жандармов не очень... Я-то согласен, но затаскают нас с тобой.
- Не затаскают. Разок на следственный эксперимент вызовут, но не как обвиняемых, а чтобы сполна установить проколы в охране склада. Ну и разок с самим ротмистром покалякаешь, напишешь своими словами такую же бумажку. И всё, думаю.
- Ну, если так, то и чёрт с ним. Где тут расписаться?
- Здесь не надо. На своей подпишешься. - Масканин спрятал рапорт в командирский планшет и сменил тему: - Что за шухер у нас? Химдень?
Чергинец округлили глаза, а потом засмеялся, вспомнив довоенную ещё службу в гарнизоне, когда в полку каждый четверг устраивались дообеденные тренировки по защите от химического оружия. Ясное дело, популярности это четвергам не приносило.
- Да... Натуральный химдень. Минандо принесло, всех раком ставит.
...Арефьева, командира 16-й роты, Масканин нашёл на ротном КНП. Здесь же находился и Роман Танфиев, командир миномётной батареи. Оба одногодки - двадцатидвухлетние поручики июня 151 года выпуска. Арефьев по хозяйски осматривал местность через оптический панорамный визир, время от времени сообщая дирекционные направления на ориентиры, которые Танфиев заносил в свой блокнотик.
В уголке у полевой радиостанции пристроился дежурный сержант-связист, уминавший из миски давно остывшую кашу. Наблюдая за ним, Масканин почувствовал в животе голодные позывы, напомнившие о пропущенном завтраке. В хозяйстве сержанта нашлась вторая миска, ложку Максим по старой привычке имел свою, храня её в поясном кармане бушлата. Тут же между радиостанцией и полевым телефоном стоял открытый бачок, на дне которого удалось с трудом нашкрябать на вполне приличную порцию. Только хлеба не было, с ним в последнее время перебои возникали. И неизвестно почему, вроде и наступление притормозилось и тылы подтянулись, а всё равно с кормёжкой проблемы случались. С одной только водкой да куревом проблем никогда не было.
Не замечая вкуса, Масканин слопал холодную и недосоленную кашу и запил из фляги обеззараженной водой.
- Вот и порядок, - произнес Танфиев, пряча в планшет блокнот. - Не сильно у вас за ночь ландшафт изменился.
Чутьё на тактические замыслы врага у ротного было развито превосходно. Если он думает, что незначительные, по сравнению с прежними, ночные изменения топографии что-то да означают, это уже повод задуматься. Масканин думал также. Что-что, а чутьё на подобные фокусы развилось и у него. Ещё дней пять назад то одинокие деревца на несколько метров передвинутся, то кустики и ложные холмики отпразднуют новоселье. Теперь же эти хитрости отчего-то почти прекратились. И первым из объяснений напрашивалось готовящееся хаконцами наступление. Об этом Максим и сказал.
- Не обязательно, - возразил Танфиев. - Может перед нами часть сменилась.
- И мы за пять дней об этом не узнали? - Арефьев скривил рот, выказывая сомнение. - Не думаю. Прошлой ночью разведка как раз на нас возвращалась. С "языком". Макс, не помнишь, что там на погонах того ефрейтора было?
- Двести семьдесят первый пехотный, - припомнил Масканин. В ту ночь он лично руководил огневым прикрытием возвращавшихся разведчиков. - Разве что хаконы на хитрость пошли. Всем сменщикам понашивали чужие погоны.
- Сомнительно. - Не согласился ротный.
- Это да, - поддержал Танфиев, - да и понятия полковой гордости у них там никто не отменял. Офицеры б на это точно не пошли.
- Пошли бы или нет - ещё вопрос, - заметил Масканин. - Сверху прикажут и будьте любезны исполнять.
Наметившийся спор прервало жужжание телефона. Сержант передал подошедшему Арефьеву трубку.
- Шестнадцатый, - выбросив сигарету, представился ротный. С полминуты слушал, пару раз кивнув, словно на том конце провода его могли видеть. Потом посмотрел на Танфиева. - Так точно, здесь... Понял.
И повесил трубку.
- Аршеневский вызывает к себе. Всех, кроме взводных.
По дороге Танфиев успел рассказать несколько свежих анекдотов. Посмеялись, отшутились по очереди.
- У меня тут с собой письмо для Геллера, - вспомнил Масканин.
- Что за письмо? - в миг стал серьёзным ротный.
- Хреновое письмо. Чергинец вовремя перехватил. Жену у Геллера молнией убило. Четверо малолетних девок на хозяйстве остались.
Арефьев выматерился, проклял судьбу и почту.
- Ты вот что, Макс, давай письмо сюда. Или сам хочешь с Дедом поговорить?
- Да пожалуй и сам. А Геллера отпускать надо.
- Ясен пень отпускать. Какой с него теперь вояка? Нет, лучше дай письмо мне. Сам с комбатом перетру.
- Ну, держи, - Масканин передал конверт и после секундного колебания сообщил: - Мне тут утром по секрету шепнули. Короче, тебя во второй бат хотят перекинуть.
- Ну ты прям вестник несчастий, - мрачно произнёс Арефьев. - Предлагали мне уже во второй. Типа советовались. Начальником штаба предлагали. А у меня тяги к штабам нет, да и роту бросать... А тебе как, по "большому секрету" натрепали или серьезный дядя?
- Да Муранов обмолвился. Он-то дядя серьёзный, нет?
- Он - да. А я, Макс, всё ждал, когда ж ты сам про него скажешь. Небось в душу лез? Пугал карами небесными?
- Как раз нет. Доброжелательно так рассказал, что всё-то он знает. Посоветовал завязывать.
- Х-хэ! - Арефьев мотнул головой. - Измельчали особисты. Монахини прямо. К чему бы это?.. А что и правда всё знает?
Масканин пожал плечами, прекрасно понимая, что имел в виду ротный, который как раз был в курсе их с Чергинцом налёта на склад. Идея-то родилась, когда они на пару матерились от досады, обсуждая проблемы с амуницией. Вот тогда подпоручик и предложил свой план. Арефьев поначалу был против, упрекал в авантюризме и к здравому смыслу призывал. Со стороны их диалог мог кому-то странным показаться: сидят себе два парня, костерят за бутылкой всю интендантскую братию, а тот что помоложе, взывает к разуму товарища. А после санобработки желудков, Арефьев и сам согласился со своим субалтерном, понимая что проблему видимо по-другому в ближайшее время не решить, махнув рукой, согласился. С условием однако, если Максима повяжут, то чтоб ссылался на его прямой приказ. Даже обещание дать заставил. Другое дело, что Масканин обещание выполнять не собирался, руководствуясь принципом, коль попался, то сам и отвечай, и нечего сюда командира втягивать. Не та ситуация, чтобы печься о данном слове. Даже наоборот совсем, исполни обещание и урон чести, в его представлении, станет несомненным.
Вообще же, Арефьев, да и Танфиев офицеры толковые, не зря в свои годы поручиками ходят. По двадцать два года всего, а авторитет имеют заслуженно, и прожженные унтеры из ветеранов слушают их безропотно. И таких офицеров в войсках много. Войну они застали на старших курсах училища. Да, на войне быстро учатся, если выживешь, но все же чувствовалась разница между Арефьевым и тем же Зимневым. И тут наверно дело вовсе не в сокращенных офицерских курсах, а как раз в возрасте. Зимнев выпустился в девятнадцать лет, тогда как ротный в этом возрасте только поступил в училище. В юности, в отличие от зрелых лет, возрастные грани более существенны, потом только все эти границы постепенно размываются.
- Это ты зря, Дим, так про Муранова, - вмешался в разговор Танфиев. - Ротмистр - мужик что надо. Помнишь, как он в сентябре моих орлов отмазывал? Когда мои бойцы в покинутой деревеньке скарба всякого нагребли. Да ещё успели по домам поотсылать. У меня почти вся батарея так намародёрила. А недавно в третьем бате та же ерунда была...
- Помню. Забудешь такое. - Арефьев посмотрел на Масканина. - Вот скажи мне, Макс, как вольногор, отчего ваш брат на любой войне барахла норовит домой натащить? И при первой же возможности! Да в таких масштабах, что командование потом специальные приказы издает. Ладно бы книги там какие-то, деньги бесхозные, ещё чего-то ценного. А то как посмотришь: шмотки бабские, ковры, абажуры всякие, посуда, какие-то грабли и мотоплуги, даже скотина! И главное, интенданты тут как тут, переправку организовывают...
Масканин закашлялся от смеха, заразив и Танфиева.
- А что? Трофеи... - улыбаясь ответил он, глядя на не утратившего серьезность ротного. - Пошёл вольногор на войну, вернулся домой с подарками. Жонка довольна, а то нахрена ей мужика отпускать?
- Да, блин... - сказал Арефьев и добавил парочку матерных междометий.
У штабного блиндажа собрались все ротные и полуротные командиры, рассеявшись между деревьями - вполне обычными терранскими липами, рябинами и клёнами. Тихо переговаривались, курили, обсуждая текущие дела.
Рощица здесь была не сильно густой, сквозь деревца просматривалась "Тунна" модели 46-02 - армейский шеститонник, полноприводной грузовичок с хорошей проходимостью. Стояла "Тунна", тихо урча двигателем, метрах в ста пятидесяти от блиндажа, как раз на границе рощи. Вокруг грузовика копошились санитары, отличавшиеся от прочих бойцов наличием грязно-белых фартуков, сноровисто загружавшие через откинутые борта сегодняшних раненых. Последних на удивление было не много - четыре или пять.
Тяжелая дверь блиндажа распахнулась, выпуская капитана Негрескула - начальника штаба батальона. Заметив Арефьева, капитан подозвал его и отошёл с ним в сторону. Несколько минут они переговаривались, причём поручик оживленно жестикулировал, чем вызывал у Негрескула раздражение. Наконец, козырнув, Арефьев быстрым шагом вернулся к товарищам.
- Ну что, господа, расстаюсь я с вами, - объявил он, протягивая в руку.
Офицеры дружно поднялись, отвечая рукопожатиями и похлопывая его по плечу.
- Во второй направляют? - спросил кто-то.
- Да. Вижу, слухи бегут впереди меня, - Арефьев улыбнулся. - Полковник к себе вызывает. Принимать назначение. Так что теперь не скоро увидимся. Да и потом не часто будем. Бывайте.
Развернувшись, он поспешил к "Тунне", которая, как оказалось, после погрузки раненых ждала только его.
Наблюдая сцену прощания, начштаба курил, часто поглядывая на наручные часы. Непонятно, о чём он в этот момент думал. То ли о пунктуальности, желая лично проконтролировать сбор офицеров в назначенное командиром батальона время, то ли о назначении Арефьева. В отличие от других кадровых офицеров, Негрескул по меркам войны сильно задержался в капитанах, хоть и стоял в свои тридцать лет на майорской должности. То есть двумя ступеньками выше своего звания. Не плохо для мирного времени. И до войны он в званиях со скрипом рос, поговаривали о его конфликтах с жополизами. Имелся где-то наверно среди большезвёздных начальников его старый недоброжелатель, раз уж третье комбатовское выдвижение на очередное звание зависло. Войну он встретил штабс-капитаном, командуя полуротой в этом же батальоне. Через полгода стал начальником штаба, причём не имея в подчинении положенных по штату офицеров, всех как один убитых вместе с прежним начштаба. Так до сих пор и руководит один в виду огромной нехватки офицерского состава. И превосходно справляется.
- Господа офицеры, - обратился Негрескул, - прошу всех за мной.
В довольно просторной комнате вокруг длинного стола собрались вызванные офицеры. Комнату эту между собой с подачи "вечного лейтенанта", любителя заглянуть в батальон с хорошим коньяком, упорно называли совещательным кубриком. Прибыли и командиры отдельных взводов - связи и сапёрного. Командир разведвзвода отсутствовал, но его по обыкновению всегда где-то носило.
- Вольно, садитесь, - подполковник передал капитану карту с собственноручно нанесённой свежей обстановкой. И занял место во главе стола.
Подождав пока Негрескул развернет и повесит карту на стену и займет место по правую от него руку, подполковник надел очки, придирчиво осмотрел присутствующих, и начал освещать сложившуюся на данный час обстановку на участке полка. Естественно с учётом допуска собравшихся офицеров. Изложил последние разведданные и перешёл к постановке ближайшей боевой задачи батальону.
Завтра, в десять ноль-ноль, после часовой артподготовки, полк в составе дивизии получил приказ атаковать противника.
Взяв указку, Аршеневский подошёл к карте. Поставленным лекторским голосом сперва обозначил общие задачи полка и плавно перешёл к поэтапным задачам своего подразделения.
Батальон получил приказ прорвать полосу обороны противника и занять рубеж: юго-восточная оконечность лесополосы - деревня Дамме. Ближайшей задачей было взятие траншей. Ставя последующие задачи ротам, Аршеневский особо отметил сроки их выполнения. Все это сопровождалось шуршанием разворачиваемых и переворачиваемых на планшетках карт, в которых-то и было всего несколько склеек. Не то что на какой-нибудь дивизионной, где и склеек больше, и масштабы другие, да и масштабность однако. Офицеры быстро, но прилежно наносили цветными карандашами на карты обстановку и задачи. А командир батальона, тем временем, продолжал излагать. Рубежи развертывания и сосредоточения, направления ротных ударов. Организация артиллерийского сопровождения силами минометной батареи и полкового гаубичного дивизиона, выделенного на первом этапе наступления для действий в интересах батальона. Левофланговой четырнадцатой роте занять рубеж: юго-восточная оконечность лесополосы - кладбище исключительно. Пятнадцатой занять рубеж: кладбище - Дамме исключительно. Тринадцатой роте к обозначенному времени взять деревню в полукольцо, наладить визуальный контакт с левофланговым подразделением пятого батальона и провести разведку сил противника в деревне. А шестнадцатая рота, после захвата вражеских траншей на своём участке, временно выводилась в батальонный резерв, где она должна ждать занятия рубежей другими ротами, после чего ей предписывалось взять Дамме штурмом.
- Указанные главные рубежи, - продолжал Аршеневский, - должны быть заняты не позднее двенадцати ноля. Таким образом, прорвав линию обороны противника на обозначенном участке, и заняв запланированные рубежи, батальон поспособствует вводу в прорыв основных сил. Это и есть главная задача батальона на завтра. При необходимости, на участках нашего и пятого батальона, командованием корпуса в дело будет введена бригада хаконских добровольцев.
При этих словах присутствующие оживились. Эмоции были смешанные, с одной стороны радость, что может побережется своя славянская и не только славянская кровь, с другой опасения, что "полевые" хаконцы соотечественников с вольногорами перепутают. Все прекрасно знали боевые качества добровольцев Хаконского Воинского Братства. Пусть зачастую им не хватало выучки, но дрались они всегда отчаянно и как-то уж очень зло. Что поделать, издержки отшумевшей в Хаконе пятнадцать лет назад гражданской войны.
- Что, господа, есть замечания? - поинтересовался Негрескул, получив одобрительный кивок Аршеневского. - Давайте, высказывайте.
- Да пошли они нахрен... - озвучил общее настроение командир четырнадцатой роты, что сразу подтвердилось одобрительным гулом.
- А ну как нас в расстрелах обвинят? - поддержал его ЗКР пятнадцатой. - Знаем мы их, мудаков, глазом не моргнёшь, пленными ближайший окоп завалят. Нахрена такая слава полку?
- А вы смотрите в оба, - спокойно ответил начштаба, - охрану как положено организуйте, если уж с ХВБэшниками взаимодействовать придётся.
Комбат приподнял руку, призывая внимание.
- Что о пленных думаете, это замечательно, господа. Значит в победе уверены... Итак. На захваченных рубежах батальон должен закрепиться намертво, после чего артдивизион будет отозван в распоряжение командира полка. - Объявил он тоном приговора. - Во что бы то ни стало позиции должны удерживаться до тринадцати тридцати. Возможно, в интересах нашего и пятого батальонов некоторое время будет действовать дивизионная артиллерия. По крайней мере, мне это пообещал начарт дивизии. К тринадцати тридцати в полосе нашего полка должен закончить сосредоточение и развертывание двадцатый мотострелковый полк, имеющий задачу окончательного прорыва обороны противника на этом участке и выход в оперативный тыл стоящей против нас группировки.
Подполковник на пару шагов отошёл от карты, внимательно осмотрел офицеров и сказал:
- Теперь, господа, ваши вопросы по плану наступления батальона.
С минуту сохранялось молчание. Прозвучавший 20-й мотострелковый полк был, так сказать, старым знакомым. Минувшим летом с ним не раз случалось взаимодействовать. 20-й МСП входил в состав 10-й танковой дивизии, что означало одно из двух - этот участок фронта выбран либо как основное направление нового наступления, имеющего целью видимо выйти к единственному в Монбергском хребте пригодному для прохода техники перевалу, который должна была захватить недавно переброшенная из Норвии горно-егерская дивизия, находившаяся сейчас во втором эшелоне армии. Либо на этом участке планировался отвлекающий удар, имеющий основной задачей сковать подвижные резервы противника и второстепенной - развить по обстановке успешное наступление 2-й егерской вольногорской дивизии или всего 18-го армейского корпуса. Превратить наступление местного значения в оперативно-тактический успех уже армейского значения. Только время покажет какой из замыслов запланирован в высоких штабах. Возможно, что замысел был как раз принципиально другим и корпусной операции отводилось совершенно иное место в планах командования фронта. Аршеневский этого не знал, на своем месте он мог определенно предполагать только два первых варианта. Вместе с тем, на доступном ему уровне информирования, подполковник достоверно представлял текущую конфигурацию участка фронта занятого 18-м корпусом. И также вполне достоверно представлял задачи входивших в корпус 160-й и 179-й стрелковых дивизий и 22-й артбригады. Поэтому по праву был уверен в собственных выводах.
Довелось ему и поспорить в штабе полка при постановке батальонных задач. Командир полка, будучи вдвое моложе, питал к комбату-4 уважение, ценил его и зачастую прислушивался к его замечаниям. К тому же Аршеневский в своё время с блеском закончил академию генштаба, чем как раз не мог похвастаться комполка, имевший за спиной двухмесячные ускоренные курсы при академии, приняв по их окончанию полк в мае. Пусть карьера Аршеневского не заладилась, дорос до подполковника и вышел в отставку, но знания никуда не делись. Потому и позволял он себе иногда поспорить с начальством. С замечаниями комбата согласился и присутствовавший при споре начальник оперативного отдела штаба дивизии.
- Итак, жду вопросов, - повторил Аршеневский.
И вопросы, что называется, посыпались. Уточнения в диспозициях соседей, взаимодействия с артиллерией и между ротами. Потом поднялся поручик Бембетьев, командир 13-й роты. Мужик он был запальчивый, характером крут. Из кадровых офицеров, которые, кстати, носили на кителях непременные "поплавки" - ромбические значки с эмблемой и вензелем военного ВУЗа. Наградами отмечен, имел "Солнце" и "Славу" третьей степени. Начал войну субалтерном в свой же роте, воевал ровно год пока не получил тяжелейшее ранение. Полтора года провел в госпиталях, где сначала хирурги по осколочкам собирали ему раздробленные ноги, потом заново учился ходить. Прочили ему кресло-каталку, но упорства поручику было не занимать. Ему много раз повезло. Сначала повезло, что смертельно уставший после тридцати часов непрерывных операций, совсем молодой хирург из полкового медпункта не переопределил его в безнадёжные, отправив умирать, и сделал все правильно. Потом повезло, что вовремя доставили из эвакоприёмника в госпиталь, где им заинтересовался светило хирургии именитый академик, который в своем преклонном возрасте не потерял зоркость глаз и твердость рук. Этот академик верил в Бембетьева, много раз навещал его, укрепляя волю к жизни и стремление стать на ноги. Военная хирургия в Новороссии могла творить чудеса, по праву считаясь самой передовой в мире. Бывало, что до семидесяти пяти процентов в строй возвращали золотые руки военврачей. Вот и Бембетьев вернулся в часть их стараниями. Сам же поручик имел полное право выйти в отставку со всеми положенными почестями и выплатами. Но предпочёл вернуться на службу. Сперва в запасном полку, где его прочили в постоянный состав, потом добился перевода в переменные. Приняв под временную команду маршевую роту, он вернулся в родной полк, попав в свой же батальон и приняв свою же роту.
- Константин Михайлович, - обратился Бембетьев в упор глядя комбату в глаза, - может разъясните, а какого чёрта ни слова про авиацию? Артподготовка - это прекрасно, но почему бы нашим летунам не только объекты в тылу побомбить, но и позиции передовой линии обороны? Нет, Боже упаси, чтоб они с нами вплотную взаимодействовали, знаем мы этих штурмовиков. Но перед атакой пусть бы себе там подолбили передок. Это первое...
- И продолжу, господин подполковник, - ответил ротный с вызовом. - У нас что там "наверху", очередной гений стратегии завёлся? Как понимать, что мотострелки к тринадцати нолю развернутся? Это что за полуторачасовой разрыв? Высокий тактический замысел? Почему их сразу в прорыв не вводить? Третий год воюем, а сейчас как в начале войны, когда в штабах полно бездарей было. Мало идиотов в отставку или к стенке поставили? Новые развелись?
- А что вы, поручик, хотите услышать? - невозмутимо спросил комбат. - Авиацию не дают, значит она в другом месте задействована. Там где это посчитали наиболее важным. И вы это знаете. Что до остального... Сядьте, господин поручик, я вас слушал, теперь вы меня послушайте. Вам с высоты командира роты конечно видней кого и когда задействовать... Двадцатый мотострелковый сейчас на марше. Полным ходом и хорошо, если успеет в срок. Помимо нашего участка есть и другие. И у... Да что я тут перед вами распинаться буду? Сами всё прекрасно понимаете, нервы свои держите при себе. Скажу только, что ничего идиотического в полученных приказах не заметил. И хватит об этом... Есть вопросы по существу, господа офицеры?
Подошёл к карте и карандашом, на манер указки, описав эллипс вокруг деревни Дамме, спросил:
- Что если отказаться от прямого штурма Дамме? А вместо этого моей ротой пересечь участок лесополосы северо-восточнее деревни вот здесь? Обойти, таким образом, Дамме, которая при успехе остальных рот стопроцентно будет превращена противником в опорный пункт обороны, исходя из одной только тактической обстановки. Внезапным и форсированным марш-броском сквозь лесополосу в этом районе, рота выходит и перекрывает рокаду вот здесь. Закрепляется и блокирует противнику всякую возможность перегруппировки на участке до четырех-пяти километров. Плюс дезорганизация тылов. Таким образом, противник получает цейтнот, вынужден будет пытаться сбить роту с рокады вместо накопления сил и средств на рубеже Дамме. Часа на два хаконцы напрочь лишатся возможности контратаковать... И это всё одна только рота.
В полной тишине Масканин возвратился на место. Аршеневский внимательно рассматривал карту, как, впрочем, и остальные офицеры. Наконец комбат объявил свой вердикт:
- Замысел ваш, поручик, чудо как хорош. Но рискован. Очень даже рискован. Успех такого манёвра может строиться в расчёте, что в данном участке лесополосы нет подразделений противника. Установить, чист ли будет проход, можно только сунувшись в лес. Разведка боем потребуется. Из леса можно и отступить, буде там враг, но потеряется драгоценное время, не говоря уже о плотности охвата Дамме. Кроме того, к этой же рокаде, только вот здесь, должна по плану выйти одна из рот пятого батальона. Однако ваше предложение я возьму на заметку. Возможно, и придётся воплощать ваши мысли, если наши соседи вдруг завязнут.
Пребывая сейчас как бы в подвешенном состоянии, Масканин решил прояснить для себя и должностной вопрос: