Как обычно, с самого рассвета, горделиво расправив остатки потерянного в битвах с собаками да людской несправедливостью хвоста, надрывался на плетне возле избы вдовы Малашки пестрый петух Буян. И не было от этого стервеца никому покоя во всей деревне. Даже мертвого из могилы мог он своим истошным криком поднять, а уж про живых и говорить нечего. Чего только деревенские жители с наглым горлопаном этим не делали: и камнем в него бросали, и утопить пытались, и все остальное прочее творили да вот только без толку особого. Не унимался Буян, и каждое утро истошно орал всем побудку, причем орал он её с рассвета и вплоть до заката почти без передышки. Другие деревенские петухи тоже кукарекали по утрам, но делали они это вежливо, не долго и, конечно же, с уважением к роду человеческому. Крикнут они пару раз в строго определенное время и всё, а дальше уж сам думай: вставать тебе с соломенного тюфяка или еще полежать. Здесь уж каждому воля своя.
- Не жизнь с уважительными петухами, а малина сущая, - шептал себе под нос пастух Илюха, сползая с теплого сеновала к прохладе летнего утра. - С этим же сатанинским отродьем только мука одна.
Илюшка осторожно покосился на наглого певца, подобрал с земли камень и резко метнул его в сторону беспокойной песни. Ужасно хотелось не выспавшемуся пастуху злое дело сейчас для крикуна сотворить. До дрожи руки правой хотелось. Потому, наверное, и промахнулся Илюха. Камень только чуть задел по многострадальному хвосту Буяна, и угодил в глиняный горшок, стоявший на лавке возле покосившегося крыльца Малашки. Горшок жалобно ухнул и рассыпался на мелкие кусочки
- Ой, Господи, - торопливо закрестился пастух, поспешно укрываясь за углом сенного сарая, - за что же ты меня так? Теперь точно спасу мне от этой ведьмы не будет. Ох, и изведет она меня горемычного за горшок этот поганый, как Васяню Погорельца за крынку сметаны извела.
До холодного лба раздосадовался Илюха, и было ему от чего так убиваться. Вся деревня от мала до велика, подозревала с некоторых пор Малашку в родстве с нечистой силой. Вся. Вслух-то ей про это опасались сказать, а уж за спиной давно косточки вдовы до самой, что ни наесть белой белизны перемыли. Всё вспомнили Малашке: и мужа-богатыря ни с того ни с сего умершего в одночасье, и частые походы вдовы в сторону кладбища, и презрение ко всему люду деревенскому. А больше всего народ насторожило таинственное появление Меланьи, как будто ниоткуда, теплым летним вечером на деревенской околице. Словно из-под земли она тогда выросла на беду веселому кузнецу Ефимке. Хорошим парнем был деревенский кузнец, да вот только не судьба видно была ему пожить подольше. Все бабы после кончины Ефима на Малашку грешили. Дескать, уморила она мужика своего ночными утехами. Ничего от народной молвы не утаить. И выходило из всего этого, будто нет на деревне ведьмы страшнее прекрасной лицом вдовушки. Побаивался её местный люд, откровенно побаивался. Особенно мужская половина вдовы опасалась. Много чего она от Малашки натерпелась. Правда, сперва ни один мужик не мог понять, что к чему. Только настрадавшись вдоволь, осознали представители сильной половины рода человеческого подлую сущность коварной бабы. Это теперь они всё поняли, а тогда, сразу после смерти Ефимки-кузнеца, самые отчаянные к вдовушке так и липли. Проходу ей по деревне не давали, и гоголем всё перед ней ходили. Тогда её ведьмой никто из мужиков и не считал вовсе. Бабы, так те все, как одна считали, а мужики вот нет. Тогда про неё у мужиков другое мнение было. Всякому ночной порой пожалеть да утешить её хотелось, да вот только не поддалась она никому, не ответила лаской ни на один душевный порыв. Отвергла назойливую доброту довольно дерзким образом, наслав порчу на самых настойчивых ухажеров: двоих, вроде бы даже в могилу свела, а троим такую чесотку подкинула, что лучше уж под мрачную сень кладбищенской сирени лечь, чем плоть свою ежечасно ногтями рвать. Страшно даже подумать, чего баба та творить с мужиками стала. Все как один опасались теперь какое-либо дело с этой зеленоглазой колдуньей иметь. Даже глядеть в её сторону любому деревенскому мужику боязно было. Все опасались, а Илюха сегодня вот не уберегся. Никак не простит ему теперь Малашка разбитого горшка. Эта ведьма никогда ничего не прощает. Натура у неё видно такая. Со дна самого глубокого омута достанет она жертву, чтоб покуражиться вдоволь за посуду, по чистой случайности битую.
- Ох, и изведет меня теперь ведьма проклятущая, - еще чаще закрестился пастух и для чего-то осторожно выглянул из-за угла.
И лучше бы ему этого не делать. Лучше бы так и стоять парню до вечера, прижавшись спиной к шершавой стене сарая. Пользы бы тогда больше для него было. Постоял бы он так подольше и не столкнулся бы своим взглядом с крупными глазами подлой бабы. Век бы таких глаз не видеть, а уж коли, увидишь их, то не забудешь никогда. Так не забудешь, как нельзя забыть изумрудную зелень туманного летнего утра под бледно голубым небом и сверкающую пену в центре черного круговорота глубокого омута. Всё было намешано в глазах Малашки и, взглянув в них только раз, оторваться от этого чуда было никак нельзя. Истинно колдовскую силу источали вдовьи глаза. Сколько Илюха простоял под этим чарующим взглядом, никто не знает. Он сам-то опомнился уже на лугу средь истошно мычащего стада. Весь день у него, как в тумане прошел. Двух телят пастух не уследил. В болото топкое они зашли. Одного-то вытащил проходящий мимо печник Проня, а второй вот утоп. Вечером хозяин павшего телка Митроха в кровь разбил нос пастуху. Только Илюшка и этого не заметил. Мужик бьет его со всего размаху, а он только о вдовьих глазах думает и никак успокоиться не может. К ночи и вовсе невмоготу стало. Закипела душа, заныли колени, кольнуло что-то под самым сердцем, и скатился кубарем Илюха с душистого сеновала на сырую траву. На улице было темно и только бледная, слегка прикрытая легкими облаками луна, выхватывала из густой тьмы покосившиеся силуэты деревенских изб. Пастух часто хватал широко раскрытым ртом ночной воздух, и стало ему от этой прохлады немного полегче. Он вытер рукавом холодный пот и уж хотел было, опять влезть на свой сеновал, но тут рядышком с ним что-то зашуршало. Илюха насторожился, присмотрелся к таинственному сумраку и заметил у плетня торопливо бегущего Буяна. Петух стремительно мчал куда-то, часто перебирая светящимися желтыми лапами. Илюха хотел только головой вослед беспокойной птице удивленно покачать, но тут же увидел, что отворилась дверь Малашкиной избы, и вдова, одетая в длинную белую рубаху, торопливо выскочив за порог, поспешила за Буяном. Не думал пастух, что сам следом за вдовой побежит, а побежал. Сами ноги понесли его по мокрой траве. Бежал Илюха во тьме, не разбирая дороги, видя перед собой только размытый бледный силуэт ведьмы. Не заметил пастух, как забежали они на деревенский погост. Малашка поплутала намного меж густых кустов, покружилась возле насторожившегося храма и пала вдруг на колени возле огромного валуна с давних пор важно лежащего в самой середине кладбища. Илюшка остановился, замер за толстым обломком старой березы и, затаив дыхание, стал наблюдать за вдовой. Только вот понаблюдать случилось ему не долго. Исчезла куда-то вдова буквально через мгновение. Вроде всё тут была, потом вдруг раз, и нет её, будто сквозь землю провалилась. Недолго подивившись странной пропаже Меланьи, пастух, еще немного посидел за трухлявым березовым пнем и осторожно стал подбираться к валуну. Непомерное любопытство взыграло в душе его беспокойной. Но ничего особенного он у камня не нашел. Валун, как валун и сказать больше про него нечего, а самое главное ни одного следочка вдовы возле камня не отыскалось. Луна на помощь Илюхе из облаков выглянула, но даже с её помощью ничего он найти не сумел. Один мох черный, ветки колючие да листья прелые кругом. Пастух уж рукой хотел на свои поиски махнуть, но тут ему показалось, будто что-то в бархатистом мху блеснуло. Даже и не блеснуло, а так померцало чуть-чуть, словно светлячок испуганный. Илюха осторожно пошарил то место рукой и вдруг вскрикнул от острой боли в указательном пальце. Накололся он обо что-то. Пастух быстро сунул палец в рот, потом затряс им яростно, пытаясь утихомирить резкие толчки боли, и неожиданно заметил, что больной палец его светится голубоватым светом. Однако не долго парень на палец свой дивился, боль ему делать этого подольше не давала. Пульсировала она в пальце частыми толчками, не давая пастуху ни мгновения покоя. И решил Илюха, что полегче пальцу станет, если его в мокрый мох засунуть. Сырость она ведь часто боль успокоить может. Как только решил, так сразу это и сделал. Сунул палец в сырую прохладу мха, ожидая облегчения для себя, а вместо облегчения испугался. Зашевелилась под ногами пастуха земля, и стал он, будто проваливаться куда-то. Сперва Илюшка и не понял чего это с ним такое, а уж когда крошево сухих веток к носу подобралось, так ему захотелось заорать во всё горло, да уж поздно было. Полезло хрустящее месиво в рот так споро, что не только крикнуть, а даже дышать уж возможности не было.
- Прости меня Господи, - захотелось прошептать пастуху, да только вот не получилось.
С головой провалился он в кладбищенскую землю. Не по-людски как-то он в неё попал, но попал, и не было ему уж оттуда никакой дороги обратно. Чтобы обратно вырваться, сдаваться нельзя, а как тут не сдашься, если руки с ногами даже шевелиться отказываются. Онемели они с чего-то да свинцом неподъемным налились. Хотел уж Илюха навек с белым светом попрощаться, но тут внезапно ослабла хватка земли, и полетел парень куда-то вниз. Стремительно полетел, так стремительно, что и сообразить не успел, когда на копну свежескошенной травы упал. Упал он в копну эту, скатился с неё в густую мураву и понял, что жив. Лежал пастух на лесной крошечной полянке, окруженный веселым хороводом молодых березок. И было при этом вокруг светло и солнечно. Пастух осторожно поднялся с травы да пошагал, раздвигая ласковые листья березок. Сам не зная куда пробираться стал. Куда захотелось, туда и пошел. Березняк был хотя и густой, но закончился быстро, и очутился Илюха на знакомой ему еще с детской поры лесной опушке. Бывало, целыми днями собирал он здесь горсти алой пахучей земляники и радостно съедал их, усевшись не поваленное злой бурей дерево. Сегодня тоже в росистой траве сверкало великое множество ярко-красных ягод, только вот собирать их было Илюшке недосуг. Не до ягод ему было сейчас. Не на них он любовался в этот миг. На Малашку смотрел пастух широко раскрытыми очами. Как на чудо диковинное смотрел, а та не обращала на него никакого внимания и часто бросала в свой алый рот блестящую на солнышке землянику. Дыхание у Илюхи сперло от виденной красы, а сердце глухим барабаном застучало. И ведь надо было такому именно сегодня случиться. Каждый день ведь пастух до этого на вдову осторожненько смотрел, но чтобы вот так расчувствоваться, такого с ним никогда не случалось. Боялся он её раньше пуще огня, а сегодня внезапно понял, что насмотреться на Малашку не может. Не зря видно в народе говорят, что от любви до ненависти один шажок только. Так бы и смотрел пастух до конца жизни своей на красоту ненаглядную, но тут зашелестели ветки на опушке, и вышел из них Ефимка кузнец. Живой и невредимый вышел, будто и не умирал он никогда, будто и не закапывали его торопливо на деревенском погосте под частые всхлипы местных баб. Вышел кузнец из леса, подошел к красавице, сказал ей что-то и пошли они рука об руку по поросшей травой тропинке. Илюшка за ними хотел побежать, но запнулся о кривую корягу и шлепнулся носом в коричневую болотную лужу. Неудачно упал, так неудачно, что всё лицо его липкая грязь залепила. А как утер пастух грязь с лица, так оказалось, что не солнечной полянке он лежит, а на своем сеновале и где-то рядом истошно орет соседский петух.
Опять весь день Илюха прожил, как в бреду, а уж вечером не ложился и ждал чего-то, спрятавшись за подгнившим углом своего сарая. Долго сидел он, баюкая у груди, томимый от еле терпимой боли палец, но свое все равно высидел. Вновь протопал у плетня петух, а следом за ним побежала и Малашка. И было всё снова так же, как в предыдущую ночь. Опять стоило только Илюхе сунуть свой ноющий палец в сырой мох, и он сразу же провалился под землю. И также самозабвенно любовался пастух Малашей, а потом, споткнувшись о ту же корягу, упал там под землей в грязную лужу, из которой чудесным образом переместился вновь на свой сеновал. На следующий день было опять то же самое. Потерял Илюшка от чудес этих не только покой, но и разум свой. Свихнулся парень умом чуть-чуть от постоянных дум о вдове красавице. Сам не свой стал. Особенно нравилось ему смотреть, как колдунья земляничными ягодами лакомится. Одно теперь только у парня на уме было: скорее бы ночь да на кладбище бежать. Днем-то он её по-прежнему боялся пуще огня, а вот ночью наглядеться не мог. Где-то на седьмую ночь решил Илюха поближе к Малашке подобраться да послушать, о чем же она с Ефимкой говорить будет. Как решил, так и сделал. Пробрался ужом по густой траве и прислушался.
- Не меня ли ты ждешь голубушка? - засмеялся вышедший из леса кузнец.
- А может и тебя, - улыбнулась ему в ответ колдунья. - Человека я настоящего с сердцем любящим давно уже жду, да только вот беда не дождусь никак.
- Раз так, то считай, что дождалась! - улыбнулся кузнец, обнял ведьму за плечи и пошли они, счастливо глядя друг на друга, средь прекрасного летнего разноцветья.
Долго смотрел им вслед Илюха, а потом вдруг опять споткнулся и очутился на своем пыльном сеновале. А там черная дума заползла в его смущенную душу.
- А что если, - размышлял про себя пастух, собирая по деревне мычащее стадо, - мне завтра вместо кузнеца к Малаше подойти? Чего это он-то каждый день подходит? А почему мне нельзя? Как бы хорошо с нею рука об руку до околицы деревенской дойти, а уж дальше пусть будет, что будет. Мне бы только чуть-чуть рядышком с нею пройтись. Потом пусть трава не растет.
Вечером опять Илюшка следом за вдовой на кладбище побежал. Опять уже ставшие для него привычными дела стал там творить, и опять очутился на лесной опушке. Только на этот раз он таиться не стал, а поднялся во весь рост, подошел к красавице и молвил в полный голос:
- Не меня ли ты ждешь голубушка?
Дальше все, как в сказке пошло и вот уж бредут они, обнявшись с лесной опушки к деревенской околице. Малаша щебечет чего-то, ласково щебечет, а дух от неё такой приятный идет, что дыхание у пастуха, раз за разом перехватывает. Слова он своей спутнице от радости сказать не в силах. Только уж у первой избы немного осмелел, крепко прижал к себе красавицу и уж совсем было впился поцелуем в уста её медовые, но тут почитай вся деревня вокруг них собралась.
- Гляди-ка, - хрипло шептала бабка Евдоха, - какую себе Илюха кралю-то отыскал. Вот тебе и тихоня.
- А ничего особенного, - заспорила со злой бабкой добрая тетя Глаша, - Илюша парень видный. Это только наши девки деревенские над ним всё куражатся, а нашлась вот девушка поумнее, так сразу душу его добрую рассмотрела и правильно сделала. Из таких вот как Илюшка самые хорошие мужья вырастают, не то, что мой баламут.
Многие тогда поддержали тетю Глашу, правда были и такие, которые воспротивились добрым словам, но мало их было. А Илюха зажил с той поры, словно в раю. Всему он радовался, всё у него спорилось, и всегда торопил он время, чтобы поскорее наедине с Малашей остаться. Из пастухов Илья скоро ушел. Столяра у него талант ни с того ни с сего открылся. Такие стал лавки резные делать, что их заезжие купцы за самую высокую цену покупали. Достаток у Илюхи появился. Ну а при достатке, чего же и о женитьбе не подумать? Обвенчался Илюшка со своей любовью, как положено, и прожили они счастливо почти целый год. До лета следующего прожили, до той самой поры, когда над землей самые короткие ночи запорхали. И в ту самую пору Малаша. Затуманился взор молодицы, стих веселый смех и растаяла вся нежность её, будто снег на пригорке в апрельскую пору.
- Что с тобой Ладушка моя, - ежечасно вопрошал Илюха свою заскучавшую женушку. - Скажи только, что сделать мне для тебя любовь моя? Ничего я для тебя не пожалею.
Малашка сперва отмахивалась от спроса мужа своего, а потом будто на уговоры жаркие сдалась и прошептала чуть слышно в ответ.
- Болезнь меня точит жестокая Илюшенька, и нет мне от неё никакого спасения. Не долго мне видно жить на этом свете осталось.
- Да как же так-то? - засуетился Илюха. - Да как же спасения-то нет? Поедем скорее с тобой знахаря искать. Их теперь много на Руси развелось. Пойдем завтра же поутру в столицу саму.
- Не поможет мне никто Илюшенька, - ероша русые волосы мужа, грустно вздохнула жена. - Никто мне теперь не поможет, кроме того человека, который любит меня больше жизни. Только вот где такого найти?
- Да как же где-то?! - вскочил с лавки Илюха. - Да вот он я-то! Я ж тебя больше всего на свете люблю! Мне же кроме тебя ничего не надо! Я за тебя всё отдам!
- Так уж и всё? - грустно усмехнулась Малаша.
- Всё! - горячо стал бить себя в грудь кулаком Илья. - Всё, что ни пожелаешь отдам!
- А половину сердца своего отдашь? - чуть прищурив свое зеленое око, строго спросила жена. - Не пожалеешь?
- Да, конечно же, не пожалею! - громко крикнул Илюха и с треском распахнул рубаху на своей груди.
Меланья улыбнулась еле заметно, обняла мужа за шею и стала жарко целовать его в губы. Разомлел Илья от этих поцелуев, запела его душа, закружилась радостно от блаженной истомы, а потом вдруг будто разорвало Илюхину грудь. Тьма непроглядная откуда-то сверху на него упала. Подхватила она мужика, завертела и потащила в глубокий колодец с голубым дном. Долго летел туда Илья, а как провалился, то явственно увидел себя лежащим на стиле головой к иконам.
- Чего это я разлегся там?! - захотелось крикнуть мужику, но не получилось.
Думать получалось, удивляться получалось, а вот крикнуть никак. Потерзался он чуть-чуть от этого, а потом перестал да стал только смотреть и слушать. Много хорошего про себя Илюха услышал. Он даже и не ожидал, что столько всего про него сказать можно, а вот ведь сказали. И так радостно от этого сказа стало, что хоть в пляс пускайся. Одно только омрачало немного радостную душу: уж больно Малаша у стола убивалась. Прямо-таки почернела вся. Успокоить бы её да вот не получалось никак. Два дня Илюха над самим собой витал, а затем будто сковала его неведомая сила. Сковала, упрятала в тесную домовину да сверху еще и крышкой прикрыла. Пока Илья соображал, что к чему по крышке что-то застучало, зашуршало и опутало его вязкой чернотой. Чернота это полезла везде, и так настырно она полезла, что спасу от неё никакого не было. Скоро заползла она через уши и нос в голову и вытеснила оттуда всё, что можно было.
- Ну, вот я вроде и помер насовсем? - на каком-то самом последнем проблеске сознания успел подумать Илюха, и всё для него пропало.
Однако, как потом оказалось, не насовсем Илья помер. Взорвалась внезапно тьма, и узрел мужик опять ясный солнечный свет. Свою избу узрел, только уж больно огромная она было. Просто не изба, а громадина какая-то. Да и всё остальное, что избу окружало, было непомерно большим. Стойки у плетня в обхват, как сосна столетняя, горшок закопченный, будто стог соломы, а цветок лютик размером никак не меньше подсолнуха. Илюха хотел молитву прошептать от удивления этого, да только вместо слов из горла его гортанный крик вырвался. Илья решил крикнуть еще раз, но опять ничего не получилось. Илюха испуганно огляделся вокруг и внезапно понял, что стоит он на бревне высоко над землей. Стало страшно ему и жутко.
- Не свалиться бы отсюда, - подумал мужик и стал утирать со лба выступившую испарину.
И вот тут он аж задрожал от страха. Оказалось, что у него нет рук, а вместо них какие-то огромные лохматые перья.
- Чего это со мной? - испугался Илья, задрожал, закачался и свалился с бревна, часто махая руками.
Ожидал Илюшка страшного удара о землю, но опустился он на неё плавно и даже можно сказать мягко, будто какая-то сила удержала его в воздухе, осторожно опустив на земную твердь. На земле Илюхе легче не стало. Беспорядок там был полнейший. Кругом валялись ветки толщиной с мужскую руку, камни крупные, и по всему этому ходили куры, размером с двухлетнего быка. Куры издали посматривали на Илью, и иногда по-доброму подмигивали ему большим блестящим глазом, радушно подзывая к себе, взмахами грязно-желтых крыльев. Илюха еще раз попробовал осмотреть себя, и страшная мысль пронзила его чуть затуманенное сознание.
- Да я вроде в петуха обратился?! Вот чертовщина какая!
Илья даже задрожал всем телом от страшной догадки, но тут недалеко от него заскрипела огромная дверь и на широкие ступени крыльца вышла она. Сам не понимая как взлетел Илюшка обратно на плетень, чтобы прекрасное лицо Малаши получше рассмотреть и закричал пронзительным криком. Истошно заорал Илюха, так истошно, что уши у него от крика этого заломило. Только жена его на этот крик никакого внимания не обратила. Заволновался Илья, замахал крыльями и поближе к Меланнье решил подобраться, но тут на него огромная лохматая зверина набросилась. Рычит она, лает, а с клыков её желтых мутная слюна капает. Пришлось опять на плетень залетать. Забрался Илюшка на безопасную высоту и давай оттуда Малашу к себе кликать, а та и ухом не ведет. Вокруг Ильи ходили огромные люди и были они все злы и беспощадны. Особенно один, ликом похожий на Луку Лапотника изгалялся. Так измывался подлец, что один раз даже камнем в бок угодил. А когда солнце за лес закатываться стало, Малаша сама к Илюхе подошла и шепнула чуть слышно.
- Ночью на кладбище сегодня приходи Илюшенька.
Еле-еле Илья ночи дождался и побежал по темной дорожке. Уже на погосте догнала его Меланья, она молча кивнула в сторону знакомого уже Илюхе валуна и исчезла меж темных крестов. Возле валуна Илья увидел длинную мерцающую чуть голубоватым цветом траву.
- Разрыв трава, - подумал он, осторожно ухватываясь клювом за всесильное растение. - Так вот почему земля подо мною разверзлась, когда я палец травой этой занозил.
Илюха ударил концом мерцающей травы по валуну, и опять провалился сквозь землю. Только упал он на копну скошенной травы уже не ободранным петухом неопределенного возраста, а молодым, полным жизненных сил человеком. Малаша собирала на опушке землянику. Илья подбежал к ней, и тубы его сами по себе промолвили:
- Не меня ли ты ждешь голубушка?
Потом пошли они по тропинке. Меланья счастливо улыбалась, спрашивая Илюшку то и дело:
- А ты любишь меня Илюшенька?
- Конечно же, люблю! - задыхаясь от нахлынувшего на него блаженства, волновался Илья.
- Больше жизни?
- Конечно же, больше жизни!
Малаша обрадовалась этому ответу и стала целовать Илюшку в губы. А поцелуй у неё до того сладок был, что закружилась от него у мужика голова. Затрепетала вся душа его от прелести этой, а потом вдруг взрыв черный, боль в груди и опять встречает Илюха гортанным криком рассвет, сидя на кривом плетне. Следующей ночью вновь они встретились на светлой лесной опушке, потом еще раз и еще. Всё в те ночи повторялось один к одному. До тех пор повторялось, пока однажды, запыхавшийся от быстрого бега Илюха, не увидел уходящими в обнимку по лесной тропинке Малашу с Лукой Лапотником. Задрожали у Ильи ноги, запершило в горле, захотелось броситься ему следом за уходящей любовью, но сделать этого он не смог. Запнулся Илюха об трухлявый пенек и упал, провалившись куда-то сквозь теплую землю. Вроде бы уж куда ниже проваливаться? А он опять провалился. Сперва летел Илья долго в кромешной тьме, потом стали пролетать около него какие-то светящиеся шары. И становилось этих шаров все больше и больше. Все скоро заполонили они, и увернуться от них уж возможности не было. Вот и не увернулся страдалец. Попал все-таки один шар в Илюхину голову. Искры посыпались у него из глаз от этого удара, круги пошли разноцветные, а потом вдруг озарилось все вокруг ясным светом. Как опомнился Илья от жестокого удара, так понял, что стоит он опять около своего сенного сарая, а на плетне истошно орет петух Буян. Илюха даже прослезился от такой радости, и захотелось ему поскорее побежать к Малаше. Увидеть её очень захотелось. Илья рванулся было к заветному крыльцу, но ноги отказывались ему повиноваться. Ныли колени, болела спина, и вместо стремительного бега получилось у Илюши медленное ковыляние. Поминутно останавливаясь от противной одышки, Илья все-таки добрел до крыльца, но здесь перед ним широкой грудью встал незнакомый молодой парень.
- Куда прешь старый хрыч? - грубо осведомился он.
- С Малашей бы мне поговорить, - чуть слышно просипел Илюха. - Надо очень. Увидеть её хочу.
- Ишь ты, - заржал парень, - тебе уж место на кладбище пора метить старик, а ты всё еще по молодым вдовам бегаешь! Пошел вон! Занято тут!
Парень сильно толкнул Илью в грудь. Илюха замахал руками от этого толчка и рухнул под старый плетень, больно ударившись обо что-то головой. Последнее, что ему удалось увидеть на этом свете, были его желтые, морщинистые и покрытые частыми коричневыми пятнами руки.
Хоронить неизвестного старика решили за церковной оградой. Местный батюшка долго сомневался, а потом сказал церковному старосте:
- А вдруг он нехристь какой? Давай за оградой положим его на всякий случай.
За скорбную работу взялись двое: молодой парень Ефрем Катуста и его дядя со стороны матери Пантюха. Закопали усопшего быстро. А когда уж стали печальный холмик оправлять, Ефрем вдруг толкнул дядю под локоть.
- Глянь-ка, Малашка-то опять на могилу своего мужика ходила. Опять вся в слезах идет. Который уж он у неё?
- Не везет бабе, - причмокнул губами племянник. - Из себя-то вон как хороша, а счастья Бог не дает. И самое главное ничего ей от горя не делается. Она ведь в один день с сеструхой моей венчалась, когда за кузнеца-то выходила. Я еще тогда маленький был. Так сеструха моя теперь старуха старухой, а эта еще краше стала.
- Мне еще бабка говорила, - промолвил, с интересом разглядывая уходящую с кладбища вдову, Пантюха, - что для вечной молодости надо кровь из любящего сердца испить. Вот выпьешь её и никакая старость тебе тогда не страшна. Верное средство.
- Из любящего?
- Из него.
- Да где же такое возьмешь-то?
- То-то и оно, что негде его взять, - протяжно вздохнул Пантелей, доставая из густой травы, завернутый в мокрую тряпицу кувшин с крепким медом.