Живот давно уже притягивало к позвоночнику и, видя что скоро начнёт смеркаться, Томас решил - пора искать пристанище на ночь. К тому же начинало слегка моросить и, несмотря на летнее время, спать в прохладной сырой траве у обочины что-то не хотелось. Даже если разжечь костёр, пришлось бы постоянно следить за огнём, а если морось к ночи превратится в дождь - простуда к утру будет обеспечена. Что ж, придётся тратить последние гроши, безо всякой уверенности, что в ближайшее время можно будет пополнить кошелёк.
Словно подслушав мысли Томаса, за ближайшим поворотом дороги обнаружилось приземистое, а может, попросту вросшее от старости в землю строение - корчма...
Внутри, против ожидания, было вполне прилично. Тяжёлые мощные столы с такими же солидными скамейками чисто выскоблены, пол выстлан свежей соломой. Стены, правда, без украшений - голые тёсаные брёвна, только при входе красовалась тяжёлая резная напольная рама красного дерева, видимо, в неё когда-то было вставлено зеркало. Но самое главное - из кухни тянуло такими запахами, что неизбалованному, да к тому же изрядно проголодавшемуся Томасу показалось, что он попал в рай для любителей вкусно поесть.
Несколько оробев, он потоптался у входа, привычно стесняясь своего потрёпанного платья, не решаясь стряхнуть морось с плаща и шляпы и пройти внутрь помещения. Приземистый, кряжистый корчмарь мельком взглянул на Томаса, сразу определив его платёжеспособность, но впрочем, без видимого неудовольствия ткнул пальцем в стол неподалёку от входа. Не слишком удобно, на самом проходе, но Томас был доволен и этим, справедливо рассудив, что место у входа в корчму гораздо лучше места на конюшне.
Народу было не слишком много. То ли здесь было принято собираться несколько позе, то ли ещё по какой причине, но посетителей было всего четверо. Трое головорезов с огромными кулачищами и ножами за поясом, возможно искателей приключений, впрочем, ведущих себя пока что вполне прилично, попивали пиво за столом, стоящим прямо посреди корчмы. Да человек с надвинутым на лицо капюшоном, может быть паломник, судя по стоящему рядом тяжёлому посоху, сидел в дальнем углу и, казалось, дремал над своей кружкой...
Впрочем, Томас тут же забыл обо всём этом, когда перед ним поставили миску дешёвой похлёбки с ломтем хлеба и кружку пива. Всё, что он мог себе позволить на последние деньги. Правда, оставалось ещё на ночлег, где-нибудь в каморке под крышей... Мяса в похлёбке хотя и не наблюдалось, но навар был вполне приличным, а пиво было пусть и не очень-то холодным, но вовсе не прокисшим, так что тепло начало понемногу растекаться по телу. Вместе с теплом пришло спокойствие, умиротворение, всё стало казаться не такими уж плохим, окружающая обстановка - верхом изысканности, головорезы за столом - милейшими людьми, зашедшими после трудового дня пропустить по паре кружек...
Томас вздохнул и, забыв об осторожности, полез в дорожную сумку, достал разрозненные листы с набросками, письменные принадлежности, разложил всё на столе и задумался. Последнее время дела шли вовсе не так хорошо, как бы хотелось. Если сказать проще, то состояние дел можно было выразить двумя словами: не писалось. В сумке ждала своего часа целая куча исписанных листков, но час этот всё не приходил, и наброски так и оставались набросками - одна-две строфы, а то и строки, и так неоднократно. Даже составлением и перепиской бумаг удавалось зарабатывать всего лишь на скромное питание, только чтобы не умереть с голоду. Томас решил воспользоваться обстановкой, чтобы немного привести в порядок свои записи в тепле, и при каком-никаком свете, потом вряд ли представится возможность - даже если найдётся подходящая каморка для ночлега, на свечу уж лучше не тратиться, и так расходы для него были довольно значительными.
Но, как оказалось, расслабляться было рано. Милейшего вида головорезы явили, наконец, своё истинное лицо. Поначалу Томасу не очень-то была слышна их беседа, но по мере повышения градуса тел повышалась и громкость голосов, до него начали долетать отдельные обрывки разговора. Прислушиваться он не собирался, но голоса не давали сосредоточиться, назойливо лезли в голову, заглушая его собственные мысли, рифмы разбегались по углам, и не было никакой возможности согнать их в одно место. Какой-то Мартин, оказывается, не отдаёт какому-то Петеру какой-то долг... Через некоторое время Томас проникся прямо-таки страшной ненавистью и к обоим главным участникам затянувшейся истории, и к распроклятому долгу, а заодно и к самим головорезам. Поняв, что ничего путного из его затеи поработать над черновиками не выйдет, он вздохнул и стал собирать письменные принадлежности. Видимо, самое лучшее - это отправиться спать. Завтра на рассвете - опять в дорогу.
Но и этой вполне своевременной и безобидной задумке также не суждено было осуществиться. Убрав всё со стола, и подняв глаза, Томас увидел, что один из головорезов спит сном младенца, каким-то невероятным образом удерживаясь на краю скамьи и сложив буйну голову на столешницу, а двое других стоят возле Томаса, изрядно пошатываясь, как на палубе во время шторма, и с интересом его разглядывают.
--
Ты хто? - с радушной улыбкой поинтересовался тот, что постарше, заросший до самых глаз бородой.
--
Томас...
--
Томас! Слышь-ка, он - Томас! - почему-то развеселился старший головорез. Он захохотал и стал тыкать пальцем то в Томаса, то в своего более молодого и безбородого товарища, тем не менее, похожего на первого как младший брат на старшего и точно также радушно улыбающегося. - Томас, он Томас!
Почему это было смешно, Томас не понял, хотя, на всякий случай, тоже заулыбался. Правда, улыбка его вышла не такая весёлая, как у братьев-разбойников, а скорее кривая и озабоченная...
--
А хто ты такой, Томас? - голос у младшего брата-разбойника был такой же зычный, как и у старшего, разве что менее хриплый. - Хто ты такой, я тебя спрашиваю? Что-то я тебя тут никогда не видел! А может, ты какой бродяга, али беглый, с каторги?
--
Не, а может он писа-а-атель, как тот, что недавно забредал? Помнишь? Всех тут расспрашивал да расспрашивал... - Старший разбойник хлопал себя руками по бокам и аж приседал, так его всё это веселило. - Вон, у него в сумке тоже бумаженции какие-то!
Братья-разбойники, изрядно поддав и устав вариться в собственном соку, были рады посмеяться над новым человеком, тем более что человек-то, по-видимому, безобидный и никакого отпора от него ожидать не придётся. И хотя всё вроде бы носило безобидный характер, Томас уже понял, что просто так отвертеться не удастся, и прикидывал, не собираются ли его бить и вообще, как бы вывернуться из создавшейся ситуации с наименьшими потерями. Вот уж битья он весьма не любил, хотя не всегда умудрялся избежать, скорее - наоборот.
Тем временем, младший потянулся к сумке, похоже, собираясь залезть внутрь и посмотреть, что же всё-таки там есть интересного. Этого Томас стерпеть не мог и попытался спрятать сумку за спину. Некоторое время каждый тянул её к себе, пытаясь вырвать из рук соперника, наконец, что-то треснуло - и оба оказались на полу.
Этого уже не смог снести младший брат-разбойник. Он завопил благим матом в обиде, что не смог заполучить сумку, и бросился на Томаса с кулаками. Томас успел заметить, что третий разбойник медленно поднимается из-за своего стола, с интересом вытаращившись на дерущихся. Похоже, этот разбойник приходился самым меньшим братом двум первым, хотя кулаки у него были поболе, чем у старших. Потом Томасу стало не до разглядывания кого-либо и чего-либо. Он понял, что сейчас его будут бить, впрочем - не со зла но, тем не менее, больно, и попытался заползти под стол...
Удар посоха об пол мгновенно прекратил шум и гвалт. Смущённые головорезы переглядываясь и, как бы недоумевая, что же такое произошло, какой бес попутал их, вполне мирных и добропорядочных людей, усаживались за свой стол. Томас ошалело покрутил головой. Братья-разбойники, кажется, уже давно забыли о нём и продолжали пьянствовать, благо, что кувшины ещё не опустели, корчмарь возился за стойкой, не обращая внимания на происходящее в зале, и только паломник пристально смотрел в его сторону, а затем сделал приглашающий жест.
Томас сидел за столом паломника, постепенно успокаиваясь, вертел в руках порванную сумку и рассказывал. Его смущало, что никак не удаётся рассмотреть собеседника. То ли света в корчме не хватало, то ли капюшон был надвинут слишком низко, но черты его лица как бы расплывались в темноте, только изредка скорее угадывался, чем виделся, блеск в глазах...
Паломник внимательно слушал, не перебивая, кивал, время от времени делал глоток из кружки, опять кивал, отхлёбывал... Корчмарь принёс такую же кружку с вином и тарелку с жареной свининой. Томас отложил в сторону пострадавшую сумку и принялся за еду.
Постепенно он успокоился. Ну, мало ли - перебрали местные мужики, да вовремя опомнились, спасибо паломнику прохожему, может, знают они его, может, просто поняли, что человек не простой, да мало ли чего бывает... Спасибо, что нашлось, кому заступиться за бродягу... И Томас, в благодарность за заступничество, свинину и вино, охотно рассказывал о своей жизни, благо, что кажется, слушатель попался внимательный. Постепенно его даже перестало смущать, что он не может рассмотреть лица собеседника...
--
Вот и брожу, как будто шило какое сидеть на месте не даёт. Зарабатываю в основном тем, что переписываю документы, благо - почерк хороший, да там какому неграмотному письмо написать помогу... Да много ли на этом заработаешь? Это если куда-либо пристроиться - в библиотеку там, или к какому господину на службу... Да как посмотрят, говорят - молод ещё! Молоко, мол, на губах не обсохло! Иди, поучись пока! А учёба-то денег стоит...
Томас помолчал. Улучшившееся было настроение снова стало падать. Странно, но он чувствовал, что паломник ждёт от него вовсе не нытья по мелочам, а чего-то более важного, и это чувство не проходило, а только усиливалось...
Наконец, Томас решился.
--
А вот ещё: начинает иногда во мне музыка звучать, хотя играть ни на чём не умею, да и слуха нет, а слышу музыку красивую внутри себя, и вроде как слова пытаются под эту музыку в какой-то порядок выстроиться, каким-то видимым узором улечься... Хватаю бумагу, пытаюсь записать - ан нет, не получается... Прочитаю записанное, ну не то - и всё!
Томас сбился и замолчал. Сидел, крутил в руках кружку.
--
А знаете, меня тут недавно в одном городе за бродяжничество в кутузку упекли было... Правда, разобрались на удивление быстро, выпустили... Так вот, на стене камеры, где я сидел кто-то написал стихи:
Я - Франсуа - чему не рад! -
Увы, ждёт смерть злодея,
И сколько весит этот зад,
Узнает скоро шея.
--
Вот я бы так не смог... Тем более, возможно перед казнью... Я бы многое, я бы всё, наверное, отдал, лишь бы так...
Томас опять сбился и замолчал уже окончательно.
Пауза затягивалась. Томас не знал, что ещё можно сказать, а паломник просто молчал - смотрел и молчал. Из кружки он больше не отхлёбывал. Может - вино кончилось. А может - он просто услышал то, что ожидал и теперь наблюдал за Томасом и думал. О чём?
--
Наверное - или всё?
Глуховатый голос прозвучал резко и абсолютно неожиданно. Томас вздрогнул. Он уже было подумал, что собеседник задремал, слушая его маловразумительную болтовню.
--
Наверное - всё...
--
Нет, молодой человек. Или - наверное, или - ВСЁ. Середины быть не может.
Томас сглотнул ком, невесть откуда взявшийся в горле и с трудом прошептал:
--
Всё.
Собеседник помолчал, обдумывая свои слова.
--
Видишь ли, юноша. Я бы мог дать тебе то, чего ты так желаешь. Но я ещё раз хочу спросить, действительно ли ты согласен заплатить ЛЮБУЮ цену? ЛЮБУЮ цену, которую назначу я?
--
Да... А какую?
--
Нет. Не так. Не всё сразу. Я СЕЙЧАС даю тебе желаемое. Сию минуту. Не сходя с этого места. А цену назову - когда придёт время. Тогда и рассчитаешься. Таково моё условие.
--
Но как же...
--
А вот так же. Ты сказал, что готов заплатить ЛЮБУЮ цену. Так какая разница - когда и где?
--
Да. Я согласен. Что надо подписывать?
--
Да ничего не надо подписывать. Совершенно ничего. Мне достаточно одного твоего слова.
Томас смог только кивнуть, не поднимая глаз. Паломник долго и внимательно смотрел на него, потом хлопнул рукой по столу:
--
Быть тому.
Что-то оборвалось у Томаса внутри, перевернулось, и стало на предназначенное место...
.............................................
Долгий день клонился к вечеру.
Свежий ветерок, резвясь, путался в конской гриве и волосах у всадника, не спеша ехавшего по пустынной в этот час дороге. Тот, казалось, не замечал ни игривого ветерка, ни медленно заволакивающих небо туч - лицо его было задумчиво...
Корчма обнаружилась за поворотом, как всегда, неожиданно. Казалось, с каждым годом она всё больше врастала в землю. Всадник соскочил с коня, бросил поводья подбежавшему слуге, вошёл внутрь.
Народу было не слишком много. Как, впрочем, и всегда, когда Томас заезжал сюда. А заезжал он сюда с некоторых пор каждый год, в один и тот же день. Где бы он ни был, чем бы ни занимался - подходило время, и что-то заставляло Томаса бросать всё, садиться на коня и ехать сюда, в эту корчму. И всё повторялось с завидным постоянством. Трое братьев-разбойников, пирующих за столом, стоящим посреди зала, приземистый, кряжистый корчмарь за стойкой, громадная, резная рама без зеркала при входе... Томас всё собирался расспросить корчмаря об этой раме и о том, что случилось с зеркалом, да всё как-то не случалось.
Всё то же, всё те же.
Вот только человека в низко надвинутом капюшоне и с посохом паломника, сидящего в дальнем углу он ни разу больше не видел...
Теперь в том углу садился Томас, заказывал миску жареной свинины, кувшин вина, и сидел допоздна, а потом уходил спать, чтобы на рассвете отправиться обратно.
Корчмарь привычно кивнул Томасу, когда тот вошёл, тот кивнул в ответ. Братья-разбойники не обратили внимания на вошедшего, занятые своими разговорами о том, кто кому и что должен. Томас уселся на привычное место и достал письменные принадлежности. Он даже не заметил, как перед ним появились миска со свининой и кувшин вина. Ветерок навеял тему:
Вольный странник: гонит пыль,
Не идёт в людские руки,
То ли сказку, то ли быль
Шепчет сбивчиво от скуки,
То ли песню, то ли стон
Напевает в чистом поле,
Вдаль несёт вечерний звон
С монастырских колоколен,
Гриву треплет у коня,
И, теряя даром время,
Травы в пояс наклоня,
Всё цепляется за стремя...
Ну вот, подумал Томас, пока можно отложить в таком виде, потом немного подшлифовать - и готово. Он довольно откинулся на спинку скамьи, потянулся, поднял голову и неожиданно встретился взглядом с блеском глаз из-под низко надвинутого капюшона.
Что-то рухнуло - то ли миска на пол, то ли сердце в пятки...
Какое-то время Томас сидел неподвижно, кажется, не дыша, затем резко втянул в лёгкие воздух - и неожиданно успокоился. Всё-таки не один год ждал он этой встречи, ждал - и готовился... Вот только знать бы, к чему... Не один год...
--
Двенадцать лет.
--
Что? Ах, да. Двенадцать лет.
Некоторое время оба молчали, глядя друг на друга. В корчме наступила полнейшая тишина, даже братьев-разбойников не было слышно.
Томас опустил глаза...
--
Тогда, после нашего разговора, я просто не знал, что и думать... И верил и не верил. Сколько ходит историй, и устных, и записанных на бумаге, о таких сделках... О том, как Некто даёт простому человеку всё, что тот ни пожелает - славу, богатство, что там ещё, в обмен на душу. Если другим так везло, то чем хуже я? Мальчишеская глупость, самонадеянность... Ничто не даётся даром, это я понимал и раньше. Потом я понял, что и цена цене - рознь. А я к тому же и цену-то не знал... Правду говорят, неизвестность - хуже смерти.
Томас говорил и говорил. Сбивчиво, глядя в стол, не смея поднять глаз.
Человек в капюшоне молчал и слушал.
--
Некоторое время спустя я всё же начал успокаиваться. Во-первых - что-то, где-то, когда-то... Скоро - не скоро... А стихи ведь стали получаться не в пример лучше прежнего... Я бродил по свету, жадно впитывал всё происходящее, и - писал, писал, писал! Всё, что я видел, о чём слышал - всё переносилось на бумагу. Появилась известность. Появились поклонники и покровители. Я спешил жить, спешил писать. Спешил сделать как можно больше. Я ведь не знал - когда?!!
Томас помолчал, собираясь с мыслями. Тишина в корчме звенела миллионами цикад. Здесь не было никого, кроме них. Да и во всём мире, скорее всего - тоже... Томас нервно сглотнул и продолжил. Он спешил выговориться, сбросить напряжение, накопившееся за годы молчания.
--
Я не обзавёлся семьёй, не построил дом, не вырастил детей... Я боялся, что когда врасту корнями в землю, в близких, как раз и придёт время, и это будет слишком больно и для меня, и для кого-то ещё... Я бродил и писал... И каждый год, в один и тот же день я приезжал сюда. Срок назначен не был, но я понимал, что всё произойдёт именно в этот день. Только вот - какого года? Садился на это место и ждал. Я знаю, что рано или поздно платить придётся за всё:
Но каждому воздастся по делам.
И Некто, отделив козлищ от агнцев,
Поэтов и пророков - от мерзавцев...
Нет: дав свободу сброшенным телам
Построит души лагерный конвой
И разведёт по разным казематам.
Ведь Рая нет - ни пешим, ни крылатым,
Но Ад - в душе - у каждого - он свой...
Томас ещё немного помолчал.
--
Мне не стыдно за свою жизнь. Я жил, как умел. Называйте цену. Я готов платить.
Человек - человек? - в капюшоне молчал. Как и в прошлый раз, он просто сидел, и нельзя было понять, то ли из-под капюшона незаметно и внимательно наблюдает за Томасом, то ли просто дремлет.
Пауза затягивалась. Томасу ужасно хотелось поёрзать на скамье, устроиться поудобнее, ему казалось, что сидит на этой скамье он уже двенадцать долгих лет, всё тело у него невероятно затекло и совершенно необходимо срочно переменить позу...
--
Мне больше нравится другое:
То ли небо на землю стекло,
То ли небо - над миром стекло,
То ли просто исходит слезами
На скрещеньи небесных дорог
Престарелый языческий Бог,
С голубыми когда-то глазами...
Казалось, под капюшоном мелькнула мимолётная улыбка...
Томас шумно сглотнул. Слова паломника вновь прозвучали неожиданно.
--
Знаешь, а ведь, в сущности, ты мне ничего не должен. Никто не может дать человеку сверх того, что Бог уже вложил при рождении. Только человек такое существо, что не всегда знает о том, что в него вложено. И не всегда умеет этим распорядиться. Иногда ему просто не хватает уверенности в себе. Вот так. Ты знал, что Дар у тебя есть. В тебе не было уверенности. Я лишь слегка подтолкнул тебя. Чтобы ты поверил. Не мне поверил - в себя. Ты же знаешь, что люди, как правило, в первую очередь верят другим, и только потом - себе. Вот и всё. Ты, наконец-то - поверил. И стал тем, кем должен был стать. Поэтом. Твои стихи - и есть твоя плата. Да к тому же - каюсь, как ни нелепо это звучит... Я ведь заставил тебя двенадцать лет думать о расплате. Кто-нибудь более слабый наверняка сошёл бы с ума или наложил на себя руки. А ты - выдержал. Мы в расчёте, Томас. Мне не нужна твоя душа, она - в твоих стихах. А семья, дом... Ты ведь бродяга по жизни, и сам это прекрасно знаешь! Такие, как ты, не заводят ни семьи, ни дома. Их удел - бродить по миру и писать. Без таких, как ты, мир был бы гораздо беднее. Прощай, Томас!
--
Кто ты?
Капюшон, наконец, откинулся. На Томаса с лёгкой улыбкой смотрел смуглый горбоносый человек неопределённого возраста. В тёмных глазах сверкали блики огня. Не того, который бился в масляной лампе на стене...
За мгновенье перед тем, как собеседник исчез, а может быть - мгновеньем позже, по залу пронеслось дуновение ветра и тихий шёпот, услышанный, наверное, только Томасом:
- Я часть той силы, что вечно хочет зла и совершает благо...
Корчмарь стоял, облокотившись о стойку, и о чём-то напряжённо размышлял...
Братья-разбойники, наверное, впервые в жизни сидели за столом молчаливые и сосредоточенные ...
Пора спать, подумал Томас опустошённо. Завтра рано в дорогу...