Почему последние тёплые октябрьские дни здесь всегда ощущаются как прощание с жизнью? Похоже, что ни один из обычных ответов не подходил в этом случае. Граница закатного тепла и ночи спускалась с дальнего холма, скрывая буйные краски листвы и уже обнаженные пятна смешанного леса. Люди говорят, что где-то под этими холмами петляет угрюмая Стикс, но в это время бесконечные холмы графства Аллегини особенно хороши и могли бы быть декорациями к простой и беспечной жизни. Правда здесь так не живут. Вот, эти двое за маленьким столом в привокзальном кафе. Он намного ее старше, с восточноевропейским акцентoм - в прошлом веке такие работали на местных сталеплавильнях. Девушка - бывшая блондинка, могла бы быть кем угодно в нашем графстве. Кафе было пустынно, вокзал обслуживал два безлюдных перрона. Рельсы, уходящие в сторону холмов, отражали низкое октябрьское солнце.
- Когда твой поезд? - спросил он.
Нарочитая небрежность вопроса затерялась где-то между бумажным стаканчиком остывшего кипятка с чайным пакетиком и непонятного цвета чашки кофе, заваренного еще в полдень. Столик казался слишком большим даже для настоящих незнакомцев и был прикручен к полу. Электронное расписание с единственной строчкой из красных букв и цифр лишало заданный вопрос всякого смысла. Он возобновил попытку перемирия:
- Может ты не поедешь, ну зачем все это тебе?
- Пап... - сказала девушка, глядя перед собой.
Она выглядела как человек, очень уставший от жизни в нашем городке. Не как любитель путешествий, а как те, кто готов был быть где угодно, но только не здесь. В октябре такое иногда случается. Она вздохнула и подняла голову посмотреть на приближающуюся по холму за окном демаркационную линию ночного воздуха. Буквы и цифры электронного табло стали зелёными.
Не зная, что делать, он сказал:
- Ты не должна сдаваться. Только не так. Неужели здесь ничего тебе не дорого? А как же насчет твоего брата, меня?
- Я действительно очень устала... -сказала девушка.
Она снова нервно взглянула в окно. Ночной холод стал безусловно ближе. Она закусила губу словно ища силы улыбнуться. Вместо этого она впервые посмотрела на него и сказала:
- Ты прав, мне в этом городе уже ничего не дорого.
- Ну это совсем не так, здесь полно людей, которые любят тебя.
Она оглянулась на пустое кафе:
- Да уж, посмотри, они все здесь собрались, стесняя других пассажиров.
Он не сдавался:
- Они бы были здесь, если бы они знали. Я же здесь?
Это было похоже на спор, который невозможно было выиграть.
Девушка перевела взгляд на стаканчик с чаем. Он должно быть совсем остыл.
- Знаешь, а это даже хорошо, что они не пришли. Мне так намного проще.
- Но это же не значит, что ты обязана уезжать?
Не глядя на него, oна ответила в тон:
- Но это же не значит, что люди обязаны любить друг друга? Я честно больше не могу.
Что на это вообще можно сказать? Такие разговоры как узкие дороги без разметки в холмах графства Аллегини. Не хочется думать о бедолагах, застигнутых ночью за рулём на их крутых склонах.
Глядя, как она задумчиво управляет за нитку чайным пакетиком, он переменил тактику:
- А помнишь, как в ты в сочинении написала о чайном пакетике? Как ты это назвала... полупрозрачная субмарина с бесценным грузом?
- Ты ошибся. Субмарина - это скорее из лексикона моего брата, - она нервно выдохнула. - Впрочем, с тех пор как ты определил меня в категорию "счастливые дети", ты отказывался видеть меня такой какой я есть. Почему ты меня даже сейчас не видишь?
Она отвлеклась и подумала о брате, который пребывал в счастливом неведении наступившего октября из-за рождения первенца. Из всей семьи, только для него жизнь действительно замкнула круг. Как кольцевая железная дорога. Должно быть есть определённый комфорт в знании того, что ожидает тебя на путях.
Октябрьское солнце теперь задевало верхушку дальнего холма. Тонкая полоска подзолоченных закатом деревьев казалось парила в небе. На платформе зажглись фонари - скоро придёт ночь.
После затянувшегося молчания, буфетчицa, продавшаяaя им ранее напитки вышла из подсобки чтобы смахнуть несколько несуществующих крошек с соседнего столика.
- Может еще чего-нибудь?
Как насчет покоя или просто оказаться где угодно, только не за этим чертовым столиком? Мужчина посмотрел на буфетчицу и сказал неправду:
- У нас всё хорошо, спасибо.
Буфетчица равнодушно пожалa плечами:
- Нет проблем, но мы закрываемся через десять минут.
Она вздохнула и направилась в направлении подсобки. В дверях она обратилась к кому-то:
- Эй, Хаврон, эти собираются сидеть до последнего.
Небо за окном теряло последние краски, а он все еще не знал, что сказать. Стараясь отмеривать слова так чтобы не выдать поступающую к горлу панику, он сказал:
- Я понимаю, что тебе сейчас очень плохо. Но если ты уедешь отсюда, то и мне в этом городе ничего не нужно. Понимаешь? Мне-то что делать? Пожалуйста... пожалуйста, не уезжай.
- Зачем ты пытаешься перевести это всё на себя? Как будто я твоя неудача и ты готов меня простить за неспособность быть счастливой. Ты же опять меня совсем не видишь.
Он по-прежнему чувствовал необходимость возражать:
- Да ладно, те, кто нас счастливей они просто лучше умеют лгать. Все что я хочу это чтобы ты была хоть немножечко счастлива. Ну хоть совсем немножко.
Она несколько секунд раздумывала стоит ли говорить совершенно очевидные вещи.
- Пап, это же не выбор! Мама умерла от депрессии, бабушка никогда не улыбалась, и я просто не помню, что бы ты сам был когда-нибудь счастлив. Вот и всё - у меня здесь даже нет никаких шансов. Почему ты продолжаешь себя обманывать?
У него не было и тени сомнения что, если он перестанет сейчас бороться он больше никогда не увидит своей дочери. Нет это просто эмоции, надо продолжать объяснять.
- Ну если так рассуждать...
Голос его предал, и он начал опять:
- Да, твоя бабушка и я из породы людей, которые не улыбаются без весомой на то причины, но...
Девушка покачала головой:
- Если ты меня любишь, ты должен это понимать.
Он замолчал, не осмеливаясь войти в этот омут. Он никогда не думал, что его ребёнок несчастлив. Разве? Может быть его ребёнок был непонят, недооценен, даже иногда в чем-то неудачлив, но для него она всегда была нормальным ребёнком. Дальний холм окончательно растворился в ночи. Он заметил, что забыл вдохнуть.
Все это время она изучающе смотрела на него. Однако ничего в его лице не переменилось. Видя, как сильно она побледнела, он начал:
- Я...
Он опять сбился. Понимание что говорят в таких ситуациях напрочь отсутствовало в балтийской крови, унаследованной им по материнской линии. Наоборот, никогда не сдаваться, закусив губу продолжать двигаться вперед пусть даже с закрытыми от страха глазами. Может быть дело в этом? Конечно нет. Даже если жизнь в Америке давно перестала быть нарочито шумной и выработана толерантность к улыбкам прохожих, всё что ты говоришь должно иметь практическую ценность. Валидация по-прежнему выглядит дешево. Как в этом-то можно ошибаться?
- Я... - снова начал он.
Словно совсем не его голос. Нужные слова путались среди мыслей, проносящихся в голове. Неужели он всегда видел только то, что хотел видеть? Неужели он совсем не знает своего собственного ребёнка? Цифры и буквы на табло начали мигать. Поезд прибывал на платформу номер два.
И вдруг ему пришло понимание что нужно делать. Мысль была совершенно иррациональна, но принесла ему спокойствие, пусть и горькое, но необходимое и которое долгое время было ему неизвестно. Как будто холодный воздух Аллегини проник через окна в помещение кафе и залил всё внутри. Мысль была проста и даже очевидна. Ей нужно на поезд и ей очень страшно выйти на платформу. Его ребёнок не будет стоять на платформе совсем одна в этой октябрьской ночи, когда поезд поравняется с ней. Другого решения и не могло быть. Он встал и положил руку на ее плечо:
- Пойдём, ребёнка, а то мы опоздаем на наш поезд. Я люблю тебя.