Ведмедев Николай Михайлович : другие произведения.

Жизнь бесконечная - 2

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

  
   Жизнь бесконечная
  
   2
  
  В прохват стянуло бытовой быстренько Новый год. Но - отпочили. Нагулялись. Где и совсем не раз-, а перевеселились. У нас когда без острого чего не заадреналинит души, считай - полная жизнь прошла лишь рядом. И вспомнить толком будет нечего. Кого как подвело к охоте, так праздничек и соблюли; сквозь скважину замочную всего ж не углядишь... Началом января в тугую, не расступавшуюся далеко за призванным рассветом, темень с разновременностью ступнуло всей своей полной численностью способное к труду, натуго огромнейшей многонародностью переплетенное население страны. Многие, ложа руку к сердцу, делились бы озвученной по правде их мечтой хотя б еще немного отдохнуть. Но ждали вахты, смены, графики, дежурства... И те же пятидневки постепенностью готовились входить так буднично и серо в продолжавшуюся незаметно производственную жизнь...
  На том и разошлись.
  
  Кое-как, но разработались. Чуток поутруждались. Глядишь - и Рождество прошло. Что вздох короткий. Или как легкий взмах крыла. При разудалости весьма широкой... Оскомин в душах не набило. Будто утеснилось безысходно в длинные, большие сутки. Когда в один присест застольный вполне вместилось пару дней. И за один поход в ближайший магазин послизывало в семьях многие заначки и зарплаты. Буфером из подступивших спасом выходных подполнился для многих ошалевших от опоя неизбывно - четко по раскладу нещадной ломкой в головах трещавший "отходняк"...
  "В этом году наш героический народ с новой силой приступил к выполнению новых производственных задач, поставленных перед ним очередным съездом родной партии..."- Бодрость трещала, сладенькой патокой цедилась из печатной, радио- и телеболтовни. Приглаживалась праздничностью формы величаний. А тот народ... Тихонько допивал все прикупы хмельного. Доедал запасы холодца и фруктов, сыра, колбасы и оливье. Рассольчатым спасаясь опохмелом, силился настроиться возможностью на совсем уж скорый выступ к работенке. Претерпевал под нависавшею к любой заутрене сплошной охотой чуть "добавить". Страна на четверть добрую зашибленной неспешно отходила от запоя. Корчилась в последствиях от не обузданного никаким имеющимся разумом лихого, бесшабашного веселья. Долеживала с оханьями и глухим, не избывающим пристоном в добивавшем жизненные силы и не пристраивавшемся хоть бы чем к порядку бытии. По-новому да как бы сдуру и не в мастерской разобранным движком, в прежнюю пытаясь сбиться изготовку молотками. Планида всей страны неугомонною металась между "отпьяну" и " не дотрезва", не приникая близко ни к чему...
  
  Первыми за новогодьем днями, когда Луна таскалась между Девой и Весами, а многие лекарства потреблялись в некой смысловой склонности к болиголову, в СССР привычным ритмом нехотя продолжилось сквозь отягощенное сплошное "не могу" былое валовое производство. Но лучше бы оно в те дни и не росло. И даже бы совсем не начиналось...
  По полной правде коль судить, так те три четверти народа, не тронутые всяческой статистикой, тоже болтались рядом с недоладом, крепкими звеньями силясь наладить порванную рядом производственную цепь. Где-то сходилось. Притиралось. Слаживалось. Иногда - никак не удавалось...
  
  В холодноватый после уже второго подряд праздника четырнадцатый цех того ж литейно - механического завода в Балашихе готовыми к работе сквозь серость развиднявшегося утра заявились, прибрели точно не больше трети мужиков. Двое из термички сразу же рванули в третий цех "литейки" за облегчающей нутро, подкрашенной не для питья фракушкой. И до того неверной поступью на подошедшее сегодня торилась дорожка в цех, что кое-кого было очень жаль даже по следу. За мусорный контейнер, выставленный к сбору стружки перед самым цехом, знаково ветвился одинокий и неверный след. Не по какой приспичившей нужде житейской. По жестким требованиям вдрызг разлаженного за столом вчера желудка, не подпускавшего к себе опять на переваривание залитую вчера по пьяни жидкостную дрянь, какой скорей всего и выступало плодово - ягодное, наитермоядерное из всех вин. Продаваемое в "бомбах" по 0,8 всеми городскими гастрономами. Доставляемое часто в деревянных ящиках. С грубо подстеленною стружкой. Там еще был - даже не рушащий, а прям сшибавший напрочь с ног любую красноносую натуру - "Солнцедар". Но из того же поудешевленно - бражного разряда. Вкусом помягче. Дурью не легчей. Потреблявшего со всех сразу копыт напрочь валивший. Покупаемый, видать, из совсем последнего семейного достатка.
  
  С колотившим пальцы трясуном и разводным ключом в руках невесело, докуривая нервно уже пятой сигарету, таскался между всех подряд станков без всякой на то цели старший из наладчиков токарного участка Чиркунов. Дежурные электрики, забившись с самого утра в свою каморку, мутным окном, будто бельмом с надменною прямоугольной доминантой смотрящим сверху в цех, резались до посинения в "козла", под каждый ход со страшным ляскающим стуком вбивая в старый стол костяшки домино.
  Хитроватый мастер сборки Котов предусмотрительно и как бы из-за вечно воспалявшейся под конец года язвы от одного и до другого шагавшего по всей Европе Рождества приседал удачно на больничный. Соскакивал с него обычно где-то за Крещением. Отбывал обычно к теще под Подольск, где к прираставшей с каждым днем поленнице колотых дров полагался сытый и расширенный обед с домашним самогоном - перваком под свежачок сала, ласковые ночи при дородной телом женушке - хохлушке и остававшийся нехилым полный заводской оклад. Такой себе он незаметно ограниченный подсоздал коммунизм в одной семье, заодно отдав студенту - сыну прежнее свое жилье, переселяясь с кошкой и женой в квартиру - "трешку", весьма удачно прописав туда же заодно с полтавским тестем и малолетнюю племянницу жены.
  Ближе к одиннадцати дня, как раз в заход на западе Луны, вышел сквозь средние ворота, направляясь как бы в цех 16-й, и сгинул в пелене серо спадающего снега технолог цеха Беленков. Замначальника же цеха Филимонов еще раньше, как зашел вслед за встававшим неприветно на востоке солнцем, так же холодно и вышел, кося с некой опаской по сторонам тронутыми красной сетью капилляров усталыми белками. Перед этим вызвал к себе в приличный по размерам кабинет инженера по охране труда Большова, мастерством непревзойденного по части тунеядства. (Называли за глаза его наседкой, ибо просыпал на производстве все подряд: летучки, совещания, оперативки. Даже уход домой. Кто-то и не ради хохмы говорил, что тот из-за огромной своей лени мог бы проспать подряд несколько суток). Спросил про самочувствие. Участливо взглянул под отяжелело вытянутое тем без меры бедственное "Кгм - м - м...", на обжигавший студью его кожу бисерчатый высев пота, разом кинутого нездоровьем на виски и большой лоб явившегося управленца. "М - м - да - а - а- а..."- Тут же сжавшимися от сочувствия губами выразил понятие. Потом стал о чем-то напряженно говорить, на что отзывчиво гудели перепонки и качалась вертикально грушевидная голова Большова. Заканчивал речь нудно и проникновенно.- ...План в этот день как таковой в упор меня не интересует. Я надеюсь, понимаешь это ты и сам, Владимир Николаевич. Сто сорок восемь душ, согласно данным проходной, пришло сегодня в цех. И не все они бодро настроены на вдохновенный как бы труд. Так вот...- Хрустнул костяшками в кулак собранных пальцев.- Не забывай, что у тебя сейчас все рычаги. Мори, как хочешь, свою муку, а за нагляд по цеху тебе теперь всей своей шкурой отвечать. Да! Вот еще...- Указательный палец начал камертоном шустро резать густющий, начисто пропахший к сходу века маслом воздух.- Не забудь в журнале указать на проведенный с мастерами инструктаж. Наряды распиши. Впрочем, нечем мне тебя, ученого, учить. А работяги...- Пухлые ладони не крепко будто бы взяли обхватом стиснутые ими в шар шаткую надежду на трудовой сегодняшний порядок в цехе.- Пусть стоят хоть круглый день, если кому невмоготу. Как в стойле тот бычок, обгаженный который. Чаще ходи: как бы они того... Чтобы, как шельмы, в раздевалках до невменяемости поросячьей не нажрались. А то потом от докладных из той же проходной нам не пришлось бы всей оравой отбиваться. Всем подряд доказывать, что ты как бы и вовсе не верблюд. И еще, мой разлюбезнейший... Я у сборщиков шкафчик ихний со спиртом первым делом на замок закрыл. И ключи у мастера забрал. Отодвинул, понимаешь, от лафы подальше. Чтоб даже и канючить не пытались.
  - Типа: собака где не видит, там не лает.
  - Навроде бы и так...
  - Да!- Спохватился, будто в зад ужаленный.- Особый глаз - за токарями, фрезеровкой и заточкой. Но проследи, термичка чтоб на завтра раза в три больше обычного деталей закалила! Я не намерен затыкать под конец месяца ихний бардак всякой глумной переработкой. И не дурак круглейший, чтоб свою ж... под высокие разносы подставлять! Уразумел?.. Мне фонд зарплаты новый Евсиков, поверь, уже не утвердит. К тому же с прогрессивкой я расстаться вовсе не намерен. Как и ты, кстати. Правильно сейчас я говорю, товарищ мой Большов?..- Подмешал немножко к монологу бодрость и благопристойность. Следом - на октаву выше и с неисправимо раздребезжавшимся в повизгивании баритоне - выдал новую накачку.- И не дай-то Бог, вдруг что случится с кем! Нам с тобой тогда директор еще до самой завтрашней оперативки точно яйца оторвет и на заводской забор повесит! Тут даже к бабкам не ходи!..- Сделал короткой паузу, Доскреб под завязь монолога звучным голосом гораздо утешительно и мягче.- Если же все сегодня будет чики - пики, то на той неделе дам оплачиваемый... Нет, даже пару выделю отгулов. И поставлю отпуск в графике на любой указанный тобой месяц. Вплоть до того, что и следом за мной. Вот как бы так встает расклад.- В двадцатисекундной паузе успел побыть внезапный грохот цехового козлового крана и проезд красной кары с заготовками.- Ты меня понял?
  - Еще б не понять!- Радость от предложения для Большова взмылась повыше крыши старенького цеха.
  - Тогда дуй. Иди, дружок, справляйся.- Нечто царственной широкой дланью махнул щупленькой, изнеженной рукой.- Охватывай своей волей процесс...
  - И не переиграешь?!.- Вопрос переродился в восхитительную радость для Большова.
  - Слово мое - что воробей. Так и заруби себе ты на носу. Если я хоть раз вас обману, какая будет потом вера мне. Ты об этом не подумал?.. Иди,окучивай народ. Налаживай работу.- Начальник быстро развернулся. Отвердевшим зашагал и четким ступом. Подчиненный все стоял. Себе не верил. Потом наивные его глаза повеселели, заискрившимся внезапно выражаясь взглядом. Пившему рядом третий подряд стакан у автомата с газировкой механику Рыбцову даже показалось, что мутноватые глаза сегодняшние у Большова не из-за чего такого вскоре по-ангельски и явно вдохновенно поползли вверх, под балку всё того же цехового надвигавшегося крана. И походка стала до того ж уже разболтанно-фривольной, что в бедрах для него теперь никак не подходила...
  - Вот могут люди ж так от всех мандюлин увернуться!- Только и мог откомментировать спустя пару минут влетевшее в уши Рубцов.
  
  - Такой значится на этот год ко мне приходится расклад.- Слегка свежея под налетевшим меж цехов едва заметным ветерком, Филимонов начал рассуждать вдруг про себя.- Вступил себе Телец в год Тигра. Неприятная, поди, выходит диспозиция. Несходная для разумения совсем. Как бы еще где кто рога не обломал. Или Маришка мне чего б по части верности вдруг не наставила. И так на производстве много пропадаю...
  Воробьи, рассевшиеся на рябине рядышком с дорогой, по которой он пошел, нахохлившись, глядели втихомолку на сутулую, согнувшуюся в худеньких плечах фигуру второго в цехе человека. Косились робко крошечными бусинками глазок. И тихая неплотно облегала окружь тишина. Видать, что к завтрашнему мягенькому снегу...
  
  Женская братия, пятнея изредью косынок, усердием не подводила револьверный, полуавтоматный и токарные участки, скучковавшись надолго лишь перед обедом.
  - Гляди, Натаха: Семенову в сам раз хоть по веревочке ходить.
  - Не один он тут такой. Макаров с фрезеровки, я видала, вышел на работу с фонарем приличным.
  - Тому жена, всего скорее, присветила. Она там у него - и не ого, а ого - го! - конь с яйцами... Да не гляди ты на него! А то еще припрется. Глаза мозолить будет...
  - Шугаев вон все свои шайбы как вывалил еще с первой закладки, так и шлифует уже третий час подряд. Скоро будет в них, как в зеркало глядеть.
  - Это-то что! Ты пойди лучше поглянь на Кузьмича с полуавтоматов. Вот там - так это да! Один прям цирк живой. Обписаешься точно...
  - Растунеядничался, херов активист. Под дурачка косит...
  - То ж на собраниях вон мелет языком своим поганым хлеще любого жернова. С трибуны рад слететь другой раз...
  - Упивается, видать, напрочь словоблудием своим. Перед начальством марку держит.
  - Лучше бы зуб передний вставил. А то с его речей сначала воробьи с веток слетают, а потом уж по кусочкам бормотанье это складываешь все...
  - А что: смотаемся, бабенки!
  - Пойдем направо - оттель ближе станки его.
  Потоптавшись, толпа юркой густотой косынок повалила на чужой участок. Затекли сквозь открытую створку переходной двери. Как вошли - так сразу же за дверью будто бы вкопанными встали, округляя от увиденного удивленные глаза. И без того сутулистый Кузьмич, казалось, одним копчиком сидел на лавке. Что отдыхавший под шезлонгом. Голова его, лежа на спинке, своим весом с явной неловкостью придавливала ухо. Руки во всей готовности держали крепко по бокам несколько прихваченных к наладке гаечных ключей. Он уже лет пять сполна ходил в пенсионерах. Но еще работал, не упуская редкого случая прилично щегольнуть речистостью на каком из цеховых собраний. Состоял до пенсии в цехкоме, как и был членом партии от бородатых лет.
  - Разлегся, старый кобелина, что на выставке!- Сьязвил кто-то со злостью.
  - Это он так, бедняжка, решения всей своей партии упорно в жизнь нашенскую вотворяет.
  - А давай-ка мы ему в ширинку вставим самый большой из гаечных ключей. Ты вот самая проворная из нас, Надюшка. Тебе и приступать права даруем.
  - Нет, Валюха. Я бы и рада, да только он учует. Поглянь-ка: веки дергаются как.
  - Это у него со снов сладких. Слюну, что ли, не видишь на губах.
  - Вспоминает, видно, когда то еще девок щупал.
  - Какие к бесу девки? Вспомнил, небось, как манку с утреца жевал.
  - Тогда крючок вон тот неси, что за станком, в углу... Нет, тот, что слева. Он длиннее.
  - А удержит?
  - Еще как? Какой же он тогда мужик, коль не способен наш подарочек сердешный своим прибором удержать? Это ему на принятые им самим все обязательства простое дополнение от нас.
  - И косынку сверху если бы надеть...
  - Обойдется.
  - Ну, давай!- Канючит кто-то сзади.
  - Да тащи, тащи. Привязалась же с этим платком...
  - Во! Вот это - дело.- Загорелся хитрецой веселый взгляд.- Я сейчас смотаюсь, запасную принесу свою. Под его такую расслабуху ничего не жалко.
  - Гляди, а то еще узнает, чья. Греха потом не оберешься. Он же по само некуда занудный и говнистый. Что комарье в лесу под вечер. Шухеру такого наведет, что всей Балашихе до Пасхи тошно будет.
  - Он в метре от себя дверей не видит, а ты какой-то тряпкой людям голову морочишь.
  - А еще если ему повязку привязать дежурного на руку. Пускай хоть тишину здесь охраняет. Мух посторожит...- Это уже из-за кузьмичевого плеча высовывает голову среднего роста молодуха.
  - В шапку одеть...- Ладнали вскоре к голове, опустив уши, в тридцатиградусную там жару также и промаслившуюся напрочь шапку. Отыскали же ее, грязней любых полов, на инструментальных полках рядом. Займясь проделками, поуже обступали. Под суету тихонько прыскали себе под нос.
  Через минуту бедный старичок был так обряжен револьверщицами, что без слез от воплощенной впопыхах задумки никому глядеть не удавалось. Трое, отойдя подальше, уже сполна и от души смеялись.
  - Эх, девки!- Воскликнула инициаторша затеи Мишина Татьяна.- Захудалое б какое ружьецо ему да промеж ног установить. Себя чтоб от нападок бабьих уберег. Вдруг кто и польстится кровь с ним размешать свою. А он того... Может, уже на подвиги совсем не сгоден.
  - Или на радостях кондрашки часом схватят.
  - Ну, все, зассыхи! Можно смело расходиться...
  - Тс - с - с, шалавы, мокрощелки эдакие!.. Потихонечку линяем.- Крикнула сбоку одна заметно крупная из не совсем чтоб молодых.- Шухер! Из будки ихний мастер вон выходит. Сюда как прет.
  Кто-то еще сунул старику в одну подмышку швабру, в другую - неприятно пахнущую ветошь, разнообразив до сплошного неподобства предыдущий боевой набор.
  Следом всех баб смело. Что корова языком слизала.
  Ядовитая до всяких шуток Мишина, уходя с другими на обед, нашептала фрезеровщику Серову, что Кузьмич просил его зайти к нему зачем-то вместе с Копыловым. Таким же хохмачем, как и сама она...
  
  - Кузьмич!- Сквозь гул полуавтоматов прилично громыхнул Серов басом прямо с порога.- Ку - у - у...
  - Чего ты там кукуешь?..- Под вопрос бросает шустрый взгляд из-за спины тому на задник наступивший Копылов.
  - Т - с - с... Тихо, Санек. Не напирай. Вон он сидит, весь в пугало какое разодетый. Да еще хреновина болтается что зря какая на ширинке.
  - Вот тебе и Мишина! Ох, она ж и стерва!- Вылупился Копылов своими серыми глазами, растянутыми и сощуренными из-за смеха в узенькие прорези, будто у какого из китайцев.- Скажи завтра кому - ни за что в такое не поверят.
  Старик полулежал, до непотребности раздвинув ноги и вытянув их до последней из возможностей вперед. За выдохами дул, по-лошадиному вытягивая вперед губы, воздух изо рта на шапку. В ответ из-под нее текло по лбу тоненьким руслом масло, затекая медленно в прикрытую глазницу.
  - Глядя на ключи в руках, так наш старик готов не одну смену тут за показатели сражаться. На всех подряд фронтах, включая даже Алексеевну с ее любимой шваброй.
  - Станок-то, судя по всему, тож сам не первый час стоит. Нехорошо...
  - А как же ему не стоять, когда Павшин в шестой цех к девкам смотался?
  - Давай-ка шуганем немного пердунка?
  - А что? И дело...
  Подойдя поближе, Серов на всю что ни на есть мощь так заорал, окликнув старого, что Кузьмич с испугу весь посунулся вдруг с лавки, пытаясь в то же время быстро встать. Не скоординированное, дрябленькое тело, выгнувшись на миг дугой и звякнув между ног крючком о керамическую половую плитку, осело на бок рядом с лавкой.
  - Ах, ты - ы ж!.. Разьедреную всю эту твою мать да чтобы разом! Ыг -г -г...- Аж заскрежетал в зубах старик. Резко растряхивал с себя все причиндалы вместе со шмотьями нелепой амуниции. Перекипал и впредь в надсадных звуках, неимоверным ослепляясь злом.- Обвешали тут, идиоты, мужика!.. Такие пендюхи! У - у -ух!.. Колгуи чертовы!
  Потом притих. Осознавал нового себя. Заметил сбоку скривленные в смехе лица.
  - А вам чего тут? Зырите!..- Схватился за крючок. Мужики - деру. Валят врассыпную. Попригнулись. Мигом поверх станков выкрученной формой метнулся вслед обоим сам крючок, высадив по пути стекло на раме, отделяющей этот участок от основных всех цеховых.
  - Дззя - а - а - х!..- Выперло льдисто с жутким треском осколочную мелкоту стекла в окне со стороны полуавтоматов.- Цы - и - тц! Цак - цз - цс - с - с!- Звончатым горохом забились, заплясали по станкам и тумбочкам кусочки, заставив оглянуться отошедшего от них едва ли на десяток метров и докуривавшего с жадностью уже последнюю из пачки "Примы" сигарету Чиркунова. Последком на полу - окороть шуршания, подобная сдвигаемой весной в реке шуги.
  - Во, ...дюля! Неймется же кому совсем на полуавтоматах. Пора б уже угомониться. Хорошо вот, кол бы ему в сучьи потроха, что отошел я. А то бы точно стекол куча в черепок понавпивалась...
  - Девки! Глядите на окно вверху: Кузьмич, видать, уже проснулся. Вон как бушует. Аж извергнулся, запулив до нас свою ту железяку. Хорошо, что к числовым станкам не долетела. Ничего - о... Вскоре болтовней опять зачнет аж по две нормы по своим гильзам нарезать... Насчет стекла - как что? - мы ничего не знаем. Угу - у!? Мало от кого что может верхом пролетать.
  Тут мимо пролетели в задок цеха те оба призванных на явку к Кузьмичу. Копылов так нес поперед себя ноги, что едва успел крикнуть Татьяне, погрозив:
  - Я те - е!.. Ху - ух... Погнала - гхой! - к придурку...- Вздувшиеся крылья крупного носа жадно втянули духовитый не по-доброму, настоянный на масле и эмульсиях холодноватый воздух цеха.- К сонному...- Хых - хы - хы - ы... Ка - к.- Выпустил порциями воздух, будто пар из-под крышки кастрюли.- Шалавино отродье...
  Чиркунова дальше ноги тащить не стали. Он обессилено и грузно выплетал фигуры из себя. Фыркал под сильнейшую одышку за токарными станками. Заискрившимся от смеха взглядом с тихостью поругивал себя.- Тьфу ты, мудила! Ведь как облупленную ж знал!- Сокрушенно дергал головой.- А как последний пацаненок... Этого... Купился на такую мелочевку...
  Та, увидав уже обоих, рассмеялась. Следом подошла к своей давней подруге Карасевой, содеятельно только что старавшейся над бедным Кузьмичом. Облокотясь на тумбочку и подперев ладонью подбородок, задумчиво проговорила грубеньким контральто:
  - Ты, Натаха, видно, шибко ошибалась, прозывая его просто пердунком. Он безобразия, поди, не только посреди здешних окон способлив еще понавытворять. Наши зазванцы, видишь вон, оттель как шибко наворачивают на ноги дорогу. Центрального прохода уже, видно, мало им...
  Кузьмич в это же время шага на три вторгся было в основной цех. Остановился. Забурчал несмело в никуда:
  - Считай, что повезло вам! Если б поймал, полный кырдык каждой башке бы сделал. Мозги б тупые враз повыбивал...- С гневом посмотрел вокруг. Там все глаза работников смотрели на свое. Заметив невнимание, с глуповатым видом отбыл восвояси, иногда под хрумканье стекла перебирая суховатыми ногами. Заметив по дороге молодого токаря с четвертого участка, накинулся:
  - Сгинь счас же с глаз моих, сучонок! Прешь тут, нечто танк: дороги тебе мало. Остороняйсь, кому сказал! В упор людей совсем не замечаешь.- Переведя немного дух, вновь кинулся в атаку.- Понавоспитывали всяких тютек на мою беду...- Зачертыхался на ходу.
  - Я-то тут при чем? Зло, что ли, не на ком срывать! Да и дорога не твоя...
  - Не встревай, когда по старшинству я говорю. Я вон с доски не слазю сколько лет почетной! Сопля ноздрявая! Нашелся: умничает тут.
  - Ты, дед, чего?..- Парень отшатнулся телом взад.- Пристал за что, как банный лист.
  - Попадись еще мне под горячую-то руку! И не щерься. Я тебе такое...
  - Отстань, говорю, по-хорошему.
  - А по-плохому что?
   - А по плохому - мастеру скажу, что не даешь работать. Всыпет так по заднее число, что пробкой вылетишь отсюда...
  Кузьмич - так сразу на попятную. Хватается умом за мировую:
  - Чего ты ерепенишься? Нельзя и назидание толково преподать.
  - Своим вон тем и говори... Собаке не фиг делать, так она яйца лижет.
  Старик с такого колкого ответа опять остался недовольным. Пошел к себе, что-то бубня. Был и обсмеян при работе, и поставлен к месту пацаном. Вся жизнь хорошая ему была теперь не здесь. Шум жадно пожирал его слова. И дальше недовольство выдавала только его часто двигавшаяся челюсть, которая вразнос крутилась меж станков.
  Токаренок поворотом головы быстро выискал в проеме удаляющуюся щупленькую спину Кузьмича. Вперившись злобно жгущим взглядом, против правильной резьбы покрутил неспешно пальцем у виска...
  
  Тот первый день за Рождеством в 14-м выдался вполне приличным. Если не считать разбитое стекло, срезанный до кожи ноготь у заточника Петрова и растревоженный некстати Кузьмичом радикулит, из-за которого он загремел на месяц в гости к разным процедурам в только что открытый новый профилакторий от завода. А наигравшиеся вволю наверху электрики с примкнувшим к ним Шугаевым вытерли коленями напрочь всю пыль под сколоченным давно грубо столом, с такой уж неохотой блея всякий раз, ползая под ним после каждого из своих проигрышей.
  
  Кузьмича в профилакторий на второй день пришла проведывать старуха. Выбраться решила твердо с самого утра. Хоть выдался тот день совсем уж слякотный и неприглядный. Принесла с собой конфет, немного пирожков, домашнюю соленую капусту и двухсуточные отстоявшиеся щи в литровой банке.
  - Мы пойдем перекурить, Куэьмич.- Оба соседа разом снялись со скрипнувших невнятно и разноголосо новеньких панцырных кроватей. Закрыв за собой дверь, вышли в коридор. Двинулись в бильярдную.
  Старая начала без обьяснений выкладывать в тумбу всю снедь. На немой до непонятия вопрос ответила попроще:
  - Ты не удивляйся. И не кабыздись. Свое всегда будет вкусней... Да и теперь-то мне стараться для кого? К Раиске только по весне и соберусь... Ах, да! Васюня нам на Новый год открытку накатал. Поглянь, цветастая какая...- Задорная мигнула искорка в повернутом к нему левом зрачке.- Вчерась гляжу - что-то в почте нашей лежит. Глазам своим уже не верю. Никто ведь не сподобился за прошлый год ни слова отписать. А тут...- Придых внезапно выдал радость.- Из ящика вот достаю, а там - Васяткино это приветствие.- Лучи морщинок, взбороздясь, нарезью плотно и привычно испестрили уголки глаз.- И вижу - поменялся парень. - С чего такого ты это взяла? С хвоста, небось, сорочьего... - Почерком стал крепчей. Никак в четвертый класс надысь пошел. И буковки так ровно по косой встали друг за дружкой. Да что я тут хвалюсь? Ты вон поглянь...- Полезла рукой в опустевшую до этого от разного сьестного коричневую женскую сумку возрастом еще с времен хрущевских. Растрескавшиеся ручки тут же бессильными упали по бокам.
  - Дай хоть спину расположу удобней. - На вот. Читай... Любуйсь своим внучком.- Рука тряско донесла открытку. Сама чуть шевельнулась, занимаясь постепенно находящей радостью.
  - Счас... Только очки из тумбочки возьму.- Ложит послание на вдруг плавно рельефным ставшим после поворота тела посередке одеяло.
  - Лежи, Ванюш. Что ж мне - и очки тебе подать невмоготу.- Аж растворялась вся в угодстве.- По процедурам ходишь хоть?
  - Какие процедуры, мать? Проводочками тебя обложат. Подключат с пульту слабый ток. Щекочет прям до смеха.
  - Им же видней. Люди на врачей не зря ж долго учились... Тож ты все нормы ихние старайся в полной мере исполнять. Не будь ослушником. Наказуют там что тебе, то ты и делай.
  - А то не слушаю. Мелешь тут разное под ухо. В кашу мешаешь...
   - Ты приступай читать.- По-лисьи ласково просит старуха.
  "Добрый вам день или вечер, дорогие наши бабушка и дедушка. С огромным к вам приветом папа, мама, я и Юля. Живем мы хорошо, чего и вам желаем. Учусь я пока неплохо. А Юлька в пятницу из школы две тройки сразу принесла..."
  - Чего тут непонятного? Старается для самого себя. Учиться не захочет - значит, пойдет крутить хвосты коровам... А ябедничает что - в том ничего толкового не видно.- Скривился позаметней в недовольстве.
  - Дальше давай читай. Зазря по пустякам не разглагольствуй.- Заметно построжала.
  - Где я тут встал, толком никак не угляжу.- Впивается очками в писанину.- Ага!..
  "...Мы вас часто вместе вспоминаем. В гости ждем. А еще я люблю вас очень. Часто вспоминаю. Желаю вам всего хорошего вместе с успехами, долгих лет жизни и сибирского здоровья. Ваш внук Вася. И папа с мамой и Юлей."
  - На глазах наших подхалим, гляжу, растет. Разьякался вчистую...
  - Тебе письмо внук написал. А ты словами обзываешь его всякими...
  - Ну, написал - и написал. Что тут такого?.. На то и учится. Чтоб отписать мог.
  - И этоть... Нас ведь, ить, совсем не забывет.- Хотела было возгордиться дрогнувшим внезапно голосом. Поздно поняла, что это было ни к чему.
  - Где уж тут забыть?..- Раззадорился напропалую в злобе старый.- На подарках извелась аж вся. Тебя туда так только кликни. Сразу ж понесешься переезжей свахой к ним со всеми сразу причиндалами в руках и за спиной.
  - Родная кровь таки...
  - Родная кровь пусть зарабатывет все сама, а не оглядывается на родителей. Витька наш хоть там и инженер, а вот егошний заработок для семьи своей ну ни в какую нынче не годится.
   - Надоть терпеть. К начальству ближе стать. Попритираться где. Авось и должностеночку какую хлебную подкинут. Все же обученный никак. С полным дипломом. Да и выслуга приличная при ем...
  - Дипломом тем ему бы голый зад прикрыть. Потому что толком на штаны не может заработать.
  - Дались тебе его штаны...
  - А если вдруг меня уволят? Кто тогда будет помогать?
  - Кому они нужны, эти все ваши допотопные станки? Охочих, чтоб по локоть руки в масле были, много не найдется.- Быстро повысив голос, окрепшей мыслью ринулась в атаку.- К вам кто-нибудь за этот год новый пришел?.. Молчишь? Вот то-то.- Разносилась по-серьезному старуха.
  - А вот мне, выходит, это можно.- Ехидно улыбнулся.- До пенсии работу добавлять.
  - Поработаешь с лишний годок. Глядишь - и не рассохнешься. Только пенсия от стажа карман станет оттягивать поболе...
  - Она у меня и так больше его зарплаты.
  - Ишь ты... Заработался! Устал он, видишь ли, бедняга разнесчастный, на станке кнопки нажимать.
  - Чего ты сразу наезжаешь?- Враз взъершился.- Слова сказать даже нельзя порядком.
  - Правильно делаю! Всегда чтоб свое место знал. От рук никак не отбивался...
  Старуха снова вошла в милость. Вернулась незаметно разговором снова к внуку.
  - Наш Васютка все же молодец. Не чета всем тем оболтусам, ошивающимся вечерами в подворотнях. Не зря же с Юлькой давече крещение прошел.
  - Ты, старая, точно спятила с ума! С этим твоим крещением выпрут меня с работы в один миг. Вытурят так, что даже оглянуться толком не успеешь.
  - Что здесь такого? Ну, крестили - и крестили.
  - Не дура ль ты набитая?..- Кузьмич уже кипит.- Какого черта тебя в эту церкву понесло? Что - не сидится дома? Выпендриться тянет! Шагу не сделаешь, чтобы без всяких приключений...- Глядит из глаз в глаза. Еще строжает. Явно вне себя уже. Еле держит над собой контроль, чтоб не заматериться.- Там же попы чекистам сведения кучей подают: кто обвенчался, кто покрестился. Кто еще к ним в приход прибился. Чую всем своим нутром - накликаешь ты на меня беду! Уж точно сказано, что лучше с умным потерять, чем с дураком найти. И наделило ж меня к концу жизни эдакой обузой...
  - Какие из попов чекисты, окаянная твоя будь голова? Где ты их там нашел?.. Они ответственны лишь перед самим Богом.- Сделала рукой картинный жест боярыни Морозовой.- Глумной ты стал к уклону лет, я вижу. Ополоумел не по сроку... А еще в срам хотел меня ввести.
  - Вот выскажет начальство здесь мне все в глаза. Что взяли в партию, не ожидая эдакого неподобства с боку твоего. Такого пенделя дадут!.. Ить надо ж!- Горевал блаженным голосом.- В цехком на столько лет попал. В рамки почетные вставляли почти что восемь лет. А ежели дипломы с грамотами взять: десятка полтора пылится вон на полках. За наставничество деньги разов сколько получал. Чует моя душа, что от всего теперь - как пить дать - начисто отлучат! Отобьют напрочь от дела... И все из-за твоей натуры непотребной!
  - Ничего с тобой такого не случится. А коль и будет что - так к батюшке на причащение сведу. Грехи все напрочь поснимает.- Легко текла, что шелк по ветру, речь. Успокоительная по своей сути.
  - Ты ей столько про Петра уже тлумачишь, а она опять сует тебе Ивана.- Жадновато, с перебором хватнул воздух.- На кой ляд-то мне твой батюшка, коли не надо было крестить внука? От церкви этошней как сейчас вышли, так к ей же и пришли...- Дерзнул высокую озвучить мысль.- Раскрещиваться будет надо. Или как это у них зовется.
  - Ты с ума точно спятил!- Вьявь пожалела о своем приходе.- Божьи дела нигде не пересматриваются. Это ж как венчание: с им до самой смерти люди ходют... Хорошо еще, что люди всех твоих охальств пока не слышат... Господи праведный! Прости меня, что вышла замуж за что ни на есть бездушного пенька.- Вытяжно, почти под всхлип пролопотала.
  - Давай, хватай свои манатки и чтоб духу твоего здесь не было!- Разошелся, привставая, дед. Но тут его что-то будто кольнуло сбоку. Старый посунулся спиной к кровати. Уперся суховатыми локтями в заметно сбившийся матрас. Начал кряхтеть, заводя ноги на постель.
  - Кудыть тебя еще гораздит? Поперся, бесова душа. Разусердствовал. Говорила ж - кипятился зря... Коли прописано лежать, так не насильствуй над собой. Не то до майских соловьев лежать придется. Вот тогда точно взглянут по-другому на тебя по всему сразу производству.
  - Кто ж его знал, что только с поворота так прихватит?
  - А на завод я давече схожу. Хоть бы и к главному по цеху вашему. Как его у вас там величают?..
  - Усачев. Но лучше все же к Филимонову. Мы с ним всегда жили в дружняк...
  - К Филимонову - так к Филимонову. Как скажешь...
  - Да. Лучше к нему...- Весомо, с рассудительностью акцентировал свой выбор.
  - И расскажу: мол, так и так все обстоит нынче с тобою. Что весь здесь лечишься под постоянным настроением к работе.
  - Много там не говори. А то зарядишь зряшное что лопотать: люди подумают, что с дуба долбанулась.
  Сдуру угробишь одним махом мой авторитет.
  - Здрасьте вам наше с кисточкой!.. Нашел чему ученого учить. Успокойся: выложу, как на красивом блюдечке с сиреневой каймой.
  - Гм - м... Наверно, хватит нам с тобой здесь голубками ворковать. Мужики уже, небось, за дверью обождались. Собирайся, что ль, домой. И больше столь еды не приноси. Нас и так тут кормят, нечто на убой. Лучше книжонку прихвати приличную какую. Про ту ж войну хотя б...
  - Книжку принесть не позабуду, так и быть. Курнуть чего. Бельишка сменного... И раньше четверга не жди. Там у меня дел по само горло поднабралось: и стирка, и уборка, да и по прочим мелочам надоть пройтись в наш промтоварный. Плотнее всем заняться. А ты долечивайся тут. Зря по калидорам не шатайся...- Валко повернулась. Потянулась церемонно за прощальным пресным поцелуем.
  - Ну, с Богом.- Чуть не поперхнулась, причинно вспомнив про себя совсем недавнюю грызню со стариком.- Чтоб хорошо все было...- Тут же поправилась. Мягковатым ходом тихо направилась к двери. Вышла. Пропала за дверным стеклом размытой, ходкой, тридцать восьмой год мелькавшей рядом с Кузьмичом слегка меняющейся тенью...
  
  День ближе к середине разошелся. Белесовато - ватного наплыва туч, собравшихся к утру - как не бывало. Солнце светило так, что оплавляся тоненький ледок; снег поднастился, переходя верхом в крупнозернистую, блестящую глазурь, сросшуюся в горки бус. Кузьмичевой старухе лезли в голову такие же приятные по духу мысли. Одна застряла, вьевшись, до того уж прочно и приятно, что не покидала женщину до самого жилья. Она касалась тех, оборванных при споре с Кузьмичом, из души преподнесенных тем религиозного порядка.
  Ей думалось легко, пространно и чересчур проникновенно. До того раскрепощенной оказалась и ее походка, что она на повороте к проходной "Рубина" чуть было не упала, поскользнувшись на припорошенном вчерашним снегом обледеневшем бугорке. Опять собралась с мыслями. Задумалась с приятностью попутно: "Какую же ему молитву заказать на эти святки? Златоуст-то сам хорош. И, сказывали, больно мощен... Нет-нет: таки вот от Сваровского будет получше. Поточней. Там ведь про поясницу очень много говорится. Или уж Дивеевской молитве начисто отдаться... Спасибо Насте Ковалевой, что она ее достала. Окромя службы еще вечером сама прочту..."
  Зашла попутно в магазин. Купила хлеба. Что-то по памяти еще. По мелочи. Забыла лишь про спички, спохватившись только перед домом. Решила не идти обратно, а разжиться коробком у той же Ковалевой, жившей там же этажом ниже.
  С полной прикупами сумкой Кузьмичева бабка позвонила Насте.
  - И ктой-то там?- С подходящей монотонностью отозвалось под шарканье за дверью. "Носит же нечистая людей на ночь сегодняшнюю глядя..."- Противно шевельнулась рядом мысль.
  - Да это я, Анюта...- Озвучила по-свойски отзыв.- Открывай уж, коль признала.
  - А - а - а...- Слабо звякнувшей цепочкой та потревожила подстывший воздух лестничной площадки. Левая нога с заношенным под выброс серым тапком в деревянный упирается приступок. Фланелевый халат застиранной своей аляповатостью не алых уже долго крупных маков бережет только тепло. Угадываются груди с обвисшими до уровня локтей растянуто - бугристыми лепешками. Наплывший с тягой духовитый воздух пахнет луком, залежалым, выдохнувшимся нафталином и свежеваренной лаврушкой. - Заходи... Тут у меня еще не весь порядок. Все думаю: "Надо бы уж начисто везде прибраться". А как за Васькой начинаю хлопотать, так без сил и падаю потом.
  Слышен сзади, из проходной комнаты, легкий скрип панцырной кровати. Настя живо поворачивается. Живонько тревожит устоявшимся в теплыни размягченным голосом приоконную полуслепую темь:
  - Лежи, отец. То Анька к нам. Сергеева... Проведать подошла.
  Поправив одеяло, вновь идет к двери.
  - Да ты не разувайся. Все равно половики надобно к завтрему снимать.- Оголоситься, уже тише, успевает и у входа.
  - Ага. Так и попрусь к тебе с ошлёпками...- Пыхтела уважительной обиженностью гостья, наклонясь крючком над сапогом. Растопыренной рукой чуть опиралась на дверной косяк. - Замоется. - Ну, не скажи, подруга дорогая. Еще мне не хватало, чтоб уличную грязь к тебе в квартиру заносить.
   Разулась. И разделась. Завела обеими руками к жидкому пучку немного выбившиеся волосы. По-новому его скрутила. Огляделась в зеркале по ходу.- Кх - мм...- Сверкнули вытяжно из старости глаза. Такой уже она понравилась себе.
  - Ну и что мы тут у нас имеем на сегодня?- Бодреньким зазывом прям от входа приглашала к разговору мужика.- Лежим, значит... Выходит - прохлаждаемся. На улицу ль готовимся в поход? Али как там?- Смотрит в унывшие глаза. Присела на рассохшуюся табуретку.- А кто в деревню собирался ехать по весне? Не нам же там с Настюхой ейный свежий воздух прописали...
  - Я ему то же постоянно говорю.- Успевает подхватить веселый тон жена.
  - До весны, Нюр, надобно как следует еще дожить...- Силится тот сквозь маску неотступной боли улыбнуться.
  - А ты орлом держись! Крепись. Хвост-то тяни повыше. На дрянь всякую плюй всегда. Болячка к нему, видишь, прицепилась...
  - Тут уж подержишься... За что б...- В треугольном формой взоре коротковато - тусклой отразилась обреченность.
  - А нечего курить! Врачиха что сказала: чтоб прощался с "Беломором".- Дерзнула Настя неожиданно на колкость. Видать, что допекло.
  - При чем тут курево?- Усугубляет старичок незавидную свою морщавость. Толстая изрезь, покоробившись, ползет по переносице.- Слушай ее - она тебе еще не то наговорит. Лапшу такую на уши накрутит.
  - Опять я крайняя! Он смолит кажен час по сигарете, а виновата во всем я. Паровоз, а не мужик!
  - Поправь лучше в ногах мне одеяло...- Выпал в полушепоте остаток духа.
  - Сейчас, Васенька, сейчас.- Исправно понеслась там что-то подправлять, выравнивать все складки. Голос упал к нижней октаве, едва не перебравшись в шепот.
  - Я тебе летом первых ягод с дачи привезу.- Нашлась хоть что сказать к поддержке разговора Анна. А ты чтоб только выздоравливал. Кто меня встретит с электрички, окромя вас?
  - Как выкарабкаюсь, то уж встречу со своей...- Сквозит натянутая бодрость.- Окно б открыть.
  - Да так кури уж...
  - Нет. Только нюхну, кажись, после твоих попреков.- Тянет совсем сухую, жилистую руку к тумбочке.
  - Эта твоя привычка - что баба с возу.
  - У тебя там не сбежало ничего? Следом за резким поворотом оглашается Анюта.
  - Батюшки! Суп же...
  Понеслись в четверо ног на кухню.
  Настя под шипение и звяки поносилась несколько минут клоктухой между раковиной, плиткой и столом. Сухой оттерла тряпкой вскип на внешней стороне кастрюли. Хватала пару раз зачем-то поварешку. По полной навздыхалась и наойкалась. Остановилась, вся запыханая. Взвешенно - строгая. Все перетерпевшая. Заговорила как взволнованно, так и чеканно - важно сквозь поднимающийся кверху теплый пар и духмяный рыбный запах. Что лопнул от нарыва в теле какой-то давнишний чирей:
  - Худо с ним дело, Ань. Кому, как не тебе, и жаловаться буду...- Тяжело вдохнув, так же и высвободила воздух.- Лежит - разбитый весь. До весны хотя бы дотянул. Я ж чую... Другой раз как присяду рядышком, так иногда меня пощипывает. Не то от боли. А, может, зло зазря срывает. Иль что другое в наваждение сошло. Видать, жалкует... Будто одну меня не хочет на сем свете оставлять. Да разве ж я, подруженька, в чем том повинна перед им? Что мне Боженька отмерил, с тем век и добиваю. Была бы моя воля - поделила бы свое здоровье пополам с Васюшкой. Ты не поверишь - напрочь вся измаялась. Все жилы повытягивала из себя...- Всхлипнула. Тут же отшатнулась, собирая волю. Вытерла на выкате слезу попавшимся под руку фартуком. Перешла таинственно на тихий шепот.- А тож - как гляну на него: и так мне муторно и страшно вечером стает. Столь навпрягался да навоевался за всю жизнь, что только на том свете отдохнуть, видать, да и придется... Прости ты меня, Боже, дуру окаянную! Но какое надо иметь сердце, чтоб видеть его всякошные муки и не показывать весь день ни краешечком глаз плохого виду?
  - Я понимаю...
  - Другой раз ночью изревешься вся сама. Губы в болячки искусаешь, чтоб не взвыть. Виски втугую так набухнут, что никакой сон напрочь нейдет. А утром снова носишься при ем. Заговариваешь ему душу всякостями. Голубочка своего подхожим словом ублажаешь...- Невольно поискала, как опору, сострадание в глазах слушающей Анны.- Такова выпала мне, видать, доля. Крест этот... Ему же тяжко. Так что должна быть постоянно при уходе. На полчаса каких-то отлучаюсь в магазин за хлебом - молоком. Одной ногой и думкой тут. В неотступности всегда рядом сижу.
  - Валидолом запасись. Другим чем, что от нервов...
  - Этих таблеток у меня - так россыпь целая, что в справных закромах каких. Глотаю я-то их исправно. Что курица хозяйское зерно. Только они уже почти что не берут. Так себе. Словом - дребедень. Одно название. - Решительно, безоговорочно вздохнула.- Что из них там за лекарства? А, может быть, и привыкаю.
  - А то! Какой уж месяц наглядаешь. Тебе бы с ног хоть не упасть...
  - Надысь я как-то протирала ему спину. Гляжу - а он весь в пролежнях. И пятна темноватые такие проявляются чуток ниже лопаток. Ты часом хоть не знаешь, что это такое?
  - Не - е - ет. Я про такое даже слыхом не слыхала.- Боязливо отвечала гостья с угасшим в глазах взглядом.
  - К кому ж бы обратиться да узнать? Али оно там что-тось несуразное. А может и того...- Перешла со страхом в дошепт. Будто боялась быть услышанной лежащим вдалеке мужем. - ...Признак чего совсем плохого. Никудышнего. Ума никак не приложу. Вон как напустилась занемога...
  - Ночью не страшно?
  - Оно ж само и страшно. Да только куда денешься от этого? Что замкнута-то где. Терплю...
  - Молитовки читай. Священное писание. Оно ж того...
  - Читаю, ох, подруженька сердешная. Читаю.- Засквозило робко вдохновение среди пропахшей густо разными настойками и мазями, властно обьемлющей пространство все чаще неизбывной тишины.- И в "Псалтырь" по нужности гляжу. И с "Ветхого Завета" что не абы как читаю.
  - Ну и молодец... Лекарств каких ему даешь?
  - Мало. Одних отхаркивающих отписал врач по рецепту. Их и дали там, в аптеке. Ромашку с матью - мачехой еще ложу когда до чаю...
  - Гы - ы - ых!..- Потянулся с подсвистом на подкрепление из комнаты слабоватый кашель старика.
  - Погоди, Анютка. Пойду-ка, погляжу, что там такое с ним...- Неслышно повернулась полноватым, дряблым телом. Скрылась в полутьме.
  Гостья медленно присела на жестковатый стул, оказавшийся ненужно в коридоре. Тот скрипнул жалобно на вдруг утяжелившуюся сверху свою расшатанную, слегка рассохшуюся, клейстером прихваченную жесткость. Что-то здесь в слегка порушенном, самой малостью удержанном уюте невыразимо говорило о случившейся не давностью беде. На низком бортике серванта стояла впопыхах оставленная без присмотра кружка после выпитого в спешке рядом чая с коричневато затемнившимся разводами нутром. Сбитый на проходе половик молча призывал его поправить. Не первым наступом он стал чем-то похож на придавленный неряшливым хозяином задник заношенного тапка. Половику досталось недоглядом на освещенном, видном месте. Рядом с вешалкой у входа. На повороте к кухне. Казалось бы: только нагнись... Но руки до него, видно, никак не доходили из-за других, более важных для придавленной горем семьи, принятых сполна проблем старухой. И еще женское хозяйское демисезонное пальто на короткой деревянной вешалке забытым оставалось там по крайней мере с октября, от подступавшего уже тогда несмелого зазимка. От собранной временем пыли тускнел и сам зеркальный зад серванта, и прессованно - резная боковина затесавшейся откуда-то хрустальной вазы.
   Всем наличием внутри квартиры не выделял себя из многих тысяч все таких же обстановок угнездившийся за последние из вымеренных жестковато в жизни восемь лет среди кирпичных стен пятиэтажки, означенный средним приличием достаток: диван, кровать, софа, трельяж, платьевой шкаф, простые вешалка и обувница (не с магазина бы и как), кухонный стол с четырьмя не подпадавшими к комплекту стульями, шкаф для посуды и самодельный для обеда стол на той же кухне. За срок, прошедший после получения квартиры, семья смогла немного подкупить до мебели, стоявшей раньше в ихней комнате, теснившейся среди обьема коммуналки, полученной хозяином после женитьбы еще двадцать с лишним лет вспять, в послевоенный первый год. Как раз перед огромной голодухой, прибравшей у него в деревне среднюю сестру и когда сам он мимо ожиданий перебивался часто лебедой, пастушьей сумкой и до приятности необычайной, в меру подкисленной и аппетитно - вкусной, салатово нежневшей заячьей капустой. Как с остьями ел прелое колхозное зерно, запивая все это взваром и морковным странным чаем. Наверное, какие-то года от этого и вышли, неотвратимо выпали из его так быстро закруглявшихся дожитков. Ибо нет в жизни точного мерила, что ты с годами обретешь, что - потеряешь. Все приблизительно определяется. И где-то вовсе не тобой. Навскидку. Наобум...
  - Тебе, наверно, Вася, плохо?
  Навстречу медленно открылись совсем чужие, отбившиеся от ее внимания, все подчистую, сплошь уставшие глаза. Повеяло душевным холодом, какой-то отстраненностью от этой, ускользавшей потихоньку от него умиротворенной и спокойой жизни. За которую и зацепиться пока можно было только мыслью. Но и ее не оказалось на доборе.
  Настя до колкости игольчатой в спине похолодела. Со страхом начала перебирать в уме, что же еще сказать.
  - Дай-ка подушечку поправлю.- Нашлась что молвить впопыхах.- И одеяло... Видишь - слезло.- Дотронулась. Подоткнула плотно широченной боковинкой весь матрац. Верх медленно прогладила подушечками пальцев. Почувствовала: в жизни никогда так бережно не поправляла складки одеял. Теплом всей исстрадавшейся своей души делилась с мужем до предельности сквозь толстое, ворсистое сукно. Над всеми своими по-разному путними сейчас тремя детьми в ихнем младенчестве за долгий бабий век - она мигом припомнила - так никогда она не хлопотала.
  - Воды... Воды подай, сказал! Холодной.- Засквозило равнодушием. Скрытой обидой.
  - Да, да. Сейчас, Васюш.- Живо метнулась к столу. За кружкой. Засеменила следом с шаркатней на кухню.
  - Ну...- Посочувствовала встречно гостья долгим взглядом Анне, прошмыгнувшей справа.- Что я буду под ногами у тебя мешаться тут... Пойду домой, короче.- Уже забыла и про спички, и еще про что-то важное, не выложенное в так неожиданно закончившемся женском разговоре.
  
  ...Еще брезжил исходяще - серо убывавший дневной свет по заоконью. Покорно возлегала верхом обтишенно буреющая чернь с густым заплывом сверху подсинивавшегося в воронь индиго. Был все слабее виден рушимый, чуть молочнистый наволок по небу. Изредка сверкал рассыпанным монистом нерясный высев звезд средь окунувшейся неглубоко в безбрежный океан взраставшей, молодой луны. День постепенно угасал, расплываясь вместе с оживавшей темью живым страхом по квартире. А там уже утяжелялось восприятием почти сплошное, снивелированно - тоновое, никак не выразимое по сросшимся отдельностям глубинное пятно. Наброском росплыви углами очернилась заточенная в мутную неяркость приглушенная многоцветность тканей, низа и деталей интерьера. Загущенностью слабо выражен был и обьем...
  Настя присела у кровати, равнодушная к отяжелявшему вокруг влиянию среды. Ее старик так слабо выделялся на постели одним чуть потным, липким лбом, что его можно было издалека спутать с влажной нижней частью от необожженного кувшина, оставленной зачем-то на кровати в головах. Он неподвижно спал, посапывая мерно носом. Она с немного туповатой безотчетностью глядела прямо на него, не замечая сбившееся набок одеяло. В мучительных усилиях старуха медленно терзала себя мыслями в тончайше - хрупком смысловом соотношении сьедавших ее грусти и отчаяния с шатко находящей, временами укреплявшейся хрупчайшим волоском надежды. Без последней ей который месяц даже не хотелось жить. Опять переводила иногда мучительным, натянутым усилием взгляд на мужа, втыкающийся сразу же в широкое, заметно изложбинившееся, избура - черное подглазье. (Таким оно еще бывает при циррозе печени). Оскользью потом переводила взор к глубоко запавшим скулам. Приставляла к неослабно выражающим во сне внутреннюю муку чуть искаженным чертам рта. С тяжелой напряженностью вдруг представляла вкрай потускневшие его глаза, предельно высохшие, заглубленные, дошедшие до дна глазницы в зрительной соотнесенности к им же самим годичной давности.
   Взгляд у старухи был теперь настойчивый. Сухой. С налетом тихой скорби, вплетенной кротко в углублявшийся комок раздумий обманчивой меланхолической окраски. Она стоически держала оборону над самой собой. Уцепилась над своим духовным мироощущением. Душила всячески в себе черную мысль предвозвещения. Этого даже намеком ни в каком, хоть при умопомрачении, кусочком смысловым даже в закрайке мозга и представить не могла. Иссохшейся за этот год душой, истощенным добротою сердцем вымаливала у казавшегося теперь рядышком Бога смягчить и изменить всемилостивейшей поблажью в короткий край свернувшую судьбу родного человека. Будто в разверзшуюся пропасть дико, исступленно зашептала:
  - Что тебе стоит, Господи всевышний, оставить мученика своего Василия, на грешной этой донельзя земле? Кому... Кому это, скажи, мешает? Не он же грех на ней творил! При правде больше был. Стяжал ее для всех. И должен сам познать плоды трудов своих, как сказано в твоей какой-то, помнится, молитве.- Одухотворенностью по капельке наращивала темп испрашивания доли.- А то вот наработался на ней, этой земле, в ту немочь сущную за все его года. Навоевался уж под самую завязку. Детей и внуков, так тебе скажу я, вынянчил на собственных коленях. И продыху почти не знал. Причастия хоть не творил, но сердцем в заповедях жил твоих. Дай рученькам его хоть отдохнуть немного перед дорогой безвозвратной. Испить чтобы хоть кроху блага им же сохраненной людям жизни. Малостью какой в ней насладиться. Ибо зачем тогда стараться ему было и каков пример ты этим детям после подадишь?..- Шуршал все поднимающий в ее натуре выхолощенным и донельзя холодным до исхода под мольбами в глухих пригортанных стенаниях все больше перепутывающийся шепот.
  ...Закончила пролог высокой нотой. Доверху окунутой в одухотворенность. Уткнулась с четвертного поворота дальним взглядом в тусклую и старую домашнюю икону Казанской Божьей Матери, едва видневшуюся в правом от входа углу своей дешевой позолотой. Она и свечку бы зажгла. Да только муж всегда противился... Зашевелилась. Встала. Подошла поближе. Вгляделась с боязнью еще раз в образ. Страшновато и тягуче, сдобренное одиночеством, полилось из самого нутра проникновенное. И ширился поток испрашиваемых мужу, сутью простых благословений.- ...Меня, пойми, лучше вини. Меня, такую окаянную! Это я его с толку сбивала. Работать в старость заставляла. Растрясала поверх мочи косточки уставшие его... Он-то при чем! Наказывай меня всей полной мерой. Не может быть того, чтоб человек всю жизнь с надрывом напрягался, а ему потом и состраданья вовсе не досталось! Кому тогда достанется оно?- Вдруг накипевшее как вырвалось. Перебралось с каким-то слабым подвыванием почти за край. Остервенело содрогнувшись, закусила сильно нижнюю губу. Жадно глотнувшая загущенный, несвежий и тяжеловатый воздух Настя вдруг невнятно захрипела. Усилием всевластным воли тугой комок застопорился ниже горла. Дрожащий вскинулся остаток, едва не разбудив нечутко приспанного мужа. Тут же встряхнулась. Подобрала к лицу ладони. Сквозь частокол поднятый пальцев залопотала, последком вырывая откровенность из себя. Хлынувший вал осилил все, на чем до этого держалась ее воля. Сквозь шмыганье, в прерывистом дыхании с рыданием заупокойным и вдруг аж задрожавшем теле, под выворачивающим чувства грубый шепот потянулось.- Не забира - ай... Не забирай его - о!- До скрипа сцепливая зубы, приставала ближе к изьясняемой святому образу, до глубины прочувствованной правде.- Ведь без него ж добра средь нас больше не станет. Не может быть того, чтоб праведным сынам твоим все горе в мире и досталось! А из счастливого чего для них была одна проруха. Сами обьедки. Или и вовсе ничего... Кто же тогда потом пойдет за твою правду биться и стоять?..- От напряжения ей показалось вдруг, что именно сейчас там, на иконнице, ее вдруг поняли. Будто кивнули головой. Что взгляд оттуда вдруг стал понемногу умягчаться. Что просьбу поняли. Истово внемлют ей. И будто пониманием предстал вдруг сопряженный с ее чувствами ответ. Ужели не почудилось?.. Она шатнулась от испуга. Выпрямилась... Да нет же, нет! И быть того не может! Это незрелая, на выкат не попавшая слеза, заплывшая сверху на глаз, исказила на минуту восприятие. Настя с тревогой вытерла рукой орошенный влажным теплом глаз под верхним веком. Вернулась к прежним уговорам.- ...Захочет позже кто ль терновый несть венец?.. Верующих - много. Только что ж они тогда в страданья своим духом не сойдут? А просто молятся, выбрав к тебе место поближе, напрочь отстав от благих дел...- Многозначительно вздохнула.- Глазонькам моим уж взору нет от слез и горя...- Покой припал к истерзанному сердцу.- Ну, что ж... Тебе видней оттуда. Ты, говорят, всемилостива. А нам наказано тебе во всем повиноваться. Так пусть и будет. А что не так сказала ныне - не прогневайся. Прости уж дуру старую...- Заметно было: отлегало от души. Изверглось сокровенное, чуть посягавшее на святость. И тот же ее голос облегчился. Предстал другой, уравновешенно - спокойной гранью. Она остепенилась. Рассудительно заворковала. Будто бы была у детской колыбели каких-то тридцать лет назад. Поправила зачем-то гребешок на голове.- Я сейчас на полный голос свой удесятерю к тебе молитвы на всех присущих праздниках церковных. И пост теперешний до святой Пасхи соблюду. Ходить на службы буду. Всенощные там отстою какие. Еще деньжонками немного помогу. Отдам даже из смертных что. И в хоре б спела, да только голосом как спала... Ты только отодвинь тобой ему тобой призначенные сроки для исхода! Иначе ж кто пойдет тогда за истину страдать, когда страдания у праведников наших извечно будут длиться до могилы? Кого-то ж надо привечать из тех, что жили по твоим канонам. А то, что в церковь не ходил - так некогда же было. Из работ ведь никогда не выпадал. Но ты поверь: он был всегда с тобой. Возможно даже, что и третьим одержим был той же думой при тебе...- Заканчивала под предельно заунывный плачной напев стужи за окном свою вовсю внезапностью настежь открывшуюся просьбу. И придувной пушистый снег в заживе ветра с воздушной легкостью овеивал уже добрую треть часа тянувшийся в чуть облегченный заглубок предельно хрупковатый стариковский первосонок ее мужа.
  Настя еще немного посидела, изредка вглядываясь в заметно угловатые черты лица супруга. За эти месяцы она уже напрочь привыкла к изможденности и сухоте прожившего рядышком с ней десятки лет родного человека, что явно не хотела сравнивать с фотографиями разной давности, когда он был еще вполне способный. Деятельный. Был со всем здоровьем в норме. На ногах. В те минуты просветления, когда она вымаливала просьбой снисхождение, с нее сошел мрачный до этого оттенок настроения. Спокойствием дышало впредь задумчивое выражение ее лица, когда она пошла включать ночник. Вместе с щелчком, вмиг навязавшим ночи свет, вокруг заполнилось все матовой неясной мутью. Лишь желтое пятно забралось одиноко к потолку прямо над лампой. Определенность проявилась на предметном окружении. Цвета пятнились больше грязновато - серые. Глухие. До отвергающейся начисто невзрачности. На мужнином страдальческом лице восковая вылеглась печать застылости. До неестественности строгостью подправленной предстала грубовато неподвижность его тела. Нечто отрешен был от едва заметно ускользавшей этой жизни. Приковывался степенью взраставшей к представшему уже определенно смертному одру...
  А для нее... Весь спектр ее забот, мыслей, тревог переместился эпицентром в этот угол. Собачьей беспредельной верностью был полон каждый вздох, каждый толчок огромным сопричастием наполненного сердца. Весь почему-то чистый и спокойный его образ часто влетал в ее короткое и чуткое присонье. Время стекало тихой, незаметной хлынью, поглубже бороздя морщинами чуть полноватое, сдающее тонус лицо. Случались дни, когда теряла счет им...
  Настя тянется рукой до книжной полки. Достает из глубины обвощенную, переписанную от руки дивеевскую давнюю молитву. С иконного угла, из потемневшей позолоты образа дает перстом добро на сотворение ее наистрожайше нарисованный рядом с Казанской Богоматерью чуть светловатый, не на липовой доске написанный Христос. Старуха молится три раза. Присаживается ближе к мужу. Потихоньку открывает Богу с внезапно находящим вдохновением прильнувшей набожности всю ее суть. Шепотной ослабью надрывное плывет, сведенное до полублаженства:
  - О, Господь мой, Созидатель мой, прошу помощи твоей, даруй исцеление рабу божьему, омой кровь его лучами твоими...- С исступлением вошла всем телом и душой в нехитрый смысл озвучиваемого в голосе преподношения, испепелившего в самозабвении саму ее.- ...Подаришь телу его здравие, душе его - благословенную легкость, сердцу его - бальзам божественный...- Что-то еще без осмысления читала с трепетом в груди. Доканчивала по-душевному. Елейно. С придыхом в груди. Часом блаженствовала, уплывая в ни во что умом. Вдруг разом собралась. Умиротворилась. Зашептала.- ...Слава и благодарность силе Господа. Аминь.- Потом оправилась. Привстала. Сквозь смазанность от павших на лицо рембрандтовских густых теней нечеловеческою мощью взгляда благословила своего Васю трижды крестным знамением, вознесясь предельно напряжением самой себя внутри к идеям святости. И вся свето - воздушная среда ихней просто устроенной квартирки, казалось, тоже приставала всем своим обьемом, до последних из закрайков и углов, к благообразным темам бытия, стремясь определенно быть поближе к истине, преоблаченной ею в святость...
  Посреди комнаты, сквозь нечеткие и резковатые по форме переходы тоновых градаций, одна среди десятков тысяч окружавших, спящих ныне женщин, величаво вознесясь над приспанной на время суетой, совсем такая же из них, светясь полным сознанием от сотворенных ею наичистейших позывом дел, стояла полуотрешенной среди ночи Настя. И крупная, катившаяся по обморщенной левой щеке слеза жирно ставила над драматично донесенной жизнью сценой свою весомейшую и безмерно выстраданую точку...
  
 &nbs 3
  
  Март заигравшимся и взбрыкнувшим вчерашним вечером бесенком чаще подмерзшим ежедневно добирался до обеда. За сутки поначалу нулевые дважды перескакивал отметки. С приметами и то не было прочной состыковки. Грачи на запоздалую налаживались явь. Еще держались где-то в дальних перелетах. Синицы так и те то голосили стукотно осеребренно облегченным боем, то прятались на полный день в ближнюю глушь. Все стопорилось, выпадая сроком, на погодной кухне, вмещавшей с неизменной постоянностью изрядно надоевшее холодное в меню. Воробьи в кудряшках ивняка под теплый полдень, было, распевались. Но недружно. Тут же сразу и стихали, предчувствуя неладную весну. Режим природы выходил за временные рамки. Календарное никак не совпадало с находящим...
  
  Пятак не по сезону выбрал себе отпуск в этот год. Намечая его четко всякий раз под август, сейчас внял просьбе матери побыть недельки с две на собственном хозяйстве, пока она поедет в гости к разболевшейся сестре в Саратов. Обрывками моталось в голове последнее ее письмо, пришедшее как раз под Рождество, лишенное местами знаков препинания: "...Ведь говорила же тетке Варваре, чтоб не таскала ту картоху на своем горбу. Мешки такими там тольки зовутся. Чувалы там они у них полтораметровые. И в ширь с расклады рук... Грыжа какая-то там завелась у ней в паху. Еще бы. Вот и невтерпеж теперь. До большого нарушения по женскому-то делу... К тому ж скотину завела на прошлый год. А на кой ляд спроси ее. Ты ведра для нее вот потаскай... Для Надьки все старается. Мне говорила. А у Надьки мужика, что ль нет под боком... Да и дети уж у ней не то, чтоб маленькие. Не то что груднички, где оторвать от сиськи мочи нет. Так пусть и зарабатывают сами. В городе любом работягам как вон платют. Ты сам ить из таких ... Раз ума до пенсии не нажила, то теперь уж и подавно ей ничто на пользу что пойдет... Невесту где еще не приглядел ты. Так уж заранее оповести, чтоб самогон успели выгнать. Казенной водкой вряд ли обойдется это дело. Тут знаешь сам. С мошной дырявой свадьбу не сыграть. Бери хоть справную и ладную к хозяйству, не то чтобы как Ленка у Сапеевых. Что ни посуду в доме не помыть, ни расчесаться толком как не могет. Да и чтоб жадная гляди кабы случайно не пристала. Со света изживет из-за копейки лишней..." Потом еще дописывала разное. Особенно забавило, когда просила прикупить где в магазине скобяном лампаду.
  Теперь вот ехал в свою Бетлицу. Поезд барановичский. Медленный. Противно плелся так. Укачливо. Что неразьезженный от постоянных скрипов тормозов. До того ж уважливый до полустанков, что чуть ли не у каждого столба стремился тормознуть. В ногах пузатился тяжелым цветом хаки окрашенный брезентовый рюкзак, который вверх закидывать не стал, как и не решался ставить под сиденье. Из-за сьестного для стола и от приезда ночью. За час после отьезда уже выпил две бутылки "жигулевского" и начинал "давить" со скукой в одно горло винцо плодово - ягодное, готовкой из-под Краснодара в посуде по 0,7, прихваченное рядышком с вокзалом. Розовато - белым празднично мелькнул перроном Малоярославец. Потом - что-то еще. Три раза. Но размерами поменьше. Огнями поскупей. Вкупе с платками бабьими, фуфайками и лошадьми при модных таратайках на колесах. Еще употреблял разложенную на газету сельдь с подходящим своим привкусом круглым московским черным хлебом. Набил в рюкзак литровые в стекле четыре банки пряной кильки, две - сайры, развесные - по кулечкам - пастилу и мармелад впридачу с шоколадной "Маской", коробочку зефира: для мамани, тот московский хлеб при двух свежих буханках, зеленоватых малостью кубинских апельсинов, два с лишним килограмма мандаринов, случайно выброшенных под конец квартала на лоточные прилавки возле Курского вокзала. Трех последних мог без случая и не достать. Купил себе попутно и резиновые сапоги. На размер больше. В спешке забыл про бритвенный прибор. Но слишком уж не горевал. Дома был такой же, остававшийся от бати. Правда, совсем уж староватый. А лезвие, хоть даже "Спутник", надеялся достать в сельмаге. Еще в "Кусках", что в Кучино, по материному назиданию понахватал отрезов из фланели, ситца и сатина, льняную полотенечную обрезь и нечто из материи слишком простой, позабытое названием сразу же за выходом из магазина. Помнится, бабки и очереди сокрушенно вспоминали с придыхом распроданный до этого из-под полы некий пан - бархат. Куда к шитву он подошел бы и каков был из себя, было выше его всяких представлений... Одним редким наездом перед этим к Пятаку мать - нашла же! - оставила там половину своей пенсии и пару дней открыто любовалась по узлам разложенным приобретением. Потом дома все шила внукам распашонки, обметывала полотенца и платки на будний выход. Что-то сгодилось, да еще двумя сортами тканей, для подушек. Другое же уложенным потщательней попало в шифоньер. Андрей увидел при отьезде матери домой пухлый сверток с чем-то черноватым и по простой наивности спросил:
  - Куда столько такой материи?
  - Кому какое дело! Ишь, какой... Гляди, узрел, глазастый!
  - А и спросить нельзя.
  - Смотришь вовсе не туда. Девок сколько вон вокруг, а ты от юбки мамкиной отстать никак не можешь.
  - За девками вопрос не встанет. Их вон - как грязи сразу за Покровом каждый год...
  - Но и в мои бабьи дела больно-то носа сам не суй. Указчик хренов!.. Много будешь знать - скоро состаришься...- Невежливо загадкой отвечала мать.- Там не для твоего ума дела. Мне, а не тебе пенсия назначена. Схочу - так в банк снесу, а нет - пущу по ветру встречному...- И побыстрей под хруст тонкой обвощенной бумаги схоронила странный прикуп на дно вместительной суконной сумки.
  
  Вся потом сгорала в широченной радости добрую половину дороги, нахваливаясь перед случайными попутчицами наверху лежавшими отрезами. Разлаписто и ласково наглаживала пальцами обновы, задушевно сетуя:
  - И хороши ж обновушки!.. Не пустой домой с дальней дороги заявлюсь. Пришлось, правда, и отстоять еще порядочно в очередях. Да встать поране... Но того, как видно, это стоит.- Оторвала с явной неохотой взгляд от тканей.
  
  ...После Фаянсовой на боковое сиденье вслед за своей размытой, переломившейся о край приставного столика, тенью сел мужик. Немного отдышался. Помолчал. Скупо кивнул сквозь полутьму, здороваясь. Предложил сходить курнуть. Пятак согласно закивал. Пошли. Разговорились...
  Шипяще чиркнув спичкой в холодноватом по сезону тамбуре, вошедший первым прикурить дал Пятаку. Верхний слой зеленовато - ядовитой масляной краски располагал как-то уж не совсем к любому разговору. Давил обьем подстывший и скупой. Но тут заладилось. И сразу. С простотою.
  - Угу...- Пятак направил густой выдох вверх.- Андрей.
  - Серега.- Прижигал подсаженный попутно кончик сигареты и себе под голос, тронутый приятной сипотцой. Своим видом был немного рыхловатый и щекастый. Такие чаще всего склонны к доброте и не особенно желают в школе заниматься физкультурой..
  - Благодарю.- Ответил предовольно добрословием.
  - Как из Москвы сам?- Жадновато затянулся.
  - Ага...
  - Оно и видно. Особливо по одежке.- Под тихий голос повернул не быстро свежий пассажир в профиль свою крупную голову, будто хотел что поглядеть в скользящей за вагоном мимолетной прорисовке то едва видные прямоугольники далеких окон, то мелькавшие стальным дрожащим блеском змеиные извивы маленьких речушек. Искросыпательный над землей стоял загадочно и немо необьятный купол неба. Сверкала обделенно над бездонною воздушной пропастью россыпь далеких звезд. Еще в высотах месяц, припустившись в поздний догон за солнцем, гнал настырно меж разрывов редких хмурых туч свое побитое легкой окалиною тело.
  - Да нет. Одет как все.- Равнодушно протянул Пятак. Пожал плечами.
  - Ну не скажи - и. Мы одеваемся попроще. Не в обиду выскажу, что даже невиднее.- Поправил волосы пластмассовой расческой. Привычно продул. На черном свитере домашней вязки заметной изредью вылеглась мелкими порошинками перхоть. Выпала на ворот пара волосков очески.
  Дым от обеих сигарет забился сизой и клубистой суволокой под невысоким потолком уязвлявшего окрасом тамбура. Слегка поплавал. Обреженно завис, изредка загадочно перевиваясь струями. Подпер расширенным грибочным верхом потолок. От скорости забился странноватой, густой супрядью вуали в угол между дверьми и задней стенкой..
  Поезд все несся, укорачивая росстань. В утеснительном обьеме четче, тональностью повыше озвучились средь ночи голоса:
  - А где работаем...- Странной нейтральностью вначале едва означился вопрос.- Коль не секрет?
  - Какой уж там секрет? Балашиха там есть у нас такая. Вот и пашу в ней по лимиту.
  - Во совпадение, едрена вошь!.. Кому скажи - так не поверит. Представь: и я в Балашихе учусь в заочном институте. В том, что по сельскому хозяйству. На агоронома. Он у вас на Южном. Ты его, наверно, знаешь?..
  - Как не знать? Бегал в том году на этот Южный к телке. А потом вышло, что она другого пацана еще по ходу охмуряла...
  - Да ты что?
  - Я поначалу с пацаном хотел сцепиться. А потом подумал: не дурак ли я? Такая и потом тебя везде подставит...
  - Конечно... Сам я из Людиново. Колхоз послал по разнарядке. Через год сяду на диплом. Вот как бы вкратце так...
  - А как же ты на поезд поздно так попал?
  - У тетки был в гостях два дня. Под Фаянсовой живут. Старики проведать повелели.- Вольно выложил наказ.
  - Я из деревни тоже сам. Но думаю себе, что возвратиться все ж туда всегда успею.- Уверенность слетела с недовольно выпяченной толстой нижней губы.
  - Так-то оно так...- Подсевший толком и не знал, какое слово бы ввернуть.
  - Здесь проще все: отбарабанил смену, руки помыл - и ты уже свободен, как орел в полете. Хочешь - гуляй, а хочешь - спать ложись. Лаф - фа!.. Тут у меня, кстати, и винца чуток с собой припасено. Не махнуть ли нам по маленькой?
  - Да не вопрос... Стаканы б где надыбать?
  - Из такого не граненого сойдет?- Пятак вытянул уже из сумки стопку бумажных стаканов.
  - А то!- Искорка довольной простоты мелькнула в серых глазах напротив. Заговорив попроще, гость стал себя чувствовать гораздо покомфортней.
  - Тут оковалок "Краковской" в рюкзак на Белорусском вкинул. Шпроты и хлеб, я тоже думаю, сгодятся?- Расширял Пятак диапазоном свою щедрость.
  - У меня тоже кое-что найдется... Складчина - это самое то, когда случайно собираешь почти все. Только в такой момент в полную масть и обо всем соображаешь!- Усердствовал журчаще развеселым говорком. Загасил окурок обслюнявком, плюнутым на середку ладошки. Кинул в урну по дороге. Не так ступнув, чуть то ли едва не поскользнулся на дешевенькой дорожке коридора, то ли запутался ногой, поддев ее носком.
  - Чш - ш - ш...- Подхватил сзади за рукав попутчика Андрей.- Проводница не кемарит. Бдит, в сам бы ее корень... Нам бы себя теперь не обнаружить: полпервого никак прокуковало. Заявится тогда еще некстати.
  - Нальем тогда и ей. За это пусть станцует что или споет.
  - Да - да. Мечтать не вредно.
  - Что значит "мечтать"?.. Была б немного помоложе - раскрутили бы как пить дать.- Искорка давней удалости сверкнула мимолетом на повернутом к нему левом зрачке.- У нас такое уже было...- Загадочно вытягивает паузу Пятак.- Мы с дружком как-то раз с юга добирались до Москвы после одного отпуска. Году... Как бы не в семьдесят втором. Да, точно! Сеструха по родне отцовой перед этим замуж выходила... Так - кую, скажу тебе я, кралю подцепили из студенток - проводниц. Глазища - во!- Сложил перед собой очки из пальцев.- Нечто матреха.- Цокнул довольно языком с заметным блеском в оживившихся мигом глазах.- Хоть и без шиша приехали в карманах, но получили почти полной мерой всякие - такие из подобных удовольствий. Прогудели сотни три вчистую, коль не больше. Из закутка ее не вылезали. Чуть ли не на каждой станции в буфет затариваться гнали. Ее только что и отпускали билеты у входящих проверять да разносить чай из титана. Вышла она, правда, потом невзрачненькой такой, когда без штукатурки оказалась... Но этим в сути ничего не изменилось. До того накувыркались - начудили, что и по сей день, как вспомню - сразу вздрогну. На Курском вывалились, будто шарамыги: все как ни есть в разлом, в полнейшую дугу! Хоть в околоток доставляй нас на разживу мусорским. Лыка язык ни у кого совсем не вяжет. Деваха бедная даже туфлю свою где-то оставила по пьяни... А классно все же вышло так! Всем троим было что вспомнить.- Впечатляюще поднял на лоб густой излом толстых бровей.
  
  Зашли. Обсели в глубине плацкарты стол. Обмелькались своими непоседливыми, всякий раз чем-то шуршащими фигурами среди разложенных сидений, вагонных окон, боковин. Удосуживались на какие-то мгновенья тыкаться за провиантом головой поближе к самому полу, сдавленно дыша себе под нос. Потом как будто и обставились порядком. Попритихли. Пятак поднес бутылку трехсемерочного, уже крымского портвейна к оскаленным для операции открытия зубам. Поддел ими удачно снизу полиэтиленовую пробку. Протянул по горлышку бутылки вверх до характерного и непривычно - звучного средь ночи шпоканья. Вытянул пробку с зубов. Боком обреченно положил на край стола.
  Напарник с мукой нарезал в полуслепую колбасу, не до полноты звука по-партизански шелестя противно приподнявшейся в краях разложенной газетой.
  - Ну, двинули, что ль!- Пятак неспешно - уважительно передает стаканчик из бумаги недозревшему интеллигенту.
  - А он не протекет?
  - Способен. Если не справно будешь с содержимым обращаться.
  - Ага. Усек...- Сергей направил обминаюшийся чутко пальцами со всех сторон стакан под неотвратимо приближавшееся в плавном пике сверху толстое бутылочное горло. Неровными короткими отглотами - рывками тот заполняется навскидку жидкой весомостью чужой рукой с ближней от столицы стороны. Слегка пролив на вмиг обмякшую под каплями газету, гость употребил вино и сразу, и до дна. Прикрякнул. Небом приятно ощущалось послевкусие, приправленное смазанно слегка притомленным вкусом нарезанных венгерских яблок и резко - кислиной толстых долек лимона. Нашел по памяти свою колбасную нарезку, ждущую любые руки посреди стола. Вместо подобаемого ныне к ней кусочка хлеба наткнулся на разложенную собутыльником пряную кильку. Ее уже не взял. Только вытер протяжью углом газеты жирно тузлуком обмоченные пальцы. Даже унюхал носом тяжеловато - пряный его запах. Потом Пятак налил себе. И тоже на весу. С ходу опорожнил. Стал отыскивать неспешно что на закусь. На конце стола ему уже нашелся хлеб, нарезанный до этого самим. Им и занюхал. Притишенно, с оглядною опаскою, заговорили. Будто готовыми стояли ночью под чужим забором с целью прихватить хозяйское добро.
  - Вот ты. Серега... Извини, конечно, если что не так скажу...- Пятак надламывал лениво ополовиненную им горбушку хлеба. Но - видно было - решил твердо резать свою правду.
  - Валяй.- По правому глазу Андрюхи пробежало косовато точкой к зрачку очерненно - желтое пятно, отраженное с надвинутого издали ходом поезда чего-то ярко освещенного, рывком отброшенного скоростью за спину...
  - ...Допустим, что закончишь скоро ты всю эту свою учебу. И махнешь с распределением в деревню.- Подмечал сентенциозно. Даже грустно.- Сядешь на свои положенные сто с лишним рэ. Да еще пять полных лет промаешься до этого в науках и разьездах. Один расход, пойми: и времени, и денег.
  - Кому, как говорится, что. Мне нравится...
  - А я могу спокойно отхватить хоть все три сотни в месяц. Почти совсем не утруждаясь. Уверенно направил тускловато-золотую шпротину в раскрытый рот, довольно разжевав. Продолжил.- Остался пару раз на сверхурочную работу - а ее у нас как... да ну, что снегу в Рождество - глядишь, лишний тридцатник норовит уже к лопатнику прилипнуть. Ни тебе кормить скотину, ни таскать всегдашне что есть дури самого и приставлять к работе домовой и огородней. А тут сходил себе спокойно в магазин да и набрал всего к столу, чего душа желает...- Легко задумался на миг, все ли собрал резоны. Баритон тут же убежденно выдал отвержение, напрочь отрезая говорившего от прошлой деревенской жизни.- Не хочу чесать в обрат. Нет возжелания такого. И тут вся окончательная встала моя точка...- Недовольство выпятило масляно блеснувшую снизу губу.
  - Конечно. Раз уж не хочешь - на аркане до деревни ж не привяжешь.
  - Тогда давай еще махнем за это дело. Чтоб каждому, как говорится, и хотелось, и моглось. И каждый встал только на свое место... Ну, вмажем помаленьку.- Предлагает пьянеько отважным голосом Пятак. Под вином в желудке еще вяло, но дображивает первое вино и пиво. Запах его сверху залит, но легкая веселость явно выдает, что он к стакану ныне приложился не впервые.
  - Чтоб каждый шел своею колеей.- Поправляет выжимкой с Высоцкого Сергей.
  - И колею туда же пришпандорим. Но неразьезженную чтоб...
  Сергей только хмелеет. Туманец подплывает, заводя мозги за едва удерживающую трезвость грань. Поволокой чуть осилены глаза. Осаживается, ставя прямо позвоночник. Правит руку на вытяжку и чутко держит под наливом. Потом быстренько отводит. Выпивает. Вместо закуски бодренько прикрякивает в скрутку из ладошки.- Ггэ - э - эхх!- Потом о чем-то думает своем. Морщит лоб, сгребя под ним всякие думы. Не успевает ничего сказать, как темным изваянием в проходе встает немолодая проводница.
  - Это мы, значит, так собрались спать! А его, сна этого, даже не видно ни в одном вашем глазу...- Дала короткий миг на размышления. Те ошарашены. Молчат. Его потом и отбирает.- Это что еще такое? На второй час ночи глядя...- Осуждающе надвинулся женский анфас из тьмы. Шепот загустел так, что чуть не прорывается в противный крик.- Надумали!.. А люди что вокруг... Детишки вон... И вы такое вытворяете что вовсе неподобное. Э - эх! При короткой совести никакой нет стыдобы. Как бы кого ссаживать не вышло! Бригадиру так и вставлю весь этот бардак в доклад. Он быстренько успокоительное выдаст...- И - понеслось. Упреки что по полкам разложила. Разворошила тему, что новое гнездо несушка под себя.- Как только вам не стыдно упаиваться по се время? Свои зенки заливать до поросячих состояний...- Почувствовала, что под последок точно уж переборщила. Осеклась в полуиспуге. Стоит и молча выжидает, не пересилит ли их, неуемных, до сего обвинениями забитая защита не прописанную должностью ее такую нагловатость. А те сидят. Все озабочены выложенным. Огорошены. Прибиты. "Ага - а!"- Воспрявшей стала мигом проводница. Отпора нет. Значит, нахрап прошел.
  Пауза рвется. Ею и в ее же пользу.
  - Чтоб глаза мои не видели такого беспорядка!- Рвется напролом последнее предупреждение.
  - Все! Закругляемся, хозяйка. Братуху вона встретил. Поди, три года не видались.- Угомонить тщится Пятак.
  Она упрямствует по-женски. Берется снова за свое. Бодра. Уже морально укрепилась. Напирает. Но разговор сейчас на выкладе течет уже поосторожней:
  - Разложили, ишь. Будто на ярмарке они...- Синусоида ее и до того чтоб не из низких тонов прет с визгом вверх.- Убирайте быстро весь этот свой гамуз!
  - Вы только не шумите уж, пожалуйста.- Мягко шепчет ей Сергей навстречу. Той, видимо, посыл для примирения чуть погодя, но все ж доходит. За криком точно пропустила смысл. Только потом она мысль догоняет. Понимающе молчит.
  Андрей суетно сгребает все в противно зашуршавший ком газеты. Бормочет что-то про себя, пролив попутно на колени масло из-под шпрот и обронив кусок скелета кильки на ботинок.
  - Огрызаться дома будем...- Проводница снова пристает репьем.
  - Да я не вам все это! Фу ты... Будь оно неладна, хренова банка. Масло пролил... Надо ж стрястись! Новые брюки... Утром выходить. И - на тут!...- Безотчетно крутится на месте. Злобствует на предыдущие и в чем-то неумелые движения своих же рук.- Угораздило ж некстати... Что сам черт ее сюда поставил! Соли немного б. Затереть чтоб. Тут где-то ж коробок с ней был...
  На другом конце Сергей в хрупкий рулон из той же газеты укатывает рыбьи потроха, хлебные крошки и какие-то ошметки. Глухо хрустит яичной скорлупой. Тут же с неосознанным испугом отправляет в рот оголенное пару минут назад яйцо, предназначавшееся к третьему заходу. Жует. Лицо вмиг принимает вытянутый вид, будто он надсадно в хоре тянет не переходящую в ничто другое ноту "до".
  - А не будете впотьмах распивочную лавку из вагона сотворять...- Язвительную ставит жирно точку за собой вагонная хозяйка.
  "Или не воспитана в порядочных приличиях - манерах, или разведенная досталась".- Шевельнулась у Сереги мысль.
  На столе - то шелест, то - противный шорох. Там руки Пятака разбор вслепую завершают. Вазюкают ужами по противно расшебуршавшейся странной столешнице. Что-то пихает он в рюкзак. Не комкает, а отставляет в самый угол мокрые стаканы. Бутылку недопитой ставит на пол. Оба становятся спокойны. Смирно улегаются. Вздыхают. И молчат. Мягким по-кошачьи шагом проводница вскорости уходит. Чуть отойдя, телом сливается с протопленным и черным, душно разлитым обьемом. Пропадает в мутной обриси прохода. Ушла совсем спокойной. Гордой. Крепко и по-своему уморотворенной. Завершившей миссию по полной в свою пользу. Закрепив власть, еще тверже и уверенней ставит на пол свои распухшие от постоянного отека ноги. Последним уж воротит от нее взгляды мужиков равновесие тяжеловато - грузных цветовых масс. Толку глядеть, когда цели не видно...
  Минуты три спустя за удалившейся - ни шороха. Одна обложная растока тишины. Что выморока сзади подлегла, глуша всякие звуки.
  - Сере - е - га... И ты как?
  - Как - как?.. Что штык. Всегда готов.
  - Вот это точно уж по-нашему!- Давится смехом.- Кто оставляет зло на утро...
  - Нет. Не оставляй на утро то, что ты с успехом можешь дернуть ныне.
  - А ведь толково... Складно так судачишь. А это значит: много знаешь. Пора бы убивать...
  Через минуту - снова оба сели в изготовку. Полней оформили разлив. В сиденья плотно вжались, что мышата. Ушами чуть ли не стригут подальше и налево. Оттуда значимого не доходит ничего. Рядом - одни ворочанья и храпы. Под тишину оба смелеют. Но вот пока не говорят. Чокаются напрочь мокрым стаканами. С ладошечной подставой. Глаза у Пятака вскоре едва не выпадают. Но все равно держит компанию с Сергеем. Жуют. Доупотребляет. И опять жуют...
  ...Уже все выпито. Но многое не договорено. И лишь слипающиеся веки у обоих заставляют наконец-то прибиваться ближе к сну. Первым под широкий зев решается Сергей:
  - Пора бы и на боковую.
  - Точно, что пора. Подвести все можем... Гы - ык!- Пятаково горло посетила сытая отрыжка. От нагнетенной духоты поблескивает жирно гребень носа.
  - А то! Да еще как...- Тревожится и радуется следом на всю эту понятливость Серега.
  - ...Под самый общий знаменатель. Короче, закругляемся.- И так натужно, тяжело вздыхает: маленько переел. Плотный живот уже час с лишним упирается в ночных переработочных усилиях. Там все отлажено. Проходит и циклично, и синхронно. Подкапывает сок из железы. Активна тут же рядом селезенка. Старается исправно тракт, продавливая принятую пищу по кишкам. Одна лишь печень напрочь разьедается сивухой, нечто старое железо ржой. Ее сейчас усиленно сажают, подцеливая исходяще под цирроз...
  
  - Ту - тук - ту - тук - ту - ту - тук - тук...- Стальной, глуховато чеканящейся дробью стучат, перекликаясь в стыках, колесные пары двенадцативагонного старого поезда, монотонно убаюкивающей размеренностью отмечая расстояние в уложенных пролетах рельсов. 100 метров... 240... 815... Уходит соразмерно камертону время, что сквозь песок текучая вода. Неизбывный тянет след в историю. На глубину... Проходит семь минут. Все десять с четвертью. Почти что девятнадцать... Оба уже с бессилием ослабленных от сна голов давят ими же стандартные дорожные подушки. Вскидывается в облегченном сне из недалекой тьмы чей-то ребенок: скорей всего мальчишка. Кто-то снизу и правей подсвистывает с храпом. (Тут не с чем даже и сравнить). Некому вглядеться в растемневшееся беспредельно заоконье. Выслушать с любой возможностью долгую жалобу хрипло звучащих флейтой телеграфных проводов. Невидимыми пролетают взад карандаши столбов, изножье плоское полей. Чешуйчато поблескивают раздрожавшимся манком ртутно блестящие вьюнки речушек. В стремительности рассекают взгляды перелески. Все беспробудно. Тихо. Дышит необьятным сном...
  Окружь - в глухом проглоте ночи, спрессованным в огромнейшую, тысячеверстно расползающуюся дрему. Безропотно и тихо вплетена едва пошумливающей, обьемно - чуткой звучностью в разновесное адажио, сводимое не чутко приспанным в низинах ветром до цепко занемевшего анданте. Кругом угрюмо. Дико. Даже страшновато...
  
  Без спешки слез Пятак утром с этого поезда. Жирное пятно затер на "кое-как" попавшейся щепоткой соли. В "подшлифованной" башке прилично затуманенными еще плавали в винных парах мозги; в висках чугунно клокотал остаток хмеля. Н Даже не стал будить соседа, чтобы распрощаться. Посочувствовал его тяжеловатому, горячему дыханию. Взял свои вещи и - на выход. Дотирая поручни, проводница косо сверху кинула:
  - Вчера вот пели, веселились, а проснувшись... Глянь-ка на себя... Сколько ж мне придется после вас бутылок опосля повыгребать?
  - Какие там бутылки ?.. Пару несчастных пузырей и раздавили...
  - Знаем, знаем мало пьющих мы таких. Пара - это, видать, из одного остатку. Что заныкать толком не сумели в закутки.
  - Все!- С решительной показностью тут рубанул Андрюха воздух.- Пьянству - бой!
  - Ой ли?.. Каркала по-новому ворона, из-за моря прилетев.- По-веселому засомневалась та. С лукавинкой зеленые глаза выдали сквозь прищур растеплившийся моментом взгляд.- Уж сколько повидала я таких наобещавших. Впору хоть в стопку уложить... Сдуется мигом вся твоя храбрость: вон лишь до привокзального буфета нерастрепанной ее и донесешь.
  - Обижаете. По мне, что ли, не видно, что к алкоголикам пока не отношусь...
   А в голове уже слащаво так и облегчающе взвернулось: "Хотя сейчас буфет - это идея! Будет в полный смак огонь внутри залить. Самое то..."
  - Вот и они так же считают. Хоть каждодневно и хлебают горькую, до полного конца не просыхая.
  - Ну, все. Прощайте, дама в строгости...
  - Бывай, бывай. Что, милый, в молодости растеряешь, потом уже нигде не доберешь. И рад будешь вернуть здоровье за любой прикуп. Да только знать бы кто хоть мог, где его достать...
  - Ха!.. Кто не курит и не пьет, тот здоровеньким помрет. Кому что на роду написано, то с ним и будет. А пить или не пить - дело, по-моему, уже десятое.
  - Да не скажи...
  - А знать совсем не надо - не интересно будет потом жить.- Через минуту с легенькой походкой незаметно скрылся за вокзалом.
  Открытия буфета ждать не стал. Набрал в ближайшем магазине пять бутылок пива, замутившихся под крайний срок легким осадком. Не стал ждать полтора часа свой рейсовый автобус на Грибовку. Пошел голосовать к дороге, надеясь на случайную попутку.
  Не успел толком поставить на обочину рюкзак, как тормознул рядом сине-белый рыластый "Зилок".
  - Куда путь держим, землячок?- Весело крикнул водитель, перегнувшись в поясе над местом пассажира.
  - В Грибовку как...
  - Садись. Дорога хоть особо не длинна, а одному как-то все ж скучно.- Расшевелился весело в напрочь прокуренной кабине под пятнами лоснящейся фуфайкой.
  Пятак запрыгнул на подножку, от некой давней сварки на соплях державшуюся слева на одном лишь честном слове. Шустро залез в кабину. Утонул задом в черном грубом дерматине. Рюкзак небрежно кинул в ноги. Сумку оставил рядом.
  - Будешь?- Водила с широкой готовностью показал на вынутую из кармана и ухарски уложенную посреди руля обмятую в кармане начатую пачку "Примы".
  - Нет, братан, спасибо. Я курю больше "Пегас".- Полез и Пятак за своей сигаретой.
  Сподобившись на кочковатом большаке, Андрей дал прикурить шоферу.
  Пятак натурой был немного балагуристый. И находил язык почти со всеми. Но тут пришел особый случай, не входящий ни в какие рамки.
  За те несчастные семнадцать километров шоферюга успел и накуриться, и полузгать семечки, и рассказать про всю свою родню в Думиничах, Ветмице и Медыни. Тронул потом немного молодежь Высокого, вытряхнул оттуда из нее добрую кучу недостатков, добравшись даже до двоюродного брата Пятака, с которым якобы сцепился как-то из-за девок в клубе... Тот был один на всю деревню с заячьей губой. Но Колян в жизни - брат Андрея - в бегах за девками замечен сроду не был и от всяких драк с разборками и перетолоками носился быстрей молнии. А силищей был наделен за всех любых троих. Нити рассказа с жизнью явно не сходились.
  - ...Ну так вот: ко мне, значит, этот пацан подходит. Тот, что с губой. Вижу - качок. Сразу выпендриваться начал. Что много, мол, я на себя беру. И девки как бы заняты. Вали, короче. То да се. А я глаз прочно положил так на одну из ихних. Да еще крепко был под мухой сам. Все, чувствую, во мне играет. Сила наружу прям и прет...- Смакует, повернувшись второй раз за разговор к Андрею. Щерится. Становится безвредно деятельным.- Хоть дело прошлое, а помню, как сейчас. Сошлись там крепко мы.- Обрел способность восхищаться. Бледнеют руки на руле. Голос становится отрывистей и резче.- Никто, правда, из нас в бучу не лезет. Все стоят. Те задираются. Подходит он. И лыбится. А я стою. Что дальше будет, думаю. Замахивается - вижу. Тут уж я опережаю. Бью промеж рог: пацан стоит. Я, значит, приложился посильней - да прямо в челюсть! Аж даже где-то хряснуло у чувака. Гляжу: а он выплевывает зуб вместе с кровянкой. Со второго раза только вбок и повело. Завалил - таки его с копыт... И тут все: понеслось! Рванулись мы, как водится, стенка на стенку. Так метелились, что только пыль кругом стояла!..- Навдохновлялся сказанным. Замахровел.- Поцапались тогда мы крепко. Да только толку что: девки - зассыхи ихние, ведь сразу разбежались. Ну и клуб на ключ кто-то быстро закрыл. Чтоб остался дальше от греха. А то, чтоб толком пометелиться, до спинок стульев бы дошли. Так и отшили, Вытурили нас. И то скажу: что не хлебнули б мы тогда соленого совсем.- Ехидно морщит губы.- И не в таких бывали потасовках...
  Пятак про эту драку знал другое. Что думинические поначалу даже драться не хотели. Перенести разбор просили на потом. Пришлось брать за грудки троих из самых хамовитых. За теми потом вяло встали остальные. Наподдавали толком всем. Плотно бока намяли... На миг задумался. Как вспоминал былое, так не расставался с застывавшим в углах губ легким подобием улыбки.
  - Приезжали они позже целым кодлом замиряться. Ящиком "Русской" нашим проставлялись.- Довел невесело шофер до эпилога всю эту историю. Какой тут интерес, когда реакции на подвиги не видно.
  А фактом было: года полтора думиничских в Грибовке только что и вспоминали: туда те никакого не показывали носа.
  Несмотря на нежелание брать за проезд, Андрей оставил плату на сиденьи, с железным расставшись рублем. С осадком нехорошим осталось от рассказа ощущение. И впечатлений никаких. Будто кто исподтишка Андрею мазанул прилюдно грязью по лицу.
  
  Пятак пошел. Неспешно - деловито взламывал кромки подмерзших за ночь луж, краями рваными окраинцев сходившихся на колеях, следах и ямках. Суровая вокруг стояла окружь, поднеженная слабой лаской света. Слева насупилась кайма поотступившего к яру леска. Голодно каркали вороны, черными комьями разбросанные по обвершкам. Земля родная залегла по самый край в суровой сдержанности дремы и, словно давняя вдова, не привечая никого из проходивших, думала о чем-то неизбывно вечном и своем...
  Андрей все шел, без меры обрастая, полнясь радостью прикосновения к былому, невыразимым и теплевшим чувством пребывания на вверенном судьбою закутке. Оставшимся теперь не только отдаленным, но и навеки отделенным жестко своей волей от себя.
  ...А вот за взгорком показалась и деревня. Столбиками редкие вьются ленивенько дымки над избами следом за тихим, сероватым утром, сходящим незаметно в никуда в такую же чуть матово светлящуюся муть. Два маревно струящихся из них - гораздо покрупней - встали над баньками погуще. Чья-то бабья нерезвая фигура забирается с трудом на взгорок, ополненно - нечетким изгибая выпятившейся чернью стан под коромыслом. А остальное все в деревне приспано. Что мертво. Сутуго припорошком натрусным покрыто перемерзлым и белесым. И не изменят этот вид ни какой вскинувшийся вдруг собачий дружный лай, перекидывающийся за минуту до околиц, ни редкое мычание недоенных коров, ни петушиный резкий крик, звончаво докликом окунутый в изранье... Все так отчужденно. Не одушевлено. Как-то пугающе. Отталкивающе - пусто...
  
  Прогромыхав ходьбой по деревянному крылечку, Пятак под жалующийся скрип петель налег рукой на дверь. Та податливым распахом зазвала вовнутрь, в чернющий провал сенцев. Все было так старо, знакомо, что моментально возбуждало ностальгию. Слева, накрытый старой полстью, тускло блеснул низ старой алюминиевой фляги - сорокалитровки, стоявшей еще с осени под бражкой. Чуть дальше на гвоздях висели веники для бани, давнишний ржавый серп, остатки гачей от выходных батиных штанов, давно затупленная пила "Дружба", мелочь гораздо незаметней. Тут же неуклюже на неметеный до недели пол скиданы скукошенно скрепленные морозом в безобразность обрывки и лохмотья всякие блузок, кофт и юбок, переведенные хозяйственно на тряпки. Справа угадливо темнело все, как в прошлый отпуск. Не было лишь колес к велосипеду, ставших ненужными после сломавшейся под приезжавшим прошлым летом братом рамы. Последним от чулана холодно наплыл сально - анисовый приятный дух, сдобренный сыто на всем, что там годами и всегда стояло вперемежку.
  В полный распах толкнута дверь в избу... Махом вскользнул Андрей на крупном шаге, подвершив ногу из сенцев. Все справа заточилось в глухотень. Запах распаренной картохи в казане и тепло еще топившейся домашней печи нахлынуло уж до того щемяще, что Андрей, вдохнув в себя такое духовитое амбре, от всей души довольно улыбнулся.
  - Ты, что ль, сынок? Никак, гляжу, не припозднился.
  - А то. Подвез один чудила...- Протянул руки к матери, пахнущей приятно выпечкой. Свел за лопатки. Притянул к себе.
  - Э - э - э - хх, маманя, маманя! И не скучно тебе здесь?
  - Скучать все как-то не приходится за нашими заботами. Дня дугой раз и того не замечаешь... А самому-то как живется на городских хлебах?
  - Живу - ты не поверишь! - даже в ус не дую.
  - Оно и хорошо. Всегда бы было так, сынок... Бригадира по дороге там случайно не встречал?
  - Нет... Даже следов не видел никаких у ихнего двора. Одна Сазониха навстречу и попалась. За водой под горку шла.
  - Странно. Кто ж тогда ныне сидит в правлении, неясно?
  -Зачем он тебе нужен в рань такую? Пусть себе дрыхнет, обормот плешивый.
  - Нет!.. Дрыхнет пусть, когда мне комбикорм ссыплет к двору. Своего-то вон осталось дня на три. Видишь, на картошку перешла...- Выплеснула сгустком наболевшее.- И выписала наперед ведь аж на той неделе, а свезть не хочет, чертов паразит. То у него лошади в запарке, то трезвых ездовых во всей округе нет.
  - Давай-ка я схожу. Поговорю, о чем следует. Как полагается припру...
  - Не надоть. Мы тут сами промеж себя попроще все и порешим. А то потом его даже на лишний чих подле забора моего вовеки не допросишься.
  - Ладно. Делай, как знаешь.- Уже разделся.
  - И что я все стою?- Враз спохватилась.- Тут у меня, поди, и шкварки, и сальцо. Капуста квашеная. Суп в загнетке. Пирожки еще - только из печки...
  - Ты ж вот одну историю послушай. Пока я за делами не забыла. Садись. Не стой.
  - Заколоть хотел мне Талалай к Покрову боровка. Не скажу, чтоб шибко справный был. Хотя кормила я - не закрывалась морда. Все ж на пудов шесть бы точно потянул.- Припустилась по избе, выискивая заодно, куда приткнуть ненужным оказавшйся теперь в руках наперник.
  - С каких-то пор он стал резать свиней?
  - Так не к кому ж идти. Штыков к сыну на зиму пораньше перебрался... Сорокин бы и рад. Да слег с радикулитом. Баулина, того хоть самого надо водить под руки. А Тюрина чтоб звать - себе дороже. Тот сначала самогоном заправляется сверх всякой меры. Потом только к реэьбе и приступает. Так хоть бы справно исполнял, а то как бог на душу положит. Без толку всякого замучает скотину... Вон у Самаркиных в прошлом году в хлев на карачках почти влез. И смех. Хых - хы - ы...- Прикрыла рот тылом сухой ладошки.- И грех - тудыть его! - в одном и том корыте...- За новой восхищенностью про Талалая начисто забыла.
  - Ну, ну - у...- Захлебистый у Андрея вышел глоток от выпитой воды. Широко раскрыл глаза от интереса.- И что там такого сотворилось с Пашкой?
  - Так ты ж и слушай.- Подзакипела нервно недовольством.- Не то кому я говорю - не рогачу ж под печкой? Перебивает, вишь...- Вал прошлых впечатлений хлынул старой в плавно выстроенные мысли.- Зазвали они, значит, его. А ему ж как не махнуть перед работой! Выцыганил таки стакан для храбрости. Запустили этого пропойцу в хлев... Ждут, пождут хозяева, а Ваньки-то и нет. А ить стоят осторонясь. Да пялятся. Все, как полагается, и слышат: визги с толкотней одни пошли кругом в хлеву. На головах что ходют. И не идет Ванька назад, будто на нервах как играет. Знать, боров не приконченный еще. Тож сунуться туда боятся. Проходит время. Шкурой уже чуют: нет там никакого сладу... Минут через пятнадцать их обоих-то и вынесло во двор. Попёрло вместе с высаженной дверью. Ванька - так тот весь обвазюкан, прости ты Господи, что этот поросенок. Аж в диком страхе весь. Глаза были уже тверезые. Но до того ж глумныи - и!..- Приподнявшиеся брови выдали вместе удивление и изумление.- Тумаков, видать, наполучал сполна от хряка. Вся одежка - в клочья. Ну, и деру дал такого, что неделю после со двора не выходил. Ребра ему, видать, там посчитали здорово - аж до скончаемого срока хватить... Боровка потом пришлось колодой добивать. Ибо разнес под рев предсмертный свой так весь штакетник в щепки от Крыловых и до самой улицы. Кур потом с грехом пополам несколько дней по всем задворкам собирали. Такие у нас резчики хреновые бывают...
  - Вывелись толковые, видать... - Андрюха глубоко вздохнул.- Такая штука.
  - Так что там с Талалаем сотворилось? Ты ж не рассказала.
  - И Талалай такой же раздолбай отпетый. Потом все расскажу... Давай, к столу присаживайся живо. Будет еще времени поговорить цельный вагон с малой тележкой... Бери подставку вон под сковородку.
  Заметив в неопределенность разбежавшийся сыновий взгляд, кольнула незлобиво:
  - Всегда на припечке стояла... Домой, милок, почаще надо ездить. Вот-то и толку, что два сына есть. Надежи на вас мало. Так: ни уму, ни сердцу... Была бы девка - далеко б не отрывалась от маманьки. Да и сама я тож всегдашне под приглядом бы была.
  - Тут как глядеть. Жилья просить мы у тебя не собираемся. Ибо не знать, в какие выверты потом все наши жизни понесутся.
  - Все равно бабы вами вертеть будут, паралик ты их бери. Это ежли толковые достанутся. В рога любые скрутят...
  - Вот это шкварки - будто свежачок.- Показно принюхался.- А запах!.. Нечто прямо с морозца.
  - Еще бы! В холодильник давече до Зуевых снесла. Вот потому так и свежи.- Не успела и перевести дух от сокрушения.- Что-то ноги ломить стало с самого утра: небось, к погодной перемене.- Поглядела, вытянув медленно ногу, на подшитый серый валенок. Хотя б не намело до завтра. А то в сугробах и утопну...- Тревожно поглядела в уличную утихающую заметь.- Выйду, видно, завидно. С запасом чтоб. Пересижу до поезда у Хапуновых. Бабку Наталью заодно проведаю. По совести сказать, давно было б пора. А то выходит всякий раз по случаю. Наскоком...- На лице заметно выразилась мягкость печальная полуулыбки.
  От свинцовой навеси разлапистых далеких туч серо - неярким крапом сквозь окно отсвечивали в глубину избы старенькие ситцевые занавески. Распластались вдоль к порогу светлой спальни два ярковатых, в сочной колеровке, прошлогодней выработки домотканых плотненьких половика. Светлицею проглядывалась за стеклом двери горка подушек на кровати, круглый, от глаженья растрескавшийся стол с грубой отделкой "под орех". Опустел заставленный в прошлом году геранью подоконник. Виднелся угол шкафа. Было что-то еще, привычно прежде узнаваемое, размытое издалека в неясный абрис... Не было последней рыжей кошки, цветка алоэ на широком кухонном окне, стула с проломленной в серёдке трехреберной спинкой, затем еще чего-то до того заметного, впадающего сразу в память и, зарубцевавшись, крепко остававшегося там.
  - Ма! Что здесь стояло прошлый год, не скажешь? Не пустое точно было место.
  - Как что? Сундук...- Пожуривая, старушка правит озорно глаза вдогляд.
  - Ах, да - а!- Пальцами порывисто коснулся головы.
  - Под зерно его решила приладнать. Мыши - хоть ты плачь тут!- напрочь проточили все мешки. Погляди: дырки что после картечин. А так: в чулан перетащила зерновое потихоньку. Выварку с пшеном в угол дальше поставила - и кругом полный порядок встал. Не как в присказке, где, когда кошка выходит с хаты, так все мыши сразу в пляс пускаются. Кошечка у нас летось, ты помнишь, еще красивая была такая. Так отравилась чем-то осенью. Я поначалу-то ее там оставляла для порядку. Но она ж таки животина. Живая тварь. Нужду справлять ей где, распознавать пока не научилась, Еще нагадить может, коль не уследишь. Вот и переселила на ее погибель...
  Дом с возрастом казался ему почему-то меньше. Отношение к нему и матери - все жалостливей, с легкой горчинкой чувства ностальгии. Он теперь на все домашнее смотрел с великодушной благостью, отчужденно и совсем со стороны.
  - На могилку к папке не сходил?...
  - Не с руки сегодня было: шел от трассы...- Внятно бубнил, ловко обьедая мясо меж зубов с беловатого реберного хряща.- Попозжей проведаю.
  - Колья на заборе бы поправить да крылечко надо б подновить...
  - Крыльцом займусь. А с кольями успеется. Земля еще замерзлая.
  - Да я все так... Для памяти.
  - Сарай с той стороны, небось, сама подперла?
  - Да, сынок. Кому ж еще?... Каждый раз батю вспоминаю, как что похилится в дворе. Другой раз мужиков соседских попрошу наладить. Слава богу, приходют... А чаще инструмент какой сама в руки беру. Вот с тягловой работой - совсем полная проруха. Иногда бывает так припрет, что хоть ты вой!- Жалость забилась в мутном выгляде усталых серых глаз.
  - Меня б дождалась...
  - Тебя с Витькой по разу за год только и видишь. А в хозяйстве без начала мужиковского все рушится что понедельно. Одно прислонишь - пригвоздишь. Глядь, а с другого боку уж иное в непорядке выпирает. Вот женишься, тогдашеньки дорогу к дому вовсе позабудешь...
  - До этого еще надо дожить...- Похрустывает запеченной шкуркой.- А ты уже что вилами по воде пишешь.
  - Ой ли!- Неожиданно воскликнула. Заулыбалась тем роскошным и далеким смехом, когда семья и дом переполнялись начисто живо журчащей полноценной жизнью.- Не успеешь толком и подумать, а нонешнее время - вот оно! - уж возле дома отирается. Давно ли вы сопливыми в школу ходили?.. То-то же!
  - Ты б еще грудное время вспомнила...
  - Ну, да ладно.- Минутной паузой перечеркнула прежнюю тему.- Переступаем ближе до хозяйства...- Построжала.- Ты уже не маленький. Сам знаешь, как со скотиной обращаться. Учить не надобно, окромя готовки поросяте. Картоху - только мелкую - из подпола бери. Пшенца и комбикорму добавляй только полмеры. Высевок стоит в чулане с треть мешка. Но это так. На всякий случай. И не перебарщивай! Чугунка хватает на два дня. Ну, вроде б вот и все.- Вдруг спохватилась.- Да - а!.. Чуть не позабыла. Если бригадир все ж привезет мне комбикорму, не забудь на кантыре его заважить. И гляди, чтоб не сырой был!- Серьезно погрозила пальцем в сторону деревни.- Он, шельма, может как пить дать вокруг пальца обвести...- Вздохнула резко, явно недовольно.- Бывает: рядом вот стоит. В глаза нагло глядит тебе. А в сторону свою, однако ж, правит вес.- Болванчиком несколько раз качнулась голова.- Немолодой ведь. Надоть бы по правде делать все. Да стыд, видно, не в том месте вырос у него...
  Вдруг от налета ветра забахромились резко паветви берез на улице. Тут же цапнуло несколько вишневых веток за окном. С упружливым шуршаньем потянуло по середке задней стены дома. В окно рванула заметь снега из выпуклины невысокого, плавностью под дюну подходящего сугроба. За огородами, по взлеску, вздыбилась косо кутерьма чуть облегающей, разметывающейся вьюги. Прихватом ее вынесло к опушке и сыпануло злобно в охмуревший, перешептывавшийся с тихостью лесок, на оторочку серо - пышную кустов.
  - Ишь, заверюха как расшасталась. Закруживает, нечто гомоза. Не разошлось бы вкрай...- Встревоженным лицом тянулась мать к окну. Сходила муторно душой. Высветлившимися, заясненными ложбинками морщин мелькнула перед нацеливающимся к кружке с чаем взглядом сына.
  "За год почти не постарела".- Успел Андрей подумать про себя.
  - Девки нашенские так уж подросли. Что всходют на дрожжах...- Затравить пыталась было тему. Андрей короткими глотками отхлебывал горячий чай. Глядел куда-то в темный угол.
  - Жизнь вон напираеть, что часом и не уследишь... Натаха у Черновых вымахала, что верста коломенская. Куды ни глянь - и остальное все при ей. Такая вадкая! Не хужей ваших городских...- Глубоко вздохнула.- Помнишь, как ухлестывал в школе за ей?
  - Когда то было. Лет уж столько протекло...- Дожевывал лениво еще теплым запахом дышавший пирожок.
  - А девка хо - ро - ша - а...- Едва не облизилась.- В соку вся, будто наливное яблочко. Касатка!
  - Хороша Маша. Но...- Чуть ли не в впрямую развел руки по бокам.
  - Мое дело маленькое - тольки предложить.
  - Тогда мое - чтоб только отказаться...
  - Или тамочки заноза обьявилась, а - а?- Взгляд, насыщенный слегка прикрытой хитрецой, исходит из сощуренных до щелок глаз.
  - Ты уж свахой тут не расходись, выпытчивая. Что, боишься - не женюсь?
  - Да ничего я, сына, не боюсь! Свое давно уж отбоялась...- Поглядела глубоковато и задумчиво в глаза. Видно, что-то вспомнила увязкой к нынешнему дню.- Ты бы не пил, Андрюш. Надудолиться - пойми - дело нехитрое.
  - Пивом по случаю одним и пробавляюсь. Лучше будет пузо от него, чем от работы горб.- Встав из-за стола, подошел к зеркалу. Разлапистым пробором пальцами стал заводить назад прическу.- Правильно?
  - Ага. Так я тебе и поверила... Твои слова - да богу в уши.
  - Ну, правда.
  - Лазаря мне тут не пой. В дуры разом не записывай. С пива так не развезет. Ты ж только с улицы, так уж хоть и не лыка...- Перебила долгим вздохом дыхание.- А почти разобранный какой... Погляжу, так дыхом Змей Горыныч стал.
  - Дальняя дорога, мам, любого ухайдокает.- Поглядел, будто ища сочувствия. На не значимое перекинул разговор.- Мыслимое ль дело - полсуток маяться на полке? Задницу на ихних деревяшках напрочь отсидел. Все тело затекло: будто под мешками спал... Хорошо, хоть не встоячь ехать довелось.
  - А то не знаю я. Что неделю как родилась. Да на палке за двором всегда и ездила...- Тянется всутычь гнев из глаз.- За голову пора бы взяться.
  - Она давно правильно вставлена. Стоит одним размером в том же месте.
  - Не мудри. Шарики - ролики чтоб правильно крутились - вот что тебе надоть...- В нейтральном русле завершила наставления.- Пойду-ка курам что подсыплю.- Перед приступком спохватилась.- Из-под кур яиц принесть?
  - Если только на яишницу с сальцом. Но разве что на вечер...
  
  Ночью Павловне приснился предстоящий путь. Только почему-то с другим сыном, Витькой. И он еще подросток. Едут зачем-то в Рыбинск. К родне мужа. Да со старым телевизором. Проснулась. Зацепилась коротко за думку.
  "Что за чушь такая? Приснится ж, тьфу ты... Кому он нужен, этот аппарат?"
  Не успела даже толком успокоиться, как стегануло разум новой мыслью: "Это, скорей всего, Сергей напоминает о себе... Сколько ж я в церкве не была?..- Вспомнив, что долго, завозила по подушке головой.- ...Вот то-то! Надо б к родительской за упокой на свечки Петраковой бабке денег дать". Так с позднего доранья и промаялась, переворачиваясь с боку на бок. Утыкалась поначалу робким взглядом то в кромешную темь пустели за окном, то в рассеревший, бледный вид взошедшей сызрани, то в глянувшее в расступившуюся полутьму, мутность отставившее утро. А заяснившейся зарей сон от нее и вовсе отогнало...
  
  К утру отнастило. Наискось взбиралось в небо важно и торжественно напрочь рассиявшееся солнце. Легчайше взбитой, выбеленной ватой стадящиеся встали впротяжь тучи. На отлогах с южной стороны мельчайшими алмазными осколками слепяще заискрился, лучисто заиграл в отсветах снег с оправной примесью жемчужных переливов. Оплавлялся след вчерашних осыпных озимок. Затускневший раньше лес смотрелся четче и с детальной прорисовкой в тоновой градации, заштрихованной между белевшим чисто снегом и глубящейся голубизной небес длинной, тонко закудрившейся опушечной каймой. Навстречу надувал батистово - легчавый привейный северик. Урывом шевелил в навязчивом, несмелом постоянстве дорогой выбившуюся из-под шали оседевшую неровно прядь. По тиходолу вдоль дороги замерли в редких местах со страшным видом верхушки черных, омертвевших трав. Надломленные налетавшими ветрами стебельки смотрелись грустно и беспомощно, собой подчеркивая бренность бытия. Где-то рядышком, под снегом, залегла отколосившаяся зернышковая осыпь, готовая к борьбе за место вслед за проталью пустить для новой жизни крошечные корни под землей.
  
  Павловна стронулась. Пошла. Руки оттягивали неказистые две сумки из отблестевшего с годами дерматина. В одном на дне лежали три отреза ткани с балашихинского прикупа. С мысли о них всегда приятно екало под сердцем. Рыпучий стлался ей под ноги снег. Слабая тень легла за левое плечо и перегнулась плоско с удорожи, поднырнув в кювет. Прихват мороза постепенно отходил и мать Андрея расстегнула вверху пуговицу на пальто. Щемящей и невыразимой радостью полнилось сердце старой. Не было раньше никакого времени для любований. А вот сейчас пред ней раскрылся давний и такой знакомый мир, заполненный до беспределья красотой. Отстоявшийся за упорошливую зиму. Увеличенный раздвинутым в далекое пространство светосилой неоглядным горизонтом. Поражающий плавностью линейного ритма. И она по-своему, невыразимо стала любоваться бесконечной негой. Возвеселительно и чтимо смотрела насквозь через поражающую до чувствительной подкорки, многолетьем не обласканную душу ширь. В истонченном прищуре радовалась. Молча восхищалась, привычно думая о приземленном:
  "Тож ведь подсыпчивой сверх меры вышла ноне зима. Вона сугробины какие нанесло! И сытая вода стоит на речке, аж лед налез на саму уводь. Когда уж вскроется вся эта канитель?..- Взрачно вглядывалась в безмерно люрексным сыпучим бисером искрящуюся близь.- Землице запоздно выветриваться как бы не пришлось. И все к тому, видно, идеть. Марту точно зиму не сломать. Сказывал на посиделках кто-то из соседей: зайцы вон еще не полиняли... Что на кобыле рябой весна едеть. Переместится явно посевная: за середку апреля этошнему снегу точно уж стоять. Но если позже зашершавится он да огрубеет - тогда уж точно урожаю быть".
  Думалось еще о чем-то. Мало значимом. Недолго. И легко. Как поднималась рядом ветрогоном при дороге снежностью увеистой пылившаяся круговерть.
  Вот и большак. Не очень-то широк: разьезжен ныне редко. Две спаренные, в сабельно искрящейся скользине, колеи, в ростяжь нити утончаясь, невидью втыкаются в далекий горизонт. И - первые к далекой сроднице шаги. По серебру кромчато - хрушкому окраинцев, звончато ломающихся в ложную, оскольчатую резь. С волнением дорожным неуемным. На родину. К сестрице. Под Саратов...
  
  На 26 апреля партком литейно - механического завода назначил общее собрание актива.
  В повестку были строго включены вопросы дисциплины, выполнение квартального плана, приема новых членов. Привычно завершали все диапазоном тем расплывчатые общие вопросы. От четырнадцатого цеха отобрали шестерых. Мимо ответственности пролетели в этот раз проштрафившийся с пьянкой Чиркунов, отмазанный от наказания подсуетившимся
  перед начальством Беленковым, способным делом поддержать с ним свою дружбу, и старший мастер на участке полуавтоматов Павшин, не сумевший одолеть за этот квартал план без доработок. Обойден был этаким вниманием также Кузьмич, который чувствовал
  во всем таком раскладе чью-то злую руку. Распалялся тайною обидой перед работягами на понедельничном наряде:
  - Как на какое дело из ответственных - так нужен я. В кожу аж вопьются! Из-под земли отыщут ведь!- Блаженность вытеснило с поволокой.- А как итоги подбивать среди партейных - меня тут же забывают. А того не знают, что без моего стержня общее дело сразу сломится. Кто им сто сороковых гильз столько нарезать в смену сможет?- Тянул надрывно тон повыше. Тут же томней вздыхал, сдуваясь в притязаниях. Ибо знал, что этих гильз с довольно грубым допуском мог бы нашлепать гору даже первокурсник - пэтэушник. Огорчение ничем не замещалось. Не оставалось в голове и прочих аргументов. Так что пришлось сглотнуть обиду Кузьмичу и в этот раз. На одной тоненькой ниточке теперь висело в цехе все уважение к нему. Последний оставался бастион - цехком. Собирался он не часто. Кроме взносов и путевок ничего путного он не решал. Был обыкновенной говорильней, что и устраивало амбициозных стариков, среди которых числился Кузьмич. Собрания были так коротки и формальны, что большую долю не рассказанного там бедный старик или выплескивал в цеху на перекурах, или же доносил домой, где в сумбурном развороте подетально извещал жену, зацикливаясь чаще ломкой дров над обсуждением внутрицеховых наметок и принятых собранием решений. Ему было наплевать, что они там именно решали. Намечали. Подводили. Важно было показать всем свою значимость. Что и он там участвовал. К тому был сопричастен. Оказывался нужен. И списывать его как будто не пора еще за жизненно активную черту. Ибо посыпался песок не из него. С других. От того же Харитонова из инструменталки, фрезеровщика Копьева. К тому же подковал не так давно свое здоровье он не на словах...
  
  Дома уже, по завечерью, даже с набитым животом разнедовольный начисто Кузьмич выворачивает тему с профсобранием перед женой:
  - Опять сегодня из порожнего в пустое наливали.- Начинал вытягивать он жалобу старухе из себя.- А я сижу себе и думаю: когда ж по делу будет все твориться. Где пух и перья разом полетят. Но правят, вижу, к бережку-то не к тому. Где потише. Так себе. Балаболят почем зря. Что байки травят. То флаги надо где развесить к праздникам майским. То где-то детям секцию создать. Еще белиберду другую предлагают. Ничего нет стоящего чтоб...- С правдивою серьезностью огорчением кисло охвачено лицо сквозь ткань рассказа.- Ну, я почти что засыпаю. И тут такое зло берет: время пришли переводить впустую на составление пустых писулек. Людей от дела отвлекать.
  - Детьми кому-то тоже надо заниматься.
  - А школа, значит, в стороне будет стоять...
  - Погодь... Ну что ты привязался к школе?
  - Ладно. Оставим это все пока на стороне. Я про свое толкую.
  - Толкует он. Ишь, умник!- Спохватилась наконец-то обругать.- И приставлять тебя к решениям не надобно. Знаток еще один нашелся тут! Будто у него не голова, а Дом Советов.
  - Остынь. Не то твердишь... Я не глупей других уж.
  - А ты видел, чтоб я закипала?
  - Значит, этось. Вот...- Собирает дух, что воздух в пузыре.- Здесь я встаю. И до трибуны рвусь. Сразу все в глаза им прямо говорю. Что так и так, мол, пенсионерам негде время проводить. Им бы каких экскурсий там назначить по местам приличным да в театр билетов подобрать.
  - Глянь, куда его поперло, старый ты хрыч? Тебя - что - спрашивали? Высовываешься, где попало... Тут в телевизоре одном етих театров куча целая что аж почти не через день. Аж рябит от них. Смотри с любой охотой - до самой смерти не переглядишь. А музеями Москва утыкана, нечто волосьями темя глупое твое. Садись себе в автобус - да и дуй в любой...- Голос сорвался и скакнул выше второй октавы.- И угораздит же часом его на всяческую ересь!
  - Всегда я говорил - гнилой стержень в тебе. Ни в кои разумом ворота влезть толком не годный. Размышляешь, что чурбачина из сосновой деревяшки...- Вскинул без сдержанности жеста руки, будто ученик для спроса на уроке.- Никакого смыслу!- Показалось самому, что даже взвизгнул.
  - От такого же пенька и слышу!..- Нервно подернулись тяжелые складки нижних век у старой. Изогнулась напряженно линия бровей.
  - Э - э - э! Бесова душа. Все одно тебя не переспоришь...- В гнетущей тяжести летят последние слова. Кузьмич раздосадован до конца. Встает. Быстро уходит.
  
  А за два дня до этого развернуто прошло в цехе собрание партийных. За три с лишним часа чего там только не обговорили. На хорошей ноте первым выступил начальник цеха Усачёв. Изложил свое все гладко. Сочно. В общих цифрах. Парторг Камаев краски чуть сгустил. Уже потом в общих вопросах переплелось и наслоилось многое: три пьянки, с дюжину прогулов, хулиганство в старом общежитии. Выплыло и кое-что не так занозливей. Помельче. Но особый интерес представил из себя Рушков, притянутый сюда под перетряску всех своих семейных дел.
  - А ты что тут забыл?- Павшин сделал удивленными свои зеленые глаза, увидав того в проходе. Тронул рукой разглаженный воротничок своей клетчатой будничной рубашки.
  - Пока что ничего... Песочить будут из-за баб.
  - Оно тебе нужно?
  - Мне?.. Конечно, нет. На хрена козе баян. Это моя мегера заяву накатала им со злости... Ну а этим только волю дай. Хотя что тут глядеть да обсуждать - чашку разбитую не склеишь и соберешь только для первого питья.
  - М - да - а... Что случилось - то случилось. Конечно...- Широковато и расплывчато философски обобщил задумчивым ставший надолго Павшин.
  - Ну, треснула где-то в семье по швам житуха. В ней всякое бывает. Уже всего того и не поправишь, на другой лад не переведешь. За нас наши вопросы не решит никто... Мы ж разбежались. Каждый пошел своей дорогой.- Рушков и не заметил, как повысил голос.- Зачем опять и что навязывать? В хомут вставлять.
  - Не надо было кобелиться! Западать на каждую из баб. Детей на безотцовщину толкать. Выбрал себе одну - так и живи, будь добр. Это тебе не яблоки на рынке выбирать. Я со своим...- Гордость воспылала было у сидевшей рядом пожилой станочницы с участка мастера Мешкова.
  - Вот и живите на здоровье. Кто ж вам мешает? Только в дела чужие нечего рылом соваться.
  - А вот и влезем! И направим, куда надо... Право у нас такое есть.
  - У вас есть право ковыряться в собственном носу. Да и то не слишком, чтобы палец сдуру не сломать.
  - Оперился он! Заговорил...
  - Порицание влепить. Чтоб аж под жабра...
  Перепалка наконец надоедает самому парторгу:
  - Хватит вам там, у окна... Сюда вот выходите и собрание ведите. Там-то вы все смелые. А мы посмотрим заодно, на что вы там способны. Кстати, Николай, тут и тебя вопрос заждался.
  - Без тебя знаю.
  Партийцы, что постарше, загудели. Повернулись недовольными на голос.
  - Много на себя берет.
  - Чье бы мычало...
  - Гнать его в шею. Молоко не обсохло!..
  - Так говорить, товарищи, не надо. Он молодой еще: исправится.- Парторг привстал. Глядит в лицо Рушкову.- Мы все же не враги тебе. И разговаривать со старшими товарищами, как видишь, так не полагается... Вопрос внесен в повестку дня - мы и решаем. Вот заявление супруги. И должен быть разбор.- Слабо шелестит приподнятым к уровню плеч листком.- Так что... Прошу!
  Пока Рушков шагал вперед нетвердым своим шагом, мешковская бабенка хитро и загадочно все время улыбалась про себя. Ей припомнились две ее последние измены правоверному, сотворенные всего лишь пару лет назад. Последняя была уж до того закончена никчемно и довольно грубо, что ее все чаще приходилось забывать, чтоб низко не ронять при этом собственное "я". Потому что там любовь нечаянной случилась у обоих из-за пьянки чуть ли не всмятку. Гораздо хуже, чем у девок "плечевых" при удалых водилах дальнобойных. Накувыркались с горем пополам по закуткам его двухкомнатной квартиры, забитую поглубже вытряхнув попутно пыль со старого дивана. Улыбнулась только кротко краешками губ, урывком вспомнив, что особо радости не доставляла только в той квартире ей какая-то уж больно приставная поза к углу торжественно раззвякавшегося вдруг серванта. Дозамужних приключений уже вспомнить не успела. Перебил Рушков с трибунной высоты:
  - Разошлись мы крепко. По-серьезному. Считаю - просто насовсем.- Говорил тяжеловато. Морочно. Будто ворочал кирпичи.- Все промеж собой решили. Раскидали без усугублений каждый в свою кучу барахло. Я сразу ж сьехал...- Сделал паузу, будто сверялся с залом, правильно ли сделал.- Зачем теперь все ворошить? Все утряслось. К тому ж я детям собираюсь помогать...
  - Так собираешься или уже им помогаешь?
  - Сапулин! Ты к словам не придирайся...- Закислевший правит взгляд во второй ряд.- Понял? Со своими лучше разберись.
  - Почему тогда жена в партком с заявой этакой прилоскотала?
  - А мне откуда знать? Вызвали б. Спросили...- Правильно связались логикой слова.
  - Придет время - и спросим. Ты пока что на вопросы наши отвечай. Вот она пишет: "...Непотребности подобные со мною учинял. Разматерялся много при общении квартирном...- Там же дальше... Точно: про утюг. А вот оно еще... Ага!- Щурясь, тянет листок под уже неверный дневной свет.- Зачем ты в дверь ее после супружества ломился?... И дальше все такое - прочее...- Утратил к сложенной вчетверо бумажке всякий интерес.- У кого к нему есть хоть какое слово для вопроса?
  - Скажите, что там было с утюгом? Подоскональней разверните, так сказать.- Робеет голос кандидата с двухквартальным сроком. Видно: стесняется. Заметно розовеют следом уши.
  - Чисто бытовуха. Что с ним может быть еще, окромя всякой хулиганки? Бросил, видать, для острастки и без дела эту железяку на пол. Для неких веских аргументов...- Упрощает, не вставая, разворошенную тему усатый, не последний из подстарков, главный механик цеха.
  - А, может, находить не захотел все эти аргументы?
  - Нужны ль они кому, чтоб пригодились после утюга?..- Лезут глаза на лоб у редкой среди них еще одной станочницы.
  - Козлом не будет обзывать.- За края хлещет обида у Рушкова.
  - Но ты ж мужик! Уступать, что ли, еще не научился ихней братии?- Это уже слишком хрипловато тянет из президиума заместитель главного партийца. Некая строгость у него вдруг сходит на игривую беспечность. Будто что внушает школяру, перешедшему не там дорогу.
  - В принципиальном - нет. Да еще к тому ж занудистым таким.
  - Но из-за принципов, хоть даже и высоких, горшки бить не пристало. Ты этим слаб стал, понимаешь?
  Минут пятнадцать тормошили эту тему. Вытряхнули все детали наизнанку. Кто как хотел, так и воспринимал. Смаковал по-своему. Подсохраняли для домашних посиделок.
  Мешковская женщина все еще плавала в былом. В воспоминаниях. И считала себя чище потому, что обо всех ее прошедших похождениях никто никаким духом ничего не знал, кроме одной подруги. И что при этом все свои семейные обязанности исполняла она в полной мере. С тугой натяжкой - и супружеские тоже.
  Затаивавшийся на камчатском удалении Большов с умнющими глазами при всеоглядном боковом зрении играл натужно в морской бой на литр разливного пива в кафе у хлебозавода со ждущим повышения в завком неугомонно - цепким Беленковым, через Филимонова обросшим новой, важной связью с местным профсоюзным боссом
  Чермаковым. Этим от сна привычного и спасся. Да еще попутно вынудил расстроенного Беленкова выставить литр выигранного пива - "рассыпухи".
  Уходя с собрания, Филимонов подошел к сидевшему в президиуме второму секретарю заводского парткома Кирсанову и полушутя продекламировал тихонько на ухо тому стишок, сложенный народом по поводу поднятых с этого года цен на водку:
  - Передайте Ильичу -
  Нам и червонец по плечу.
  На что тот выдавил из своей щупленькой груди без размышлений совершенно равнодушно:
  - Я тут при чем? Там все решают - им и отвечать.- Серьезно и повыше закатил глаза.
  - Если бы и вправду отвечали, то на это никогда бы не пошли. У нашего народа можно все забрать. Даже свободу. А только вот спиртное - ни за что не тронь!
  - За такие разговорчики... Ты знаешь, что бывает.- Огляделся по бокам.- Язычок-то прикуси. Тебе - что - своих на голову никак не достает проблем?
  - Эх, Сергеич! Войну-то вытянули, понимаешь, только на зубах и на наркомовских сто граммах.
  - Порассуждай мне тут! Правдолюб, смотри, у нас нашелся. Указчик. А то мы сами ничего не знаем, что у нас где творится... На неприятности еще не нарывался?
  - Если всегда молчать, то весь прогресс проспим по производству.- Голос уверенно твердеет.
  - Что ты конкретно имеешь в виду? Выкладывай, не бойся: я не заложу.
  - Конкретно что? Пожалуйста... Участок автоматный в шестом цехе такую прибыль там дает, что этими станками надо оснащать как можно побыстрей другие и участки, и цеха. Эффективность прямо сумасшедшая!
  - Давай-ка отойдем. Стоим, мешаем тут в проходе...- Пошли. Остановились у окна по обе стороны от фикуса, стоявшего в декоративной кадке.- Кирсанов снова напирает.- Значит, те, кому положено, займутся этим. И я уверен - они в полном курсе данных дел.
  - Займутся ли! Третий год волынку тянут. Бетон под станины в двенадцатом когда еще залили...
  - Разберемся также, если там по существу чего.
  - Слушай еще... Столовую к Октябрьской, помнишь, в три смены как с аккордами вводили? Сколько денег убабахали! Результат теперь весь налицо - крыша течет, на кухне пол уже просел. Неровен час - бабахнешься в подвал с котлетами и винегретом на подносе.
  - Навернуться, брат, дело нехитрое даже на ровном месте.
  - Это еще не все. Видать, что заново придется переделывать и все нижние ступеньки, что на входе. И это меньше двух месяцев спустя!
  - Что ж, бывают и ошибки. Не без этого... Но думай ты об этом негативе лучше дома на толчке: и приятно, и полезно. Народ не заводи. А то наводишь на плетень черт знает что. На все плохое через лупу смотришь...- Заметив непонятие в чужих глазах, решительно попер.- И вообще, зачем ты в партию вступал?
  - Если б не вступил, то кто б тогда меня на эту должность хоть с десятком институтов пропустил?
  - Выходит, что пролез из-за корысти. Завелся все же червячок в груди. Подтачивает потихоньку совесть. А - а? Значит, ты, малый, сам не без всякого греха... Вот и помалкивай, если не хочешь в замах засидеться.- Козырнул своей довольно и не маленькою степенью превосходства.
  - Но и кричать на всех углах о мудром руководстве партии не буду.- Что в стену бьется от упорства без толку другой.
  - Дело твое. Другие крикнут. Не забудь только, что умный телок всегда двух маток сосет. Да и квартиру сносную тебе еще пока не дали. Ты это на досуге ненавязчиво как-то учти...
  "Оп - па! Так вон куда ты паря, гнешь. Что на крючок червя сажаешь..."- Подумал с неприличным окончанием всей мысли Филимонов. Примирительно ответил под конец с подковыркой:
  - Да - а, квартира - дело неплохое. Не всякому уму ее осилить удается...
  - "Рано, петушок, ты закукарекал. Как бы голосочка не сорвал."- Под косой прогляд думает партфункционер, едва не оступившись на ступеньках.
   Шесть дней до главного майского праздника ждало еще работу. Они висели неотвязно. Неизбывно. С любой разлаженной готовностью народа их перетерпеть. А сам же он всерьез готовился добытком нового хмельного подполнить всячески изведенный новогодний хлебосол под указанностью божьей упрямо приближающийся праздник.
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"