Я задержал дыхание и сконцентрировал пытливый взгляд на деталях паркета, давно нуждавшегося в новом слое лака. Тошнота не отступала. Напротив, она неумолимо приближалась к критическому порогу, угрожая некоторым образом компенсировать вышеупомянутый недостаток лакового покрытия.
Гнусная девчонка с её отвратительным, ярко-красным эскимо в липких пальчонках, и с этими жирными, вальяжно расплывающимися пятнами на платье, упрямо торчала у меня перед глазами, где-то в самом центре моего мироощущения, почти блокируя своим демонстративно-детским личиком несовершенства профессорского паркета. Чем отчётливее вырисовывалась перед моим внутренним взором её до порочности невинная мордашка, обрамлённая жидкими, выгоревшими на солнце кудряшками, чем ярче полыхали на блёкло-жёлтом ситце алые пятна от мороженого, тем сильнее сдавливала мне горло тошнота. Странная причинно-следственная взаимосвязь между лирическим образом детства и нарастающими последствиями тряски в служебном автомобиле, побудила меня лихорадочно перетасовать в голове традиционно-выручающие образы, надеясь, что они вышибут мерзкую девчонку с её позиций, прочно укреплённых в моём сознании и желудочно-кишечном тракте.
Среди палитры образов и мазохистских воспоминаний - коллекции, которой мог бы гордиться любой застарелый параноик - предсказуемо на первый план выдвинулся эпизод в Барселоне. Это был один из тех сладких уколов в сердце, которые неуклонно востребуются мною после изрядной порции алкогольных напитков, поглощённых к унылом одиночестве. То есть. когда возникает острая необходимость к самосостраданию. Лет шесть назад я и бывшая миссис Дорф провели две недели отпуска, колеся по Испании. В Барселоне мы остановились в районе Баррио Готико, в старом обшарпанном отельчике, и провели дивный вечер слоняясь вверх и вниз по Лас Рамблас. Мы глазели на паноптикум живых статуй в самых фантастических обличьях и нарядах, на экзотические цветы, на мелкоформатный животный и птичий мир, выставленный на продажу, перемежали мороженое сангрией, объедались фруктами на неповторимом рынке Ла Бокерия, фотографировали друг друга в нелепых позах на фоне всего этого карнавала жизни, целуясь и хохоча невпопад. В конце Ла Рамблы, на Плаза Каталунья, сидели три парня-гитариста, виртуозно нанизывавшие один традиционный романс на другой: от затаённо-страстного "Беса ме, мучо", они выскальзывали в осенне-печальный "Историа д'ун Амор", через надрывающие, оборванные арпеджио вплывали в "Ноче де Ронда" и растворяли в душной каталонской ночи призывные, но безответные аккорды "Мухер". Внутри широкого круга, образованного весело покачивающейся и притопывающей в такт толпой, танцевали что-то среднее между вальсом и нетребовательным танго старичок и старушка. В их взглядах друг на друга было столько беспомощной нежности и беззаветной любви, что меня до дрожи пробрала тогда зависть к счастью этих людей. К чувствам, которые не заглушили время, войны, банкротства государств, ложь политиков и крушения империй. Я потянул Луиз за руку и мы осторожно, теряя ритм и наступая друг другу на ноги, завальсировали под очередную, до холодка по коже знакомую музыку, под одобрительные возгласы толпы, под безудержный гвалт Ла Рамблы. И тогда меня захлестнула волна сладкой беспечности, неожиданное ощущение сиюминутности счастья и безмерного, безграничного покоя. Все желания исполнились, все потери вчерашних дней растворились во всепрощении беспамятства. Впереди была только вечность жаркой ночи, переполненной смехом, поцелуями, сладкими запахами каталонской весны и бесшабашной россыпью гитарных аккордов.
Всё промелькнуло. Всё просвистело мимо. Любовь и музыка прошли стороной, оставив меня здесь, на обшарпанном полу, на излёте сентябрьского дня. Дня, который был тем же самым, что и вчера, и тем же, что будет завтра: наполненным рутинной мерзостью повседневного существования Колина Джеймса Дорфа, тридцати пяти лет, разведённого, несостоявшегося историка, но состоявшегося археолога. Средней руки специалиста по раскопкам человеческих отбросов и восстановлению причин нечеловеческой ненависти. Вашего покорного слуги, ныне пребывающего на четвереньках, в состоянии тяжёлой тошноты, спасибо за внимание, не оставайтесь на нашем канале, мы не прервёмся даже на рекламу.
"Я начинаю повторяться" - подумалось мне. Между трезвым осознанием обьективной реальности и полномасштабной депрессией граница была почти незаметной... И эту границу я пересёк по крайней мере дважды за один день, не отдавая себе отчёта в глубине собственного падения. Пожалуй, мне стоит спрыгнуть с подножки этого автобуса, пока он не довёз меня до остановки "Психоз маниакальный" или депо "Верёвка конопляная".
- Тошнить перестало! - сказал я вслух сам себе. Наверное, чтобы самого себя в этом убедить. Тошнить действительно перестало, но место тошноты заняло ощущение безграничной усталости и тоски. Для борьбы с этой новой напастью требовалась новая мантра.
- Теперь прекратим истерику. Начнём думать о позитивном. Вот, например, перед нами новая жертва Джека Потрошителя. Даже две, учитывая полицейского на лестнице.
С этими вдохновляющими словами я поднялся с колен и с удивлением обнаружил, что всё ещё судорожно сжимаю ручку портфеля в окаменевшей правой ладони. Я с трудом разжал пальцы и выронил портфель. Кощунственно нарушив в прямом смысле слова "мёртвую" тишину кабинета, портфель грохнулся на паркетный пол.
Я приблизился к столу, за которым, свесив голову на грудь и привалившись к спинке кресла, сидел Калебо. Казалось, что Калебо встретил свой смертный час в максимально удобной позе, в некоей спокойной готовности: руки его комфортно покоились на подлокотниках, мёртвые глаза казалось продолжали всматриваться куда-то вправо. Я посмотрел в направлении его остановившегося взгляда. Справа был только очередной стеллаж с книгами и ничего более, что заслуживало бы пристального внимания.
По всей вероятности, Калебо был мёртв уже достаточно долго: кровь из разреза на горле, угадывавшегося под тяжёлым подбородком, остановилась. Края разреза были видны только с левой стороны шеи - самое начало глубокой раны, неровные кромки которой уже покрывались коркой засыхающей крови. Калебо был одет в легкий серый свитер, который набух на груди и животе и приобрёл подобие некоей чёрно-бордовой кирасы.
Калебо был солидным мужчиной с благородной внешностью профессора старой школы: седовласый аристократ, аккуратно пострижен, тщательно выбрит, легкий загар. Всё это несколько молодило его, то есть компенсировало редеющие волосы, выцветшие глаза и глубокие морщины на лбу и вокруг рта. Внешне Калебо производил впечатление человека властного и строго. Возможно -педантичного. Впечатление было несомненно сиюминутным и обманчивым. Судя по состоянию письменного стола, Калебо не отличался ни организованностью, ни вниманием к деталям. Стол его походил на стол Смедли-Кёртиса: тот же завал из папок, книг и отдельных листов бумаги, покрытых убористыми записями, примитивными рисунками и просто каракулями, которыми обычно забавляются в процессе долгих и скучных телефонных разговоров. Кстати о телефоне. Телефон стоял тут же, слева от Калебо. Трубка была снята. Из неё доносились недовольные щелчки. Так вот отчего был занят телефон. Причём занят был он по крайней мере с тех пор, как мы сели в машину на Гар дю Норд, то есть более сорока минут. Это значило, что Калебо мог быть уже мёртв, когда Маршан звонил ему в первый раз. Не стоило труда догадаться, что маэстро Потрошитель предусмотрительно снял трубку до или после убийства: пусть Маршан считает, что с профессором всё в порядке - профессор просто болтает по телефону.
Я дотронулся до щеки Калебо. Кожа была сухой и прохладной. Температура тела начала падать по крайней мере полчаса назад. Возникало несоответствие: судя по интенсивности потока артериальной крови из располосованного горла дежурного полицейского на лестнице, нападение на несчастного жандарма произошло буквально несколько минут назад. Буквально перед нашим появлением в подъезде. Не случайно Маршан рванулся за девчонкой с мороженым, учитывая что пятна на её платье были подозрительно алого цвета. Мысли о девчонке было всколыхнули притаившуюся где-то в недрах организма тошноту, но я тут же отогнал их. Не столько из-за боязни тошноты, сколько как абсолютно абсурдные. Девчонка десяти лет с мороженым, а не бритвой в руках, не могла неожиданно напасть на полицейского, который был в два раза выше ростом, да ещё и нанести ему смертельную рану, перерезав каротидную артерию. Если это был классический разрез Джека Потрошителя, то сила для этого нужна было недетская, даже при полной неожиданности нападения. С такой раной и при отсутствии немедленного хирургического вмешательства полицейскому уже ничто не могло помочь. У меня не было никакой надежды на вертолёт скорой помощи.
Странным было и то, что в квартиру Калебо поклонник Джека Потрошителя проник, не привлекая внимания дежурных полицейских у входа в подъезд и жандарма, находившегося на лестничной клетке. Как ему это удалось? Тем же чудесным способом, что и проникновение в дом букиниста Арлингтона - без поднятия тревоги, без воя сигнализации? Или же он давно уже прятался в подъезде или даже у кого-то из жильцов? Ещё до прибытия полиции? Это значит - чуть ли не с самого утра. Покончив с Калебо, он какое-то время околачивался в его апартаментах. Только при выходе из квартиры Калебо он натолкнулся на несчастного полицейского. Более того, учитывая свежесть раны на горле полицейского и то, что из подъезда кроме тошнотворной девчонки никто не выходил, Потрошитель мог всё ещё находиться в подъезде. Этажом выше или в одной из квартир.
Эта мысль обожгла меня и вытолкнула из квартиры на лестницу. Перед телом полицейского, чуть ли не плавающим в крови, залившей уже весь пролёт, склонился его коллега - один из двух жандармов, которых мы встретили на улице. Он просто сидел на корточках и разглядывал рваную рану на шее поверженного полицейского. Я остановился в дюйме от кровавой лужи.
- Преступник. Он может быть ещё здесь. Этажами выше. Или на чердаке. Или в одной из квартир... - французский из меня вырывался каким-то отдельными фразами. С нарушением всех правил грамматики.
Полицейский обернулся в мою сторону. Лицо его было землисто-серым.
- В этом доме нет чердака, - тихо сказал он. - Мансарды. Морис побежал на верхние этажи. Сейчас прибудет наряд из соседнего отделения и проверит все квартиры. Уже запросили ордер у прокурора. На обыски.
- А мсье Маршан?
Полицейский неопределённо покрутил рукой.
- Выбежал на улицу. Вопил как безумный. Спрашивал про Натали. Что это с ним?
Я пожал плечами.
- Он умер. - вдруг сказал дежурный полицейский. - Потеря крови.
- Он умер гораздо раньше. От удушья. У него перерезаны трахеи. - сообщил я и тут же пожалел об этом. Полицейский смотрел на меня с плохо скрываемым раздражением.
- Мы вместе работаем. В одном участке. - сказал он и отвернулся.
- А кто такая эта Натали?
- Просто девочка. Живёт этажом ниже. Мама у неё симпатичная. Блондинка.
- Семье погибшего сообщили?
- У него нет семьи. Точнее есть, но не в том смысле. У него есть мужчина. Партнёр. Дежурный по участку с ним свяжется. - по тону полицейского было ясно, что беседа со мной ему исключительно претит.
В этот момент в рации у него что-то заскрежетало и он погрузился в разговор с диспетчером. Кто-то лающим голосом под аккомпанемент воя сирен запрашивал информацию о произошедшем.
Мне было явно нечего здесь делать. Никакой информации от Калебо я не получил. Поездка в Париж обернулась двумя трупами. Меньше недели прошло со времени убийства Сайида Рахмана, а количество трупов возросло до шести, если предположить, что найденные в Темзе подросток и старуха относятся к этому мистическому делу. Поэтому я решил, что мне пора вернуться в Лондон. В любом случае, мне неплохо было бы выйти на свежий воздух и выпить кофе. Ещё лучше пива. И покурить я бы не отказался, хотя уже десять лет не курил.
Я вспомнил, что забыл портфель в квартире Калебо: "Придётся за ним вернуться. Маршан не обрадуется, что я мотался туда-сюда по месту преступления, роняя волосы и ворс с костюма. Больше возни криминалистам".
Я вернулся в квартиру Калебо. И это было моей ошибкой. Точнее не само возвращение, а то, что перед тем, как забрать портфель, я решил подойти к столу Калебо и посмотреть, над чем он работал перед смертью. Вдруг писал письмо кому-нибудь. В манере Арлингтона. Этакая смертельная цепочка: прочти и напиши другому.
Всё было гораздо хуже. Перед Калебо лежала раскрытая кожаная папка. Рядом с ней - обычная шариковая ручка. На левой внутренней стороне папки располагались страницы распечатки какой-то научной работы, которую Калебо по всей видимости редактировал. Моего французского хватило на то, чтобы понять, что речь шла о происхождении какого-то редкого полинезийского языка. На правой стороне папки лежал отдельный лист бумаги, на котором Калебо в моменты скуки, размышлений или телефонных разговоров чертил всевозможные каракули. В верхней части листа были нарисованы старинные пистолеты и забавные рожицы. Чуть ниже шли упражнения в каллиграфии. Калебо раз десять написал различными видами старинных шрифтов одно единственное слово - "Пежо". Далее помещались несколько непонятных загогулин, а под ними строчка из английской песенки с одной орфографической ошибкой. Точнее опиской. "Старый МакДОнальд владел ферфой". Не только буква "Д", но и последовавшая за ней "О" были заглавными. Вместо "farm" было написано "farf". Или я окончательно поддался прелестям паранойи, или сочетание "ДО" и "рф" должно было привлечь моё внимание.
Доказательтсво последнего следовало далее. Вторая строчка песенки была полностью переделана. "И на ферме у него была собака". Насколько я помню, в песне речь шла о самых различных животных сельскохозяйственного назначения, но Калебо отчего-то сфокусировался именно на собаке. Вслед за собакой, после ряда зигзагов, кругов, скрипичных ключей и просто вычурных загогулин, шёл каллиграфически исполненный список двенадцати цезарей. Один из них - Нерон - был написан заглавными буквами. Только один. Не грандиозный Август, не заика Клавдий, и даже не пошлый Калигула, а именно Нерон. Чуть ниже, был схематически - как если бы детской рукой - нарисован автомобиль. И снова - "Пежо пежо пежо пежо..."
Когда я был подростком у меня была собака, которую звали Нерон. Её сбила соседская машина. Марки "Пежо".
Прелестно. Человек, который в полдень не мог правильно произнести мою фамилию и выспрашивал обстоятельства моей личной жизни, знал подробности из моей биографии двадцатилетней давности. Некий кинематографический сюрреализм, развивавшийся вокруг меня с момента появления в поезде Лондон-Париж господина Ди, прогрессировал в своей бестолковости, но у любого безобразия должны всё же имется свои приличия. Я никоим образом не планировал стать одним из штатных актёров в этом театре абсурда.
Возможно, это просто моё болезненное воображение. Рисовал себе человек. Чертил. Упражнялся. Может он хочет машину Пежо купить. Из патриотизма, например. Калебо, как мне представлялось был человеком склонным к Ягуарам и Мерседесам. А может быть его любимая книга - "Двенадцать цезарей" Светония. А вольное прочтение песни про старого МакДональда - это уж совсем совпадение. Как и заглавная буква "О". Как и ошибка: в конце концов, "м" и "р" можно легко перепутать. Всё можно легко перепутать. Если очень этого захотеть.
Калебо, видимо, возжелал этого ещё более. Самый центр страницы он заполнил мелкими, причудливыми иероглифами. Я уже видел эти иероглифы. Не так давно. Буквально четыре часа назад. Когда, в ожидании Евростара на Париж, разглядывал на вебсайте лингвистов-любителей фотографии рукописи Войнича.
Увы мне. Увы, увы. Каракули Калебо предназначались мне. Причём, как я понял, именно войничские иероглифы, тогда как всё остальное служило лишь закодированной приманкой. Серией ассоциаций для особенных тугодумов. Точнее одного тугодума. Колина Дорфа. Отчего моя жизнь столь нескучна и столь многообразна?
Означало ли это, что мне следовало расшифровать таинственные письмена? Почему Калебо решил, что мне вообще это будет интересно? Покойный профессор слишком много решений принял за меня. Сначала он настоял на том, чтобы я немедленно выехал в Париж. Теперь он распорядился моим свободным временем и выдал мне домашнее задание. Рассчитывал ли он на моё чувство долга или посчитал, что я с головой окунусь в расшифровку этой безумной рукописи с голыми женщинами в зелёных ваннах? Стану активным участником интернет-клуба "Юных Дешифровщиков", их заумных дискуссий о гематрии и энтропии текста? Активно подключусь к горячим дебатам и бурным дискуссиям на вебсайте "Друзья Войнича"? И что вообще представлял из себя предназаченный мне текст? Особо остроумную цитату из оригинала мистера Бэйкона? Или некую эпистолу на войничском языке, в которой Калебо письменно изложил тайное знание, что ни в коем случае нельзя было сообщить по телефону, а только с глазу на глаз? Оставил ли он разгадку тайны Джека Потрошителя или Латинского Убийцы в этих иероглифах, когда понял, что меня он уже не дождётся? Кстати, а что побуждало меня стоять здесь и размышлять о его помыслах? Нездоровое, кошачье любопытство или действительно наивное чувство профессионального долга?..
Запомнить таинственные знаки я был не в состоянии. Меня уже тошнило сегодня. Красть потенциально важные следственные материалы мне не позволила бы совесть. Поэтому я пошёл на компромисс и вытащил из внутреннего кармана пиджака мобильный. Это был достаточно новый Сони Эрикссон с очень приличной камерой. Я сделал несколько снимков разных частей экзотического послания Калебо. Когда я рассматривал качество полученных снимков на дисплее, в комнату ворвался тяжело дышащий Маршан. За ним вбежал полицейский, с которым я ещё не сталкивался.
- Что вы тут делаете, Дорф? - спросил Маршан тоном, не терпящим ответов.
- Звоню, - я потряс мобильным.
- Кому вы звоните?
- Начальству. Лично начальнику управления Смедли-Кёртису.
- Никому не звоните. Ничего ни с кем не обсуждайте пока не будет согласовано с официальными инстанциями.
- Мы тоже официальные инстанция. Скотланд-Ярд...
- Я вас могу арестовать, Дорф. И отобрать телефон. Так что, ведите себя в соответствии...- Маршан подошёл к столу. - Лако, распорядитесь, чтобы все эти бумаги были бы приобщены к делу и отправлены на экспертизу. Да, а всё таки, что вы тут делаете, Дорф? Почему вы тут торчите? Вы мне место преступления загрязняете. Лако здесь останется до прибытия криминалистов, а мы с вами удалимся. Пойдемте, пойдемте... - Он подхватил меня за под локоть. Я спрятал телефон обратно в глубины пиджака и покорно потащился за Маршаном.
- На улицу пойдём. - распорядился Маршан. Мы обошли безжизненное тело при входе в квартиру, прочавкали подошвами по луже крови и зашагали вниз по лестнице, оставляя тёмно-красные следы на ступеньках.
Я только собрался выразить Маршану своё негодование по поводу его грубости и непрофессионального отношения, как мой французский коллега по благородному делу сыска вдруг застыл, как вкопанный, и отпустил мой локоть. Этажом ниже ещё один полицейский стоял перед открытой дверью в квартиру. На пороге стояла симпатичная блондинка, прижимая к себе юную Натали. Натали была во всё том же отвратительном жёлтом платьице. Только абсолютно чистом, без каких-либо следов мороженого или прочих красящих субстанций, пищевых и несъедобных. Странным было также то, что никакой тошноты вид девчонки у меня более не вызывал. "Ещё одна небольшая радость" - подумалось мне. На лице блондинки было недоумение, в глазах девочки - испуг.
- Ещё раз прошу прощение за вторжение и огромное спасибо за ваше понимание и помощь следствию,- сахарным голосом объявил полицейский. - Когда мы получим соответствующие полномочия, мы проинформируем вас о том, что произошло в вашем подъезде.
- Простите, мадам, - Маршан подошёл ближе к порогу квартиры блондинки. Девочка с непосредственным изумлением воззрилась на его широкомасштабную фигуру. - Как я понимаю, мой коллега, уже спросил вас, не видели ли вы каких-либо подозрительных личностей в вашем подъезде за последние полчаса-час? - когда блондинка кивнула, Маршан уставился на девочку. - А малышка? Она выбегала минут десять назад на улицу. С мороженым. Видела ли ты, дорогая, незнакомых людей в подъезде? Впрочем, ты могла видеть и знакомых людей, которые могли странно себя вести... На лестнице, скажем... В общем, кого ты видела в подъезде?
Девочка замотала головой. Блондинка вдруг приобрела решительный вид и загородила Натали своим телом.
- Я уже объяснила мсье полицейскому, что мы не выходили из дому с тех пор, как пришли с танцев час назад. - Мсье полицейский явно был не в курсе случившегося анахронизма и удивлённо переводил взгляд с блондинки на Маршана и обратно. - А что, собственно, произошло?
Маршан проигнорировал её вопрос.
- Но я собственными глазами видел, и двое моих коллег тоже видели, как ваша милая дочь выбегала из подъезда минуть десять, ну, от силы пятнадцать назад!
- Значит у вас коллективные галлюцинации! - гневно отпарировала блондинка. - Я вообще никуда не отпускаю дочь одну в её возрасте. Благодаря вашей бездеятельности, кругом одни маньяки. Я - не безумная отпускать девочку десяти лет на улицу без присмотра!
Блондинка вдруг отвернулась и крикнула куда-то вглубь квартиры:
- Мадам Дессоль! Мадам Дессоль. Будьте добры, подойдите сюда на секунду!
Из недр квартиры в коридор юрко выскользнула пожилая, но весьма бодрая женщина и, остановившись позади блондинки, стала недобро разглядывать Маршана.
- Мадам Дессоль, не могли бы вы объяснить господам из полиции, где Натали была на протяжении последнего часа без всякого перерыва?
- У Натали был урок музыки. Дитя обучается игре на флейте под моим руководством. - сухо ответила мадам Дессоль.
Блондинка торжествующе посмотрела на Маршана.
- А теперь Натали пора продолжить занятия, а мне работу над статьёй. Если у вас возникнут какие-либо ещё вопросы, постарайтесь, чтобы они были менее абсурдными! - с этими словами она уже начала закрывать тяжёлую барочную дверь, но Маршан резко выбросил вперёд мясистую ручищу и придержал дверь за литую бронзовую ручку.
- Постойте, мадам. Мы в данный момент проверяем все квартиры в этом подъезде. Не соблаговолите ли вы помочь следствию и...
- У вас есть ордер, подписанный прокурором? - Блондинка смерила Маршана презрительным взглядом. - Нет? Нам не о чем более разговаривать. Извольте оставить нас в покое.
На этот раз блондинке ничто не препятствовало: Маршан отдёрнул руку так, как будто дверь неожиданно приобрела температуру кипения.
Полицейский пожал плечами и стал подниматься вверх по лестнице. Лицо Маршана приобрело злобное выражение.
- Ордер у нас скоро будет! Можете не сомневаться! А пока что из этого дома без документов никто не выйдет! - рявкнул он. Где-то в глубине квартиры слабо загнусавила флейта. - Времена настали... Все разбираются в юриспруденции и следственной процедуре... Ну что ж, все особо подозрительные резиденты подъезда будут проверены с особым пристрастием... - это уже адресовалось мне. По крайней мере, мне так подумалось. Как выяснилось, я ошибался.
- Николя, насчёт этой девочки. Натали, кажется, - небрежно поинтересовался я, когда мы спустились ещё на этаж ниже. И на этом этаже уже торчал жандарм. - С чего вы вдруг за ней побежали? Неужели вы решили, что она перерезала горло вашему коллеге?
- Дорф, вы что, идиот? - Маршан с ненавистью посмотрел на меня. Меня всегда радовало непринужденное хамство французов в отношении лиц мало им знакомых. Маршан помолчал и как-то неубедительно продолжил, - Я побежал за ней только потому, что она могла видеть убийцу. Мартен был убит прямо перед нашим приходом.
На поясе у Маршана заверещала рация. Видимо отобрал у одного из полицейских. Маршан подхватил рацию и щёлкнул кнопкой.
- Маршан слушает.
- В квартире номер пять - ничего, - протрещала рация.
- Понял. Продолжайте. Держите меня в курсе.
- Сколько квартир вам удалось проверить? - спросил я.
- Пять... - хмуро сказал Маршан. - В двух - не открывают. Либо никого нет дома, либо... Ещё в двух, включая предыдущий экземпляр, требуют ордер. Короче, запрашиваем прокурора, чтобы дал ордер на обыск и - в исключительных случаях - разрешил ломать двери.
- Очень странная ситуация, однако,- решил я поддержать Маршана в его недоумении. - Я тоже видел как эти двое полицейских болтали с этой девочкой... Я как раз подумал, что вы её в итоге догнали и отвели обратно домой...
- Никого я не догонял и домой не отводил! - взорвался Маршан.- Оставьте вы эту тему, в конце концов!
Я заткнулся и мы оба молчали до тех пор, пока Маршан не вытолкнул меня на улицу. Перед дверью в подъезд стояли два квадратного вида молодых человека в немнущихся костюмах. Маршан подтолкнул меня в их направлении.
- Вам придётся пройти с этими двумя господами, Колин.
- Это с какой ещё стати? Кто это такие? - я порядком струхнул. К подобному повороту событий я был совершенно неподготовлен. Франция - не Великобритания. Компетентные органы здесь абсолютно никому неподконтрольны. И французская ассамблея - это не Палата Общин. Слушания по поводу применения пыток никем проводиться не будут. - Никуда я не пойду. Мне нужно связаться со Скотланд-Ярдом. Что вообще происходит?
Маршан состроил какую-то кривую гримасу в мой адрес и растворился в подъезде. Один из невозмутимых молодых людей положил мне руку на плечо и достаточно больно его сжал. Второй молодой человек легонько приобнял меня за талию.
- Зря стараетесь, - пытался хорохориться я. - У меня другая ориентация.
Фамильярный молодой человек ткнул меня большим пальцем куда-то под ребро и я надолго лишился дыхания. Аргумент был убедителен настолько, что я сам бодро зашагал туда, куда меня ласково направлял другой молодой человек, используя моё плечо как джойстик в компьютерной игре. Молодые люди препроводили меня к белому мини-грузовику, запаркованному на противоположной стороне улицы. На грузовичке было означено: "Эркюль и братья. Санитарно-технические работы и ремонт". Рядом стояли два точно таких же квадратных мужика, но одетых не в поблёскивающие серые костюмы, а в белоснежно-чистые комбинезоны с логотипом "Эркюль". Из многочисленных карманов и карманчиков торчали новенькие инструменты, по всей видимости ни разу не использованные. Возможно, что комбинезоны были произведены вместе с инструментами.
- А какого калибра у вас плоскогубцы? - поинтересовался я у сантехников. Сантехники не ответили, а молча открыли задние дверцы. Костюмные ребята ловко подхватли меня под локти и внедрили в грузовичок. Дверцы захлопнулись и я оказался тет-а-тет со стареньким, седеньким, низкорослым господином, сидевшим в комфортном кожаном кресле, окруженном устрашающего вида аппаратурой. Аппаратура мигала и потрескивала. В грузовичке можно было стоять только скрючившись самым неподобающим образом, что сразу же ставило меня в невыгодно-лакейское положение визави старичка. К счастью, напротив старичка, обрамлённая аналогично трескучей и мигающей аппаратурой, находилась пластиковая табуретка. Не дожидаясь приглашения, я смахнул с табуретки наушники и что-то ещё высокотехнологическое, грохнул портфелем и уселся, глядя на старичка с вызовом. Как мне самому казалось. Старичок как-то нехорошо хмыкнул и взял с места в карьер:
- Колин Дорф, если я не ошибаюсь? - старик говорил по-английски с гнусным, утрированно-гнусавым акцентом, словно шутки ради пародировал французское произношение в манере персонажей сериала "Алло, алло". Голос у него был дребезжащий. Весьма неприятный. Как и его лицо - этакого аскета и педанта. Удивительно, но одет старичок был весьма презентабельно: несмотря на жару и духоту в грузовике, на нём был тщательно отглаженный серый костюм-тройка и розовая бабочка в жёлтый горошек. Он чем-то напомнил мне давешнего въедливого старика в Евростаре. День выдался какой-то геронто-насыщенный.
- А ваши андроиды всегда сначала хватают подданных Её Величества на улице без ордера на арест и с полным пренебрежением к хабеас корпус, и только потом вы выясняете личность задержанного? - я понял, что старик в аляповатой бабочке не означает немедленных пыток в парижских катакомбах, и решил хамством прикрыть свою непростительную трусость.
- Вас никто не арестовывал. Вас убедительно пригласили для собеседования, учитывая остроту сложившейся ситуации, - проскрипел старик.
- И с кем я имею сомнительную честь собеседовать в остро сложившейся ситуации?
Старик завозился в своём кресле и ответил вопросом на вопрос:
- Дорф, скажите мне, а как вы обычно проводите свой день рождения?
- С утра принимаю послов и временных поверенных. В пять часов пью чай с Её Величеством и герцогом Эдинбургским. А без пяти полночь седлаю арабского скакуна и с демоническим хохотом скачу по лондонским мостовым, разбрасывая дублоны и пиастры. В голом виде, заметьте.
- Прекрасно. Замечательно! Я икренне рад за вас. А вот мой день рождения сегодня. И вместо того, чтобы провести его в кругу детей, внуков - а у меня уже трое внуков - и друзей, которые собрались в моей квартире на Иль-Сент-Луи, а я должен был всё бросить, выскочить из-за праздничного стола и сидеть здесь с вами, в душном грузовике, слушая ваши пошлости.
- Это сближает. Я тоже не имею ни малейшего желания сидеть в душном грузовике и обсуждать с вами количество ваших внуков.
- А что произошло? Что заставило меня всё бросить и добираться на первом попавшемся служебном транспорте сюда? - дребезжал своё старик, не обращая внимания на мой тонкий намёк. - А вот что. Мне сообщили, что мой старый приятель и выдающийся человек - учёный, заслуженный гражданин, преподаватель Сорбонны - зверски убит каким-то подонком несмотря на бдительую охрану нашей доблестной полиции. Убит, не дождавшись единственного человека, которому он был готов разъяснить, кто его преследует и почему... И этот человек сидит сейчас передо мной, не осознавая всей серьёзности ситуации, в которой он очутился, и разыгрывает из себя хитроумного Алека. Демонстрирует своё неуместное и достаточно посредственное английского остроумие. Вот так я провожу свой день рождения.
Мне стало стыдно. Мне даже захотелось извиниться перед стариком, но чисто английский принцип не дрожать верхней губой, тем более перед лягушатниками, не позволил мне нарушить приличия. Всё же я пошёл на компромисс и примирительно крякнул.
- Позволю себе напомнить, что ваши манекены схватили меня на улице безо всякого предупреждения и против моей воли засунули меня в это транспортное средство, которое, между нами, сантехниками, требует кондиционера. Я, некоторым образом, главный инспектор Скотланд-Ярда, и с большим удовольствием пообщался бы с вами за чашечкой кофе или...
Старик не дал мне договорить. Он резко нагнулся ко мне, тусклые глаза его стали узкими как щелки, и он по-змеиному зашипел:
- Дорф, вы сейчас начнёте отвечать на мои вопросы и мы посмотрим, отпустить вас или нет. Если вы не будете отвечать на мои вопросы, то мы применим к вам определённую степень устрашения, и тогда вам уже не выбраться. Я - генерал де Вилленёв, особый советник президента по вопросам национальной безопасности, и не люблю терять время зря.
Такого количества адреналина моё трусливое сердце ещё никогда не выбрасывало в кровь. У меня закружилась голова: в висках стучало, грудь словно стиснуло тисками. Я настолько сконцентрировался на том, чтобы не задрожать, что перестал контролировать свой вокально-речевой аппарат:
- И это правильно. В вашем возрасте время слишком драгоценно, чтобы его разбазаривать впустую. Хотя есть одно занятие, на которое вы просто обязаны тратить больше времени. Я имею в виду - чистить зубы. Или же запах из вашего рта - это и есть дополнительная мера устрашения. Не слишком ли это жестоко? Я-то думал, что один ваш вид - это уже запрещённая женевской конвенцией степень воздействия...
- Откуда вы знакомы с Калебо? - завопил старик, потеряв своё генеральское самообладание.
Дверца грузовика приоткрылась и тупая голова одного из сантехников от контрразведки протиснулась в щель.
- Всё в порядке, босс? - спросила голова.
- В порядке, в порядке, - ответил я. - Возвращайтесь к вылавливанию блох у альфа-самца.
Голова бросила на меня удивлённый взгляд и снова вылупила глаза на вышестоящее начальство. Пенсион-генерал устало помахал рукой, отпуская костолома. Костолом угрожающе зыркнул и ретировался. Дверь захлопнулась, и в грузовике снова воцарилась жаркая духота. Генерал выпрямился, сложив руки на груди.
- Я никогда в жизни не встречал профессора Калебо и - простите моё английское имперское невежество - никогда даже не слышал его имени, - я начал небрежно поигрывать ручкой портфеля.
- Прекрасно. Тогда так: почему Калебо был готов разговаривать только с вами?
- Понятия не имею, - как можно более ленивым тоном ответил я. - Скорее всего потому, что мне поручили расследование убийства его другого старинного друга - Ричарда Арлингтона. Якобы это преступление по модусу операнди похоже на убийство жены Калебо лет этак двадцать назад. - про Джека Потрошителя и странные вопросы Калебо по поводу моего семейного положения я решил умолчать, чтобы не не нагнетать сюрреализма в и без того необъяснимую действительность.
- Ну об этой чепухе я и без вас знаю. Арлингтон был истеричной бабой. Никогда не мог понять, что между ними общего, кроме помешательства на старинных книгах. Меня интересует, что в вас такого особенного, Дорф, какой информацией вы владеете? Что побудило такого рационального и трезвого человека, как Калебо, прочитав бредовое письмо Арлингтона, начать готовиться к смерти, отказался от какой-либо формы активной охраны и защиты, и при этом настоять на беседе именно с вами. Причём как только вы появляетесь в Париже, кто-то загадочным образом убивает Калебо. Меня интересует, кто его убил, почему и какое вы имеете к этому отношение?
- Поверьте мне, генерал, я всю свою энергию вкладываю в то, чтобы додуматься до ответа на этот вопрос.
- Что такое рукопись Войнича?
- Генерал, на меня повесили это дело сегодня утром. Прошло не более десяти часов. Что такое рукопись Войнича, генерал? Кто убил Калебо? Почему Калебо потребовал встречи именно со мной? Отчего убийца жены Калебо проявился двадцать лет спустя и убил Арлингтона и самого Калебо? Давайте, отвечайте. Вы имеет столько же информации на эту тему, сколько и я.
Старик долго и муторно смотрел на меня. Мне уже было так жарко и потно, что страх постепенно перешёл в раздражение, а раздражение в дикую ярость.
- Ну что вы на меня уставились, глупый вы старик? - теперь я наклонился и зашипел на генерала. Я уже себя не контролировал. В отличие от старика, который вдруг гаденько захихикал, поднял сухую ручонку и произнёс куда-то район запястья по-французски.
- Поехали в гостиницу.
Двери грузовичка открылись и в внутрь ввалились бравые сантехники. Сантехники уселись прямо на пол и злобно воззрились на меня. Невидимый водитель завёл мотор и мы резко рванули с места. Я понял, что теперь меня повезут в пыточные и я познаю в полноте и масштабности зловещие тайны Парижа.
- В гостиницу, говорите? А где шампанское и девочки? - попытался обнаглеть я, но голос мой от страха сорвался на петушиный клёкот, что вызвало удовлетворённые улыбки на лицах гоминидов.
Я полез за мобильным телефоном, но не успел даже извлечь его из недр пиджака: один из генеральских антропоморфов перехватил мою кисть и очень больно её сжал. Я как-то по-женски взвизгнул от неожиданности и выронил мобильный. Второй человекообразный шкаф ловко подхватил его и поместил куда-то в обширность грудной клетки. Оставшись без телефона и без единой дельной мысли в голове, я принялся растирать повреждённую руку. Генерал хмуро наблюдал за всем этим, явно прикидывая с чего начать: выдергивания ногтей или прикладывания электродов к эрогенным зонам.
Так, в душной тишине и недружественной атмосфере, мы протряслись минут пять, как вдруг старичок встрепенулся и резко ткнул себе пальцем в ухо.
- Восьмой на связи, - проскрипел он куда-то в рукав. После этого он некотрое время молчал. Лицо старика как-то стремительно потеряло своё злобно-ехидное выражение. Как я понял, старикану в ухо передавали важные сообщения: он застыл в позе бойскаута на привале, слушающего героические россказни скаута-вожатого у костра. Пару раз он пытался что-то вставить но далее хмыканья и немедленно прерванных "позвольте..." и "а что касается..." дело не пошло. Спустя минуты три напряжённого прослушивания генерал де Вилленёв преобразился в бойскаута, чрезвычайно удивлённого историями старшего товарища: на лице его возникло выражение прединфарктного шока. "Да вы с ума сошли!!!" - завопил генерал. Костоломы вздрогнули. Даже водитель сбросил скорость. Но тут генерала так оборвали, что даже сквозь грохот сантехнического драндулета я услышал истошный писк, исходящий из стариковского уха. После этого де Вилленёв впал в состояние полной прострации. Прострация продлилась ещё пару минут. В итоге старик уныло бормотнул в запястье: "Восьмой понял..." и уже было поднял руку чтобы снова ткнуть себя в ухо и отключиться, но на том конце провода видимо возжелали более страстного отношения к инструктажу - генерал мучительно поморщился и скорбно отчеканил: "Восьмой понял. Приступаю к немедленному исполнению". Отключившись от связи, старик с ледяной ненавистью уставился на меня.
Кто же мог командовать секретным генералом? Мне подумалось, что генералу могли приказать начать пытать меня прямо здесь или просто ликвидировать на месте. Неужели я был очевидцем чего-то, что мне совершенно не предназначалось? Неужели же я что-то знал, не отдавая себе самому в этом отчёта? Или же не знал? Мне очень захотелось в туалет. Меня трясло. Мне даже не пришло в голову ни одной наглой глупости.
![[]](/img/v/van_h/chapter9/voy9a.gif)