Владимирович Вадим : другие произведения.

Безмолвие гор

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
Оценка: 5.84*5  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    На безмолвные горы, тяжелым мокрым одеялом навалился густой туман, белый как молоко, он ограничивал видимость и затруднял ориентировку на незнакомой местности. Выпавший накануне снег мешал разведчикам уйти от погони. Утоптанная тропинка, вьющаяся змейкой по заснеженному склону, даже в таком густом тумане не давала возможности противнику потерять их след. Измученный многодневным переходом по горам отряд специального назначения ГРУ тщетно пытался оторваться от врага. На третьи сутки погони беглецов и преследователей разделяли всего две сотни метров.
  Безмолвие гор
  
  "Все имена и события в произведении вымышлены, любые совпадения с реальными людьми и событиями чистая случайность".
  На безмолвные горы, тяжелым мокрым одеялом навалился густой туман, белый как молоко, он ограничивал видимость и затруднял ориентировку на незнакомой местности. Выпавший накануне снег мешал разведчикам уйти от погони. Утоптанная тропинка, вьющаяся змейкой по заснеженному склону, даже в таком густом тумане не давала возможности противнику потерять их след. Измученный многодневным переходом по горам отряд специального назначения ГРУ тщетно пытался оторваться от врага. На третьи сутки погони беглецов и преследователей разделяли всего две сотни метров. И если бы не сплошная белая пелена, то замыкавшие отряд разведчики разглядели бы фигуры бойцов вражеского головного дозора. Личный состав разведывательно-диверсионного отряда, измотанный многокилометровым маршем по горам, уже двое суток обходился без сна и пищи, а редкие кратковременные привалы не давали полноценного отдыха. Выпавший снег местами глубиной по колено, вооружение и обмундирование замедляли скорость передвижения диверсантов, в то время как преследователи шли налегке. Под снегом местами скрывался слой густой глины, в котором ноги вязли как в пластилине. Глина налипала на подошвы, мешая разведчикам идти. Знание местности, горных троп, налаженная связь позволяли боевикам перебросить для уничтожения отряда федералов достаточно крупные силы. Отсутствие у спецназовцев проводника из местных жителей, обещанного командованием, усугубляло ситуацию, давало противнику преимущества.
  Боевая задача разведчиков заброшенных в тыл чеченских боевиков была провалена сразу после высадки отряда. Хотя вертолетчики и имитировали десантирование в различных точках, чтобы сбить противника с толку, в тот же день служба безопасности Ичкерии получила от местных жителей точную информацию о русских с указанием района десантирования. Разведчики еще не подозревали что попали в ловушку, а противник уже перебрасывал силы боевиков, формировал из бойцов самообороны окрестных сел группы преследования, выставлял дозоры на горных перевалах, блокировав местность.
  
  Понимание провала операции пришло к командованию отряда уже к исходу первых суток, во время тяжелого марша в район выполнения боевой задачи, когда тыловой дозор внезапно обнаружил настойчивое преследование. Случайность? В организованную диверсантами засаду угодило двое вооруженных сепаратистов. На допросе пленные показали: они - местные жители, которым поручили наблюдение за русскими, передовая группа отряда местной самообороны численностью пятьдесят человек. Они скрытно перемещались за спецназовцами следом, не отставая ни на шаг, держась в отдалении, избегая столкновения. Пленные утверждали, что у них в отряде имелись радиостанция и спутниковая связь, это позволяет им координировать свои действия с другими отрядами. Им предписывалось следовать за русскими, не вступая в бой, передавая в штаб координаты маршрута.
  Спецназовцы в этом районе представляли серьезную угрозу путям снабжения и отхода боевиков с равнинной части Чечни в горы. Месяц назад другая группа российских диверсантов, действовавшая в тут удачно взорвала стратегически важный мост, что вызвало скопление боевиков, военной техники и транспорта у разрушенной переправы через горную реку и российская авиация четырежды успешно отбомбилась по целям. Пленные чеченцы настаивали, что боевиков, задействованных в операции, насчитывалось более пятисот человек, так же ожидалось привлечение выведенного накануне из Грозного на отдых, батальона регулярной армии Ичкерии, а это ещё двести духов. Итого: отряду в тридцать четыре бойца противостояли семьсот боевиков.
  Командир разведчиков майор Ивлев на коротком привале довел полученную от пленных информацию до своих подчинённых, при этом озвучил вывод, что диверсионный отряд потерял главное свое преимущество перед противником скрытность, и выполнение поставленной перед ними боевой задачи стало невозможно, враг как клещ повис на хвосте, вцепился мертвой хваткой. Из охотников спецназовцы сами превратились в добычу. Ситуация напоминала Ивлеву загонную охоту, когда добычу заставляют бежать на стоящих под номерами охотников. Запланированный рейд по тылам боевиков, взрывы линий ЛЭП, минирование дорог, засады, сбор информации, диверсии стали невозможны. Вместо этого актуальность приобретала задача спасения самого разведывательного отряда, и командир диверсантов немедленно запросил у центра боевого управления разрешения на эвакуацию. Но не тут-то было. Ответ на запрос из центра боевого управления пришел быстро, центр жестко упрекнул командира в необоснованной панике, указал, что Ивлев неправильно оценивает сложившуюся ситуацию, легко поддается эмоциям, обращает внимание на какие-то жалкие отряды местной самообороны, состоявшие по мнению командования, из диких жителей горных сел, не имевших современного вооружения и достаточной военной подготовки. Всерьез, этих колхозников и пастухов принимать не стоило, мол, разбегутся после первого выстрела, а боеспособные регулярные силы мятежников сражаются далеко в Грозном и там в горах их нет и быть не может. Командиру предписывалось немедленно прекратить истерику, взять себя в руки, и продолжить выполнение поставленной задачи. Уже тогда сердце "старого" тридцатипятилетнего майора - афганца защемила тоска и предчувствие неотвратимой беды.
  Пятое чувство у разведчиков, называемое "чуйкой", говорило, что надо уносить ноги пока не поздно, всё складывается не так как надо. Командование явно недооценивало сложившуюся обстановку, игнорируя очевидные угрозы в угоду личным иллюзиям. "Боевые" полковники и генералы из центра боевого управления видевшие по большей части войну лишь в кино и на учениях, предпочитали за сотню километров от района боевых действий обманываться напрасными надеждами на успех. Месяц тяжёлых боёв в Грозном, провал новогоднего штурма ничему не научил разведуправление...
  Продолжая движение, диверсанты установили за собой по ходу маршрута движения, на горных тропах сигнальные мины, которые вскоре сработали, обнаруживая близость погони. Применение следом за сигнальными боевых мин и растяжек задержало преследователей, но ненадолго. Оторваться не удалось. Духи стали осторожнее, замедлили темп погони, избегая напрасных потерь.
  Ко второму дню рейда боевики повели себя наглее, они сократили расстояние между отрядами до двухсот метров, перестали прятаться, но по-прежнему в бой не вступали. На второй день рано утром выпал снег и Ивлев утратил веру в то, что разведчикам удаться затеряться в лесистой местности горного склона и уйти от назойливой погони. В тот же день тыловой дозор диверсантов дважды вступал в перестрелку с противником. Духи держались в отдалении, не атаковали, лениво, отвечали разведчикам редкими выстрелами, выдвигая группы в обход вставшего на их пути заслоном арьергарда. Разведка установила преследователей набралось примерно двести человек. Майор снова и снова запрашивал у командования эвакуацию, ответ был один и тот же: продолжайте выполнение боевой задачи. В Афгане, где Ивлев служил еще молодым лейтенантом, выводы о сложившейся обстановке сделанные командирами разведгрупп действовавшими тылу врага учитывались, людей берегли, командирам доверяли, Но здесь ослепленные полководческими замыслами начальники полагались на авось, разведчиками командовали как оловянными солдатиками в детской игре, забыв что они помимо всего прочего - люди, не из железа, а из плоти и крови, а война это не покер, где в случае проигрыша будет новый кон, в котором можно будет отыграться. А ведь и сам Ивлев был уже далеко не мальчик, а опытный разведчик, целый заместитель командира батальона, у которого за плечами целых пять лет войны в Афганистане и более тридцати рейдов в тыл матерого врага, каким были афганские моджахеды. Но штабные офицеры, его майора спецназа услышать не захотели. Им сидящим в теплых кабинетах из Моздока было видно лучше, что, как и почем. На что эти руководители рассчитывали? На то что отряд оторвется от преследования и скроется в лесу, а потом чудесным образом проберется горными тропами в район выполнения боевой задачи? Но как? Ответа на этот вопрос не было. Гладко было на бумаге, да забыли про овраги. Центр боевого управления на этот счет молчал.
  Отчаявшийся майор напрямую запросил командира своей бригады, выслав тому подробный доклад о сложившейся обстановке в надежде, что хотя бы он, как непосредственный начальник сумеет правильно оценить ситуацию и убедить руководство пока еще не поздно вытащить отряд из ловушки. Надежды оправдались. Что там было, какие доводы приводил командира бригады неизвестно, главное - они возымели силу. Решение об эвакуации отряда было принято. Но это решение безнадежно запоздало, погода в горах испортилась.
  Только ночью со второго на третий день, изнервничавшийся от ожидания, Ивлев получил координаты точки эвакуации. Тяжёлый ночной переход длился пять часов, силы усталым разведчикам придавали мысли о том, что вскоре их вытащат из этой западни. На рассвете следующего дня к восьми часам усталые и голодные, они добрели к поросшему кустарником и редким лесом холму, который одиноко возвышался над горным склоном. Для них это значило, что отряд вышел к запланированному месту эвакуации. К южному склону холма примыкал густой лес, а его вершину венчала ровная площадка похожая на залысину, окаймленная кустарником и одинокими деревцами, удобная для посадки вертолетов. Кустами и редким лесом, торчавшими как неряшливые волосы в разные стороны, поросли и другие склоны холма. У самого основания с трех сторон с севера, востока и запада полумесяцем вершину обхватывал глубокий овраг, по дну которого проходило русло горной речушки. За оврагом чернел лес, ощетинившийся пиками веток, взбираясь по склону вверх и спускаясь в предгорье вниз он растворялся в густом тумане. Все склоны холма кроме южного, пологого, были круты для подъёма, но не обрывисты. Взбираться по ним на верх было трудно, особенно в снаряжении и с оружием, точно так, как и спускаться вниз - холм был удобен для обороны. Приземлившийся на вершине вертолет хорошо просматривался только с подножия холма с пологой южной стороны, хоть обзору и мешали деревья, крутые склоны с других сторон не давали возможности видеть вершину.
  Это место при планировании операции обозначалось на картах как запасное, для эвакуации отряда в случае крайней необходимости. Помимо очевидных достоинств оно имело серьезные недостатки - уйти с холма так же сложно, как и залезть на него.
  Оглядев местность, Ивлев приказал разведчикам заминировать подступы к южному склону холма, подготовить позиции для обороны, вырыть окопы. Как бы люди не устали, необходимо быть готовыми к бою. На южном склоне Ивлев сосредоточил основные силы отряда, остальных - группами по три человека - тройками распределил по другим склонам холма, приказав им скрытно расположиться в густом кустарнике и редколесье и не обнаруживая себя вести наблюдение за подступали к оврагу и лесом за ним. Эти секреты выставлялись в пределах видимости друг друга, для поддержания визуального контакта, передачи сигналов и огневой поддержки. Уже на месте Ивлев указал сектора наблюдения для каждой тройки отдельно. В состав этих троек майор отобрал контрактников по опытнее, назначив их старшими. Между секретами, расположившимися по периметру холма, командованием и основными силами наладили радиосвязь.
  Таким образом, Ивлев организовал круговую оборону. Две недели тому назад назад при подходе к Грозному, измотанную многодневными переходами, группу спецназа, проводившую разведку маршрута выдвижения мотострелкового полка, уничтожили духи. Вина в гибели группы целиком лежала на ее командире. Неопытный капитан спецназа и его бойцы преждевременно расслабились, и повели себя словно они не на войне, а на тренировочном полигоне - были проигнорированы элементарные требования. Разведчики не выставили боевого охранения, не провели разведку и наблюдение за подступами к месту своего привала. Противник воспользовался этим и подошел к дневке спецназовцев скрытно с тылу и в упор расстрелял их из огнеметов и гранатометов. Раненных разведчиков духи добили на месте ножами и выстрелами в упор. И хотя личному составу группы и дали посмертно ордена мужества и приписали не случившиеся подвиги, в действительности причина гибели бойцов была элементарная халатность.
  В нарушение боевого устава, разведчики сложили оружие в пирамиды и развели костер для приготовления пищи, хотя это категорически запрещено. Дым такого костра заметен издалека, он демаскирует место привала. В боевых условиях даже находясь на отдыхе, спецназовец не должен выпускать свое оружие из рук, так и согревать пищу на костре нельзя. В этих случаях еду греют на огне сухого горючего. Первая же разорвавшаяся граната вывела из строя единственную радиостанцию и поэтому подкрепления или артиллерийской поддержки спецназовцы получить не могли. Бой длился не более двадцати минут, в живых остался один тяжело раненный солдат, которого боевики в спешке приняли за мертвого и не наградили контрольным выстрелом в голову как остальных. А Ивлев как никто другой и сам знал не понаслышке, что боевой устав написан не чернилами, а кровью...
  Туман постепенно рассеивался. Направления с севера, запада и востока прикрытые оврагом и крутым склоном никак не годились для атаки. Преодолевающий сначала овраг, а потом крутой склон, противник превращался в отличную мишень. Майор не планировал долгого боя на высоте, рассчитывая, что вертолеты уже к обеду эвакуируют его немногочисленный отряд. Через час в чаще за оврагом дозорные заметили людей. Те неумело изображали заготовку леса. На южном склоне наоборот никакого движения не было. Шифрограмма в центр боевого управления о том, что отряд вышел на точку эвакуации, ушла. Ответ задерживался, бойцы и офицеры начали нервничать. Все ждали вертушек.
  Еще через сорок минут громыхнул взрыв на подступах к южному склону и в небо взметнулся столб дыма, полетели комья земли, камни. Когда дым рассеялся, то бойцам никого обнаружить не удалось. Создавалось впечатление, как- будто заплутавший зверь заставил мину сработать. Несмотря на то, что боевиков засечь не удалось, майор заподозрил, что враг скрытно пытается подобраться к позициям отряда, прощупывает его оборону. Подтверждением этому послужила ещё одна попытка боевиков подойти к холму. На восточном склоне дозорные из секрета, расположившегося на склоне скрытно в густом кустарнике, заметили группу из четырех человек в белых маскхалатах. Духи пытались перебраться через овраг, но оказались у разведчиков как на ладони. По приказу Ивлева эту группу противника обстрелял из бесшумной винтовки снайпер, в результате двое из четырех боевиков убиты на месте, один ранен. Уцелевший и раненный боевики укрылись от поражения в мертвой зоне на дне оврага. Дальнейший огонь по ним прекратили.
  В ответ на стрельбу из леса за оврагом боевики открыли огонь по склону холма, но безрезультатно. Стрелявшие из бесшумного оружия разведчики не дали себя обнаружить и огонь вёлся вслепую. Ивлев же приказал в ответ не огня не открывать и продолжать наблюдение за противником.
  Было ясно - враг копит силы, прощупывает подступы к высоте, готовится к предстоящему штурму. Холм стал одновременно крепостью и в тоже время ловушкой для спецназовцев из которой легко не уйти, дверь в темницу захлопнулась и боевики закрыли ее на замок, взяв вершину в кольцо. Оставалась надежда, что отряд вырвется из западни по воздуху.
  В пол одиннадцатого командир послал в центр очередную шифрограмму: "нас окружили, ждем эвакуацию". Спустя пятнадцать минут радист сообщил Ивлеву, что из центра боевого управления пришел ответ. Пока копались с расшифровкой, майор заметил, что вокруг воцарилось такая тишина, словно бы нет и никогда не было в этих местах никакой войны. Воздух замер в молчании, деревья застыли не шевелясь. Такая абсолютная пронзительная звенящая кричащая на войне бывает лишь перед боем. Безмолвные горы жили своей жизнью, равнодушные к происходящему вокруг. Целые века для них были лишь мимолётными мгновениями в бесконечной череде тысячелетий и как могли они заметить в своем торжественном величии любуясь сами собой, такое ничтожное явление как человек? Гибли в огне войн государства, исчезали народы, рушились империи, стирались с лица земли их следы и забвению предавалась память о них. Чужестранные армии топтавшие эти склоны канули в небытие. Оставались только они - горы, холодные и безразличные ко всему, вечные как небо над их седыми вершинами. Лес уснул, укутанный туманом. Разведчики в ожидании вертолетов, напряжённо прислушивались, надеясь, что скоро все закончится, война в этот раз обойдет их стороной, а коварная смерть промахнется. Но услышать подлетающих машин так и не довелось. Судьба распорядилась иначе. Обещанных вертушек не было, ничто не нарушило безмолвия гор в этот раз. Время застыло в ожидании, как капельки оттаявшей воды на голых ветках, тянулось вереницей облаков, медленно плывущих по небу.
  Предчувствие не подвело майора в полученной шифрограмме говорилось: из-за низкой облачности в горах их эвакуация откладывается на неопределенное время.
  -А как же мы? - спросил у него усталый шифровальщик, показывая текст, полученный из центра боевого управления. Что Ивлев мог ответить ему? Что так бывает, что не все в наших руках? Командующий группировки запретил полеты в предгорье из-за плохих погодных условий. Вот бы и война прекратилась из-за этого.
  -Ничего прорвемся, - улыбнулся шифровальщику Ивлев - командиру нельзя показывать растерянности или испуга.
  "А как же мы?" - хотел задать вопрос майор командованию, колдующему в далеком Моздоке над картами, спросить точно так же, как только, что спрашивал его самого растерянный шифровальщик. "Как же мы?" - звуки растворились в безмолвии гор, остались без ответа. Война не прощает ошибок, она предъявляет счет, который придется оплачивать кровью. Возможно, так будет и в этот раз, здесь и сейчас. За сухими словами докладов, разноцветными кружочками и стрелочками на картах всегда стоят живые люди. Люди - это цифры потерь, убитых и раненных, пропавших без вести. Кровь - валюта войны, которой щедро оплачиваются успешные и неуспешные военные операции, победы и поражения. Судьбы, жизни, сломанные и искалеченные - такая расплата, небрежно брошенная в кровавую топку судьбой, слепой и безразличной к человеческим страданиям. Немногие знают, что кроется за словом победа, такая ненасытная хищница, требующая жертв. Ради чего? "Как же мы?". Молчали горы, небо. Майор запросил центр еще раз, в шифрограмме повторно указав, что отряд окружен превосходящими силами противника, и ждет в указанной точке немедленной эвакуации. "Против вас одна - две сотни плохо вооруженных крестьян" - поучительно отвечал далекий центр. "Приказываю: внезапной атакой, осуществить прорыв и форсированным маршем выдвинуться на высоту Народная, в шести километрах от вас к западу.
  " Удивленный майор даже присвистнул. На карте Ивлев нашел эту отметку, вершина располагалась над уровнем облаков, что позволяло провести эвакуацию в сложившихся неблагоприятных метеоусловиях. Но как туда добраться? Это марш на незнакомой местности вверх в горы. Как? Да кто их выпустит из ловушки, как они смогут под огнем превосходящих сил противника туда дойти?
  -Мы туда просто не пройдем, у нас нет никаких шансов! - покачал головой майор, горную вершину с холма рассмотреть было нельзя - она пряталась за облаками, склоны поросли густым лесом.
  Ради чего все это? - беспокойно в груди застучало сердце. Оно чувствовало себя неуютно, билось, как будто пыталось вырваться наружу. Надо успокоится. Если есть ради чего, то человек готов идти на все, на смерть, пытки, на Голгофу. А когда нет цели, идеи, смысла, зачем надо жертвовать собой и другими? Разменять жизни солдат, на кем-то отмытые и украденные деньги, которые осядут на иностранных счетах, каких-то людей, презирающих эту страну, этот народ, наживающихся на чужой крови.
  Майор вспомнил, как совсем еще недавно декабре прошлого года у них в бригаде перед строем на плацу зачитали указ президента о проведении на территории Чечни контртеррористической операции. Как же так? - изумлялись многие: ведь еще несколько лет назад выводя из мятежной республики войска, оставляя технику и вооружение бандитам, офицеры недоумевали, с какой целью все это делается? Подавить преступный режим можно было гораздо раньше, ещё в самом зародыше. А потом, когда с молчаливого благословения Москвы Дудаевский режим вырос в хищного кровавого монстра, вышедшего из-под контроля хозяина, недальновидной кремлевской власти понадобилась эта война. И этот вооруженный конфликт не безосновательно рассматривался большинством военнослужащих как разборка московских олигархов и чеченских бандитов, не поделивших между собой доходы, в которую теперь втянули многострадальную армию. Не желая командовать сбродом людей в форме и кучей неисправной техники, которых по чьей-то нелепой ошибке или по недоразумению все еще назывались вооруженными силами, из армии побежали как крысы с тонущего корабля генералы и офицеры. Они как никто понимали, что война - это когда кому-то приходится умирать, и ехать в Чечню категорически не желали. Они дружно писали рапорта на увольнение, освобождая дорогу следующим.
  В новом мире после распада Союза - каждый сам за себя, на другого, плевать. Эти новые правила провозглашала новая правящая элита. Она выросла из развращенной партийной бюрократии, долго сидевшей у властной кормушки и теперь приватизировавшая великую страну, построенную руками трудового народа. Эта элита откровенно презирала свой народ, не стесняясь глумливо с экранов телевизоров обманывать его, она паразитирующая на людях, смеялась над гражданами своей многострадальной страны. Ивлев помнил, как пошло кривлялись, на экранах телевизоров эти актеры и певички, развлекая отупевший от водки, народ в ту новогоднюю ночь, когда в Грозном взрывались и горели танки и БТР российской армии. Погрязшей в разврате и вседозволенности новой элите было на это плевать, она буквально делала деньги, на всем, в том числе и на этой войне. Как хотел тогда Ивлев и его товарищи двинуть железные батальоны на Москву, пройти парадным маршем по столице и вынести эту нечисть из Кремля, выкорчевать ее, сжечь, задушить, задавить. Точно так же, как после прохода колонны пленных немцев по Москве в годы Отечественной войны смыта была за ними грязь со столичных улиц. ...
  Многие офицеры соглашались с тем, что эта война была жизненно необходима. В них понимание государственности, было выше, чем у иных близоруких недалеких государственных деятелей, предлагавших отпустить Кавказ на все четыре стороны. Они понимали - будет как с Восточной Европой, этим маленьким огрызкам великих держав, карманным республикам никогда не кто не даст быть независимыми и взамен российских войск и власти, туда придут турецкие или натовские войска, эти страны никогда не станут свободными - они лишь перейдут из-под одной сферы влияния в другую.
  Отторжение Чечни запускало механизм, развала всей России, случившийся прецендент превращался в закон. Для сохранения России надо навести в Чечне порядок. Но многие все же не понимали ради, чего они должны там воевать? Что бы оставить детей сиротами, жену вдовой в беспросветной нищете? Пресловутая целостность огрызка державы под названием Россия, не вдохновляла многих военных на ратные подвиги. Ограбивший страну Ельцинский режим был многим ненавистен. Тогда в армейском строю оставались лишь те немногие кто держался как за спасательный круг за такие понятия как долг и присяга, боясь потерять самих себя в смутное время или же те, кому совсем не куда было податься, те, кого никто нигде не ждал. Им не платили жалкое денежное довольствие месяцами, не давали жилье, унижали, оскорбляли, но вопреки всему эти люди сохраняли верность присяге, совершали подвиги, умирали как герои, сражались. Ради чего? Ради родины? И выходило так, что одни легко предавали свою отчизну, в то время как сама отчизна бессовестно предавала других.
  
  Ивлев приказал собрать офицеров. На вершине у южного склона, в естественном углублении, оборудованном в укрытие, разведчики развернули командный пункт отряда. Яма имела площадь три на три метра, глубину метр и замаскированная густым кустарником, располагалась за позициями спецназовцев, растянутыми в линию ниже по склону. Место было выбрано очень удачно, оно давало отличный обзор всего южного склона и прилежащего к нему леса. Офицеры застали командира сидящим в раздумье перед развернутой картой. Капитан Хлопов, как заместитель командира отряда доложил - прибыли все. Ивлев кивнул им, пригласил расположиться рядом, присесть. Те отказались, предпочитая стоять, их лица выражали тревогу и озабоченность происходящим, было понятно - решалась судьба отряда, их судьба. Рядом с радиостанцией дремал усталый шифровальщик, центр молчал, новой информации оттуда не поступало. Внимательно оглядев собравшихся, майор без лишних слов протянул Хлопову, клочок бумаги с текстом, полученной из центра боевого управления, шифрограммы. Капитан пробежал текст глазами, но также как и командир читать вслух его не стал, передав бумажку остальным. Ознакомившись с содержанием приказа, другие офицеры в свою очередь уже не скрывали возмущения:
  - Да они охренели, что ли совсем? Мы на боевом задании, а не на прогулке, и это не игрушки в войну, загнали нас сюда на эту сковородку. А кто нас забирать отсюда будет? Может, думают, что мы сами своими ногами до расположения дойдем?
  Прапорщик Одуев разгневался:
  - Ну, я командир от этих штабных упырей другого и не ждал, так и будут нас по хребту гонять до второго пришествия? Третий день этим баранам письма шлем, а они нас все динамят...
  Прапорщик, был в отряде колоритный персонаж, он, как и майор, прошел Афган, сам из донских казаков много лет добросовестно прослужил в бригаде, старшиной роты. В ноябре находясь в наряде по части поймал начальника продсклада с поличным, тот воровал тушенку. Ее повара не докладывали срочникам в порции в столовой. Вся бригада знала, что ушлый тыловик приторговывает краденным. Человек вспыльчивый и прямолинейный, старшина разбираться не стал и разбил начальнику склада лицо. Дело о воровстве замяли, но пострадавший жулик написал жалобу в прокуратуру, и даже где-то снял побои. Комбат, чтобы страсти поутихли, быстренько отправил Одуева от греха подальше в командировку. Прапорщик - мастер спорта по тяжёлой атлетике, отец пятерых детей великолепно разбирался в подрывном деле. Физически крепкий и рослый он тяжело перенес многодневный переход из-за возраста, хотя старался этого не показывать.
  Прочитав шифрограмму несколько раз, опытный старшина махнул здоровенной ручищей куда-то неопределенно в сторону и нервно закурил. Все шло как-то не так, не так как их учили, совсем не так как должно, не так как было тогда, в той войне, в другой жизни, в далекой горной стране, где еще совсем недавно наши воины проливали свою кровь.
  Сейчас их оставляли без помощи в крайне тяжелой, почти безвыходной ситуации. Им приказывали совершить немыслимый прорыв через позиции боевиков, самоубийственный марш по заснеженным горам, по местности, которую они не знали, к труднодоступной горной вершине.
  В воздухе знаком вопроса повисло напряженное молчание. Молодой лейтенант Файруллин, отличник, выпускник Рязанского высшего военного десантного училища прошлого года, сам направившийся в спецназ назидательным тоном сделал прапорщику замечание:
  - Товарищ старший прапорщик, ни вы, ни я, ни командир, и никто из нас просто знать не можем всего. Вы зря вы так их ругаете, нам неизвестна полная картина складывающейся боевой обстановки в данном районе, да и вообще. И мы не можем знать всех тех обстоятельств, которые помешали вышестоящему командованию осуществить нашу эвакуацию раньше, а я думаю, эти обстоятельства временные и мы с вами как никто другие должны понимать это! Правильно, говорю товарищ майор?
  Голос его звонко и бодро, прозвучал как на выпускном экзамене Рязанского Военно-десантного училища, которое он сумел закончить с красным дипломом и на распределении напросится в спецназ. Он был полон оптимизма, неуемной бравады столь свойственной для молодого еще офицера. Говоря это все сам Файзуллин, пытался поймать взгляд Ивлева и найти в его глазах хоть какую-то поддержку и одобрение. Майор же не отвечал, все понимая он прятал глаза.
  Одуев раздраженно засопел:
  - Да к такой-то матери, какие обстоятельства? Не можешь всесторонне обеспечить операцию - не начинай ее. В Афгане за это голову бы оторвали! Вот будешь, генералом Эдик - не делай так!
  Последнюю фразу прапор адресовал отличнику.
  Ивлев вмешался в их диалог, поправив прапорщика:
  - Мы не в Афгане, мы в Чечне.
  -Да хоть в Зимбабве, товарищ майор, что это меняет! - на сдавался упорный Одуев. После распада Союза и тихого развала армии его все раздражало.
  -Я попросил бы всех высказаться по существу. Про Зимбабве говорить пока не стоит, рано, - мягко парировал командир.
  По существу, говорить было не о чем. Все видели создавшуюся проблему окруженного отряда одинаково - прорыв из окружения возможен лишь в ночное время. Но до ночи надо было еще дожить.
  В спецназе, в элитных разведывательно-диверсионных подразделениях, как нигде, авторитет командира абсолютно непререкаем, его решения не обсуждаются, а исполняются строго в срок, причем любой ценой. Выше жизни в этих войсках ставиться такая вещь, как выполнение поставленной боевой задачи. Актуален девиз: "умри, но сделай". В действующих в тылу противника разведгруппах и отрядах это крайне важно. Разведчики, как подводники, от одного правильного решения командира зависит жизнь всего экипажа. Груз принятия такого рокового для всех решения целиком ложится на плечи командира. Ивлеву вспомнились слова, которые он запомнил ещё в Афгане: "Я не могу отвечать за каждого человека в этом мире, я не бог. Я отвечаю лишь за жизнь своих подчиненных".
  Подчиненных тебе, твой личный состав доверяет тебе Родина, доверяют тебе отцы и матери солдат и офицеров. И фраза из фильма: "Батальоны простят огня", что мол Россию большая и бабы еще нарожают не годится от слова совсем. Великая Отечественная Война, где Советский Союз потерял 27 миллионов человек, научила советских офицеров беречь людей. Хорошо быть командиром или начальником в мирное время, когда у кормушки при распределении общественных благ ты стоишь в первых рядах и выносишь судьбоносные решения, которые сказываются на других, но не тебе самом. Ты, пользуясь правом хозяина положения, безнаказанно и безапелляционно оцениваешь подчиненных, по своей прихоти раздаешь им премии и какие только сам захочешь характеристики. Война - другое дело, тут от служения делу не уйдешь ни куда. На войне враг все без твоих ценных комментариев рассудит в ближайшем бою, все допущенные просчеты четко обозначатся в цифрах потерь и полученном тобой результате. В мирное время любую проверку можно подкупить, напоить, ублажить в бане, и ты выкрутишься, выйдешь сухим из воды, несмотря на все недостатки и упущения.
  Мирная жизнь для военного дело другое, тут все не сделанное тобой, все допущенные ошибки и недочеты, все твои недоработки в боевой подготовке, исправности техники и вооружения, будут прикрыты как срам фиговым листком, и конечно же прощены. И ты даже как "свой среди своих" сможешь легко пойти на повышение, потому что все в твоей службе, в том числе и оценку того, как руководишь, дает тебе. такой же, как и ты сам, только рангом повыше тебя, начальник, договорившись с которым ты устранишь все свои проблемы. Война другое дело, с врагом так просто не договориться так договор с ним - это предательство. Да, что и говорить, для одних власть это блага, возможности, а для других тяжкое бремя, невыносимая ноша личной ответственности, которую порой хочется, но увы абсолютно не с кем разделить. Нет, советчики найдутся всегда, только позови, прибегут, помогут, но они не возьмут даже малую часть этого бремени на себя, и как бы ты не хотел, все равно решение принимать тебе и отвечать тебе, тебе одному. Отвечать опять-таки не только перед начальством, которое все спишет, у которого все замазано и шито-крыто, и никогда не найдешь концов. Начальству, у которого виноватых назначают, невиновных награждают, можно отбрехаться, а отвечать приходится перед собой, своей совестью и тут не будет никаких адвокатов. Отвечать надо перед павшими, перед их семьями, перед их родными и близкими. Все ли ты сделал, чтобы они вернулись живыми с задания домой? Все ли продумал, все предусмотрел?
  Сколько бесконечно длинных мучительных разговоров провел майор по ночам в своей собственной голове с разными людьми, в которых он подробно в деталях, как на допросе, объясняя им обстоятельства гибели их родных и близких, оправдываясь за свои и чужие ошибки и просчеты. Таков был он и другим быть не мог. Так он был устроен, воспитан, это была неотъемлемая часть его личности, развитая в нем его первыми командирами и переданная ему от них вместе со знаниями и боевым опытом. Это то, что позволяло ему оставаться даже на войне человеком, в том понимании о человеческом в людях, которое он исповедовал.
   Сколько раз он прокручивал в голове, обвинял, критиковал и опровергал собственные решения и возвращался к этому снова и снова в эти долгие бессонные ночи. Однажды, сказав себе: "все хватит бегать с автоматом" Ивлев попросился на штабную работу. Ему отказали, просили не уходить, обещали должность командира батальона, академию. А месяц назад майор, не смог отказать в просьбе комбригу, для отряда спецназа, отправляемого в тыл боевиков, искали опытного проверенного командира, и выбор, как ни странно, пал на него...
  Нахмурившись, Ивлев продолжил говорить, поддерживая ровную внятную речь, делая между словами паузы, стараясь четко как на докладе произносить каждое слово, чтобы не дай бог не допустить в своей речи двусмысленности:
  - Итак, в эвакуации нам отказано. То, что нас не атакуют, говорит о том, что у противника пока недостаточно сил для штурма или у штурму высоты он не готов.
  Хлопов пристально посмотрел на командира, пытаясь угадать, то что хочет Ивлев донести до них:
  - Будем прорываться сейчас? Пока их еще мало?
  - Мало для штурма, но для того, чтобы не дать нам уйти более чем достаточно. Их в несколько раз больше нас, у них больше, чем у нас боеприпасов.
  Командир отряда отрицательно покачал головой продолжая свою мысль:
  -- Нет люди измотаны. Решено - прорываться будем ночью. Сейчас всем нужен отдых!
  Майор распорядился отряд: использует время затишья для сна и отдыха. Наблюдение за подступами к холму осуществляется минимальным количеством людей, которых чередуют, распределив между ними дежурства. Наблюдатели постоянно находятся на радиосвязи с дежурным офицером, и каждые пятнадцать минут докладывают о состоянии дел в своем секторе.
  Прапорщик Одуев скрытно заминировал передний край южного склона, оставив в минном поле узкие проходы. А командир и Хлопов детально исследовав овраг, обнаружили участок поваленных деревьев, по стволам которых можно было перебраться в темноте на другую сторону. Ивлев выбрал именно это место для предстоящего прорыва из окружения. Его план был таков: сначала имитация атаки на южном склоне со стрельбой, потом на восточном склоне группа из четырех человек - Хлопов и три контрактника изображают атаку, привлекая на себя как можно сил противника. На второй раз, по его мнению, духи точно должны были купиться. А в это время, пользуясь суматохой, передовая группа капитана Миронова и прапорщика Одуева по поваленным деревьям перейдя через овраг, снимет мины и растяжки, обеспечит выдвижение остального отряда на ту сторону оврага в лес. А далее начнётся быстрый прорыв через кольцо врагов с быстрым восхождением к намеченной вершине. С собой брали минимум снаряжения, боеприпасы. В прикрытие выделялась группа Хлопова. Ивлев сомневался в достоверности карты местности. Выпущенная примерно в начале 70 годов она безнадежно устарела. Он вспомнил как при постановке боевой задачи на местности полковник службы разведуправления, отвечавший за топографическое обеспечение отряда, на замечание по-поводу карт, ответил: других нет, а за тридцать лет в этих горах мало, что изменилось. Но это была неправда, изменилось многое. Годы советской власти не прошли для региона даром, да и природа брала свое. В первый же день рейда разведчики пересекли асфальтированную дорогу, которая была на карте не обозначена, а затем вышли к руслу горной реки, нарисованной совсем в другом месте. Урочище на склоне хребта отступило на несколько километров, там, где когда-то рос лес, пустовало заснеженное поле. Карты нуждались в серьезных правках, их неточности становились источником проблем.
  
   Когда все было сделано, и первый дежурный офицер приступил к службе, Ивлев, мог остаться один и отдохнуть. Когда -то его тренировали и он умел засыпать в любых условиях, подавляя в себе волнение и тревогу. Но после Афгана этот навык утратился окончательно и теперь все что мог майор, это закрыть глаза, расслабиться и погрузиться в приятную дремоту, которую то и дело прерывали воспоминания и тревожные мысли.
   Сказать, что он был не рад заданию, это ничего не сказать. Ивлев не хотел уходить в рейд с отрядом, но его лично попросил командир бригады, и он не смог отказаться. Жене тогда майор соврал, что ему приказали и приказ был чуть ли не с Округа.
   - Пойми если я откажусь, то меня уволят, - соврал он.
   - Уволят, бог с ним, главное останешься живой, - тогда ответила ему расстроенная супруга, сама испугавшись своих же слов.
   Про бои в Грозном, ходили все больше какие-то страшные слухи.
   Тогда он думал:
   - Вот какая у России огромная армия, а началась война и тут выясняется, что воевать то оказывается и не кому. Собрать сколько не будь боеготовых войск для штурма одного средненького города мы и то не можем. А ведь еще лет пять назад собирались воевать с Америкой и почти всей Европой.
   Эти ублюдки, которые пришли к власти вместе с Ельциным, первое, что начали уничтожать и разваливать, это армию, так как она, именно она, эта мощная и сильная советская армия, ее воспитанный в лучших традициях офицерский корпус представлял собой для этой поганой власти очевидную угрозу. Может поэтому они и затеяли эту войну? Что бы утилизировать армию?
   Майор заснул будто бы провалился в темную яму.
  
  Туман рассеялся и уже миновал полдень, когда Ивлева разбудил взволнованный Хлопов:
  - Андрей Иванович, там внизу духи - на переговоры зовут.
  Майор открыл глаза, ничего не понимая спросонья. Пока капитан докладывал, что перед южным склоном с белым флагом появился безоружный чеченец и требует командира русских на переговоры, Ивлев смог привести себя в порядок.
  - Товарищ майор, может, пошлем его, куда подальше с этими переговорами? Ну скажите о чем нам говорить? - предложил капитан.
  - Это конечно можно, - сначала нехотя согласился Ивлев, но тут же остановил решительного капитана, - но, подожди, не спеши, давай сначала все- таки попробуем узнать, чего эти абреки от нас хотят. Переговоры для нас - это сейчас очень хорошо. Это значит, пока опасаются с нами вступить в бой. Думают, начать торговаться. Как на базаре - восток дело темное. А это нам и нужно, глядишь, так и протянем до наступления темноты.
  У подножия холма на заснеженной поляне, где кустарник начинал карабкаться вверх по склону, и деревья, словно расступившись в стороны, стояли полукругом, человек в камуфляже о чем-то перекрикивался с разведчиками бывшими в окопах в дозоре на передовых позициях. С вершины холма разобрать их речь не удавалось -туда долетали только обрывки слов и фраз.
  - Может так они ведут разведку? - подумал Ивлев, - по крайней мере им удалось вскрыть наши передовые позиции. А эти дураки зачем с ним переговариваются? Черт надо менять их расположение, а то этих дураков при штурме накроют первыми.
  Хлопов и командир, прячась за густым кустарником, сгустились вниз. Снайпер по рации доложил: человек на поляне взят на прицел, он готов открыть огонь на поражение. На передовом крае бойцы подтвердили - чеченец представился как командир отряда боевиков, желает с кем-нибудь из русских офицеров переговорить лично, лучше с главным.
  - Надо всё-таки послать его, - махнул рукой Хлопов.
  Ивлев задумчиво покачал головой, предчувствие неотвратимой беды вновь овладело им. Что неужели этот чеченец хочет предъявить им ультиматум? Что ж, будет штурм, - тотчас подумал он:
  - Доигрались в разведчиков. Вооружённые крестьяне окружили и собираются взять нас в плен. Надо постараться как-нибудь дотянуть до темноты. Если будет бой, то без больших потерь точно не уйти. Если уйти вообще удастся.
  - Саша, - Ивлев обратился к Хлопову. - К нему на переговоры пойдешь ты, обязательно надо его выслушать, узнай, что он хочет. Будут пугать, ругать, плюй на это. Не слушай. Было бы достаточно сил, не вели переговоров. Тяни время, торгуйся. Как можешь долго тяни. Снижай цену. Проси время подумать, угрожай, что к нам идет помощь.
  Капитан нехотя собрался, скинул оружие, бронежилет и не спеша как на прогулке легко спустился вниз по склону. Далее Хлопов прошел по тайному проходу через минное поле на поляну к парламентеру, который терпеливо ждал его. Сердце бешено колотилось в груди, хоть было и не жарко, но Хлопов почувствовал, как капли пота выступили у него на лбу. Волнение овладело им, он шел, буквально ощущая кожей множество глаз по обе стороны, следящих за ним, за каждым его шагом. Вот враги встретились, смерили друг друга оценивающими взглядами. Точно, так как бойцы перед смертельной схваткой. Они не подали друг другу рук, как делают при встрече приветствуя друг друга мужчины, а некоторое время молча стояли напротив в упор разглядывая друг друга, потом их взгляды встретились в немом поединке, где каждый не желал уступить.
  Хлопов не испытывал страха, даже понимая то, что сейчас в лесу напротив кто-то невидимый, наблюдает за ним через оптику снайперской винтовки готовый в любое мгновение с удовольствием спустить курок и всадить в него смертоносную пулю. И это лишь предавало капитану внутренней твердости. Чего стоит жизнь солдата на войне? Ничего. За нее и как говорят ломанного гроша не отдашь. Чего вообще стоит нынче жизнь человека? Кто-то лицемерно твердит: она - бесценна, но разве это так? Как и все в этом мире жизнь человека, продается и покупается, а если её невозможно купить, то ее просто как вещь, отнимают или крадут.
  Сквозь облака на миг выглянуло солнце, косыми лучами ослепив Хлопова. Тот зажмурился и невольно улыбнулся ему, лесу, застывшему в снегу, седым горам и высокому небу. И все происходящее показалось Александру дурным сном, который вот-вот закончится, а он проснется и будет жить своей привычной будничной жизнью дальше. Чеченец понял улыбку капитана, по-своему отвёл взгляд, криво усмехнулся. Хлопов взял в ладонь горсть колючего снега и обтерев им лицо, не почувствовал ничего - ни боли, ни холода. Окружающее было явью. Самой настоящей явью. До удивления банальной, такой как будто бы он был сейчас не на войне, а где-то в загородном парке, катается на лыжах. Капитан вдохнул холодного зимнего воздуха. Чеченец стоял пред ним безоружный, одетый в камуфлированную форму Российской армии. Откуда она в таком изобилии у них? С одних и тех же закромов, досыта снабдивших оружием и обмундированием обе воюющие стороны. От чеченца как не странно, не исходило какой-либо ненависти или злобы Хлопову казалось, что перед ним самый обычный человек, такой же, как и он сам. Пауза длилась всего несколько секунд. Первым нарушил молчание боевик:
  -Здравствуй командир, - произнес он.
  -Здравствуй, - кивнул Саша, и тут же равнодушно спросил противника, - чего звал?
  Чеченец еще раз оглядел его пристально с ног до головы, как будто бы ища слабое место:
  -Где Ивлев, я звал сюда его! Я просил прийти вашего командира, а не тебя! Ты кто такой будешь? Ты не Ивлев!
  -Ерунда. - хищно улыбнулся Хлопов, он не одним мускулом лица, не жестом, не даже интонацией голоса не показал удивления, - не знаю кто такой Ивлев. Я - командир. Говори, что хотел или... Капитан махнул рукой в направлении вершины себе за спину, - я пойду.
  Чеченец понимающе покачал головой:
  -Хорошо, все понял, но стой командир, прошу не спеши, просто скажи сначала, он жив, не ранен? - лицо парламентера выражало озабоченность, будто майор Ивлев был его родственник или близкий друг. Это меняло дело, но что ему Хлопову с этим делать?
  -Откуда он его знает? Откуда ему все известно? - пронеслось в голове Александра. Эта мысль заставила его вздрогнуть. Как? Зачем? Кто? Неужели духи купили информацию об отряде, точно так же как покупают оружие, людей, перемирие с федералами, когда те их крепко прижмут. Вот сволочи!
  -Если все нормально с ним, то просто кивни, - едва слышно попросил чеченец.-Прошу тебя, просто кивни!
  Сам не зная почему Саша кивнул. Почему именно Ивлев? Это личный интерес? Или он так глумиться показывая, что все про нас знает.
  -Спасибо, - как то сразу успокоился чеченец и продолжил разговор более доверительно. - теперь о главном, раз командир ты, то слушай внимательно. Я старший офицер службы государственной безопасности республики Ичкерии Аслан Асламбеков, прошу, запомни мое имя и фамилию, кто надо поймет, ты услышал меня командир?
  -Не глухой. Что еще? - выдавил из себя Хлопов, - еще тебе для размышления. Вы окружены, у нас более пятисот хорошо вооруженных бойцов, и самое неприятное, у нас есть минометы, и мы в два счета в раскатаем вас под орех. Если вы сдадитесь, то я лично обещаю, я даю слово офицера, что вы все вернетесь домой целы и невредимы. Но если вы начнете бой, и у нас будут ещё потери, то я уже вам ничем помочь не смогу - пленных не будет. Это наши условия. Мы и так потеряли пятерых бойцов из-за вас. А у них есть родственники и семьи.
  - Это все? - спросил Хлопов с показным и вызывающим равнодушием.
  -Передай это Ивлеву, меня зовут Аслан Асламбеков, он поймет, вы конечно можете делать, как хотите. Но видит Всевышний, я не вижу другого выхода, иначе вы все тут погибнете. Не пойму только ради чего? На хрена? Обязательно передай это Ивлеву! Вам время на раздумье - час, через час мы начнем миномётный обстрел. Мы все тут смешаем с землей, а потом возьмем высоту и перебьем вас всех. Пощады не будет никому, наши воины хотят вашей крови!
  - Это все что ты хотел мне сказать?
  - Все! Просто подумай ради чего вы положите здесь своих ребят.
  - Я услышал тебя, разговор закончен. Стой здесь пока я не поднимусь, уйдешь после меня!
  Асламбеков сжав губы и сплюнув на снег, молча кивнул.
  Хлопов по своим же следам пошел обратно на вершину. Он забыл про необходимость тянуть время и торговаться, про то, что до темноты времени ещё целый вагон и надо максимально затягивать переговоры. Прямолинейный и бесхитростный капитан провалил их, не умея врать и торговаться, хотя от этого зависела его собственная жизнь, не говоря уже о жизни подчиненного ему личного состава.
  - Если Ивлев сам захочет меня увидеть и переговорить, пусть приходит сюда сам, пусть зовёт. Я жду сигнала. Запомни и передай ему, - Аслан Асламбеков, он все сразу поймет! - прокричал чеченец ему вслед.
  -Аслан? Асламбеков? - переспросил Ивлев, внимательно выслушав Хлопова. -Именно так он себя назвал?
  Тот кивнул:
  - Два раза просил, чтобы я это запомнил.
  -А выглядел как он? Хотя, черт они для тебя все на одно лицо...
  -Командир ты думаешь про минометы это правда? - вздохнул капитан.
  Ивлев не ответил ему, он не услышал этого вопроса. Разглядеть лица чеченца толком не смог или не узнал Аслана? Сколько лет они не виделись? Пять с 90 года. Сколько всего за это время случилось. Уму непостижимо.
  Командир застыл погруженный в эти мысли. Ему вспомнились другие горы, другая далекая страна, где он служил еще совсем "зеленным старлеем", командиром разведгруппы. В его подчинении среди прочих тогда находилось два чеченца - сержант Аслан Асламбеков и рядовой Рамзан Салаев.
  -Как в кино, - рассмеялся он вслух, удивляясь судьбе. Хлопов понял это по-своему и нахмурился, внутренне недоумевая, причем тут кино и минометы.
  
  Тогда, давным-давно в Афганистане в разведгруппе, где служили оба чеченца за те полтора года никто не получил тяжелых ранений и не погиб. Старший лейтенант Ивлев слыл самым удачливым командиром в отряде, все задания выполнялись его группой четко и в срок. Он тогда был не на много старше своих солдат, и та разведгруппа стала первой, которую он лично готовил и с которой ходил на боевые задания в горы. Узы дружбы прочно связали бойцов и командира на всю жизнь. Потом Ивлев командовал другими группами, не менее успешно, но уже никогда не возникало такой дружбы как с теми самыми первыми его солдатами. Даже спустя годы они сохраняли эту армейскую дружбу, писали, звонили, приезжали в гости друг к другу, и по - прежнему называли его не иначе как командир.
  -Мне нужно переговорить с этим Асланбековым! - сказал Ивлев.
  Да, надо увидеть Аслана. Тот не станет врать и поможет, скажет то, что не сказал Хлопову, что не сможет сказать никому кроме него. Сомнения на миг возникли в его душе, но тут же отбросил в сторону - не верю! В этой мире могло рухнуть все страна, армия, все что угодно, только не эта многолетняя дружба.
  Да война, да они встали по разные стороны, но что ничего это меняет, Аслан его друг и если бы тому нужна была помощь, Ивлев разбился бы вдребезги, но помог. Аслан не может его обмануть.
  Звать долго не пришлось, чеченец ждал этой встречи. Он сразу как по команде появился из леса, показывая жестами, что безоружен. Ивлев между кустов по следам Хлопова на снегу спустился вниз, и осторожно не спеша, держась ориентиров прохода в минном поле, вышел на поляну. Они, наконец-то встретились лицом к лицу и сразу узнали друг друга. Кто бы мог подумать, что им придется увидеться, не за праздничным столом, а вот так как враги на поле кровавой брани.
  -Ну, здравствуй командир, - обрадовался Аслан, глаза его загорелись веселыми огоньками радости.
  -Здравствуй Аслан, - ответил Ивлев. Они погасили свои первые внутренние порывы и не обнялись, и не пожали друг другу рук. Оба понимали, что сейчас не одни, что сейчас на этой поляне они как актеры на сцене театра стоят под прицелами многих чужих глаз и им надо играть свои роли согласно сценарию.
  -Откуда ты узнал, что я тут? - спросил майор у боевика. Тот лишь пожал плечами:
  -Я узнал о вас и о тебе по нашим каналам, мне сразу сообщили твою фамилию, обозначили тебя как командира диверсионного отряда, забрасываемого к нам в горы. Накануне, примерно дня за три до вашей высадки.
  -Кто? Откуда? Почему? У вас что есть свои люди в штабе и разведуправлении? - удивился Ивлев.
  -Кругом предательство. Одно сплошное предательство! - подумал он.
  - Много вопросов командир, на которые я не знаю ответов. Прямо допрос ты мне устроил с пристрастием в лучших традициях войск специального назначения, - рассмеялся чеченец.
  -Кто нас продал? Свои? - разведчик никак не мог успокоиться. Их предали, слили, бросили, но почему?
  Аслан лишь пожал плечами:
  - Командир, да в этом мире все продают друг друга, что у нас и что у вас. Мы же все из одной песочницы вышли. В вашем правительстве, да и в военном руководстве предостаточно людей, которые не то что какой-то там разведотряд, но и мать родную за деньги продадут. Весь вопрос в цене. Ну ты же знаешь, как это бывает, сначала стыдно, даже больно, а после ни чего привыкаешь и даже людям в глаза смотреть получается. Знай точно, мы вас ждали, хотя точно место высадки нам было неизвестно, мы заранее готовились к вашему появлению в этом районе, а предварительные данные в планируемой операции я получил ещё на прошлой неделе.
  -А ты Аслан за сколько продался? - отвел душу на старом друге разгневанный Ивлев. В какой мире мы теперь живем? Не на кого нельзя положится! Кругом обман и предательство. Ну неужели кому там в разведуправлении так были нужны деньги, чтобы даже можно было продать жизни разведчиков?
  - Зачем обижаешь? Я -не никому продался, я здесь за своих воюю, - обиделся бывший сержант спецназа, а теперь старший офицер управления контрразведки свободной Ичкерии.
  - И кто теперь свои для тебя? Дудаев что ли? - не успокаивался майор.
  - Дудаев тоже когда-то с нами в одной армии служил, командир! Генералом вроде как даже был! Моджахедов бомбил в Афгане, - в ответ заметил командиру Аслан.
  -Ну а теперь с этими моджахедами вместе за одно?
  - Ну а что ты хотел командир? Ваш Ельцин же сказал: берите свободы столько, сколько хотите, они и взяли.
  - И что, превратили цветущую республику в бандитский притон, где правят убийцы?
  - А что ты хотел командир, если ваши сами все это сделали, их же просили, умоляли прекратить все это, но Москве не до нас было, они Союз пилили, потом отношения выясняли, Белый дом жгли, вот и проспали Чечню. Думаешь нам всем это нравится, но вы опоздали, мы Москве не верим. И вообще знаешь, нам тоже как-то без вас жить надо было. Мы же не могли бесконечно ждать пока вы вернетесь.
  Ивлев задумался на минуту и спросил старого друга:
  - А вот от кого вы хотите быть независимыми? От России, ну станете вы независимыми, а дальше что? Что вы стали свободнее? Лучше жить стало? Стали мочится в золотые унитазы, как вам ваши вожди обещали?
  -Нет, не стали. И жить хуже стали. Только не об этом мы ведем разговор, а об этом если ты захочешь, мы еще наговоримся после...
  Ивлев вздохнул, - все верно:
  -Ты чего звал меня Аслан?
  -Поговорить надо с тобой командир о нашем нынешнем деле, том которое здесь и сейчас, решить все насущные назревшие вопросы, а иначе потом боюсь, будет уже поздно!
  Эти слов позвучали как угроза.
  -Что ты хочешь Аслан?
  -Ты знаешь командир, что мне дал Афган тогда, он мне дал настоящих друзей, ставших мне родными кровными братьями, это то, что не купить за какие деньги. Видит Аллах, я не умею красиво говорить, командир, но я прошу тебя, я готов встать на колени перед тобой, прошу тебя, сдайся командир. Сдайся мне. Во имя всего святого. Все ваши попытки оказать нам сопротивление лишены всякого смысла. Вас просто перебьют. Нас больше в двадцать раз, у нас миномёты, вы не выйдете с этой высоты живыми. Никаких вертушек не будет. Я не уполномочен вести такие переговоры, у меня приказ вас уничтожить. Но я так не могу... Видит бог, я хочу спасти тебе, вам жизни...
  - Аслан я не такой большой начальник, чтобы решать такие вопросы. Сам знаешь, у меня есть приказ и мне надо его выполнять!
  -Какой приказ, чей командир, ради чего? Раньше всё было просто и ясно, была Родина, была армия и друзья, сейчас ради чего?
  -Странно, - подумалось Ивлеву, а ведь еще недавно у него было стойкое внутренне ощущение, Родины, а сейчас вдруг в этих горах, в этом лесу у подножия вершины, оно вдруг исчезло, покинуло его, как будто бы растаяло в нем. Прошло всего лишь три дня в этих горах, а ему казалось, что его Родины у него больше нет, есть страна в которой он живет, в армии которой он служит, но это уже не Родина в том смысле в котором он привык ее ощущать. А ведь там в Афгане все было иначе и мыслей таких даже не возникало. Что случилось с ним тут?
  -Аслан, я не могу не выполнить приказа, я офицер, я присягу давал, - он говорил словно по инерции, и сам не верил своим словам, присягу давал. Кому? Той стране, которой уже нет? Которую предали его начальники.
  -Брат и у меня есть приказ! И что ты считаешь, теперь все идиотские приказы надо выполнять? Вот я не выполняю, я всем рискую, чтобы спасти вас...
  - А как же моя присяга Аслан? - внутри у Ивлева все онемело.
  - Да какая присяга, просто ответь, какая такая высокая идея заставляет тебя, командир, похоронить здесь в этих горах, весь твой отряд? Закопать тридцать с лишним человек в землю? Ради того что бы ваш Ельцин вам посмертно дал горсть железок, называемых орденами? У тебя их командир и так много этого добра, еще с той войны!
  Эти слова словно ударили током майора, он как будто бы очнулся от сна:
  -Знаешь, Аслан хватит пустых разговоров, приказ есть приказ. У тебя тоже есть свой приказ, выполняй его как можешь, а я выполню свой!
  -Да плевать на все эти приказы посмотри, кто их отдает, они что здесь сами по горам бегают или бегаешь ты и твои солдаты? - не сдавался упрямый как черт, Асланбеков, его лицо выражало отчаяние.
  -Каждому свое, кто на что учился! - отвечал Ивлев, и думал: как просто мне произносить эти слова, так словно бы я всегда был готов их сказать.
  - Это не разговор командир! - не унимался чеченец.
  -А какого разговора ты хочешь? Давай поговорим о погоде, если тебе это больше нравится!
  Аслан задумался, вытащил из кармана куртки сигареты и закурил:
  -Все что произошло с нами и нашей страной это позор, Эта война - позор, Посмотри командир вокруг - уже не осталось ничего святого. Не губи себя и своих ребят командир, сдавайся. Я обещаю тебе, клянусь Аллахом, матерью, своими детьми, нашей дружбой клянусь, что долго в плену ты не пробудешь. Ты мое слово знаешь. Я обещаю тебе, через две-три недели вас обменяют. Даже не обменяют, а отпустят. Я все решу. Ты и все твои люди вернутся домой живыми и невредимыми. К чему тебе тут погибать.
  Еще несколько лет назад Ивлев бы послал Аслана ко всем чертям, плюнул, развернулся и молча не оглядываясь назад, ушел. А сейчас... Обстоятельства сложились иначе или он за эти годы стал другим разочаровавшимся во всем человеком.
  А сам Асланбеков, словно чуя произошедший внутренний надлом в старом товарище продолжал напирать на него:
  - Это не твоя война командир. Поверь, вас кинули на войну, в которой Москва, продажные олигархи, поддерживает обе стороны, стравливая нас между собой как бойцовых псов. Подбрасывают дров в эту топку, пока мы все, не сгорим здесь до тла, и мы и вы. Они тут уничтожают вас - армию, чтобы те, кто ещё могут их вышвырнуть из Кремля, все полегли, а остались лишь одни им угодные - рабы. Здесь в Ичкерии и у вас в Москве заправляет всем кучка бандитов. До вас дела никому нет, умрёте вы тут или нет, всем плевать, ради чего вы тут собираетесь сражаться? Ради них? Подумай над моими словами. Вас спишут как боевые потери, навесят посмертно бирюльки - медалей и орденов они наделают, сколько хочешь, семьям сунут жалкие крохи, чтобы заткнулись. А сами на этой войне делают миллионы, качая нашу нефть. Все тоже самое как США в Ираке - один в один, для кого война, а для кого дармовая нефть и сверхприбыли.
  События последних лет беспросветным калейдоскопом черных дней промелькнули у Ивлева перед глазами. Необоустроенность, нищенские зарплаты, увольнение офицеров, которые уже не могли жить на те жалкие копейки, которые платило государство. Да дело было даже не в деньгах - герои, войны, солдаты жертвуют собой, совершая подвиг ради своего народа, страны. А во что превратился этот народ, преданный собственной элитой? Развращенная вседозволенностью власть, погрязшая в воровстве и коррупции и загнанные в нищету озлобленные до отчаяния люди. И пропасть между ними, через которую не докричаться. Сражаться за это? За обшарпанную комнату в общежитии, где ютится твоя семья, без всякой надежды на получение квартиры, как и сосед, капитан - инвалид, в Абхазии ему взрывом противопехотной мины оторвало ногу, от него ушла жена, и он спивается в одиночестве, словно совершает самоубийство, потому что у него нет места в этой новой России. А другой сосед, заслуженный пенсионер, целый полковник, оставшийся без жилья потому, что не имел знакомств и денег на взятку. За это?
  Ивлев вспомнил новый 1995 год безразличие страны к своей воющей армии, истекающей кровью в Грозном, и испуганных матерей пропавших безвестий солдат в аэропорту Моздока спрашивавших у него как им добраться до Ханкалы.
   "Мальчики умирали с улыбкой на устах" - так кажется говорил министр обороны о погибших солдатах. И тут же перед глазами всплыл разговор двух парней в московском метро о том, что теперь в армии служат одни дебилы и любой нормальный человек должен от службы просто откупиться, так как эта служба пустое времяпрепровождение недостойное нормального человека. А служба в армии приобрела новый смысл у чиновников в погонах, быстро превративших ее в свою сытную кормушку. Воровство продуктов, топлива и обмундирования, перепродажа техники - делали из службы новый доходный бизнес. Государственное значит не чье. Обворуй государство, укради у него. А что такое государство? Разве это не мы? Несколько раз Ивлев собирался написать рапорт на увольнение. Предлагали работу на гражданке и хорошие деньги. Несколько сослуживцев возглавляли службы безопасности крупных фирм. А он? Сомневался, чесал затылок - надо подумать, потом вовсе забывал об этом, затянутый в службу. И вот такова жизнь, что хочешь быть правильным честным, служить Родине, на тебе, получай, что хотел, служи до конца, и теперь до самого конца в прямом смысле слова.
  -Что скажешь командир? - спросил Аслан майора.
  Тот разочаровано пожал плечами, не зная, что он может еще сказать:
  -Ничего, ни-че-го!
  Давая понять, что разговор закончен Ивлев повернулся и побрел назад, взбираясь по заснеженному склону, но напоследок обернувшись все же задал чеченцу последний вопрос:
  -Зачем Аслан тебе надо вытаскивать нас?
  -А ты бы командир как поступил? - покачал головой боевик,
  -по-другому? Ты же как брат мне, пойми одно - у нас на Кавказе родственников не бросают. Я как узнал, что ты тут сразу сюда пошел. Родные и те меня поддержали, мол, спасай Андрея, он нам не чужой. Любые деньги найдем, отовсюду тебя командир выкупим!
  Ивлев, неожиданно даже сам для себя, на миг замедлил шаг, оглянулся и произнес:
  -Я должен подумать.
  -Андрей прошу, подумай, - чеченец впервые назвал старого товарища по имени,
  -Я могу дать вам ещё час- два командир. Не больше!
  Майор посмотрел на часы.
  
  Что делать? - колотилось сердце в груди. Вопрос, на который он не находил ответа. Умереть? Ивлев не понимал, как ему быть. Спасти людей- предать Родину, долг, изменить присяге. Принять бой, погубить всех не за что. Они обречены, до темноты им не продержаться.
  Умереть? Что значит не за что? А долг? Погубить своих обреченных людей за Родину и этот самый долг. Хотя в нынешнее время понятие долга все чаще связывают с деньгами. Вот и их предали за деньги. Интересно, сколько взял денег, тот штабной офицер, продавший врагу все подробности предстоящей операции? Что он делает сейчас? Как вообще ему спится после этого?
  Да все нормально у него. Все хорошо. Главное есть деньги. И будут еще. А то, что из-за него подохнут люди, ему плевать. Кто они ему? Найдут новых.
  По возвращению командира все офицеры снова собрались на КП отряда. Подул ветер, и от тумана не осталось и следа. Горы предательски молчали. У подножия холма со всех сторон за частоколом деревьев, паутиной ветвей прятались вооружённые люди, несущие смерть. Невидимые и неслышные они как цепные псы ждали команды фас, готовые броситься и растерзать жертву, обложенную на холме. У южного склона, спрятавшись за пригорком, развернулась обещанная минометная батарея. Было хорошо видно, как боевики перетаскивали туда сначала сами миномёты, а потом и боеприпасы в зеленных ящиках. Делалось это открыто, даже демонстративно, так словно имело цель показать защитникам холма, что их ждёт в случае дальнейшего сопротивления. Через какой-то час, другой весь этот лес ощетиниться огнем, и все потонет в грохоте боя.
  Все на КП, кроме Одуева и командира ещё совсем молоды, по-сути они еще не пожившие жизни мальчишки, им еще нет и тридцати. А разве он Ивлев пожил? Что он видел дурак в своей жизни? Где кроме войны и военных городков с полигонами бывал?
  Смотря на подчиненных, Андрей подумал, что точно так же, как и он, так сейчас незримо смерть из-за его плеча рассматривает хмурые лица его товарищей. Седая старуха, стоя, у него за спиной, внимательно изучает своих будущих жертв, ждет, когда он Ивлев прикажет им погибнуть за Родину. Война как голодная волчица питается человеческой плотью.
  Люди за тысячу лет своего существования на планете Земля, много чему научились, но главное они так и не научились договариваться между собой, чтобы избегать убийств друг друга и кровопролития. Бригада спецназа с первых дней этой войны несет потери, война и так всегда забирает самых лучших, самых смелых и честных, потому что именно они не прячутся за чужие спины, не покупают липовых справок, не привлекают родственников и знакомых, чтобы избежать войны. Они просто молча выполняют свой воинский долг. Так было всегда, так будет и сейчас.
  - Парни, я собрал вас для того, чтобы обсудить вопрос нашей сдачи в плен, прошу вас высказываться открыто.
  Майор ожидал от своих офицеров всего: обвинений в предательстве, возмущения, угроз, даже попыток отстранения от командования. В глубине души он даже надеялся на это. Ему казалось, его слова о добровольной сдаче прозвучали как какое-то страшное богохульство. Принцип никогда не сдаваться, драться до конца, является основополагающим для подразделений войск специального назначения и нет ни в одном уставе такого положения, что воин должен смерти предпочесть плен.
  - Командир ты в серьез предлагаешь сдаться? - в напряжённой тишине один за всех спросил Хлопов, недоумевая, что такое сказал командир, человек, человек про которого ходили легенды, человек которого он боготворил.
   - Я не могу отвечать за всех людей в этом огромное мире, но за жизни 34 человек на этой высоте пришедших со мной сюда я несу личную ответственность. Прежде всего перед самим собой. Я командир и это мое предварительное решение. Я долго думал, как поступить, но я не могу пока поступить как-то по-другому. У меня не хватает веры в то, что если все мы поляжем на этой высоте, то это будет правильное решение в сложившейся ситуации.
  Ивлев, сделав паузу, и продолжил:
  - Я не верю в прорыв, мы и километра не пройдем. Все погибнем зазря, впустую. Нас расселяют на марше. Вертушки надо было раньше присылать. Сдача в плен это возможность сохранить, прежде всего, жизни наших солдат. Тот чеченский командир, к которому я ходил на переговоры, мой бывший солдат, мой друг. Мы вместе воевали в Афганистане. Он дал мне слово сохранить жизнь всем сдавшимся в плен, и я ему верю.
  Послышались возмущенные и даже как ему показалось, испуганные возгласы офицеров:
  -Товарищ майор надо ещё требовать вертушки!
  -Может, все-таки выберемся?
  Андрей Ивлев разочаровано покачал головой:
  -Никаких вертушек не будет, нам приказано прорываться. Командование мне не верит, считает, что я сгущаю краски. Пытаюсь саботировать выполнение задания.
  -Да безнадега! - громко сказал кто-то из офицеров и выругался в адрес центра боевого управления крепким и отборным матом, так как умеют ругаться только кадровые военные.
  Все смотрели на командира, он имел солидный боевой опыт, три ордена красной звезды полученные за пять лет афганской войны, за его плечами Нагорный Карабах, Абхазия, два ранения, безупречный послужной список. Ивлев попадал в разные передряги, но если даже он всерьез говорит о сдаче в плен, то ситуация и правда аховая. Мнения разделились, одни офицеры отвергали план ночного прорыва, неосуществимый в реальности. Другие на нем настаивали, так как ни чего лучшего предложить не могли.
  -Да далеко мы не уйдем, - соглашался с командиром прапорщик Одуев, разглаживая густые черные усы. Он искоса поглядывал на Ивлева: неужели и правда хочет сдаться или просто проверяет все - не тонка ли кишка?
  -И что вы все хотите сказать: мы сдаёмся в плен? - взвился Хлопов, было видно, как побелели от ярости его губы. Если бы про сдачу отряда чеченцам сказал кто-то другой, то Хлопов тут же растерзал этого человека, стер его в пыль, в прах, в абсолютное ничто, но Ивлев был тем, в чьем мужестве не сомневался никто. Но что с командиром произошло, какая муха его укусила? Деньги? Ивлев не продастся даже за золотые горы. Что? Хлопов никак не мог понять и сходил с ума от отчаяния. Он не боялся смерти. Он готовил себя к ней. Погибать так с музыкой!
  -Не понимаю, что тут обсуждать командир? Какой плен? Вы в своем уме? - Хлопову было стыдно за себя, за командира, за этот, по его мнению, абсолютно не нужный разговор, перечеркивавший все - долг, честь, присягу. Со школы бредивший армией, капитан не представлял себе как можно вслух русскому офицеру произносить такие слова как "плен", "сдаваться" по отношению к себе самому. Уж лучше пулю в висок, чем такое бесчестье. Будучи человеком бескомпромиссным Александр всегда делил весь мир на черное и белое и считал уступки в любом деле проявлением слабости. У него не было промежуточных цветов и половинчатых решений. Даже свою смерть в бою он видел, как подвиг. Трусов Хлопов решительно презирал. Высказывался всем включая начальство в глаза откровенно. По любому волнующему его вопросу и этим нажил себе много различных врагов, но все свои неприятности по службе считал само собой разумеющимися и переживал их легко или не замечал их вообще. А сейчас у него отнимали даже собственную смерть, ту смерть, какую он себе сам уготовил, почетную смерть в бою.
  -Врет чех, людей у него не семьсот, сто- двести от силы. Пугает! - настаивал, словно упрашивал Ивлева Хлопов. Точно, как же твердил командиру центр боевого управления в своих распоряжениях. Андрей стоял на своем твердо и не соглашался с ним:
  -Саша повторяю, этот чеченец мой бывший солдат, полтора года в Афгане воевали бок о бок, как сейчас с тобой, он не может мне врать.
  -Пускай так! - не унимался капитан, -Пусть их тысяча, пусть у них даже артиллерия, но плевать, мы же солдаты подразделения специального назначения, мы умереть обязаны красиво! Плен не для нас! Пойми командир! Пехота, танкисты, да кто угодно, я лично никому из них даже слово не скажу, не одного упрека. Но не мы. Мы не имеем такого права! Нам оно не дано нашим с вами статусом.
  -Подожди товарищ капитан, умереть красиво ты всегда успеешь, - в разговор вмешался прапорщик Одуев, -я вот умирать не очень-то спешу, а может кто-то здесь умирать торопится, так милости просим. Я верю нашему командиру, если бы у нас были бы хоть какие-то шансы кому-то выйти из этой ловушки, или хотя бы вырваться половине или трети личного состава отряда, то командир бы так не говорил. Так командир?
  -Да ты Одуев просто за свою шкуру боишься! - в разговор вступил старший лейтенант Файзулин, которого от возмущения стало буквально трясти. Это был такой же, как Хлопов помешанный на спецназе фанат службы. Но Одуев даже не обиделся на старлея, он беззлобно со смехом отвечал разъярённому офицеру:
  -Ты понимаешь, сынок посмотрю, как ты запоешь про свою шкуру, когда они нас обстреливать начнут, пионеры - герои тут быстро кончатся! Ты хоть раз под минометным обстрелом был? А мне этот свист по ночам снится, просыпаюсь иногда от одного и того же сна минометный обстрел! Вся моя рота лежать осталась, почти вся!
  - Ты то живой, - уколол его Файзулин.
  - Да чудом остался жив, - согласился прапорщик, - если бы тогда пехота к нам не подошла и меня бы на той сопке похоронили. Один осколок остался в груди до сих пор! Тогда 24 человека из наших погибли. И я вот до сих пор спрашиваю себя ради чего они все там остались? Ну ладно немец как в 1941 напал. А что в Афгане они защищали, за что умерли? За национальный интерес? А почему именно они, а не другие? Много вопросов, правда? Тогда ладно страна была, люди принципы. А здесь и сейчас ради чего?
  - Неправда, солдат всегда умирает в бою, защищая свою Родину и здесь в Чечне и тогда в Афгане, и в 1941 году, и не надо думать, что один погиб праведно на правильной войне, а другой так, по-ошибке правительства, - возмутился Хлопов, -здесь или там в Афгане, везде все ради Родины. Это называется долгом, и кто его должен отдать.
  -Одни должны, а другие нет? А потом эти другие начинают нам петь, мол Афган то был и не нужен, а вы кто там был дураки и все, что с вами там случилось это только ваша проблема, потому что нынешней стране это все не нужно.
  -А вы что? - спросил Хлопов Одуева, - товарищ прапорщик вчера родились? Вы что не знаете, что нет справедливости в мире и кто-то всегда должен отдуваться за других. Вы что думаете в 1941 по-другому было? Всегда находятся те, которые если война - в кусты. И знаете они все время под какими-то благодушными поводами: то война не та, то они вообще против войны, то еще что. Такие вот премудрые мудаки, и всегда такие вот как мы, которые не в Московских клубах, а здесь на высоте в окружении. И для меня здесь жизнь, потому что я другой жизни не приемлю и жить так как они не хочу да и не могу потому, что воспитан иначе.
  
  Андрей вспомнил дурацкий разговор, тогда два месяца назад с другом детства по-поводу начинавшейся войны в Чечне. Товарищ, занимался бизнесом и преуспевал в нем, и с позиции богатого и успешного, вальяжно объяснял Андрею, новый так сказать, нормальный взгляд обывателя на такие вещи как долг и патриотизм.
  -И что Андрюха тебе Афгана не хватило в Чечню поедешь? - так начал он разговор.
  -Поеду, - вздыхал Андрей.
  -А на хер тебе это надо? - спрашивал школьный друг.
  -Долг перед Родиной, присяга, ну я же офицер, я же военный, я Родине служу, - пожимал плечами Ивлев, не понимая к чему этот вопрос, -а вот ты Слава, если бы Родина позвала, не пошел бы ее защищать?
  -Я - нет, - Слава даже рассмеялся. -Таких дураков как ты Андрюха мало осталось. Все эти ваши долги, высосанный из пальца патриотизм - это все лишь дешевые выдумки кремлевских пропагандистов, оболванивающих восемнадцатилетних пацанов, которые жизни еще не видели. Чтобы взывать к тупым народным массам, и делать из них запасное мясо для войн, нужна подобная пропаганда. Проще чтобы на войну шли дети лет 18, у которых еще нет опыта знакомства не с настоящей жизнью, чтобы ее достаточно ценить, не со смертью, чтобы ее бояться. В них толком не живших, еще можно воспитать ненависть с легкостью, путем несложных манипуляций. За патриотизмом стоят бессмысленные для народа политические конфликты и банальная денежная выгода для единиц. Уж поверь мне. Именно в тот момент, когда тебя просят сделать что-то для своей страны, ты должен подумать о том, что страна то сделала для тебя. Ведь ты не желал рождаться именно тут? Так почему ты что-то должен людям, которые никаким образом не причастны к твоей жизни? Патриотизм - чувство социально-стадное, так что не стоит ставить социум выше своей личной выгоды. Ты являешься человеком мира, все границы условны, ты можешь поселиться где угодно. Ты живешь лишь один раз, постарайся прожить эту жизнь для себя, а не для олигархов-магнатов и олигархов-политиков, что промывают мозги своей пропагандой целые народы, имея в распоряжении СМИ и структуры насаждения идеологий, армию и банки. Они ожидают, что ты будешь их рабом, но это всего лишь их ожидания, ты им ничего не должен.
  Андрей тогда смерил Славу презрительным взглядом:
  -Ты просто недоумок, ты считаешь, тебе не нужно это государство?
  -Мне - представь себе нет, не нужно! - друг на то, что его назвали недоумком даже не сколько, не обиделся:
  -Мне вообще на него плевать, ну не будет России, будут, скажем Соединенные штаты Европы, я зарабатывать умею, мне и там будет хорошо. Вот твоего любимого Союза не стало и что мне хуже?
  -Слава, а ты, что не знаешь, что тысячи людей в союзных республиках после падения социализма вынуждены бежать оттуда в Россию из-за преследования националистов, а сколько погибли? Их же никто не считает. Это же трагедия. Они все потеряли там. А заводы закрылись, производства по всей России встали, людям жрать не чего.
  -А я тут при чем?
  -Хорошо? А что ты делать умеешь? Куртки из Турции возить?
  -Хотя бы, - Слава был не пробиваем как танк.
  - А может ты думаешь, что миллионы нашей людей во время Великой Отечественной зря погибли землю защищая?
   -Знаешь Андрюха скажу тебе, хоть ты и обидишься на меня: да за зря. Мне все равно, какая власть была бы. При Гитлере или при Сталине. При немцах даже лучше было бы.
  -Кому, лучше?
  - Да всем, тебе и мне, - махнул рукой друг.
  -А ты, что считаешь, что ты кому-то нужен будешь там, в этих соединенных штатах Европы, или они позволят там тебе на спекуляции куртками зарабатывать? Да они отнимут все у тебя, все заберут, и будешь ты лес валить для них в Сибири, как негр. Это иллюзия твоя про твою важность и нужность у них своих барыг вроде тебя не куда девать. Да ты молится на государство, должен, потому что оно тебя - все. Без его защиты придут завтра к тебе те же чеченцы и весь твой бизнес отберут, и побежишь ты в милицию, а милиции больше нет, потому что нет государства, ты сам от него отказался. А твое образование, твоя квартира все это кто тебе дал?
  Друг так просто не сдавался, он упрямо настаивал на своем:
  - "Смерть за Родину" - это все дешевая выдумка пропагандистов. На самом деле, войны ведутся не за цвета флага и не за контуры границ на географической карте, они ведутся за материальные интересы правящего класса. Когда вам предлагают героически отдать свою жизнь за "Родину", вам, на самом деле, предлагают отдать её для того, чтобы повысить прибыли того олигархического клана, который находится у власти сейчас. Такое понятие как "Родина" придумано для того, чтобы мы ощутили единство с чиновниками, копами и олигархами и с доблестью умирали за их интересы, пока они пересчитывают деньги, пируют и устраивают оргии.
  -А скажи Слава, что есть в твоем понимании, то к чему должен стремиться человек? Момент высшего счастья, так, скажем? - спрашивал тогда Андрей подвыпившего товарища. Тот охотно делился с ним своими представлениями:
  - Это брат я в номере в гостинице скажем в Нью-Йорке, в отеле, в номере джакузи и хорошее виски и с хорошей бабой... Я пью, смотрю на огни города, а она ...
  И Вячеслав как-то отвратительно засмеялся, показывая жестами на половой акт, в котором вся инициатива принадлежит женщине.
  Какая пропасть между ними и обывателем, которого они должны защищать. Что Хлопов, для которого счастье и есть смерть за Родину на поле боя должен сейчас умирать ради таких вот дегенератов как Слава? Сама эта мысль выворачивала душу Ивлева наизнанку, не давала ему покоя.
  Капитан Мартынов командир второй разведгруппы, поспешил включиться в разговор, внезапно вспыхнувший огнем неразрешимых противоречий:
  -Будем смотреть правде в глаза, в наставлении по тактике действий подразделений специального назначения указано что, как только наша группа была обнаружена противником, нас обязаны по требованию командира эвакуировать. Но этого не сделали. Тянули резину. Почему? А это прямая халатность нашего командования, которую я ничем объяснить не могу!
  - Да у нас, чтобы вертушку поднять надо тридцать подписей, двадцать согласований и разрешение как минимум начальника штаба группировки, - поддержал Мартынова кто-то из офицеров.
  --Разговор не об этом! - возмутился подменой темы Хлопов, -
  - Давайте ещё мы обсудим ошибки Сталина во второй мировой! Речь идёт о нашей сдаче в плен, а не о ошибках нашего горячо любимого командования! Вы все были в ППД и служите с этим командованием не первый год. Пока был мир, оно вам кажется даже нравилось, а не нравилось бы рапорта писали - знали, что рано или поздно под ними воевать придется.
   - Вот и я об этом! Мы выходит должны оплатить их глупость своей кровью? Я никаких отговорок не принимаю. Целых три дня запрос командира эвакуировать отряд они игнорировали, то нет вертушек, то снег, то туман. То понос, то золотуха, - Мартынов не унимался.
  -А кто сказал, что будет легко, - злобно сыронизировал Одуев, - то спецназ, не кино, а жизнь. Командование у нас такое какое есть. Отборное. Если, что быстро от своих слов откажется, если, что виноватых найдет в пять секунд. Для них самое то если нас тут всех положат, все на командира и спишут, мол вовремя не доложил, не принял меры и все такое. Это они умеют.
  Мартынов продолжал, распаляясь все больше и больше. Он говорил, не замечая того, как повышает свой голос переходя на крик:
  - Они такое впечатление, что в войну там играют! Мы для них не люди, а оловянные солдатики.
  Хлопов взорвался и обратился к Мартынову напрямую, не принимая его выпадов:
  - Это мой милый - войска специального назначения, ты, зачем шел то сюда? Нашивки носить что ли или шевроны? Чуть в беду попал и сразу ноешь?
  И оглядев всех и каждого капитан продолжил говорить.
  - Кто сюда вас всех звал? И их всех, - он кивнул в сторону позиций, где располагались бойцы, - кто сюда приглашал? Это не курорт, не туристическая прогулка по горам. Желающих в спецназе служить как грязи, все рапорта только и пишут, хотят, просятся сами, пороги обивают, а как умирать в бою стало надо и вот оно, и желающих то оказывается оставаться спецназовцем раз-два и обчелся! Сразу хором запели: командование виновато, да и умирать как оказывается не за что и власть говно и командиры - оказывается уроды. Что в плен собрались? Жить захотели?
  -Так ведь все мы думали, что спецназ и армия - это умные честные командиры и начальники, а здесь что? Да и за Ельцина я не голосовал, понятно, мне вы Советскую власть верните, в Союз я хочу назад! - резко беззлобно отвечал ему Мартынов,
  - на нас элементарно забили, и умирать бы будем по чужой глупости, и в глупом бою, нас просто закидают гранатами и минами, а тех, кто останется в живых, тем горло перережут как баранам!
  - Вот ты Мартынов живой, а уже себя хоронишь, не рано ли? А пока еще живой так дерись, а не ной как баба. Глядишь, может и вертушки подоспеют, и умирать не надо будет и в плен не придется сдаваться! - Файзулин поддерживал Александра.
  - Нас перебьют. И что дальше, кому от этого будет лучше? Ельцину? Родине? Твоей матери или матерям наших солдат? - в ответ спрашивал Мартынов.
  - Мою мать не трогай, - в ответ сквозь зубы прошипел Хлопов, сжимая от ярости кулаки. Еще чуть и, казалось, ругань перерастет в столкновение, но Ивлев не вмешивался.
  - Ты офицер, командир и не только за себя отвечаешь, у тебя ещё и личный состав есть. Они за что? Как ты за спецназ? - пытался донести да Хлопова свои доводы Мартынов.
  -Как так? Мы служим в спецназе- мы не можем сдаться! У нас нет такого права! - Файзулин метнул в Одуева и Мартынова ненавидящий взгляд:
  -Предатели!
  -Эй ты полегче на поворотах, - побледнел Мартынов, -я умереть не боюсь! Но за что тут умирать? Непонятная война, на своей же территории, война, которую раздули наши горе-руководители, они не смогли договориться с этими чеченами, о том, кто в доме хозяин. Дележ бизнеса. А мы кто тут? Приехали на разборки?
  - Мы здесь не из-за бизнеса, мы Родине служим, Долг выполняем, присягу, - настаивал Хлопов, было видно, что он уже устал, не находя широкой поддержки товарищей
  - Да тебе Саня на всех плевать! - закурил прапорщик. - Ты как маленький мальчик, что-то там себе придумал вместе с Файзулиным и твердите как попугаи про долг и честь, еще теперь и про спецназ. Но есть жизнь, есть живые люди, а это подороже и чести, и долга будет.
  -Никакие они не люди. И мы не люди. Мы солдаты, понимаете - солдаты. Любую войну копни дерьма всем по уши хватит. Здесь все не маленькие детки, знали куда идут! - Хлопов по-прежнему не уступал.
  -Кстати про деток. - Мартынов кивнул на беловолосого худого старлея, не вмешивавшегося в разговор, стоявшего в сторонке, словно бы все происходящее не касалось его. -Ты вот у Тихонова лучше спроси на эту тему, а ты знаешь, у его единственного сына опухоль мозга, и он деньги на операцию ему собирает и сюда он из-за денег, а не из-за твоего сранного престижа или долга перед Родиной поехал. Его сыну операция нужна, которую у нас в России сделать не могут - надо пацана в Германию или Израиль вести, вот он с нами сюда из-за денег сам и напросился. А где же твоя Родина, как жизнь забрать Родина есть, как что-то дать, у Родины ничего нет - все украли. Нет у Родины денег на сына Тихонова и у министерства обороны их нет. На лимузины и парады деньги, значит, есть, на генеральские пайки тоже как бы хватает, а маленькому мальчику, сыну офицера на операцию денег нет. Каждый день войны здесь в Чечне миллионы долларов стоит нашей стране, а на больных детей у них денег нет. У какого-то бизнесмена, который куртки из Турции возит, деньги тоже есть, а у Сереги Тихонова, старшего лейтенанта спецназа ГРУ денег нет. У него вообще никакой гражданской одежды нет давно. Он в полевой форме за хлебом в магазин ходит. Так его Родина любит? И жена его в общаге без работы сидит и плачет, мужа с войны ждет с больным мальчиком на руках. А еще ты Хлопов матерям этих солдат, которые тут в окопах сидят, про спецназ иди и расскажи, и что потом твоими шевронами им стены в своих квартирах обклеивать надо будет, когда их сыновья здесь ни за что погибнут? По вине каких-то уродов в генеральских лампасах, придумавших с будуна эту горе операцию!
  Мартынов не то что бы боялся смерти, нет, он ее совсем не боялся. Но после трехдневного марша, тут на этой высоте в окружении, перед боем все, что тихо тлело в его больной душе, вдруг вспыхнуло ярким пламенем. Все вырвалось наружу и не могло уже молчать. От отчаяния ему хотелось кричать. Он не хотел глупо и бездарно умирать, он жадно желал жизни, желал просто жить, просто ходить по этой земле, хотел счастья, любви. А жизнь хотели у него забрать, причем забрать как-то так глупо и нелепо, даже небрежно, халатно и это все сводило Мартынова с ума. Тихонов отвернулся, он не хотел, что бы о его беде знали, это была его боль, обжигавшая душу. Она застыла в сердце стрелой, стала им самим, прижилась, и у него не было никакой нужды, ни с кем делится ей. Хлопов сжав зубы, произнес как робот, выдавив из себя каждое сказанное слово:
  - Сюда никто никого не звал, каждый сделал свой добровольный выбор, когда сам шел служить в спецназ. Вы должны понимать, что есть вещи, которые больше, чем, чья-то жизнь, в том числе и моя или ваша или чья ни будь еще, это честь. Может быть, конечно, это слово вам не знакомо или кто-то его забыл. Дело здесь не в нас самих, понимаете? Если мы с вами сдадимся в плен, мы спецназовцы, то какая к черту после этого страна, какая армия, какая присяга? Мы элита, мы лучшие, это накладывает на военнослужащих сил специального назначения особую ответственность за свои решения. Мы пример для всех других. В нас верят. Мы может быть те, что еще удерживает нашу армию от развала и поражения. Все говорят, придут спецназовцы и все наведут порядок. Так и есть. Так было и будет. До нас и после. А если мы сдадимся, все понимаете, все кончится на этом, все...Больше ничего уже нет у этой армии кроме нас. Именно мы - то святое незапятнанное ничем, что у нашей Родины и у нашей армии еще и осталось. А если сейчас и мы сдадимся в плен вместо того, что быть героями и примером, то, что же будет потом?
  Старший лейтенант Хлебодаров закурил:
  -А знаете ребята, я всегда представлял себе, что все будет как-то, так как есть сейчас, словно знал, что окружат, знал, что надо будет вот так умереть, но не думал, что это будет так скоро. Скажу одно - удивлен этим разговором, а второе скажу все же жаль, жаль, если все же придется умирать. Но если так надо, что ж я готов.
  -Когда за страну в бою никто не будет умирать, не будет больше этой страны. Дни этой страны сочтены. Но скажите, почему мы все должны погибнуть здесь. Вот мы умрем, и что поменяется в этом мире. Да всем абсолютно плевать на нас, нас предали, продали и уже, наверное, списали. Через два дня всех забудут. Помните, когда снаряд попал в здание, где располагался отряд спецназа ФСБ в Грозном? Тогда ведь погибло почти полсотни крутых бойцов, помню, у нас в бригаде все на ушах стояли, и мне казалось тогда, что по телевизору это обязательно покажут, траур объявят в стране, ведь это же ребята-герои, легенды. Вся страна только и будет об этом говорить. А нет, всем плевать и в новостях ни слова. А тут еще, какого-то журналюгу убили, он на первом канале колесо чудес крутил, викторину вел. Так пол-Москвы его пришло хоронить, вот она вам народная любовь. Эти-то за Родину жизни отдали. А этот журналист что? И кто людям ближе?
  -А если я погибну все же, сколько моей семье за меня заплатят? - спросил Тихонов. -Перед отправкой я интересовался, но мне толком ничего не объяснили.
  Это вышло как-то так просто и внезапно, что все вокруг сразу замолчали. Стало неловко и стыдно от этого вопроса старшего лейтенанта, отца больного мальчика.
  -Слава, ты не погибнешь, ты будешь жить, хватит этих разговоров, - сказал командир, - скажи, а ты к нам в отряд был переведен накануне отправки в рейд, про сына я не знал, прости!
  -Да какой мудак вообще его с такой бедой, которая случилась, с ребенком сюда отправил? - возмутился раздосадованный Хлопов. Всем было неловко из-за происходящего.
  -Я сам напросился, рапорт писал, сначала в Грозный, потом сюда...- грустно улыбнулся Тихонов.
  -А про пособия по смерти не факт, что их семьям сразу заплатят, - рассказал Мартынов, -им для этого в Министерстве факт гибели военнослужащего нужен, или как минимум тело, а так, как здесь, ты будешь пропавшим без вести и точка. И денег никаких не будет. Вон группа с 3 бригады вся в Грозном при штурме в Совмине погибла, там фугас чехов радиоуправляемый в здании взорвался, всех восьмерых и завалило обломками. Дураку понятно - погибли парни. И что? Уже месяц числятся как безвести пропавшие, вот суки какие. Там мой друг погиб Вовка Данилов, так его жене Кате говорят, твой муж без вести пропал, пособие не положено, а вдруг он чеченцам в плен сдался?
  -Как же ты со всем этим Мартынов живешь? - спросил его Файзуллин:
  - Кругом у тебя грязь и дерьмо, и свои все враги, что же ты тут делаешь? Зачем служишь в этой армии? Зачем же носишь погоны?
  - Да служить я начал товарищ старший лейтенант еще давно при Союзе в розовых очках, как и ты, а ты очки то сними, а то разобьешь себе их, и глаза поранишь. Что думаешь, в сказку попал или если дерьмо не видеть, то чище будет вокруг? Знаешь, а люди ничем не брезгуют, вот перед нашей отправкой иду мимо расположения соседней части, мотострелков, а там три лейтехи прапорщика бьют. Знаете, так сильно бьют. Я им чего бьете парни? Заступится, дурак хотел. Я этого прапора давно знаю, кличка у него Глобус, толстый такой, как генерал важный ходит. А они мне и рассказали историю, что этот прапорщик кассир их полка со своим приятелем начфином, через округ себе командировки фиктивные в Чечню оформили, приказами прошли, а сами они никуда не ездили, даже жопы от штабных стульев своих не оторвали. Так вот, этот Глобус прокололся, он пошел в санчасть курортные на себя оформлять по липовой контузии, которую, мол, в Грозном получил. И ведь справка у него есть с синей печатью, что находился там. Вот хочу спросить, как это так? А в санчасти его начмед и вычислил, сразу пошел к особистам, а те доктора послали куда подальше. Начмед со злости всем в бригаде и рассказал. Да за такое эту суку прапора к стенке надо, без суда и следствия. Сталина на них нет. А лейтехи мне говорят, что такса для тех, кто хочет ветераном быть боевых действий, в округе есть, хочешь, плати и все будет!
  - Говно всегда было! - вздохнул Хлопов.
  - Говно есть и будет, просто что-то больно много его стало, дышать не чем уже! - продолжил Одуев. -Всю армию к чертовой матери развалили, а теперь повоевать решили наши горе генералы, а воевать то не чем. Пехота ничего не знает, ничего не умеет. Загнали пацанов в Грозный под новый год эти горе генералы, а это просто мясо, пушечное мясо, а не пехота. "Руковводители" и "палковводцы", мать их. И что делать, а воевать то как-то надо, и тогда наших туда, помните целых четыре группы из первого батальона. И что ребята там вместо пехоты здания штурмовали! Разве для этого спецназ нужен? -
  Все молчали.
  - А когда 508 полк отправляли, помните, что было? Всем округом его собирали в Чечню. Никто ехать не хотел, все офицеры вместе с начальником штаба мигом рапорта на увольнение написали. Тогда Севу Калашникова попросили к ним начальником разведки полка пойти, потому что не кому. Он рассказывал, все взводные пиджаки, ротные наполовину. Кадровые из училища пришли сразу рапорта на увольнение командиру на стол. А он им, а как же Родину защищать, а они ему дядя тебе надо ты и защищай, а у нас дураков нет. Технику со всего округа свозили, потому что в полку половина не ездила - разворована и не стреляет. А пока полк маршем до Грозного шел еще часть техники неисправной прямо на дороге бросили! Это война? Севе задачу ставят в город войти, а у него в разведроте одни пацаны, вот он с ними и воевал, а на третий день пулю в живот получил и умер, не приходя в сознание. А у него дочке 5 лет. Как так?
  -И что херовая страна, херовая армия, херовые начальники, а нам что теперь из-за этого надо тоже как они? Что, давайте сдадимся, что бы все пальцами в нас тыкали, плевались! Вот спецназ в окружение попал и обосрался хуже пехоты. Что бы совсем в этой стране и в этой армии ничего уже святого не осталось! - вспылил Файзуллин. Офицеры нервно закурили. Слепой долг солдат и жизнь балансировали на весах, что важнее, какой выбор верен. Предать все ради того, чего жил, и выбрать жизнь или пожертвовать жизнью ради долга? Кажется все так просто - поступай как должно, а дальше будь, что будет, но, а кто скажет как оно как должно?
  Ивлев, почему-то вспомнил случай из истории как великий киевский князь Владимир Мономах, осажденный братом Олегом и половцами в Чернигове, чтобы не губить в напрасной битве жителей города, оставил его без боя брату в обмен на мир. Майор увидел мысленным взором картину, как сквозь ряды кочевников покидал город князь с семьей и дружиной, а половцы скалились словно волки. Каждый подвиг воинов решивших выполнить свой долг обрекая себя этим на верную смерть, даже ту смерть, которая с точки здравого смысла нелепа, ложился краеугольным камнем в фундамент его Родины. Здание государства стоит на этом фундаменте. Именно готовность умереть, готовность стоять против врага вопреки всему и была источником того духа, который нельзя сломить. Человек всегда готов ради своих истинных ценностей, не колеблясь отдать свою жизнь, и в этой жертвенности, главным, по мнению Ивлева, было именно то, ради чего все это совершается.
  -Если ты знаешь, ради чего, - сам себе говорил он, то умирать не страшно, но если ты не понимаешь, ради чего ты сражаешься и умираешь, то такая смерть ужасна, а жизнь пуста. Смерть ради, всегда имеет смысл.
  Когда Ивлев думал, что он и его ребята умрут здесь на этой высоте за Родину, то дух противоречий овладевал его сердцем, мысленно он, то строил смысл этого долга, то находил, что умирать за то, что теперь называется Родиной его солдатам не стоит. Великая страна великих людей, которой он когда-то дал присягу, была безвозвратно утрачена. Смысл гибели тех, за кого он отвечал, был теперь неочевиден для майора. Эти люди в форме с оружием, усталые и измотанные и были для него той самой Родиной, а не те далекие безразличные чиновники, олицетворявшие собой государство, которому он служил. Он не считал, что жизни его солдат нужно отдавать за них. Разменными кровавыми деньгами казалась ему их жертва. Люди, пришедшие к власти в стране, были чужды ему и непонятны, как были непонятны их идеи и лозунги, их война, которую они развязали. Хотя умом и сердцем офицер верил, что у его Родины были и худшие времена, чем теперь, и выполнять воинский долг необходимо, так как их жертва будет камнем в фундаменте новой возрожденной из пепла страны. Но в тоже время Ивлев видел свой долг командира, прежде всего в том, чтобы сберечь их... Мысли майора внезапно прервал молчавший до сих пор Тихонов:
  -Товарищ майор, - обратился он к Ивлеву и как-то по-детски наивно попросил, -а если я в начале боя погибну, то вы, пожалуйста, доложите нашим, что я погиб, а не без вести пропал, а то мне пропавшим без вести быть никак нельзя. Ребята не врут, у моего Вити, у сына глиобластома, ему всего-то три года, мои и жены родители уже все что могли, продали, нам в России везде отказали, а Германии операцию обещают, так что мне без денег никак нельзя!
  В воздухе повисла гнетущая тишина. Опрокинутые ввысь горы, небо в облаках, лес, все молчали, словно пораженные громом.Он устало кивнул старшему лейтенанту, успокаивая его:
  -Конечно Слава, конечно, но ты, пожалуйста, прекрати все эти разговоры! Я приказываю тебе, как командир. Все будет хорошо!
  Кто и зачем послал этого парня сюда? В таком состоянии разве можно идти в бой? Проблема не в том, что убьют его, беда в том, что из-за него могут погибнуть другие. Война - это работа. Это майор твердо усвоил еще там в другой стране, в другой армии. Он тогда понял, что очень часто подвиг - это расплата за чьи-то ошибки, недоработку, халатность. Подвиг - это когда кто-то не сделал, не смог, а другой жертвует или рискует собой что бы это исправить. Ивлев не мог понять одного, почему ни комбриг, ни замполит бригады или хотя бы прежний командир батальона Тихонова не сообщили никому о беде этого парня? Что не могли найти офицера на задание и взяли его? Тем самым создавая слабое звено в отряде? Кто спорит, идет война, навалились бесконечные задачи, подготовка и отправка групп, запарка, и что всем все равно, у всех свои проблемы, все настолько замотаны, что уже и эта трагедия никому не кажется бедой. Или пока не случится у самих, люди не понимают очевидного? А может они решили - он офицер и должен стойко выносить тяготы военной службы? Но ведь Тихонов психологически неустойчив! Конечно, в бригаде теперь каждую неделю то похороны, то поминки, то снова похоронки, сегодня офицер, завтра контрактник, а то и рядовой - срочник. Смерть не выбирает. На улице в городе зима, снег, елки, а за серым бетонным забором воинских частей совсем другая жизнь - война. И люди очерствели. А старший лейтенант Тихонов как-то весь сник, помрачнел, и молча, слушал чужие разговоры, обхватив русую голову руками. Губы все искусаны в кровь. Что творится у парня в душе, не знает никто.То, что произошло дальше было как в страшном сне. Тихонов попросил у Ивлева отлучиться, сказал, что это ненадолго, объяснил, что ему надо по нужде. А ведь Ивлев ничего не заподозрил, а мог бы, странный вопрос про выплаты погибшим, и не менее странная просьба офицера должны были насторожить Ивлева, но он, как и все чудовищно устал. Тихонов выбрал себе смерть сам. Он не мог стреляться, боялся, что самоубийцам ничего не положено в плане денежных выплат, как и в случае сдачи отряда в плен боевых денег их лишат, и решение само пришло ему в голову. Надо было просто погибнуть, погибнуть на виду у всех, до сдачи в плен, тогда положенные деньги выплатят и его мальчику хватит на операцию. Когда майор посмотрел на часы, то до истечения времени ультиматума оставалось еще полчаса. Все офицеры молчали как воды в рот набрали, переваривали случившееся, ждали, что скажет им командир отряда.
  -Как бы то ни было решать тебе командир, - нарушил тишину Одуев,
  -скажешь умирать, умрем!
  И смерть им долго звать не пришлось, она не любит шуток и пустых разговоров. Где-то рядом прогремели выстрелы, кто-то бил длинными очередями. Офицеры, не прячась, выскочили из укрытия, и то, что увидели они, всех повергло в шок. На передовой позиции, в отдалении от них, ниже по склону холма в полный рост стоял старший лейтенант Тихонов и вел огонь из своего автомата в сторону леса. После того как он расстрелял первый магазин, он спокойно сменил его на второй и продолжил стрельбу.
  -Остановите его! - закричал Ивлев. -Слава прошу не надо! Слава хватит!
  А Хлопов и Мартынов, дружно бросились к нему, в то время как, с другой стороны, туда же метнулись бойцы, но было уже поздно, одинокий выстрел снайпера, сделанный из глубины леса оборвал жизнь молодого офицера. Пуля попала Тихонову прямо в лоб, и опрокинула тело разведчика на землю.
  -Зачем Слава зачем? - тряс его обмякшее тело Хлопов. Мартынов и солдаты, бывшие рядом, сняли шапки. Растревоженный лес замолчал, развеянная выстрелами тишина вновь сгустилась над округой. Тихонов умер моментально, даже не успев закрыть глаза. Из черного отверстия во лбу не телка кровь. Пуля прошла на вылет, сзади на затылке промокшие от густой крови слиплись волосы. Лицо стало неестественно бледным.
  -Эх, мальчишка! - в досаде махнул рукой Одуев.-Ну ладно мы, а как командование не знало о его проблемах, его же нельзя было сюда отправлять! - удивлялся Мартынов.
  -Как так командир? - спрашивал тот у Ивлева. Майор опустил глаза и потерянно пожал плечами:
  - Это решили без меня в последний момент, помните, когда капитан Сушкевич из 2 го отряда внезапно перед самой отправкой заболел!
  -А Сушкевич известно, хитрожопый, - рассмеялся Файзулин.
  - Да и папа у него генерал в округе, Лешу не отпустил, похоже, наши начальники с самого начала искали ему замену, а тут дурачок Тихонов подвернулся!
  -Да я был в штабе и слышал, как комбриг ругался на его отца. Тот совсем замучил его своими звонками, грозил перевести Сушкевича в пехоту или к десантникам! - подтвердил информацию Хлопов.
  -А что кроме Славы во всей нашей бригаде не нашлось никого отправить в командировку? - удивился Мартынов.
  -Да похоже на то, - согласился прапорщик.-Упокой господь его душу.
  И перекрестился. Безжизненное тело Тихонова бережно завернули в чистый брезент, и положили в кусты возле командного пункта. Оно осталось молчаливым напоминанием о превратностях жизни, судьбы, о смерти. Первая гибель в отряде и такая нелепая.
  - Вот и повоевали, - грустно сказал кто-то из солдат.
  -Сколько ему было? Двадцать семь? - спросил Одуев, и никто ему не ответил, потому что ни кто не знал точно сколько было лет молодому офицеру.
  Командир поспешно распорядился радисту отправить на "большую землю" шифрограмму, что в отряде есть первые безвозвратные потери, в перестрелке с боевиками погиб старший лейтенант Тихонов, отряд по-прежнему находится в полном окружении и Ивлев просит немедленной эвакуации, а предлагаемый командованием прорыв на север по целому ряду причин невозможен.
  Ответ пришел незамедлительно: "Делаем все что можем, попытайтесь изменить направление прорыва".
  -Ну, Сушкевич и сука! - Хлопов сжал кулаки.
  -Да причем тут Сушкевич? - вздохнул Мартынов. -У нас пол России этих Сушкевичей...
  -Ну да, а другая половина - это Тихоновы, - добавил, недобро усмехаясь Файзуллин.
  -Все высказались? - обвел взглядом своих подчиненных усталый майор, все понимали, что надо подводить под всем сказанным и сделанным красную черту.
  -Нет не все, я хочу еще вам всем кое-что сказать, - отчаянный Хлопов не унимался, нелепая гибель Тихонова огнем горела в его душе, когда господь хочет наказать, нередко он выбирает невинную жертву. В чем была вина Тихонова? Только лишь в том, что надел погоны, взял оружие, назвался воином и попросился на войну, но почему лишь он? Почему чашу невыносимых страданий и отцовского горя принял он? Может смерть - это побег из ада жизни, в который его заключила судьба? Тихонов нашел свою смерть лишь потому, что сам захотел, сам позвал ее.
  Хлопов начал издалека сбиваясь, захлебываясь словами:
  -Вы все не понимаете, вы ничего не понимаете.
  Голос его срывался и дрожал, рукой, словно мечом он рубил воздух, пытаясь что-то донести до других еще до конца не сформулированное у него внутри, но рвавшееся наружу.
  - Хорошо допустим, мы все сдадимся в плен, сдадим своих бойцов. Хорошо эти, - он махнул в сторону леса рукой указывая на бандитов:
  - в кои веки сдержат свои обещания, вернут нас всех домой. Обменяют нас на своих пленных боевиков. Выторгуют у наших их ублюдочные жизни за наши шкуры. Хорошо пусть в том, что случилось, виноваты не мы, а наши тупые генералы или даже нас предали, но все это же сделали, я имею ввиду сдачу в плен, мы сами, а не они. Они предали, они просрали эту операцию, они не мы. А мы им подыграли и сдались в плен. Каждый в этом мире отвечает за свое, за сделанное им самим лично, за себя! Важно, то какой выбор здесь и сейчас сделаем мы. Какой выбор сделаете вы - командир. Я не прячусь за вашим выбором, у каждого должен быть свой собственный выбор. Мы все здесь люди в погонах, все дали присягу служить Родине. Вы вот все жалеете наших бойцов, про матерей их, наверное, даже правильно говорите. Я не знаю этого, правильно или нет. Я знаю как должно. Вы все забыли одно: они - солдаты, они - воины и им, как и нам умирать за Родину это так же естественно, как жить, как дышать. Врач лечит, токарь деталь на станке точит, а мы исполняем свой воинский долг. Если хотите это наша судьба. Это наш долг и эту жалость к ним, к солдатам, пусть даже восемнадцатилетним или двадцатилетним, не пожившим, не поившим, не погулявшим и не любившим, не важно каким. Понимаете, не важно, столько им лет, им свою жизнь начавшим, эту жалость, эти слова все это придумали наши враги. Для того что бы сломить нас, вызвать в нас червоточину, как коррозии на металле, как гниль на дереве, едва появилась, а через год вся сердцевина ствола уже вся окончательно выгнила. Какая на хер это жизнь, если она начинается с позора. Нас всех обманули. Нам внушили эту жалость, наших парней из мужчин превращают этой жалостью в недоделанных инфантилов. Какая жалость на хер, они должны сражаться и точка. Они присягу давали родину защищать. И если надо должны умереть, потому что кто-то должен это сделать: умереть, когда будет надо, иначе нет ничего больше у нас с вами - не армии и не страны. Мы военные, когда надо квартиры и зарплату получать, а как умирать в кусты?
  Да им нашим солдатам здесь в этом случае не повезло, нам все не повезло оказаться тут, пусть так бывает, надо смириться, надо выполнить свой долг, ведь что в этом такого особенного для солдат умереть, защищая Родину, ведь бывает всякое и кирпич на голову падает, и машина на улице пешехода сбивает насмерть. Посмотрите, на этих кавказцев, они своим юношам сопли не вытирают, они пятнадцатилетним в руки дают оружие и посылают в бой на смерть. Не бегают за ними с платками, не ноют как мы: мальчиков восемнадцатилетних жалко. Как трахаться и бухать так это могут все, быстро эту науку осваивают, а как Родину защищать у нас сразу мальчик, пацан, жизни он еще не видел. Я в эту армию сыночка не отдам! Как так? Вот и вырастают инфантильные дибилы с хером до колен, а потом родители плачутся, кого мы вырастили? А Родину то защищать некому. Вот мы сдадимся сейчас, мы - спецназовцы, мы - элита армии, мы целое отдельное спецподразделение, а ведь есть подразделения пехоты, грязной оборванной пехоты, которые в Грозном в окружении не сдалась, дралась до последнего патрона. Что мы им-то мы потом скажем? Как в глаза этим ребятам посмотрим после этого? Вон в новогоднюю ночь в Грозном 131 бригада на вокзале в огне двое суток сражалась, в окружении, всеми брошенная. И что? А ничего, теперь все знают, что так можно, что именно так как они и нужно было. Не для себя мы должны драться, а для того, что после нас останется, чтобы другие потом так же дрались как мы. И даже лучше нас. Что бы генералы, которые нас сюда послали, задумались в следующий раз. Да пусть все это, точки зрения войны бессмысленно, бесполезно. Пусть нас минометами раздолбят, пусть мы не одного духа больше не убьем, это не важно, зато умрем как люди. Мы просто должны показать врагу, что нам плевать на смерть. Что мы не боимся смерти. Ведь их эту 131 бригаду в Грозный тогда тоже по глупости командирования сунули, подставили и что, а они тоже это знали, но ведь не сдались. А вы офицеры элитного подразделения спецназа ГРУ как только в окружение попали сразу на предложения врага о теплом очаге, еде, чистом белье купились в раз. Да враги над нами смеяться будут, за людей не будут считать. И это пятно позора нечем смыть будет с нас, а потом поздно будет, как с этим жить то дальше вы все будете, как? Брезговать нами будут, всем говорить, что, мол, видели мы эту элиту армии, три дня по лесам их погоняли, и они тут же лапки кверху в плен побежали. Мы все присягу давали, и что выходит, первые всем покажем, что это для нас это простые слова, а мы пустословы, брехуны. Мы сами солдат учили родину любить, а теперь показать как это на деле, что не можем? Стыдно же. Совесть ведь есть. Да страна давно распродана, да власть сборище ублюдков и этого не отрицаю, но сдаваться то нам зачем? Умирать тут надо и точка, умирать по-любому. Как Тихонов умер. Сам я с Надтеречной, отсюда с Чечни родом и этих шакалов знаю. Когда Союза распался, лихо они тут русских повырезали, в два счета подчистили свою свободную республику. А мы, а мы же защищать тут наших людей должны были. Мы давно придти сюда были должны. А мы их предали, делали вид, что нет ничего, нормально все и что еще раз предадим их и сейчас? Я тогда едва родителей вывести из Чечни успел. И что хороши мы - защитники. Если хотите, сдавайтесь, я нет. И никто мне приказать не сможет даже ты командир.
  Хлопов закончил и в его глазах блестели слезы.
  -Знаешь Саша, - Мартынов устало присел. -Да во всем ты прав, но правде твоей здесь сейчас не место и не время, это ты понимаешь? Вот ты говоришь честь, долг, спецназ, я не спорю, все верно говоришь, сами напросились, сами хотели. Да сами. Но скажи, в каком уставе, в каком наставлении, в каком приказе или законе написано, что бы все было бы так здесь. Ладно, ты или я, а они? Это все не их дело! -
  Капитан кивнул в сторону позиций, где ютились в наспех вырытых окопах бойцы:
  -Они-то за что? Все эти идеи, все эти идеалы - это супер, это здорово, но скажи неужели они реально стоят человеческой жизни? Да наши деды на фронте сражались, гибли, но это была другая война, другая страна. Настоящая, справедливая. Они знали, за что сражались. А вот я не знаю, за что они должны тут умереть. За приватизацию? За шабаш телевизионный? За Ельцина, за мудака Гайдара, за их гавнянную дерьмократию? За кого, за что? В приказах и законах у нас все прописано да ничегошеньки, то не соблюдается. Мы пришли сюда Родину защищать. Пусть, согласен. Но почему они именно эти срочники здесь. Не какие-то другие. Я говорю тебе про конкретных ребят, про Павлова, про Никольченко, про Нагапетяна и еще других. Они что какие-то особенные? На них пятно какого проклятия что ли нанесено, метка? Или они как прокаженные. РОЖАМИ НЕ ВЫШЛИ? Их ЧТО кто-то проклял? ОДНО не пойму, а где родственники Ельцинов, Гайдаров, где дети наших политиков и министров, которые своей неразумной политикой завели нашу страну в эту кровавую войну? Почему не они здесь с нами в касках в окопах сидят с автоматами? Почему здесь они эти простые парни?
  Он еще раз кивнул в сторону позиций.
  -Ты с нашими солдатами говорил - они все как на подбор из рабоче-крестьянских семей, кто из деревень, у кого родители всю жизнь на заводах. Да спортсмены, одно отличие от прочих, не были бы спортсменами, в пехоте в Грозном наверное бы были, а так вот тут с нами в спецназе. Они здесь перед врагом, лицом к лицу. Врагом настоящим не из кино, врагом, который и убить легко может, убить по-настоящему, не в шутку, не понарошку. А их ровесники, откупившиеся и закосившие от армии, где они? Они все там остались дома - спят себе в теплых кроватках. И что ты думаешь, кто-то переживает за наших солдат из них, или за нас, или кто-то может быть сейчас вот гордиться нами как героями? Нет, они все эти откосившие и откупившиеся в один голос смеются над ними и над нами, как над дешевыми лошками и дебилами, которые в армию по дури пошли! Развлекаются с девочками по клубам, кафе или ресторанам. На дорогих тачках катаются, некоторые и деньгами сорят. А нам копейки платят, что на жратву семьям не хватает. И что? И всем этим абсолютно плевать на то, что ты так ценишь, на твою Родину, на какой-то там дурацкий долг, на то, что здесь какая-то там война идет, на то, что кровь чья-то льется, что люди гибнут, на пресловутый национальный интерес.
  А скажи мне Хлопов, а по какому такому закону все так в жизни устроено, почему все именно так и не иначе? Какая в этом справедливость? Нам говорили коммунисты не справедливые - лживые и подлые, свергли их власть и что? Все справедливее сразу стало? Покажи, может в нашей новой конституции это все написано, что бы было так как есть? Нет. И правда нет. А что там написано? А там другое написано, что все равны, а на деле одни равнее других оказались. И что сейчас мы эту гниль, которая в тылу сидит по теплым норам защищаем? А ты пойми Хлопов, ведь кроме нас у этих ребят, наших солдат никого нет. Нам положиться не на кого в этой стране, в которой все продали за бесценок, все что наши отцы и еды создали своими руками, кровь и потом, все! Понимаешь все! Никто за них, за наших пацанов не скажет ни слова в защиту, пропадут они с нами тут ни за что на этой высоте и искать их павших никто их не будет. Всем на них плевать. Ельцину, Грачеву, всем! Слышал как-то, как по телеку какой-то жирный политик сказал, ну погибнет миллионов двадцать - ерунда, не вписались в рыночную экономику. А мы тоже не вписались в их эксперименты, только военные. Так нашей власти новой до простых людей, им до нас дела нет. Эти правозащитники мрази известно кого защищают! А ты Саша как они тоже наших солдат хочешь не за что в топку ими же затеянной безумной войны кинуть. А кому эта война нужна тебе, мне? Ее затеяли там, на верху, что-то эти нелюди между собой не поделили? И разве жизнь каждого из этих пацанов не дороже стоит, чем твоя идея спецназа, идеи долга, чести? Это ты решил так, что они дороже. А я решил по-другому, я за своих солдат головой отвечаю, я их на смерть просто так, ради всего этого дерьма на за что не отправлю. Был бы выход другой, сам бы первым на прорыв пошел. А почему они погибнуть должны, почему? Эти, кто отмазался, откупился, чем они умнее наших солдат, талантливее, одаренные такие, что их так берегут? Нет, им просто с мамами и папами повезло, у тех денег хватило отмазать сыночков, а нашим солдатам вот не повезло. В чем справедливость Саша? В чем справедливость, когда журналисты по телевизору на армию, которая их же защищает, помои ведрами льют, зубы скалят, нас федералами, а их сепаратистами называют! Умирать можно и нужно, но за власть и страну, где наши солдаты людьми будут, а не отбросами, второсортными дураками, попавшими в армию, отстоем. Если у нас есть возможность, а у нас она есть, надо не себя, а ребят, прежде всего спасать!-
  -Да ты Дима за срочников не прячься! - разозлился Хлопов?
  -ты за себя отвечай!
  -Да я Саша и не прячусь, просто, когда нет страны, почти нет армии, все что остается нам это их беречь в этом наш долг, если можно беречь, а не будет возможности беречь, то ответим и умрем, даже если нужно будет!
  -Командир, какие нам этот ваш товарищ дает нам гарантии? - вдруг задал вопрос майору прапорщик Одуев.
  -Свое слово, - у Ивлева бешено колотилось сердце.
  -Ты всех нас слышал принимать решение тебе! -
  Ивлев в полный рост спустился с холма на поляну, время ультиматума подходило к концу. Чеченец вышел из леса, их взгляды встретились. они подошли друг к другу.
  -Алик, мы сдаемся. Ты дал слово!
  -Конечно, - обрадовался тот.-Ты освободишь всех моих ребят, помни, ты дал слово!
  -Я все сделаю для этого командир, Саша я тебе слово дал, и я клянусь, Аллахом клянусь всем что есть у меня, матерью, своими детьми. Вы иначе все тут не за что погибнете, вас в плен не будут брать! Они пришли убивать... - чеченец вознес руки к небу как в молитве.
  Ивлев хлопнул боевика по плечу:
  -Мы сдаемся.
  И тогда майор вспомнил как перед отправкой отряда, его инструктировал полковник ФСБ, он говорил ему по-поводу своего агента, с которым разведчики должны были связаться в случае удачного выхода в район операции. При подходе отряда к Алтой-юрту через посредника этот агент передал бы им всю важную оперативную информацию: объекты, подлежащие немедленному уничтожению, места минирования дорог. Особист тогда сказал, что агент засекречен и даже он сам имеет допуска к информации о нем, но обмолвился - известно одно этот агент служил в спецназе ещё в Советской Армии.
  -Неужели это ты Аслан? - мелькнула неожиданная догадка в голове у Ивлева.-Но зачем же ты так из-за нас рискуешь?
  Но, увы, Ивлев не угадал, агентом ФСБ был не Аслан, им был начальник чеченской контрразведки этого района, спецназовец и бывший офицер ГРУ СССР. Никто группу не предавал, информацию о ее составе слили прямо из бригады местной кавказской диаспоре свои же за небольшие деньги, источником была женщина - делопроизводитель штаба сожительствующая с чеченцем и от того информация и попала прямиком к Аслану по каналам разведки. Спустя месяц как бы случайно эту женщину около части собьёт неизвестный армейский грузовик без номеров, который почему-то никто не будет искать, а ее сожителя чеченца найдут мертвым с перерезанным горлом на помойке возле дома, где он жил, но это будет уже совсем другая история. А тогда майор поверил в то, что его старый армейский друг и есть тот самый секретный агент и эта вера послужила последним аргументом в сделанном им выборе решения проблемы спасения отряда.
  Асламбеков, что-то прокричал в лес по своему по-чеченски, махнул рукой и на поляну из леса как по команде к ним вышли вооруженные люди, в большинстве своем высокие бородатые, крепкие, все как на подбор один к одному. Трудно сказать рады были горцы такому исходу или предпочли бы бой, но теперь они лишь выражали радость скорому окончанию этого дела. Ивлев, еще раз подтвердив Аслану свое решение, немедленно вернулся назад в расположение отряда, и отдал последние приказы. Следом была послана шифрограмма о сдаче в плен, после чего не ожидая ответа, радиостанцию уничтожили, она была разбита в дребезги, выстрелами в упор, шифры и секретные бумаги, карты и коды бросили костер.
  Офицеры и солдаты, молча, стараясь не смотреть друг другу в глаза от стыда, дружно по команде собирались на южном склоне. Понимание глупости выбора смерти и стыд от сдачи в плен боролись в каждом, в ком жила совесть. Одно дело попасть в плен в бою без оружия или патронов или в полузабытье, раненным, другое дело, так как они добровольно из отчаяния из-за бессмысленности сопротивления. Но это был их выбор. Оставшиеся мины и взрывчатку побросали в овраг. Туда же кинули ставшими ненужными цинки с патронами. Оружие портил, кто, как мог, корежили дула, сбивали прицелы, ломали затворные механизмы, выбрасывали их в снег.
  Тут произошла и еще одна трагедия - Хохлов и Файзулин стрелялись. Они не приняли сдачу в плен, они сделали свой выбор, доказывая себе самим и этому сгнившему в погоне за деньгами миру, что честь офицера как таковая, несмотря на все ещё существует. Бесстрашный Файзулин выстрелил себе прямо в рот, и пуля, пройдя навылет, снесла ему пол черепа. Он умер, как и Тихонов быстро, легко, совсем не мучаясь. Хохлов же неудачно выстрелил себе в висок и по случайной нелепости остался жив, получив тяжелое ранение в голову, и при этом он лишился глаза. Саша от боли и контузии потерял сознание, его перевязали и из веток и брезента бойцы сделали капитану носилки и на них спустили его вниз на поляну. На таких же импровизированных носилках вниз бойцы вынесли трупы погибших офицеров.
  Внизу на поляне чеченцы с любопытством разглядывали их тела, удивленно качали головами, цокали языком, спрашивая у бойцов:
   - Это они сами что ли? К нам в гости, наверное, побоялись идти?
  Кто-то им ответил, что плен - это позор, а смерть лучше позора.
  -А чего же вы тогда сдались нам? - резонно смеялись в ответ боевики. Солдаты виновато молчали, стыдливо как дети, отворачивая в сторону свои лица. Сказать в ответ было нечего, на такие вопросы был ответ один - огонь на поражение, но выбор уже был сделан. Цена жизни людей оказалась здесь и сейчас дороже чести и долга, потому что одни обесценили их, управляя страной, распродавая и пропивая ее, а другие это позволили сделать. И сейчас здесь в этом лесу случилось то, что случилось, командир сдал свой отряд, нарушив присягу и долг из самых гуманных соображений изменив своей Родине, которой верой и правдой служил уже многие годы. Как бы то ни было, но это было именно так и не иначе. И Ивлеву было на это плевать. За эту страну он не собирался умирать и брать на себя смерти своих солдат. Вскоре все до одного разведчики спустились с холма вниз, и сложили свое оружие в кучу у ног боевиков на поляне. Те удовлетворенно смотрели на них, все еще до конца, не веря в свою удачу. Русские сдались, не будет боя, не будет крови, не будет потерь - так воевать можно. Чеченцы одобрительно хлопали разведчиков по спине, много шутили, смеялись, даже угощали ребят сигаретами. Сам командир диверсантов спустился последним, привычно скинул бронежилет, бросил оружие и вместе с ними груз ответственности. Их всех вместе построили, у края поляны у подножия холма. Почему-то боевики никуда пленных не уводили как будто еще чего-то ждали. Ивлев забеспокоился и начал искать взглядом Асламбекова, он увидел своего старого друга в стороне у деревьев на противоположном дальнем краю поляны, там, где начинался черный лес, спящий в снегу, за которым виднелись безмолвные горы. Белые облака почти спрятали их вершины от его глаз. Но это были другие горы, не те, которые он так хорошо помнил, горы из другой жизни, другой страны, другой войны.
  Аслан был не один, он жарко спорил с каким-то крепким коротышкой. Тот был одет в модную полевую форму военнослужащих блока НАТО и выделялся этим на общем фоне однообразно одетых в российские камуфляжи боевиков. Бородачи вокруг спорщиков разделились на две группы, одна встала за Асланом, другая напротив следом за коротышкой и они, как показалось Ивлеву, даже навели друг на друга оружие. Назревал конфликт. Обстановка заметно накалялась. Чеченцы вокруг пленных сразу занервничали, начали что-то громко друг другу кричать, тыкать дулами автоматов в разведчиков, требуя, чтобы те опустились на колени, и не двигались, но, несмотря на весь этот шум все же было хорошо слышно, как каждый из спорящих - Аслан и его оппонент что-то эмоционально доказывали один другому на своем непонятном языке, то и дело срываясь на крики.
  -Похоже, духи спорят! - констатировал Мартынов, переминаясь с колена на колено, -так до стрельбы дойдет у них, покрошат еще на хер друг друга! -
  -Похоже, нас делят, - со знанием дела ответил ему Одуев, задумчиво поглаживая густые черные усы.
  Потом кто-то принес спорщикам спутниковый телефон и оба по очереди переговорили по нему, нервно передавая друг другу из рук в руки черную трубку с антенной. Наконец невысокий крепыш довольный вручил трубку Аслану, с торжествующей улыбкой победителя на хищном лице, радостно потирая свои руки. Бандиты, стоявшие за его спиной громко как по команде дружно рассмеялись. Все опустили оружие, было видно, что напряженная ситуация наконец-то разрешилась.
  -Кажется, что-то решили, - вздохнул Одуев.-Договорились о чем-то!
  Асланбеков выругался, махнул в ярости рукой. Все шло не так, как он планировал и обещал другу. Чеченец быстро подошел, почти подбежал к военнопленным, Аслан был очень сильно раздосадован случившемся:
  -Саша прости, этот баран командир другого отряда... - начал он, показывая на наглого коротышку.-Понимаешь, они не местные, не наши, приперлись сюда за каким-то хреном, в вот теперь требуют и себе пленных. Они потеряли троих убитыми там в овраге, ваш снайпер всех снял. А мое командование распорядилось им троих из ваших отдать, кровь за кровь, такие законы тут у нас. Понимаешь, я ничего не могу поделать!
  Он бессильно развел руками в стороны:
  - Это такие отморозки, я ему деньги взамен вас предлагал, очень хорошие деньги, а он все свое, давай ему кого-то из вас и все, ему нужно кровь за кровь. Кровная месть понимаешь, у нас так принято!
  -И что он хочет? Троих? - переспросил Ивлев - решение вопроса мгновенно созрело у него в голове.
  Асланбеков кивнул:
  -Всего троих! Надо решать кто пойдет!
  Крепыш и его бородачи следом за Асланом тоже подошли к пленным, рассматривая добычу.
  -Кого? - спросил по-русски коротышка у Аслана, обводя взглядом неровный строй. Стоящих на коленях в снегу безоружных спецназовцев. Асланбеков тоже стал оглядывать бойцов, как бы выбирая троих из них, тех, кого предстояло отдать на расправу упрямому коротышке. Но Аслан не успел этого сделать, случилось то, чего даже он не смог предвидеть в страшном сне, его планы рушились буквально на глазах.
  Я пойду, эй бери меня! - произнес Ивлев, глядя коротышке прямо в глаза поднялся с колен и сделал из строя пленных шаг вперед. Бородачи крепыша деловито подхватили его под руки.
  -Куда? - простонал Аслан.
  -Я с тобой командир, - быстро следом поднялся Одуев.
  -Я с вами, - выкрикнул Мартынов стараясь не отставать.
  Коротышка довольно рассмеялся:
  -Трое жирненьких барашков! Отлично!
  -Нет, - взмолился Аслан, но требовавшие жертвы мстители уже уводили свою добычу в сторону.
  -За них русские заплатят хороший выкуп!
  Потом еще чеченец пытался говорить вслед крепышу что-то на их языке, и снова начинал ему доказывать, но его люди больше не слушали Асламбекова, они вели трех пленных офицеров на расправу. Другие боевики замерли в ожидании казни, и с неподдельным любопытством наблюдали за происходящим у них на глазах.
  -Смотри и учись щенок как надо русских псов учить! - презрительно бросил через плечо коротышка Аслану. Проведя метров пятнадцать свою добычу к центру поляны, как к центру сцены, на глазах у всех, бородачи первым поставили на колени покорного Мартынова. А коротышка, достав нож, с криком "алахакбар" точным отработанным движением перерезал офицеру горло. Тот повалился в снег, и наблюдая его мучительную агонию убийца рассмеялся, поставив ногу на тело жертвы. Кровь толчками вытекала из раны.
  -Вы же бараны, - вас резать надо! - по-русски крикнул коротышка, смотря прямо в искаженное от ужаса лицо Одуева. На того как по команде тут же навалились двое бородачей. От нахлынувшей ярости у прапорщика побагровело лицо. Он сбросил с себя боевиков и схватил главаря могучими руками как клещами за горло. Казалось, еще чуть-чуть и он сломает тому шею. А коротышка, извиваясь и хрипя, оседая на землю снова и снова бил прапорщика ножом в живот, лезвие разрывая одежды с хрустом погружалось в тело и окровавленное вырывалось из плоти наружу. Физически крепкий казак не смотря на смертельные ножевые раны все же не ослаблял своей мертвой хватки. Наконец они вместе русский и чеченец упали на окровавленный снег. Раздались громкие выстрелы - духи стреляли в упор в раненного прапорщика. Все услышали его протяжное:
  - Ах вы суки! Одуев выпустил коротышку из своих объятий, на миг нелепо вытянулся всем телом и затих, словно одномоментно жизнь кончилась в его теле. Аслан схватился за голову, лицо его побледнело. Все задуманное рушилось у него на глазах: "Аллах всемогущий помоги мне" шептал он молитву, как заклинание, но она не помогала. Аллах отвернулся от него. В порыве отчаяния чеченец даже схватился было за оружие, но его люди, бывшие рядом, тут же стеной загородили ему путь:
  - Остановись! Не надо, не мешай, ведь Мусса прав! Кровь смывается кровью! Таков закон гор!
  Аслан пытался вырваться из их рук, но все было напрасно, его держали крепко, успокаивали, принимая все происходящее за вспышку гнева своего командира, не поделившего пленных с другим таким же как он:
  -Тебе что Аслан мало оставшихся русских, нам вполне хватит их поменять их на наших братьев!
  -Аслан, помни, что ты мне обещал, - успел прокричать Ивлев, в то время один из боевиков испугавшись повторения отчаянной схватки с непокорным прапорщиком, вскинул оружие, и несколько раз выстрелил майору в спину. На носилках придя в себя, от бессилия рыдал раненый Хлопов. Пленные разведчики, не скрывая своего горя вытирали слезы.
  Аслан, шатаясь, подошел к умирающему Ивлеву, лежащему на снегу и, окаменев от отчаяния, сел рядом с его телом. Он пытался закрыть раны руками, но все было напрасно, его друг молча умирал, устремив свой затуманенный взор к небу.
  Удовлетворенный местью коротышка, поднявшись с земли, вытер свой нож, и, плюнув на бездыханное тело прапорщика Одуева, что-то гордо победно выкрикнул. Его соратники одобрительно загудели. А через минуту он и его люди скрылись в лесу, покинув место кровавой расправы.
  Ивлев медленно умирал на грязном снегу, посреди зимнего леса и липкая обжигающая кровь ровными упругими толчками просачивалась между прижавшими рану пальцами. Он ощущал, что с кровью его тело покидает и сама жизнь, такая короткая и нелепая в своем извечном страхе, бесполезной погоней за химерами, перед ликом наступающей вечности. Да, именно предвкушение вечности, раньше украдкой врывавшееся в его жизнь, стало теперь таким отчетливым и даже главным, что заслонило собою все остальное, ставшим пустым и ненужным теперь. Дыхание постепенно становилось частым и неровным, сердце оборвалось и слабея от удара к удару застучало в груди в погоне за ускользающей в небытие жизнью.
  И боль там, в ране сразу куда-то ушла, ее сменил нарастающий холод. Тело становилось чужим, онемевшим, тепло жизни покидало его.
  И стало все как так предельно просто и ясно, в звенящей тишине бесконечно голубого опрокинутого вверх неба, охваченного странным рисунком сплетенных голых ветвей, что сразу пришел абсолютный покой, такой удивительный, что сильно захотелось заплакать, но уже не было никаких сил. Заплакать просто так сладко, как в детстве, без малейшего чувства горечи. Было жалко не себя, а как -то странно жалко проститься этим полюбившимся, ставшим уже привычным миром, с холодным воздухом, которым он все еще дышал, с острыми льдинками снега, колющими щеку, неуютным, но таким родным небом над головой. И эта ясность всего, охватила его целиком, без остатка, поразила своей непостижимой очевидностью и простотой. И он даже не понимал, почему это простое понимание всего раньше не приходило ему в голову, точно так же как пришло сейчас, в эти последние минуты его жизни, почему раньше это чистое понимание всего мира не отгадывалось им, не принималось, ведь тогда может быть вооруженный силою этого знания, он прожил свою жизнь как-то по-другому. Это понимание примиряло его с наступающей смертью и с прожитой жизнью, и с вечностью. И все остальное теперь стало каким-то лишним и совсем пустым, и даже ненужным. Все значимое для нег раньше - смешным жалким перед этой торжественной вечностью, уже ждавшей и звавшей его к себе в объятия сладкого сна смерти. На мгновение он даже испугался, что это ощущение ясности может его когда-нибудь покинуть, а он не хотел больше никогда уже с ним расставаться. Его угасающий разум крепко цеплялся за него, не отпуская не на миг это просветление. Ясность всего происходящего сейчас и прошлого стала беспредельно острой, мир перестал быть какой-либо загадкой или тайной. Все ответы на все вопросы были на поверхности, стоило лишь подумать о чем-либо. Почему-то страха смерти, спутника любой жизни не было, наоборот, его душу охватило приятное неведомое ранее томление какое бывает у человека перед встречей с чем-то новым и ему совсем еще неизвестным. Во рту появился металлический привкус крови. Глаза устало закрылись, навалилась темнота. Губы что-то шептали в предсмертной улыбке. И жизнь промелькнула перед ним как кинофильм, и он явственно увидел все что было когда-то, и ему привиделось на мгновение, что двери знакомого ему с детства лифта дома, где он, когда долго жил, открылись.... И он сделал шаг вперед навстречу в темный коридор подъезда с исписанными и изрисованными стенами, покрытыми зеленной краской. Темнота окружила его на мгновение. Он увидел в мельчайших подробностях до боли знакомые ему глаза матери, образ дочери и жены, те самые единственные любимые губы, которые когда-то он так сладко и долго целовал, и все разом потухло в нем...Оборвалось. Как будто кто-то задул свечу его жизни. Двери лифта открылись, и он шагнул в вечность...
  Аслан сдержит свое слово, через месяц нас всех обменяют на пленных боевиков, и мы вернемся домой. Нашего командира майора Ивлева посмертно оправдают, а всех погибших наградят. Останки тел Мартынова, Одуева и командира найдут лишь спустя год и с почестями захоронят. Хлопов останется инвалидом и уволится из армии по болезни, а вскоре сопьется. Сын Тихонова, Витя, так и не дождавшись операции, погибнет от своей неизлечимой болезни. Сошедшая с ума от горя утрат жена сожжет себя и все накопленные на операцию деньги в комнате офицерского общежития. Нас всех офицеров и контрактников, вернувшихся из плена, уволят или переведут служить в другие воинские части.
  Я капитан спецназа ГРУ Хлебодаров буду так же переведен в другую бригаду спецназа ГРУ, но, тем не менее, еще трижды побываю в командировках на этой войне.
  Я не знаю правильно или нет тогда поступил мой командир, я даже не знаю того, как бы я поступил сам на его месте, но знаю одно - тридцать солдат и офицеров, обреченных на смерть остались живы только благодаря ему. Конечно, сдача в плен могла для нас так же закончиться смертью, или же издевательствами и пытками как для многих других российских военнослужащих, попавших в те времена в плен к боевикам, но мы все же остались живы, целы и невредимы. Сдача в плен - это всегда позор для военнослужащего и тем более кадрового офицера, и среди нас были и те, кто предпочел смерть этому позору. Но разве я могу осуждать и тех, кто хотел жить.
  Погибнуть на поле боя за Родину, служить Родине, все это как не странно остается ценностью для нас даже в это поганое время. В это подлое время. Я понял, что все же Хлопов был прав, надо что-то делать, пусть даже вопреки всему миру, ради того, чтобы показать пример пусть короткой, но своей жизнью истинную сущность человека. Наверное, лишь в служении обществу, людям, в подвиге каждый проявляет себя как настоящий человек. Следуя за духом своего времени, принимая новые ценности, - деньги, похоть, обжорства, развлечения, мы из людей превращаемся в животных, тупых ограниченных животных. Что лучше для нас умереть человеком или жить таким вот животным?
Оценка: 5.84*5  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"