Ведмедев Николай Михайлович : другие произведения.

Жизнь бесконечная - 1

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

   4 ноября 2009 г. -
  
  
   ЖИЗНЬ БЕСКОНЕЧНАЯ... Основной вариант
  
   И жизнь в тебя ..., выйдя из тебя.
   Надпись на могильном камне.
   Древняя Греция. Коринф. 4 век до н.э.
  
   ... сверхчеловеческая бесконечность ...
   Случайно услышанный обрывок разговора
   двух выдающихся ученых в конгломерате
   обсужденнных ими философских тем.
  
   "В Индии умерла последняя носительница
   языка 65-тысячелетней давности..."
   Сообщение ряда мировых СМИ 5 февраля 2010 г.
  
   ******
  
  Жизнь любого человека по своей сути - многомиллиардная доля случайности. Шаг не туда, не сошедшееся с мыслями и обстоятельствами время, другой характер или же просто взгляд не в ту сторону любых из наших предков определили бы совсем другое население Земли. Причин - несчетное число. И вполне возможно, что талантливей Эйнштейна человек мог быть рожден, допустим, в веке 18. А не родившийся потомок одного из вырезанных гугенотов мог бы своим талантом встать почти рядом с Леонардо или же даже предварить эпоху Возрождения. Коснувшись все того же Леонардо, кто может ныне толком объяснить, что ему талантом равного мир до сих пор пока не видел. Кто-то из погибших (или их дети)в мировых войнах мог потом вполне пораньше бы придумать лазер. И, вероятно, что безумец даже хуже Гитлера мог быть и даже был рожден не именно в 20 веке. В те времена он так не мог прорваться к власти. Но не мог свести в могилу те безвинные десятки миллионов из-за отсутствия оружия большого поражения. Даже воду, касавшуюся уст Наполеона, вполне мог выпить ныне некий житель Альбиона или араб на севере Туниса. Какой-нибудь валун в Стране Суоми вполне способен много рассказать о времени, допустим, из палеолита. Но ни к чему теперь гипотезы и предположения, случайности и варианты. И сослагательная цепь определений. Из квадрильонов /миллионов триллиардов/ вариантов человеческого наполнения Земли судьбой истории преподнесен именно этот. С таким кропотливейшим составлением законов осязаемой природы, что можно бы назвать Всеобщей Справедливостью Земли, когда все живущее на ней может продлять жизнь своего рода лишь через представителей других его ветвей, далеких по составу крови. Все остальные волею слепого отторжения никак, ничем творящим жизнь, не состоялись...
  К тому ж никто пока сказать не может точно ничего о дальнем будущем планеты и о любом развитии внутреннего состояния людей. Что для них лучше будет впоследствии: беспредельно прогрессивный Интернет, рьяность к предержанию идей или чистейшие морально - этико - религиозные устои? И есть такое множество серьезнейших вопросов, на которые уж точно все ответы будут даны только отчасти. Мозаикой. Кусками. И то, возможно, лишь в совсем далеком времени. Возможно, мы узнаем о себе то, чего нам знать было совсем не надо (например, внутренние мысли)...
  Главный из них тревожно и с настойчивой неотвратимостью уже повис напоминанием на одном здании в Нью - Йорке. Пульсирует над нашим броуновским в высшей степени движением. Перед огромнейшей, неосязаемо - безмерной перспективой дальнейшего развития Земли. Что мы уже стоим в пяти минутах от конца цивилизации. Апокалипсис реально надвигаем на себя. Находимся в шагах от общей смерти, от того бездонного обрыва вдоль нашей напряженной жизненной дороги, на который мы обречены теперь ежеминутно с беспредельным ужасом неотвратимости взирать. Ибо предстоящие пять с лишним миллиардов лет существования живого на Земле из-за решения людей будут постоянно находиться под огромнейшим вопросом. Право же, было бы очень странно осознать, что само существование нашей планеты могло бы до отпущенного ей Галактикой предела оказаться вдруг не бесконечным. Увы, но вероятности такой не избежать. Потому что помимо вероятной встречи с внепланетной случайной угрозой беспредельный гений человечества все-таки пересекается с его же элементарнейшим безумием и чередой неиссякающих пороков...
  
   ПРЕДИСЛОВИЕ
  
  Не было бы всплеска строек индустрии до второй огромнейшей войны
  прошлого века - не было б и роста Балашихи, скромного когда-то поселения, притулившегося вовсе уж скромнехонько и тихо под восточным боком у не закольцованной тогда Москвы. Растянулись площадями средь лесов совершенно новые тогда и нужные стране заводы: автогенный и литейно - механический. Появились, после войны в индустриальный втиснувшись пейзаж, еще "Рубин" и 345-й военно - механический завод. Уже чуть позже вырос автокрановый. Городок странным паучьим расползнем жилого фонда все это время с настырностью вгрызается в дремучий лес, обозначая пепелищами его исход. Приезжал сюда и обустраивался большей частью деревенский люд. Строились вовсю малоэтажные дома. Сошли под размещение бараки. Иногда использовались под жилье даже подвалы. И речь означенно звенела тульская, рязанская, тверская. Как, впрочем, и владимирская тоже. Первым поколением своим косвенно столкнулся городок с войной. Заметно обескравливается, перемолачивается в части выделенных к битвам мужиков. Большинство их все ж прикрыто напрочь от пылающих фронтов твердой броней советской оборонки. Второй приток работников приходится уже года на 70-е расширенным и массовым приездом по лимиту с Украины, Белоруссии, Мордовии, Поволжья. Иногда и с прежних мест... Уже в большие общежития. С образованием разнообразней и покрепче. В широкие цеха. На разные станки. Под новые наметки и итоги производства...
  К тому времени на языках живущих там вертелось уже много Балаших, включая и клешнявые по формам в картах новые поселки - Южный с Первомайкой. И названия отживших деревень остались только в заводских и краеведческом музеях. Начисто постигшей участью определились Горенки, Леоново. Частично - и Никольско - Трубецкое. Третье поколение по своей сути и явилось первым чисто рафинированным. Как бы и местным. Балашихинским. Своим. Уже привязанным прямым родством к приехавшему раньше контингенту. Оно взрастало, заселив стотысячно с лишним дома. В которых их впервые пеленали. Откуда их привычно отводили в ясли и сады. Куда они всегда бежали шумно после школы. Приезжали из московских институтов. Откуда даже уезжали иногда. Под словом "Родина" подразумевая мягковато - сладко и привязанно к их душам вполне трудолюбивый город Балашиху.
  
  Она теперь уже другая, Балашиха. Не приросшая причинами к нынешним здешним, здорово уставшим и во многом отступившим после резанувшим по живому перемен заводам. Направленная больше на работу временем в столицу. Рассевшаяся там на совершенно непонятных часом должностях, в оживших новым смыслом учреждениях. Заметно переплавленная уже новой психологией. Креативами чаще иначась в сонме мнений и мировоззрений. Но какой бы уж теперь и ни была она, но все же разлилась из родников точно советских, обжатых грубовато - строго теснотой идейных форм, но морально все же никогда не загнивавших...
  
   1
  
  Еще один год в этой жизни закруглялся. Не ходко, мерно наворачивала срок зима по Подмосковью. Обвершком подрастающего наста неспешно расставляла всюду временные свои вехи. Устойчиво в заживе дней пристал к последней из декад декабрь, урывками чуть щедруя прихваченную стылью окружь предельно жиденьким подсевком уже которого, своим размером подравнявшимся с манной крупой, безмерно неоглядного натруса. Поплыли дни, в пленящей монотонности истиха и по-своему перебираемые знобкой, застуженной почти в безветрии, погодой. Сильно подслепшее, почти неласковое солнце робчайшим заступом уже свернуло незаметно к лету. С ленцой дремотной подбавляло в свою явь постепенно ободнявшееся время. Так же вставало каждый день. Плыло на запад сквозь задернувшую плотно небо пеленой, укутанную густо в серость невидь. С планиды хордовой клонилось. Скромненько сходило... Четвертый день от самой Анны Зимней не удосужилось окинуть хоть бы обмерком всевидящего взгляда закрай растяжный плоскогорий не плотными еще снегами устланной срединно - европейской, посреди лесов, болот, положистых равнин привольно растянувшейся России. Югами дальними своя тянулась тихо жизнь, во многом не похожая на ту, что в то же время всей светлынью вылеглась при накрывавшей густо завечерье здешней темноте. Вот только там - стеной вставало густо марево по далям. И все звенело. Растеплялось. Сияло радостями жизни. Беспечно наливалась соком зелень под вставшим где-то прямо в сам зенит над той землей досыта пекущим солнцем. Будто какая праздничность врывалась в безмятежно хорошившуюся жизнь наднебесным, бархатом в мелодию вплетенным колоратурным сверхизяществом сопрано великой Сары Брайтман из непревзойденных "Цветов зла". Тут же было все облачено в минор под исподволь текущее и духом угнетенное аллегро. И ощущения клубились в душах из обьемной массы впечатлений, родных по сути разве что предельно страшноватой, от Вагнера доставшейся "Вальпургиевой ночи"... Прибивались побыстрее люди всякий раз к жилью. Гнало туда же обреченных на бескормицу околичных собак. Во все чердачные углы упрямо, даже днями, забивались напрочь сизари, ничем не сподвигаемые к усыпляющему часто прежде воркованью. До серых сумерек сидели втихомолку на деревьях воробьи. По-своему, по-птичьи обгрустившись, унылую тянули думу о зиме. Возможно, и об отходящем, напрочь обряженным во все еще густящуюся мерклость, дне.
  На ночь под вскинувшийся живым страхом скрип деревьев тягучей, неотзывной нотой в тот день чутко вдохнуло в окружь сквозящую в тревоге безысходность. Сторожкую обнизь прохватным налегке подернуло морозцем. В спиральных вихрях с просвистом лихим металась, в облачка вуали часом налегке закутавшаяся вьюга. Заворачивала властно во дворы посуровевшей зимней привычкой нестойкий, робкий сквознячок. Вывеивала из наморозью освежеванных углов в хрупкой воздушности припушенную снежность. Взнимала там же на дыбки порошистое, насквозь все легчаво - крепдешиновое, живущее мгновеньем тельце круговерти. Видать, опять к такому же укладистому снегу...
  
  От южной проходной литейно - механического завода натоптанной до грязной серости тропинкой после оставшегося за спиной троих идущих уличного фонаря легли вперед и удлиняются, слабея мутью, валко колеблющиеся, сочлененно иногда почти сходящиеся вдалеке в плечах и поясе, плоско на наст распластанные тени. Скрипят шаги. Пыхтят одышки. Мужики двенадцатого механического цеха после второй рабочей смены грузной, натруженной походкой направляются домой. Отсыпаться. Отдыхать. Притереться, поплотней пристать дома к покою, вмещенном вскорости в двух долгожданно подходящих выходных. Морально отойти от напряжения однообразной, до приеди насыщенной трудом работы.
  Густой теплый парок у всех троих срывается, клубочками струится, исходяще вертится у лиц. Заметно учащается горячим выдохом при разговоре:
  - Была бы моя воля, я давно уж нашего Смирнова вместе с этой его говенной должностью цехового освобожденного комсорга напрочь вымел за порог. Если по-честному, то толку-то с него - нечто в молочном деле от козла. Целыми днями только то и делает, что с умной мордой просто шляется по цеху.- Где-то изнутри поддернутые остро воспаленным чувством, голосовые в неустроенности задрожали вдруг слабой натянутостью связки.- Под работу якобы настраивает нас, мать бы его... Будто мы оболтусы безмозглые какие. А сам в насущности-то кто? Ненужная большая шишка, что стоит на ровном месте.- Закачалась учащенно голова к плечам.- Как не посмотришь на него со стороны - одно мурло!..- Оправленный минором, звучный признак отвращения под мину кислую лица слетает сочно с моложавых губ.- И где это его так сильно подковали, что он базарить научился складно всем нам всякую подряд фигню?
  В ответ - лишь хрумканье крахмальное скудных натоптышей от мерного надвига снега под подошвы, усиливаемое эхом при залегшей глухо вокруг тропки тишине. Эскапада, будто в вату, западает безответно в нераспуганную чуть поодаль умолчь. Там и глохнет, рассосанная ненасытно темнотой. Сквозь мережность рукасто - черную застывших веток раскидисто и как-то страшновато закучерявившихся яблонь справа пробирается немного наискось и кривовато вверх подвешенным турецким ятаганом подлазуренная ксеноновой безжизненно - холодноватой бледностью который день растущая луна. Взгляд отвлеченный, отторгаясь поневоле всем сознанием, не ложится в жутковатую, сполна глотнувшую беззвучье, в крутое индиго крыла вороньего закрашенную ночь. Любому, кто б прикрыл глаза и встал бы здесь среди зимы, стало бы вдруг психологически несносно. Неуютно. Страшно. Запредельно одиноко. Если б не знать, что вскоре сквозь апрель уже сойдет к земле тепло, то все - пиши: "Пропало". Огромный кусок мира крепко застыл в позывах обреченного безволия. Весь выхолощен в чувствах. Нем. Покорно обессилен. Точно встал оцепенело перед входом в преисподнюю...
  Отговорившийся не унимается. Он уже заметно возбужден от невнимания. Сбоку кажется, что даже возмущен. Вспыленность явно выдают накоротке раздутые крылышки носа. Тут же на худой скуле струной подернутой вдруг отзывается остро задетый злостью нерв. Паренек снова с повернутой на четверть влево головы задевает наливающимся дребезжаще - нервно баритоном голосом все ту же выбранную тему:
  - Я вот ник - как не понимаю: кто и зачем ввел эту должность?- Струится чувственным пределом в недовольство вправленный все тот же моложавый, дерзкий голос. Легкий осадок горечи степенно выпадает из проникновенной речи никак не угомонившейся и не выравнивающейся тональностью в словах.
  - Что ты тут впустую перед нами ерепенишься? Гонишь всякую подряд барду. Начисто лезешь из кишок. Правдоруб ты хренов. Угомонись! Поди, не на трибуну заскочил...- Грубо цепляется из полутьмы оценочным приглядом невольно составляюшийся лишь только на минуты под забралом вычерни годами зрелый собеседник.
  - Я же...- Чуть не захлебывается от обиды молодой, рыбой вдыхая жадно воздух.
  - Конечно ж, ты... Если тебя сильно волнует это дело, то отойди себе куда тихонько да под встречный ветер и ори хоть до полуночи на полную катушку...- Сухой, светло - коричневой цветом морщавостью к дожитку шедшему лицу пристало на остатке измождение. В глаза вплыла истомленная грусть. Нагнетенность хлынувшим напором неизбывно и упрямо слышится в словах.
  - Ну, извини, Васильич, если можешь, подлеца. Но, понимаешь: до того уж накипело от такого бардака!- В конце ответа голос словно слабо зажурчал пересыхающим ручьем, нечетко тонкостью срываясь на фальцет.
  - Вот не пойму никак... Не то галимую ты гонишь лобуду. Не то правду непричесанную наизнанку перед нами вывернуть вдруг как бы вот это... возжелал.- Щегольнул умным словцом из-под на миг наплывшей умно поволоки глаз старик.- Будто бы не знаешь, что начальство для себя любимого затеяло всю этую муру. А с него спрос - пойми ты, дурья голова! - что с солнца за сам свет. Мы уже это прошли - жизнь почти каждого давно в полный терпеж подшлифовала. Под общий как бы приравняла строй... Скажи - на кой мне ляд все те же грабли чтоб в башку опять шибали? Когда и кроме них еще лягнуть могут прилично. К тому ж могу и выслугою пострадать. И местом в наш профилакторий. О зарплате я уже не говорю.- Теперь он кажется придавленным не только возрастом и гравитацией к земле. Но еще чем-то иным. Затонутым и больно, и морально.
  - И ты с этим смирился...- Звучит не то полувопрос. Не то - намек на констатацию. Тема сразу же сворачивается в притишь. Чтобы нечаянно преклонный не обидеть возраст.
  - Ну, как бы так...- Вертикально выставил старик озябшие в фалангах щуплые ладони.- Скорей всего мирюсь.- Маска равнодушия кроет лицо.- Мы с ними... Ну, с начальством - что на разных свадьбах. Свои песни не поем под их баян, и они в наш хоровод вставать не очень-то охочи.
  - Но ты ж их слушаешь!
  - Ихние песни, что ль?
  - Какие песни, к черту?.. Скажи по-честному: ты слушаешь начальство?- Взволнованность никак не покидает молодого. Парень опять взьерошен. Голос его уже звуком тяжел. Почти до медности чеканен. Скрипяще - нуден под конец. Даже немного вьедлив. Речевая выкладка слов в отрывисто - комкастое стаккато отводит начисто от восприятия психологический портрет. Негативом ретуширует вчистую образ и характер. Что нож поставлен лезвием ребром.
  Старый таким напором явно недоволен. Взгляд брошен немигающее - оценочно на худоватое лицо. С минуту размышляет, придавая взвешенно ответу важность.
  - Как только по работе что... А остальное все - дело десятое. Потому-то всем подряд, кто подковырист и выпытлив, завсегдашне говорю: лишь до семи считать обучен. Так что в дела чужие носа точно не сую.- Рассудительностью обставляет речь.
  - Правильно. Что хата скраю...- Другой поддерживает. Тот, что идет справа. С ленивенько - небрежно прогнанным гортанью тенорком присовокупляет свои мысли к стариковским.
  - И зря... Надо начальство иногда ставить на место. А то еще, гляди, неровен час - зажрется.
  - У нас тут так: кто схватил кнут, того рука и правит. Ты секешь?.. Зачем же лезть сознательно под порку.- Настаивает на своем последний собеседник.- А ты точно, как та бабка, у кой до поросячьего прикупа печаль вовсю не завелась.
  - Допустим. Только вот они...
  - Зачем тебе они? Ты ж знаешь: развернуть впрямую на тебя летящий паровоз - затея все же не из нужных...- Из жалости неспешно отвечает первому все тот же моложавый спутник. Странно, прикриком конфликтные уравновешивая грани, старается уменьшить, если уж не снивелировать вспыхнувшее незаметно напряжение.- Ты в таком деле лучше отойди. Чтоб на себя много не брать.
  - Я же тебе сказал: мы к ним не лезем, они - к нам.- Октавой ниже спокойно унимается старик дотошной выкладкой всех своих прежних мнений с новой стороны.
  Следом тянется минута с лишним, кажущаяся одним согласием, другому - поводом для новых, исподволь созревших аргументов и вопросов.
  - Узнать бы все-таки хотелось - по какому это праву так они творят? Хотя б не для порядка. Просто. Только для себя...- Новым, тембром четко не означенным вопросом, гладко насыщает тему первый.
  - От дурного семени нет доброго племени. Ты сам - что батя твой. Да не прогневается Ванька на том свете на меня.- Вздохнул мужик тяжеловато, с неким сожалением.- Тому тож хоть ежечасно кол на всей башке теши, чтоб правду зря не грыз. И - что с гуся вода... Так и с тобой: какой дубиной огревать бы надо чаще поперек спины. Чтобы не лез в ненужные разборки. Для вразумления бы как. Или острастки...- Глядит поглубже. В самые донца глаз.- А-а-а! Что там толку - обьяснять?..- Жирной точкой закругляет старый в разговоре все свое участие.
  - А ты-то кем таким будешь для них? Каким и даденным откуда орудовать так живо навострился правом?- Вполне определенно громко хмыкнул уговаривавший молодого буквально перед этим возрастом близкий собеседник.- Они всех этошних нас ни в какие будни не заметят, ни в праздник заговенный по именам никак не разберут. Скажи спасибочки, что иногда не по одним-то головам хотя б считают...- Конфликтную вплетает нить в грубовато ткущееся тоном рядно речи.
  - Я все ж хотел узнать, зачем должность ввели...
   - Разъякался, гляди!.. "Я" последней еле поселилась в алфавите, если тебе сказать попроще.- Покалывает умным, незлобивым взглядом. Спокойной взвешенностью выделяется вводящийся им вяло сбоку неожиданный акцент.- Спрашивать он хочет!.. Заяц морковку тоже сьесть хотел, но только кто ж ему это дозволит.- Выплеснулся бодро с уже язвленным подхихикиваньем грузный, неожиданно под самые басы скакнувший выпад. Новое хмыканье дразнящей ноткой пристало ловко на исходе.
  - Малым цехам такой лафы ж не дали...- Первый противится. Только уже несмело. Для приличия. С легкой ноткой сомнения на неровно бритом, слегка обсыпанном пока что не созревшими еще прыщами по щекам, худосочном, бледненьком лице. (Про таких в народе говорят, что с девками еще не спал).
  - Еще б убрать!.. Партком завода только для себя любимого такие должности который год распихивает по большим цехам. А Юрика - так волосатой лапой сам Петров поставил. Потому что все же как земляк никак.- Тщетной весомостью по каплям важно наливается особа обсуждаемого.- Он в грязь его даже мизинчиком втоптать не даст. Так что полный тут тебе облом, братуха. Сказавши чтоб по-умному - приличное фиаско.
  - Я б так пока что не сказал...- Ветровая, фистульная слабь подхватывает вдруг прозябший, не окрепший баритончик. Бросает грубо дальше. Взад. За спины.
  - Должность эта, Сань, опора ихняя, партейная, среди молодняка. Ну, типа этого... Навроде надзирателей, что ли, каких. Соглядатаев. Понимать политику внутри страны пора бы, паря...
  - Нечего здесь понимать.- Тот не сдается. Все еще перекипает, будто море на картине Айвазовского.
  - Придется привыкать. Подстраиваться, нечто родная теща под любой запой зятька. А коль не нравится - так скатертью вон каждому дорожка. Таких у нас вытуривают вмиг. Пинка дадут такого, что аж пулей полетишь! Без всякой под то дело остановки... Но главное, что напоследок даже и об отчестве не спросят. К тому ж характеристику вдогонку выдадут такую, что с ней в тюрьму и то не загребут. Ты это все же заруби себе покрепче на носу. Мало ли что попутно в нашей работе может сотвориться...
  - Не рассусоливайте вы! Указчики нашлись еще мне. Ишь: знают они все!.. Вас там только не спросили, что им делать. Исправно для начала научились бы хоть зад свой подтирать. И потом только гляделки направлять на остальных. Командовать у нас любой бы рад. Хотя б над блохами под мышкой...- Обуздывая прыть, неуютной, установленной и нерушимой с левого бока подрисовывает картину властных нравов все тот же старенький, надтреснуто - сипатый голосок.- Мужик завелся. Излагает веско. Твердовато - грубо. Видно - не стерпел.- Языком, Санек, я погляжу, ты вполне шустро управляешь. Что какой половник кутьей бабьей. Только боюсь, что если дорастешь образованием до них - и к ним же понесешься браво в подголоски. Никогда не зарекайся, пока сам на гриву к власти не забрался...
  - Да чтобы я!..- Вскипевшим через меру молоком плеснулся вырвавшийся резко голос.
   - Не спорь! Какой прилипчивый да правильный нашелся. Ты толком кашу институтскую пока не дохлебал. Скоро тож станок на место потеплее поменяешь. Не факт еще, что тамошние кадры тебя потом не перекуют под свой устав... Вот тогда таким горластым только волю дай! Перебежчики всегда злее чужих. Как полицаи в прошлую войну.
  - Закваска у меня рабочая.- Обиделся.- Пойми, Васильич.
  - Не хвались пока что целым выплыть на свой берег, прежде чем в чужой воде еще не побывал. С кем, как говорится, поведешься... Поверь, я многое на свете повидал. И знаю: тут, на производстве много кто храбрится. Да красится по нужности до времени под правильную форму.
  - Все - пас! Сдаюсь! Не в ту мы степь подались... Врубился я, что никому и ничего я тут не докажу... Приложили вы меня по полной так, что будто на лопатках очутился. Одному мне вас никак не переспорить... Только вот жалко все ж, что пролез Юрик туда, вволю перед этим нам нагадив. Сделал себе на дисках вполне приличную среднюю зарплату. Расценок сколько вон ребятам срезал с третьего участка. Потом лизнул зад руководству и сидит себе теперь удобно в мягком кресле. Собой таким любуется. Отслюнявливает на лопатник жирные рубли...- Звучно и тягуче полновесные ложатся в темень ночи наивностью подернутые откровения заговорившего первым из всех.
  - Здесь я с тобой согласен: нам теперь всем по самой полной придется за все это отдуваться.- Втискивается щупло подкрепление под истину от старика.
  - Ага... Расценки так на диски 102-е опустил, что даже сам Русанов не становится на них.- Заблаговременно умолк. Чтоб новое воспринялось не проходным.- А что?.. Поди ты потаскай их на себе полную смену за каких-то сраных рупь двадцать четыре с штуки: враз и навек горбом обзаведешься верблюжачьим. В аптеку больше отнесешь, чем заработаешь.- Уверенно мотал крутой резон в подусники тот невидный лицом парень, немного выше и плотнее первого, хихикавший до этого.
  Старый молча отошел в сторонку. Стал к ветру спиной. К запарусившим наперед склонился полам заношенного до невзрачности пальто. Прикурил, не торопясь, напустив от лодочкою сложенных ладоней заколебавшийся багровый отсвет на продолговатое и странное от нижней освещенности лицо. Годами выверенным до автоматизма плавным порывчатым движением руки загасил спичку. Выбросил в сторону скрутившуюся, обуглившуюся головешку спички. Догнал ребят. Подстроился под темп размеренного хода. И впредь больше молчал, изредка сбивая мимолетно пальцем пепел с сигареты.
  - А еще резцов на эти диски, будь они неладны, не настачишься никак. Уж так набегаешься, высунув язык, в заточку! Что пес глумной к седьмой версте... Снимать-то ведь приходится с деталей все ж не доли миллиметров. А заточники и браться толком не хотят помочь за те копейки, что им платят. Хороших победитовых резцов у мастеров, ты ж знаешь, ввек не допроситься. Вот и точи диски как хочешь. Хоть даже пальцем, в грёбаный ее б конец...- Уже сильнее разошелся Саня голосом. Зарозовели, оживились скулы. Едва заметно дернулся под правым глазом тонкий тик. В рубчатые борозды собрали невеселые раздумья продольные морщины на молодом еще заметно лбу.
  - Но их, этих резцов, в шестом цеху - хоть ж...й ешь! Хотя под них работы там - что кот наплакал. Токарю в квартал на полсмены хватит за глаза.- Взметнулось было у другого поначалу гневом возмущение, замыкая эпилог по нисходящей. Рыжей щетиной постепенно унимались, остерненно сходя в недвижь, с беспокойством шевелившиеся до того усы.
  - И ведь завод как будто бы один. И планы в куче общей...
  - Все такочки. Но нас туда пока что вроде как не звали их позабирать...
  - И позовут едва ли скоро...
  - Наш Горбатов мог бы одним махом все решить. Враз перебросить. Своим только звонком начальству ихнему.- Плотно укладистым и докторальным тоном выстраивает свой резон второй.
  - Конечно же. Ему все это провернуть - что палец обос... обсосать.- С нехитрой тактикой поддерживает утверждение старик, уклоняясь налегке от матерка.
  - Что ты! Там с новенькой любовницей пока не до резцов. Займется ими и другим что по работе поплотней - а она вдруг да остынет и отхлынет. А цех?.. Цех план и так переработками закроет.- Обращая в зримость засквозившее по теме равнодушие, парень напряженно, будто бы от дыма, щурит левый глаз.
  - Это до времени какого. До поры. Пока его жена в тот же партком заяву накатать не соберется... Помнишь историю с Рушковым?- Морально облегчается с той стороны натуга разговора, сильней переходя в любовную канву.
  - А то!.. Когда семью опять как суровьем сшивали наживую. Что по кускам. И еще Колюхе перед этим на парткоме выговор c таким уж назиданием - по яйца самые - влепили подчистую. В рамки для порядка как ввели...
  - ...Что в хлев норовистого борова загнали.- Надолго вязнет Саня в разговоре.
  - Ну нетушки! То, брат, коню игривому все мало старой борозды.
  - А если ему с прежней не любилось. Вышла не в масть...
  - Куда глядел?.. Не на ярмарке ж цыган ее всучил? Или он глаза вместо очков на подоконнике дома оставил? Детей тогда хотя б не заводил. Их-то не утопишь, как котят.- Не думает старик угомониться. Весь разошелся. Снова завели.
  - И ошибиться уж нельзя. Сам, небось, тож от бабки бегал.- Пытается Санек чуть улыбнуться.
  - Ишь ты, ноздрявые! Совсем зарассуждались. Все б вы понимали в тех делах, когда под своим носом-то едва обсохло.- Одергивает старый сразу всех.- Про уху, гляди ж, икра заговорила.
  - ...Рвется теперь один на две семьи. Старается вовсю бедный мужик. Все жилы рвет за эти гребаные чувства. И даже рыпаться куда со своим мнением не смеет. Заимел, выходит так, себе еще одну любовь в нагрузку...- Увеселительностью не столь бодро, но уже явно веет налегке от Сани.
  - Ага. Что сахар к патоке вприкуску.- Другой веселенько подстраивает поговорку.- Будто одной ее на чай никак не достает.
  И снова снег нещадно вдавливается с хрустом под невпопад шагающими шестерьмя ногами. Тиснутся, печатаются плотно вдавины под вытянутые строчки отпечатков. Васильич, докурив почти до фильтра сигарету, после жадной, продолжительной затяжки выбрасывает с кончика ногтя обкуренного указательного пальца метра на три в сторону заметно обсмолившийся до грязной желтизны окурок. Слегка облизывает губы. Сплевывает аккуратно табачинку.
  - Я что еще хотел сказать об этих дисках. Хорошо, что Зотов до сих пор не пристает с ними ко мне с моим радикулитом. Не то я б ему сказал!.. Молодняку, смотрю, все больше поручает. И им же кое-что из денежных нарядов потихонечку, по-умному, дает. Не перегибает свою палку. Ведь им ить все равно: терять-то нечего. Зажмут чуток - и как пить дать! - разбегутся по другим цехам. Что там, что здесь ту же дешевку будут получать на обработку... А что? По выслуге пока еще не доросли окучивать хорошие зарплаты да под лопату что есть дури огребать.
  - Но ведь и им же проку тоже никакого с беготни. Хер на хер менять - только время терять...- Едко пословицу метает вслед Санек.
  - А я, будь не дурак, их, диски эти, тож впридачу без дюралевых деталей в пустую приработку ни в какую брать не собираюсь.
  - Застряли эти диски костью в горле вам...- С назиданием сорвался неожиданно опять старик, поглядывая вскользь, как забубонную подвеивает ветром пыль с ближних обвершков в напущенную тихо сверху кутерьму.- Плешь уже мою напрочь проели. Будто бы не о чем совсем поговорить после работы.
  - Да! Кстати... Я тут группешку классную такую с нового диска импортного записал позавчера на свой магнитофон. "Киссы" зовутся. По-английски - "Поцелуй". На ночь за пятерку одолжили. Во - закачаешься!- Санины глаза сверкнули не поставленно и живо радостью.
  - Не - е...- Сощурившись, тягуче - медленно тускнеют у другого серые глаза.- Я больше русское люблю. Высоцкого еще. И то под настроение когда...- Спокойно так проходит томным голоском мимо чужого увлечения.
  На том и кончился их интерес к чему иному. Оба немного помолчали. Потом вскочили снова темой в разбитую суждениями производственную колею.
  - Вот закончит Боев институт и перед назначением на мастера или вступлением
  в ихнюю эту сраную партию, если осознает свою роль в повышении отдачи с производства, тоже что-то учудит, прошвырнувшись по другим расценкам.
  - Этот тоже не находка.- Отяжеляющий ложит акцепт старик на лоно рассуждений.- Еще тот кадр. И то, что хреновни наворотить непрочь - вы еще вспомните меня. Дай-то бог, чтоб не икнулась вам попозже моя мудрость.
  - Да. Обжимают всюду брата нашего и до того ж безбожно, что никакого продыху в упор не видно. А невдомек пока начальству: станков-то наших с половину добрую давно списать пора... В четырнадцатом вон уже программных два поставили. О полуавтоматах ихних я уже не говорю. А у нас все улучшения идут пока только за наш счет.- Бубнилась вяло Саней поднятая в пол-октавы выше монотонность.
  - Какой там рост производительности к черту, если даже по махонькой нужде скоро времени не будет отойти.- Явно резко задрожал голосовой отзыв.
  - Начальству нашему - награды и значки, а нам от них - напряги да тычки...
  - Не сходимся никак мы ноне с ними интересом. Будто рыба с раком в старой школьной басне.- Констатирует сухо другой.
  - Может, и вправду, хватит про работу. Перекинемся хотя б на девок.- Ответвить желает Саня новой темой рассуждения.
  - О них не надо много говорить... Любить их больше надо. И ласкать.- Ввязался мудро старый тем же подсевшим, сиплым говорком.
  - Ты прав, Васильич - говорить не надо. Это почти одно и то же, что всласть при людях нарисованной конфетой смаковать. И неприлично вроде. Да и вкуса вовсе нет. А что: разве не так, Санек?..
  - Ладно... Давай поближе и попроще. По чему тогда мы будем завтра ударять? Расслабляться то есть от работы.
  - Я отпадаю. Меня моя в Измайлово грозилась потащить, пальто чтоб выбирать. С октября мозги всё купоросит, уговаривая на обнову.- Оголосился хмуровато старичок. Оттопыривая лацкан на кармане, решительно добавил.- Етое ни в кою надобность уже не подгоню. Разве что часом за обшлагом придется вшей заради смеха завести. Или отдать братухе, чтоб в деревне по хозяйству доносилось.
  - Пальто - пальтом... А я свободен весь. Будто орел в полете.
  - Ну, так и что?
  - Чего еще?
  - Чего, чего!.. Не достать ли завтра для рывка нам немножечко пивка. Рванем, что ли, в пивную? Заправимся...- Зажечь пытается Санек другого охотой на подпитие пива в разливе, по-простому - "рассыпухи".
  - Заметано... Когда встречаемся?
  - Да часиков эдак в двенадцать. Только вот где?
  - Давай-ка в "Шайбе".
  - Не - е... Косушкин, вспомнил я, Антону Слюсареву утром говорил, что там вчера пиво несвежим было. И его сейчас будто бы сильно разбавляют.
  - Уж лучше бы не доливали...- В своей толкется философии умом.
  - Так что соберемся лучше в угловом, на Флерова.
  - Лады.
  - А ты, Васильич, не забудь, что с тебя тоже будет причитаться. За обнову.
  - Ибо носить будешь только на выход, чтоб не проставляться. Мы тебя знаем. Еще тот жук!
  - Курица в гнезде, а яйцо - ты ж знаешь - где.- Не серчая, осаждает.- Сказать только успел, а вы за хвост ветру уж и рады уцепиться...
  - Боюсь я все же, как бы ты обмывку не замулил.
  - Кума под кумом поначалу тож боялась очутиться...
  Укутываемые все плотней не унимавшейся никак порошей, много о чем еще поговорили на густо засыпаемой, мягко похрустывающей свежим снегом, нежно припушивающейся тропке. Перед первыми домами, незаметно наплывающими из тьмы призраками, начали прощаться.
  - Ну все... Пока что, мужики.
  - Пока... Значит, в двенадцать, Сань. Ты не забудь!.. Плюс - минус пять минут.
  - Да-да. Тогда за мной еще будет и вобла. Батя мне, как чувствовал, через сеструху на неделе прошлой пару связок передал.
  - Давай, ребята.- Напутствовал обоих заговоривший вновь старик, прокашливаясь скупо в щупленькую руку.
  - Тебе того ж, Васильич.- Веселая беспечность засквозила на прощанье у Санька.- Будь сам здоров. И чтоб особенно не кашлял.
  - Бывайте.- Чуть ли не откозырял обоим молодой напарник.
  Все трое вразнобой, не торопко пошли каждый своей дорогой, растворившись вскоре в плотно обложившей город тьме. Уже неслышно разбавляли затихавшим мягко крухким скрипом снега их шаги до утра приспанную немоту дворов, угрюмые углы домов и завершали дробным, гулким и летучим эхом располошенных внезапно лестниц в до утра умолчливых, устрашливостью дышащих подьездах.
  
  Проползала скромно через прожитые сутки жизнь. Под не слышный шорох падавшего снега стирались в городе любые временные рамки и, по домам в безжизненность под сны повитые, предельно размывались среди ночи нечеткие границы бытия. Люди сознанием с покорностью запали, повелись в обманное блаженство безмятежно - длинных снов. А в мельтешаще - кружевной, неощутимой легкости размета в плавных извивах колыхалась показавшаяся пухом, упрямо не желавшая прилечь к последнему приюту полупрозрачными потоками повитая, безбрежно напускавшаяся сплошной завесью кудель...
  
  Утро субботнее как будто задалось. Тучи над городом ночью дружно отошли на северо - восток. В зияющем просвете изумительной нарядностью в валерности предстала опрокинутая чаша прозрачно голубеющего, чистенького - казалось, что даже отстиранного - неба. Издалека дразнила вычурной витальностью. Солнце ярчайше воссияло, купая в россыпи лучей подслеповатые прямоугольники глядевших скучно стекол окон, редко висящие местами тонкие сосульки, мутные, изголуба - серые пятна перемерзших в странной рельефной форме луж, Перескакивало ярким серебром по оцинкованным крышам домов. Часу в девятом мимо вахты заводского общежития с бокастым и растрепанным портфелем, лихо, совсем по-председательски, засунутым в подмышку, хотел было пройти на улицу жилец, которого все за глаза прозвали Пятаком. То ли за жадность, то ли за особой формы нос, каким он, вероятно, стал после занятий боксом.
  - Куда этоть, милок, тебя в такую рань несет? Ишь, навострился! Со спеху эдакого часом ночь еще ушедшую догонишь... Господи ж праведный! Ты так летишь, что даже не побрился.- Плывет неровно волнами без тоновых градаций голос старушки сквозь низовую опредмеченность среды в сплошную угловатость обьемного линейно - выпрямленного строя, приобнятого тишиной фойе. Скудна, невыразительна вокруг царит завязка цветовая. Повита безнадежно в сонность. Контрастируют между собой невзрачные, все больше желтый, палевый и синие цвета. В глубине от недоосвещения полупрозрачная забилась скупо в трехметровый вырост дымчатость. Чуть выше загустился при тональном переходе не отчетливый при взгляде мрак. Метрах в семи стоящий, справа еще немного узнается рослый фикус в кадке. Параметрами тусклым абрисом с натяжкой обозначена дверь в комендантскую. Стоят четыре сбитых рыжих стула вдоль стены. Многое дальше - в прорисях и растушевке. От окна за лифтом сеется растущий яркостью рассвет. Но все равно любому обозрению пока явно присуща обделенность. Неопределенностью сполна поражена будто бы из ничего слегка протравливающаяся цветность. Вверху - расплывчатость. Немного тускловато...
  - Да чё здесь, собственно-то, трогать...- Остановился. Свободною от заточившей где-то вверху воздух в ношу левой рукой дотронулся до подбородка, приятно выступившим копьеподобным остреньким углом.- Хм - м - м! Да ну!.. Одно название щетины.
  - И что тебя из нужд какая, нечто парус, сейчас иззади в путь - дорогу будто ветром подгоняет? Полеживал бы вон себе сейчас. Пятки чесал. Жир потихонечку нагуливал под тело молодое...- Увещевывает ласково журчащим голоском под заметно затухавшим с долгой жизни взглядом, брошенным устало из подернутых приятно поволокой серых глаз. Скудным тщится выпрямиться телом.
  - За прессой поспешаю, Николаевна. За прессой... На сьезде вон партейном утверждаются какие-то толковые дела. А я идеей ейной насквозь, словно запахом навоз, весь почти начисто пропитан.- Овеивается звучно всплеском ложной радости беспечный, хриповатый с перепоя тенорок.
  - Ишь ты!.. Нашел хвалиться чем, притыка. Носишься тута с ихним сьездом, нечто дурак с какою цацкой. Нужон-то он тебе, скажи на милость?..
  - О - о - о!..- Поднимает нос так высоко, что стал упрямо виден волос, которому тесно в ноздрях.- Каждый раз, как есть сажусь, с благоговением его припоминаю.
  - Ты рот на них зазря не разевай: эти лишний кусок мяса не подкинут... Что бы он там не порешил этот твой сьезд, а надбавы к пенсии - я точно ноне сведала в собесе - нам, старым всем, и в году новом уже точно не видать.
  - А вдруг как вспомнят: Николаевну-то мы, поди, и не учли.
  - Ага! Гляди, вспомянут... Хотя бы нынешнее начисление не отобрали.- С обреченностью летит вплетенная в высокое контральто, с шипеньем и присвистом от переднего беззубия, совсем не пламенная речь. Старуха следом входит, причинно от чего-то обращается вся в прислух, склонив покорно набок голову.- А что это там за стекло так дружно меж собой перекликается в этом твоем парфеле?
  - А, пузыри?.. Дак просятся ж обратно в магазин. Вот тару сдам и сразу за газетами метнусь к ларьку... Гм - м... Как бы вот этое... К киоску.- Прикидывается простачком, с наивной хитрецой в проблеске слабенькой смешинки серьезно выпучив глаза.
  - Чует моя душа: как раз в ларек ты и наладился, парнишка. Глаза твои вона еще какие-то глумныи и влезть обратно в даденное под них место, видать, после вчерашнего и вовсе не хотят. Все в красных жилках. Будто где в нужнике упорно тужился всю ночь напропалую... Поди вон в зеркало поближе хоть на самого себя поглянь.- Указала сухонькой рукой на старое трюмо напротив входа.
  - Во - крест! Эмоцией окрашивает сценку жизни.- А что лицо не то... Это, поди, с устатку.
  - Ага. Скажи кому другому. Но не мне. Кому другому Лазаря споешь. Я брата вашего тут в разном состоянии уж столько навидалась... А ты сам как тот Ерошка: и дня не проживешь, чтоб не приврать немножко. И эточки... Дела святые вмешивать сюда бы все ж не надо. Господь всемилостивый Бог наш воистину за это может даже наказать.
  - Ну, все. Спешу.- Зашлепал было рядом грузными ботинками, стремясь на выход.
  - Погодь, погодь... А это ж как у вас всю ночь горланил матафон. И девки так напропалую все визжали - прямо ужасть! Голос Насти из шестнадцатой квартиры, помнится мне, слышен был. Отрывистый такой он у нее. И смех весь ломчатый. Нечто кусками. Уж знаю я его. Такой еще...- Составила розой ладошки.- Как бы тебе сказать...- Хотела незаметно выискать в его глазах промельк лукавинки согласия.- ...В память набросливый. С устоем. До сей поры в ушах стоит...
  - Что ты, бабуль! Какие девки? Мы с Пашкой реферат одолевали. Науки грызли напрочь камни.- Больная голова никаким из придаваемых усилий дотянуться не могла до осознания интриги.
  - То-то и вижу я, каким макаром вы там камни обгрызали. Он вечером мимо меня аж с целой батареею агдамского вина туда к вам не тверезым полностью, скажу тебе я честно, сиганул. И поздороваться забыл, шельмец. Хоть и в очках хороших ходит, а все же непочтительный до наших лет... Ты вот что мне скажи: почему вы только в стельку пьяными с етим самым рифиратом разбираться девок, глядя на ночь, подпрягаете? Это ж каким нужно умом владать, чтоб по наукам пьяным вдрызг всю ночь шалаться - ошиваться?
  - Потом поговорим... Я тебя лучше шоколадкой угощу с обратного пути. Только прошу тебя - не донимай. Самого хоть на куски не рви. Лады?- Выворачивает в благость душу. Только чтоб отстала.
  - Беги, беги, такой весь дельный. Весь уж извертелся...- Лукаво хмыкая, заулыбалась.- Шоколадкой угостит он! Себе хотя б вон мелочевки на потребу наскреби! Забыл, небось, что вам еще больше недели до аванса...
  - Пробьемся, Николаевна! Все будет чинарем. Под самый аккурат дотянем! У нас еще не то бывало...- Со скрипом развернулся под уход.
  "Ну и ухарь!- Глядя вслед колеблющейся, подламывающей тело на бока, походке парня, вскользь про себя подумала старушка.- Девку любую лясами уж так обложит, что та хоть даже и саму отдаст"...
  Врывающийся в окно свет уже становится поярче. Другой, разреженной иначит серостью, светлей штрихует контуры предметов, пола, стен. Покойницкой негусто покрывает рудовато мертвенностью шарфом почти укутанную шею и лицо у Николаевны.
  
  Проходящих утром мимо вахты в выходные очень мало. И Николаевне накоротке сегодня удалось за те парочку предутренних не располошенных часов немного, ближе к норме, покемарить. Следом за ушедшим Пятаком стучат дробяще - гулковато по фойе легчавенькие девичьи шаги. Уже - навстречу. Мельчатся в паузах, под скрип дверной неровно отмежевывая влажной строчкой следа на два куска просторное фойе. Эта откуда-то приехала. Подходит. Заметно клонится на правый бок под тяжестью большой дорожной сумки. Пахнет с мороза не выветрившимся по дороге сытым духом щей и еще чем-то до конца необьяснимым, с поставленностью твердой, домовито - деревенским. Низом крадливо, тонкой на остатке, томкой высвежью взбирается наверх прохлада дрожкого задверного рассвета.
  - Здрасьте.- Приветствует невыразимо - скромно, еще не доходя, немного сдавленным в груди сопрано. Пыхтит. Выбились из-под мохеровой, домашней вязки шапочки приласканные где-то ветром прелестные пушинки завитка.
  - И тебе того же, дочка... Эколь так рано заявилась? Отоспалась бы хоть чуток, радость моя. Правды, известно, в ногах нет. А чтоб с дороги - и подавно.
  - Я бы и рада. Но сюда оттель идет один лишь поезд. И то - под заполночь подходит к нам.
  - Тогда понятно. Постой, постой... Ты, что ль, Хотеева у нас?- Изогнулась в напряжении насыщенная черной зарослью длинная, ломкая линия бровей на покосившейся легонько голове.
  - Да, я.- Боязко ведет навстречу еще не сфокусированный хоть на что-то взгляд красивыми маслятками глазенок. Погрюкивая глухо содержимым, заключенным, видно, только почти в банках, с огромным облегчением ставит сумку на пол.- А что?..- Полуулыбка тронула скользнувшей нежностью уголки губ. Закрепила в ямках щек удачно скроенную чувством радость.
  - Письмо тебе пришло, милаха.- Переводит обстоятельно оценивающий взгляд на зимнее зеленоватое пальто пришедшей с пышно обвершившимся новеньким песцовым воротником.- Мы кинулись было искать.- Накоротке всплеснула тоненькими ручками, разведя потом их побыстрей по сторонам.- А Аня с вашей комнаты напарнице сказала, что как в отьезде ты. Вот оно тебя и дожидалось здесь вон, в ящике у нас.- С чистой радостью протягивает той сухой, со вздувшимися буровато жилами, рукой мелко исписанный конверт. С иссякшим интересом холодным останавливается взглядом где-то на уровне девичьей груди.
  - Да-да. Отпрашивалась я...- Девушка его берет и, щурясь, вглядывается в почерк. Голос в последнем предложении заметно угасает, отвергая чем-то затаенно - напряженным продолжение в дальнейшем разговора.- Спасибо вам. Это мне тетушка. С Козельска...
  Берет с чуть выдавшейся на щеках натугой в руки сумку. С сосредоточенным и легшим плотно на румянец щек благочестивым выражением тащится обременительно к ждущему любого еще с прошлой ночи лифту. Нажимом кнопки разводит смесью шумов створки. Входит. Уезжает.
  Старая чувствует разлив нытья по пояснице, переходящего привычно уже третий год в неизбывное почти до Пасхи постоянство. Несет к обитому когда-то дерматином стулу свое усохшее, при седьмым десятке лет в дряблости донашиваемое тело. Правой ладонью подпирает характерно поясницу. Медленно садится. О чем-то думая, сверлит упрямо взглядом точку на стене напротив. Жмурится в разглядывании цели.
  Отвергая напрочь улегшуюся было рядом тишину, звонит трескуче телефон. И звук его такой противный. Надоедлив. И настырен. Будто в пустой, из алюминия, кастрюле по кругу носится со страшным скрежетом без всякого устатку попеременно с умолчью никак не угомоняющаяся шестеренка из стекла.
  - Ал - лё! И это кто там? Можно громчей! Из общежития вас слушают... Ага. Ионова как я. Из вахты...- Не музыкальная привычно предстает пред разговором нейтральная эмоциями, в произвольности словами заливающаяся ритурнель. Старая с минуту, потеснее прижимая, держит твердо трубку возле уха. Сосредоточенно просовывает под платок. Чему-то обстоятельно внимает.
  - Я то же вам и говорю, Михайло Анатольевич: внимательные мы... Да еще так блюдем!.. Ага! Блюдем и бдим. Оббдились прям... В порядке полном тут у нас, на Маркса, обстановка. Чужих, как и велело нам начальство твердо не пускать, так в постоянстве то и делаем... Стараемся, стараемся - а вы все говорите, что приятного тут мало...- Резко ломаются и без того крутые линии бровей.- Вот и уборку ту же мокрой делаем вседенно. Хоть и холод, знаете как крутит руки другой раз. Пыль везде не абы как стираем. К порядку нос везде суем... А то как же! Нам бы еще крылечко починить... Как что? Так я ж вам то и говорю: страшенно похилилось. В особенности справа как от входа подойти. Выщербилось верхом там, гляжу я, где местами тоже... Может быть, даже того. Часом покрошится и сбоку. Со сроком тогда сами порешите... Да! Посеклось сверху еще. Как кто штырем железным всё истыкал... То я и приглядела непорядок в час. Если сказать сейчас - так будет лучше вам пораньше затевать ремонт.
  Снова что-то слушает с того конца минут как пять возникшей связи. Оценивающе бегает уставшими с ночи глазами подо лбом. Будто выслеживает некую летающую муху над собой. Иногда часто моргает от волнения.
  - А то ж и как! Запомнила... Как что? Все нужное. Что пришлых всех - на то с особым разрешением всех чтобы пропускать. И только по писульке лишь от коменданта... А тот, какого вы вот давече Егоровым назвали, я вспомнила: наведывался. Да. Врать не буду. Был... Точь-в-точь! Патлатенький такой. И рыжеватый. В самый раз с электриком наверх позавчера шмыгнул. Инструменту чамайдан полный попер за ним еще. Я тем утром как сменилась. Так вот напарница потом мне говорила, что там особого чего такого, окромя ремонту самого, никак не затевал. Неподобствий никаких не вытворял... Да-да. Не произвел... А вот с ризетками возился. Девки нам давече сказали. И еще лампочки, куда сказали, им вкрутил.
  Снова прильнула к трубке. Немножко изменяется в лице. Как застывает.
  - Он? Распускает руки что зря к нашим девкам?.. Экий, скажу тут прямо, нечестивец! А как ведь на порядочного был похож! Расшаркивался: "Здрасьте вам", "Дозвольте извиниться". И ведь по службе ж был - не пропускать было нельзя. На вид как показался образумлив... А таки жаль, что нам девки даже вовсе не шумнули. Обратно шел когда, сказал мне, что, как и быть должно, уже половозрел... Бес его знает. Распознать то слово точно не могла.
  Трубка опять торчит у уха. Приложена к непритязательной по простоте, заметно сбившейся прическе. Старая согласно и податливо от огорчения качает головой. Следом тихонько утвердительно кивает. Благоречивому, небось, внимает. И снова предстает усугубленным предыдущий вариант. Вид теперь уже подавлен. Сокрушен до глубины. С явностью, собрав кучу морщин, переживает. Будто бы там, на том конце, все это видят.
  - Чего молчу? Так слушаю же вас со всем своим вниманием...
  Бабулька слушает опять. Да взад - вперед еще сильней качает головой. Туговато все ж, но осмысляет.
  - Дэк этоть...- Пытается хоть как-то втиснуть для смягчения совсем уж редкие слова под оправдание в чужую речь.
  И вновь с раскрытым ртом под прищур вслушивается в что-то не особо чтоб приятное на выплесках другой пространной речи.
  - Что я скажу? Так исправляться ж будем. Вы призначили...- Вдруг громко переспрашивает.- Да! И вот этоть... Примечали с Таней мы. Бывает, что и ходит к ним. Как и другие из ребят... Мы? Проверяем. Что вы! Нам возбраняется: без этого ж никак!.. Так и они тоже, шельмы, хороши: сами с ними вечно и без дела чтоб, заигрывают часто. Шашли вовсю точат. Глазьми, так и гляжу, даже без особенных причин всегда на сторону на ихнюю стреляют. Без путней надобы встревают в разговоры. Не то, чтоб осторонь пройти, так задевают всё. Нечто хвостом виляют... А в ём же, любом парне, занимается мужское все. Никак живые. И вижу ж часом: тянет к девкам сразу, как каким магнитом... Вот то-то. С нашенскими горше. Остеречь никак нельзя. Вахту-то не бросишь. Так что отвадить мочи нет. Затеют где ты хошь любовное свое. Зайдут другой раз в закуток любой пообжиматься. Не поведут и бровью. Да хоть и греху натворить исподобляются, если сказать по правде. А остеречь нам их на этажах никак невмочь...
  Старая щурится. Видать, летит из трубки один крик.
  - Я? Защищать?.. Да никого до этих пор никак и не доуспособилась... Ни даже думкой... И на кой ляд мне они все сдались! Детей я с ними не крестила.- Делает вид, что хочет плюнуть.- Напредупреждала. Даже многих. И не раз... А что? Пусть сами думают. У них своя дорога...
  Снова тянется накачка, выражающаяся в искажающем лицо искренне глубоком удивлении.
  - ...Если в подоле? Что тогда скажу?..- Всплескивает вдруг руками. Следом судорожно - резко правой рукой быстрее прикрывает округляющийся рот.- Господи праведный!- Трубка мгновенно переносится к левому уху. Накладывается безотчетно на платок. Старушка хочет даже помолиться. Направляет три перста ко лбу. Тут глядь вокруг: а все углы - пустые. Рука с разложенным, уже похожим в пальцах на крючок, ослабшим по ненужности крестным знамением ползет безвольно вниз.- Этого еще нам только не хватало! Вы так бы сразу и сказали... Теперь уж точно разом укажу, чтоб он к ейной племяннице не обьявлялся в подступ и на пушкин выстрел! Буду стоять твердо на том, чтобы никак не подпустить... Что буду делать, говорите? Он же у нас пришлый. А раз так, то по всей возможности на вахте удержу. Встану намертво супротив паразита! Поперек лягу всеми костьми своими - а не пропущу... Ага! Пусть только спробует! Я вам сразу сообчение подам. Или с кем, что попорядочнее, скрутим. Да милицаям в отделению сдадим. Когда нахулюганить захотит. У нас тут и свисток где-тось как будто завалялся... Уж понимаю, как могу. Сама всегда стою с ответственностью здесь... Это в обязанности как. Такое тут лихое место... И вам того же. Благих приятственностей всяких аж поверху всех краев. Поболее, чем вы даже сами пожелаете себе. Чтобы - не дай-то бог! - и вовсе не хворали...- Оттараторила что на одном духе запутанный по смыслу эпилог. Устало после выдоха вздохнула. Раззевалась. ( Это уже от нервов). Ложит осторожно трубку на зеленый аппарат. Смотрит напряженно на него. О чем-то долго думает. Квинтэссенцией раздумий вылетает гневное из перекошенных от старческой невинной злобы уст:
  - Позавелись кобылы, глянь, игривые какие! У них там чешется меж ног на дню по десять раз, а нам за них ответ держать, что крайним. Хоть ходи теперь за ними, передки им охраняй... Не выучили дома всю девчачью правильность блюсти! Так извертелись уж, под целочек уподобляясь. Трясут тут сиськами! И сам начальничек хорош! Нет, чтоб прийти и поглядеть, что они куда ни попадя такие на себя платья надевают - только сверху грех прикрыть. Ребят на соблазнение толкают. А тех и уговаривать не надо. Они мужское дело туго знают. Бугаи! А девкам только то и нужно. Над кажной же стоять не будешь... Теперь держитесь у меня! Ишь, мокрощелки подобрались! Будуть вам теперь и вечеринки вкупе с именинами. Да шоколады - мармелады чтоб вдогонку...- Убедилась, что вокруг нет ни одной живой души. Хватнула жадно воздух. Затараторила разнузданно и громко, последнюю скинув с себя обиду.- Профуры сучьи! Будь они неладны. Bзялись откудась же на мою грешную голову! Ох, учиню я вам расправу!..- Взгляд негодующе взметнулся к потолку. Ко всем 216 просторным, год назад обжитым однокомнатным квартирам, полной половиной подчистую заселенным данным, потенциальнейше порочным контингентом.
  
  Сорок с лишним минут прошло с тех пор, как отпесочили вахтершу. Самой же показалось, что гораздо меньше. Ибо все это время она тихонько обмозговывала тему. Пережевывала, разложив по полкам в голове прошедший разговор. Потом отбросила затею, подумав вскользь, что разговором сытой не бывать. Открыла створку тумбочки. Хотела было довязать носок. Только куда там! Входная дверь c предельной жалобностью скрипнула. Узнала сразу же: мужские запустила ноги. Сквозняк на третьем шаге от входящего достиг ее одетых в укороченные валеночки ног. Шмыгнул бесстыже вверх. К юбочно - теплому, одетому под низ. Шевельнул выбившуюся шерстяную нить на кофте у подгрудья. Освежил приятно вдох.
  - А вот он я! Персоной собственной. Сказать бы как...- Проявляется из полутьмы фигура Пятака.- И непременно с наобещанной недавно шоколадкой.
  Тончайшая исподняя фольга от стограммовой, купленной "Аленки" дразняще шелестит в руке под яркою оберткой.
  - Не много ль чести для меня ты обозначил? И нет на то таких причин, чтоб чем мне разживаться. Ведь не из пав, поди...- Уравновешенно - спокойным голосом под равнодушным пока взглядом тянет навстречу мягко и несмело Николаевна, застегивая медленно и важно верхнюю пуговицу на однотонно - шерстяной, временем заношенной до бугорков окатышей, серой кофтенке - кацавейке.- Мог бы обойтись и без подобных угощений.- А душа уже горит, трепещет от простого уважения, как сердце молодухи перед первой встречей. Недавней взбучки - как и не бывало. Сплыла. Нечто вода по перьям птичьим.
  - Я почитаю завсегда принцип блюсти: уж коль наобещал - так враз исполни.- Переполняет того гордость, с медленной речью переползавшая отвернутую нижнюю губу, уже слюнявую от принятого пива. Кулак от напряжения при данном утверждении белеет так, будто в руке вдруг оказался лом.
  - Ну, что ж... Тогда тебе спасибочки. Большое...- Кланяется с неудобства скуповато верхом тоненькой и будто бы слегка озябшей на проходе, чуть согнувшейся клюшкой фигуры. Хотела было попросить, чтоб не шумели этой ночью. Ненароком оглядела шоколадку. После подарка призывать к порядку показалось вроде бы некстати. Выходило неудобно. Именно сейчас неподходяще под любую назидательность... Старушка тягостно вздохнула. Промолчала.
  На входе слышится глухое гупанье от оббиваемых о полумерзлый коврик ног. Шмыганье носом. Чуть слышный шорох от слишком плотно облегающего тело разодева. Пыханье глубокое нахоженной одышки. Приближающиеся под легкий кашель слышатся уверенные, ровные шаги. Будто отмериваемые четкостью невидимым отсюда камертоном, подбирают под себя со вскидывающимся так же ровно и размеренно, пошлепывающим звончато - обложно лясканьем холодный, мелкий чешский кафель. Стеклянно, набухая тонко сочным, разлетающимся звуком, пристают плотней к стенам. И, обессиленные разом, хрустальчиками мелкой дроби удаляющихся бубенцов выпадают цепью наголоска где-то рядом.
  - О - го - го!.. Кого мы видим? - Приставляет к лицу вынужденную радость не успевший отойти Пятак.- Теперь уж вам - сплошное наше с кисточкой! И полное почтение в придачу. Юрий Петрович к нам, простите, собственной персоной соизволили явиться.- Поворачивается к Николаевне в анфас.- В ботиночках, не "скороходовых" никак.
  - Ты бы, Андрюха, не кривлялся.
  - Да ладно. Закругляюсь. Только что так рано к нам с визитом? Без сигнала даже чтоб какого из общаги...
  - А я не к вам. И не совсем с визитом... А по делам совсем другим. В не деловой пакет уложенным.
  - Уразумел. Угу...- Показно щурит левый глаз.- Такое вытанцовывается тут что-то поближе к личному. И типа про пострела.
  - Возможно...- Гость скупо прикрывает напускной строгостью пятнами бросившийся к скулам жиденький румянец. Поворачивает голову направо. Хочет сказать что-то уже на благость исподволь перенастроенной вахтерше. Рукой заводит накрест ошпагаченный бисквитный торт за спину.
  - Что так спешим? К кому идем?.. Лучше вот бы у нас что посмотрели. Опыту подкинули сопливым. Рекомендаций выдали б кому партейных. Как бы нам жить. Чего не пить. С чего плясать. Что нам сказать. Да и куда потом чесать, конечно. Попутно лекцию народу б прочитали. Для закрепления задач по укреплению, так бы сказать, советского народного хозяйства... В развившемся по само некуда социализьме. - Трясет на уровне пупка холщовым темненьким пакетом. Чуть округлившийся портфель в другой руке тоже хранит солидность, напичканный чем-то тяжелым и сьестным. Ручка оттянута прилично вверх. Её от килограмма так не поведет.- Вон, погляди: тут пища не духовная. До простоты понятная. Такой любому хватит за глаза. И народ, представь, к ней тянется. Что эти... Мухи к меду.- Кивает на провисший посередке низ портфеля.
  - Это так ты за газетами ходил, выходит.- Старая ставит в речь слова с укором, выделяя их поодиночке.- Еще один тут обьявился грамотей...
  - Газет еще не завезли. Там, может, что еще с дорогой. Или проспали...
  - Сказывал Мирон рябой кобылы сон...
  - Ну нет их там пока! Я честно...
  - Человека-то ты уж не донимай, как прощалыга уличный. Гляди - приклеился репьем. Не видишь - он наряженный, надушенный пришел... По делу личному бы как. И облачен задумками в сурьезность.
  - Так вот оно что, значит?.. И ты пошел вразнос по девкам! К кому же, если не секрет, а?
  - Я ж у тебя не спрашивал тогда в кинотеатре, почему ты именно к Семеновой подсел? На что ее средь темноты настраивал активно...
  - Не только и активно. Даже продуктивно.
  - Пусть и так.- Равнодушно согласился собеседник.
  - Так то форма работы ваша комсомольская такая. Наставничеством везде ее зовут. Сами же вы наказываете твердо и везде ее распространять. Я и решил понаставлять как бы поправильней девчонку. Лишь бы куда не сбилась с правильных, уже указанных, путей. А что: разве нельзя?...
  - И именно, после работы чтоб. Да еще в кинотеатре. Такого что-то я пока не слышал...
  - И что? Через культуру и усваивается очень уж прилично. Как иностранные слова сквозь сон... Или оно сейчас не актуально?
  - Ну почему ж? Ты не утрируй. Только принцип работы выбран очень странный. Такой же, видно, как сейчас...- Указал коротким взглядом на портфель.
  - Это мы азы так закрепляем. Но только лично. Для себя одних настроенной программой. Усугубляем до автоматизма мастерство...
  - Не много ль закрепителя достал?
   - Я? В самый раз... Только и ты не переусердствуй со своей этой наукой. Хорошо еще, если тебя там правильно с утра поймут. Тут обьяснять нужно б полегче. Проще. Даже ближе. Без ценностей марксизьма с ленинизьмом. И чтоб акценты были ласковей. Нежней. Ведь люди только - только глазоньки продрали. Кофей постельный напрочь посреди мыслей застрял...- Кривовато хмыкнул.- А то в других придется ту науку развивать. Чтоб перейти от косности никчемных фраз на истинные чувства.- Напыщенную вывертами слов притворно - умоляюще заканчивает речь.
  Старая силится хоть что-то осознать из сказанного. Поочередно с выдаваемым почтением водит застывшими с вопросом глазками по лицам говорящих. Но ничего не удается толком распознать, чтобы хоть как-то приложить это к уму. Следом с видом расстройства в голове часто моргает. И обретает вид, будто плывет в полной прострации куда-то очень далеко оскудевшим донельзя сознанием. Сцепляет плотно тоненькие губы. Блаженный постепенно обретает вид. Будто мысли не пристали до рассудка.
  - Я постараюсь справиться.- Строгий ответ невольно добавляет вычурной суровости резко очерченным пластинам скул.
  - Но ты уж постарайся! Заради всех святых, что в мире существуют. Я-то уж так тебя прошу...
  - Я же сказал, что постараюсь. Ты не волнуйся. Отдыхай себе спокойно.
  - Не слушай ты его. Иди, сынок. Иди... Прицепится ж, как к заблудившемуся леший.- Бубнит себе под нос беззлобно Николаевна, закрепившись наконец-то взглядом на пришедшем.- Зазря навешал всяких упреждений человеку. Силой никакой не отдерешь.
  - А это вам.- Пришедший тянет медленно с бумажным ломким хрустом из кармана белый сверточек правильной, почти квадратной формы.
  - Я бы и так ведь...- Не нарадуется подношению бабулька. С трудом сглатывает неожиданно приятно накативший горлом ком. Светлеет от приятности.- Ну, что ж... Дело понятное. Сходи, сходи, милок. "Никак, духами одарил. И обходительный. Воспитан ладно в строгих правилах..." Теплеет от прилившей радости едва принявшая дар ладошка.
  - Огромное спасибо, бабушка...
  - Девка, я тебе скажу, твоя в полном в соку.- Вместе со вздохом выдавила рьяно.- В сам раз на выданье. Так и блюдет всю в полной строгости себя. Уважлива...- Хотела было что еще сказать, но гость уже через ступеньку ступал гулко наверх по лестничному маршу. Специально не стал ехать в лифте с Пятаком.
  Посмотрев последний раз вслед уходящему, Николаевна отметила в уме: "А паренек-то вправду ничего... Холененький. Ухоженный. Домашний как. И, видать, шибко заумный. Орудует словами - будто с пулемета строчит. Даже глаза закрывши, сразу скажешь - вовсе не из наших обормотов... А девку бы хвалить сильно не стала. Совсем она уж не по нраву мне. Душой с-под кожи чую. Какая-то неясная такая. Что с недомолвием. С какой-то подковыркой. Улыбку, так и ту неполной, нечто с какого вынула спектаклю. Будто взаймы дает... И на уме всегда себе. Так и подмывает выспросить его: ну что ты в ней нашел хорошего такого? А с той-то стороны подумаешь: зачем же зря парнишку обижать? Может, нашел он в ей какое что особое. Не обычное собой. Что его мне в таких потемках ни к чему настрополять да чужую душу лезть распознавать?.."
  Присела. Положила руки на подол. Безотчетно стала оправлять юбку ладошками. В уголках губ приятно улыбнулась. Проворно добралась обеими руками до холодного стекла подарка. Благоприятствие мелькнуло светлой искрой огонька на жизнью выжатом лице от подношения, распихав куда-то далеко по закуткам немного усыхающей с годами памяти полученный чуть меньше часа до того пространный нагоняй от профсоюзного начальства.
  
   Накануне двух последних дней, что завершали год, в заводском Доме Культуры молодежь к восьми часам пестро подтягивалась стайками на вечер. В общежитии дней за десять до этого собрали по червонцу с носа, обьявивши, кто за каким столиком будет сидеть. Троих явившихся уже "под мухой" во главе с Саньком Бутыриным и Пятаком успели отловить еще до первых танцев прямо в зале сразу же за поздравлением от заводского руководства. Те хотели было незаметно скрыться в комнате для самодеятельности. Но не удалось.
  Глазами зампредзавкома сразу же за появлением его на празднике явно водила строгость и взыскательность. И потому легко попавшие под твердый и оценочный его пригляд с горячим возбуждением, но еще ровно определяющие собственное вертикальное положение, ребята были выужены и немедленно выпровождены к цепкому разбору в дальний коридор, где состоялась поучительная, краткая беседа:
  - Значит, уже наотмечались. Нарезались до срока. Не в одном стакане точно дно видали.- Завертелась вслед за обличеньем голова.- Опередили праздник, так сказать... Мы тут для кого старались? Для себя, выходит, что ль? Вот только по-людски, порядочно у вас как будто не выходит. Если по-честному, от вас здесь никакой взаимностью не пахнет.- Росла тональностью накачка, вздуваясь от вмещаемых эмоций.
  - Только пивком чуток побаловались мы, Виталий Алексеич. Сказать по правде: опрокинули маленько так. Попутно. Только по случаю пришлось. Давече друга провожали на вокзал. Ну, и расслабились, понятно...
  - Мы ж вам тут вот, будто порядочным, - вы поглядите только! - все полной программой подготовили: и музыку, и угощения, и девушек каких красивых пригласили. Организовали вон какие танцы. Подарков наготовили. И эти как бы... Развлечения добавили туда же. Ну и все прочее такое. Расписано же на афише досконально. Вы, я так думаю, ее читали.- Разряжался потихоньку пылом обличения. Сообразил потом, что те афишу видеть бы и не могли, считав недоумение с трех угнетенных стыдом лиц.
  - Так кто же с этим спорит? И нам тут тоже нравится...
  - Толково.- Выдавил Бутырин тиховато, по-апостольски серьезно.
  - Что будем делать?- Зампредзавкома вполоборота повернулся к комендантше общежития, добравшейся спокойно возрастом до уровня первого почтения, годам так ближе к сорока. Что явно не мешало ей четвертый год иметь себе приличного любовника явно из совсем не молодых.
  - Что ж, мне тогда придется поручиться.- Закрепляется с той стороны не очень-то уверенно и робко вынужденное на весь вечер обязательство.
  - Не пойму: вы поручаетесь за них или же вам это на себя по необходимости взвалить придется?
  - Нет, поручаюсь же. Конечно, поручаюсь...- Срывается успокоительная патока с приятных пухлых губ, тронутых едва заметными чертами увядания, в морщинках собранных над верхнею губой.
  - Тогда пристройте где. От глаз подальше. И чтоб сидели, как мышата. Ясно?
  - Да-да. А как же...
  - Ну, тогда всё!.. Оставляю их под вашу личную ответственность. И если вздумают рамки приличия раздвинуть - я заверяю - меры тогда такие примем: мало не покажется! Вплоть до оргвыводов. Надеюсь, вам это понятно?- Повелительно - звеняще задрожал вдруг, металлический оттенок нечаянно в момент обретший, голос. Приподнятый правый кулак заметно забугрился в сгибах пальцевых фаланг.
  - Надеюсь, вам тоже понятно!- Вытянул, словно гусак, красную шею к Пятаку.
  - А как же...
  - Что вы?
  - Мы уразумели.- Заспешили те чуть ли не наперегонки коряво оправдаться.
  Хромовым отзывом скрипнули на развороте под начальничьими стопами совершенно новые ботинки. По ходу он кому-то пару раз еще приветственно кивнул. Ушел.
  
  Определили троице стоящие два в дальности отдельных столика. До кучи подсадили молодого паренька из заводского стройотдела. Попадали к ним девчонки на уже раскручивавшей удаль вечеринке дозаявленные или опоздавшие. Маша Хотеева в нарядном, облегающем красиво худенькое тело, платьице, присела по указке к не совсем знакомой ей компании. Поздоровалась необычайно скромненько. Кивком. С румянцем, налегке тронувшим щеки, незаметно огляделась. Пятака она прекрасно знала. Приходил не раз в ее четырнадцатый цех к ребятам из ее участка. Черноволосого парнишку, сидевшего напротив, где-то все же видела. Скорей всего, что в этом общежитии. Ибо в другом, откуда их недавно отселили, его никак быть не могло. А то, что он со всеми остальными был знаком, указывало прямо - он жил здесь. И жил довольно долго. Но за все три года ее работы на заводе он ей до этого ни разу не встречался. Загадка надолго повисла на опущенных ею ресницах: "Так кто ж это такой? Откуда..."
  Трепетно ухватывала мыслью про себя непраздный вовсе интерес к нему. И почему-то стукотно терзалось сердце. И ведь глядела на него всего лишь несколько секунд. Но в голове засело. Глубоко. Надолго. И по-особому приятно. Волнующий немо витал торжественностью вытканный ответ, возбуждающий неясно грезы. Хотелось и хотелось поглядеть на паренька. Но было как-то неудобно. Стыдно. И явно не с руки в придержи скромности. Не было вовсе никакой заметно ведомой на то причины... Боковой неясный взгляд сквозь муть уже определял интригу для нее в его движениях. Вот его рука легла на шоколадную конфетку... На хлеб привычно положила тоненький кусочек колбасы... Вот он перекинулся о чем-то острым словом с Пятаком... Означенно переходящим на нее медленным взглядом улыбнулся:
  - А что это за гостья здесь у нас не прикоснется ни к чему?
  - Я?..- Ставший вдруг сухим ее чуть треснул голос.
  - Ну да. Надо поскорей решить эту проблему...- Вытянул пару шоколадных "Масок" из конфетницы и в почтительнейшей вертикальности неспешно преподнес девчонке.
  - Спасибо.- Полушепотом, слабым подобием своего голоса благодарно отозвалась она. Пунцовым кинулся, заливши густо яблоки нависших скул, опаляющий горячечно лицо багрянец. А незнакомец снова отвернулся в четверть оборота от нее. Беззаботно перешел на прежний разговор. Там уже витали разностью под возраст подходящие мотивы. Все больше про футбол, рыбалку и какого-то рванувшего полгода как назад на БАМ Ваську - Котяру.
  Последняя девчонка подошла. Выложила трафаретно - обязательное: "Здрасьте". Заулыбалась с вида Пятака, коротко добавив:
  - Мало видимся в цеху, видать. Так еще и тут друг к другу подсадили ...
  - Подсаживают селезней до уток. А вдруг вот ты да неизбывная судьбинушка моя?
  - Молчал бы. Какая тут судьба перед потухшими глазами...- Остуживала ложный пыл.
  - А если загорятся вдруг?
  - Часто смотрим мы. Да редко видим.
  - Ну, а все ж?
  - На меня уже не загорятся. Остепенись. Побудь пока хоть здесь спокоен...- Присела.- Ты лучше поухаживай за дамой. "Тамянкой", что ль, давай попотчуй слабую нашу половину... Да столько же не наливай! Нам вино нужно только для приличия. Для легкой встряски, так сказать. Только по капельке на зуб...
  - А кто-то говорил, что будто истина в вине.
  - Сам там пускай её и ищет...- Верхом рюмки подняла горлышко бутылки, ершисто закругляя разговор.- Машу - у - ня, поддержи-ка уж подругу!
  - Никакой новой истины, Санек, в вине ты найдешь. А мы свою в стихах найдем. Вот послушай:
  - В порыве страстном, необьятном
   Сквозь искрометный, кроткий миг
   Голосом, лишь тебе понятном
   Взращу мечту в глазах своих...
  - Это еще к чему?- Удивленно морщит губы Пятак.- Хотя - красиво...
  - К тому, что Пренкиным зовется. Читать стихов побольше надо. Какой - нибудь девчонке из дурех спокойно потом выдашь за свои.- С легкой ехидностью тянет в ответ.
  Все за столом пьют. Закусывают. Сразу веселеют...
  
  После всех необходимых поздравлений в каком-то дальнем кабинете начальство несколько минут уже как меж собой уединялось. Быстренько провозгласило некий общий тост для них самих. Потом распили скомкано, с зашипевшим змеей пенным проливом на салатового цвета круглый стол, на троих разлитое шампанское из вгусте обсыпанной мельчайшим бисером испарин холодненькой бутылки. Предательски хрустящей под оберткой закусили шоколадкой. Наспех, в рутинном своде тем, чуток поговорили. Хмыкнули накоротке над чьим-то слишком сальным, не для женщин, анекдотом. Угомонились. Тихо покинули гулянку.
  
  А зал уже гудел. Ширился нескладный гам над сливавшимися воедино голосами. Комендантша в новых югославских сапогах вышла на сцену. Начала с задором поздравлять:
  - Желаем всем... Тише, ребята!.. Вы, вы в углу!- Демонстративно ждёт минуту, за которую кто-то вовсю успел за сценой расчихаться.- Желаем всем, присутствующим здесь, в Новом году здоровья, успехов в творческом труде, большого человеческого счастья...
  - А любви!..- Потребовал издалека Пятак.- Елена Павловна?..- С огорчением разводит руки в стороны. Чувства ожили в нотках укоризны.- Это не дело - точно говорю! Ну как же можно так, чтобы без чувства этого на будущий-то год между красивых девушек остаться? Вот вдруг меня да так припрет к кому такой любовью, что и не вывернусь. И отшутиться точно не удастся. А я совсем без вашего благословления останусь. Что монах на завтраке без обязательной заутреней молитвы. Тогда уже - хоть пропадай...
  Аплодисменты взрывом заглушили на минуту голос выступавшей.
  - Поручишься вот за таких, а они тебе и слова потом молвить толком не дадут.- Забубнила тихо, кивком показывая стоявшей рядом воспитательнице на Пятака.
  - ...И любви тоже.- Отыгрывает вяло свой приоритет над озвучиванием поздравления.
   Молодежь торжественно привстала. Стеклянно, широко треснувшим звонким звучанием отозвались чокающиеся рюмки. Праздничным накатом гахнули насыщенно в тонах не совпадающие голоса. Невпопад опять расселись. Стали есть и за глухим, фаянс карябающим, постукиванием вилок стало сразу вдруг немного скучно и неопределенно с дальнейшим продолжением гулянки.
  Но вскоре сам комсорг шестого цеха Перетокин вышел на сцену. Еще дожевывая оливье, направился к стоявшему на столике катушечному магнитофону. Все этого как ждали. Тут же затихли. Откладываются в сторону столовые предметы. Чиркают противно темный пол отставляемые почти разом стулья. Гупают к центру под сдерживаемые пока покачливые бодрые движения недружные еще шаги - зазвучала песней группа "Шокин блю", своей "Шизгарой" запоздало супермодной ставшая в Союзе. Многие зовут, ведут на круг девчонок. Царит естественная радость. Бьет ключами добродушие и смех. Приподнято витает уже насыщенный, неиссякаемо оживший ключ озвученно выплескивающейся радости. Безмерный гам готов созревшим выплеснуться вширь и вверх, посильно сдерживаемый стенами и потолком. Терпят неистово отплясывающую молодежь деревянные, в грязную, неброскую коричневость закрашенные из не совсем далекой некой давности полы сосновой "сороковки".
  - Архипова! Чего сидишь?
  - Натаха! Ну-ка: живо к нам...
  Мелодия звучит волнисто. С переходами. Заводит.- Движения исподобляются у девушек выбрасыванием ног в пятиметровый где-то круг. Ребята напрягаются до пояса под стайерские, оживающие позы. Ноги изломчиво вихляются в разнообразных формой фортелях. Двое танцуют так, будто трясут в руках по бубенцу. Видно, хотят. Да просто не умеют.
  - Что ты застряла там, как сваха переезжая при полных чемоданах. Остаться в девках не боишься?- Попутно обращаются спешащие на танцы к девушке с чуть мелковатой, донельзя неладно скроенной, неприглядненькой фигурой. И явно видно: не чужда ей увлеченность. Но только вот предрасположенностью, выданной Всевышним, твердо стоит она в числе не совсем первых, ожидающих ответности в любви. Ибо низом вышла хорошо. Икры - бутылочкой. Урез по талии. Перст в выборе другого тоже почти в точку попадал.... Что по достойному сготовлена лекалу. Но выше шеи что- так хоть под паранджу.
  - Нет. Я потом. Попозже...- А в глазах под пеленой мнимо постигшей ее радости застыла в легких черточках подбровий, при долгом взгляде ощутимая, из глубины царапнувшая бы чужие чувства огромная, невысказанная грусть.
  Стыкуются случайно однокурсники на танце.
  - Ох! Толкачев ты, Толкачев! Как курсовую делать - так бежишь ко мне. А как где - так и в упор не замечаешь...
  - Ты разное с одним хотя б не путай.
  - Посмотрим, что ты на втором семестре запоешь.
  - Как что?- Оголяется от искренности реденького смеха кипенный ряд верхних зубов. Ощущение ткое, что некоторые будто лишними попали в рот.- Опять к тебе за помощью приду.
  - Ага! Так я тебе и разгонюсь. Быть нянькой при тебе не нанималась...- Потом вдруг в соответствии с нынешним местом нахождения и общим настроением, хихикает с уклончивой веселостью задетых мышц лица.- Но если хорошенько попросить...
  - Так в чем же дело? Все устроим в лучшем виде. Отпрезентуем помощь высшим сортом. Затешемся в кабак какой - нибудь приличный. Хотя б и в "Радугу"....
  Ой ли, Антоша? Весной мне тоже что-то обещалось. Да моя личность незаметно мимо приглашения прошла.
  - Там, вспомни, стройотряд все карты спутал. Одна работа да работа. Теперь уж точно приглашу...
  Но многие девчонки покорены видом вдруг появившейся прекрасной Катерины, завидуя тихонько той от всей души. Она прошлась своей проворно - легонькой, поставленной фигурой к призначенному ей столу, шаловливый кося взгляд по сторонам, с надменностью играя смоляным густым изломом вскинувшейся вдруг правой брови. Осиный стан широкой не давал покоя юбке, завлекающее покачивая ту вокруг живого, ловко извивавшегося тела. Будто на выход к танцу возбужденно пробиралась из толпы напрочь вертлявая цыганка. За ней ступала, увязавшись крепко шлейфом год назад, черноватая, коробящая неотступно честь, худая слава. Кто-то что-то видел. Будто бы слышал от других. И мнение с душком уже сложилось. Разлетелось. Состоялось...
  - Ну ты даешь, Катюха!- Прорвался в апогей всеобщего внимания возбужденный до предела чей-то моложавый, чуть ли не ребячий, голос. Не повела и бровью. Покоряющая ладность ее четких и порывистых движений ввергала многих в остолбенение. Заставляла с жадностью проглатывать накатывающие сладко слюнки удивления. "Ну и девка! Такая краля из себя!.."- С горячим восхищением толклось по многим из голов ребят. Пересекались рядышком очарование и пламенная страсть. И тут же цокали подспудно языки, смущенно зажигая глубоко внутри несдержанные думки об овладе.
  - Чего орешь! Форс при себе надо держать, мурло...- Сбоку резко тычется тому, из ранних, в плечо крутая растопыря кулака.- Тебе б не девок что глядеть, а молоко сосать из соски... Чего уставился? Она же фору в сто очков поперед всех девчонок нашему брату сразу, одним махом наддала!
  А за тем столом... Маша вяло доедала дольку мандарина. Паренек встал. Скользнул по ней накоротке глазами. Будто бы удостоверял ее присутствие. Куда-то пошел мимо. За ее спину. Краешком зрения почувствовала: вот он. Стоит рядом. И вдруг!.. Справа его рука тронула снизу девушкин острый локоть. Она похолодела. Сердечко все затрепетало перепелиным чутким стуком. Рвануть будто хотело из груди. Заколотилось мелкой дрожью тело. И будто бы потнималось ниже колен все. Скромный, жаркий шепот сбоку неожиданно привел ее в себя:
  - Разрешите вас на танец...
  - Да-да... Но он же...- Чуть не вырвавшееся "дамский" печатью узнаваемой печали едва не тронуло лицо.
  Девчонки редко, но кого-то приглашали из ребят на белый танец. Под сдержанность те улыбались. Шли. И танцевали.
  "... Я пригласить хочу на танец вас и только вас.
  И не случайно этот танец вальс..."- Приглашал попутно мягковатый дискант из магнитофона. Она не помнила, как вышла в круг. Была как в параллельном сне. За шорами. Что не своя. Совсем не осознала этот дамский танец. Он плыл откуда-то издалека. И танцевала облегченно. Невесомо. Плыла на чуточку подкошенных, не ощущаемых собой ногах. Потом будто летала. Так иногда витают дети в бесконечно сладких снах. Что трепетно увиты грезами. При вожделенных, все никак не угомоняющихся ходом, купающихся в счастье запредельно возвышающихся мыслях...
  Еще вдруг Маше показалось, что в текущем ныне танце загрудинный стук ее нутра был в десятки раз сильней того, что здесь вместе кружилось, пелось, говорилось и смеялось. И ей с опаской захотелось, чтобы он его совсем не слышал. В этот миг она себе казалась неизбывно чистой духом, постигшей некое большое насыщение себя чем-то высоким, приданным на время жизнью неким благовестием себе. До того частным. Отделенным. Хрупким. Для других неощутимым. Почему-то показалось: и библейским. Из которого так не хотелось выходить. Она его по-полному и жадно испивала взбудораженным своим невинным существом. И в нем купалась... Но только в этом никогда и никому бы не призналась. Делилась щедро бы кусочками с другими. С той же Архиповой, к примеру... И постижение чего-то трепетного, раньше недоступного, произошло вот здесь. За этим столиком с небрежными разбросами оберток, корок и бутылок. Между расставленных в привычной произвольности выпитых рюмок. При неприглядной мятости использованных почти полностью салфеток. В скромном, с поколенно взбитой в частых танцах пылью, заводском Доме Культуры. В простой предновогодний день...
  
  А он все вел и вел не сопротивляющееся, гибкое в наклонах тело. Его проворно - легкая фигура раскручивала Машу то просторно вдоль, то водила с отклоненной слегка взад спиной всего лишь на двух тактах. Почти на одном месте. А все с боков скользило. Двигалось. Живое. Неживое и статичное. Кроме его лица. Оно за танец стало от влюбленности приятным. В прямом разрезе завлекающее светились радостью приятные славянские глаза. Пристроилась кокетливо - дразнящее крохотная родинка левее подбородка. Навязчиво витало чувство, будто бы она его знала. И уже давно. А под конец искренне смутилась прикипевшим крепко к нему теплому, оценивающему взгляду. Он, иногда быстрый, влажно сверкал блестящим, искрометным мигом. Откладывал открытые вдруг с нежностью, подернутые истинным очарованием черты лица в глубины ее памяти. Постепенно вылеплялся, складывался в голове не мимолетный, уже цельный и приятный его образ. И если б в это время кто-то вынул из ее души наиглавнейшую из тайн, она б звучала: "Я вот сейчас, здесь беспредельно ублажалась... Одухотворялась... Пережила всю мыслимую глубину очарования в своей любви..."
  - ...И все ...Зовут?- Возбужденно задрожал вдруг его голос окончанием.
  Не успев в попытке огорчиться показавшимся ей быстрым завершением белого танца, ухватилась трепетно за кончик смысла, сказанного им:
  - Ах, да... Мария. Маша...- Из-под пухлинок источавших кротость, в иконной прелести насыщенных подбровий пару раз от неудобства повела привлекательно выгнувшимися к миру ресницами.
  - И я представлюсь: Анатолий... Ну так что? Идем к себе. Нас ждут места...
  Ответно потянулся томким полушепот, неполно выразившись мерой согласия.- Угу...- Маша поймала вдруг себя на том, что с такой приятной, затесненной в робость мягкостью еще ни с кем в прошедшей жизни никогда не говорила. Голос казался ей стыдливым. Проникновенным. Колющим аж до мурашек. Не своим.
  Подошли к столу. Толик подставил стул под присест Маше. Та аккуратненько прижала юбочку руками к бедрам. С элегантностью присела.
  - Что-то мы как и одни уже остались...- С радостным донельзя удивлением присел и сам. Подвинулся поближе. В ответном взгляде девушки зажил секунды интерес, читающийся просто и немного затаенно: "Да кто же ты? Ну, кто?.. Какой собой?.." Естественным, кокетливым и медленным отводом глаз она как будто приглашала парня к разговору. Не смея приподнять ресниц, стала поглаживать подушечками пальцев белую салфетку на столешнице. Вся выразилась телом и душой, перетекая мимо воли в неизьяснимо - трепетную сущность, доверившись полностью только одному слуху.
  А Толик, не стесняясь, улыбался. Испивал взглядом красоту с ее лица.
  - И где же мы работаем?
  Вслед за вопросом перевел глаза на грудь, на талию. Поймал себя на мысли, что ему вдруг захотелось тронуть смоль ее бровей. Приобнять руками загоравшиеся розовостью щеки. К губам прижавшись, всласть расцеловать...
  - В четырнадцатом. На станках... На револьверных.
  - Так не у вас ли там Генка Сватков работает?
  - У нас... Только у них другой участок. Токарные станки...- Шире раздвинулись косые складки ниже носа. Наметились тронутостью ямки на щеках.
  - Работой он доволен. Заколачивает - сам мне говорил - сотни за три.
  - Они там постоянно во вторую смену остаются на переработку.
  - Он что-то к нам в общагу к Надьке из сорок восьмой под эту осень очень зачастил. Небось, кадриться начал.
  - Я тоже вместе видела их пару раз на улице.
  - Парень толковый Генка. Работяга. Да и Надюха ничего как будто из себя.
  Маша удачно помолчала. Давала знать, что слабо знает их обоих.
  - Все странно так. Будто на каких смотринах заправляем. Сватаем их как по принципу такому: "Без меня меня женили".- В ровной оживленности продолжал Толик разговор.- А ты Надюху - что - не знаешь?
  - Да нет... На Флерова моя соседка с ней жила немного. До того, как нас сюда переселили.
  - Тогда мне все понятно... А я весь вечер думал: ну откуда же взялась эта девчонка? Репу напрочь обчесал, а все никак не подберусь к вопросу. Так, значит, ты из флеровской общаги?
  - Ну, да...- Простодушно хлопает глазами.
  - И сколько же вы здесь?- Вгрызается вопрос упрямо, будто штопор в пробку.
  - Да две недели скоро...
  - У нас, наверно, все же лучше.
  - Не знаю. Общежитие, конечно, новое. Большое...
  - Столько здесь ребят толковых...
  - Там у нас тоже дружно было.
  - Обживетесь. Оботретесь. Будет то же самое... Скоро сама увидишь.
  - Ну, да. Наверное...
  - Танцевать будем?
  - Я и не знаю...- Снова заливается лицо румянцем.
  - Значит, будем.
  Немного подождали медленный из танцев. Встали. Его левая рука уверенно взяла в отвод легкую руку Маши. Другая тут же потянулась наискось за спину. Тронула оскользью бок. С изысканной, необьяснимой до сего приятностью обняла талию, мизинчиком опершись на упругое, приятно - теплое под временно дозволенным обхватом, отточенное в изыск молодостью девичье бедро.
  "...Там, где клен шумит над седой волной,
  Говорили мы о любви с тобой.
  Пульс снаружи ее крохотной ладошки неотступно выдавал горячечную, взбудораженную теклину под невысказанностью перекипавшей крови. Предательски и незаметно овлажнели пальцы. У Толика бурлившая нестомно у висков разумному смирению никак не поддавалась неугомонная мужская страсть.
  Отшумел тот клен.
  Полем ходит мгла...
  И вдруг - необыкновенный, воздаянный ею взгляд. Самозабвенный. Проникновенный неожиданностью до остолбенения. По времени чуть подлинней привычного, простого. Сквозь поволоку. Абсолютно ничего не оставляющий у Толика внутри, кроме еще больше укреплявшейся влюбленности в нее. Тянущий наконец долюбоваться. С неистовейшей жадностью испить с ее волнующе - живого образа предложенные чувственному взгляду, выраженные зримо приятнейшей неповторимостью все черточки прекрасного ее лица. Удовлетворить пылающую жадность созерцания, щемящей трогательностью изнутри не сопоставимую до этого ни с чем.
  А любовь, как сон,
  Стороной прошла..."- Искренне плакалась Дроздовым запись "Синей птицы".
  Рука его ползет невольно по спине. Повыше. Затерялась в напуске по лямочках бюстгалтера. Облегла обьемно их под учащающийся стукот сердца... Толик трепетно прижал Машу к себе. Та до какой-то меры не противилась. Он упивался смелой близостью. Его сознание плыло в туманящей сознание приятности, подкрепляясь временами возбуждающе - тончайшим, током бьющим ощущением упругости ее груди. И мысли стали проноситься вздорные. Шальные. Неотвязно. Все настойчивей. И проступали увлеченно дальше до сознания. Несоизмеримо глубже танца, взгляда, поцелуев. Достигли происками неразьемных, ослепляющих до дикой ярости, обьятий. Росла, чем-то безмерно насыщаясь, себя ласкающая наглость, стремление к познанию наипоследнейшей из ее девичьих, доступных только исступленным в прах страстям, остаткам тайн. Неистовость преподносила ощущение, облагораживающее грех. Возносящее земной короткий миг апофеоза в содрогающую тело запредельность. Его пьянило, возбуждало всеохватностью блаженного, неугасимого в безмерной яркости огня, испепеляющего напрочь разум...
  А песня все замедленно тянулась и тянулась, выплескиваясь завлекающе - обворожительной, расслабливающей звучностью в увлеченно шаркавший подошвами большущий зал:
  ...Поросло травой,
  Поросло травой,
  Поросло травой,
  Место наших встреч...
  
  Всемирная история любви по проявлениям вовсю противоречива. До глубины полярности. Слепа. И многогранна. Выступает часто в разных ипостасях. Вмещается во все доступные характеры людей. На все толкает. Вплоть до преступлений. Но чем мощней, разнообразнее ее поток, тем шире и диапазон для проявлений. И если проявления ее могли б посильно описать, то человечество вполне бы содрогнулось бы до самых полюсов чувств и от беззаветности, и от кощунства...
  
  Ребята вышли покурить. Встали тесной кучкой меж колонами, сразу у входа.
  Легчайший ветерок поигрывал густющей шевелюрой Пятака, ставшего к улице спиной. Трепал со злостью чью-то легонькую пару серых на вид штанин.
  - Ну что, братва?.. Не кажется ли вам, что мы сегодня слишком долго в трезвых задержались? До самой, так сказать, до непотребности какой. Пора б уже и водочкой разжиться. Не то в общагу стыдно будет не балдежными вломиться. Там таких точно не поймут: зачем ходили. Скажи мне, Петь, что я не прав! - Разразился кто-то страстно предложением.
  - А как кто сдаст? Нам-то этого сегодня вроде как бы и не нужно.- С напором продуваемые брюки не давали попадать зубу на зуб, стукотно искажая голос затревожившемуся токарю восьмого цеха Андрианову.
  -Эх ты, дурила!.. Да не за что будет сдавать. Водяру мы в бутылки винные сольем. Вино на донышке оставим, чтоб под его цвет смешать. Надо только в гастроном кому сгонять. Да винные бутылки с маленьким остатком вынести, чтоб было незаметно, в коридор...- Посмеивался кто-то невысокий сзади, почти не выделяясь от из-за колонн плотно наброшенной накидкой углубленной тьмы.- И потом сиди себе на радость. Заквашивайся хоть до самого отвала.
  - Не выпьем - так в общагу отнесем.
  - И то правда. Чтоб не светиться зря. Повода завкому - гаду не давать.
  - Ёпрст... Ну-ка, Курчавый! Ты у нас как самый на сегодня молодой.
  - И что с того?
  - Побудь к старшим уважливым.- Повернулся к тому с кислой мимикой на худеньком лице.- Надо б сгонять, Павлуша!
  - Сам и сгоняй. Ты ж у нас тоже парень неплохой. Только сс...ся и глухой....- Вокруг сытно вслед рвануло смехом. Откатом кинулось оглушливо к ближним ушам.
  - Заканчивайте трепологию свою. Самая пора приличным делом подзаняться...- Прорывается чей-то басок серьезной выкладкой резона.
  - Ага, Серега. Давай, гни свою линию. А то вправляют в головы не то...
  - Пора бы уж настроиться на новый курс. Тонус жизненный народу чтоб повыше приподнять.
  - И вправду. Надо маленько наподдать чем бы покрепче, коль уже так, всей кучей порешили. Заправка крепкая, чую нутром, сейчас нужна. А то от ихнего сухого, что на столах наставлено, сглотнуть слюну уже нет мочи. Того гляди, что запросто на перекуре сигарета свалится с губы.
  - Точно. Губа с губою не сомкнется...
  - Само бы этакий сушняк начальство вот сейчас и попивало б. Уж до того разборчивы за нас. Муру понаставляли... Пускай лучше в колбасных разбираются обрезках...
  - Им-то что? Дома, небось, уже по самой полной водкой упиваются с сырой колбаской под прикус.
  - И принесло ж меня сюда! Перся, будто дурак последний. Нет, дома чтоб остаться. Все равно б из комнаты кто вместе вмазать согласился.
  - Ё мое!.. Забыл в общаге сигареты. У кого бы там стрельнуть?- Павлуша мечется по лицам страждущим, нетерпеливым взглядом.
  - Я, конечно, бы и дал... Андрианов сделал вид, будто лезет в пиджачный карман за сигаретой.- А вот это не видал!- Смеется, выставив перед собой огромный кулачище с фигой.- Рано приучаешься цыганить. Сначала молоко пускай обсохнет на губах...
  - Во - во! Дуй в гамазей. Заодно и сигарет себе прихватишь...- Посмеивается на все зубы кто-то сзади, провоцируя на ходку.
  - Ладно. Зашугали пацана... "Пегас" сгодится?- Тянется сбоку с сигаретой чья-то крепкая рука.
  - В самый раз...
  - Заговариваться после будем. Делом пора заняться поплотней...- Говоривший первым замыкает круг досужих прений. Его басу уже явно невтерпеж.- "Время не ждет", - сказал, мне помнится, какой-то из толковых перед пьянкой.
  Пятеро из восьмерых откликнулись на поданную мысль усугубить свои натуры хмелем, что покрепче. Нагнести своим задором проходящую рядом гулянку. Гигикавший поколебался было у колонны. Отмолчался. Не решился. Не пристал.
  - Если не хочешь - так и скажи. Чё здесь менжеваться? Поглянь: тут все свои.
  - Да я бы и хотел... Но - не могу.
  - Небось, церковных книжек начитался...
  - Я после школы половину букв уже почти забыл. Кроме вывесок и этикеток ничего в глаза не попадает.
  - Так... Значит, отпадаешь.- Выбирал себе реакцию.- И правильно, скажу тебе, Серега. Тот, кто горькую не пьет, так здоровым и помрет.- Приговаривал следом веселенько тому, похлопывая по плечу, Пятак.
  - Я бы и вмазал...- Корчит истинно лицо с явной печатью сожаления.- Вот только язва, гадина такая, напрочь доконала. Уже полгода как покоя не дает. Чем только не хотел зарубцевать, а все никак не поддается.
  - Дед мой по матери настаивал прополис в чистом спирте и всегда перед едой употреблял. И ничего: как будто помогает. Носится, скажу тебе, что лось какой. Трескает теперь подряд и жирное с копченым, и все подобное, даже без качества попавшее под руку. Самосад смолит такой, что аж до зада достает!- Восхищение на пол-октавы поднимает тон.- Восьмой, прикинь, уже десяток разменял...
  - Они-то закаленные. Жизнь на корму подножном провели. А мы - что хлюпики какие. Плевком одним можно сшибить.- Язвенник с обидой на себя отходит.
  Разговор мельчает. Затихает. Молодежь делится на две неравных части. Договорившиеся густо облепили Пятака. Больше гогочут. Топчутся. От предвкушения довольно потирают руки. Отказники идут к столам. Врастают в темы подосужей. Потчуют себя предложенным до этого меню.
  Минуту с лишним пролетело. Отделившиеся все еще стоят без действия. Обрастают отовсюду предложениями. Поплотнее скучковались. Трое заводил, немного отойдя в сторонку, утрясают с шепотком последние детали. Скинулись с каждого по полтора целковых. Решают, впившись озабоченными взглядами на уже похрустывающий лишь в одной ладони сбор, прикупить два "пузыря" и кое-что попроще для закуски. Бутырин тут же вызвался сгонять. Пятак - взять на себя вынос винных бутылок. Определяется все быстро, распорядливо и четко. Время действительно не ждет: вот-вот закроют магазин. И хотя все твердо знают - надо брать на пятерых гораздо больше - для приличия в заявке остаются те же две бутылки.
  - Ну, я пошел.- Заплевывая кончик сигареты, разминался телом перед достававшим сквозь рубашку холодом Бутырин.
  - Родина ждет! Время пошло.- Бодрил того высокопарностью Пятак.
  - Долго ждать ей уже точно не придется...- Санек стал посильнее растирать слегка озябшие ладошки, налаживаясь к бегу в магазин.
  
  - Ну, так что: пойдем снова танцевать?
  - Если можно, то попозже...- Маша вскинула на голос Толика свои карие, все еще блестящие от восхищения глаза. В них искрилась некая готовность поделиться с ним своей улыбкой, веселым, неподдельным настроением, и еще много чем наивно - откровенным.
  - Попозже - так попозже. Тогда давай еще маленько опрокинем. По рюмашке.
  - Только мне совсем немного...- Ее голос почти замер от волнения.- Ребятам надо бы оставить.
  - Они уже и так маленько градус выпивона приподняли. На что покрепче дружно перешли.- Кивает незаметно головой на столик в глубине.- Вон, погляди, кружком обсели свой боезапас. Как гаврики какие. Готовятся ответственно под закусь к новому серьезному заходу.
  Маша искоса взглянула в сторону, где за сдвоенными наскоро столами уже расположились трое, сполна постигшие накачку из завкома и еще двое из других цехов. Вертелся рядом и шестой, норовивший выпить на халяву. Он часто сзади панибратом подходил к столу. Что-то рассказывал, первым светясь от смеха. Искрился беззаботностью. Похлопывал сообразивших то в плечо, то в спину. От окружавшего галдежа почти совал при разговоре нос в ракушки их ушей. Потом у них, гудевших отличительно от всех, совсем спадал терпеж и кто-то разливал водку по рюмкам, не обходя, конечно, и его. Обличать и выгонять парня не стали. Было как-то несподручно за весельем. Но, скинувшись, погнали вновь за водкой. Еле успел тот с тыльной стороны и при условии заметной переплаты, отоварить у знакомой продавщицы новую складчину с грузневшей до того чешуйчато различной мелочью в руке вперемежку с мятыми рублями. Уж сколько он принес потом с собой бутылок, так и осталось большой тайной. Но закутили вслед за этим новых три стола и много девушек так и остались запивать "Тамянку" и "Токай" обыкновенной газировкой, снесенной к ним от "забурившихся" сверх всяких мер ребят. Девчонок, начисто свободных от внимания, малой частью постепенно вывело из зала не приятное за этим одиночество. Но большинство оставшихся все же толпилось возле стен и то смеялось, то оживленно говорило обо всем. Настроения у них заметно поубавилось. Жили надеждой подвернуться под руку нежданно затесавшимся с подпоя. Еще с десяток пар по правильности полной ощущали праздник, всячески поддерживая танцы. Через полчаса один из "поддававших" начисто отпонимался и его пересадили за стол рядом. Ибо постоянно порывался почему-то мимо любого толка встать. При этом бессознательно поваливая набок все, стоявшее по радиусу его уже в локте измазанной чем-то жирнющим, из-под контроля постоянно отбивавшнйся руки и с завазюканным рыжым пятном запястьем. И на том столе отметился отсаженный. Сразу смел на край стола левой рукой вазу с печеньем, а правой все стучал, требуя к себе "ханыгу" Рогачева, подкрепляя постоянным: "Я кому, падло, это говорю: пускай чешет сюда! Видеть, бля, хочу - и все!.. Вот слышит пусть! Я все в глаза ему скажу!" Немного успокаивался. Потом процеживал гораздо громко, только реже, через упорно сцепленные губы гневное, на любой самый хоть в любую благость прочно заправленный ответ: "Да мне по барабану все!.. Конай!.. Найди и приведи гниду сюда!"
  Чуть погодя определился было он походом и за неким Чупиным Вованом: "Кого б послать?"
  - Да ты уж посылал его. К едреной Фене.
   - Да? Ну и что?..
  - Он там до сей поры так и сидит.- Посмеивался сам Чупин из-за спины.
  - Пускай гребет к народу со своей этой гитарой!.. С искусством чтоб... Порядочно все было... Эй, ты, слышь! Кому сказал!.." А уж последним местом остановки стал для него какой-то дальний коридор, в углу которого он попытался справить малую нужду. Там беспокойный безоглядно тормознул. Грубо осел. Слегка подплыл с теплой струи, совсем не справившись с ширинкой. Обзаведенным самовольно красовался тумаком, пока еще не определившимся с идущим ему цветом.
  А в зале... Там разливалось до краев безмятежно - пьяное веселье. Двое из водочной компании по указанию, видно, кого-то, стали разыскивать того. Неугомонного доселе. Нашли. Удостоверились. Но что-то подбирать не захотели. И он им тоже в руки отдаваться просто так не собирался. Давно уже последней мыслей отошел от праздника и пьянки. Все ныл, когда его хотели поначалу взять в подмышки. Что-то зло мычал с попершего в разнос настроя. Маленько пара постояла, маясь со скуки в говорке. Не упорно поджидала, чтоб сам до меры ходкости немного оклемался. А он... Ведь есть же бог! Кого когда прощает - допускает к тому ум. (Холодновато, правда, было все же там. Сказать по правде: так от входной двери совсем сифонило прилично. Задом уж точно он подмерз. Возможно, это тоже делу встряски подсобило). Чуть подрожал. Свел судорожно в плотный прикус зубы. Перевел все управление с едва отчетливой манипуляцией на тело. Новым приемом стал определять себе опору для постепенного избавления от позы карачек. Торчком заколебалось рядом с мнимой вертикалью толком еще не определившееся к стойке тело.
  - Гляди, в себя приходит...
  - На улице уж с ним давно полный ништяк при эдакой погоде был бы. Колотун бы враз, как милого, к сознанию сполна определил.
  Тот чуть, колеблясь, постоял. Опять присел. Он, бедный малый, уже там что-то булькал, порой разбрызгивая следом за слюной крепившуюся туговато смыслом некую детскую догодовалую членораздельность. Потом наощупь начал снова привставать, будто в странном обниме иногда облапывая стенку с ядовитым, темно - зеленым цветом. Посунулся было набок, не укрепившись на ногах. Поднялся. Кое-как, но все ж минут с пяток неверно походил. Остановился. Пооглядывал все рядом с оживавшим постепенно интересом. Сквозь дым еще мутнившегося взгляда неспешно приходил в себя. Память, подтянутая к разуму, потихоньку начала вкладывать оправленный в слабые звуки голосовой ритм, скользящий по гортани, в худую меру управляя им лопаткой языка. Определяла передерганной, захлебывающейся, постоянно искажающейся песней его радость в недоступном ныне всем обьемом бытии:
  - ...Ги - и - тара семиструнная - а.- Определяющаяся, крепнущая звуком, через губу все более уверенно проскальзывала радость.
  - М - моя душа пол - лна тоб - бой...
  Все те же двое меж собой довольно улыбались:
  - Хе - ге - е! Давай, давай!.. Вставай, Андрюха!
  - Отвали, кому сказал! Ну, чё набычился? На харю зыришь...- Голос от стенки становится точно гуще. Насыщеннее. И гневней.- Не то щас фофана сразу в лоб схлопочешь от меня...- Рука уже пружинится. Только голова под глумом и совсем еще не знает, куда все ж ее править.
  - Так это я, Корнеев... Леха. Глянь! Из семьдесят шестой.
  - Какой еще такой Корнеев?- Тычется тому завитым волосами темям аж под горло.
  - Баян еще есть у меня. Играю я. Врубаешься?..
   - А на ..., скажи, козе баян? Вали, пока...
  - Что ты к нему пристал? Ничего путного из этого не выйдет. Он вот как сам того захочет - так и встанет. Не маленький. Сам доберется...- Стоявший слева с недоумением оглядывал в странное удобство распростершуюся, в штанах задудленную личность.- Да и на кой хрен его стоймя с полнейшим срамом перед всеми выставлять? Тащить еще. Возиться, что с мешком. Чтоб зря позорить... Или чтоб где опять упал. Оно нам это нужно? Бутырин корешится с ним - пусть сам и забирает...- В воздушной эфемерности рукой рисует распорядливый для них обоих жест. Следом летит сложившаяся в лодочку отмашка. Повернулся. Зашагал на выход.
  Напарник в безнадежности подмоги чешет свой затылок. Догоняет того вскорости. Пеликаньим, будто после щитовидки, оттянуто под речь подергивает подбородком.
  - Правда твоя. И логика железная такая. Не зря ж ты оба курса занимался сопроматом!
  - При чем здесь сопормат? Башка должна варить. Захочешь - натаскаю и тебя. Чтоб поступил.- Скалит весело ровнехенькие зубы.
  -Э, не - е... На ученость я не гож никак. Пускай что будет - но останусь все ж на производстве работягой. Мой двоюродный братан - летун, когда с женою расходился, сказал мне так о том, чтоб снова все наладить с ней:
  "Я, Петь, уже за точкой невозврата..." Так вот и я: хочу только вперед смотреть. Интересно офигенно, как наперед по жизни карта ляжет.- Мечтательно зажмурил глаз.- Может, и путное что выйдет...
  - Ладно... Давай, пошли отсюда на фик. А то к опивкам только и успеем.
  
  Пара зашла опять все в тот же зал. А там все было чересчур уже другим. Раскрепощеннее. Пьяней. Странней. И непонятней. Низенький парень, что стоял когда-то у колонны рядом с Пятаком, пытается повторно раскурить рядом с каким-то неохотно что-то доедавшим парнем за столом погасшую на половине "Приму". Закуривает. Увлеченный разговором сбоку, надолго снова забывает затянуться. По глазам видно, что кайфует. Потом сбивает вдруг легчайше пальчиком на кусок хлеба осизевший пепел с сигареты. Ложит рядом "бычок", обделенный сразу же вниманием. Тот дотлевает медленно до желтого, как гильза, цветом фильтра.
  - Архипова - а?- Широченно улыбается не навороченным на фокус взглядом из-под иссиза - бледной мути поволоки.- Пойдем плясать...
  - Архиповой я буду на собрании. Так вот!.. А если здесь - Татьяна я. Чтоб всем таким было понятно.
  - Ну что ты сразу и одернуть норовишь. Подумаешь: не так сказал.- Под извиненье морщит нос. Тот, ребрясь, становится в длину меньшим на треть. И без того не так особо чтобы был красивым. А тут - совсем еще хужей. Орлиной крючковатой проявью виснет его конец над ртом.
  - А ничего. Не фамильярничай тут почем зря...
  - Таню - уш! Агу - у!- Не отстает.- Пойдем-ка что-нибудь такое отчебучим! Покажем им по полной, как у нас все с этим делом обстоит. Замастырим наше, горьковское. Хоть бы и "Барыню". Да разом чтоб. Да всю по полной сразу выдать...
  - Ну, да. С тобой таким мне только танцевать и не хватало. Теперь тебе хотя б до койки доползти.- Довольно хмыкнула, пытаясь как-то заглянуть в глаза.- А у него какие-то танцульки на уме еще.
  - Давай-ка спробуем... Может...
  - Конечно, же. Если помучиться...
  - Да нет...
  - И даже не пытайся. Раньше надо было.
  - Ты это точно?
  - Да точно, точно. Досконально. Как сам диагноз у врача.- Уже мечтала, чтобы отвязался.
  - Но ты ж, никак, одна моя землячка здеся...- С непроизвольностью заокал.
  - С головкой, Вить, ты, видно, уже напрочь раздружился. В люльку давно пора...
  Троих еще давил к столу своей упрямостью клонливый, неприглядный вид. Последний кое-как водил замаслившимися приязнью глазами над почти выключившимся рядышком народом. Навел осоловелый взгляд на тех двоих:
  - А вы откуда? Сказки из какой...- Надломчивый все ж недовольно тянется к ним голос. Мол, это место только для своих. Как будто что еще осталось пить.
  - Ты что, Серега, с беленькой, небось, переборщил? Своих уже не узнаешь?- И оба шастают глазами по столу, вышаривая с жалостью без них уже опустошенные бутылки.
  - Тьфу, ты... Петруха!- Пялит глаза. Не островыразительно, но уже осознанно прибился к мысли.- Прости за неподобу. Ведет что-то меня. Наверно, плохо закусил...
  И тут же напустился на рассол из-под домашних огурцов, налитый доверху в фужер из трехлитровой банки. С покрякиванием и причмоками стал выводить себя из негодящего по сути вида. Изнадобился скоро за вторым наливом. Следом - и за третьим. Потом начал похрустывать нашедшимся где-то среди разлога чужих рук надкушенным соленым огурцом. Закончил жор кусочком хлеба. Но не тем, что был под пеплом. Совсем нетронутым. Лежащим рядом.
  - Попринемог я что-то в неподлад с таким вот делом. Говорил же Пятаку: побольше закуси тащи из магазина. Так нет же... "Что ты трясешься все за закусь постоянно?- Говорит.- Ведь знаешь же: нам не хватает только водки всякий раз".- Сгреб из разлапости в тугие груды кулачин приличные размерами ладони.- Вон, глянь... Колбасы кусочек приволок, нечто укравши, вприхват с вот этой баночкой селедки. Нет, вру: еще и шпроты где-то были...- Показывал уже кивком на полуторакилограммовую открытую круглую банку с накапанными рядом с ней, разбавленными иногда внакрап, грязно - жирными следами тузлука.- Хорошо, пацан с шестого цеха второй раз туда смотался. Хлеба, гляди, "Одесской" оковалок, сырочков плавленых и прочего чего порядком приволок.- Зацокал вдруг предостерегающе и недовольно.- Все было бесподобно. Клево так.- Губы стали дужкой вверх краями.- Вот только если бы без пива заявился...- Обхватил потуже, будто обручами, голову в висках. Те же края в упрямой обреченности поползли вниз.
  - А нашим - что? Да хоть бы хны!.. Пьют все, что ни попадя, если оно горит. И хоть бодрит немного. Вот так всего и поднабрались. Вам, вижу я, еще немного повезло, что ничего с вот этим, мать бы его в ..., попозже с пивом не срослось. А то б сейчас в этой картине такими же персонами сидели... И я пивка махнул, о чем, козлу понятно, сожалею. Теперь всего на закусь...- Сильнейшим хрустом огурца он вдруг вначале изувечил твердую согласную в последнем слове.- ...Пьинуждаю.- За словом скорбно сморщился, рассудком доходя почти к прозрению.
  - То-то и глядим, что пока мы там Миронова ходили выковыривать с углов, у вас тут много чего сдуру начудили.
  - Так хоть нашли его?
  - Сидит как миленький. Хотели было приподнять. Да неподатлив на пока. И неустойчив до приличных положений.
  - Высоцкого еще так шпарит. Без гитары... Да Чупина все требует к себе. Что-то там мямлит. С е...ками через слово как ругает...
  - На пока и без Вована обойдется... Этот пусть оклемывается здесь.
  Про непристойности ниже пупка осевшего пришедшие не стали говорить.
  - Садилось нас, гляжу, как будто поначалу пятеро. Миронов точно сразу подошел. А кто ж седьмым тогда прилоскотал?- Озадачился, дохрустывая долькой огурца.
  - Убей - не помню.
  - Вот же они все... Пятак... Серега... Вон - Бутырин. Вы...
  - Да бес тут разберет. Кто отходил, кто приходил... Ну его в баню, этот пересчет.
  - Так вот же и Вован. Мирон, небось, ругал, что Чупин помимо складчины к нам присоседился... Гляди-ка: толком не очунялся, ты говоришь. Был в стельку весь. А про не вложившего как отчеканил в память. Намертво запомнил... Во! В доску весь свой... Мужик! Не подзаборная тебе какая пьянь.
  Нужная повисла пауза. По-новой заиграла музыка. Что-то из Клиффа Ричарда. И следом - заводной "Маленький человек" Сонни и Шер. Потом - нечто еще повдохновенней. Годившееся ближе ко второму из заходов. Под музыку оркестра Поля Мориа. Из-за столов, привстав, вышло уже четыре пары. Следом - ближе к стенке - поддержать их устремилось еще две пары разгулявшихся девчонок. Толкачев до этого четыре раза приглашал Катюху танцевать. Та не пошла. Потом куда-то затесалась вместе со старшими девчонками, куда-то уходившими из зала. И ее уже никто больше не видел. Архипову под сам конец как чем подвеселило. Охорошилась враз, немного угловатая до этого, походка. Исчезла скованность. Невольно размягчилась ее все ж ладно скроенная стать. Беззаботность выплыла на исхудалое лицо. Пропал немного кислый и забитый взгляд. И девушка велась с подругой по почти всем последним медленным и быстрым танцам. А озорной, беспечный взгляд как будто говорил со сцены: "Да, вот такая я! Повеселюсь-ка хоть теперь по полной! Мне теперь нечего терять..." И облегчалась чем-то исходящее - теплым и игривым из нее бросающаяся прежде взорам некрасивость...
  - А эти все еще танцуют!- Обмасленной до стока вилкой с наткнутым кусочком шпрот тыкает в зал пришедший с пеликаньим подбородком.
  - Здесь уже нечего ловить. Пацанов больше ушло, конечно. Один Толян свою танцует. Да все на медленные танцы нажимает. Давече в быстром - ты б видал - таких наддал коленец! Юлой летал... Видать, что в новенькую втюрился по уши...
  Потом у них опять пустое говорилось. С речевой присыпкой матерка. Замыкало же итоги рассуждений немножко сероватое. Чуть пресное. Из будней.
  
  Танцы уже кончались.
  - А что это так наша Маша загрустила? Если это не секрет, конечно...
  - Почти нигде девчонок наших не видать...- Глаза взглядом таинственно встают на грани безотчетных радости и грусти. Будто насыщены загадкой: "Как хочешь - так и понимай..."
  - Куда-то отошли, наверно.
  - Пришли-то вместе... Ну, да ладно. Хоть за компанию с Архиповой теперь пойду обратно.
  - А я тогда зачем? Чем для вас не кавалер? Отведу, коли изволите, сударыня, с полной на то доставкой на этаж. Если надо, буду даже честь оборонять... Ну, так что? Уходим?- С увлеченностью лилась слегка ласкающая нагловатость.
  - Да...- Голос почти замер от волнения. Таким он был только в пору первой любви. Здесь слово означало: "Что тут поделаешь - деваться некуда. Видать, оттанцевались на сегодня..."- Не знала, куда деться от такого неудобства. Хотя и ожидаемым осталось приглашение. Но было отчего-то неуютно. Робко. Маша опять зарделась, воспылав чувственной горячкой. Пониже опустила карие, все же стыдливые от предложения, глаза. Как будто бы переходила в жизни некий Рубикон. Нечто в этой жизни мысленно касалось уже их двоих. В приятности повитая нахлынувшим загадочным туманом, рисовалась на оставшееся почти в трех часах сегодня время уже переполняющая все ее сгрудившиеся воедино мысли тайной приятная, очаровательная неизвестность.
  А Толик уже взял ее за руку. Стал рядом. Медленно повел до раздевалки...
  
  ...Маша не помнила уже, как и оделась. С приятной легкостью в ногах в покорности куда-то шла. И - что приятно - не одна. Рядом бодренько вышагивал он. Стройный. Уважливый. Приятно подворковывающий что-то. Похрустывал под ихними ногами мягкий снег, подкинутый вчера погодой на грубоватый, с неделю вылежавшийся наст.
  - А ты сама откуда?
  - Я?.. Прочувствованно - непривычно вскинула глаза.- Из-под Смоленска.
  - А я тогда уже из самой Украины. С Запорожья.
   Неловко потянувшаяся было пауза толкнула Толика хоть по-любому поводу продолжить разговор.
  - Кто-нибудь, небось, есть еще тут из родни?
  - Сестра. Постарше...- Суховато стало вдруг под ложечкой. Враз пересохло. Как кто продрал по горлу наждаком. Тут же спасительная хлынула в гортань слюна.- У - кгу - кгу...- Голос в этот раз предательски все ж выдал хлынью забившее виски ее волнение. Внезапно он неподходяще дрогнул: чувств в этот миг хватило бы на определенно больший по насыщенности разговор.- Четвертый год как замужем.- Уже жалела, что последнее сказала. Но не сказать совсем было нельзя. Без этой искренне - непритязательной увязки обрывалась бы как-то на кусочки нить так естественно тянувшегося разговора.
   И снова снизу - хруст подложки озернившегося наста под пушистым, свежим натрусом снежка. Плоско уложены в покачливость на серый снег две совсем разные походки. Обрамлены с боков в скань кружевную от распластанных теней нависших над дорожкою деревьев. Темнятся сзади лодочки прогрузших заследей. Дегтярной густиной нависла чернедь, накрывая глубину сплошь расчекрыженных, натоптанных за день тропинок. Мороз крепчает....
  Маше захотелось вдруг погромче закричать о своем счастье. Но... Затихала глубина околья. Отдалялись за спиной нетрезвые порою отголоски из той жизни, по которой шла до этого. Под бой сердечка никак не улегалось возбуждение в груди. Жаркость чутливая пульсировала в венах. В густоту отзывной ночи сверху вуалью льнул холодный, голубовато - серебристый свет. Предельно слабой яркостью сквозь завесь проплывавших редких туч к земле с какой-то неизбывной обреченностью тянулся свет далеких звезд. Толик какую-то минуту помолчал, с удивлением глядя на небо.
  - Странно: вот если на луну глядеть - то двигаются тучи. А если взгляд перевести на тучи - то будут двигаться в совсем другую сторону звезды и луна.
  - И вправду...- Поглядев немного вверх, удивилась с детской искренностью Маша.
  Потом они еще ходили вдоль околицы, любуясь пышностью так близко подступившей к городу опушки высаженного здесь лет тридцать как назад, странно правильного рядностью, высоченного теперь березняка. В городском бродили долго парке, где Толик первый раз хотел ее поцеловать. Прикрывши губы варежкой, Маша зажгла в глазах искринку благочестия над обширной всепокорностью любви, на сегодня упреждавшую попытку. Парень раззадоренно пылал. Потянулся было вновь к ее лицу. Тут же застыл, не в силах повторить попытку. Остановило изумление, какого еще в жизни никогда он не встречал. Взгляд девушки тягуче, завораживающе вкрался в настежь открытую ячейку памяти, отпечатавшись навечно в ней. А он стоял. Стоял. И любовался. Будто вплывал собой всецело в нечто, постижимое раз в вечность. Таинственное. Им до сих пор не ощутимое и не прочувствованное сердцем в прожитом до этого кусочке жизни. Легкий хмель от выпитого на гулянке уже давно сменился чувственным, не одолимым мыслями, вплывавшим в него прочно приятным ощущением. Совсем другого толка. Не окропленным ни сугубостью определения, ни рассуждениями обо всем, вершащимся сейчас. Определяемое только высшей мерой созерцания. Другой ответностью неровно задышавшей, истинно страждущей души...
  
   Во втором часу ночи пара добралась до общаги. Николаевна с привычною ленцой встала со стула.
  - Последние, видать, из голубков домой прибились. Налюбовались, вижу, вволю... Да не пятнись ты зря, деваха: не по углам же жметесь. Дело житейское. Не ты первая туда ногой ступнула. Даст бог, походишь по любовной хлопотне. Вон охорашивает как всех дело молодое... И парень нашенский. Я вижу: ничего собой. Нечто какой Ерошка. Втюрился, глянь, в тебя совсем не понарошку.- Отмерила под радость своим спонтанным творчеством не совсем складный комплимент. Смешинка налегке поправила морщавость кроткой мимикой на уже заспанном лице.- Вам жить да жить. А тут ноги в непогоду точно отнимаются. Не знаешь даже другой раз, куда их с этим рематизмом ночью деть...- Вздохнула глубоко и сожалеющее.- Пойду-ка лучше двери на засов закрою...
  Не успела она даже отойти. Парочка - шасть: и в лифт! Там поднялся вместе с ними первый взволнованно - глубокий Машин вздох. Вскрик от кокетливого, напускного и приемлемого страха после такой приятной неожиданности. От поцелуя в щечку. Подстывшего и терпкого. Каким он и бывает прямо с уличного холода. Такого неизбывного. Выбившегося напрочь из-под здравого рассудка. И уж совсем неотвратимого наиприятнейшей фатальностью под валом пышущих страстей...
  
  Маша зашла к себе. Прошла на кухню. Приятно возбужденной, ей так уж не хотелось спать. Глянулась в зеркало. Застыла. Заворошились следом мысли, воплощающиеся в шепот:
  - Ах вот она какая я!- Залопотала тихо и неспешно дерзким голоском. Самой себе лукаво подмигнула.- И пусть меня такою любят...- Отвела резко пальцы вбок.- А вы тут дрыхнете, матрехи!. Ни сном, ни духом обо мне, Машеньке, и сведать не хотите ничего... Ну и сопите! Не поделюсь ничем я с вами.- С укором поглядела через примрак в темноту спальни.- Разлеглись здесь сонным царством...
  
  Можно, конечно, написать: "И снился сон нашей девице..." Но сон Маше действительно приснился. В ту первую ночь после знакомства с Анатолием.
  ...Как будто они с Толиком куда-то долго шли. Беспечно говорили. Потом он прибавляет резко шаг. А Маша силится догнать. Уж так старается! Почти бежит. Легко - легко. Но: нет! Ей ничего не помогает. Мысль летит быстрей ее. И она в страхе безнадежно отстает. Кричит, зовя его, куда-то в неизвестность. А только он опять уходит. Безоглядно. Совсем не слыша ее голоса и криков. Уж так уменьшился, что ростом стал почти с мизинец. Машу трясет. Она отчаянно кричит. Приподнимается телом до пояса в постели. Всхлипывает. Вся в поту. Руки приложены к груди...
  - Ты что, Машунь?- Сонным взглядом тычется с испугом сбоку Анечка - соседка в ее ночнушку. Лица у той не видно.
  - Ой, господи!..- Выдавливается хрипло голосом из легких весь набежавший за сон страх.- Приснится же такое!- Замечает удивленно: пальчики дрожат...
  - Что там случилось у тебя?- Не сомкнутся у подружки сонные и возбужденные глаза. Взгляд жутко режет вспыхнувший свет ночника..
  - Потом, Анют...- Так и не решается соврать, крепко еще охваченная, будто обручем, трепетом ложной потери.- Потом...
  - Потом будет, подруга, суп с котом.- Синхронно со скребущим душу скрипом панцыря на сетке поворачивается медленно к стене.- Хотя... Воля твоя. Если не хочешь...
  - Я расскажу тебе. Конечно. Ты не обижайся... Но попозже.- Укрепляет длинной паузой надежду. Вздыхает.- Точно. Вот увидишь...
  - Эх, ты, дуреха! Дело житейское. Одному коню тут непонятно.- С явной жалостью вздыхкет.- Это, небось, еще тебе танцульки допоздна своим поздним отзывом отдаются. Все еще крутятся в твоей несчастной голове. Мыслимое ль дело - напропалую танцевать весь вечер. Да с одним! Погодь, погодь... Да уж не втюрилась ли ты?..
  А той еще охотней что-то мнится. Приятное. Совсем недавнее. Глазам от радости не видно ничего. Память опять знакомый преподносит образ. На лице всплывает, проявляется неизгладимо умиленность. Минуты с три она сидит. Не спит. Потом выпрастывается расслабленным телом под домашним ватным одеялом. Покорно складывает лодочки ладошек под щекой. В разрезе глаз смыкаются реснички. В пуховой мягкости сатиновой подушки безвольно утопает голова. Под ненужную совсем слезинку Маша постепенно засыпает. Видать, доплачет свое в сне. Ветер по улице спешит: идет в зажив. Заметно холодает. Ночь растет...
  
  А в окна комнаты напрасно с полвторого ночи льется лунный свет. Никак не пробивается сквозь толстые ночные шторы. Снаружи полосует светловатой серостью неясное сейчас, белесо - абрикосового цвета плотное сукно старых ночных штор. Пробавляется полнящими неровно складки, угловато сотворенными из странной геометрии фигурами на удлиненных, пятнами темнящихся фантасмогорическим и мертвенным отсветом полосках матовых полов. С отчетливой, заметной параллельностью в упрямости ползущими за стол, под Анину, соседскую кровать.
   Маше и утром сильно не спалось. День следующий странно выпал, затмив эмоциями быт и хронологию. Как будто вырезан был начисто из памяти без всякого остатка... Быстро догорает в средней полосе России январский день. Бессильничает солнце, искоса тщась напрасно растеплить хоть что в злющей зиме ослепляюще - искристыми, бессильными брызгами лучей. Как не вспоможливо. Чужо. Почти не греет. Потчует оскользью отходчивым, обманчивым теплом разве что в полдень вставшие к нему прямым углом заборы. Словом, подходит лишь названием одним...
  Совсем уж не завесело, под шорох трепетнейший, едва слышимый, снежинок - так даже не шуршит пересыпаемый в руках сухой песок - нахолодавшее с безмерного нагула садилось в приноровленных уже пятьдесят третий день под заморозки далях солнце. Оплавляло голые верхушки километрового с лишком огляда не подступивших с запада к Балашихе лесов. Глубенело вдогляд грузким, нерассвеченным и странно затекающим за горизонт закатом, менявшим следом за собой остывавшее пространственно в непреходящую унылость настроения. Насыщались непрозрачной грузностью глухие сумерки, переходя за временем в глубокий черный цвет. С начала года лютовал мороз. Потом погоду сразу за Крещеньем ростепелью чуть поотпустило и сегодня третий день простуженный невзрачно бегал по округе ветерок. Робко шастал по обножинам кисеистого леса. С ленцой докучливо взвихрял подхватами прилегшую сюда за удалившуюся ночь порошку. Тут же кружил ее в легчавом и воздушном танце, роняя невесомой, видимой и совсем не ощущаемой вуалью на огрубевшую, схватившуюся в крепкий наст крупчатку...
  
  Расположением и предысторией своей, если сказать по-честному, впору Балашихе гордиться, в сторонке потихоньку сокрушаясь. С севера к городу притерся, притулился скромно лес, подсаженный после войны людьми под самые дома. Через дорогу плюнь - и попадешь точнехонько на земляничный куст или в опушечные травы. Ширится вокруг из лиственных все больше березняк, из хвойных же - привычные здесь ели с соснами. В трактовке вольной, на любую из подветренных сторон, выстаивают в нем не проведываемые подобру или хоть с некоей охотой перелески, топи и болотца. Местными туда все чаще тыкается пальцем и сокрушенно цокается языком. Даже в хороший час любые ноги в эту глушь добром не понесут. Если только вдруг не зауздает чем лихая вздорный разум... Разве что из-за мирских приличий про всех леших, ошивающихся там, люди ничего не говорят. Сдуру вдруг построило давно начальство какой-то техникум из брусового дерева в лесу. Народ туда учиться все же ходит. Озоном бередятся легкие студентов, раскрывая вдохом этот орган в лошадиную, если не больше, ширь. Полуостровом еще застряла рядом в том лесу деревня Горенки: не выдерешь ее оттуда даже всей нараз нечистой силой. Чем-то связывали ее с Пушкиным, с Владимирским плачливым трактом... Правей двужильной нитью с давнишних тридцатых лет в обступе глухого лесняка чуть скучновато тянется в Москву железная дорога. Чтобы Москве чванливой предоставить не огульно назидание, соорудили и себе в Балашихе тупик. К здешнему ее концу прибились нужностью поставок ткацкая фабрика, овощебаза и две воинские части. Ветка направлена и на автокрановый с литейно - механическим заводы. Но столь особо важно указать на то, что пауково - крючковатый план самого города предполагает вслух озвученные всем народом уже где-то под 13 Балаших. Это, если не считая Южного, Леоново и Первомайки. И когда первые 5-6 из них все ж трутся постоянно и везде на языках, то остальных понапридумывали там скорей для всяческого форса. Или чтобы в приезды тещ зятьям все время от Москвы и до прибытия данных особ на место почаще от души икалось. И если уж сказать, что и район под ним стоит, название его нося и что он признан - не район - был в СССР однажды лучшим среди всех, подобно населенных, то балашихинцам и впору можно беззаботно спотыкаться на брусчатке у Кремля. То есть ходить, Москву под ножками совсем не замечая. Такой вот это город. Город Балашиха...
  
  Прошло еще четыре дня... По крухкому опушечному снегу - хрумчатый скрип обвершка под проваливающимся дружно разновесом тел. Следом означивается рушимо крахмально - рыпчатой озвучкой заметная истоптанность поднастка. Шаги двоих часты и тяжелы из-за невольно укороченного глубью хода. Молодые ноги то и дело прогрузают, продавливая беспощадно кромку. Растоптанные гнездовины пятнятся крупно на заследках. Паузы недвижи то и дело совпадают с поцелуями. Прислоняя девушку спиной к которой уж березке, парень, густо дыша, пытается удерживать руками непокорно запрокидывающееся взад ее лицо перед собой. Та пытается шутливо развести ему руки в локтях, от всей души беспечно расхохатываясь в варежку:
  - Ну, хва - тит... Толь! Дай же это... Хотя б шарф поправить! Гляди-ка - снег уже попал за шею...- Едва дрожат от поворота головы тончайшие иголочки искринок на ресницах. Глядится вся Снегурочкой из сказки. Снежинки попадают иногда на щеки девушки и тают незаметно на кокетливо обворожительном, нетронутом пушке.
  - Не отпущу, пока не доцелую в губки. Когда они еще такими розовыми будут?..
  - Ну что ты? Что ты?..- Та, заливаясь смехом, медленно клонит голову вбок.- Вон, поглянь, кто-то идет сюда.
  - Где?- Парень силится неловко обернуться влево.
  Девушка юркает под руки паренька. Следом осиной тонкости пружинно и красиво вдруг выпрастывается телом. По-девичьи выбрасывая ноги в стороны, легко бежит к дороге.- Оиньки... О - о - х, как глубоко!- Рывком стремятся в стороны, ища там равновесия, тоненькие руки.- Ха - ха - ха - а!.
  - "А - а - а - а"...- Умноженным концом летит в лес странной колыбельной колоратурой высокий сильный голос...
  - Ну, вот... Машунь! Мы так не договаривались.- С хитрецой поставленной обидой вызвучью звонкой средь деревьев насыщенным пробился баритон.- Мне даже как-то очень неудобно за тебя. Зачем, скажи, тогда мы в лес ходили?
  - Ты ж сам сказал: чтоб надышаться воздухом. На свежий снег чтоб посмотреть...- Поддельным недопониманием завуалирован ответ. Лучинки искреннего смеха вылетают из красивых её глаз и пляшут радостно во взгляде Анатолия.
  - Какой же тогда снег без поцелуев?- Пыхтит. Еще не отошел от трепета волненья.- Это - что сливки без клубники.
  - Как так какой? Совсем обыкновенный. Серебристый. Легкий. Погляди!..- Бережно берет в ладонь ворох легких снежинок с ближнего куста и сдувает их трогательно - медленно перед собой, заметно улыбаясь в розовеющих пухлинках уголков губ.
  Выйдя на закрай взлеска, поотряхивали весело друг с дружки нападчивый
  и суховатый снег. Перешагнули загруделую дорогу. За дорожной изгладью шатнулись было, поскользнувшись. Обхохатывались вволю над собой пару минут. Пошли, вплывая тенями в загустки догонявшей темноты. Вынырнули вскоре в розбрызгах обочиной негусто вставших фонарей...
  
  В общежитии гулко снуют по этажам истерзанное слабью шарканье, глухое грюканье, обрывки голосов. По раскатанным дорожкам со второго этажа приглушенно несется временами недробный отбив снующих там шагов. Под скрип и жалобы металла опускается шум едущего лифта. Невнятные под тщательный присдух несутся с поэтажья шорохи. Запенсионная старушка некрепко блюдет вахту, допуская сердобольно к девушкам из лимиты нагрянувших внезапно молодых ребят из местных с встающим грозно тут же рядом с ней вопросом:
  - Поуказывай мне там еще. Предстал: поглянь, дескать, вот он и я. С уставом своим драным заявился! А мы на кой тут черт стоим? Не трогай мою руку - приросла не для тебя. Проходной, поди, нашел тут двор...
  - В двадцать седьмую с рыжими усами напрочь велели не пускать. По смене так и передали.
  - Может, другой какой завелся рыжий тут?
  - Ага... И шастает вот так же, как и ты, в квартиру тую же. И опять же к твоей Верке. Отойди... Подержал уже меня за дуру.
  - В последний раз...
  - И даже не проси! Живо отходь, пока за воспитателем не отошла.
  Кандидат на проход к девушкам делает нелепый вид, но все-таки уходит, чтоб позвать уже от улицы через окно зазнобу.
  Семи минут едва хватает старой, чтоб отбрехаться пару раз по телефону и наскоро перекусить прихваченным с собой из дома бутербродом с сыром и вареной колбасой.
  После последнего вынужденно - быстрого проглота вахтерша вновь встает, впрыснутым в себя адреналином тонизируя доставшийся кусочек власти:
  - Так-так... Опять ты заявился? Я и тебя предупреждаю: впредь - только до одиннадцати! Ежли к тому времени не выйдешь - ни в жизнь какую больше не пущу. Хоть на колени встань! Отошью, как вон патлатого того.- Солидно кашлянула.- И на девушку твою совсем не погляжу. Во вторник что затеял?..- Достала хлестким сфокусированным взглядом донышки его темных, удивлявшихся уже, зрачков.- До полвторого, глянь-ка, ошивался - хоть выковыривай его оттель!
  - Мы только музыку одну там слушали...
  - Знаю я эту музыку. Канительничает мне он здесь! Ты тут Лазаря не пой.- Снова построжала взором.- Музыка ваша потом девок наших на замужество напропалую принуждает. Ишь ты, герой! Оперился... Взял бы в подмышку матафон свой да и гремел бы по всем улицам подряд под самую зарю.
  - Мы не такие...
  - Все не такие... Ты тож не балуй его, Настя. Не то и Сергеевне накажу к вам не пущать. Потому что комендантша, как узнает, нас за это точно не погладит по головке. Или еще, не приведи Господь, нагрянет кто с проверкой из завкома.
  Парень протягивает старой, робко улыбаясь, из-за худой спины большущую коробку с шоколадными конфетами. Глаза его тут же замасливаются. Углы рта от всплеска радости довольно ползут вверх. Только бабулька не берет. Еще не отошла воинствующим чувством от эмоционально сдобренной, приятно вытолкнутой речи. Не дрогнувший ни жилкой взгляд с подарка все же не отводит. Немая пауза за несколько секунд низводит было благость гостя в ранг непонимания. Та же коробка появляется уже от Насти.
  - Анна Ивановна! Ну, милая...- Целует ту в холодную морщавость исхудавшей вместе со старостью щеки.- Я его, такого, в срок сегодня буду выгонять. Вот увидите.
  Вслед за подношением под ложечкой у старой давит горло торжествующая спазма от квинтэссенции проделанных сейчас ею усилий. Пухнет вал самооценки на всем пути коробки в тумбу.
  - Выгонит. Конечно, выгонит. А как же! Как только - так сразу...- Парень твердит упрямо совсем расплывчатый обет. Проходит мимо. Качая головой, ложит свою руку где-то рядом с сердцем на пальто.
  - Сегодня точно уложусь.- Тянет следом толстый палец к зубу.- Рупь за сто!
  - Да ну тебя, хвастун!.. - Кидает та без злобы вслед.- Болтает почем зря. Нечто тот Ерошка: много всего наговорит, не сделав и немножко...
  Парень встает у лестницы, пропустив чуть впереди себя девчонку. Вдруг на марше лестничном остановился. Вполоборота, под недоумение подружки, повернулся к вахте.
  - И скажу, не тая: адью, адью тебе, старушка. Вахтерша ветхая моя...- Запел сочувственно негромко.
  - Ишь, грамотей! Разговорился!.. Голос не там прорезало. Как на понос кого, на песни его, видишь, потянуло. Гляди, гляди, певун... Посмотрю я, с какой песней ты назад пойдешь!- Погрозилась суховатым кулачком, так и не осознав все сказанное им сначала..
  - Бабуль, не обижайсь: пошутковал я. Это у Есенина есть стих такой. В рабочей школе только что выучивать давали.
  - Не трогал бы ты человека, Саш...- Шепчет ему рядом, дергая тихонько за рукав, подружка.- Будто одной живешь минутой.
  - А что мне обижаться? На обиженных у нас всегда воду возили...
  Чуть погодя посокрушалась про себя, что не вставляла в монологи совсем уж умное словцо "проблема" из-за боязни воткнуть за буквой "о" присутствием врывающуюся "м".
  
  В березняке меркотно. И тихо. Ветер как обмер. Морозный напуск колок, стыл и поначалу жжет прихватом. Термометры на окнах вольготно опускают книзу ртуть. Все потихоньку цепенеет, застыв в проглоте немоты. До устрашающе - сухого скрипа сучьев в глубине. Под холодом минорно - строгой гаммы прозрачные сереют и ложатся в завечерье сумерки. Бельмистая ползет боком луна. Яснится мертво в трепетную просинь причудным цедивом пролитая вуаль подлунья. Безмерно царствует двуцветная, неистребимая колористическая прелесть в вариационно близких переходах. И колоссальная обьемом налегает мощно тишина. Клонит насильно окружь в первосонок. Глушь, западая постепенно в жуткую непроглядь, властной особостью свою пестует жизнь...
  
  Февраль пришел лютующим. Суровым. Потом хоть и не сразу, но заметно помягчало. Маша два дня подряд уже не одевала варежки на улицу. Вместо рейтуз стала упрямо одевать на выход зимние колготки. Песцовой шапке подошла заменой простая вязаная шапочка. В другом чем послаблений себе в выборе одежды не дала. Вместо автобуса ходила на завод пешком. И всегда вместе с Толиком. На обратном пути заходили в булочную, что на Флерова, следом - в продуктовый, по пути что, магазин со странным номером "тридцать восьмой". Затоваривались... Нагруженные Толиковы руки легко несли накупленное в общежитие. В общий для обоих щедро принявший, но все ж дом временный. Казенный. Как-то незаметно и само собой установилось, что парень перешел на девичью еду и ухаживанье исподволь перерастало в нечто большее, увязываясь мелкими, нетвердыми шажками в далекое подобие совсем неофициальной, но в скором явно намечавшейся семьи. Внутри пары проходила некой нравственной недосказанносью глубоко моральная стена, нарушать которую никто в это притирочное время не пытался. Глубиной назревших отношений не доходили оба к пику страсти, ничем не нарушая Машину невинность.
  
  - Ты у нас как будто Хорошева, точно?- Окликнула как-то в начале февраля Машу вахтерша на посту при входе в общежитие.
  - Да - а...- С диагнозом "страшнейший трус" та протянула боязко в ответ. Будто боялась, что за фамилию теперь ее будут пытать.
  - Вот что я тебе скажу: плясать надысь придется, девка!- После начальной строгости выразительно крутнула старая заметно подседевшей головой.
  - Неужто мне... письмо?- Дотянула с необычной сухостью во рту.
  - А то...- Свою ветхую и отдаленным чувством строго распорядливую радость высказала старушенция. Почтенно отдала письмо с ладошки.
  - Ба - а - тюшки!..- Оттаявшей вскипела радостью девчонка.- Это ж Валюха наша накатала! А я, признаться, даже не ждала...- Второй раз все еще впригляд рассматривала адрес отправителя. Выползком на лоб от удивления надвинулся крутой излом темных бровей. - Ой, чуть не забыла... Спасибочки ж какое вам большое!
  - Беги, беги скорей читать, деваха! А танец, так и быть, остался за тобой. С парнем твоим внаклад. Да чтоб вдвое длинней, толковым и с приплясом был.
  - А я-то тут при чем? Письмо-то ей, а плясать - мне...
  - Ничего с тобой не станется. За такую-то вот девку век плясать и то за мало будет.
  - В прыткой пляске как бы ног не подломать.
  - Ты нечто тот Ерошка: за божий дар не хочешь и платить немножко.
  - Мы с Толей потом спляшем. Да?..- Открытой радостью захлестывало Маше разум. В последнем слове отразилось вдруг чуть дрогнувшим под беззаботным и веселым взглядом голоском нечто большее, чем просто чувства.
  - Ох, смотри, Машуха. Перетряхни всю его душу, пока до серых будней вместе не пришлось отчалить...
  
  Едва войдя в комнату, Маша сразу же принялась надрывать письмо, за возней пальцев оставляя на боку конверта чуть неровный, зубчатый след.
  - Сумки на кухню?- Напомнил Толя о себе.
  - Да-да... Только выложи оба пакета с замороженной цветной капустой в морозилку.
  Через пару минут на кухню вдруг донесся ее тронутый радостью приятный голос:
  - Ну, где ты там застрял?
  Явившемуся парню поначалу было как-то неудобно слушать выжимки из слегка похрустывающего в ее пухленьких руках письма:
  " Добрый день или вечер дорогая ты наша сестричка Маша! С огромнейшим приветом к тебе мама, Валя, Леша и Танюша с Леночкой. Во первых строках моего письма сообщаю тебе, что мы пока, слава нашему Господу Исусу Христу, все живы и здоровы. Давече мама приходила, просила нас помочь с дровами. Ничего она сама пока. Мы с Лешей к ней наведались два раза, маленько подмогли. Лена наша болела две недели скарлатиной и в школу не ходила. На горке прокаталась в позапрошлую субботу без малого полдня, а мы оба в работе были. Леше справили в обнову пиджачок, как после косовицы автолавка приезжала. Корова стельная у нас и к маю ждем какого пополнения..."
  При взгляде сбоку Машина нижняя губа при чтении приятно двигалась вверх - вниз, иногда облизываемая языком в углах. Чувства, по-разному копясь, неизменно отражались на лице, с кокетством западая в ямочки щек. Будто оживал с какой картины, сходил во всех чертах воспринимаемый приятно взглядом живой портретный образ...
  Перед глазами Толика сквозь комнатный неяркий свет в густевшей незаметно темноте предвечерне стаивал еще не завершенный день. В зыбкий, неверный сон подтягивалась, вяло окунаясь в тьму, его оставшаяся четверть...
  " ...Пяткин одно время на наряды к нам в колхоз ходил. Но после того, как по пьянке чуть не спалил ночью конюшню, председатель сразу вытурил его. Снегов ныне намело немерено. А это, знамо, что к большому урожаю. Колхозный нас не так интересует, потому что трудодней от этого больше не станет, а вот для наших огородов..."
  - Тебе не интересно?
  - Как бы сказать... Мне как-то неудобно, понимаешь. Ваши семейные дела там все-таки. Такое ощущение, будто через окно без спроса лезешь в чужой дом...
  - Извини... Тогда сама я дочитаю. А ты иди чайник поставь.- В отговорке на тон ниже засквозила тонко и слегка натянуто без дрожи в голосе на миг возникшая неловкость. Так колыхнется вдруг, струной в натяге задрожит под невидимым порывом ветра тронутая мимолетно паутинка.
  
  Комната была рассчитана на четверых девчонок. Теплый розово - охристый тон обоев в комнате располагал скорее к отдыху, покою. И - к умиротворенности. Под неказистой люстрочкой дробился равномерно желтый цвет, прозрачно заплывая серыми оттенками под стол, кровати, падал оттушевкой на зашторенные плотно, спаренные окна и балкон. Весьма скромно и стесненно царил приятненький уют, ненавязчиво заправленный в скромный уход и чистоту. В мягких переходах цвета не находилось места раздражению и неприятию чего - нибудь из окружающей девчонок обстановки. Все казалось здесь уместным и необходимым. Слегка пахло чем-то понемножку духовитым и невысказанно - женским, нежноватым, уловимым сразу. Толику здесь нравилось. И каждый день, часто за полночь, они уединялись с Машенькой на кухне. Снисходительность других девчонок к этому была какой-то искренней и отчасти похвальной. Чаще всего пару оставляли в комнате одних часов до девяти, заходя на время что-либо забрать или впопыхах перекусить украдкой. Так выходило и сегодня...
  
  Маша пришла на кухню. Поставила на стол две чистенькие чашки. Суховато зашуршав бумагой, отсыпала туда из пачки чай. Разлила неспешно и привычно кипяток по чашкам. Захрустев пакетом, выставила пряники. Нарезала кусками сыр и хлеб. Присела скромно рядом.
  - А пряники-то мятные...- Блеснули вдруг загадочно глаза у паренька.
  - Ну, да - а...- Подтверждение переросло за паузой в немой, тихий вопрос.
  - Моя бабуля говорила всегда бате, чтоб мятного чего даже понюхом обходил. "Не тебя касаемо та травка. Силой мужской, жене в обиду, поизведет она тебя."- Частенько говорила.
  - Я и не знала...- Аж запнулась.- Теперь в следующий раз возьму другие.- Пятнами румянца ниже скул вспыхнули щеки.
  - Да ладно ты.- Крутнул по-свойски головой. Чуть приобнял.- Я ж так, не в назидание сказал.
  - Я...- Молвилось в ответ, тональностью никак не дорастая до каких-либо из признаков вопроса.- Это... Ничего.- Неудобно улыбнулась под конец, теплея обретенным за столом придатком к собиравшимся с первой декады ноября в целое чувствам привязанности к этому парню.
  Забилось чаще девичье сердечко. Застучало. Капелькой перетекал в душе на положительную чашу еще один признак приятия сидевшего с ней рядом молодого человека.
  - А можно, я магнитофон оставлю у тебя? Зачем опять таскаться с ним по этажам...- Добавил не вопрос, а предопределение согласия.- У нас и так у каждого из пацанов стоит по аппарату. Да вы и сами, если хочете, включайте: врубишь вот здесь - и сиди слушай...
  - Пусть остается. Он нам не мешает.- С приятным равнодушием последовал ответ.
  - Давай-ка мы послушаем сейчас с тобой, допустим, "Шокинг блю"... И вообще толковых позаписывал я у ребят вещей. Клифф Ричард вот. И Джо Дассен. Есть и "Битлы"...- Полез к окну за бобиной.- Так... Вот она. С предвкушенным удовольствием с хрустом включил рычаг.
  Ритмом приятная и звонкая вдруг полилась мелодия. Маше она понравилась.
  Поразила новизной. Прелестной звучностью. Какой-то лихостью. И ненавязчивым, веселым озорством. С чем и запала в душу. Она даже незаметно и легко стала под столом пританцовывать носками тапочек. Название нерусское ансамбля девушка, конечно, тут же позабыла. Но позже часто, щурясь с неудобства, говорила Толику, чтоб тот завел "ну, эту, как ее... "Шизгару".
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"