Аннотация: Всемирная История. Новейшее время. Страница 2019.
А уже в начале ноября двадцатого года после потери перекопского рва рухнула последняя линия обороны и в Крым хлынули волны украинских войск.
Шли налегке полтавские козацкие сотни, в добротном канадском сукне, семенило днепропетровское ополчение в широкополых черных шляпах и черных пальто до пят, с вышитыми инициалами Коломойского на обшлагах, топтали безводную крымскую степь галичане в высоких гуцульских шапках с отличительным знаком - нашитыми на них шенгенскими визами.
Редкие крымско-татарские селяне, встречая армию, шептались, с робостью выискивая в длинных колоннах передвижные распятницы для распятий и взводы Правого Сектора, состоящих из лютых, не ведающих усталости, голландских негров.
Обгоняя колонны, неслись на юг бронированные кразовские тачанки, сбивая жидкую линию блокпостов и ополченцев.
В Севастополе штаб военно-морского флота, всё офицеры-крымчане торжественно присягнули на верность родной Украине, целовали по очереди флаг, каравай и соль, составляли списки и учили слова гимна.
Генерал Гиркин, тонкий, подтянутый, усталый, докричавшийся до потери голоса про предателей в Кремле, трусов и сволочей вокруг, стрелялся из именного револьвера в рот. Но по чистой случайности промазал, убив при этом трех человек, пытавшихся ему помешать, после чего скрылся в неизвестном направлении с женой и всей кассой корпуса - организовывать новое сопротивление.
На забитом беженцами, военными и администрацией причалах Севастополя был ад и давка. Редкое оцепление не справлялось, сдерживая гражданских - первыми на корабли грузились военные.
Полковник Моторолла, сцепив зубы и окаменев, смотрел как, пуская пузыри, тонет у пирса его любимый второй мерседес, с которым он прошел огонь и воду - на кораблях вывозили только людей. Две жены полковника, которых он оставил, чтобы не подвергать опасностям перехода, молча стояли на причале среди колеблющейся толпы, провожая его любящими взглядами.
Эпизоды мужества и отваги в тот день происходили повсюду. Служащий Государственного банка, не щадя себя, самолично вывез из банка в неизвестном направлении валюты на три миллиона долларов, не считая золото и драгоценностей из банковских ячеек. Прокуроры дрались за возможность помочь душке Наталье Поклонской, отъезжавшей отдельным пароходом.
Дым от сжигаемых документов стелился над заливом, скрывая черную неровную цепочку кораблей на рейде, уходивших под всеми парами далеко за море, в чужой нерусский Константинополь.
Последние отплывающие видели брошенный полуразоренный город, сутолоку на пирсах, передовые разъезды украинских войск, входящих в Балаклаву и солдат Крымской армии, срывающих знаки различия и превращающихся просто в зеленых человечков без роду и племени.
В самом Константинополе уже вовсю кипела русская эмиграция, заполняя Перу, извилистую длинную Истикляль и ближайшие переулки, шокируя турков раскованностью, русской удалью и широтой. А также пьяной поножовщиной и белокурыми проститутками, рассказывающими про свое графское происхождение. Турки, непривычные к золотым фиксам и выбитым зубам графинь и баронесс, словам "типа" и "ты чо", верили и удивлялись.
В русских ресторанах, вмиг потеснивших местные локанты, по вечерам гремела музыка, выстрелы и крики "Донецких бьют!"
Но тараканьи бега не удались то ли по причине отсутствия умелых заводчиков, то ли по причине отсутствия самих тараканов.
По выходным бывшие офицеры, гордость гвардии, в мундирах без знаков различий собирались в районе Таксим, плевались на турецкие безалкогольные обеды, вели долгие и умные разговоры непонятными для местных словами "лохи конченые", "да я их всех вертел, бля", "нахрен пошел, чурка", а потом шли гурьбой раскачивать трамваи и вымещать над местным населением свои горькие обиды.
Русская эмиграция, вмещавшая в себе самые образованные и передовые классы, просуществовала в Стамбуле несколько лет, пока ее главарей не арестовала полиция.