Пустота. Полное абсолютное ничто. Должно быть, такова и есть на самом деле смерть, истинная смерть, каковой её представляют атеисты.
Страшное небытие. Но почему-то продолжает теплиться искорка сознания. Почему? Почему эта искорка продолжает быть, когда ей положено угаснуть навсегда, раствориться в великом НИЧТО? Когда это началось? Когда искра вдруг осознала себя? Осознала как слабо уловимую частичку себя прежнего? едва-едва сцементированную в бесконечности небытия силой, непредставимой и непознаваемой. Даже не частичку, а намёк на неё. Слабая искорка почти развоплощённого сознания. Так когда же началось самоосознавание? День назад? Год? Век? Или... Или века?
Ужас. Страшный всепоглощающий, неизбывный ужас оттого, что нет никаких ориентиров. Нет вообще ничего. Ни воздуха, ни температуры, ни света, ни звуков, ни направления, ни времени, ни мрака. То, что вокруг - сложно даже и со мраком соотнести. Нет таких органов чувств, что могли бы воспринять господствующее вокруг небытие.
Позже, много позже слабая искорка метущегося сознания вспухла от нежданно хлынувших обрывков памяти. Жуткий информационный голод сердито оскалился и отступил под натиском всё затопивших воспоминаний. Порой бессвязных, порой сложенных в единую последовательную цепь событий и действий. Да, теперь она знала кто она. Вспомнила многое, включая и то, что вовсе не хотелось бы вспоминать. И поняла, что окружающее её ничто - её собственное восприятие смерти.
А потом спустя быть может дни или даже годы она стала сомневаться в собственной смерти. Она получила возможность мыслить и осознавать себя. Разве это смерть? Ей стало казаться, что это нечто иное, нечто совершенно иное.
Свет, внезапный и пугающий, но в то же время и дающий быть может тщетную, но надежду, свет резанул по глазам. Глазам?
Размытое пятно долго, очень долго приобретало очертания прозрачного препятствия. Всё поле зрения сфокусировалось на этом прозрачном препятствии, пока наконец ни пришло понимание, что это стекло. Бесцветное, в мелких засохших брызгах. Позже поле зрения расширилось. Сверху - всё то же стекло, как и слева-справа. А вот снизу, словно горизонт в далёкой и в то же время близкой перспективе, проявилась вода. Нет, даже не вода, а прозрачная жидкость. Следом появилось ощущение чего-то мешающего, что вроде бы и не грубо, но всезаполняюще проникло (или всегда там было?) в ноздри и дальше в носовые пазухи.
Появился зуд. Почти нестерпимый, гуляющий по вискам, затылку и макушке. И постоянный по всей шее.
А ноги? Руки? Они не ощущались вовсе. И всё, что ниже зудящей шеи тоже не ощущалось.
Она судорожно вздохнула, чтобы закричать от испуга. Но не смогла. Не было даже привычного ощущения вдоха. Ужас, что обуял её, когда в грудь не проник воздух, но всё же проник (ведь куда-то же он проник, если получилось выдохнуть?), ужас сковал волю и ударил приступом резкой тишины и давящих стеклянных стенок.
Она запаниковала и паника стократ усилилась от невозможности пошевелить даже пальцем или дать выход ужасу истошным криком. Она почувствовала рот, губы, язык... Но во рту расположилось что-то непонятное, что не давало мышцам сомкнуть или разомкнуть челюсть.
Уровень жидкости начал опускаться, освободил рот и пошёл вниз к шее. Тишину раздавил скрип, противный и показавшийся каким-то шершавым, словно это был не звук, а то, что можно потрогать на ощупь. Скрип всё длился, меняя какофонические обертоны, и вот окружающее стекло ушло ввысь.
Она жадно пожирала глазами комнату. Видимо, это была лаборатория. Стеллажи, металлические шкафы, непонятное оборудование на самом краю поля зрения. И тихий шелест за спиной. За спиной?
Скорее за затылком.
Откуда-то возникла рука. Обыкновенная человеческая рука: ладонь с прожилками на тыльной стороне, ухоженные ногти, а на внутренней стороне ладони мозоли. Из-за края рукава мундира выглянул и пропал стальной браслет часов. Рукав мундира?
Голос. Сперва не чёткий и слышимый как раскатистый низкий гул. Потом гул стал сливаться в слова.
Её рот освободили от инородного предмета, потерявший всякую чувствительность язык теранул по нёбу и оказался зажат между зубами.
- ... сейчас-сейчас... зачем же себе язык откусывать? Вот так... теперь можете снова попробовать поуправлять языком...
Она ощутила лёгкую боль, видимо, сама себе слегка прикусила язык. И провела им по губам.
- Что со мной такое? - услыхала она свой голос и удивилась, что сразу же смогла произнести слова внятно.
- Если вы и вправду желаете узнать, то потрудитесь говорить по-русски, - последовал ответ.
Она запнулась, издав булькающий звук. Да... И вправду, первые услышанные ею слова были словами русской речи, а она задала вопрос по-велгонски.
Перед глазами появилось лицо человека среднего возраста. Обычное такое лицо, каких миллионы. Немигающие карие глаза, казалось, пронзают её насквозь. Избежать этого обнажающего взгляда невозможно. Щёки мужчины гладко выбриты, от нижней челюсти тянется слабо заметный ровненький шрам, уходящий под воротник-стоичку офицерского мундира повседневного образца.
- Где я?
- У нас, - последовал ответ.
Она ждала, что последуют какие-никакие объяснения, но офицер молчал.
- Где у вас?
- Вопросы потом, - отрезал он и тут же спросил: - Вы себя помните?
- Как это? Конечно, помню...
- Назовите своё имя.
Она уже готова была ответить, но вдруг поняла, что не может выбрать из всех её прежних личин ту одну, что смогла бы удовлетворить спрашивающего.
- Хорошо, назовите своё последнее имя.
- Эли... Елизавета... Бакушинская...
- Превосходно, - кажется, офицер улыбнулся. - Что последнее вы помните? Вы помните ваш последний день в театре?
Она захотела зажмуриться, но веки ей не повиновались. Ей вспомнился тот роковой день... Скачущая как мячик её собственная срубленная голова, присевший "охотник" и щелчки его пальцев перед глазами.
- П-помню...
- Замечательно, - он помедлил и сообщил, словно этот вопрос был давным-давно решённым делом: - Вы нам поможете.
- В чём?.. Да и как?
- От вас, собственно, многого не требуется. Нам не нужно даже ваше активное участие. Всё, что нам надо, у вас здесь, - он протянул ладонь к её голове и что-то сделал, отчего зуд на темени сдал немного слабее.
И тут Элизабет вдруг потеряла способность соображать. Её пронзила мысль, что всё что от неё осталось - это обрубок её прежнего тела. Просто голова! Она заскулила.
- Должен заметить, - произнёс офицер, - ваш скулёж - просто отвратительное зрелище.
Его замечание вывели Элизабет из мутной завесы чёрного отчаяния, пришла ненависть и злость. Она зашипела всеми ругательствами, какие только знала. Но офицер не реагировал.
- Я умерла? - наконец спросила Элизабет, когда длинный запас ругательств иссяк.
- Нет. Будь вы мертвы, мы бы не смогли поговорить. Во всяком случае, в виде диалога.
- Но... Моё тело!
- А что тело? Ваше сознание при вас, пусть даже вы находитесь в несколько усечённом состоянии.
Элизабет едва удержалась, чтобы вновь не заскулить.
- Я не хочу так... Лучше убейте!
- Хочу, не хочу... Кому это интересно? - он хмыкнул и немного помедлив, сказал то, что она не ожидала услышать: - Если вы согласитесь нам помочь, то... то мы сможем кое-что для вас сделать.
- Что сделать? Пришить голову? Вы... Вы что, издеваетесь?
- Нисколько. И вы, Элизабет, можете не сомневаться, что вас не обманут. Та помощь, что от вас требуется, может быть оказана только в... гхм... скажем так, в подвижном состоянии тела.
- Я согласна!
- Хорошо. Я и не сомневался, что получу ваше согласие...
- Только... покажите мне... Покажите мне меня. Какая я сейчас...
- Зачем? - в его вопросе прозвучало искреннее удивление. - Не лучше ли...
- Покажите! - перебила она. - Я должна видеть! Понимаете? Должна увидеть!
- Что ж. Ладно.
Он отошёл. Прошло несколько минут и раздались шаги, потом перед ней появилось небольшое зеркало. Руки офицера слегка подрагивали просто оттого, что он держал зеркало навису.
Элизабет заставила себя посмотреть. Тусклые чёрные глаза, под веками синяки, кожа бледно-серого цвета, будто у утопленницы. Волос больше не было. Её остригли под ноль. Вокруг лысого, обтянутого кожей черепа провода с присосками, шея заканчивается массивным металлическим кольцом. Элизабет себя сперва не узнала. Но вот прошла минута и она, наконец, поняла, что это страшное обличье - её собственное, то что стало с нею после того проклятого дня в театре.
- Клеммы для разъёмов мы вам вживлять не стали, - сказал офицер. - Иначе вам бы навсегда пришлось носить парик.
- Когда? - всё что она смогла спросить, рассматривая себя.
- Нам надо подготовить операцию. Это сложная операция, сами понимаете. Вам придётся подождать несколько дней. Мы ещё пообщаемся. И не раз. А потом... Потом вы очнётесь и станете учиться заново владеть своим телом. Оно, кстати, не пострадало.
Офицер убрал зеркало и сказал:
- А сейчас спать. Вам надо поспать...
Бакушинская помимо своей воли погрузилась в сон, в котором не будет сновидений. Полковник Безусов постоял над ней совсем не долго. В капсуле, заполненной специальным физраствором, пленённая агентесса была погружена в вязкую жидкость по шею. Сотни гибких шлангов-проводов опутали её нагое тело, при взглядах на которое у полковника возникала лёгкая брезгливость. Он потушил подсветку в капсуле и поспешил прочь из лаборатории. Техники уже засуетились, при следующем пробуждении им предстоит заново поддерживать иллюзию с технической стороны. А уж поддерживать нетехническую сторону морока - это задача его, Безусова.
- Оно хоть того стоит? - спросил Кочевник, когда Безусов вошёл в комнату наблюдения.
- Надеюсь, что да, - он уселся в кресло и потарабанил пальцами о столешницу. - Она быстро справилась с шоком. Я думал, придётся терять время на долгие истерики.
- Чудовище, оно и есть чудовище, - зло брякнул Семёнов. - Ещё не известно, что лучше...
- В смысле, пусть бы Масканин её и впрямь обезглавил? - Безусов покачал несогласно головой. - Я понимаю, что сам факт её существования - нарушение законов природы. Но мы не добрались до главного паука в паутине.
- Если он всё-таки есть, - с сомнением сказал Кочевник. - Одиннадцать "стирателей" и пять прекрасно залегендированных нелегалов, это по-моему всё же успех. И плюс Масканин взял живым одного перспективного.
- Я чую, что один паучок затаился. "Стиратели" - это что? Это, по существу, его инструмент. И у меня нет времени и возможностей вести долгую игру. Нужен один точно нацеленный удар. Удар, от которого нельзя увернуться.
- Не знаю... - задумчиво прошептал Кочевник. - У меня нет уверенности, что мы обрезали все ниточки. Мы и так с большим трудом не дали ей соскользнуть в её "великое общее целое".
Безусов не стал спорить. Уверенности что всё прошло, как задумано, у него тоже не было. Бакушинская в отличие от людей не обладала той субстанцией, что на разные лады называют то истинным Я, то духом, то ещё как-нибудь, что в принципе и не важно как называть. Её Я было частичкой всеединой враждебной человечеству сущности, той сущности, что после физической смерти тела-носителя вливала эту частичку обратно в себя. Немалых трудов стоило отрезать индивидуальную частичку, что персонифицирована в госпоже Бакушинской, от её хозяина. И получится ли с Бакушинской сыграть как задумано - это ещё вопрос.
Кочевник тем временем перелистывал журнал медицинского наблюдения за состоянием пленницы. Безусов же задумался, что подготавливаемая им операция совершенно не похожа на все предыдущие. Это будет операция, в которой вряд ли найдётся место привычным контрразведывательным мероприятиям. Ход операции он пока что себе со всей ясностью не представлял, но вот оконцовка, если всё выгорит как должно, обещала стать либо почти что незаметной, либо наоборот очень громкой.
****
Поздним утром в парке госпиталя Главразведупра было по обыкновению многолюдно. К этому времени уже успевал закончиться врачебный обход, завершались процедуры и можно было погулять до полудня. Одетые в одинаковые синие пижамы, выздоравливающие бродили средь деревьев и ровно остриженных кустов, сиживали на лавочках и в беседках или собирались в стайки и что-то обсуждали.
Херберт Уэсс расположился в самой дальней беседке. Исполинские дубы колыхали на ветру ветвями и наводили умиротворённое настроение. Уединению Уэсса никто не мешал, но конечно же он прекрасно понимал, что с него не спускают глаз. Неназойливый надзор, увеличенная степень свободы. На территории госпиталя он был волен ходить куда ему заблагорассудится, и что его поначалу удивило, о том что он пленный велгонский офицер, в госпитале знал ограниченный круг лиц. Уэсс даже успел завести нескольких знакомых, с одним из них, немногословным прапорщиком со статью тяжёлоатлета, он частенько по вечерам играл в шашки.
Сегодня Херберт облачился не в пижаму, сейчас на нём был одет цивильный костюм расхожего в столице покроя, коричневые кожаные ботинки и узкополая шляпа. Он сидел и ждал Эльбер, которая накануне вечером сообщила, что возьмёт его с собой на загородную прогулку. Уэсс не удивился, услыхав про прогулку, ему казалось, что с некоторых пор его уже ничто не способно удивить. И он бы не удивился, если бы доктору Викс разрешили прогулять его только в её обществе и точно также не удивился бы, заявись с нею взвод автоматчиков.
Эльбер подошла к беседке совсем тихо; задумавшись, Уэсс не услышал её шагов. Одета она была в расстёгнутый плащ, под которым виднелось облегающее фигуру синее платье, из-под дамской шляпки выглядывали светлые локоны, высокие сапожки на застёжках и сумочка через плечо - всё это смотрелось на ней для Херберта непривычно. Он, конечно, не ожидал, что она появится во всегдашнем своём белом халате и накрахмаленной белой пилотке, но всё же лицезреть доктора не в униформе стало для него неожиданностью. Следом за Эльбер не преминул появится "охотник". Офицер в вольногорской форме, не намного старше самого Уэсса, естественно, никем, кроме "охотника", быть не мог.
- Доброе утро, - поздоровалась Эльбер, приветливо озарив своё лицо улыбкой.
Уэсс поднялся и ответил: "Здравствуйте, Эльбер". И кивнул "охотнику", быстро осмотрев его с ног до головы. Ответный взгляд офицера был сродни отсверку огня на лезвии клинка. Похоже, вольногора не особо радовала перспектива провести несколько ближайших часов в качестве конвоира.
- Это штабс-капитан Масканин, - представила его доктор Викс. - Очень надеюсь, вы поладите.
Уэсс вежливо улыбнулся, но встретив взгляд "охотника", ощутил раздражение. Это что же, он всю дорогу будет так глазами дыры в нём прожигать? Смотрит как на труп, ей-богу! Благодушное настроение Херберта быстро улетучивалось. Не могли что ли приставить к нему кого-то, кто не стал бы так откровенно выказывать враждебность?
- У вас приказ действовать мне на нервы? - ледяным тоном спросил он у вольногора.
Штабс-капитан, казалось, и ухом не повёл. По Эльбер было заметно, что она внутренне напряглась, никак не ожидая, что обещанная ею прогулка начнётся с распри.
- Максим, - повернулась она к "охотнику", - давайте не будем устраивать войну!
- Простите, Эльбер, но лицедейничать не приучен, - Масканин невозмутимо перенёс внимание на Уэсса и сказал ему в глаза: - Насчёт вас, капитан, у меня иной приказ. И приказ этот мне не нравится. Очень я, знаете ли, обрадовался, когда узнал, что придётся нянчить велгона.
- Максим! - попыталась осадить его Эльбер. - Я ведь тоже велгонка.
- Вы - другое дело. Вы - наша. А он, простите, пока ещё нет.
Доктор глубоко вздохнула.
- Я вас прошу, Максим, давайте не будем нагнетать обстановку, а?
Масканин невозмутимо выдержал её взгляд.
- Да, вы правы, - отозвался он.
- Тогда идёмте, господа.
И она пошла первой, не оглядываясь и сохраняя молчание. На стоянке у КПП Эльбер показала рукой на красный ирбис, распахнула дверцу со стороны водителя и жестом пригласила спутников в машину. Уэсс уселся спереди, Масканин разместился на заднем сидении. И как только хлопнула последняя дверца, Эльбер повернула ключ зажигания и нажала на газ. Ирбис плавно выехал из ворот.
Машина неслась по пригородной дороге, влившись в вереницу легковушек, редких автобусов и порожних грузовиков с открытыми кузовами. Вдоль обочин мелькали огороженные невысокими тынами деревянные и каменные дома, проплывали озимища - поля к началу ноября уже давно успели засеять.
У развилки Эльбер притормозила, свернув на дорогу к уездному городку Бугульменску.
Каких-либо глупостей от Уэсса Масканин не ждал, но держался настороже. Историю велгонского капитана Максим знал от Безусова, знал, что его не ломали, а наоборот - очень старательно обхаживали. Уэсс зачем-то был очень нужен Безусову и Семёнову. Ведал Масканин и то, что капитана ждёт впереди - то, что должно произойти через час-другой. И честно себе признаваясь, Максим не хотел бы оказаться на его месте. Что будет, то будет, - решил он. Главную роль в предстоящем действе должна играть Эльбер Викс, а ему, Максиму, отведена роль скорее свидетеля. И если Безусов не ошибается в Уэссе, то Масканин этой ролью и ограничится.
Ирбис мчал по дороге, Эльбер продолжала молчать. Молчал и Масканин. Уэсс то поглядывал на дорогу, то бросал взгляды на доктора. И наконец, он не выдержал:
- Куда мы едем?
- В Бугульменск. Уже недолго осталось.
- Не скажу, что я заинтригован... - Уэсс обернулся к Масканину, но враждебного взгляда, как он того ожидал, не встретил. - У нас какое-то дело в этом Бугуль... Бугульменске?
- Да, Херберт, - ответила Эльбер, сбавляя скорость. - И это дело касается вас лично.
- Не понимаю...
- Ох, не хотела я раньше времени, ну да что уж теперь... - она улыбнулась ему чуть виновато. - По-хорошему если, то вас, Херберт, надо было бы поставить в известность ещё в госпитале. Чтобы вы могли всё хорошенько обдумать.
- И снова не понимаю, - Уэсс самую малость растерялся. - Вы можете толком сказать? Сказать прямо?
Эльбер качнула головой и сбросила скорость километров до тридцати в час.
- Херберт, - произнесла она, - мы везём вас к вашим родственникам.
- Что?!
- В Бугульменске живут ваши родственники...
Уэсс застыл, сцепив губы. А Эльбер принялась объяснять:
- Понимаете, Херберт, в Велгоне фамилия Уэсс далеко не распространённая. Вам повезло, что в приюте знали ваше настоящее имя и фамилию, а то б нарекли как многих других - как в голову взбредёт или по новорежимной моде на имена. Так вот, когда вы попали к нам, было решено провести проверку по картотекам эмигрантов...
- Кто они? - перебил её Уэсс. - Кто?
- Ваш дед и двоюродная сестра.
Херберт прикусил губу и уставился в лобовое стекло, не замечая ничего вокруг.
- Ваш дед уже в те годы был отставным генералом, - продолжила Эльбер. - Он овдовел уже здесь - в Новороссии...
- Понимаю, - выдохнул Уэсс. - Я знаю, что его ожидало бы, не вырвись он из тогдашнего Велгона... Когда... Когда вы об этом узнали?
- Лично я, - ответила Эльбер, - вчера вечером... Вижу, хотите спросить, почему вам о деде и сестре не сообщили раньше?
Уэсс кивнул.
- Потому что, как мне сказали, надо было удостовериться, что вы на самом деле родственники. О вас им сообщили вчера, дед вас ждёт. И сестра должно быть уже успела приехать.
- Эльбер, остановите пожалуйста, - попросил Уэсс. - Я хочу...
Она выполнила его просьбу, остановив на обочине. Уэсс вышел и уселся прямо на траву.
В салоне ирбиса повисло молчание. Эльбер обернулась к Масканину, он понимающе кивнул, выражая готовность ждать столько, сколько потребуется.
Прошло несколько томительных минут, Уэсс вернулся, захлопнул дверцу. Доктор завела мотор.
- Кто были мои отец и мать? - спросил Херберт.
- Ваш отец, - с готовностью отозвалась Эльбер, - занимался наукой. Он служил в лаборатории стэбингского университета, выводил стойкие сорта посевных культур для северных земель. Ваша мать, урождённая Андерш, преподавала в этом же университете почвоведенье на факультете агрономии. Она была внучкой столичного генерал-губернатора Андерша.
Даже не смотря на урчание двигателя было слышно как скрипнули зубы Уэсса.
- У вас были два старших брата, - продолжила Эльбер. - Их тоже... Из вашей семьи только вы уцелели...
Больше Уэсс ничего не спрашивал до самого конка поездки. Ирбис въехал в Бугуменск за час до полудня. Уездный город встретил их мелким дождём.
Около получаса Эльбер петляла по дорогам, минуя улицы с кварталами частных двухэтажек. Проехала по мосту и свернула в переулок, начинавшийся большим кирпичным домом, огороженным полутораметровым забором.
- Вот мы и приехали, - сообщила она.
- А моя двоюродная сестра? - спросил Уэсс, прежде чем вылезти из салона. - Кто она?
- Её зовут Ирма. Она старше вас на четыре года, мать троих детей, - Эльбер заглушила мотор и продолжила: - Её муж тоже велгонец. И кстати, мой земляк.
- Странно получается, - усмехнулся Уэсс. - Здесь в Новороссии совершенно спокойно живут велгонцы... Живут, когда такая война...
- Что вас так удивляет, капитан? - вмешался в разговор Масканин. - По-вашему, мы должны были всех под одну гребёнку? Загнать в лагеря доверившихся нам обездоленных людей?
- Как-то вы спрашиваете... со злостью, - сказал ему Уэсс.
- Да потому что насмотрелся в Хаконе, как от нас, вольногоров, местные шарахались. Как от людоедов каких-то! И даже когда мы их подкармливали, смотрели на нас как затравленные звери, что смирились с неминуемым концом.
- Пропаганда, - уронила Эльбер и её единственное слово повисло на несколько долгих секунд.
- Покуда мы Хакону из войны ни вышибли, - нарушил молчание Масканин, - у нас много хаконцев жило. Теперь-то большинство из них на Родину повертались.
Уэсс продолжил молчать и тогда Эльбер тронула его за руку.
- Идёмте, Херберт, - сказала она. - Там в окошко уже нас высматривают.