Сильнейший толчок оторвал руки от руля и вытряхнул меня из сидения. В следующий момент ещё один удар скинул с трактора. Я проволочился ногами по бугристой земле, держась руками за прицепное устройство, потом руки сорвались, я уперся в матушку-землю носом.

Несколько секунд я оправлялся от шока, и определял степень собственной повреждённости. Но тут я осознал значение удаляющегося рокота мотора и забыл сразу про боли, поняв, что трактор, освободившись от навязчивого водителя, решил продолжить путь, в направлении известном только ему. Бак был заправлен до отказа, газ установлен фиксирующейся рукояткой, а ехать по целинной степи можно в любую сторону и не одни сутки.

Я побежал в сторону звука, прихрамывая на ушибленную ногу. Бег в полной темноте по бездорожью, забавное зрелище, не видное, жаль. Трижды упав и разодрав до крови себе щеку, я ещё раз прислушался. Гул мотора отдалился метров на семьдесят. Всё! Я погрозил ему кулаком и повалился на землю, отдышаться. Трактор оказался неукротимым.

- Подождём рассвета! - свирепо приговаривал я.- Гад! Без тебя я все равно не могу вернуться в бригаду, хоть до Целинограда идти пришлось бы! Выражался я, конечно, более энергично, чему, любой подтвердит, способствует близкое общение с отечественной техникой! Я сел на кочку, подрожал от холода минут десять. Наконец, нарвав на ощупь несколько охапок пшеницы, я кое-как устроился на них, а теплая фуфайка позволила подремать до времени, когда рассветный туман стал рассеиваться.

Настроение у меня было "никакое"! Хорошо еще, что в кармане отыскалось пол пачки сильно помятых при падении сигарет.

Как я и надеялся, по пшеничному полю трактор проложил хорошо видимый след уложенных колосьев.

- Хочешь на свободу, следы нужно заметать!- удовлетворённо посочувствовал я беглецу.

- А теперь весь вопрос лишь во времени! Я попробовал посчитать: - Бак на сто литров. На третьей передаче расход топлива 30 л на 100 км. Итак, получается, что до Целинограда он сотню километров не доедет. А вот пройду ли я триста километров? Ответ ясен! Грустно! Даже очень грустно!

Я шел, переходя из одной колеи в другую, хотя уверенности, что я на правильном пути, в широком смысле слова, не было... Но другого способа найти трактор, кроме как двигаться по его следу, мне в голову не приходило.

Этот трактор с самого начала заимел большой "зуб" на "человека в промасленной робе". В мае в совхоз привезли новые трактора, в том числе, и МТЗ 60, красный сверкающий чистыми поверхностями.

А за тракторами приехали "механизаторы", человек двадцать ребят из сельскохозяйственного ремесленного училища, с юга Украины.

Среди них был высокий, худой, чуть сгорбленный, с признаками идиотизма, Иван-дурак, который на спор с остальными на бутылку спирта, обещал проехать на этом самом МТЗ один километр без масла в картере.

Как рассказывали очевидцы, масло при свидетелях слили. Трактор выдержал четыреста метров, а потом у него шатун пробил картер двигателя. Так он и стоял долгое время как памятник Ивану, в ожидании Левши. Но Левша не приезжал.

Надо заметить, что был третий год освоения целины. Предыдущий год закончился тем, что 7 сентября выпало более 10 см снега. Урожай был большой. Отчеты и рапорты написаны. Премии определены. Пришлось убирать по снегу, кто же снимет с вас вину за природу! Картина напоминала, вероятно, караваны верблюдов в зимней сибирской тайге.

Когда отряд студентов МГУ подъезжал по узкоколейке к совхозу Ждановский, первое, что поразило молодых патриотов-энтузиастов, это несколько гектаров поломанной техники: комбайнов, тракторов, косилок, вагончиков и опять комбайнов, новых и старых моделей. Все стояло с прошлой уборки с забитыми бункерами, порванными ремнями, поломанными режущими агрегатами, а целинники первого призыва, пожоже, "сделали ноги". Во всяком случае, я никого из ветеранов не встречал там. Весь комсостав и рабочие бригады формировались заново. Поэтому никто никого толком не знал и ни за что не отвечал.

Вот в такое время и прибыл наш отряд, в котором была небольшая группа, прослушавшая теоретический 10-ти часовой курс по устройству тракторов, и обречённая на выполнение роли Левшей.

+++

Пшеничное поле кончилось, и дальше начиналась полынная степь. След трактора был виден значительно хуже, потому что растительность была упругая и жесткая, и после трактора быстро поднималась вновь. Но где-то подтекало масло или топливо, и вдоль следа ощущался запах, особенно, если наклониться к земле. Я вглядывался в горизонт в надежде увидеть красную точку, но, увы!

Степь была ровная и однообразная. Зато небо большое и бездонное, от горизонта до горизонта. Открытое небо всегда удивляет горожанина своей огромностью.

+++

И вот, первые часы пребывания на этой земле .

Как только нам показали вагончики, в которых будем спать, я бросил на свою полку рюкзак и, не желая мешать другим устраиваться, отправился осматривать окрестности. Место было ровное и куда ни глянь, "степь да степь кругом". Прежде всего, интересовала меня техника, мимо которой проехал поезд узкоколейки, что привёз нас сюда. Идти пришлось пару километров. Подошел к первой стоянке. На ней разместились комбайны. Прицепные комбайны носили традиционное название "Колос", а за ним цифра - номер модернизации. Можно было подумать, что эту технику вывезли из всех музеев и парков отжившей техники страны. Но какая-то часть из них работала в снежную уборку, о чём говорили поломанные и забитые соломой режущие части и транспортеры.

Несколько дальше стояла современная техника, самоходные комбайны СК1, СК2, СК3 и даже самые последние СК4 (серии Нива)

Почти новая краска, но вся техника в нерабочем, бесхозном состоянии, поломанная, полу разобранная на запчасти, забитая соломой, с фарами без лампочек, колесами без резины.

Мне вспомнилась невольно послевоенная выставка немецкой трофейной техники. Многие экспонаты были доставлены туда с места боёв, поломанные и покорёженные взрывами. Сходство было разительным, но немецкая техника, пожалуй, выглядела получше.

Я был далёк от того, чтобы задумываться о цене потерь или целесообразности освоения земель, воспринимая то, что видел, просто как данность, в которой нам придётся работать.

+++

Снова начались поля. Идти по полю было труднее. Ноги цеплялись за стебли. Колосья еще не налились, и, вообще, пшеница была плохая, редкие колоски и совсем низкие стебли. След трактора на поле, был хорошо различим, и я снова погружался в раздумья.

+++

Возвращался я после первого осмотра техники по шпалам узкоколейки. Вскоре прошел разъезд, место, где мы выгружались. Дальше была последняя стрелка, рядом водонапорная башенка около кучи угля, и потом ржавый путь уходил к каким-то полуразрушенным ангарам.

- Посмотрим что там,- и я двинулся дальше. Метрах в пятидесяти я заметил на путях две фигурки. Подойдя ближе, я увидел маленького мальчонку, катящего по рельсам ось от небольшой железнодорожной тележки, а рядом с ним мать или сестру. Я поравнялся с ними и поздоровался.

- Дядя, мой паловоз мозет пливезти тебя в Москву! Хотис?

- Да, я, вроде, как только оттуда! Рановато, брат, мне ещё возвращаться!

- Давай, в длугое место отвезу! Ты только сказы!

- Отстань от дяди, Олежек! Видишь, он из Москвы приехал, и очень торопится, думает, его очень тут ждут!

Я взглянул с любопытством на девушку, идущую рядом. Ей от силы можно было дать лет восемнадцать. Вроде для сестры великовата разница, а если мать, то очень ранняя, сыну было на вид около четырех.

- Значит, хочет Олежек, твоя мама сказать, что " никто нигде не ждёт меня". Может и правда? Скажи, Олежек,а твой паровоз не хочет меня покатать, может, он ждёт меня?

- Да, дядя! Садись!

Олежек обрадованно стал останавливать довольно тяжелую ось. Я сел на ось.

- А маму мы тоже возьмем, или здесь оставим?

- Она подоздет здесь! Мы плиедем завтла ...

- Хорош! Настоящий мужик! Я уже ему не нужна, компанию себе нашёл!

- А если ей скучно станет, и она уйдет?

Олежку охватили сомнения.

- Без меня?- спросил он удивлённо.

- Мы же поедем в далёкие края, с чижиком, собакой, Петькой, забиякой... А про маму там ничего не говорится! Олежка, сначала улыбнулся, вспомнив стишок, а потом, опять обескураженный, сказал

- Ну, поедем без мамы!

Мать фыркнула

- Ну и оставайся, если тебе чужой дядя мамы дороже!- стремительно спустилась с насыпи, и пошла в сторону посёлка.

У Олежки задергались губки, и он уже собирался начать реветь. Я схватил его на руки.

- Пойдём догоним маму! Как же мы без неё можем! А на паровозе завтра покатаемся!

Мы догнали маму, которая не проявляла желания нас замечать.

- Ну вот, Олежка видишь, от мамы отстанешь на пять минут, она уже и забудет про сыночка, пойдёт нового искать.

- Мама! Мама!- позвал он.-А мы тебя догнали?

Она не поворачивала головы. У Олежки опять начали дрожать губки, и он подбирал тембр предстоящего солирования.

- А ты знаешь, как зовут твою маму?

- Мама Таня! - Олежка смотрел на меня и не знал, реветь ему или дядька предложит более интересное продолжение.

- Давай, теперь вместе кричать, чтоб она услышала. Мама Таня, пожалей нас! Ну, раз, два, кричим!

Пока мы кричали, мама Таня, смеясь, повернулась, и схватила сыночка на руки.

- То-то от мамки уходить! В другой раз меня колдун унесёт, и не найдешь маму!

-Ну-ка, Олежек узнай, как дядю зовут, а то ты все рассказал, а сам ничего не узнал.

- Его зовут Дядя, я же знаю, плавда? -он повернулся ко мне за подтверждением .

- Правда, дядя Алёша...

- Алёса, дядя Алёса...

Темнело. Мы подошли к домам.

- А мы с Олежкой живем в том доме- показала Таня, на третий дом, в котором окна были темны..

-А, что темно там? Папка на работе? А бабушка или кто с вами живёт?

- Никто с нами не живёт! Только Таня, да Олежка! Пойдем к нам, накормим, гостем будешь.

-Да знаешь, Таня, днем только приехали. Даже вещи не разложили. Я пошел посмотреть вокруг, чтоб не толкаться всем одновременно. Надо идти!

- Попей чайку хоть! А то теперь придётся пить йодированную воду. К ней не скоро привыкнешь. А мне, для Олежки артезианскую воду, раз в неделю привозят.

- Алёса, попей тику! - сказал Олежек. Ему уж никак невозможно было отказать, и мы направились к их дому.

В доме были четыре почти пустые комнаты. Зато кухня очень уютная, с газовой плитой.

За чаем, Таня понемногу рассказала о себе. Жила в Новгороде. Училась до девятого класса. Потом нужно было выбирать аборт или ребёнок? Все были против ребёнка. Но Таня решила рожать. Про отца ребёнка она даже не упомянула. Кое-как год прожила с родителями, но жизнь была невыносимой из-за полной зависимости от родителей и постоянных упреков родителей и братьев. Узнала, что можно поехать добровольцем на целину. Но с ребенком без мужа не брали. Случайно встретила парня однофамильца Соколова на сборном пункте. Ему года двадцать два было. Долго уговаривала взять её с собой как гражданскую жену, а одинаковая фамилия часто позволяла избежать болезненного выяснения отношений. Не очень то он ей нравился, но за "пожить с ней", он согласился. Приехали вместе в этот совхоз, в эту квартиру. Здесь оказалось, что он большой любитель выпить. Пил регулярно и пьяный как-то избил её, когда не подпустила к себе. Пожаловалась директору совхоза, боялась потерять молоко от побоев. Директор ей покровительствовал. Шепнул ребятам, и они устроили Игорю, так звали "мужа", темную. Так запугали, что он съехал из дому к бабе, которая у него здесь, оказывается, уже завелась. А через неделю укатил, говорят, вообще, домой!

После прошлогодней уборки уже все собрались уезжать. Но Таня числилась библиотекарем и учительницей младших классов. Книг было томов двести, а школу отдали фельдшеру, потому что учиться было некому. Но зарплату, хоть и маленькую платили. Решила с Олежкой остаться. Новый директор приходил в этом году, посмотрел, похвалил и сказал, что не даст в обиду, чтоб обращалась, если что.

Хотя Таня говорила серьезные и невесёлые вещи из взрослой суровой жизни, они как-то совершенно не соединялись с её юным миловидным девичьим лицом и легкостью, с которой она все рассказывала. Мол, так всё это пустяки!

Вспомнил я об одной своей знакомой, уехавшей в похожей ситуации из нашего десятого класса на целину. Что-то она сейчас делает?

Олежка возил машину по комнатам, а я подрабатывал у него диспетчером.

- Масына подъехала. Глузи!

- Нагрузил по самые края. Машина отправляется...

- Би-Би- Би - и он уезжал в соседнюю комнату.

- Ну, пора мне! - встал я. - Спасибо за чай и уют, пойду раскладываться.

- Я отвыкла от нормальных людей, - пожаловалась, провожая меня к двери, Таня. -Здесь больше матёрые мужики, кто с "посиделок", кто из зоны, кому выезд запрещен. Ты только взгляни на него днём, он уже ломится вечером в дверь как домой. Бабы тоже все почти из зон. Ну и разговоры у них, сам понимаешь, какие. Они на меня как на белую ворону смотрят. Только Олежка и спасает. Так бы и расклевали по перышку. Я сегодня на себя сама удивлялась, что ещё разговаривать не разучилась.

Мы стояли с ней в полутёмной прихожей, и я чувствовал, надеется она, что не уйду я просто так. Но, не дождавшись от меня никакой инициативы, Таня прислонилась лицом к моей груди и сказала:"Я тебя Алеша ни о чем, ни спрашиваю, у тебя на большой Земле своя жизнь. А здесь мы с Олежкой всегда будем рады, если зайдешь. У нас тут и комнаты есть лишние, можем и поселить, если захочешь".

Я промолчал. Мне было девятнадцать. Я был настроен совсем на другую волну. Постояли еще немного, и я попрощавшись пошел.

"Осторожный ты..." - проговорила она совсем тихо и грустно мне вслед.

Смешанные чувства обуревали меня. Меньше всего я думал о таком начале, отправляясь сюда. И вот на тебе, в первый день и в первый час встречаю такую симпатичную пару... . А на том направлении, где все мысли были: трактора, комбайны, уборка - дела серьезные, всё выглядит удручающе.

Я пришел в лагерь после ужина, но его давали сухим пайком, и моего отсутствия никто не заметил. Разложив постель, и помучившись слегка от духоты и густого духа прелых носков, я заснул, завершив свой самый первый день на целине.

Первое время было много разных общих дел, связанных с устройством быта и организацией работ. Командир отряда Паша Литвиненко по два раза на день собирал штаб, в который кроме него, входили комиссар, начальник оперотряда и бригадиры. Я был в числе последних.. Там многие, если не все, были комитетчики, и я чувствовал себя несколько не в своей тарелке из-за молодости и технической направленности.

Только после ужина оставалось какое-то личное время. Но меня хватало только помыться, да завалиться на полку. Пока все не угомоняться, заснуть было трудно.

Как-то само получалось, что я начинал думать об Тане. Она была соломенного цвета блондинка, с чуть вьющимися волнистыми волосами, схваченными сзади красивой заколкой. Чистое лицо с нежной розоватой кожей, голубыми глазами и ровными бровями. Подбородок с упрямой впадинкой посередине. Нежные розовые губки. Голос девчачий. Ничего, как будто, особенного. Кроме того одета она была, когда я впервые её увидел, на местный "лагерный" манер: в фуфайке, рабочих ботинках, и в платке на голове. Но, как только сняла она эту лягушачью кожу, сразу превратилась в милую тоненькую городскую девушку, неведомо каким ветром занесённую в эту пустошь. У неё был жизнерадостный характер, и она не ныла, хотя причин для этого, на мой взгляд, было больше, чем для радости. В то время я еще не бывал в Великом Новгороде, а то бы сразу узнал эту типично новгородскую какую-то врожденную интеллигентность, соединенную с чувством собственного достоинства.

На следующий день вечером, в каком-то не слишком умном споре, я выиграл три банки сгущенки. Это было кстати. На целине сгущенка ценилась. Поэтому на третий день, когда после шести вечера, вроде работ не предвиделось, и все ждали ужина, я завернул банки в бумагу и, стараясь не привлекать внимания, покинул лагерь. Я отправился к Тане и Олежке. Их не было дома. Я дошел до железнодорожного пути и нашел их там. Олежка возил свою ось, а Таня сидела на насыпи и читала.

Олежка издали меня узнал. Растормошил Таню, и они поднялись навстречу мне. Я торжественно развернул дары, и проколов ножом пару дырок мы стали по очереди прикладываться к банке.

Таня предложила пойти за железную дорогу, до колка - так назывались небольшие округлой формы перелески из низкорослой берёзы. Олежека я посадил на плечи, и мы пошли.

-Расскажи о себе-то что-нибудь! - попросила Таня.

- А что сказать? Не вдов, не женат, не обручён. Живу с матерью, бабкой и младшим братом. Учусь на дневном, поэтому и денег нет. С отцом после развода родителей в плохих отношениях. "А в остальном, прекрасная маркиза, все хорошо...". Про маркизу Таня не поняла, поскольку эту утёсовскую песенку никогда не слышала.

Вообще, в тот день она была задумчивая и разговаривала мало. Дошли до колка. Похоже, в низинке, заросшей берёзками, где-то на достижимой для корней глубине была пресная вода. Довольно чахлые березы были зелеными, хотя листочки на веточках небольшие. Одна из проблем целинных земель, в то время, была пресная вода. В колодцах на десятки метров в глубину были выходы только сильно солёной воды. Так что пресную воду привозили издалека цистернами, и, чтоб не разводились в ней инфекции, йодировали.

Около колка бугор, обросший привычной московскому глазу зеленой мягкой травой. Мы, не сговариваясь, повалились в траву. Олежка пошел искать "глибы", а мы лениво грелись на солнце, приближавшемся к горизонту.

- Ты же говоришь у тебя нет никого, а такой осторожный со мной. Почему? Я только для наших козлов недоступная..."- она не смотрела на меня. Смысл был настолько ясен, что делать вид, будто чего-то недопонял, было просто неловко. Вместо ответа я притянул её голову и поцеловал в губы. В тайне я надеялся, что Олежка не даст нам пойти слишком далеко.

- Спасибо,- неожиданно сказала она.-

- Ты, почему меня боишься? Мне почему-то кажется, что я тебе нравлюсь, или может мне хочется чтобы так было... Но ты, наверное, думаешь, одинокая баба, заброшенная в глушь, пристанет как банный лист, не отвяжешься? Так думаешь? Скажи честно! - она лежала головой на моей груди лицом к лицу и лукаво, но как-то грустно, улыбалась. Я молчал. Не рассказывать же ей про то, что последние два года было много у меня приключений на этом поприще, и что только въехал, наконец, в общую колею, а чёрт уже снова толкает выскочить из неё. Хотя, если вдуматься, то она правильно огрубляла мои соображения.

- Знаешь, правильнее сказать, что я себя опасаюсь! Плохо получается, если я чувствам ход даю! И другим плохо и мне!-нехотя проговорил я. - Тебе проще, ты стоишь на перроне, как бы я сказал, и смотришь на поезда. А не поехать ли туда или туда?

А я, как раз, как такой поезд. Объявлено, что идет по маршруту из А в В. Пока машинист не думает всё в порядке. А то, бывает, вдруг начинает чувствовать, что в В ему совсем не хочется, а заехать бы в С!

На такой поезд садиться рискованно. Думаю я, вряд ли ты понимаешь, о чем я говорю ! Да и сравнение не точное, от машиниста маршрут мало зависит.

- Может и не все, но понимаю милый мой, что женщина, да с ребёнком, по-твоему, груз. Вези в пункт назначения и все тут. Например, до гробовой доски. Но ведь и надёжным другом она тоже может быть, если полюбит. И тогда любые повороты не страшны. Но я так, вообще, рассуждаю... На тебя у меня нет расчётов. Не опасайся. Нам с Олежкой и так на перроне не плохо. Да и поезда мимо перрона редко, но ходят. Что поделаешь? Так уж сложилось!

Она села, потом поднялась и пошла за Олежкой. -Пойдем, сынок, домой, быстро холодает! Я присоединился к ним.

Долго молчали.

- Ты же понимаешь, с Олежкой нам не так уж и одиноко. Нет, конечно, мужской опоры. Но я сильная! И в жалости и помощи не нуждаюсь, - в голосе её прозвучал холодок отчуждения.

Мы почти дошли до узкоколейки. - Не знаю, послал ли её мне чёрт или может Бог во спасение, но я не готов был вернуться к тому, от чего постарался уехать из Москвы... Мне не хотелось вести дальше этот туманный двусмысленный разговор.

- Таня, хотел я зайти на стоянку старых тракторов. Отсюда ближе всего будет! А вы домой идите. Хочешь кушать Олежка?

- Гусёнку!

-- Ну, пока!- сказал я и, не оборачиваясь, пошел в другую сторону. Таня ничего не сказала в ответ.

+++

Я пытался определить курс по солнцу. Оно перемещалось слишком быстро. Получалось, что трактор движется, забирая понемногу направо, вдоль большой правой дуги. Однако определить всё ли время он так движется, и замкнется ли дуга и примерно где, я не мог. Оставалось продолжать идти за ним по следу дальше.

***

Итак, когда левши-первокурсники физфака прибыли на место, они напрасно ожидали приглашения ознакомиться с техникой.

Наконец, определилось, что мы будем в бригаде Усена Усеновича Усенова, казаха первого поколения от юрты. Посмотрев на нас с Борисом, моим другом и однокурсником, и не произнеся ни слова, он повел нас за собой и подошёл к остову трактора С-80 (В то время самого мощного ) . Ткнув пальцем на ведущую звёздочку, а потом на десятикилограммовую кувалду, он сказал: "Снимай нада!", и пошёл дальше, а мы остались. Глядя вокруг, мы понимали, что бессмысленно спрашивать, где можно взять съёмник, предназначенный по техническому описанию для снятия плотно насажанных звездочек. Звездочка - колесо, передающее движение на гусеницы, была диаметром сантиметров 60 и весом со ступицей не менее сотни килограмм. Недели полторы по целой смене мы по очереди с Борисом били кувалдой по звездочке. После часа работы результат измерялся сдвигом в пол миллиметра. Мимо ходили иронически улыбающиеся ремесленники: - Что каши мало дают?.

За ремесленниками закрепили комбайны, но специфика ремонта у них была другая. Запасных деталей было очень мало, и главная работа приходилась у них на ночь, когда шли на дело и, при свете спички или фонарика, скручивали нужные детали у комбайнов соседней бригады. Но и те не дремали. Пришлось даже организовать ночную охрану комбайнов, дежуря по очереди с заряженным ружьём Усенова. Однажды в дозоре побывали и мы с Борей. Дело-то общественной важности!

Когда мы, наконец, сбили звёздочку и сидели, в ожидании руководящих указаний, проходил Усенов и, покивав головой, сказал: "Отдыхай, мало!" Я попробовал выяснить, что делать дальше, но Усенов упорно делал вид, что не понимает, о чём я говорю.

Мы зависли без дела. Не помогали и жалобы командиру отряда.

Но тут приехал корреспондент "Правды", освещать нашу работу в центральной прессе. Поскольку освещать было пока нечего, худенький и пробивной журналист принялся помогать организовывать работу. Зашел и к нам. Жаловались мы на недостаток деталей, на неопределенность с прикреплением техники, на отсутствие собственного участка, в общем фронте работ. Это было, особенно, досадно, поскольку работу в качестве подсобных рабочих в мастерских практически нельзя было оценить. Тому подсобил, этому - зарплаты не платят, а раб, он и на целине раб.

Журналист съездил в Целиноград, в центральный штаб целинного отряда. Приехал возбужденный:

- Алексей, трактор я Вам добуду, не переживайте. А остальным придётся помощниками комбайнеров работать. Так решили в штабе. Профессионалы комбайнёры приедут перед самой уборкой по спецпутевкам, а помощников будет не хватать.

Потом он вынул картонную коробку из-под мужских ботинок, осторожно открыл крышку. На ватной подстилке лежала сотня лампочек разного номинала для бортового оборудования и фар.

- Это местная валюта. На целине главный дефицит во время уборки! На них вы сможете выменять любую деталь. Говорите, что привезли с собой, на всякий случай. Ну, побед Вам и славы!

И он исчез.

А на следующий день помощник Усенова, эстонец Вильмас, отвел нас к "Иванову монументу". - Это теперь Бориса трактор! Переберёте, и будет новый.

Из подбрюшья выглядывал шатун, окруженный неровным краем рваной раны. Мы так долго ждали, что несколько уже перегорели.

- Так ведь весь движок перебирать придется! - засомневался я, зная, что простой ключ найти проблема, не то, что всякие съемники, проставки, калибры и другие специфические инструменты для нормального ремонта дизеля. Вильмас только развёл руками.

-А может новый двигатель в сборе найдётся на замену, а этот мы в свободное время постепенно сделаем?- спросил я.

- Усенов, знает. Вильмас не знает!

У Бориса с Вильмасом были малопонятные мне взаимные симпатии, видимо, родство душ. Борис вызнал через Вильмаса, что на складе есть новый движок. Я в сопровождении Командира отряда отправился к Усенову. Длинно повторять маловразумительный разговор, но в результате произошел обмен коробки лампочек на двигатель.

***

- Нет бы мне тогда, оставить себе хотя бы парочку лампочек! Не пришлось бы сейчас топать километры за трактором. Я остановился, вдруг поняв, что потерял след беглеца. Даже вспотел от волнения. Пошёл назад, принюхиваясь, как старый лис. Прошел до небольшой пологой горки. Я точно помнил, что у подножья горки, на весенней вымоине, видел след протектора. Наконец, обойдя горку по кругу, я нашёл вмятину протектора на вымоине. Я ориентировался по солнцу, но часов не было, и направление я мог определить только очень приблизительно. Одно было понятно, что в вымоине передние колёса трактора, до сих пор делавшие небольшие отклонения влево и вправо, вдоль очень большой правой дуги, резко изменили курс вправо, градусов на шестьдесят, упершись в край вымоины. Однако, благодаря достаточно большой скорости, колёса потом снова выровнялись, и трактор Беларусь опять пошел по огромной дуге вправо. Прикинув по солнцу, общее изменение направления, я решил, что двигаюсь теперь почти в сторону исходной точки.

Вспомнился вдруг герой Арсеньева следопыт Дерсу Узала, и я иронизировал: - Дурной Узлов идет по следу Белозубра.

Я прошел уже десяток километров и устал. Только стрессовая ситуация держала на ногах.

Пошла прошлогодняя стерня, и след трактора теперь снова хорошо прослеживался. Я продолжал тупо идти по нему.

+++

Так вот трактор и мотор привезли, наконец, на наше рабочее место.

Старый двигатель сняли краном, а новый поставили на раму. Двигатель не садился на предназначенное место!

- Разберётесь! - сказал крановщик, и они с Вильмасом уехали. Долго мы пытались вдвоём вправить движок на место -бесполезно. Взяли рейку и померили базовые размеры. Двигатель по точкам крепления имел правильные размеры, но картер был на два сантиметра длиннее, чем у первого двигателя и упирался в переднюю ось. Пожаловались Вильмасу, поскольку Усенов сразу забывал русский, как только что-то у него начинали просить.

- Другого нет! Кто учёный? Вильмас не ученый, Борис учёный! - широко расплылся в улыбке круглолицый добродушный эстонец.

Мрачные мы вернулись к трактору.

- А что, если напильником подпилить ось...- предложил Борис.

- Ты что? Ось же рассчитана на нагрузку!

Борис замолчал. Но эта его идея была, может и не лучшим, но единственным путем к возможности поработать на собственном тракторе.

Мы скрупулезно перемерили все детали. Получалось, что в результате выборки металла из картера и кожуха оси, можно было уменьшить разницу на полтора сантиметра.

- А что оставшиеся полсантиметра для отечественной техники? Да не заметит! Вперед!- решили мы . Так мне кажется, с неделю мы пилили метал! Один ходил в поисках напильников новых и старых, другой "дрючил". Руки были содраны до мозолей, перед глазами и во сне дергался напильник.

Наконец, наступил тот светлый день, когда мотор, продвигаясь и скрежеща по раме, соединился со шлицами коробки передач и встал на точки крепления. Однако мешали еще защитные арки колес. Их тоже пришлось снять, и мотор, наконец, притянули гайками. Выяснилось, что мотор встать то на точки опоры, встал, да не совсем правильно. Картер сцепления и раструб коробки в нижней точке не дотягивались друг до друга на несколько миллиметров. Другими словами, вал двигателя соединялся с трансмиссией под некоторым небольшим углом. Позвали Вильмаса. Он, почесав в затылке, сказал:

- Вы об этом Усенову скажете?

- Нет!

- А Вильмас, молчаливый! Заводите!

+++

Это произошло вчера вечером. Мы были немыслимо грязны и устали, но не могло быть и речи о том, чтобы уйти спать. Вечера и ночи в августе в Казахстане темные, а в новолуние, черные, "хоть глаз выколи". Притащили старую шину и подожгли для освещения. Стали готовить трактор в дорогу. Нужно было поехать на нефтебазу, заправиться, а потом, захватив вещи на центральной усадьбе, перегнать трактор в бригаду, километрах в десяти от Центральной.

+++

Сначала нужно было завести трактор, чтобы проверить работу.

Литр бензина для пускача у нас был, а вот солярку предстояло добыть из емкости для хранения, которые стояли на территории мастерской. На одной из них на высоте метров трех над землёй был открытый люк в вертикальной металлической стенке. К нему вела приставная лестница. Договорились, что Борис будет ждать снаружи, а я зачерпну ведром солярку внутри и передам ему через люк. Почти в полной темноте я пролез в люк и, нащупав ступеньку внутренней лестницы, взял у Бориса ведро.

-Так по дурости и кончают жизнь в расцвете лет,- подумал я.

Воздух был только в непосредственной близости от люка. Внутри емкости были насыщенные пары солярки.

- Хорошо не бензина! - подбодрил я себя, и, захватив в легкие, сколько можно воздуха у люка, начал быстро спускаться вниз по ступенькам. Нога опустилась в солярку примерно на пятой ступеньке.

- Зажги спичку!- крикнул я Борису.

- Ты что офигел? Взорвется же!

- Не должна. Солярка же. Скорее, а то задохнусь.

Борис зажег спичку. Я черпнул ведром, насколько смог дотянуться и полез наверх, стараясь не поскользнуться на маслянистых металлических перекладинах. Но мне не хватило воздуха. Оставалось две ступени до люка, когда мне пришлось вдохнуть грудью соляровый туман. В голове зашумело, и контуры люка стали расплываться. Еще ступенька и, теряя соображение, я успел все-таки высунуть голову из люка. Борис схватил меня за плечи. С минуту я приходил в себя.

- Ведро то не выронил?

- Да нет!

Но поднять ведро к люку сил не хватало. С каждой попыткой солярка расплёскивалась. Я чувствовал, как струйка солярки течет от пояса по ноге в сапог. Но помочь себе другой рукой я не мог.

- Выливай половину! Оставь сколько поднимешь. Если мало будет, то я слажу потом, - подбадривал Борис.

Но рука моя ослабела настолько, что, только, вылив почти всё, я с трудом передал Борису ведро и, кряхтя, еле живой, вылез из люка на внешнюю лесенку.

- Давай я! - рвался Борис.- Все-таки я компактнее!

- Подожди! Вот, что я придумал. Привяжем проволоку к ручке ведра. Ты зачерпнешь, а я вытащу. Ты только не давай ведру задевать за ступеньки лестницы, когда я буду тянуть.

Борис надышался солярки ещё больше меня, но солярку достали.

Как бы, кстати, тут по сто грамм, да сухой закон!

Отсиделись и продолжили. Залили всё куда надо! Повозились с пускачом, опыта было мало. Наконец, характерно пыхнув пару раз, зарокотал дизель. Я сел за руль.

- Пробуй же, - крикнул Борис - Не томи!

Я нажал сцепление, поставил первую передачу.

- Ну, с Богом! - прошептал я, отпуская сцепление. Рукоятка газа фиксировалась и была отведена слишком сильно. Трактор рванул и заглох. Но он проехал почти метр!

Слёзы радости должны бы были потечь у двух левшей. Но мы слишком устали для таких сильных эмоций и только счастливо улыбались.

Борис встал сзади на корпус распределительного механизма. А я сидел на одноместном металлическом сидении-седалище за рулём. Кабиной тогда Беларусь не оборудовалась.

- Поехали! Поехали! - орали мы, выезжая из мастерской на дорогу, плохо освещенную редкими фонарями. Полотно дороги между фонарями лишь угадывалось. Наш трактор не был также оснащен и освещением. Фары были, но без лампочек. Даже профессионалы комбайнеры имели по одной лампочке вместо необходимых трех. Через десяток минут мы были на нефтебазе. Заправили полный бак, все сто литров новенького емкого бака. Я почувствовал уверенность. Собственно, я уже умел ездить на машине, хотя практики было мало. Но Беларусь вести легче, чем машину. Скорость до тридцати километров и фиксирующийся газ. Сиди себе, а он едет.

Жаль только, фары не работали, - особо не разгонишься!

Теперь нам нужно было взять вещи в Центральной усадьбе. Рядом со мной вращались большие колеса, не прикрытые, как полагается арками. С них временами на меня сдувало дорожную пыль. Какие мелочи! Борис стоял сзади, и пыли на него попадало значительно больше.

- Дождь пошёл, что ли? - спросил Борис.

- Да ты что, какой дождь? - засмеялся я. Хотя звезд не было видно , но дождя не было, и дорога была пыльной.

- Точно, идет дождь, - хмуро настаивал Борис.- Все лицо мокрое-

- Это от усталости, вспотел просто,- я не мог всерьез воспринять слова Бориса. Проехали уже полдороги, когда на повороте дунуло ветерком и мне показалось, что на меня тоже упала пара капель.

-Странно,- я посмотрел в черноту неба, никаких капель оттуда не было. Но теперь я стал приглядываться, проезжая фонари. И тут на освещенном месте я вдруг заметил, что из мотора с правой стороны бьёт тонкая струя топлива, и, проследив её направление, я уперся взглядом в Борину голову.

Я остановил Беларусь, и Боря слез. Он был мокрый до пояса.

- Что не сказал, что на тебя солярка льётся?- удивился я.

- Да я так ею надышался, что запах не чувствую, как будто вода льется? - смущенно улыбался пострадавший.

Стали смотреть, в чём дело. Вывернулась регулировочная игла подачи топлива. Новое несчастье. Где теперь её искать? Но, казалось, легче её найти на дороге, чем в мастерских или на складе.

И мы пошли по дороге назад. Струя солярки оставила на пыльной дороге темный след. Нагибаясь и зажигая спички, если след терялся между фонарями, шли мы в полутьме обратно к базе. Метров за сто до базы след исчез.

- Здесь и надо искать,- нагнулся к самой дороге Борис.

- Вот она!- увидел я блестящую иглу-винт величиной в пару сантиметров прямо вначале следа от струи.

Когда, мы, наконец, доехали до Центральной, было около двенадцати ночи. Лагерь спал. Борис пошел за вещами и переодеться, но вместо него вышла Гана, которая сказала, что Борис очень устал, одеть ему нечего, и они (девушки из его университетской группы) его не отпустят.

Я поехал дальше один. До этих пор было хоть какое-то освещение. Теперь же я въезжал в зону кромешной тьмы. Я понадеялся на свою зрительную память, и полагал, что почувствую вовремя выход колеса с дороги. Так мне удалось проехать, как мне казалось, с километр. Но проехал я оказывается полтора. Там дорога выходила на поперечный большак, окаймленный по обочинам канавками, оставшимися от грейдера. Я перескочил сходу большак, и трактор, не имеющий амортизаторов, под прямым углом врезался на скорости в неровности обочины. Удар был неожиданным и такой силы, что я не удержался в спружинившем сидении....

***

И вот бреду я из последних сил за нашей дикой "Беларусью", как Федора за своей посудой. Трактор вел себя как живое существо, и я его стал уважительно называть Белазубром. Я чувствовал подъем, идти стало тяжелее, чем раньше, а горизонт ближе. И вдруг передо мной открылась ровная, как тарелка, впадина, которую перпендикулярно направлению моего движения пересекал наш красный зверь. Впадина была похожа на ровный лунный кратер, а вместо холмика в центре, лежали обломки какого-то уборочного агрегата . Впадина была глубиной метров пять-шесть и диаметром в полкилометра. Такие впадины, как говорил нам местный геолог, образовались над размытыми подземными линзами каменной соли.

- Значит, как-то повернул?- пришло мне в голову. Я заворожено смотрел на трактор, за рулем которого никого не было, но он энергично двигался своей дорогой.

- Реальная фантастика!- восхищенно думал я.

Белозубр дошел до края впадины и стал подниматься, но тут я заметил, что нос его на подъеме постепенно отклоняется и, наконец, сделав поворот почти на 180 градусов, Белазубр ринулся с горки в обратном направлении.

-Это может происходить за счёт люфта в рулевом... - Похоже, наш зверь попался в ловушку! - ликовал я, спустился с края впадины и наблюдал за машиной. Белазубр снова бодро пересек блюдце и снова попытался преодолеть край. И опять где-то около середины подъема передние колеса стали скашиваться, и машина опять пошла вниз. Более того, теперь она шла ко мне навстречу. Я даже растерялся. Я не успел ничего придумать путного, к моменту, когда Белазубр подошел уже метров на пятнадцать. Баранка руля слегка дергалась, и трактор делал рывки то вправо, то влево. Я хотел подойти к нему, как можно ближе, и сделал несколько шагов ему наперерез. Тут левое переднее колесо попало на травяную кочку, руль рванулся, и трактор пошел прямо на меня. Не отпрыгни я, заутюжил бы меня в свою колею. Я бросился вслед, надеясь вскарабкаться на него сзади. Но он шел со скоростью километров пятнадцать в час. Я настолько устал, что ноги заплетались и, пробежав за ним метров тридцать, споткнулся и упал. Что было делать? Если пытаться подойти спереди, то при его скорости, вероятность суметь вскочить на ступеньку была очень мала, а попасть под колёса, почти стопроцентной. Сзади, может, и можно было бы его догнать при свежих силах, но вспрыгнуть на высокую распределительную коробку, непрерывно подскакивающую на ухабах, сложно. Выходило, что придётся ждать, когда кончится топливо.

- Однако, что я буду делать, если оно кончится? Как я потом отсюда выберусь? Обратно идти по следу за помощью? Смеху то будет! - рассуждал я вслух сам с собой. Иногда это помогало.

Я искал выход. Остановить его с помощью препятствия? Ни одной такой возможности при неопределенности его маршрута я не видел. Ручной тормоз не работал, и пытаться нажать рычаг тормоза, было бесполезно, да и проблематично, не оседлав Белазубра. Оставалось как будто два варианта. Первый - перебить трубопровод подачи топлива. Наверное, можно найти камень или железяку у обломков комбайна, что стоит неподалеку.

- Ну, сплющу или даже разорву трубку, как потом соединять голыми руками?

Вариант мне не нравился. Второй, суметь повернуть рукоятку ручного управления газом. Я помнил, что рукоятка была довольно тугой, и взяться за неё нужно было основательно. Этот вариант привлекал тем, что даже если бы удалось только чуть наклонить ручку вниз и, тем самым, немного убрать газ, повышалась вероятность оседлать Белозубра на ходу. Но как наклонить?

Я решил посмотреть не найду ли чего-нибудь подходящего на куче железа в середине котловины.

Остов в середине впадины при ближайшем рассмотрении оказался прицепным комбайном, у которого лопнула рама, и он был так и брошен в осеннюю снежную уборку с забитым транспортером. Все было сильно заржавленным. Я внимательно рассматривал останки, надеясь, что какая-нибудь деталь сама наведёт на мысль, как ею можно воспользоваться для моих целей. Несколько стержней и длинных уголков я заметил на остове, но они были надежно прикреплены. Цепи транспортеров тоже трудно было извлечь. Ничего подходящего не находилось. Комбайн тащили на длинной металлической сцепке - трубе, один конец которой, крепился к специальному уху комбайна, а к другому было приварено кольцо, надевавшееся на прицепное устройство трактора. Я попробовал поднять сцепку. Весом труба была килограммов двадцать при длине метров в пять. Таким орудием не помашешь! Представить себе, как сдвинуть ручку газа на проходящем мимо тракторе с помощью этой штуковины, было трудно. Тут мое внимание привлек соломосборник, который комбайн тащит за собой. Он был набит соломой. Задняя стенка его, состоящая из гребенки уголков, по команде комбайнера отпиралась, а сборник менял угол наклона так, что набившаяся в бункер солома кучей вываливалась наружу. Выломать один уголок из задней стенки -уже реальная задача.

Я услышал за спиной знакомый рокот и повернулся на звук.

Белазубр шел прямо на меня и был метрах в двадцати. На этот раз его путь проходил в непосредственной близости к остову комбайна, и, возможно, он даже мог задеть его. В любом случае, он должен был наехать на тягу, которую, я еще держал в руках.

- А что, если попробовать тягу поставить под более острым углом. Может, она изменит направление колёс так, что Белазубр упрётся в комбайн посильнее. Я рванулся вперед и успел сделать шага три-четыре. Белазубр ударил левым колесом по тяге. Я получил сильнейший удар в грудь, и, если бы удар не смягчили руки, фуфайка, и масса тяги, он бы меня покалечил.

Но сам трактор изменил направление движения и, упершись правым колесом в комбайн, между кабиной и подборщиком, дернулся и заглох.

Я лежал, отброшенный тягой, и, видя образовавшийся на тяге угол от удара колеса, радовался, что так легко отделался. Грудь и рука болели, но не настолько, чтобы подозревать переломы.

Потом осмотрел трактор. Поломок не было видно. Я завел пускач. Заухал дизель. Ура! Белазубр покорен!

Я сделал пробный заезд вокруг комбайна и, посмотрев на солнце и, прикинув направление в бригаду, взял нужный курс. Прибор показывал, что топлива чуть меньше трети бака. Должно было хватить, чтобы добраться до места.

Полуденное солнце жарило во всю. На меня, уставшего от погони и приключений, и двигающегося по однообразной местности почти не поворачивая руль, быстро напала дрёма.

Я орал песни, вставал и прыгал на тракторе. Помогало на несколько минут, а затем наступали секундные отключения сознания. SOS! Последнее средство - думать о женщинах!

Наши отношения с Таней во мне проходили процесс внутреннего развития. После первых двух встреч я избегал других. Уж слишком очевидными казались возможные цели и желания у Тани, при всей моей симпатии к ней. Ей нужны были, как я понимал, взрослые серьезные отношения с перспективой. Как раз то, чего мне ни с какой стороны не нужно было. Но провидение или чёрт, зачем-то столкнули нас в первый же день? И можно рационально рассуждать сколько угодно, если женщина нравится, то постепенно мысли препятствующие ослабевают, а желание " просто поболтать" всё усиливается.

Да и воображение не стоит не месте, игнорируя всякие "но".

После разговора с Таней, я пару недель был занят с тракторами и уставал настолько, что меня хватало только завалиться до утра на свою полку. И хотя я вспоминал о ней, когда ложился, засыпал, не успевая додумать ни одной мысли до конца. Речи не могло быть о том, чтобы поселиться у неё в одной из пустующих комнат. И отрядная дисциплина, и мое нежелание, чтобы кто-то знал о нашем знакомстве с Таней, препятствовали этому.

Через две недели Танин образ несколько померк за делами насущными, но тут произошло новое событие сблизившее нас.

Я вернулся с Борисом от трактора на ужин, и зашёл в вагончик переодеться. Юра показал на мою полку : "Тут какая-то бабка приходила, искала Алексея-тракториста. Мы решили тебе!".На одеяле лежала записка. Я с удивлением развернул её: "Алеша! Олежка обварился кипятком, а фельдшера увезли на восьмую бригаду до завтра. Я не знаю, что делать! Таня". На бумаге еще не высохли два мокрых пятна. Плакала? У меня несколько раз в жизни были сильные ожоги. Сейчас мой опыт мог быть очень кстати.

-Пожалуй, я действительно мог бы помочь. Посмотрим, что там за лекарства Бабка мне положила в дорогу. Так, стрептоцид, марганцовка, бинты, вата, перекись.

Не было, к сожалению, мази Вишневского, но был пенициллин в порошке и серная мазь. Я попросил у Юры еще бинт, и, сложив свою походную аптеку, пошел к Тане. Около дверей стояла пожилая женщина.

- Не тебя, милок, Алексеем зовут!

Я кивнул.

-У Танюши несчастье-то какое!. У меня еще оставалась святая вода с прошлого года. Дала Танюше, да может старая очень вода-то. И Михаил, наш фельдшер, как на грех, уехал. А мальчонка так накричался, что теперь заснул.

- А, где Таня?

-Пошла тебе навстречу, меня вот подождать просила.

Быстро подошла Таня.

- Спасибо, тетя Даша! Теперь я уже не одна буду.

- Если что, зови меня, не стесняйся, милая!

Мы вошли. Олежка лежал на высокой подушке в одной майке. Нога ниже колена была замотана куском простыни. Танечка выглядела растерянной, и глаза у неё были красноваты. Я притянул её и прижал к себе.

- Ну что растерялась? Все будет в порядке! Смотри, какую я аптеку принес! Будет твоё солнышко прыгать и скакать! Я несколько раз обжигался, знаю, что делать!

- А я никогда! Знаешь, у него даже кожа слезла. Я такого ужаса никогда не видела.

- Как это случилось, и что ты после делала?

Таня рассказала, что налила себе чай и пошла в огород мяты сорвать. Рядом с чашкой лежала книжка с картинками, которую до этого смотрели с Олежкой. Он потянул книжку и стянул со стола чашку.

- Слава Богу, вылилась на ножку, а не на грудь. Стал так реветь, что вот-вот задохнется, не успевает вздохнуть. Я не сразу поняла, в чем дело. Он в колготках был. А стала колготки снимать, чуть самой плохо не стало, когда кожа с пузыря снялась.

Таня заплакала.

- Ну и что ты дальше делала?

- Да вот побежала с ним к тетке Даше. Полили святой водой. Она пошла за фельдшером, а я Олежку носила на руках. Он орал как резанный. А потом, все слабее и слабее и заснул прямо на руках. А фельдшера нет! Что делать? Я к тебе... оторвала тебя, да?-она виновато смотрела на меня и грызла от волнения ноготь большого пальца.

- Правильно сделала, что позвала меня!

- Да стыдно сказать! Все, что я привезла с собой, уже кончилось, а йодом попробовала только у самого края, так Олежка зашелся совсем.

- Ну что приступим к самому неприятному, как только он проснется. Пусть силы наберет. Реветь ему много придётся. Ножницы давай, что поострее, сделай-ка ты чайку, да покрепче, и поставь кипятиться кастрюлю воды, чтобы кипяченая вода была под руками. А я пока разложу, что принес.

Но чаек пить не пришлось. Олежка немного повернулся и, видимо, от сильной боли сразу заорал.

- У тебя есть кипяченой воду хоть немного?

- Да вот, что осталась в чайнике.

- Давай!

Ожег был из двух пятен: ниже колена справа- очень сильный и обширный и на подъеме стопы большой пузырь, но он не лопнул .

Не буду углубляться в медицину. Таня держала вырывающегося Олежку, а я, имеющий счастливое свойство "во спасение" терять все чувства, и делать, что необходимо совершенно спокойно, промыл раны, продезинфицировал перекисью и, намазав серной мази на бинт, легко наложил сверху, не прибинтовывая. Олежка снова задремал, когда мы его опустили на подушку.

- Вот и всё!

- Ты сейчас уйдешь? -волновалась Таня.- Мне страшно одной! У тебя так все получается, как-будто ты в медсанбате работал.

- Мне нужно появиться в лагере. Я сделаю вид, что лягу спать, а через полчаса уйду. Время то, видишь, почти одиннадцать вечера.

- Я буду ждать, приходи, если сможешь.

Примерно, через час я вернулся. Таня сидела около Олежки. Я сел рядом.

- Ложись спать на эту кровать. Если я не буду знать, что делать, разбужу тебя.

- Ты воды, главное, накипяти побольше!.

На следующий день нужно было работать. Я лег и тут же заснул.

Один раз меня разбудил рёв. Я вскочил, и мы опять сделали обработку. Я старался объяснить Тане смысл всех действий. Когда я утром уходил, был вполне спокоен, что до обеда никаких проблем не должно возникнуть.

В обед я быстро выхлебал йодированный суп, и пошел к Олежке. Он слабо улыбнулся, но опасливо, поглядывал на стол, где были разложены все препараты.

Осторожно сняли повязки. Нижний пузырь опал, и опасений у меня не вызывал. Верхний бинт пришлось, где отдирать, где отмачивать марлю.

- Нужна мазь Вишневского! Придет фельдшер, попроси у него!

Таня кивнула.

- А ты больше не придёшь?

- Если фельдшер придёт, то мне лучше не соваться. Лечить должен кто-то один! Но зайти постараюсь.

Зайти я смог только после двенадцати ночи, когда вагончик уснул.

Свет в доме горел. Таня ждала.

- А я уже решила, не придёшь!

- Покажи своё чадо.

Мы подошли к кровати. Сразу видно было, что за дело взялись по-настоящему. Пахло ихтиолкой и дёгтем.

- Ну, вот, хорошие мази. Но, советую тебе утром мочой смыть их, и дать ранам подышать до прихода фельдшера. Соври, что-нибудь? Правду тебе говорю, быстрей заживет! Ложись спать, а то под глазами уже синяки.

- Да, я еле стою на ногах. Посиди немного, чтоб я спокойно заснула. Потом дверь захлопнешь за собой.

Я вышел попить воды в кухню. Когда покурив, вернулся вошел в комнату, оба тихо спали. Я подошел к Тане. Она заметно осунулась за эти два дня. Я наклонился над ней, рассматривая еще совсем юное личико. Глаза приоткрылись. Таня спросила: "Ты хочешь лечь ко мне?"

Я отрицательно покачал головой и тихо ушёл.

Больше я к ним не заходил.

Конечно, я скучал, часто думал о них. Но я отдавал себе отчёт в том, что мы опасно сближаемся. По крайней мере, я ощущал это как опасность.

В Таниной ситуации и желаниях всё было прозрачно, естественно, я бы сказал обыденно просто - жить, потому что жив! Хотя какой-то вредный голосок нашёптывал: "Вот "просто" и нажила ребёнка в неполных шестнадцать".

В моей же ситуации была очень большая неопределённость. Я чувствовал, что физика не захватывает меня целиком. И хотя это не имело как будто бы прямого отношения к Тане, для меня было актуально, прежде всего, разобраться с самим собой, поскольку было ощущение не окончательности сделанного выбора.

Другими словами, я как умел всё ужасно усложнял. Понимал это, в глубине души, но ничего с собой поделать не мог.

***

Меня опять сильно тряхнуло на ухабе, который я не заметил, погрузившись в себя. Я обратил внимание, что трактор как-то незаметно для меня выехал на заброшенную, но вполне различимую дорогу. По ощущению, было между двумя и четырьмя часами дня и я, судя по солнцу, двигался в сторону расположения бригады. Я внимательно оглядел горизонт. Видимо до бригады было еще далеко. До сих пор я ни разу не видел автомашины или хотя бы пыльного следа поднимающегося в воздух. - Еще полчаса можно проехать в том же направлении, а потом нужно думать, что делать дальше,- решил я.

***

Я опять вернулся к своим мыслям. Несколько дней назад Таня вдруг появилась в нашей бригаде. Она стала работать секретаршей и учётчицей при Усенове, с которым наша группа делила пополам вагончик. Из тамбура дверь направо вела к нам, налево - в бригадирскую. У меня её появление вызвало даже некоторое раздражение. Я допускал, что она старается не упустить меня из виду. Я же не хотел демонстрировать нашим ребятам своё близкое знакомство с Аней, и, увидев её, только кивнул в знак приветствия. Её это, вероятно, очень обидело, и она сама ко мне не подходила. Большинство трудностей в жизни, как известно, мы создаём себе сами!

На следующий день я от поварихи случайно узнал, что к Тане приехала погостить мать, и Таня попросилась к Усенову на месяц подзаработать на одежду. Это оказалось для Усенова кстати, потому что его учётчица, после похорон отца, хотела остаться на месяц с матерью на родине.

За эти дни я всего дважды проездом бывал в бригаде, по делам к Усенову. Однажды видел за столом у Усенова Таню, но поговорить не пришлось. Оба раза, меня ждала машина, чтобы ехать на центральную, где мы делали свой трактор.

Сейчас, когда я возвращался победителем, мне особенно хотелось увидеться с Танечкой. Перед кем же ещё нам хвост распускать?

Через полчаса, меня догнал большегруз. Я просигналил ему остановиться. Спрыгнув с трактора, попытался у водителя расспросить дорогу.

- Нет, ни совхоза Ждановский ни знаю, а уж где бригада, тем более. Извини, браток!- и большегруз помчался дальше.

Я поставил минимальные обороты и решил ждать. Только пятый шофер оказался местным и рассказал, что ехать нужно обратно километров десять, и там, против колка, будет отходить большак влево.

- По нему, считай, километров сорок будет до Ждановского. А как сюда то заехал?

- Да сам не знаю, как заехал, степь да степь кругом, со всех сторон одинаковая!

-Ты откуда будешь, не местный вроде?

- Студент, на работах здесь.

- А, тогда понятно! Ну, счастливо добраться до хаты!

Проплутав по дорогам, я лишний раз убедился, что язык до Киева доводит, но не напрямик, а, скажем, через Африку. Подъехал я к бригаде, когда стрелка указателя топлива мертво стояла на нуле, а солнце коснулось горизонта. В бригаде был только Виктор (Ярыгин), остальные в поле.

После поздравлений, цоканья языком и похлопывания по "отличной машине", Витя предложил:

- Сфотографировал бы своего коня пока ещё светло. У тебя же есть фотоаппарат. Садись, а я щелкну. А потом меня. На всю жизнь память останется!

Увидев трактор и меня, подошли хохлы-ремесленники, которые при ближайшем знакомстве оказались отличными ребятами. Все они работали помощниками комбайнёров и только что вернулись, поскольку ночные смены в новолуние отменили из-за отсутствия лампочек в фарах. Уже произошёл, несчастный случай, когда из-за недостаточного освещения помощник комбайнера попал в приемный агрегат, и чудом, его оттуда вынули живым. Могло кончиться трагически.

Артём предложил сняться всем на память около трактора, другие хотели на фоне нашего вагончика.

Я перевернул весь свой рюкзак, но аппарата не находил. Наконец, мне надоело.

- Ничего не получится, мужики. Не могу найти аппарат! Прошлый раз, когда я приезжал он был. Еще Иван-дурак его рассматривал. А сегодня нет! Может, положил куда, в рассеянности, или Борис мог взять на Центральную.

Ремесленники выглядели расстроенными. Они отошли в сторонку и о чем-то горячо спорили. Слышались энергичные восклицания. Наступили сумерки, глаза у меня слипались, но я ждал ужина. Я не ел больше суток и с наслаждением курил одну за другой сигареты Виктора. Мои кончились, еще, когда я ловил трактор.

Что-то непонятное начало происходить в бригаде. Между вагончиками пробежали несколько человек. Был слышен шум погони. Крики то удалялись, то опять приближались. В какой-то момент неподалеку раздался дикий вопль, похожий на песню мартовского кота. Наконец, на освещенную слабенькой лампочкой площадку у вагончика вывалилась группа ремесленников, ведущая Ивана-дурака, в порванной рубахе. На щеке сочилась кровью большая ссадина.

- Проси прощения у Лехи! - требовали ребята. - Это он стянул у тебя аппарат. Не хочет отдавать! Сейчас мы из него корм собакам сделаем.

Но Иван только мычал.

- Да, пьян он, мне кажется! - почувствовал я запах спирта.

- Так он продал аппарат, или обменял на водку! - догадался Артём. - Вот потому и не отдает!

Вдруг Иван рванулся и побежал на своих длинных ногах, петляя по-заячьи и подпрыгивая на ходу. Ремесленники бросились в погоню. Меня била нервная дрожь. Для одного дня впечатлений оказалось многовато. Ребята, предпочитающие самосуд всем другим судам, могли покалечить Ивана. Беготня и крики продолжались. Слышны были удары по мягкому телу, и вдруг раздался выстрел. Всё смолкло. Потом над бригадой повис всё усиливающийся вой. На площадку выволокли Ивана. Все лицо и рубашка его были в крови. Брючина оторвана. -Уби-и-ли! Уби-и-ли! - выл он, диким голосом. Я не чувствовал у себя сил и способности остановить расправу.

- Все-таки существует же официальная власть, которая когда-то должна себя проявлять! Вот, гад, отсиживается в своей берлоге, трус паршивый! - я ворвался в вагончик и дернул дверь к Усенову. Она была заперта. - Ещё и прячется за замком, чтобы его не помяли случаем!- кричал я зло в полный голос. Кровь прилила к лицу, я впал в бешенство. Позади меня тащили воющего Ивана, и все напирали снаружи.- К Усенову его! -кричали сзади. Я, орущий мне в ухо Иван и напирающие мужики, все навалились на двери. Запор отскочил, и мы ввалились в бригадирскую. Кто-то включил свет.

- Что нада! Что нада!- зло кричал Усен Усенович. Он никак не мог вдеть ногу во вторую штанину нижних армейских белых подштанников, смешно подпрыгивая на одной ноге. А рядом с полкой, где была его постель, с неё встала, бледная как полотно, Таня, с ужасом глядящая на всех нас. Одна грудь высовывалась из-под рубашки, кое-как напяленной. Ремесленники стали что-то объяснять Усенову. Я с трудом врубался, в смысл. Я смотрел на Таню. - Сука! Простая сука!-сверлила мысль в голове. Все во мне дрожало, круги плыли в глазах.

Все же до меня дошло, что в Ивана выстрелили из ружья Усенова. Но в ружье, слава Богу, была дробь, а Усенов говорил нам, что там картечь.

Ребята возмущались обманом, и предлагали, чтобы не было разговоров, добить Ивана-дурака "пятым углом". Усенов, что-то возражал, но я уже не врубался в этот праздник чертовщины.

Я вышел из бригадирского отделения, зашел к нам, взял пару фуфаек и пачку сигарет с Борисовой полки и ушел в поле.

После вчерашнего, полного мрака, на небе появился чуть различимый серп Луны. Дул ветерок, и небо очистилось от облаков. Этого уже было достаточно, чтобы степь ожила, обретя объёмность. Я дошел до посевной пшеницы. Это было особое поле. Густая, упругая, по грудь высотой, черная в темноте, как ночная вода, пшеница колос к колосу покачивалась на ветру. Нагибающиеся колоски слабо поблескивали под лунным светом как волны моря. И миллионы звезд, знакомых и не знакомых сияли в абсолютной черноте.

Я бросил ватники на пшеничную волну. Они слегка погрузились и тихо закачались на упругих стеблях. Я повалился на них и повернулся к небу. Запах пшеницы заглушал все другие. О чём было думать?

-И зачем, вообще, думать, если жизнь так примитивна...

От каждой звезды в мои глаза проникали лучики, вылетевшие из разных миров и в разное время, чтобы соединиться в одно одновременное отображение. Зачем? Неведомо! Так устроен этот мир! Звёзды завораживали и успокаивали, и этой светящейся бездонностью можно было наслаждаться, как музыкой!

На следующий день приехал на попутке Борис. Вильмас показал новенькую жатку, и сказал, чтобы цепляли её, и убрали бы к утру в валки клин посевной пшеницы. - Может начать осыпаться!- и он пошёл к Николаю, который никак не мог разобраться со своим трактором. Я отоспался, пока Борис соединял агрегаты. Какая-то там тоже была заморочка, но её преодолели. Выехали уже в сумерки. Когда подъехали к клину, стояла звёздная ночь, и луна, уже почти в четверть, неплохо освещала могучую пшеничку. Так что, вполне, можно было работать без освещения.

И вот первый заход. Трактор тянет жатку по краю клина, и подрезанная пшеница мягко ложится на транспортер, который стягивает её в край режущего механизма и плотный толстый валок, как струя воды сбегает с жатки и ложится на поле. На самом деле жатка выезжает из-под валка, но сидящему на тракторе, кажется, что движется валок. Какое-то таинство. Вот он хлеб целинный-то как рождается!

Мы как-то сумели уместиться за рулём вдвоём и, тихо переговариваясь, впитывали в себя это сине-черное окружающее пространство, сверкающее сверху множеством лучистых звездочек, а снизу бушующее, двигающимися в разные стороны, сходящимися и завихряющимися волнами лучшей пшеницы.

Мы обратили внимание на светящийся туманный шар, возникший вдруг на большой высоте, в стороне от Лунного серпа. -Летающая тарелка?- предположил Борис. Но шар или диск не перемещался, а постепенно расширялся и был в центре ярче, чем у краёв.

Мы сделали ещё пару кругов и уже четыре или пять ровных валков окружали нас. У диска на небе стала темнеть средняя часть. Он, постепенно превратившись в кольцо, стал терять яркость. (На следующий день было опубликовано сообщение о запуске ракеты на Луну. Как никак по соседству запускали. По-видимому, это она оставила след в высотном слое атмосферы)

Вдруг мотор трактора "чихнув" несколько раз заглох. Целый час мы пытались его оживить, но попытки, ни к чему, ни приводили. Так и пошли мы пешком в бригаду.

Наутро пришел Вильмас, и сообщил, что Усенов распорядился отдать наш трактор, приехавшему вчера комбайнеру-ударнику.

Признаться, ни я, ни, мне показалось, Борис не слишком переживали по этому поводу. Мы, практически, жили и работали в отрыве от основного отряда, занимавшегося строительством, и, будучи еще вчерашними школьниками, не умели твердо отстаивать свои интересы. Разговор с Усеновым не обещал ничего хорошего. Кроме того, две наши героические девушки, работавшие помощниками комбайнеров, подвергались постоянным издевательствам, о чём мне неприятно вспоминать, поскольку отчасти вина за это лежала на мне. Я не смог договориться с комбайнерами, чтобы те были помягче с девушками. То, что "девки" занимаются наукой, бесило их, и издевательства приобретали всё более изощренную форму. Я уж не говорю, что матом они крыли наших профессорских дочек, где надо и не надо, всласть. Поэтому мы решили самовольно, всем составом за два дня перебазироваться на попутках в Центральную и присоединиться к отряду.

Я поехал первым на следующий же день, чтобы согласовать решение с Литвиненко.

Попутный ЗИЛок шел в центральную прямо от столовой. Когда он проезжал бригадирскую, я его остановил, перекинул рюкзак через борт, подпрыгнул на заднее колесо и... завис в нерешительности. В уголке кузова притулилась Таня. Она смотрела молча на меня, и выражение её лица было напряжённым. Если бы не закинутый в середину кузова рюкзак, вероятно, на слова шофёра: "Что там задумался. Поедешь, так влезай!", я бы слез ждать другую попутку.

Уже возили зерно на зернохранилище, а ехать на ароматном зерне было одно удовольствие.

Я все-таки влез и сел в другой угол кузова. После некоторого молчания Таня проговорила: "Ну что, романтик, убедился как здесь ждут вас! Думаешь они расстроятся, что вы уедете. Да они и не заметят!".

- А тебе то, что за радость от этого, смакуешь вроде! Наши девушки у тебя никого не отбивали. Да и, вообще, начальников хватит всем, кто их любит."

- Девушки не помешали, но кто-то настучал на Усенова директору совхоза. Не ты ли? Получил он сегодня партвыговор с предупреждением о несоответствии. Вот я и потеряла работу.

- Такую работу можно и надомницей делать, даже комфортней. Как никак наидревнейшая профессия разработана для любых условий. А может, хотела, братика Олежке сделать косоглазого, чтоб говорил "кушай нада". А то тут, среди чурок, будет твой Олежка, один, как турок.

Таня покраснела, и потупила глаза. Но я ещё не выговорился.

- Усенов, значит, тебе две совхозные ставки платил, за то, чтоб ты его трахаться научила по-новгородски. Или, наоборот, он тебя по-казахски учил, чтоб умела стоять как овца...

Таня вскочила, покачнувшись, от толчка машины, быстро подошла ко мне и врезала пощечину. Я мог бы закрыться, но меня пронизывало такое отвращение к ней, что я чуть ли не с удовольствием, подставил щеку.

- Кушай тебе нада ! Баран смотри, как много кушай, какой палка у него торчит! Десять братиков делай, - продолжал я.

- Замолчи! - крикнула Таня и, рухнув на мешки в углу, затряслась в беззвучном плаче.

Я начал остывать.

- Да ты не обращай внимания! Мало ли что мелет московский студент! У Вас тут своя жизнь, между овцами да свиньями, между урками, да бригадирами. Один Иван-дурак чего стоит, ты бы ему тоже дала, пока жив ещё!

Тут произошло неожиданное. Таня переползла на мою сторону, уткнулась лицом мне в грудь, а рукой закрыла мой рот. Мне было ещё что сказать, но пришла мысль, что всё это не моё дело. Ведь пожелай я, был бы вместо Усенова, она же предлагала открытым текстом, хотя, возможно, и параллельно с ним.

Я замолчал. Машину болтало на ухабах из стороны в сторону. Пришлось сползающую Таню прижать к себе посильнее.

Наконец, она немного успокоилась и, подняв ко мне мокрое в красных пятнах лицо, проговорила: "Разве, я что-нибудь тебе плохое сделала? За что так меня презираешь? Я тебе только хорошего хотела, а ты меня ... она опять стала всхлипывать. -Знаешь, здесь люди добрее, хоть, может, и не такие грамотные, как вы. Ремесленники, и те, мне слова плохого не сказали. Они понимают, что здесь такая жизнь. Она вытерла глаза, но они снова заблестели

- Кто защитит меня с Олежкой? Мы же не в столице живем. Да тот же Усенов, если понадобится. А ты думаешь, кто-нибудь принесет мне денег и скажет:" купи Таня Олежке и себе одежды на зиму". Хотя Усенов мог бы и принести. Он не плохой мужик, получше многих наших. Нет, сама заработай! А кто же работу даст? Ты подруга собой заплати, тогда разговаривать будем. Учетчица, что работает постоянно с Усеновым, она и спит с ним, как жена бригадная. А повариха? Да раз откажи она завхозу, и вылетит. А жить-то на что?

Совсем молодой ты! Ты ведь, чуть что, наверное, на родителей надеешься, помогут, последнее отдадут. А я здесь одна и единственная защита у сына своего, и если в доме чего нет, моя вина. Другая бы, наверное, давно сдалась, либо домой уехала, либо с каким-нибудь козлом здешним жить бы стала. А я еще пытаюсь что-то выбирать, быть независимой. Вот и тебя приглашала, хоть и молод ты ещё и ничего в жизни, как теперь вижу, не понимаешь. Что у бабы есть? Вот то-то, один сейф на все случаи жизни...

Таня села и задумчиво смотрела на дорогу, вылетающую сзади из-под машины в клубах пыли. Потом добавила

- Видно, правда придётся расписываться с каким-нибудь козлом, иначе такие чистоплюи, как ты к позорному столбу приспособят. Бейте, б...! Плюйте в б....ь!... А ты подумал, что я свободная баба, и могу спать когда, и с кем хочу. Ты можешь, а я, почему не могу,...а? А как ты смотрел на меня, когда ворвались вы к нам! Мне казалось, вот сейчас рубашка на мне загорится!

Казах понимает, что я свободная и торгуется, а москвич кричит "к позорному столбу её!". Кто же чурка?

Она сняла полукруглый янтарный гребень заколку, и мягкие чуть вьющиеся волосы раздувал встречный ветер. - Вот и поговорили! - она, чуть улыбнулась в мою сторону.- "Допёк ты меня!". Она была в этот момент богиней, к которой никакая грязь в принципе не могла прилипнуть. А моя роль была известная - "паршивый интеллигент".

Признаться, я не ожидал такого отпора. Мне нечего было её возразить. Она посеяла во мне сомнения. Похоже, она была во многом права, по крайней мере, смотрела на вопрос шире. Может быть, если бы я, где-то в глубине души не восхищался этой молоденькой и такой независимой в действиях и суждениях женщиной, я бы промолчал.

Но внутренняя сила покоряет.

- Признаю, Таня, может, и не прав я был, прости! Кто нам нравится, того сразу хочется в святые записать, другие то нас недостойны. То, что сказала ты, где-то откровение для меня, и я запомню это . Честно! Не задумывался ....

Таня прислонила голову к моей груди и смотрела вдаль.- Нет, не плохой ты, хоть и глупый!- Так мы и доехали до Центральной. Машина сначала проезжала мимо нашего лагеря. Я встал, взял рюкзак и выпрыгнул.- Успехов тебе и удачи, Танечка! - крикнул я, поднимаясь с земли. Таня вдруг вскочила, как будто что-то забыла мне сказать, подошла к заднему борту..., но ничего не сказала и, когда машина тронулась, она опустилась на дно кузова, чтобы не упасть на колдобинах.

Я не знал, придётся ли нам ещё встретиться, впереди была неопределенность...

Вместо эпилога. На следующий день нас с Борисом послали на двух машинах в Омскую область, где бригада из десяти студентов заготавливала лес для строительства. Важно было уследить, чтобы лес, который был, если не на вес золота, то на литры спирта, не испарился из кузовов по дороге.

Это было занятное путешествие, полное полууголовной романтики и ощущения, что мы попали в мир, где действуют совсем другие законы.

На фоне этой всеобщей коррозии личностей или, вернее, жизни на уровне инстинктов, Танин домик представлялся далеким райским уголком. Когда после недельного пребывания в лесу наши машины по каким-то хитрым маршрутам возвращались в центральную, я уже ни о чем другом не мог думать, представляя нашу встречу и те слова, что я скажу, и которые поставят всё на место.

- Скорее бы!

И вот мы приехали. Расспросы, передача записок и приветов от "лесников". Наконец, я, переодевшись, умывшись и, даже побрызгав себя одеколоном, отправился на станционную улицу. Ноги несли меня всё быстрей. Теперь я для себя расставил всё по местам.

Я подошел к дому. Поперек двери наискосок была прибита доска. Окна и форточки закрыты. Дорожка успела немного зарасти. Я опешил и сел на ступеньках. Вот и всё, понял я! Я выкурил несколько сигарет, и собирался уже уходить, когда из соседнего дома вышла тетка Даша.

-Студент, ты, Алексей, кажется?

- Да.

- Уезжал куда-нибудь, наверное? Похоже, не знал, что Танюша собралась в один день и уехала с матерью и сынком. Уж несколько дней как.

Горло у меня сдавило, и я молчал.

- Да! Совсем забыла. Танюша сказала, что если придёт парень, и будет сидеть на ступеньках и курить, передать ему записку. Стало быть, тебе.

- Хитрит бабуся. Самое главное и забыла! Наблюдала, наверное, из окна, что, мол, парень делать будет...

Она принесла конверт и протянула мне.

- Спасибо, тетя Даша! Я взял конверт. - Видно Таня меня лучше узнала, чем я её. Точно угадала, что я буду делать!- и я побрёл через пути к колку, где мы гуляли с Таней и Олежкой. Около крайних березок развел костёр, и смотрел на пламя.

- Читать, или оставить на потом, когда "муть осядет"?

Конверт с виртуальной реальностью. Моё разочарование было таким сильным, что общаться с бумагой, мне не хотелось. Прошлого не вернешь, и не реконструируешь. Какой смысл теперь знать, кто что думал и почему! Я положил письмо перед собой. На нём даже не было написано кому.

Костер горел плохо. Я пошёл собрать ещё веток. Возвращаться в лагерь не хотелось, как в пустой дом! Дул свежий ветерок и по всему горизонту поднимались шлейфы пыли от машин, везущих зерно на Центральную. Зерна собрали в том году много, не успевали перевозить.

Я вернулся к костру, бросил ветки в огонь.

- О чём это я думал? А...- и тут я понял, что письмо, брошенное, видимо, ветерком к костру, сгорело. Исчезло, никаких следов. Я походил вокруг. Нет! Белый конверт был бы виден издалека....