Если выехать поутру из крепкого замка, что горделиво высится на одном из здешних холмов, да спуститься в город и выехать через ворота на полудень, то торный тракт через месяц приведёт в самое сердце королевства - а если не заплутать, то и в белокаменную столицу. Но хозяин замка сразу за мостом свернул налево, в сторону восходящего солнышка, и теперь ехал себе, весело щурясь на свет и слушая позвякивание кольчуг неотрывно сопровождающего их светлость десятка. Через притихший перелесок да засыпанные снегом заливные луга, ещё одну речушку, но теперь уже помельче - вот и прибыли.
Деревня встретила отряд настороженной тишиной, нарушаемой лишь скупым побрёхиванием разом присмиревших шавок. Местные пейзане не то, чтобы не любили своего барона, а так... немного побаивались, как оно и положено. При встрече всегда торопились стащить со стриженных "под горшок" голов шапки да не забывали кланяться ещё долго вослед. Уважали, в общем - спасибо богам, нонешний лорд не то что их папенька, упокой боги навеки господскую душу. Вот уж кто буен был - даже исконным недругам из деревни с той стороны леса, принадлежащей соседскому лорду, такого не пожелаешь.
Ещё на слуху была давняя история, как однажды старый барон, немерянно откушавши хмельного, воспылали праведным гневом да озаботились бороться с оною бедою. Ну, и тово - во всех Зеленушках изничтожили зелье. И у Капрана-кабатчика в погребах, и даже аппарат евоный для перегонки оковитой их светлость изничтожили со всем прилежанием.
Ну что ж, селяне тогда хмуро почесали затылки да пониже спины, переглянулись-помялись, и с извечною тупою покорностью разбрелись по тёплым хатам. И почти всю осень тихо вздыхали да осеняли себя отгоняющим беду знаком, с нетерпением прислушиваясь к бульканью неспешно поспевающих в сенях бадеек с брагой. Кстати сказать, после той осени детишек втрое больше обычного народилось, и староста, коему по должности положено втихомолку покрывать односельчан перед своим бароном, втихомолку тому обстоятельству радовался.
Надо отдать должное, барон хоть в конце концов и сложили голову в очередном междусобойчике с соседским маркизом, где им, прости боги, попросту проломили черепушку железной палицей, все же иногда имели и свет в соображении. Дочь богатого купца, что их светлость как-то во время очередного буйного разгула затащили силком в свою постель, они потом взяли себе в законные супружницы да продолжали огуливать со всем прилежанием. Сын да две дочери - то не считая дюжины бастардов по всем деревням.
Вестимо дело, приданое за негадано-неждано ставшей баронессою дочерью купчина отвалил преизрядное. Да и сама девка хоть и простого роду-племени, однако ж унаследовала не токмо смазливую мордашку маменьки, но и хозяйскую жилку папаши. И постепенно захудалое баронство стало меняться - пока барон изволили отбиваться от так и норовящих урвать чего соседушек или геройствовали на войне с перворождёнными, благоверная их хозяйство вела. Да не гребовала самолично съездить в дальнее село и своими глазами посмотреть, своими ручками пощупать да указания раздать.
Ясное дело, и купеческим делам всегда открытая дорога была. Хоть и не годится о том говорить громко, но особенно папенька развернулся со своими караванами да лавками, по реке даже в столицу лодьи с мёдом и мехами водил.
И помаленьку превратилось баронство в полную чашу. Сам пресветлый король заезжать изволили да прилюдно с баронессою челомкаться... а что там было неприлюдно, о том лучше бы вам промолчать. Голова-то на плечах одна, да и та своя, не казённая?
Прошли годы, добавились ещё два отпрыска - темноволосые и кареглазые не по-здешнему, но то уже совсем другая история. А вдова-баронесса, по-прежнему крепко держа вожжи правления в своих маленьких ручках, мало-помалу прекратила свары с соседями за спорные земли. Как? Да попросту выкупив их. И детишек воспитала в должном духе - вона, как прознали благородные господа, что обе дочери не какие-нибудь прости-господи-вертихвостки, не только личиком пригожи, но и хозяюшки знатные, так со всего немалого королевства налетели соколами ясными. Едва до смертоубийства дело не дошло, когда их благородия смекнули, что девахи при всём при том ещё и в постели горячи. Пришлось самому королю вмешаться да учредить турнир - сначала за право просить руки старшенькой, а на следующий год и младшенькой.
Русоволосая певунья Флорена, у которой к вящему восторгу ещё и целительский дар обозначился, досталась одному графу из Пригорья. И теперь, по слухам, тамошний люд уже много лет неустанно всем богам молится да хвалу возносит за новую хозяйку. А рыжая хохотушка Бетси, как ей и положено, выяснилась чаровницей. И не стала отнекиваться, когда молодой сын крепкого соседнего лорда, что за рекой, едва успев повергнуть наземь последнего поединщика да кое-как утереть пыль да пот с лица, попросил по праву победителя её руки.
Вот так и вышло, что перестали нынче господа что ни год, то ратиться как жеребцы стоялые. Если б ещё не перворождённые с той стороны хребта Серых гор, то и вовсе вышла бы тишь и гладь да божия благодать...
Горшечник Тимор и старый бондарь Гырм, что отирались возле корчмы в ожидании, пока рябой Тимоха достанет свою ухороненную от благоверной заначку, тоскливо проводили взглядом баронский отряд и наконец-то надели шапки - а то недолго так и ухи поморозить. Вообще-то, ежегодная дань уплачена, о лихих людях, чудищах или прочих несчастьях нынче ни слуху ни духу - вроде бы нынче и нечего делать барону да его людям в таком крепком и справном селе, как Зеленушки. Но видать, что-то всё же сдёрнуло с места их благородие, что по зимнему тракту примчались почти что с самого утра.
Да ну их... тем более, вон из-за угла хаты Тимоха вывернул. И рожа счастливая, сияет что твой новенький полугрош. Гуляем, братие!..
Барон сидел в седле ровнёхонько, как свеча. В нетерпении ожёг жеребца плетью, взлетел по покатой и кривоватой деревенской улице наверх, не заботясь о замешкавшемся и оставшемся позади отряде. Осадил лишь у кабака, спрыгнул на утоптанный снег и швырнул поводья подскочившему, вертлявому как чёрт на сковороде оруженосцу.
- Ещё раз отстанешь, прилюдно десять плетей огребёшь! - беззлобно кинули их светлость в сторону тотчас же скорчившего скорбную физиономию парня. И уже более степенно оправив сбившуюся от скачки одежду, барон с подобающим к себе уважением изволили взойти на крыльцо.
Грех сказать, дверь в питейно-гулятельное заведение малость примёрзла, и чуть не вышла уж и вовсе конфузия - но вовремя подоспевший Тимор с силой дёрнул, отодрал непослушную створку от лудки и с поклонами да уважением пригласили их светлость войти. И то сказать, добродушная ухмылка молодого барона да полугрош впридачу лишними никак не будут - тем более что плутоватый горшечник ещё помнил на своей спине розги за прошлогодний товар, что по недомыслию с брачком сделал...
Внутри показалось почти жарко и темно после ясного и морозного зимнего утра - так ударило в лицо тепло и лёгкий дымок от пригоршни семян кориандра, что ушлый кабатчик успел сыпануть на жаровню, дабы не оскорбить нос их светлости простолюдинскими деревенскими запахами. Засуетились, вихрем замельтешили слуги и сам низко кланяющийся хозяин, освобождая господину почётное место да оттесняя более подлый люд по углам. Добро хоть, нонешний барон с понятием - прочих взашей выталкивать не велят, и убытку от присутствия их благородия никак не будет.
На вопрос, чего их светлость изволят, барон задумчиво поднял взор к закопчённым потолочным балкам, с наслаждением чувствуя как почти окоченевшие от неподвижности ноги начинают отогреваться едва ли не в самом пламени очага.
- Как обычно... - едва обмолвились ещё румяные с мороза их светлость, а хозяин заведения и его слуги понятливо закивали и засуетились с удвоенной силой.
Что ж тут не понять-то - барону омлет с заячьими шкварками да глечик томлёного молока, до которого они большой охотник. А закованным в железо архаровцам их, что с топотом вваливаются в кабак, по хорошей кружке эля на рыло да ломоть хлеба с грудинкой. И потом их сиятельству смазливую деревенскую молодуху в постель - в скудно натопленной светёлке наверху, напротив комнат, что сдаются постояльцам. И пока знатный гость изволили подкрепляться с дороги, поглядывая на гогочущих солдат да притихших по углам местных, кабатчик смиренно и тихохонько стоял неподалёку. Молчал и вопросов дурных не задавал - не приведи боги, станет кусок поперек благородной глотки, беды потом не оберёшься.
И прикидывал уже хитрый мужик, не пора ли подсунуть их сиятельству собственную внучку, старшенькую - ещё годок, и пригожая девка расцветёт совсем. Старая баронесса, дай им боги жизни побольше, даже в нагулянных на стороне внуках души не чает - если Милка понесёт, то госпожа заберёт мать и дитё в высокий замок, а там уж кусок хлеба да воспитание и безбедное будущее обеспечены. Равно как хорошая деньга да послабления какие - хоть пригожая девка родится, хоть справный вояка...
Однако их сиятельство, отведав неприхотливой, но вкусной и сытной деревенской еды и вдумчиво залив её сверху исходящим духмяным паром молоком, втихомолку сыто и счастливо рыгнули, утёрли губы вышитой салфеткой и призадумались. Кабатчик уже похолодел в ожидании чего-нибудь этакого и потихоньку начал вспоминать длинный список своих прегрешений, в том числе и мнимых, но тут барон соизволили скупым жестом подозвать его.
- А скажи, Капран, не уехал ещё тот старый десятник, про коего до меня слушок дошёл? - при всём желании в голосе подобревшего и благодушного господина невозможно было бы почуять чего-то нехорошего.
Хозяин кабака, заодно сдающий и комнаты проезжающим, откровенно почесал в затылке. Так и есть, как чуяло сердце, что с этим отставным наёмником, помнившим не один десяток сражений и заработавшим немало денег да шрамов, оказия какая выйдет. Старый солдат, что выслужил где-то свой срок да направлялся вроде как в родные края, как раз и остановился второго дня в его заведении, да что-то занемог.
- Да вроде хворает, ваше сиятельство, в своей комнатушке отлёживается, - осторожно ответствовал давно и напрочь поседевший Капран и на всякий случай ещё раз поклонился. Тут же обеспокоился и даже оглянулся в сторону широких ступенек на второй этаж, словно мог отсюда каким-то чудом увидеть постояльца. - А что, неужто он натворил чего или следок за ним нехороший тянется?
И тут же испуганно вжал голову в плечи, ибо оказалось, что над ним железной громадой навис десятник Броки. Вот же ж уродился здоровань, прости боги - куда там медведю! И как только такого кони носят?
- А то не твоего ума дело, деревенщина, - добродушно прогудел высоченный и широкоплечий вояка, убедительно положив на плечо кабатчика увесистую лапищу. - Коль их сиятельство пожелали увидать проезжего солдата да побеседовать вдумчиво, что тебе, пёс, до того? Исполнять надобно, вот и отведи меня к нему...
Пока барон блаженствовал со вторым глечиком - а с мороза горячее молоко ничуть не хуже вина идёт да голову сладким хмелем сытости обволакивает, Броки в сопровождении угодливо кивающего кабатчика поднялся наверх и вскоре спустился. На плечо его опирался пожилой ветеран с коротко стриженой вопреки воинским обычаям головой - ведь собственные волосы это самая лучшая мягкая набивка для боевого шлема. Заметно прихрамывая, старый солдат уважительно поклонился под оценивающим взглядом здешнего барона, и после разрешающего знака с облегчением опустился на лавку.
- Да вот, старая дырка в ноге, - чуть смущённо ответил он на вопрос о здоровье. - Не уследил давеча, захолодил - теперь ноет так, что хоть "караул!" кричи...
Что ж, беда для солдата насквозь знакомая и донельзя привычная. Оттого здоровяк Броки понятливо ухмыльнулся на кивок своего барона да отправился на кухни. Вестимо дело, лекарство нужно нехитрое - ковшик подогретого со специями вина, толика особого медвежьего жира, да потом собачья шкурка полохматее.
А их сиятельство бегло, но вдумчиво просмотрел бумаги ветерана, криво ухмыльнулся на подорожную с печатью далёкого отсюда графства Релмар.
- И что ж тебя в таком возрасте вновь в дорогу потянуло-то? - молодой барон задумчиво уронил документы на услужливо вытертую кабатчиком столешницу - и видя, что сидящий напротив старый солдат замялся, скептически покачал головой. - Коль натворил чего и сразу не повесили, значит, рассказ твой интересным будет...
Он с ухмылкой поглядывал, как напоенного горячим вином ветерана тут же раздели, разложили на лавке, и умелые руки могучего Броки уже втирают смешанный с нужными травками медвежий жир в знатно отмеченное шрамами жилистое тело. Солдат поначалу только глухо и тяжело вздыхал, однако ж ни единого стона никто не услыхал, хотя судя по всему, боли донимали того преизрядно - вон как побледнел. Напоследок залив в обмякшего до полуобморока мужчину вторую половину ковшика с вином, десятник наконец приладил на особо болезное место лохматую шкуру, коей не далее как ещё летом щеголял деревенский Полкан, и даже оказался столь любезен, что помог пожилому ветерану одеться. Ясное дело, солдат солдату завсегда помогать должен - что в бою, что после оного. И никак иначе, дамы и господа, на том свет держится.
- Ну что ж, поведай нам, сокол ясный, о грехах своих тяжких, - барон кивнул кабатчику, опрометью бросившемуся к камину и принёсшему уголёк.
Неспешно раскурив трубку, молодой вельможа поудобнее устроился на лавке в ожидании рассказа. С одной стороны, никакого ему дела до проезжего в общем-то, и не было. А с другой - скукотища зимой неимоверная. В замке хоть волком вой, да ещё и маменька допекает. Когда, мол, остепенишься да приведёшь в дом супругу, то да сё. На охоту в такой мороз не сильно наездишься, оттого барон так и заинтересовался донесением, что остановился тут в Зеленушках непонятный старый наёмник. А непоняток никто не любит - особенно хозяин здешних земель, при своей исконной неприязни ко всему неведомому.
Оттого и сидит он сейчас, уютно прислонившись боком к чуть гудящему, источающему восхитительное тепло боку очага и неспешно пуская колечки ароматного дыма. Как же приятно осознавать, что не надо прямо сейчас срываться и мчаться куда-то в мороз и неизвестность...
- Да, всё вы верно приметили, ваше сиятельство, - пожилой солдат разрумянился от выпитого, щёки порозовели. А судя по заблестевшим глазам, боль от старой настуженной раны отступила. Он вздохнул глубоко, почесал кажущиеся голыми без привычной тяжести доспехов плечи, раскурил и себе трубочку.
- Родом я из Холмов, ваше сиятельство, - и барон понимающе кивнул - уж кровавые истории о том, как лет пятнадцать тому кочевникам удалось прорваться через порубежье и выжечь дотла плодородные равнины и знаменитые сады Холмов, до сих пор пересказывались очевидцами с душераздирающими подробностями.
Насупленный Броки хмуро посапывал свою короткую трубочку, сидя на краю лавки на правах справного десятника из гарнизона своего барона и благодетеля. Он и сам был сыном семьи немногочисленных беженцев, едва успевших удрать из полуденных краёв, когда конница кочевников разлилась там со скоростью и неумолимостью невиданного потопа. Хотя старый король, отец нонешнего, потом всё-таки отвоевал те земли обратно, но на теле королевства надолго остался уродливый шрам.
А старый наёмник кисло покачал головой, глядя в строенное пламя подсвечника ясными глазами.
- Мой дядька был тамошним рыцарем. Из небогатых, и прав на титул и манор я не имею, - поспешил он учредить могущие возникнуть вопросы. - Отходили мы тогда, объединившись с отрядами других лордов и по мере возможности до последнего прикрывая отход обозов с ранеными да беженцами...
Из неспешно льющегося в полусумрак тёплой и оттого вдвойне уютной залы рассказа перед слушателями воочию предстали картины кровавых и лихих дней, подсвеченные пламенем пожарищ и гибелью горсток прикрывающих мосты и перекрёстки дорог смельчаков. И такова была сила слов оказавшегося вовсе не таким уж тёмным да необразованным старого солдата, что мало-помалу гомон и обычный шум в кабаке затих. Чего греха таить, любят люди послушать этакие рассказы о былых временах, когда в жилах чуть бежит хмельное ощущение опасности вперемешку с ощущением, что всё это далеко, где-то там в прошлом, а ты сейчас сидишь в хорошем надёжном месте и в ладони у тебя кружка с добрым элем.
- С переправы через Вальгу нас в конце концов сбили, - рассказчик чуть отхлебнул неторопливо, смочил в кружке длинный ус, в котором прятался сбегающий со щеки старый шрам. - Хотя место было отличное, но уж больно их много было, степняков. Да только, к тому времени караваны уже ушли далеко, а королевские войска подоспели и позади нас заняли удобные рубежи по Карналльской гряде.
- Лорда моего, рыцаря, что мне дядькой приходился, тогда и порубили узкоглазые, - он пошарил в тарелке, выудил ломтик ветчины и неспешно прожевал.
- Возвращаться мне некуда было - замок шаманы степняков сровняли напрочь, родни нету. Помыкался я, пока рана от стрелы зажила, да и нанялся в дружину графа Релмара.
Всё верно, дамы и господа - куда ж ещё податься молодому ещё парню, коль нет ни кола ни двора, а содержимое тощего кошеля окончательно показывает дно? Не в разбойники ж, право. Хотя чего греха таить, и таких после войны хватало - когда ещё их повывели, чтоб торговому и прочему люду не боязно на дорогах было. Но если всё что есть это остатки родовой чести и самоуважения, а всё что умеешь это махать железом, то в наёмники самая дорога.
- У их светлости глаз намётанный, приметили меня сразу, что сноровка есть да и опыта не занимать. Поставили меня десятником над молодыми солдатами, - ветеран ничуть не смущался пред светлыми очами барона, и эля себе плеснул с достоинством. Отхлебнул добряче, улыбнулся немудрёному солдатскому развлечению.
- Тогда много воевали, что между собой, что с перворождёнными с той стороны хребта. Но боги оказались милостивы, попустили - вот я живой да без особой калечи и вышел изо всех передряг. И даже случалось иногда, что города на меч брали, и по зубам перворождённым давали крепенько...
Барон задумчиво покивал, облокотился на стол. Покатал пальцем корку хлеба, крутанул её на столешнице. Затем поднял глаза и чуть прищурился.
- А как же вышло, что ты при таких-то талантах ещё не капитан графской дружины или по крайней мере не сотник?
Солдат понимающе ощерился.
- Да как раз сотником я и был, ваше сиятельство, когда одна оказия приключилась. Упросил потом писаря, чтоб в подорожных десятником отметил - ни к чему похваляться после драки.
Странное дело - в королевстве существовал закон, чтоб ветеранам, выслужившим свой срок, давать послабления всякие да пенсии. А десятники и пуще того сотники получали на возрождаемых к жизни землях деревушку в полное владение. Коль сумеешь укрепиться да вцепиться в землицу, дети-внуки твои потом замок построят. Вот уже и лорд, а там в драке пред ликом короля отличиться - и ты уже полноправный рыцарь. Уж их величество неукоснительно придерживались древнего закона, дабы появлялись древние роды, славные заслугами предков и возвысившиеся доблестью потомков.
С другой стороны, всё верно замыслил старый солдат - с десятника и спрос меньше, и канцелярские крючкотворы не так цепляться будут.
- Так вот, ваше сиятельство, к чему я веду. Да... аккурат два месяца тому я делал ревизию своей сотне да смотрел, кого бы поставить на второй десяток - старому Хенку перворождённые глаз стрелой вышибли, не гож к строевой стал.
Молодой барон слушал, неотрывно глядя в изборождённое не морщинами но шрамами лицо с той стороны ярко светящего подсвечника. По спине невесть от чего вдруг потёк холодный пот, а в руки-ноги толкнула сладковатая хмельная волна, как оно бывает в ожидании перед доброй потасовкой.
- Думал я, думал - подходят-то многие. И тут вспомнил я про солдата одного, что ещё из моего первого десятка, с самого начала службы. Один и остался - остальные кто в землю ушёл, кто по калечи в тыл убыли.
Наёмник пошевелился, ухмыльнулся нехорошо, и барон, глянув на буквально в рот тому заглядывающего Брока, осознал неожиданно, что его десятник неосознанно ощетинился в ожидании неведомой опасности, как окружённый собаками загонщиков вепрь. Вон, костяшки стиснутых на рукояти меча пальцев побелели даже.
- Неплохой вояка был. Звёзд с неба не хватал, но и в драке задних не пас. А на отдыхе завсегда молодым подскажет чего, научит. Да байки всякие травить горазд был, - старый солдат обвёл взглядом заворожено слушающих людей и нехорошо усмехнулся.
- И тут меня словно орочьей палицей кто по темечку приложил. Только, от того в глазах вовсе не потемнело. Наоборот, посветлело, словно шепнул кто сверху - смотри же!
- Обмер я прямо, как осознал, - ветеран поёжился как-то по-мальчишески зябко, чего трудно было ожидать от умудрённого жизнью и битвами бойца. Однако от этого мимолётного движения по притихшей кабацкой зале словно пронёсся неслышный, ледяной и неуютный ветер, разом выстудив людские души.
- И как наяву увидал я в своей памяти - ведь перед боем тот солдат сядет с кем, потреплется по душам. Винцом или элем угостит, за жизнь и баб потрындят на пару. И вот тут только осознал я - с кем тот солдат поговорит да кого словно в дружескую поддержку за плечи обнимет, тот в бою непременно и погибнет.
Как барон не закричал от ледяной иглой вползшего в сердце ужаса догадки, ведомо только богам. Однако всё тело и члены повиноваться отказывались, словно мороз сковал сонную тихую речку.
- Я чуть не заорал дурным голосом, - меж тем негромко продолжал старый солдат, словно не замечая, что у обомлевшего Брока из переклонившейся кружки эль льётся прямо на кольчугу, угрожая не то чтобы испачкать её - но ржавчину приманить точно. - И не столько от осознания неприглядной истины. А от того, что солдат тот уже рядом со мною сидит и мы вспоминаем сообща былые деньки.
Сердце молодого барона трепыхнулось раз-другой, в лёгкие скупо вполз глоток душноватого спёртого воздуха, зато в глазах всё померкло, кроме ярко пылающих свечей. И казалось, что нет в мире ничего - лишь извечная тьма. Да нарушают её только три тщедушные огонька да смутно белеющее лицо старого солдата за ними.
- И тут меня как будто кто за руку дёрнул - а ведь ты следующий, братишка! Ох, как же внутри меня всё перевернулось... видать, и в лице я переменился, потому как собеседник мой на полуслове поперхнулся и спрашивает, чего это со мною?
Незадачливый Броки безотчётно вернул на стол полупустую кружку, привычно облизал оставшиеся сухими губы, а сам не мог оторвать от рассказчика пустых и бездонных глаз.
- А я вроде как очнулся от дрёмы - да наверняка самим знакомо такое, ваше сиятельство, когда в голове вдруг всё становится ясным и понятным. Ещё раз прикинул я - уж на память-то не жалуюсь - да, так оно и есть. И говорю тому солдату, пошли мол, у меня в обозе втайне от графа бутылка старого винца припрятана...
- Ну, и? - как молодой барон сумел выдохнуть эти слова, не понял он и сам. Но что это была его одна из величайших побед над собой и своим так часто отказывающим телом, он помнил ещё долгие годы.
- А то, - ветеран невесело вздохнул. - Отвёл втихомолку в яр, где потемнее и кусты погуще, да и проткнул мечом. Аккурат в сердце, да будет известно вашей милости. А умирать тот никак не хотел, всё трепыхался да за оружие хватался, пока меня словно кто не надоумил - голову напрочь снести да в сердце повторно пырнуть кинжалом с серебряною насечкой, что я всегда за голенищем ношу.
В руке его после мимолётного движения к сапогу оказалось оружие. Но после взгляда на него барон вновь почувствовал, что у него поднимаются дыбом волосы, ибо клинок оказался поеден словно кислотой и оттого почернел да иззубрился потёками металла.
- Граф поначалу не поверили, хотели меня с конопляною петлёй под крепкой веткой повенчать, на манер груши. Да на счастье, магик ихний заинтересовался моим рассказом. Сходил в яр, пошептал там чего-то над телом упокойника.
Старый солдат неодобрительно покачал головой, хотел налить себе ещё эля. Но обнаружив, что в кувшине осталось едва на полкружки, только поморщился.
- И потом принёс на веточке амулет того солдата. Вроде жука чёрного, из камня аль стекла - да уж очень на настоящего похож был. Но магик рукою брать то ли побоялся, то ли побрезговал. На камне обухом разбить не удалось, так он на железном пруте в углях раскалил жука докрасна, а потом в ледяную воду и бросил. Только тогда амулет тот и лопнул, да дыму от него было-то, дыму! Тоже чёрный, да с дурным запахом. И объяснил потом хмурый магик - что-то такое тот солдат знал, что смерть свою столько лет на других перекладывал...
В кабаке воцарилась такая тишина, что даже слышно было, как в красном углу неугомонная муха трудолюбиво засиживает неизменно обретающийся в каждом заведении портрет старого короля. Медленно, словно выныривая из-под неимоверной толщи воды, сознание всплыло из пучины и тут же поёжилось от страха.
- К тому времени и граф отошли маленько, призадумались. К чести их сиятельства, они за спины солдат не прятались - ежели надо, сами грудью на копья лезли. Да и поговорить со служивыми не гребовали. Коли нужда какая или беда, они завсегда помогали, советом ли, делом или серебрушкою. Да и просто поговорить-погутарить о непростом. Смекнули граф, что перед боем и к ним мог подойти тот солдат...
Передёрнувшись от омерзения, молодой барон взглянул на старого служаку совсем другими глазами. Да уж, вон какие фортели иной раз жизнь выкидывает... он пнул потерявшего дар речи и застывшего соляным столбом кабатчика, вытребовал ещё кувшин эля и глечик истомившегося в печи молока.
- А бой тот наутро мы, кстати, выиграли подчистую. Граф удачно расположили в засаде вторую сотню и вовремя в бой ввели. Магик графский тоже озлобился, разошёлся вовсю, и толпу орочью мы просто вырезали. Ни одного насмерть порубанного у нас, кстати не оказалось - редко такое бывает, чтоб ангелы-хранители ничего там наверху не напутали, - рассказчик опечаленно мотнул головой, в расстроенных чувствах одним махом осушил вновь наполненную пенную кружку.
И эль, вылившись свежей струёй на ранее выпитое вино, таки доконал хмельными парами старого солдата - голова того качнулась, тело повело, и он без памяти упал на руки подхватившегося Броки да пары подсевших послушать поближе солдат...
Через поле, через лес мерно и дробно топотали кони. Десяток спешил обратно в замок - солдаты в тёплую казарму, а лошади в вонючую тесноту конюшни да к полным кормушкам. Чуть впереди угрюмо скакал барон, пряча смурное лицо в отворот плаща от крепчающего к ночи мороза. Он поглядывал то на уже любопытно высыпавшие на небо звёзды, что так часто и ненавязчиво напоминают нам о вечном, то на спящего на соседнем гнедом старого солдата, что даже сражённый зельем сидел в седле как влитой.
"А ведь есть деревушка одна на отшибе, можно и уболтать ветерана - да и опытный наставник для молодых солдат это находка куда получше кошеля с золотом"
И думы молодого дворянина вились и текли себе помаленьку. Так же неспешно, как и зимняя дорога в обрамлении белеющих сугробов по сторонам. О тех великих и мерзких знаниях, что зачем-то даровали людям боги, о подлости людей и об их же благородстве. И не было в том ни доброго, ни дурного, просто ленивые размышления в покачивающемся тёплом седле.
Да мало ли какая хрень лезет в голову посреди длинной и иногда тоскливой дороги под названием жизнь?